На реке Быстринке - Глава 17

  Вернувшись из района и узнав  столь безрадостные новости,  Григорий Перегудов пришёл в ярость.  Стены сельсовета буквально сотрясались от его крика.

  - Ты что творишь, Савелий? Кто ты такой, чтобы решать, кто у нас кулак, а кто нет?
 Ты зарвался, превысил свои полномочия! Кто позволил тебе, секретарю сельсовета, самолично кого-то раскулачивать? Подобными действиями мы отпугиваем крепких хозяев от колхоза. Кем мы будем его укреплять? Потехами, у которых последняя мышь в сусеках от голоду сдохла? Именно Громовы, Севостьяновы,  Переверзевы должны были  стать основой колхоза, его опорой. И стали бы со временем. А теперь они для нас потеряны… Громовы  - это уж точно.

  Григорий подошел к окну, побарабанил по подоконнику пальцами, потом резко повернулся к Савелию и бросил ему в лицо:

  - То, что делаешь ты, называется вредительством! Ты не только не помогаешь коллективизации,  а разрушаешь то, что уже сделано!
 А сделано немало, если Громовы сами захотели вступить в колхоз. За ними и другие потянулись бы без всякого раскулачивания. 
 И, сжав  кулаки, опять сорвался на крик:
- Что ты, гад,  творишь? Ты ведь у людей веру в нашу советскую власть подрываешь!

 Савелий невозмутимо  дымил самокруткой и терпеливо ожидал, когда председатель выпустит пар, а потом положил перед ним протокол заседания актива  с решением о раскулачивании Ивана Громова и снисходительно пояснил:
- Не я, а комиссия приняла такое решение. Она и раскулачивала.

    Григорий пробежал глазами по листку и отодвинул его в сторону.
- Всем известно, какими методами ты выбиваешь подобные решения. Учти, о твоём самоуправстве я доложу в райкоме.
- Ты хочешь сказать, что у нас нет кулаков? Что у нас тишь да гладь?
- Кулаки есть, но не Громовы. Понял? И потом, почему ты не дождался моего приезда?
- День раскулачивания Ивана Громова тоже  назначила комиссия, - пожав плечами, спокойно ответил Савелий, - Я всего-навсего согласился. К тому же в колхозе нечем кормить скот, а у Громовых не только сеновалы забиты, так ещё сена полным-полно в зародах стоит. С этим никак  нельзя было медлить. Мы не могли допустить падёжа колхозного скота.
- А почему нельзя было решить вопрос о приёме Громовых в колхоз? Они бы сами сено отдали. Без раскулачивания, а главное, без смертей. Запомни, Савелий: смерть Насти и её ребёнка на твоей совести!
 - А я-то тут причём? – удивился Савелий. – Я их не убивал. Моя совесть чиста.
 Григорий с горькой усмешкой смерил его с головы до ног и тяжело вздохнул.
 - Конечно, чиста, ведь ты ею не пользуешься. Ладно, давай о деле. Где заявление Громова Ильи Тарасовича?
 Савелий развёл руками.
-  У председателя колхоза. Правление  им отказало.
- Почему?
- Люди опасаются вредительских действий с их стороны. Ты что, Григорий, не знаешь, что наша партия и лично товарищ Сталин…
 - Хватит, Савелий, хватит! – отмахнулся Григорий. - Ты, как попугай, долдонишь к месту и не к месту одно и то же. Надоело! Противно!

  - Тебе надоело слушать, что говорит партия? – вкрадчиво произнёс Савелий. – Тебе противны слова товарища Сталина?
  Григорий  пристально посмотрел ему в глаза и ответил:
 - Ты не путай свои слова со словами товарища Сталина. А вопрос о тебе я поставлю на бюро райкома. Пусть там решают, на чью мельницу ты льёшь воду.

  «Стращай, стращай, - усмехнулся про себя Савелий. – Как бы тебя самого за жабры не взяли за покрывательство кулаков и за пренебрежение к указаниям партии и товарища Сталина. Вот на бюро мы и выясним, кто  на чью мельницу воду льёт. А Громовых я всё одно всех изведу!»
 
  Будто прочитав его мысли, Григорий  взял в руки протокол заседания актива  и  потряс им в воздухе: 
- Неужели твоя ненависть к Петру так помутила твой разум, что ты  перенёс её на всю его родню?

-   Его родня мне всегда была врагом по социальному положению,   а Петьку я возненавидел только тогда, когда он стал классовым врагом, когда ушёл с беляками, но до этого он был мне лучшим другом, самым близким человеком, почти братом.   

- Не по своей воле он ушёл, не по идейным соображениям,   беляки его силой забрали, - поправил его Григорий и добавил: -  Вместе с тобой, кстати. Уж я-то знаю, как всё это было!

  - Об чем это ты, Григорий? На что намекаешь? Я  же  в  первую же ночь к красным перебежал, а они с Егором Дергачёвым  и Федькой Бессоновым у колчаковцев остались, там и сгинули.

 - Лучшим другом, говоришь, был тебе Петька? Близким человеком? А за что ж ты тогда у зимовья  его едва не  прихлопнул? Вы ведь в то время одного цвета с ним были, точнее, бесцветные. И целился ты не в колчаковца Петьку Громова, а в лучшего друга и в почти  брата!

 Пристальный взгляд Григория насквозь прошил Савелия  и заставил внутренне съёжиться. Но он быстро пришёл в себя, и только бегающие глаза выдавали растерянность.
- Чего ты несёшь? Чего ты мелешь?   Не было такого и быть не могло!
  Возмущённый Савелий хотел рвануть на груди рубаху, но, поймав насмешливый взгляд Григория,  передумал и лишь недоумённо пожал плечами.
 - Да и мог ли я убить человека из дробовика? Разве что поранить. Так оно мне надо?
 

- Брось! - Григорий швырнул протокол на стол на стол и стукнул по нему  сжатым до боли в костяшках кулаком. – Брось юлить, иуда! Жаканом твой дробовик был заряжен, и жакан тот у меня. Понял?

 - А ты докажи, что это мой жакан? Да ты даже того доказать не сможешь, что такое вообще было. Кто засвидетельствует? Петьки давно уже нет. Выходит, осталось только твоё слово супротив моего. Ну, и кому из нас поверят? Поверят мне, потому как я член партии с двадцатого году и ранение имею, которое получил в бою с врагами советской власти. А ты в партию вступил только в двадцать втором, а в Гражданскую всё больше по штабам отирался. И наводить поклёп на меня, на честного коммуниста, на героя Гражданской войны, который неуклонно проводит генеральную линию партии, тебе никто не дозволит: ни наша партия, ни лично товарищ Сталин!
   Благородно негодующий «герой Гражданской войны» выскочил из сельсовета и оглушительно хлопнул  дверью.
 
«Эту сволочь ничем не проймёшь, -  подумал Григорий. –  Скользкий, как гадюка, всегда выкрутится,  при любом раскладе своё править будет, а все свои злодеяния прикроет  именем партии и лично товарища Сталина. Нет, с этим надо что-то делать».
Но что делать, этого он не знал. 

  А между тем всё разрешится очень скоро, и чинимому Савелием беззаконию придёт конец. Только будет он  весьма неожиданным.  Хотя,  как сказать… как сказать… Может, именно таким и должен быть конец человеческой подлости?
 
 *** 
 
  Весть о том, что скоро приедет новый председатель из тех самых, которые  тысячники, и зачнёт всё на городской лад переиначивать, взбудоражила всё село.  Побаивались люди такого рода перемен. Тут свой, доморощенный, едва справляется, а что может городской?

   Никита Матвеевич  Мальцев, седой,  поджарый мужчина лет сорока, никаким двадцатипятитысячником не являлся, а был, как говорится, человеком от сохи, правда, последнее время работал в райисполкоме. Но кабинетная работа   энергичному человеку была не по душе, и он без долгих колебаний   согласился  возглавить колхоз «Светлый путь». Инструктор райкома привёз нового председателя, представил местной власти и в тот же день уехал обратно, так как Мальцев воспрепятствовал проведению общего собрания с участием райкома - он сам, де, оглядится и ознакомится.
 
   Он  и с жильём сам определился  – решил квартироваться у стариков Дергачёвых.  А Григорию, предлагавшему более оптимальный вариант,  так объяснил свой выбор:
- Я  с их сыном вместе, считай, всю Гражданскую прошёл,   Егор взводным у меня в отряде был. В двадцать втором его шальной пулей смертельно  ранило.  Под  Читой  это было,  мы  тогда за семёновцами по Забайкалью след в след шли.  Вот я и буду   теперь старикам за сына, поскольку   и сам сирота.
  И, предотвращая какие бы то ни было вопросы о жене и детях, сразу пояснил, что всех его родных и близких   вырезали белочехи во время мятежа.

   Григорий сочувственно кивнул головой, а Савелий сказанное Мальцевым о его семье пропустил мимо сознания. Он был напрочь сражён тем, что Егор Дергачёв,  мало того, что, оказывается, тогда остался жив, так ещё и реабилитировал себя службой у красных. Надо всенепременно выведать,  что ещё знает этот Мальцев о Егоре Дергачёве.  Вдруг ему известно то, что сам Савелий вот уже десять лет забыть пытается?    И не в силах сдержаться, почти задыхаясь от страха и волнения,  он спросил о том, что мучило его сейчас более всего:   
  - А как Егор у красных оказался? Он ить из села-то с  колчаковцами ушёл. Он не сказывал, почему окрас сменил?

   Савелий  впился глазами в Мальцева и замер в ожидании ответа.
  Тот пожал плечами, вздохнул.
- Да нет, он об этом как-то не очень… А что касаемо службы у беляков, так люди по-разному  там оказывались, и не всяк по своей воле. Время такое было.  Знаю я по его рассказам, что    их несколько человек было из одного села и у колчаковцев они пробыли неделю или даже менее того.  Потом   Егор уговорил   двоих односельчан  бежать. Не к красным бежать, нет. Просто бежать. Домой. Ну, и побежали они. Одного звали Петром, фамилию его я запамятовал, и ещё был кто-то третий.  И вот когда они уже миновали кордон, тот, который третий, стал стрелять им в спину.   Петра   он сразил   наповал,   Егора только  в плечо.
- А того, который стрелял,  Егор не называл? – едва ли не в унисон спросили Григорий и Савелий.

- Да, вроде,  нет, - пожал плечами Мальцев. - Ни по имени, ни по фамилии.  Называл его только  сволочью  и при этом зубами скрипел.   Очень хотел Егор его  встретить.   

 - А ты, Никита Матвеич, не припомнишь, где и в каком году это было?  -  спросил Григорий.
 Спросил  у  Мальцева, но  посмотрел на Савелия.

 - Было это под Малой Еланью осенью девятнадцатого.    Наш конный разъезд поскакал на выстрелы и аккурат на  них наткнулся. 
- А третьего вы не запомнили? Вы  его не могли не видеть!Он же не мог далеко уйти! – заволновался Григорий.

- Да видели мы его, в том-то и дело, что видели! Только  пока мы от Егора сумели чего-то добиться, того и след простыл.  Да и времени у нас не было, чтобы за той тварью гоняться,  мы готовились к бою за Малую Елань. Вот так Егор у нас и оказался. Лихой был вояка.

  - Нет, - задумчиво протянул Григорий, - между ними явно что-то произошло. Не мог же тот ни с того ни с сего стрелять в своих односельчан. Неужто Егор про то и словом не обмолвился?
- Да, вроде, какая-то давняя вражда  меж ними была, но у кого с кем и по какой причине, то мне не известно. Да и чего уж теперь.  Теперь надо заниматься текущими делами.  Надо собирать правление и немедленно.

   Он открыл папку и достал заявление Ильи Тарасовича Громова.
 - Мне непонятно, почему крепкие хозяева, желающие вступить в колхоз, до сих пор являются единоличниками.  Как такое могло произойти? В общем, отправляй-ка, Савелий Никифорыч, посыльного,  собирай членов правления.

- На какой день назначать?
- На сегодняшний. На вечер. Я уже полдня здесь, а ещё ничего не сделал.

  Савелий перевёл дух, вытер со лба    крупные горошины  пота и, воспользовавшись удобным  случаем,  вышел из сельсовета.   На правление, сказавшись больным,  он не пришёл.

***
  Он действительно был болен. Болен давно и очень серьёзно. Тот червь, который зародился в нём в то далёкое время, когда Савелий  был отвергнут Дарьей, теперь возрос до невероятных размеров и алкал свежей крови. Но   Григорий Перегудов ограничивал алчущего червя в его желаниях, а новый председатель колхоза так и, вообще, перекрыл ему кислород. Мальцев не только принял Громовых в колхоз, но   даже ввёл Илью Тарасовича в правление и назначил завхозом. Ну, и дела! Кулака – на такую должность! Козла в огород! Лису в курятник!
  Червь пришёл в ярость и за неимением иной пищи начал поедать самого Савелия.
  Анисья первая заметила это. Заметила и внутренне ахнула: порча! Навели порчу на её сына злые люди!

  Окончание следует...http://www.proza.ru/2016/09/04/58