Блаженная

 Пали сумерки. Тёплый вечер пах мятой и крепкими антоновскими яблоками.
 Бабка Анисья рядила в огороде укроп.  Освободив гряду от ненужной зелени, она распрямила натруженную спину и вдруг изумлённо застыла, глядя куда-то вдаль, – туда, где над лесом полыхал широкий августовский  закат.
 По косогору ковылял  с рыбалки дед Кондрат. Выйдя на большак, он приметил среди кустов голубой Анисьин платок и, подойдя к забору,  тяжело оперся на калитку.
- Здорово, Семёновна! С утра в огороде торчишь. Умаялась поди за день.
- Кондратушка! – бухнула невпопад Анисья. – Какой сегодня день?
- Паршивый, - Кондрат с досады плюнул и постучал удочкой по пустому ведру. – Ни одного пескарика не поймал! – помолчал и  добавил: - Пятница с утра была.
- Я не о том… В церкви, должно быть, праздник. Кого-то из Божьих угодников поминают.
- Никого сегодня не поминают! Обыкновенный день.
- Быть не может. Глянь – облака-то нонче какие!
Кондрат равнодушно уставился в вечернее небо.
На горизонте затевалось что-то невообразимое. Солнце – огромное, золотое, лучистое – сияло в лиловых облаках, и эти облака – тонкие, с огненной, жаркой каймой – тянулись над полями и дремучим бором, над сельским погостом и огородами.
- Красота какая! – прослезилась Анисья. – Неспроста такое небо, ой неспроста!
- Облака как облака, - хмыкнул Кондрат. – Нашла чему дивиться!
- И на душе  покойно, радостно… Будто ангел пролетел.
- Дурная ты стала, Анисья. Как Степан помер, сама не своя ходишь.  Год прошёл, а всё никак не образумишься. Не век горе горевать!  Живи, пока живётся.
- А тучки пушистые-пушистые, и много их… Может, и есть какой праздник, а мы, дремучие люди, не ведаем.
- Говорят тебе, дурная башка, нет никакого праздника! А облака… Это, Семёновна, чудо, сотворённое не Богом, а природой. Мне не веришь – внука спроси, он тебе вмиг растолкует. И праздники церковные – чушь, потому как нет Бога на белом свете.
- Как – нет?! – встрепенулась Анисья. – Зенки-то разуй – радуга в полнеба над Никольским!  Не чудо ли?
- Так ведь того… Ливень к вечеру обещали. Дождит над Никольским, вот тебе и радуга… Ты, Семёновна, словно дитя малое – бредни поповские слушаешь, а умных людей чураешься. Уразумей: не бывает чудес.  И никакого праздника сегодня  нет!
- У нас нет, а где-то, наверное, угодник Божий  рождается, - задумчиво молвила Анисья. – Оттого и на небесах радость несказанная. Дивно на душе, легко. Как будто батюшка епитрахиль с головы снял…
Кондрат хмыкнул и безнадёжно махнул рукой.
- Блаженная ты, Анисья. Оно и к лучшему, что Степан  помер.  Не пристало  доброму мужику с  дурой жить.
- Да как же в чудо не верить, Кондратушка? Жизнь - она и есть чудо.
- Это тебе поп в уши напел? Балабол он или плут - не разберу. Давеча мужиков собрал у церквы и начал стращать: шибко, мол, водку пьёте, и будет вам за это после смерти неудовольствие. Битый час чепуху молол, и заметь – в здравом уме и трезвой памяти был человек!
- Про водку он верно сказал. Беречь мужикам  нужно здоровьице, а то ведь до ближайшей больницы  километров сорок будет.
- Много ты понимаешь! – буркнул Кондрат. – В нашем захолустье жизнь  поганая, скучная. Домишки серенькие, заборы гнилые. Автолавка раз в две недели – на сухарях живём. Рябина и та не уродилась… Нет, без водки наш народец совсем бы зачах, потому как тоска смертная.
- Никчёмный ты, Кондрат. Не обессудь за обидное слово - никчёмному человеку и в раю тоскливо.
- Твоя правда. Бабы гуторят, будто на небесах целыми днями акафисты поют. Глупо! Мне такого рая не надобно. Скучно  в раю простому мужику. Оттого я  и в церковь не хожу. Нет для меня Бога. Так-то, Семёновна…
Кондрат сплюнул и, ссутулившись, поплёлся по дороге дальше. Его шаркающие шаги вспугнули стайку синиц, прятавшихся в придорожных кустах.
 Анисья долго глядела ему вослед.
 Закат догорал. В огненно-лиловом мареве чернели крыши сараев и бань. Густой молочный туман встал над полями.
«И этот допился до горячки, ирод! – тревожно думала Анисья. - Бога, говорит, нету. А кто же тогда столько золота в небе расплескал?».
 Посыпался мелкий дождь. Радуга над Никольским стала ярче и выше.
 Анисья собрала в пучок укроп и поспешила в дом. Нужно было успеть до сна прочитать вечернее правило и помянуть в домашней молитве раба Божьего Степана, опившегося на Успенский пост.