Я тебя тоже

     Она была очень обижена на него. Очень. Мало того, что он мурыжил ее всю неделю обещаниями, вот сдам работу и поедем, вот получу деньги, и поедем, так теперь, когда они, наконец, уже на причале, он не дает ей выйти из машины. Сиди. Ты видишь, что творится? Пять посудин сразу на спуске, не дай бог, кто подаст задом, под колеса попадешь. Сиди, я все сделаю быстро.
     И стал разгружаться.
     Вернее, расцепляться.
     Она услышала веселый звон цепи, потом мягкое шуршание съезжающей по прицепу лодки и наконец победный звук – пшух-х-х! – и лодка в воде.
В заднее стекло кабины она видела его довольное лицо, его крепкие руки, боже, какой он сильный, уверенный, настоящий мужик. Вот он накинул швартовый конец на причальную пушку, сейчас вернется в машину. Как? Почему? Он снова шагнул в лодку, стал наводить там порядок. Чего он возится? Перекладывает что-то, завинчивает, закручивает. Его же ждут! Э-эй!

     Все-таки он постарел, что и говорить. За восемь долгих лет их жизни они, видимо, оба постарели. Делает он все теперь медленно, долго думает, глядя на вещь, взятую в руки. Думает, жует губы, вздыхает.
     Интересно, он помнит, как они встретились? Как они встретились глазами?

     Она зашла в случайно попавшееся кафе, устроилась в углу, у обшарпанных перил. Странное бедненькое кафе, со странными столами, какими-то школьными партами, а не столами, абсолютно голыми, одна тусклая пепельница посредине. В другом углу сидел человек с опущенной головой. Растопыренной пятерней, утопленной в седеющей шевелюре, выбивал дробь по черепу. Поднятый стоймя воротник пиджака закрывал шею до подбородка.
     В ее сторону он и не поглядел. А когда поглядел, уставился и долго не отводил взгляда. Она невольно тоже опустила голову.
     - Ну что, лохматая, чего нос повесила?
     Не очень-то элегантно для знакомства.
     - Я присяду поближе? – он и не думал ждать ее ответа, просто взял свою тарелку с чем-то мелкотравчатым и мерзким, ухватил в охапку маленький графинчик, неожиданно изящный для этого кабака, и сел напротив. Она терпеть не могла пьяниц, но когда он наклонился к ней, она увидела его глаза. Такие не бывают у пьяниц, такие бывают у оглушенных обидой или несчастьем. У ставших несчастными от обиды.
     Он как-будто угадал ее мысли.
     - Нет, я пью редко. Просто сегодня год, как моя распрекрасная стерва вышвырнула меня из моей жизни. Во-о-он на том перекрестке стояли. На красном. Открыла свою дверь, вышла. Бросила на сиденье ключи от дома и хлопнула дверью. С тобой мне скучно, сказала. Очень так ласково сказала. Стерва. Репетировала, наверное. Чтоб получилось как в кино. – Он отшвырнул тарелку, помотал головой. - Я не стал ее возвращать...

      Снова взялся за графинчик, выразительно посмотрел ей в лицо, подняв бровь, - нет, не будешь? - налил себе. Глотнул, очень даже сноровисто глотнул, по-мужски.
      А до нее вдруг дошло. Это же невероятно! Ровно год назад ее распрекрасный стервец тоже вышвырнул ее. Пьяный, качающийся, как ванька-встанька, он пришел домой с такой же еле волочащей ноги компанией и буквально выпихнул ее на лестницу. Хэ-хэ, старуха, - слова давались ему трудно, - у нас это... будет... слышь... сеанс... Сек... сек... шуал харасс-с-смент! Так что ты это...фьють отсюда!
    
       Человек напротив резко откинулся на спинку стула, нещадно заскрипевшего в ответ и, прикрыв глаза, проговорил нараспев:
     - Праздник чувства окончен, погасли огни... – запнулся, поводил взглядом по потолку, - та-ра-ра-рам та-ра-ра-татата, и томительно тянутся скучные дни пошлой прозы, тоски и обмана... Были поэты, были!
      Он стал усердно вытряхивать капли из графинчика, но они не капали.
      - А знаешь! – голос зазвучал веселее. – Центр Левады недавно выяснил, что через год разъезжается каждая третья пара. Ты представляешь, какое это число! Сколько разочарованных людей. А числа – магическая вещь. Мой коллега говорит – большие числа успокаивают. Вот если ты один стоишь у пивного ларька, а он возьми и захлопнись – кончилось пиво! – ты в дикой злобе. А если ты не один, а за тобой длиннющий хвост людей, тоже оставшихся с носом – твоя злость уже не та, ты поделил ее на всех, чуешь?
      И он надолго замолчал, и снова неотрывно стал смотреть на нее. Она не знала, куда деваться.
     Вдруг он тихо, вроде самому себе, сказал
     – Да, точно. Это про меня. Послушай вот, наткнулся на днях в сети. В Талмуде записано: «если скажет, искал, но не нашел, не верь. Если скажет, не искал, но нашел, не верь. Но если скажет, искал и нашел, – верь...» Вот, это про меня. Я нашел тебя. Верь мне.
      И - встал.
     - Поехали со мной.
     ...В Талмуде после этой их встречи наверное появилась новая запись: «Он позвал ее, и она пошла за ним, поверив ему».

     Устав от неудобной позы у заднего окна, она вернулась на свое пассажирское сиденье. Вон он, слава Богу, кажется закончил, уже идет к машине.
     - Ну? Видишь? Все готово.

     Они съехали с аппарели, куда уже нацелился заехать здоровенный додж с катером на борту, едва протиснулись в единственный свободный кусочек на парковке. Она легко, как в молодости, спрыгнула с высокой подножки и напрямик по траве, через редкие кустики мелкими быстрыми шажками побежала к берегу. Миг – и она уже в лодке, уже на носу, уже – грудью навстречу ветру, настоящий впередсмотрящий.
      Как она любит эти их вылазки!
      Пьянящая водная даль, лес, птицы, ожидаемые и неожиданные приключения – это ли не счастье? Но главное, главное - какой у нее попутчик!
      Они всегда поднимались далеко в верховья реки, в дикие места. Он находил удобный густо заросший камышами изгиб берега, прятал лодку, усмехаясь при этом, мол, от кого прячемся, кроме бурундуков никто здесь не шастает, выгружался, долго колдовал с удочками, - сразу с тремя! – и наконец они шли побродить по лесу, пошуровать в валежнике, поискать маслят.
      Почему он так много знал и умел? Без компаса шел точно к цели, угадывал места лучшего клева, даже хворост на растопку собирал «с умом»: березовые сучья не брал, «труха и гниль», а вот кедр или сосну, наоборот, искал с тщанием - хорошо разгораются и не искрят. Он всегда раскладывал свою собственную модель костра, не «колодец», не «звезду», а крепкую связку из трех высоких бревен. Называл - «Freedom Tower».
      Учись, пока я жив, говорил ей.
      А какие душевные разговоры они разговаривали, он всем делился с ней, и она слушала его, буквально развесив уши. А сколько народных примет он знал! Как будто был не чистокровным горожанином в десятом поколении с сугубо «городской» специальностью и должностью – главный архитектор «Жилпроекта», а каким-нибудь сельским старожилом-краеведом. Говорил, например, что у первого же пойманного карпа надо выщипнуть самую крупную чешуйку и носить ее в кошельке – это к деньгам, а в семейке маслят, выкопанной из земли, надо первым делом пересчитать число особей - четное принесет (или укрепит) семейное счастье.
      Когда заполдень они уставали от долгих походов, от обилия солнца, воздуха, кислорода, и возвращались к стоянке, он бросался навзничь на голую траву, раскидывл руки крестом, выставлял лицо к небу и замирал. Смотрел на облака, слушал сварливую трескотню лягушек, хлопки крыльев взлетавших с вершин аистов и улыбался. Она знала, чему он улыбается, он ей объяснял. Вовсе не рыбалка, вовсе не корзина грибов, - не за этим он выбирался из травмирующей городской суеты, а затем, чтобы здесь, под кроной ясеня, раскинув руки и ноги, почувствовать свое родство с природой, как бы пафосно это не звучало. Он улыбался и говорил ей, что здесь не только он чувствует удовлетворение, но и природа в ответ благодарна ему, потому что его силуэт на траве – важнейшая деталь в пейзаже. Без этой детали полотно природы несовершенно, оно теряет свое великолепие, как, не будь на устах Джиоконды улыбки, потеряло бы великолепие и полотно Леонардо.
      
      Уже совсем засыпая, он непременно произносил свою любимую фразу:
      - Это ничего, что мы живем один раз, зато каждый день!
      Впрочем, она хорошо помнит, как в прошлую их поездку он не заснул, а пустился вдруг в комментарии и как-то излишне нервничая стал разъяснять ей:
      - Нет, ты подумай головой, ты только вслушайся! Мысль простая и без затей, как цветок ромашки, а как красиво и целомудренно звучит! «Зато каждый день»! Только это не я сказал, ты же знаешь, я не такой мудрый, это Марик сказал. Не Цукерберг, конечно, другой Марик. Марк Твен.
      
       Вообще в их прошлую поездку он как-то все пустил на самотек, мало бродил, больше валялся с книгой, размышлял вслух, и словно дал волю двум своим спрятанным до поры привычкам – лени и сентиментальности. Что и говорить, стареет ее друг, стареет. Ну так тем более, для поднятия его духа, для их общего семейного счастья нужно чаще пускаться в путь! И нужно обязательно найти дружную связку маслят с четным числом ее членов!
 
     И все таки, с чем он опять возится?
     Она обернулась, - он наконец, сел на свое место на корме, поставил дроссель на «старт», взялся за рычаг. О, счастье, едем, едем!
     Не стыдясь нахлынувших чувств, она порывисто вскочила, добежала до кормы, бросилась ему на грудь и стала беспорядочно тыкаться, даже повизгивая от переполняющей радости, ему в лицо, в любимые глаза, в нос, в губы. Он слегка отстранился:
     - Ну, ладно, ладно, успокойся.
     Но она не успокаивалась, она чувствовала, что ему нравится, что он тоже рад, потому что хорошо знает: никто и никогда не сможет выразить с такой неподдельной страстью свое чувство к нему, никогда ни от кого другого он не получит столь искреннего, рвущегося из глубины души, признания - я люблю тебя!
     Она продолжала скулить и неистово вилять хвостом.
     Тогда он отвернул от себя ее зубастую морду, ее горячо дышащую пасть с мокрым языком, обнял обеими руками ее крепкую шею и, погрузив лицо в мягкую шерстяную холку, глухо пробормотал:
     - Я тебя тоже, лохматая, я тебя тоже.