Тарковский. Ностальгия

«Ностальгия»: между Западом и Востоком

В 1982 году Тарковский приехал в Италию снимать документальный фильм «Время путешествия». В ходе съемок он общается с известным итальянским сценаристом Тонино Гуэрра, и благодаря этому, у него рождается замысел фильма «Ностальгия». После этого Тарковского приглашают в Лондон поставить оперу «Борис Годунов» в Ковент-Гардене. Возвратившись в Италию, он намерен снять новый фильм совместно с итальянцами. Но чиновники Госкино, недовольные поведением Тарковского, требуют, чтобы он вернулся в Союз и в дальнейшем все планы согласовывал с ними. Режиссер понимает, что из СССР его могут больше не выпустить и принимает тяжелое решение остаться в Италии и более не возвращаться на родину: 10 июля 1984 года он заявит об этом на пресс-конференции в Милане . А еще за год до этого Тарковский запишет в своем дневнике: «Очень плохой день. Тяжелые мысли. Я пропал. В России жить не могу, но и здесь не могу тоже» . Немудрено, что многие считают истинной причиной смерти режиссера не болезнь, а тоску по родине, ностальгию, мысль о том, что ему  навсегда пришлось отказаться от России.
Эти обстоятельства помогут нам понять, что фильм «Ностальгия» – переломный фильм в творчестве Тарковского. В  нем впервые возникает тема жертвоприношения, ставшая главной в его следующем фильме. К тому же, это последний русский фильм Тарковского, хотя из русского там только недавно умерший актер Олег Янковский. Даже сцены воспоминаний главного героя снимались в Италии. Сюжет фильма выстраивается как своеобразный мост между Востоком и Западом, Россией и Италией. Главный герой фильма русский писатель Андрей Горчаков приезжает в Италию, чтобы собрать материал для книги о русском музыканте Сосновском,  речь идет о реально существовавшем композиторе – это крепостной графа Шереметева музыкант Березовский, живший в XIX веке. Хозяин послал его учиться в Миланскую консерваторию. Став академиком, он вернулся в Россию, но не смог выкупиться, и потому спился и покончил жизнь само-убийством . Отметим, что писатель Горчаков – несомненная параллель к Сталкеру, поскольку у него то же белое пятно на голове, что и у предыдущего героя Тарковского. Эта роль писалась для Анатолия Солоницына, исполнителя роли Рублева, но тот умер еще до съемок; Александра Кайдановского, «Сталкера», не пустили из СССР на съемки. Поэтому выбор пал на Олега Янковского, который уже мелькал в кадрах «Зеркала».
Уже начало фильма дает ключ ко всему в нем происходящему. Горчаков и его переводчица-итальянка Эуджения приезжают в Банья Виньоли, чтобы увидеть капеллу Мадонны дель Парто, где находится знаменитая картина выдающегося мастера раннего Ренессанса Пьеро делла Франчески. Именно к ней итальянки приходят помолиться о том, чтобы Бог дал ребенка. В этом месте все наполнено чудом. Но спутница Горчакова этого не видит. Она спрашивает пономаря: но что здесь может произойти? Он отвечает ей: - К сожалению, когда сюда приходят ради развлечения, без мольбы, тогда ничего не происходит. Что должно произойти? Все, что ты пожелаешь. Все, что тебе нужно. Но как минимум тебе надо встать на колени» . Но у Эуджении не хватает для этого веры. В мире, котором мы живем, все наполнено чудом, но мы не замечаем его, и оно не происходит. Увы, сегодня не у всех людей находятся силы встать на колени: они не хотят «унижаться», они жаждут лишь самоутверждения. Для Тарковского дух современного Запада именно в этом. В своей работе «Запечатленное время» режиссер писал: «Сравните восточную и западную музыку. Запад кричит: «Это я! Смотрите на меня! Послушайте, как я страдаю, как я люблю! Как я несчастлив, как я суетлив! Я! Мое! Мне! Меня!». Восток ни слова о самом себе! Полное растворение в Боге, Природе, Времени. Найти себя во всем! Скрыть в себе все!» . Отсюда неизбежно следует, что писатель Горчаков бежит от комфортабельного Запада, не желая созерцать его красоты. Да, телом он в Италии, сердце Запада, но его русская душа с Востока, и она не выносит поверхностного благополучия Запада, пока не найдет в нем что-то более утешительное .
Именно во время этого бегства Горчаков знакомится с местным юродивым Доменико, который хочет спасти мир от катастрофы. Здесь Тарковский продолжает свою галерею блаженных, начало которой было положено в «Рублеве», а затем продолжено в «Сталкере». Только теперь это итальянец, католик в блестящем исполнении шведа Эрланда Йозефсона. Доменико – бывший преподаватель математики. Сначала он  решает спасти свою семью, и семь лет держит родных взаперти, пытаясь оградить их от гибнущего мира. Но позже он осознает, что спасти нужно не только семью, но и весь мир. Он верит, что для этого нужно пересечь с зажженной свечой бассейн святой Екатерины в Банья Виньоли. Однако не может этого сделать: каждый раз, когда он входит в бассейн, люди, считающие его сумасшедшим, думают, что он хочет утопиться, и вытаскивают его. Горчаков ищет встречи с Доменико, потому что чувствует, что тому открыта тайна, и он знает причину разобщения людей, знает, почему русский человек в Италии тоскует по России. Они встречаются. Доменико не знает русского, Горчаков говорит на ломаном итальянском, но они хорошо понимают друг друга, т.к. говорят на языке веры.
Не забудем, что Доменико – проповедник, и это новый тип для Тар-ковского. Проповедниками не были  ни Рублев, ни Крис, ни, в строгом смысле слова, Сталкер. Итальянец же говорит Горчакову и Эуджении: не забывайте, что сказал Бог святой Екатерине, - ты не та, что ты есть. Я же Тот, Который есть. Конечно, это напоминает слова, сказанные Богом Моисею в книге Исхода. Для итальянского «героя веры» важно подчеркнуть, что мы все не вполне существуем. Все люди – на грани небытия до тех пор, пока не впустят в себя Бога, Который только и существует. И лишь тогда люди начнут быть. Разумеется, такие проповеди вызывают у окружающих его сытых и благополучных итальянцев подозрение в сумасшествии. Зачем жаждать бытия, если в уютном и богатом ничто так хорошо и блаженно?
Тарковский считал главной задачей искусства разрешить духовный кризис, царящий в современном мире. В своем «Слове об Апокалипсисе», произнесенном в Сент-Джеймском соборе Лондона в 1984 году он говорил: «Мы живем в ошибочном мире. Человек рожден свободным и бесстрашным. Но история заключается в желании спрятаться и защититься от природы .. Мы общаемся не потому, что нам нравится общаться, не для того, чтобы получать наслаждение от общения, а чтобы не было так страшно .. Мы не развиваемся гармонически, наше духовное развитие настолько отстало, что мы уже являемся жертвами лавинного процесса технологического роста. Мы не можем вынырнуть из этого потока, даже если бы захотели» . Ощущение, что это слова героя «Ностальгии» Доменико. Человек, остро чувствующий ненормальность мира, испытывает тоску по доброй совести, по чуду, по вере. Безумный Доменико имеет такую веру. Он верит в то, что может спасти этот мир. И мир будет спасен лишь тогда, когда каждый обретет эту веру.
Перед своим самосожжением Доменико проповедует в Риме: «Истинное зло нашего времени состоит в том, что не осталось больше великих учителей .. Нужно чтобы наш мозг, загаженный цивилизацией, школьной рутиной, страховкой, снова отозвался на гудение насекомых. Надо, чтобы наши глаза, уши, все мы напитались тем, что лежит у истоков великой мечты. Кто-то должен воскликнуть, что мы построим пирамиды. Не важно, если потом мы их не построим. Нужно пробудить желание. Мы должны во все стороны растягивать нашу душу, словно это полотно, растягиваемое до бесконечности. Если вы хотите, чтобы жизнь не пресеклась, мы должны смешаться между собой, так называемые здоровые и так называемые больные…только так называемые здоровые люди довели мир до грани катастрофы .. Человек, выслушай меня! В тебе вода, огонь и еще – пепел .. Кости и пепел. Где я? Если я не в реальности и не в своем воображении? Я заключаю новый договор с миром. Да воссияет солнце ночью и падет снег в августе .. Нужно вернуться к истокам жизни и стараться не замутить воду. Что же это за мир, если сумасшедший кричит вам, что вы должны стыдиться самих себя! О Мать, о Мать, воздух так легок, что кружится вокруг Твоей головы и становится все прозрачней, когда Ты улыбаешься» . Обратим внимание на это предсмертное обращение к Матери Божьей - в нем нет просьбы, в нем нет восхваления, - это, скорее, похоже на мистическое видение, как будто итальянец уже встретил Ее. Конечно, сцена самосожжения может смутить. Как же так: христианская проповедь, и вдруг – самоубийство? Но в том-то и дело, что в системе координат Тарковского это вовсе не самоубийство из-за отчаяния или уныния, а жертва, прообраз Христа, принесение своей жизни ради спа-сения мира.
Но жаждет ли мир спасения? В одном из эпизодов фильма Горчаков рассказывает притчу. Один человек спас другого из глубокой лужи. И тогда спасенный спросил его: «Зачем ты меня вытащил?» «Как, я же тебя спас». « Дурак, я ведь там живу!» Так стоит ли спасать этот мир? Доменико, а вслед за ним и Горчаков уверены, что да. Весь фильм эти главные герои пытаются вытащить человека из лужи, поднять на свой уровень и сделать его лучше, добрее. В конце фильма мы видим вполне ностальгирущую картину. В центре сидит Горчаков. За ним виден русский бревенчатый дом и слышна русская песня. На заднем плане возникают древнеримские колонны. Снежинки кружат в воздухе среди колонн. Это предсмертное видение, в котором мир спасен и неразделим, где больше нет границ и ностальгии. В судьбе Андрея Горчакова можно узреть метафору христианского пути. Оказавшись в чужой стране, как блудный сын, он встречает Христа, Который отдал жизнь свою за наше спасение. Он открывает нам наш путь – путь через бурное море этого мира с зажженной свечой. Ветер постоянно задувает свечу, но Горчаков прикрывает ее своей ладонью и прижимает к себе. И сам сгорает – пройдя свой путь, умирает вдали от родины, выполнив обещание, данное Доменико. Но в конце этого пути его ожидает родной дом – Царствие Божие.
Только на первый взгляд кажется, что в этом фильме нет ничего в строгом смысле слова христианского, кроме разве что сцены в капелле Мадонны дель Порта. Но христианские символы постоянно проявляются в картине. Вот Доменико подает Андрею Горчакову хлеб и вино, а его проповедь на Капитолийском холме Рима является аллюзией на Нагорную проповедь Христа, как и огненное самопожертвование ради спасения мира . Да и его безумная вера – намек на апостола Павла, который называл себя безумным ради Христа. В конце концов, весь фильм пронизывает ностальгия по Царству небесному, где не будет границ и наций и все будут едины: не случайно в финале мелькает храмовое сооружение как прообраз Небесного Иерусалима.
Через образ Доменико режиссер анализирует современную западную католическую культуру. И приходит к неутешительным выводам: западная цивилизация заживо гниет в своем болоте, как и предсказывали славянофилы, Запад благополучен и сыт, но это - сытая «цивилизация смерти», как однажды сказал папа Иоанн Павел II, - и все это в месте, где Господь некогда открылся святой Екатерине! Другая линия католического мира у Тарковского рисуется в образе бесплодных женщин-молитвенниц. Окруженные стенами, уже лишенными своих куполов, взывают они к Деве Марии, испрашивая плода своему чреву. Каждая из них в молитве поглощена только своей бедой. Господь слышит их, но они не слышат Его. В этом месте фильма есть примечательный закадровый диалог: «- Господи, Ты слышишь, как она молится? Почему же Ты не даешь ей понять, что Ты есть? - Вообрази, что случится, если она услышит Мой голос. Я все время даю ей понять, только она этого не замечает». Портрет в этих кадрах довольно прозрачен. Разделенность и духовное бесплодие в стенах бывшего храма западной культуры. Холод, безнадежность, богооставленность. Но режиссер вместе с Доменико находит новый “живоносный источник”. Оплодотворяющей силой для Запада может стать только Россия. Ведь свечу итальянец, человек западного мира, передает русскому, России, ибо только она способна пройти через воду испытаний, пронеся в себе ее горение . И сила, проносящая свечу, это, по мнению автора картины, русская ностальгия. Незадолго до смерти он сказал: «Русская ностальгия – это особое состояние души и особый ее настрой... Привязанность русских к своим корням, своему прошлому, к своим местам, своим близким, к своему окружению и образу жизни, к способу контактирования с другими людьми перерастает у нас в характерологический признак. Общеизвестна драматическая неспособность русских оторваться от своих вечных корней» .
Тут у режиссера чувствуется историософский подтекст. В петербургский период своей истории Россия вошла в Запад, приняла все плоды его цивилизации и даже разыграла в деталях драму одной из самых страшных утопий безбожия. Но России, даже погрузившаяся в Запад, ностальгирует по своему идеальному образу, по Святой Руси. Только ее святая мощь способна донести до конца горящую свечу. Русский писатель Горчаков – это символ пути России к самой себе. Зачем ему нужны Италия и Рим? Чтобы просто отбросить их? Не все так просто. Спасение мира – это и спасение Запада. И, по мысли режиссера, русский православный Восток призван как бы вобрать в себя католический Запад, вдохнуть в него новую живительную силу.
Славянофилы любили повторять фразу «Москва – третий Рим»; здесь третий Рим вбирает в себя опыт первого. Это и символизирует в конце картины отеческий дом, около которого сидит Андрей, окруженный стенами пустого католического храма. Пустота наполнилась, и теперь она не угрожает никому. Страдания России вдохнули новую жизнь в западный мир. Россия приняла на себя плоть Запада, чтобы умереть от его безбожия и воскреснуть, оживотворив и освятив всеобщую мерзость запустения. Но в этом воскресении и сама русская душа раздвигает свои границы, вмещая в себя духовный опыт костела . Всеотзывчивость русской культуры, о которой говорил Достоевский, превращается здесь в спасение всех через русское страдание. Таким образом, этот фильм, где Россия мелькает лишь в небольшом количестве кадров, а в остальном – только Италия, оказывается картиной о России, в особую спасительную миссию которой свято верил Андрей Тарковский.