Давнее, волшебное моё детство. Базарные радости. М

                Базарные радости


                Базар - центр притяжения любого города. Он находился в двух шагах от нашего дома. Можно было, перейдя центральную улицу, пересечь соседний двор и выйти на улицу, которая начиналась от площади напротив кинотеатра, перейти дорогу и пройти вдоль высокого дощатого зелёного забора до самых широких ворот городского базара. Мы любили туда бегать.

                Сразу за воротами была довольно большая пустая площадка, густо заполняемая в базарные дни подводами приехавших из пригородных, а порой и дальних деревень торговцев. На соломе лежали мешки с картошкой, репой, морковью, редькой, капустой, свёклой, прикрытые сверху фуфайками и кусками какой-то не слишком чистой мешковины. Поодаль начинались длинные деревянные прилавки, крытые по всей длине деревянными же тесовыми навесами. Там продавали всё. Были мясные ряды, но я не ходила туда. Вид красноватых мясных туш был мне невыносим. Без страха я смотрела лишь на тушки убитой птицы. Куры, утки, гуси тихо полёживали на чистых тряпицах на прилавках, аккуратненько поджав лапки, безмолвные, уже неопасные.


                Народу в базарные дни было – не протолкнуться. Живописно смотрелись башкирки и татарки в длинных пышных юбках с многочисленными оборками, и ярких платках, повязанных не треугольником, а прямоугольником, закрывавшим спину, и подвязанным под подбородком за два конца. На груди у них тускло брякали мониста, - разноцветные бусы вперемешку с нанизанными деньгами. Просверленные монеты украшали края платков и были вплетены с лентами в косы, прикрытые платками. Часто они обрывали монеты прямо с себя, расплачиваясь за купленный товар. И монеты с дырочками были в ходу не только на базаре. Часто в «гомонке», как называли тогда кошелёк, вместе со сдачей, полученной в магазине, появлялись и монеты с дырочками. Исчезли из оборота они, кажется, только вместе с денежной реформой, в 1960 году. Мужчины и мальчики носили маленькие круглые шапочки, - тюбетейки. И это далеко не всегда было национальным признаком, может быть и модой? Тюбетейки носили и мои братья.

 
                Зимой и летом сидели тётеньки, вязавшие, и тут же продававшие носки и варежки всех размеров скучных неярких оттенков из грубой тёплой овечьей шерсти. Длинным рядом возле высоких пузатых мешков сидели торговки семечками. И полагалось пройти всех их, набирая маленькую щепотку сушёных или поджаренных, длинных беловатых или маленьких толстеньких чёрных семечек, попробовать все и выбрать по вкусу. Цены были очень доступные, а стаканы большие, настоящие гранёные. И перед тем как опрокинуть стакан в бумажный кулёк, тётеньки несколько раз подсыпали семечки горкой сверху. «Нате, не жалко».

                Нравилось мне разглядывать ярко разрисованные кошки-копилки, которые, мал-мала-меньше, толпой стояли на прилавке. Ни одна не была похожа на другую, ни размером и формой бронзовых, под золото, бантиков, ни хитрым улыбчивым, или пустым безразличным выражением глаз, ни разрисованными на шкурке яркими цветами и узорами. Я подолгу могла стоять и сравнивать их друг с другом, размышляя, - какую бы я выбрала себе. «Безвкусица!»,- под нос себе громко шептала бабушка, выуживая меня за руку из этого ряда. Похоже я тоже здорово теряла у неё в цене, любуясь этими кошками. Вслед нам, добродушно ухмыляясь и щёлкая семечки, поглядывали продавцы этой роскоши.

                Мы шли покупать муку. Это тоже было интересно. Поскольку бабушка брала несколько килограммов, муку взвешивали на небольших чугунных весах с круглыми алюминиевыми тарелками. Весы стояли на прилавке. В одну тарелку насыпали в холщёвые мешочки муку, или крупу, а в другую кидали гирьки и смотрели, чтобы покачивающиеся риски, похожие на фантастические мордочки, останавливались носик к носику. Тем, кто брал помногу, мешки взвешивали на больших, стоящих на полу, весах–платформах. И пока продавец, отвернувшись, перекладывал муку из тугого серого мешка в белоснежный, с завязками, бабушкин, можно было тихонько поставить ногу на напольные весы и, упершись, пошевелить их. Большая платформа, мягко покачавшись, замирала. Чудно!


                А ещё на базаре были небольшие магазинчики: «Бакалея», «Галантерея», «Уценённый» и любимый «Культтовары», где в красивейших ярких коробках продавали наборы пластилина, цветных карандашей, красок. Подымаясь на цыпочки, я с трудом дотягивалась до высоких прилавков-витрин. Нравилось мне разглядывать перья для ручек, лежащие в коробочках, аккуратные стопочки белых и розовых ластиков, рядами выложенные разной длины деревянные линейки и треугольники, простые карандаши в нарядных разноцветных одёжках, и ручки, тоже разнообразные, от деревянных до прозрачных, плексиглазовых, с гранёным тельцем. Я мечтала, что когда пойду в школу, я тоже стану обладателем всего этого великолепия.

                Мой Урал

                Город наш, как в котле, расположен среди гор. Особенно понимаешь это сравнение, когда подлетаешь к нему на самолёте. Клубы дыма и пара от металлургического комбината и его многочисленных цехов видны издалека. Кстати, других способов попасть в наш город в те годы и не было. Только много позже были пробиты среди гор нормальная автомобильная, и лет через двадцать – железная дорога.

                Горы на Южном Урале довольно высокие, поросшие густыми лесами, хвойными в большинстве. Кое-где встречаются и скалистые вершины. Хотя сверху, с самолёта, горы напоминают мягкие зелёные холмы, похожие, частью, на больших зелёных медведей, удобно расположившихся в распадках и заснувших в самых причудливых позах. Именно в наших местах находится одна из самых высоких горных вершин Урала – Ямантау. Более полутора километров её высота. А рядом с нашим городом, на окраине, бочком прилегла гора Маяк. Чуть левее - высится трёхглавая гора Малиновка.

                До сих пор музыкой звучат в ушах имена гор, озёр, речек, деревень, где позже я побывала, или знакомых мне по рассказам мамы и родственников, ездивших туда за ягодами, грибами, на рыбалку. Для меня это не географические названия, а имена: гора Ялангас, Банное озеро, Шушпа, Журболото, откуда мама привозила малину и бруснику. Ездила она в горы, в сторону Рудника, на Егоровы Печи, с подругами и множеством других людей, на платформах по узкоколейке. Когда-то давно построили эту железнодорожную ветку до городка  Катав-Ивановска.  И вывозили руду на завод. Завод-то у нас старый, сохранившийся с дореволюционных ещё времён. В городе жило много потомственных металлургов. Семьями, множеством поколений работали на заводе, потому и любили его и не мыслили жизни своей без этого города. Позже, в семидесятых годах, в наших местах снимали фильмы «Вечный зов», «Пропавшая экспедиция», «Золотая речка». И удивительно было видеть на экране знакомый изгиб горной речки, где мы рыбачили, и где на песчаном плёсе мыли когда-то сапоги.

                Вкусные веники.

                «Ну, ты не ешь всё-то, оставь и мне!» слышится из кухни возмущённый шёпот. «Да подожди ты, тут полно ещё, хватит!» - рот говорящего, явно полон чем-то. На кухне никого нет. Но в дверную щёлку кто-то поглядывает.

                Девочки спрятались за дверью, слышится нетерпеливая возня, шорох. «Ну, Томка, я тоже попробовать хочу-у-у. Давай, поставь его посередине, всё равно никого нет». «Ах, вот вы где, негодницы!» Грозный голос бабушки пригвоздил Люську к полу. Она сидит на корточках, сжавшись в комок, и испуганно таращит глаза.

                «Что вы тут делаете?» - подозрительно спрашивает бабушка. Томка торопливо что-то поглатывает и бесстрашно встаёт, загораживая подружку: «Веники жуём!» Бабушка изумлённо открывает рот. В руках у соседской девочки действительно новый веник. Она спокойно поясняет: «На новом венике всегда много семечек, видите? И они очень вкусные, попробуйте!» Веник весь усыпан коричневыми тугими глянцевыми семечками. Томка суёт веник под нос бабушке. От возмущения бабушка теряет дар речи. Она отталкивает веник и пытается дотянуться до спрятавшейся внучки. Хватает её за руку и, грозно бормоча что-то себе под нос, тащит её в комнату.

                Из-за закрытой двери слышны звонкие шлепки и Люськин отчаянный рёв. «Вот мать придёт с работы, я всё ей расскажу!» Девочка затихает. Она задумывается, почему бабушка всегда грозится рассказать всё маме, а сама ничего ей не рассказывает? А хорошо бы рассказала, может, тогда было бы понятно, чем недовольна бабушка? Она разжимает стиснутую ладошку. Несколько слипшихся семечек перекочёвывают в рот. «И ничего они не вкусные. Скользкие, попробуй ещё, раскуси»,- огорчённо всхлипывая, думает девочка.

продолжение следует