Нити нераспутанных последствий. 47 глава

12 декабря. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Утро. « Мнение о людях, оно как в собранной мозаике, все время разваливается. Стоит отколоться одному из кусочков, самому центральному, и весь рисунок нарушен, головы у всадника больше нет. Его конь топчет землю, пока не будут забраны его стальные подковы, а там весь витраж обрушится в целом. Но как сохранить мозаику, вернее постоянство в ней, о которой придётся судить не раз, а все потому что, что слишком много обращений было послано ей и в одночасье надоело снимать записки с клюва почтового голубя. Вот впервые когда-то птицы не с ястребиными, а самыми мирными глазами прилетела на форсаж, она уперлась своими черными лапами на лепнину, и пока не заметил никто, воздух, сошедший с мозаики, в виде силуэта всадника и развернул первое письмо. Но от первого недалеко дойти и до второго, и до третьего, строки станут сыпаться почти каждый день, а человек, посылавший их, будет еще больше убежден тем, что придумал себе, судя по письмам, судя по просьбам или обыкновенной беседе без упавших звезд. Но рано или поздно у голубя сотрутся в кровь лапы, его приземления станут все реже и реже к отправителю письма, пролетая мимо, взглянет единожды на высунутую руку из окна, и исчезнет. Письма пропадут, и человек, он точно задумается о том, что его давно ждет, томиться читатель, собирающий мозаику с детства. А ему бы дать пару указаний, выслать инструкции, тогда и мнение вырастет на отрезка земли четыре, но беда, беда в том, что избалованный голубь отныне не отнесет это письмо, не отнесет…И что же делать? Вернуть голубя, пойти самому или продолжать писать письма, не отсылая их, жить в душе с тем, о чем рассказано, и что является не всегда настоящей правдой?»- я не искала в утре нового, не заглядывалась на проходивших людей, разломленная сном, точнее его странным смыслом я успокаивала себя одним. Твой голос, он звучал внутри меня утешением и надеждой на то, что скоро я увижу тебя, и прекратиться порывы ледяного ветра. Аномальная зима напросто заболела, свой пушистый снег, свое дите, она превратила в ледяные скульптурки, с тонкими краями. Сегодня я не высовывала и нос на балкон, потому как, он напоминал мне, о ночном с тобой разговоре. Моя дорогая, Женщина с Загадкой, сейчас бы не пить едкий, вишневый сок в одиночестве, сейчас бы заменить ее плошкой со свежей, вымытой вишней. Как часто мне хотелось чего-то невообразимого зимой, особенно в тех зимах…
Прислонив стакан к розоватым губам, к которых слезла гигиеническая помада из-за концентратов в данном напитке, я улетела в московские бурьяны. Как жалко, что я не помнила названия одной горы, та, что находилась у Альки за городом. Она часто бросала квартиру, дом с чудными дверями подъезда, и пропадала в то время, пока я, болтая ногами, сидела на кухонке на деревянной лавке без спинки. Почему-то она никогда не звала с собой сразу, а мне так не терпелось в одну из ранних зим увидеть ее светлые хвостики из-под моховой шапки. Я помню, звонила, просиживала у телефона, и когда Ксаночка проходила в холл, то долго смеялась о том, что я забыла о бумажном письме. Я помнила его, как сейчас, словно вертело в руках, но оно растворилось в воображение, в его годах, как химикат-краситель в воде. Он исчез без изъяна и письмо так же. В те дни декабря она скакала по коридору, одевая сапожки, заматывая горло благородным, белоснежным шарфом. После пришлось его вернуть Ксане, и я возвращалась снова к Альке, когда оставила его на печке. Бежала по улице, с копейками в кармане, поскальзывалась на ледяном асфальте, и делалась счастливее от того, что прошла письмо, которое отложив в сторонку позабыла. Нет, кто-то положил его в заграничный журнал в середину, и я, не дойдя до нее, пребывая в тоске, отложила к остальным газетным вырезкам. Я нашла ее уже больше через шесть часов дороги, после тряски в трамвае, и кривом автобусе с датой выпуска 1963 года. В нем так толпились пухлые женины, что забравшись назад, я глядела на то, как от меня убегала дорога. Запомнить ее? Про это и думать не стала, помню слегка задремала, и выскочила из дверей, упав в снежный куст. Конечно, я нашла ее в тёплом домике с деревянной крыше, она была там с бабушкой, и быстро нашла мне уютный уголок. Там никогда не летала скука, мы раскладывали шашки из металлической, болотного цвета маленькой коробке, и играли по вечерам, а когда они сменялись утром, Алька бежала к реке, у которой соединили ледяной склон…
И если так углубиться во все, что произошло, наверно я бы перестала моргать, и вернулась, но вернулась мысленно. Плотно прижатый стакан проделал вмятину на моем подбородке, я решительно отодвинула его от себя. Протерла глаза, и взглянула на наш пустой стол. Сидеть за ним мне стало невозможно грустно, и я нашла тот, за которым стоял всего один стул. Но вот, за проходившей Мартой, она недавно перешла из нашей группы к Архимею Петровичу, я уследила за тем, как на твое место присела девушка с собранными в низкий хвост волосами. Я уставилась не привычке на ее открытую шею, на вырез белой рубашке, одетой по низ черного платья с короткими рукавами. Этот стиль одежды точно шел ей, и подходил как и Ольге. Думать о ней вовсе не хотелось, но сузив брови, нет, я отлично видно, но захотелось вглядеться поближе, я право, заметила ее плотные щечки. На столе, возле нее лежала тарелка с горячим омлетом из оранжевых, деревенских яиц. Она ела их с таким аппетитом, что мне вдруг захотелось отведать что-то подобной, но вместо всего, я предпочла овсяную кашу с кусочками тертого яблока. Сперва у меня не вызвало возмущения то, что она уселась за нашим столом, да и потом тоже, я стала, казалось мягче, и мне глубоко все равно, где и, что она! Но, чем-то мы все же продолжали походить друг на друга, особенно тем, что завтракали одни, почти всегда в ближайшую неделю. Я поспешила с выводами и силуэт в черном плаще с кудрявыми волосами, присел напротив нее. Не думайте, будто это новый человек в нашей истории. Ветер, наш Свидетель многого, являющийся мне во сне с непотребным поведением, мило завел беседу с той, которая, чтобы не казаться глупо, улыбалась до целых ямочек на щеках. И мне вдруг стало обидно, что во сне Посланец Судьбы приходит ко мне, а на яву целует в темных уголках обделенную общением по собственной вине Ольгу.  А ведь еще месяц назад эта девушка убегала к старику, и даже не возвращалась по утро. Но если выбирать, то, разумеется, Ветер превосходит Архимей Петровича во всех смыслах.
Говорят, когда думаешь о душе, и она появляется, то не все с ней складно. Какой раз я убедилась в этом, когда переведя взгляд с Ветра, нащупала перед собой сидящего старика. Его фигура настолько неожиданно предстала перед моими глазами, напротив, что ей богу я растерялась. И не была в состоянии скрыть эту близкую ему растерянность. Сколько я видела его, сегодня он явно отличался от себя в иные дни, побитые, с поломанными усами, что посидели еще больше, он не смотрел на меня, а наоборот прятался. Нет, он вовсе не казался провинившимся ребенком, в нем застыла откровенность, о которой никто не желал слушать в силу бестактных обстоятельств. Я молчала долго, уже не касалась стакана, лишь изредка гладила концы глубокой тарелки, и надувая щеки, ждала от него того, за чем присел. В этот миг я понимала, что никакой он не преподаватель, он безумец, помешавшийся на своей идеи, идеи, суть которой верная, но осуществление этой идеи оно чудовищное. И мы, какой час купаемся в последствие, брошенным на нас его чудовищем. Я не могла глядеть на него, и болезненно не вспоминать Лешку, слегка дрожали кисти рук, и, спрятав их под стол, я заметила, что он сделал тоже самое. Отзеркаливание действий я восприняла негативно, но деловито откинулась на спинку стула, ощутила как распущенные светлые волосы успели, получит заряд от спинки стула, и слегка поднялись от моего затылка. Но надо было говорить, точно говорить, развеять все предположения, и больше не видеть перед глазами губителя душ.
- Вы знаете давно, что в вас в разочаровании, и все равно мне на луны сияние. Она блестит так высоты, и дарит все сокровища, их собирают храбрецы. Пойти сейчас бы к водопою, набрать лопатой острой земли грошей так шесть, отдать ее рабочим, осиному-то рою. Но Вам бы думать и решать за них, у них сложился про Вас дикий стих. Я обвиненья больше не бросаю, переварились все в котле, и скоро упадут на вас опилки, зароют в слой безжалостной мели. Не воображаю, что словно парус, натянули вы корабль, ведь в прошлом зарядили дирижабль. Смешно, как вы могли забыть, последовательность обманчиво опередить. Корабль – это я, и им всегда была, но вы не парус, но вы никто, прошу прощения, за смелость во словах, но надоело мне отсиживаться в праведных боях. – и вот руки остановились на коленях, голос отныне выровнялся. Он не поник под заросшими, седыми ресницами старика, смотревшего на меня из-под ресниц не змеино, а гладко, - А говорите, что хотели, о чем всю ночь…
- Меня ты знаешь до конца, и не успел обойти крыльца. А что на нем? На нем ответ на все ужасные дела, и буря сотканное не смела. Позволь, позволь мне помощь предложить! – с последней фразой в его охрипшем голосе блеснула твердость, но мимолетно сменилась неуверенностью.
Я не выдержала, тот час приподнялась, желала проскочить мимо него, и уже раздвинула взглядом проходивших людей. Как он мог, как? Моя натура, моя душа просила Творца о том, чтобы больше никогда ни сталкиваться с ним, ни видеть в округе. Мне оставался один шаг, четкий шаг, и я бы выскочила в прохладный коридор, выкинула бы его слова. Но Архимей Петрович, ловко развернувшись в правую, мою сторону, не сильно ухватил за правое запястье, что скатывалось ближе к посиневшим венам. Я зажмурилась, надежда отступила. Протиснувшиеся рядом ученики, зорко взглянули на новую драму, по их мнению.
- Прошу тебя, Вас,  присядьте, а то мы словно, всех задерживаем в каком-то странном театре. Услышьте, что сказать хочу, и мысли в замке заточений по оси верчу! Не сплю, практически не вижу снов, и в голове моей роняют шляпы стаи крокодилов, не вынувших хвосты из илов. Я мучаю себя, себя я придаю уничтоженью, не справлюсь больше с этим рвением. Исправлю все, исправлю…- он говорил это, а я, поникши, присаживалась на прежние место за столом, с которого хорошо видела завтракающую Ольгу, но не Ветра. Свидетель многого исчез, бросив с предателем наедине.
- Да чем себя способны оправдать? Вам лишь бы самого себя ругать. Способны только выискать коробки, как осы вылететь из сотки, ныряя снова в деревянное дупло. Я знаю, знаю, вам под силу отыскать морфина, и вылить мысли все подобно Грину. Знакомы с крымским вы писателем, вот только он души какой предстал пред миром обладателем. И почему же задался он, наверно во время то, еще вы не прильнули к трону. Спуститесь Вы на Землю, и дайте вы свободу полю, свободу дайте нам…Но с чем сейчас я с Вами так делюсь, уж лучше ничего не видеть, чтоб Вас не находить. Освободите, освободите от себя! - произнося, я срывалась, но речи плескались внутри меня. Успокоить их стало невозможно. И я не щадила старика, как он не щадил Лешку, поклоняясь потерявшему рассудок разуму. В конце я закрыла лицо руками, чьи локти оперлись на светлую скатерть, и чуть сдвинули ее, - Прошу! – я прошептала будто себе под нос, но он, Архимей Петрович точно слышал.
Его настойчивость с каждой секундой превращалась в невыносимую пытку, я не поднимала головы. А, когда подняла, на счастье его силуэт исчез, как и все остальные. Столы покинули все до единого, не считая меня. Прислонив локти к себе, я вдруг осмыслила, не мираж ли показался моему сознанию. Нет, стул, на котором сидел старик был отодвинут полностью, и пустой стакан, покрывшийся потёками не испарился с круглой поверхности. Я путалась в происходящем, словно отдала какому-то прожорливому созданию драгоценные минуты, правда нудного завтрака. И только в ту секунду я ощутила, что вовсе не наелась до обеда, не съела кусок горького шоколада, и непременно погружусь в царство сна на лекции Архимея Петровича. Да, он действительно подбавил мне волнения, что скрутило меня так, что повернувшись назад, сквозь заляпанное в тот день стекло я разглядела его четкую походку, черное пальто на распашку и в руках, в них тоже что-то было…О чем я имела представление? Боялась подумать, куда он отправиться и решила сойтись на том, что там, вдали от старика, в «Лучах Евпатории» они останутся в безопасности дот тех пор, пока ты не позвонишь мне ночью, пока не вернется Тишина. Я пробормотала это мысленно, а после и обмолвилась вслух со стенами:
- Прошу у всех, кто только слышен, и видом обладая, меня скорее услышать. Куда направился старик, то место пусть накроет мрак, прорвавшийся сквозь крик. И вот покажется угрюмо, что небо соткано с звездой, оно пропитано, защищено Судьбой. Пускай Она и позаботиться о них, скажу, что ветер побережье окинув, безмолвно стих. Он в ожидании томился, а после уваженье, потеряв…Молюсь перед тобою, Мой творец, что потерялся кто, найдет свой оберег, а кто ушел, тут неожиданно покажет возвращенье, и мы услышим радостное пенье. Порой друг друга те не слышал, и девушка бросается в бега, но возвращается, как верная слуга.
Я продолжала стоять в пустом зале, слышала чужие, густые шаги. Они то проваливались, то хлопали каблуками, а я окунулась в представление, в представление о том, что с ними происходило в короткие, но важные мгновенья. И вот раскрылся дар, но я перевела его фантазию, в которой бродил по темным ступеням Лешка.
12 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». Утро. Скрылась тень, от нее улетели и все, кто только прятались в ней, кто только жили и дышали страхом. Любопытные залезли под карнизы, а слишком угрюмые вышли к солнцу. Оно расплодило свои лучи по передней стороне гостиницы, и аккуратно, но с прежней неизменностью присматривалось к знакомым лицам. Оно не находило новых, и испуганно лишь иногда моргало, когда понять не могло, в чем состоят извилистые коридоры, и когда же найдется весомая закономерность. Но все залы, и открытые и захлопнутые были настолько интересно сплетены между собой, что даже если пролететь над ними, словно по космосу, убирая космический камнепад, все равно найти ведущую явную дорогу составит труда. А труд, уж как он любит отбирать минуты, он пополняет ими свою коллекцию, концов у которой сотни, но он упрямо прячет их там, где никому не найти. Хотя Свидетели многого разгадали его тайну века назад, и теперь были способны обманывать и секунды, каждое свое появление они могли запирать от определённых глаз. Но вся печаль состояла в ином, в том, что иногда не по своей воли они невидимые сливались с воздухом, и тот не выталкивал их, а еще плотнее прижимал к себе. Воздух указывал им на то, какие слабые, какие ничтожные, и полыхал красным пламенем. Право, он быстро угасал, как только припоминал, что в нем делают тысячу дыр те, перед кем он представиться всем. А если встать на сторону честности, убрать мифические возгласы, чьи-то подсказки, то перед глазами соберётся пар, унесший в иную заповедь Тишину.
В последние дни она стала более эгоистичной, и, заботясь о своем удовольствие, совсем забыла о том, за какой набностью спала на твоих коленях, а автобусе, спорила с Судьбой, и этот невинный взгляд порождал крохотное очарование студеной зимы. О ней, именно о ней мнение поменять практически нельзя, но в последние моменты, наблюдающий со стороны за ней Ветер, стал давать себе отчет в том, что любовь, любовь изменила ее, до ревности не довела. Она любила всех, тебя, Аринку, и безуспешно невидимо глядела на Алексея, зависшего у балкона. Он отвернулся от того самого зеркала, из которого вылетали их ссоры, и настроение, оно вылезало из стекла, притягивало к себе и наш Лешка оказывался в руках у злодея. Только кто этот злодей? Это он сам, его мягкая натура оживала по утрам, стеснительный, закрытый в себе юноша с русоволосой головой, слушал Тишину, стоя на пороге перед открытым балконом. Погода замолкла, она свыклась с его мечтаниями, или по просьбе Тишеньки, она не портила момент, в которой Свидетельница многого сидела на краю кровати в розоватом, приталенном платье, без лишних рюшечек. Видел бы он ее, она редко ходила с подобной прической, и закрывала лицо распущенными, иногда свалявшимися, но идеального цвета волосами. В ранний час, а до завтрака, сухого завтрака оставалось минут сорок, Тиша заплела очаровательный пучок, и откуда-то взявшаяся челка, скрасила ее чуть высокий лоб.
Но кто из них мечтал больше? Скорее она, чем отвлеченный, гнавшийся за облаками Алексей. Он все по-прежнему стоял в раскрытой синей рубашке, серых брюк, что периодически соскакивали, и подтягивая их, он мечтал купить новые, и всегда откладывал эту затею на не нужное время. Но чем больше он жил с искусственной радостью, тем часы  превращались в более дорогие и он мог потратить их на то, чтобы отыскать черноволосую девушку. Она ведь никогда не уходила на завтраки без него, и вчера они уснули вместе. Но кто, кто забрал ее, ту, к которой привязан, ту, без которой чувствуешь себя в безопасности. Тиша сомкнула губы, и переборов себя, она опустила драгоценный миг, она поняла, что как любящая его душа должна развеять бессмысленное волнение. Не спеша приподнявшись к кровати, она впервые не перепутала сон с явью, и, вытянув вперед правую руку, коснулась его за запястье. И что, что предугаете? Он обернулся, по затылку скатился луч солнца, голубые глаза, они вновь выцвели естественным светом. И обомлевшая Тиша, засмеялась, засмеялась так, что злодей из зеркала, он переломил свою трость, пытаясь кинуть в Заступницу израненных сердец…Алексей не видел ее, но истории скоро суждено кончится, и это пререкание стен оно вносит собой метаморфозы, ломая законы физики, и совмещая платины  материи.
Что есть прикосновение? Что это, когда чья-то мягкая, миленькая ручка вела за пределы комнаты, едва успевавшего застегивать пуговицы рубашки Алексея? Он шагал за ней, быстро догадавшись о загадочном силуэте, который вообразил, нарисовав на воздухе взглядом при помощи белого мела. Он приоткрыл дверь, и уже стаявшая позади него Тишина, решительно отпустила кисть руки, перед этим ощутив, как крепко он взял дорогую ему руку. Вот промелькнул жалкий взгляд, белоснежное лицо помрачнело, но улыбнувшись через силу, она аккуратно толкнуло его в плечо, захлопнув за собой дверь. Это был толчок, в которой можно и не поверить. А знаете, он уже успел подумать о том, что Тишина доведет его до Аринки, что это прикосновение вылетело из сновидения. А оставшаяся за дверью Тишина, распустила мешавший ей пучок, шелковая резинка повисла на волосах, а алые губы в безмолвие они прошептали своим шевелением: «Найди ее, найди!»
Чудес в этом здании не приходилось заметить давно, здесь не бились люстры, не приходили в движения стулья и Свидетели многого поселились недавно. Но, как утверждал потом Лешка, он привел себя сам, к его черноволосой девушке, но привел себя молитвами, и требованием Тишины. В минуты пересекания коридоров, он осознал то, что Тишину можно любить духовно, можно ждать ее во снах, а вот Аринка она готова была прийти всегда, она была готова биться головой об стенку, но прислонять к себе несчастный силуэт, кусая пальцы. Ключевой коридор, он настиг его быстрым шагом через десять минут, и в пустоте на скамейке с потеплевшей спинкой, разглядел вялое лицо девушки.
Аринка больше не спала, не понимая место, где находилась, она сидела, оторвавшись от спинки, сгорбившись. Ноги ее прикрывал падающий часы плед, а на плечах висела та самая шерстяная кофта, в кармане которой картонная упаковка ждала нелепого часа, нет, больше она ждала иного. Едва Лешка показался ей  на глаза, Аринка с разлохмаченными волосами, твердо встав на ноги, тут же упала уже в его руки. За секунду н усадил ее обратно на скамейку, и сквозь улыбку коснулся горящих щек, она ничего не говорила, указывая на горло. Но скоро она заговорит, заговорит, когда мнение о ком-то изменится, когда море приведет старика, когда улыбка останется в проигранной секунде.
«И все же настоящую правду отправителю письма стоит отыскать так быстро, как плывут, перегоняя друг друга облака, как сходятся влюбленные после долгой разлуки. Ждать голубя рано или поздно надоест, а зависеть от его прилетов, возвращений из жарких стран, что есть на свете утомительней? Разумный человек отпустит этого голубя внутри себя, сложит письма в саквояж, и поймав пролетку, верно пролетку сам достигнет мозаики, и всаднику, ожившему на ней преподнесёт то, в чем скрываться будет настоящее мнение. Это мнение не видел, может и сам отправитель, подобного не ожидал. Но только приложив свои силы, можно отыскать обвалившиеся кусочки мозаики, и кристальный зеленый камешек вонзить на его место только наоборот, что бока его станут упираться в остальные ровно положенные кусочки.»
***
12 декабря. 2018 год. Черное море. День. « Можно привести множество примеров из истории, забраться во время, когда только начинал строиться мир и люди, они стояли на пороге развития. Их души, искусные, не испорченные дурной культурой, и навязчивыми вкусами иных сердец, дышали так, как сейчас дышит человек, которому не знакома Правда. Но позвольте, рассмотреть случай, когда один светящийся шарик, не подозревая ничего, не держа на кого-то определенные эмоции, привлекает к нему ту, которая способна уничтожить в доли третьей секунды. Мы представим озеро, кристальная чистая вода, в ней зарождается жизнь. И в ней пока ничего не присутствует, кроме крохотных существ, которых не трогал никто с образования каменистого дна. Оно появилось само, и никого к себе не тянуло. Но только вот человек, однажды он испортил себя тем, что поручился за другого. Он ни произнес не слова, но стоя на берегу видел, как Правда схватилась за новую жертву…Начнем с того, что первый, облаченный из монахов, сбежавший мальчик с побритой головой отыскал мелкую лодку. Его желанием, глупым желанием было словить рыб, запретных рыб. Священники считали, что словив одну, навсегда обратишь свою душу в гнилой ананас, сбитый с ветви одного дерева. Но мальчик не верил, и хотел доказать остальным то, что не случиться ничего, будь он словит хоть одну рыбку с голубой чешуей, и рисунком у шеи в виде закругленной цепи. Но, как тогда он докажет остальным, что стал национальным героем немыслимых запретов, если никто и не разглядел его уход? И друг его, нет, он не был другом, обыкновенный и такой же любопытный проследовал за ним, вместе с той, которую не разглядеть в начале. Но зачем правда отчетливо шагала по его следам, пряталась за каждый куст, и сливалась с листвой выгоревших лиственниц. И пока священники не нашли чьего-то отсутствия, мальчик опустил белые руки в ледяную воду. Его обвел вокруг пальца туман, он закрутил лодку кругом, и повернул носом к течению, мирному течению. Подводные истоки перестали бить, и все взоры обратились на нарушителя природного хода. Какая была цель, не думал никто, друг замер у сосны, и, приоткрыв рот, стал вглядываться в действия смельчака. Разорвался дождь, крохотное существо, пойманная рыба дала о себе знать. Он пережал ей легкие не сильным сдавливанием, и, испугавшись, бросил дитя озера внутрь лодки под деревянную скамью. Билась рыба хвостом, издавая последние вздохи, а Открывательница тайных домыслов, она нагоняла пораженного друга. Она явилась за его спиной черными крыльями, но не обхватила, а замерла в ожидании…Рыба умерла, а бывший смельчак, не выдержав, пошатнулся и повалился в студеную воду»- так глагольствовала старая, шотландская легенде о Правде. Они видели ее с самой верной очки зрения, они видели ее так, словно каждый вечер, зажигая свечи, приглашали к себе за стол. Легенде в нашем году исполнилось больше пяти сотен лет. Национальным праздником ее рождение назвать нельзя потому, что очень малая часть населения знала ее так, как знали моряки в Евпатории. Как бы странно это не звучало, но коренной шотландец может и за всю жизнь не узнать про ее существование, не узнать о домыслах Правды, ее характере и непокорности.
Пожалуй, я открою декабрь. В последнее время все обходились без календарей, не зачеркивали чисел, кто-то и вовсе не смел глядеть на страшные даты. Например, для Ветра каждое число предвещало новую встречу, новый разговор и поиски свободолюбивой подруги. Когда она покинула его вместе с тобой, увязавшись и за Алексеем, огорченный Свидетель многого стал искать предлог, чтобы хоть на миг взглянуть на красавицу Тишу. Ему повсюду мерещились ее светлые, золотые волосы, и это он еще не видел ее с белоснежной, изменившейся под зиму челкой. Разбираться в своих чувствах он не желал так же, как и в себе самом. Любовь? А что? Любовь преподносить морфий, и утешать того, кто бьется в холодном поту каждый вечер? Это называют любовью? Ветер хранил в груди иное чувство, объятья, поцелую все это действия, ему больше нужны были взгляды его подруги. Конечно, можно сказать, что он влюбленный в Ольгу, придавался счастью, но в отвлеченное время понимал, что ему не хватало именно ее решительности, сдернутости. Он любил отговаривать ее от безумных действий, задерживать, наблюдать, как подлинный Свидетель многого. Но всякий раз понимал, что удержать ее не возможно так же, как и Яхитку, которую утаскивает море. Яхиткой он прозвал деревянную лодку, глубокую, двухместную, не покрытую ничем, кроме черной лакированной краски. Буквально пол часа назад он отыскал ее на лодочном причале на краю Евпатории, и скрывшись в чёрном плаче, помчался по волнам. Он греб медленно, но весло каким-то чудным образом, на его же не удачу переломиломилось, и пришлось грести рукой, едва ли не черпая ледяную воду широким рукавом. И он мгновенно позабыл о любви, о своих планах увидеть ту, которая не прислала не одной весточки. Эта неизвестность прорастала в нем корнями, и даже Ольга не могла изрубить их грубые стебли.
Минуты не гнали его, пустынный берег, не заколоченный деревянными досками, в отличие от предыдущего, выглядел приветливо, не смотря на поникшие голые, торчащие палки. Воткнутые в каменистый берег ветки казались Ветру обороной местных жителей, походивших на индейцев. Однажды ему уже пришлось повстречаться с ними, и весь энтузиазм пропал с тех самых пор. Ледяной воздух не убирал свои жесткие порывы, он трепал кучерявые волосы метавшегося Ветра, забирался ему под раскрытый плащ. Не став противиться наивной, переменчивой погоде, стоя у носа болтающейся на воде лодке, он решительно расстегнул повисшие от старости пуговицы сюртука. Затем сняв с себя окончательно вместе с плащом, он закинул вещи в лодку, оказавшись в рванных, протекших сапогах. Сделав пару шагов, Свидетель многого нашел в них в который раз то, что подошва начинала издавать неприятный лопающийся звук при ходьбе, а капли воды, пронизавшие ее, выплескивались из мысков. Отряхнув вспотевшие от негодования волосы, он присел на расстояние, что было прибито внутри лодки, следом за неострым носом. Ощутил, как его темных брюк коснулись металлические, плотно прибитые толстые гвозди. Упершись ногой в песок, он потрепал взглядом представленную ему картину. Не городской пляж, скорее заброшенный и давно не никому не принадлежавший уходил к мерцающему шоссе. Пасмурность не давала солнцу проникнуть и осветлить мелкие изобретения людей, машины, незначительные для Ветра вещи. Скрестив руки замком, он проговорил, опустив голову, словно опечаленный рыцарь, не достигнувший любимой женщины:
- Не суждено сегодня мне поймать твой взгляд, и кудри белой пелены, а хочется зарыться мне в весне. На что нам снег, дрожащий холод? Похож который день на колдуна,  и память уж моя бедна. Пытался вспомнить наши дни, улыбку, прежнюю ходьбу, на ум приходит кругосветные барьеры, да борьба! Я помню, драться ты умела, умеешь и сейчас, какой не буду называть я раз. Мне не  хватает, Тиша, ну услышь , дитю, которому за счастью ты спелу подавай, с листком и с дерева зелененькую грушу. Ему  бы плода откусить кусок, а мне бы глаз твоих, голубизну послать на дальний, на восток. У Ольги, у нее глаза иные, не светится в них кутерьма, скорее мраморная да тюрьма. Она в себе живет, как в заточенье, и не кончается ее терпенье. Ее охото расколоть, как чей-нибудь графин, и быстро принять кокаин. Нет, избежим мы этих слов, пусть воздух донесет тебе мой тон, послышится колоколов небесный звон!
 Сколько откровения было в его четких словах, в этом приказном голове, в величие Ветра. Лодка продолжала покачиваться на волнах, постепенно она набирали высоты в нескольких от него метров, и взбирались на берег, забирая цветные камни. Здесь действительно необычная галька не трескалась под ногами, не смотря на свой маленький размер. Небо сгущало тучи, и казалось, налетит дождь, приведет и град из кристаллов, которые высыпала Судьба. Она высыпала их людям, и те, застряв в облаках, тяжелых облаках, походившись на толстых слонов в водоеме пропускали сквозь себя чистые изумруды. Только вот, как обидно, что преодолевая слои атмосферы, она теряли свойство драгоценных камней и под диким напором превращались в град. Свидетель многого знал, явно ощущал, что там, где его Тишенька град уже успел скатиться, хохоча с крыш гостиницы.
Сколько бы еще печаль держала его у себя, если бы впереди не наметился силуэт с рыжими, морковного цвета распущенными по талию волосами. Ядовитость этого цвета убила однотонный  одинакового роста с Ветром, шагала Правда в плетеных сапогах. Скорее они походили на древнеримские сандали в современном стиле, обтянутые барсучьим мехом. Ее однотонный наряд бил по приподнятой переносице, заметившего ее Ветра. Шаги, однако, не спешили, какая-то наигранная, но уверенная походка сопровождала ее всю дорогу. Она успела начертить провалившимися в песок каблуками целую полосу за собой, обрывающуюся нарочно и так не ясно. Чем ближе она приближалась, тем яснее можно было разглядеть в ее правой руке яркое, красное висло, самое настоящее, с белой полосой на краю так называемой гребенки. Таков был ее план или представилась случайность помочь тому, кому бы она ни за что не помогла без гарантии на собственную выгоду?  Служница Черной Подруги она всем своим видом показывала выточенный характер, манеры поведения, не всплывшие еще на поверхность уже трескали взбушевавшиеся волны…
- Хей, Ветер, отрежьте метр! А то вы будто бы грустны, и тяготит Вас что-нибудь слепое к персоне вашей, отношенью, а вы все не оставите свое-то рвенье. Не спрашивайте: «Как», не возникайте: « Вы откуда?», не вынырнула же из пруда. Узнала я про ваше «горе», и покорила хладненькое море. Признаюсь, перепутала причал, нарисовала на земле я карту, кругленький овал. Он вывел к Вам! - договорив, Открывательница тайных домыслов, поставила ногу его на коленку, и навящего взглянув, прочитала его недовольные мысли.
Свидетель многого, тут же отвернув от нее свой профиль, немедленно встал, видя статную талию Правды. Ее невозможно было скрыть под жилеткой из лисьей кожи, облепленной едким, пестрым мехом. Любительница создавать собственные наряды, внедрять в моду свои причуды, она красовалась практически перед каждым, кто попадался ей на дороге. Но, заметьте, никому просто по желанию не приходила, а навещала тех особенных лишь тогда, когда что-то важное цеплялось за ее сердце, и надавливало тяжелым камнем. Нет, она не чувствовала себя обремененной, не чувствовала себя подвластной кому-то, ведь давно перешла на более близкий язык с Госпожой, и хитро обходила не только ее поданных, но и своих лирических врагов. Ветер был из рода средневековых лириков, тех, в чьих глазах скрывалась непреклонная грусть, и ей хотелось рассеять. Но он пускал в себя лишь не многих тех, кем дорожил, и о Правде этого сказать было нельзя. Убрав руки за спину, она продолжала стоять прямо, покрутила, словно факел цветное весло от лодки, и оно верно поймало внимание обходившего ее Свидетеля многого. Замеревший на миг, он высунул глаза из под кудрявой челки, и резко развернул Открывательницу тайных домыслов себе, покорил ее рыжие ресницы, и прочел улыбку, пробивающуюся сквозь острые щеки. Не единого грамма чего-то лишнего он не нашел в ней в ту минуту, и когда она едва не прислонила весло от лодки к своей груди, оно уперлось в песок, строго не задев рваные сапоги Ветра. Она обвила вокруг него свои руки, и любопытно глядела, манила отправиться в море, и не плестись отныне на его волнах, а трясти их самому, замечая по секундно проплывающих по дну цариц моря, тех самых, дальних друзей. Вот они скоро откроют им свои тайны, тайны, летящие сквозь капли морского бриза, и солёность достигнет грусти Ветра, произнесшего в одночасье:
- Ах вот зачем пришла, с собой удачу привела, и будто новая волны с собою утащила. Как можно оценить твое уменье, пожалуй, чётче ты проговори, о чем подумала еще ты, не развернула сразу ты намокшие холсты. Уж, если ты плывешь со мною, готовься видеть и предстать перед Судьбою. Она недавно высыпала весь хрусталь, и покорила страну с запада, увидев сотканных булгар. О люди, что творят, а мы с тобою…
- С тобою мы отправимся к тому, на ком лежит приказ моей Царицы, в последне время будто львицы. Я за глаза все про нее скажу, но, как пчела я не жужжу. Однако стало скучно мне, и не найду в своем поступке место я вине. Завелся новый человек, не разглядела Жалость имя, но я скажу: « Во благо всего Рима, я уничтожу разрушителя исторьи, как прокуратор сотню лет… Про что, про что тебе я кинула намек, и вот закрыл, под колыбельную все небо не настырный мрак. За мной, за мной следит он кровожадно, и нет мне оправданий, что услыхала я часы назад воспоминанья Госпожи, и лучше ты меня свежи, чтобы глубины не забрали.- проговорив это, она отвернувшись от него, мгновенно и резво наклонила в свою сторону лодку, вступила на нее, тут же покорно присев на ближайшее к носу деревянное сиденье.
- В чужие я дела не лезу, но только если выдадут тебя сырые грезы, - он помотал ей головой, взяв ее за бледную ручку, протянутую вследствие кратковременной, но ценной дружбы, - Я путь держу туда, где собираются лучи, и поцелуи горячи! – поэтическая строчка, выронятая Ветром произвела на Открывательницу тайных домыслов что-то необыкновенное, глаза ее сверкнули, и, взяв из его ладони свое весло, она отчалила от берега, задев крупный, черный камень.
Поток декабрьского воздуха сопровождал невидимых героев, пока на воде не начали проявляться круги, образованные морской пеной. Они расходились, протыкивались у носа лодки, а пока доплывали до него, плавно забирались на деревянный корпус. Часто широкая волна захлестывала пену и внутрь, но брезгливая Правда, не обращая на это внимание, следила за начальным источником этой пены. Сначала Ветер сослался на то, что подобным способом шалили обитательницы на глубине, но собеседница ясно выговорила, что именные круги исходили от катера, или даже небольшого судна, в виде курортного корабля для недальних заплывов. Спустя секунды ее взгляд упал на бегущий вдали корабль с открытой мачтой, и с двумя людьми, видно мужчинами средних лет. Не в силах нагнать этих людей, Правда начала ярко вглядываться в лицо первого человека, развернутого к ней спиной, в черном дорогом пальто нараспашку. Он облокотился на перилла не толстой, морщинистой рукой, далее она устала смотреть, и выпроводила у Ветра весла…
Скажем, что если бы они точно были ближе, то легко бы разглядели в человеке на корабле с названием: «Ледниковая страсть» ни кого иного, как Архимея Петровича Расторопова. Стоя в конце палубы, он обхватывал взглядом многолюдные берега, которые проскакивали с правой от него стороны. Но больше он глядел себе под ноги, до них не долетали брызги, слышен был двигатель мотора, и то, как он расплескивал соленую воду, не затягивая внутрь умных рыб. Корабль не был многолюдным, ко второму человеку старик развернулся через минуты три, и ровной походкой зашагал по скользкой поверхности. Он приблизился к кабине так называемого капитана, полненького человека с атласными, тёмно-коричневыми усами, давившими на его разбухшие губы. Обойдя стекло, он вступил на ступень, что вела внутрь к штурвалу, и, облокотившись локтем об раскрытую дверь, взглянул на старого друга.
Яврилий Мирник, коренной украинец, давно работавший на пристани, не возил тяжелые грузы, а скорее зарабатывал морскими прогулками по морю. Он довольствовался тем, что на все деньги покупал бутылку хорошего вина, и уходил в долгие сны, в обнимку с мечтами. Но в этот день он вышел в моря не только по просьбе Архимея Петровича. Соскучившийся по морю, он спустя неделю взял в руки холодный штурвал с золотистой каемкой, правда слегка ободранной и закурил дешевую сигарету, одновременно продолжая разговор с мрачным приятелем:
- К чему же вам на другой берег, когда и старый больно верен? Решили посетить училище, как птицы новое пристанище? Вчера по утро вышел, и мачта все покрыта чайкой, и не пугает не одна их байка. Что говори, то говори, они себя лишь понимают, и лапами траву ровняют. Еще недавно я слыхал, не знаю верить мне тому, что говорят, легенда, наконец, сбылась, и не понравилась герою самому?
На этом Архимей Петрович закашлял в кулак, и, сойдя со ступени, взглянул в профиль на убегавшее море. Оно бежало от него, как  и все живые, как и любимые, и те, которых он оттолкнул сам. Мирник, иногда болтая, словно сам с собой, не услышав ответ старика, продолжил немного срывистым, не твердым голосом, потушил сигарету в металлической пепельнице:
- Ее кажись давно искали, всю героиню, ее забыто право имя! Нашлось еще, поистине еще одно лицо, и стало точно не светло. А на базарах шепчутся, что вдруг какой-нибудь мальчишка свои определенности вознёс, и девочка, что стала старше лет былых, проснулась будто бы в руке с вещицей, и закрутилась с нею вереницей. Но есть курьез, история молчит о чем-то важном, и разобраться я не в силах, как долгоплавающий матрос. Может приятель растолкует смысл, а я и скорость заодно привысел. Ведь говорят, что в тех краях все время видят босоногую девицу, и все на руку одевают рукавицу, но ловят только взглядом, и с позволения обнимают упада. А знать бы, что за чудо завелось в твоем жилище, и стать хоть капельку и любознательней и выше…
Говоря, Мирник потянулся за еще одной сигаретой, и не заметно для себя уронил спичечный коробок к себе под ноги. Сведя взгляд с добродушных волн, он всегда называл их добродушными, когда время доходило до пасмурности, но не до дождя. В это время они становились покладистыми, забирались под мотор, и судно практически не качало. Хотя этого нельзя было, по мнению Яврилия сказать про повернувшегося Архимея Петровича. С него будто сняли белую копию его лица, перед этим намазав мелом. Весь настрой был в мгновенье, он вновь поставил ногу на приступ к кабине,  наклонившись над всполошившимся Мирником, он резким движением руки снял с его головы клетчатую кепку, бросив ее на заднее сидение. Откашлявшись, он незамедлительно произнес:
- О чем толкуешь, ты не знаешь, и в глубине любезной пропадаешь. Они подобны ядовитому цветку, красивы, но тот, кто вдруг позарится, вернее, станет прокричать: «Не рви», и оставайся ты на верви. Не вылезай ты из потока прежних мыслей, а хочешь, принесу тебе картон, и из него ты вырежешь свой сон?
- Не сон, а представленья! – собеседник, отбросив штурвал на короткий миг развернулся к нему своим пухлым телом, и пробежал по этим закрытым глазах. – А, хочешь не о чем не говори, мне просто жалко молодого парня, кому какой-то силуэт всегда твердит: «Гори». Ну если так, то пусть укроет их секрет воинственный ведьмак. – в конце Яврилий потер штурвал, и задумался о своем. Потому что если его цепляли слухи, то это держалось ненадолго, и он всегда возвращался к морской колыбели.
Верно, утверждали, что море захватывало сознания, и каждая вспыхнувшая проблема постепенно закатывалась галькой. Песок не сохранял ничто… Старик приподняв правое запястье, левой застегнул оторвавшуюся пуговицу, и вовсе выронил ее за борт. Вот море и скрыло его маленькую частицу, по которой властвующие Царицы способны будут прочесть каждый уголок его жизни. Смешанный с прохладой воздух не заставил себя ждать, Архимей Петрович зажмурил заросшие твердыми ресницами глаза, и расстегнул замотанное горло бежевым шарфом.
Но он, верно, ошибся, так легко и нарочно отдав пуговицу неизвестности. Ведь она даже не долетела до нее, как склизкая рука, высунулась из воды, когда корабль оставил этот участок. Прядь светлых, запутанных волос мелькнула перед Правдой, поставившей локти на укрытые теплой длинной юбкой колени. Ветер в одночасье перестал грести, и махнул Открывательнице тайных домыслов на торчащую ладонь моря. Та не спеша взяла черную пуговицу с одним отверстием посередине, и крепко сжав в ответ пальчики дружелюбного создания, отпустила ее в море. Мелкие брызги, но на удивление приятное брызнули на лицо Свидетеля многого, и потекли по щекам, словно слезами счастья, что уже скоро этот далекий корабль прямиком выведет их к его любимой красавице и человеку, которым заинтересовалась Правда.
Она улыбнулась Ветру, и, коснувшись его мягкому плеча, доверчиво взглянула этим живым взглядом. Обычно в ней крылась игра, пылали насмешки, но в тот час она оставила все приписывающие ее персоне нравы, и широко замахнувшись левой рукой, закинула пуговицу несчастного старика на глубину.
« Что же стало дальше со смельчаком, повалившимся в воду. Правда дала ему последний шанс, она отвела от него вызов Судьбы и решительно толкнула мальчика на берегу в сторону ледяного озера. Он не думал не о чем, разрывая монашеский костюм на груди, он мгновенно погружался в воду, чувствуя, как его кожа покрывалась тонкой ледяной корочкой. Он плыл, разваливая холодные оковы, которые как ни пытались, не могли утопить его, или наоборот выбросить из воды. Доплыв до середины, вода нагрелась, благодаря четким движениям хвостов желтых рыб, приятель схватил не дышавшее тело смельчака, и не закинул его в лодку в силу ясной возможности. А заново, он пошел к наблюдавшей Правде с обеими поднятыми руками, пока не на нащупав дно, не отпустил он ожившего друга. И мгновенно, он кинулся к лодке, чтобы вернуть рыбу морю, но Открывательница тайных домыслов опередила его, и медленно отдалялась от них. Отдалялась, зная, что с этих пор она в любой момент найдет каждого из них, кто коснется хоть одной рыбы, кто заикнется про нее за обедом…»