Ненависть. Осторожно контент 18 плюс

Ненавижу похороны. Кто-то чувствует себя  на них не в своей тарелке, кому-то удается отрешиться от происходящего, а я откровенно ненавижу. Родным и так больно, так зачем устраивать еще это театральное представление с телом в гробу в главной роли. Человек уже умер, все уже произошло, но нет, нужно довести страдание до апогея, всем продемонстрировать свою боль. Эксгибиционизм чувств. Кучка откровенно скучающих и  желающих быстрее добраться до поминального стола людей, и резко контрастирующие  с ними опустошённые и обессиленные лица родственников. 
Больнее всего смотреть на лицо матери. За несколько дней она из сорокалетней женщины превратилась в старуху. Серая кожа, проплаканные глаза, похудела как анорексичка. Новость о том, что Вадим болен СПИДом и так ее подкосила, а своим самоубийством он просто добил. Я не знаю, что теперь вернет ее  к жизни, что опять зажжет такой привычный огонёк радости в глазах.  За это я ненавидел брата еще больше. Интересный коктейль чувств: ненависть, любовь и боль от потери.
Вот он лежит в гробу прямо передо мной:  лицо слишком правильное, кожа слишком белая и сам он -слишком мертвый.  Хочется упасть рядом с ним и рыдать, бить его по лицу, обнимать, тормошить, звать его по имени. Предательские кошки плача начинают раздирать горло изнутри, но я сохраняю каменное лицо. Мама не выдержит моих слез.
Гулкие удары комьев земли об крышку гроба. Зарыли. Память о кладбище комками грязи на подошвах. Душный зал поминок. Пустые слова, как и сами говорящие. Опять плачущая мать. А я все вспоминаю его последние дни, когда он перестал бороться. Первый месяц еще бегал по клиникам, собирал брошюрки, сидел на форумах. Но в один момент он просто успокоился. Нет, не был сцен, истерик и прочего театрализованного бреда. Просто в один день вместо брата я увидел старика в теле молодого парня, который готов умереть и все встречает с легкой снисходительной улыбкой на лице.  Я тогда еще не понимал всего масштаба бедствия, а  мама напротив, превратилась в квинтэссенцию заботы и сопереживания. Она и так любила Вадима чуть больше, и это не довод обиженного старшего брата, а реальный факт. Когда она узнала про болезнь  сына, все свои силы бросила на его лечение. Скорее всего, это и подтолкнуло его к такому, как ему, наверное, казалось, единственно верному  решению. Как по мне – повеситься у себя в комнате, что бы мама нашла утром твое закоченевшее тело, верх идиотизма.  Не смог он дальше смотреть, как мать надрывается и жертвует всем,  что бы продлить его жизнь хоть на несколько лет.  Хотел как лучше, а получилось как всегда. Может он и думал о ней, но выбор сделал довольно глупый.
Следующие дни шли, как в тумане. Весь дом жил короткими календарными сроками. Три дня. Сорок. Опять поминки, на которые я уже не ходил. Фотографии брата с черным уголком на серванте, закрытая дверь в его спальню, плачь матери по ночам. Несколько раз думал зайти и успокоить ее, но постеснялся. Мы никогда не были сильно близки, и она, скорее, мама-учитель, чем мама-подруга.  Ее любишь, уважаешь, слушаешься, но между вами стоит стена из стеснения и, выпестованных поколениями, стереотипов.  И каждый раз, слушая, как она льет ночами слезы в подушку, я только молча сжимал кулаки.
Мысли о брате не покидали меня не на один день. В чем-то я винил себя. Я сам создал пропасть в отношениях между нами, порой высмеивая его слабости и задавливая его авторитетом. Как же, я ведь старший брат. И за всем этим,  я совсем упустил из виду, как он начал взрослеть . Другая компания, интересы, развлечения.  Мы стали полной противоположностью друг друга. Я спортсмен, выступаю за команду университета по вольной борьбе. В учебе не силен, но спорт-протекция всегда вытаскивала. Резок и заносчив, часто вместо слова использовал силу, чем даже гордился. Девушки постоянной нет и не было, и вообще, не знаю, способен ли я на глубокие чувства. Но всегда имел гипертрофированное  чувство справедливости и преданности. Капитан Америка отдыхает. Вадим же был чувствительным, эрудированным и общительным. За словом, так же как и я, в карман не лез, но его физическая форма далеко отставала от ораторского искусства, и  часто приходилось встревать за него в драки. Хотя мы почти не общались, но все знали, что тронь одного Землянского, получишь на голову проблемы, в лице обоих братьев.
Я скучаю. Только сейчас, потеряв его, я начал понимать, что он для меня значил. Не смотря на все его странности и причуды. Насколько бы мы не были разными, мы были братьями. Я ненавидел его и любил. Ненавидел за его слабость. За то, что он всегда выбирал в жизни более легкий путь и шел на поводу у своего окружения.  Хорошо помню ту ночь, года полтора или два назад. На часах  два после полуночи. Мать мечется по квартире, не выпуская сотовый из рук и, в сотый раз, набирая номер младшего сына.
- Вот был бы отец живой,  он бы ему устроил! Он бы ему такую трепку задал, что бы неповадно было, вот так пропадать черт знает, где до утра, – после серий длинных гудков она бросила бесполезный телефон на стол и обессилено упала на диван. – Да где же он, зараза такая! Ну как он не понимает, что со мной делает. Нельзя позвонить, что ли, – ее голос постепенно срывается в плач. – Может, поищешь его?
 - Мам, успокойся, хватит нервы себе трепать, – я оторвался от компьютера, и опять решил взять Бастилию штурмом – успокоить маму словами. – Как всегда где-нибудь зависает с друзьями и не слышит телефон.
Мои слова срабатывали, но ненадолго, и уже спустя двадцать минут она опять начинала названивать, даже не подумав, что если Вадим увидит сотню не отвеченных от матери то, первым делом, позвонит сам. К четырем утра я начал выходить из себя, наблюдать, как мама нервничает и переживает, было нелегко. Тем более зная, что этот идиот в это время где-то веселиться.
Заявился он ближе к пяти. Мать со слезами открыла ему дверь, и, забыв про все свои угрозы,  молча  ушла в свою комнату, оставив меня с братом наедине. Вадим снял обувь , куртку,  и сел на кухне за стол. Я начал его отчитывать за безответственность и эгоистичность, а он лишь молча смотрел на меня и улыбался. Первая мысль – он пьян. Я силой открыл его рот, понюхал. Запах табачного дыма от волос, мятной жвачки изо рта и  никакого спиртного. Но тут я обратил внимание на его глаза: радужки почти не было, большие черные дыры зрачков и абсолютно бессмысленный взгляд. Поиски по карманам быстро дали ответ – барбитураты. Бить брата сложно – от злости, которая к родному человеку сильнее, чем к чужому, охота каждым ударом вбивать его голову в пол, но что-то внутри останавливает твою руку в самом конце удара, и ты только оставляешь несколько синяков на родном лице.
То, что произошло той ночью,  еще сильнее отдалило нас друг друга. И сейчас я жалел о тех неделях, которые мы провели не общаясь. Если бы я был немного внимательнее. и чуть менее горд и самолюбив, может быть, все было бы по-другому. Но все равно, чувство ненависти к Вадиму не угасало, даже не смотря на пытающиеся задушить  негодование,  чувство вины. Меня разрывало изнутри бессилие из-за того. что Вадим натворил и покончил с собой как трус. Видите ли, не смог он справиться с неизбежность и ответственностью. Спрятался,  как черепаха, которая залезла в панцирь, а я теперь не мог ничего изменить и со всем придется разбираться мне. 
Университет встретил обычной суетой. Студенты в утренней суете заполнили все коридоры и залы старого, построенного еще при царе, здания. До меня никому не было никакого дела, каждый был увлечен своими мыслями. Такая потеря учит многому, и, первым делом, она показывает  твое место. Тебе кажется, что весь мир должен замереть на какое-то время и обратить внимание на тебя, ведь умер твой брат и ты страдаешь. Но всем плевать. И «всем» - это не абстрактным людям, где-то там в Европе или Америке, плевать даже людям, которых ты видишь каждый день в университете, в магазине у дома, в спорт зале. Нет, при встрече они, конечно же, скажут пару слов соболезнования, но в глубине души, им это безразлично, хотя некоторые и боятся себе в этом признаться. И на секунду ты задумываешься, что когда тебя не станет, мир также продолжит жить. Каждую секунду умирают сотни и сотни рождаются, и ничего, человечество живет.
Аудитория. Мой курс уже давно все знает, еще бы, меня уже две недели не было на парах. Девчонки, с грустным видом, походят и что-то говорят, кто-то просто старается не смотреть на меня, как на прокаженного, как будто смерть заразна и я ей заболел, и могу заразить кого-то другого. Одногрупники молча похлопывают по плечу, кто-то бросает товарищеское «Держись». Я киваю в ответ, но в душе понимаю, что это просто дань воспитанию и большинству плевать.
- О, смотрите, объявился, – обрывает череду неловких слов дерзкий возглас. – Что, уже настрадался?
В компании трех пажей, в аудиторию вошел местный «царек», сын заместителя ректора, член сборной университета по боксу и, на интернет-слэнге, заядлый тролль .
- Сергей, хватит! – Староста группы попыталась разрядить обстановку.
- Ой, извините, я задел чьи-то чувства? – Сергей бросил сумку на стул и сел на край парты. – Это же так бесчеловечно – смеяться над чужим горем.
Я посмотрел на него из-под бровей и отвернулся в другую сторону. Первое правило разговора с троллем, не корми тролля. Этому идиоту не удастся вывести меня из себя, я не дам ему потешить свое эго, за счет моего гнева.
- А знаешь, так даже лучше, – Сергей, упиваясь вседозволенностью, подошел ко мне и встал перед столом. – Пидар-наркоман больше не будет бросать тень на идеального брата.
У гранаты выдернули предохранительное кольцо. Аудитория замерла.
- Теперь не надо бегать по гей-барам и оттаскивать накуренного братишку от очередного члена, - Сергей подошел к доске и начал мелом рисовать большой половой орган. – Он, наверное, любил, когда ему делали больно, насаживая на очередной болт.
От гранаты отлетела чека. Пять. Четыре. Три. Два. Один… Удар сердца. Зрачки расширились от выброса адреналина.   В голове не осталось ничего, кроме гнева и ярости…
Я перепрыгнул свою парту и схватил Сергея за затылок. От сильного удара с доски посыпалась крошка мела. Нарисованную мошонку забрызгали алые капли крови из сломанного носа. Сергей обмяк и с воем схватился двумя руками за лицо. Две пары рук потащили  меня назад и начали выкручивать руки.
- Суки! Пустите! Я тебя, падла, рядом с ним зарою! Тварь! – Уши заложило от громыхания наковальни в груди. Скулящее существо, заливающее пол своей кровью,  должно умереть прямо сейчас. Я хочу ощущать, как костяшки моих пальцев вбивают крошку из зубов вместе с его поганым языком глубоко в глотку.
 Схватили за ноги, повалили на землю. Я попытался вырваться, но когда на тебе лежат двое и еще двое держат, это тяжело. В аудитории суета: кто-то побежал за врачом, кто-то за охраной. Услышал голос вошедшего преподавателя.  Это немного остудило.  Дышать трудно. Кто-то лежит прямо на грудной клетке и не дает вдохнуть. Староста второпях объясняет преподавателю, что произошло.  Я превратился в зрителя. Я смотрю на все со стороны, полностью отрешившись от происходящего. Меня вывели в коридор. Однокурсница  бормочет успокаивающие слова, на которые мне по боку. Посадили в такси.
Да, удалось мне сегодня поучиться.  Адреналин выходит из крови, и я начинаю прокручивать произошедшее в голове. А ведь в чем-то этот ублюдок прав. Он смог озвучить те мысли, в которых я боялся себе признаться. Я стыдился своего брата. С того момента, когда узнал, что он гей. Он сам не рассказал, боялся признаться. Я не замечал, точнее не хотел замечать, очевидных фактов.  Отсутствие девушки, постоянные поездки и ночевки у лучшего друга, и еще много мелких деталей, над которыми стоило задуматься. Но я до последнего не допускал и мысли, ведь он мой брат, он ну ни как не может быть из этих. Даже когда увидел своими глазами, как он сосется со своим дружком, мой мозг все равно рьяно не хотел выстраивать логическую цепочку. Первые минуту мое сознание выдавало самые тупые объяснения: он делает искусственное дыхание, он проиграл спор, это вообще девушка, похожая на парня. Но реальность была  непоколебима. Весь круг его друзей уже давно знал, да Вадим сильно и не скрывал этого. Не знал только я, до этого момента.
В те секунды я впервые в жизни не знал, что мне делать. Хотелось бить его, рыдать, орать, сломать шею его дружку, но я просто молча посмотрел на брата и ушел. Я не сказал ему ни слова, ни в этот день, ни на следующий. Тишина между нами длилась почти полгода. Он пытался заговорить, думал я уже отошел, свыкся. Но все это время во мне копилась ненависть. Все прегрешения брата, наркота, гулянки, причиной всему этому было его пидарастия.  Это болезнь,  ни как иначе. И все эта грязь, в которой увяз мой брат - ее симптомы. Не может нормальный человек испытывать чувства к своему полу, это отклонение, и именно из-за него Вадим поддался всем остальным порокам. Это как рак мозга, проникает в человека, и метастазы распространяются на всю его жизнь. 
Первый раз мы заговорили, когда он сообщил о своей болезни. Эта новость меня не сильно удивила, чем то это все должно было закончиться. В тот момент я еще не осознавал, насколько реальна смерть, и как близко она подобралась к нашей семье. Я даже злорадствовал, что он получил расплату за свое гейство, что справедливость восторжествовала. Но, увидев отчаяние и тревогу матери, я начал осознавать, что у этой ситуации будет один неизбежный финал - смерть. Да, конечно закончатся все мамины переживания, моя стыдливость родства с Вадимом, нервы, ссоры, омерзение, но вместе с этим не станет и его. Ведь не смотря ни на что, у нас в жизни было очень много моментов, которые можно было вспомнить. Да и это же жизнь, вашу мать, через пять лет все могло бы измениться, Вадим мог одуматься, но теперь все. У него нет шанса все изменить. Он сам у себя забрал эту возможность. Необратимость. Теперь уже ничего не сделаешь. Теперь мы могли только оттягивать неизбежное, и каждый день просыпаться с сожалением.
А в чем причина? Почему он стал геем? Ведь именно это послужило тем снежком, который вызвал лавину  событий. Да, он с детства был более чувственным. Эмоции и  человеческие отношения интересовали его больше чем поступки. Мама часто говорила, что с него выйдет хороший психолог. Но все же, почему именно он. Что людей толкает на такие чувства? Все-таки, это вирус. Может и не в буквальном смысле, может это вирус мышления, но передается он точно так же, как и биологические паразиты - воздушно-капельным путем, через слова, прикосновения, действия.  И этот вирус порождает другие заболевания, не зря СПИД чаще передается педиками. Словно какая-то сила свыше истребляет неугодное и мерзкое. Именно это и  постигло  моего брата, именно его ориентация привела к тому, что он заразился ВИЧ.
А мог бы я все это исправить?  Может, ему просто нужен был рядом кто-то, кто укажет дорогу? Я отдалился от брата, отца мы потеряли еще в детстве, и он искал опоры. Нашел, но не там где нужно. Сорняки проросли в благодатной почве ищущего поддержки сознания. Его затянули, как в секту. Прав был Сталин, педерастия это преступление, и искоренять ее надо на законодательном уровне. Линчевать всех гомиков, выставлять их на всеобщий позор. Снова сделать гомосексуализм чем-то постыдным и противоестественным, а не модным.  Чтобы вот такие неокрепшие умы, не попадали под пропаганду. Мне уже было жалко брата, ненависть нашла свою цель, более конкретную, более чужую.
Я забаррикадировался от внешнего мира у себя в комнате, выбирался только на утреннюю пробежку и поздно вечером на турники. Старался избегать людей, сейчас они меня раздражали и мешали моим попыткам прийти в нормальное состояние. Каждый взгляд в мою сторону забирался в мою черепную коробку и копошился в моих мыслях холодными пальцами общественного мнения. Мать меня не трогала. Ей позвонили из университета, принесли свои дежурные соболезнования, рассказали про стычку и дали мне неограниченный больничный, справиться с тяжёлой психологической обстановкой, как они сказали.
Минуты и часы своей жизни я кромсал и расстреливал в виртуальном пространстве, надеясь хоть маленькую часть своей злости вложить в каждый очередной фраг. Но, к моему сожалению, ненависти становилось только больше. Когда глаза уже резало от тусклого света монитора, и за окном начинал брезжить рассвет, я укладывался в кровать и пытался выдавить из себя сон. Но подсознание, тот еще садист, подсовывало мне калейдоскоп образов и воспоминаний из детства. Самых теплых, радостных. И во всех был он. Еще совсем ребенок, с восторгом и восхищением смотрящий на меня. Переполняющее грудь чувство ответственности от пары слов  - «старший брат».  Я старался, как мог гнать от себя эти воспоминания: наушники, тяжелая музыка, порно перед сном. Вот только, как назло,  чаще попадались крупные ракурсы членов, или я уже настолько зациклился. Порой я реально начинал бояться, что этот вирус доберется и до меня.
Череду похожих друг на друга дней, минут и часов прервало появление моего друга, точнее знакомого по университетской команде вольной борьбы. Я не горел желанием его видеть,  и из десятиминутного разговора у порога понял лишь то, что послезавтра в университете начинаются отборочные на чемпионат города. Мне пропускать их ни как нельзя, вылететь из команды – вылететь из универа. Мне сейчас учеба была до одного места, но я не мог забывать о маме, которая столько сил и средства  потратила на мое образование.  Опять фактически неизбежность, что-то слишком много ее стало в моей жизни.
Чтобы добраться до зала пришлось сделать приличный круг, обойти здание университета за целый квартал. Не хотел встречать одногрупников. Хорошо, что борьбой на моем потоке мало кто увлекался, так что пересечься с кем-то  на отборочных было сложно. За открытой  дверью встретил знакомый запах пота и борцовского ковра. Громко скрипели борцовки разминающихся, перекрывая гул зрителей.
Раздевалка была заполнена борцами. Я зашёл, пробежался глазами по лицам и застыл.  Меня сковали чувства стыда и дискомфорта. Уперев  взгляд в пол, с трудом добрался до своего ящика. Я не мог поднять глаза и посмотреть на голые тела. А вдруг они подумают, что я смотрю на них, потому что сам стал геем? Вдруг они заподозрят, что этот вирус заразил и меня, и я пришел сюда, лишь бы на них поглазеть? А вдруг я посмотрю, и почувствую возбуждение? Ладони вспотели, и колени начало потрясывать. Я глубоко выдохнул, стянул куртку и сел на лавочку.  Долго не решался начать переодеваться, и натянул борцовское трико, только лишь когда в тесной комнате осталось всего несколько человек. 
После взвешивания я ушел в другой конец зала и начал разогреваться. Наушники, ню-металл, все лишь бы отгородиться от других людей в зале и полностью уйти от своих чувств. Тело радовалось привычным упражнениям, отзывалось на каждое мое движение, как соскучившаяся  по ласке собака. Связки приятно жгло после растяжки, мышцы налились кровью, готовые к схватке. Вот чего мне не хватало, надо было с самого начала искать спасения в зале. Как я сразу догадался о такой очевидной вещи?
Старый советский динамик громко захрипел и разразился голосом главного тренера, объявляющего пары. Услышал свою фамилию, но фамилия противника  была не знакома. Прочитав еще раз в списках, я убедился, что не знаю его, хотя мне знакомы все, кто занимается в нашем университете борьбой. Я подошёл к небольшой группе борцов разминающихся у шведской стенки, двоих из которых я знал.
 - Привет! Соперников уже знаете? – Спросил, вытащив наушники.
- О, привет. Думал, тебя не будет, – ответил кавказец, сидя в растяжке. – Да знаю, уже пару раз с ним боролся.
- А у меня новенький какой-то. Первый раз фамилию слышу – Слюсаренко.
- Ха, вот тебе свезло, – борец встал и указал рукой на людей возле ковра. – Вон того видишь, с татуировкой на плече.
Я молча кивнул головой.
- Это он. Неделю назад из Питера к нам перевелся.  Борется так себе, против тебя у него нет шансов. Ты только смотри,  осторожнее, жопу береги.
- С чего это?
- Да ходят слухи, что он из заднеприводных.
- Какого хера? Как его вообще допустили до соревнований? – новость сработала как запал для тротила.
- Это всего лишь слухи, брат, а там кто его знает.
Вся волна ненависти, копившаяся во мне, нашла себе четкую цель, и я видел ее перед собой.  Огромный выброс адреналина в кровь разогнал сердце до сумасшедшего ритма и затуманил мозг. Я больше ни о чем не мог думать, кроме как о схватке. Да, с одной стороны даже мысль, о том, что мы будем касаться друг друга, вызвала мерзость. Но с другой стороны ,я, ничем не рискуя, мог сделать ему так больно, как он еще  не испытывал. Пальцы судорожно сжимались и разжимались.
Начались соревнования. Борцов по очереди вызывали на ковер. Шесть минут, иногда меньше, и судья поднимает  руку одного из спортсменов. Трибуны зала заполнены на половину, но гул стоит довольно громкий. Я, как тигр в вольере, хожу возле края ковра, не отрывая взгляд от своего противника, который, по другую сторону, следит за схватками и перекидывается шутками с друзьями.
Нас объявили. Вышел на ковер. Противник одарил зрителей  широкой улыбкой и встал напротив меня. Судья коротко пожал руки обоим и отошел на край. Слюсаренко протянул мне руку, на что я презрительно смерил его взглядом и приготовился к началу периода. Свисток. Он начал накидывать руки, которые я постоянно сбиваю и выцеливаю момент для прохода в ноги. Вот, есть, раскрылся. Нырок, но руки лишь скользнули по голеням. Быстрый, сука. Ну, ничего. Согнувшись в поясе, опять встали друг напротив друга. Он подхватил мою руку под локоть,  я успел сбить, но пропустил его рывок мне за спину. Ковер, трибуны, потолок перед глазами. Тяжелый удар об покрытие  перебил  дыхание.  Я оказался на животе, он сверху, пытается перевернуть меня на спину. Навалился всем весом мне на лопатки. Затылок обожгло его тяжелое дыхание. Еле удержал  позицию от его рывков, дать перевернуть себя  – почти проиграть схватку. И тут я почувствовал, как что-то твердое уперлось мне в поясницу. Мысли прерывает свисток – перерыв.
Поднявшись на ноги, я быстро повернулся к нему. Слюсаренко бросил взгляд  в мою сторону и, с легкой улыбкой, поправил трико в паху.  У него встал! У этого ублюдка  - стояк! Он терся об меня своим членом!  Я сделал  шаг к нему, но в последнюю секунду остановился, понял, что если сейчас кинусь на него, меня дисквалифицируют. Тридцать секунд. Тридцать секунд перерыва тянулись как полчаса. Каждая секунда выжигала часть моего мозга всепоглощающей яростью.  Пидоры. Вадим, похороны, синее лицо с лиловым языком, тарелка с недоеденным салатом на поминках, красные глаза матери, кровь на нарисованном члене. Мир сузился до одного человека. Словно мой противник был источником гейского вируса. Вылезая из него, щупальца педерастии тянуться по всему миру, проникая в мозг податливых людей, заражая их.  Вот он корень всего зла.
 Свисток. Я оказался на центре ковра в два длинных прыжка. Никаких мыслей о  защите. Выиграть схватку – что за чушь? Заставить его страдать и извиваться от боли – вот моя цель.
- Убью тварь! – слова вырвались сами собой.
- Ух, ты сделаешь мне больно?  - все та же улыбка на лице Слюсаренко.
С силой дернул его за предплечье и пронырнул ему за спину. Согнувшись на ногах, обхватил его пояс двумя руками.  Он не ожидал такой атаки и в захват попали и его руки. Сильный толчок ногами. Мы с ним в воздухе. Я выгнул спину, перекидывая его тело через себя, и мы полетели  на ковер. Он не успел сгруппироваться, и оба наших тела приземлились на его шею. Хруст. Этот хруст услышали, наверное, даже в другом конце зала. Сжал его руку, собираясь перевернуть его на спину, но он не сопротивляется. Дернувшись несколько раз, Слюсаренко замер на ковре с неестественно вывернутой шеей.
Судья откинул меня и опустился рядом с застывшим противником. Две женщины в синей форме медработников  подбежали к ним. Я сел на колени и посмотрел на то, как они все возятся рядом с ним. К горлу подступил комок, но я не смог его сдержать. Всхлипнув первый раз, я согнулся и начал рыдать во все горло. Громко, с завыванием. Слезы, слюни и сопли на ковре перед моим лицом. Весь зал застыл и смотрит на меня, но мне плевать, мне уже на все глубоко плевать.