Альтруистка

   Пивной бар был давно открыт, и через каждые полчаса оттуда доносился приятный мужской голос, который пел, что сегодня он «в последний раз побрился». Это было самое начало лихих девяностых годов, когда ещё существовала смертная казнь, и в моду вошёл шансон с его блатной романтикой. К бару стекались местные алкаши, которых с советских времён развелось, как тараканов на коммунальной кухне. Перестройкой их выбило с насиженных мест, государство их больше не лечило и не разводило, поэтому они, предоставленные самим себе, выглядели немного странными и контуженными. Среди них затесалась одна благородная дама в больших круглых очках, похожая на учительницу. Издалека она выглядела весьма прилично, пока не напивалась и не начинала громко выкрикивать слово «г@вно!» Чем больше она пила, тем темпераментнее становились её крики, словно она выступала на дебатах в Госдуме. Причём было не понятно, какая тема обсуждается: виды спиртного, дороги, машины, футбол,, современное кино или отдельные политики из Госдумы. Скорее всего, обсуждалось всё сразу, и громкие пьяные слова бросались на весенний ветер перемен.

   В то время я, имея диплом о высшем образовании,  работала в ларьке по 12 часов, где в то время продавалось всё, от алкоголя до презервативов. Одним окном ларёк выходил на пивбар, другим на помойку. Целый день какие-то непонятные существа просовывая то головы, то недостающие запчасти в окошко, то просили денег, то предлагали краденные вещи, то просили дать стакан или закурить. Вот к ларьку подошла какая-то длинная и костлявая фигура в чёрном и, наклонившись к окошку, спросила:

- Косухи есть?
   Мне почему-то показалось, что это была сама смерть, забывшая дома свою косу, и решившая прикупить её в моём ларьке.
- Косух нет, - ответила я.
- Ну тогда «сникерс», - сказала Смерть, просунув в окошко тощую костлявую руку.

   Каждый день ларьки либо грабили, либо поджигали. Просунув руку в окошко, можно было дотянуться до бутылки, и такое я видела не раз. Социалистический человек только привыкал к наличию частной собственности, оттого у ларёчников было столько врагов и нахлебников. Бизнес сначала разбудил нас от социалистического сна, а потом понемногу стал отбирать у людей последние остатки лени и кончил тем, что подогнул под себя даже личную жизнь. Многие, обзаведясь малым бизнесом, вкалывали тогда без выходных по 12-14 часов в сутки, осаждаемые бандитами и прихлебателями от государства. Молодые ещё выдерживали новый ритм жизни, но у людей постарше развивались сердечные болезни, переутомление, неврозы и даже импотенция.

   Итак, просидев в ларьке и отработав на чужого дядю целую неделю по 12 часов, я вышла с рабочего места слегка контуженная. Помойка вдалеке теперь была реальной, а не видом из окна моей тюрьмы. Теперь до неё, как и до пивбара, можно было дойти и рассмотреть её вблизи. Со странным чувством только что вышедшего из тюрьмы и отвыкшего от жизни на свободе человека я вышла с рабочего места и отправилась погулять по главному проспекту нашего города. Было такое впечатление, что я покинула свалку и теперь направляюсь в другую галактику.

   Многие спивались в ларьке, потому что спиртное оказывалось в критической близости. Меня же пьянил только воздух свободы, и я просто гуляла, постепенно отходя от своей миниатюрной тюрьмы. Внезапно я встретила одну свою знакомую, которая тоже год назад закончила университет, и теперь сидела в смешной кепочке, продавая разливную кока-колу. Смешное существо представляла собой эта Наташа: на прекрасном женственном теле с длинными ногами сидела большая и чисто мужская голова, которая была по-мужски умна и сообразительна. Всё было не так в её некрасивом лице: и маленький курносый нос, и большой лягушачий рот с огромными зубами, и короткая, чисто мужская стрижка. И только глаза были прекрасными: большие, лучистые, тёплые. Она вела странную и одинокую жизнь, снимая комнатушку где-то в частном секторе, подальше от цивилизации. Могла уйти в лес одна с ночёвкой, ничего не боясь. Она рассказывала, как однажды ночью в лесу встретила лося. Сначала подумала, что это чёрт: большой, чёрный, страшный, но потом поняла, что это лось.

   В её комнате не было даже шкафа: вся одежда висела на вешалке и состояла из двух брюк и двух рубашек. Не нуждалась она и в телевизоре, занимаясь духовными внутренними поисками. Поэтому так странно она выглядела в фирменной кепке кока-колы, словно обезьяна в юбочке. На вид она казалась довольной и счастливой. Я спросила, сколько ей платят. Она назвала цифру, и это было не много.

- Ты, наверное, разбавляешь эту ерунду, левые деньги делаешь? – спросила я. Мы, дети советской эпохи, привыкли что-то тырить у государства по мелочи, потому что государство тырило у нас по-крупному. Но теперь наступили новые времена, и ты должен был тырить уже не у государства, а у своего работодателя.
- Нет,  - ответила Наташка, - я не разбавляю.
- Но почему? – спросила я удивлённо, потому что, в моём тогдашнем понимании, это граничило с глупостью.
- Да просто я альтруистка, - ответила она. И сказала это слово с улыбкой, от которой на душе как-то сразу стало светлее. Слово было такое красивое, словно сошедшее с небес! В нём как будто играли арфы, звучали трубы и пели ангелы, и неразбавленная кока-кола тоже заиграла в моём стакане, словно подпрыгивая от счастья.
- И ещё, - прибавила Наташка. – Я влюбилась в своего работодателя. Это он приучил меня работать без выходных, вкалывать по полной, одним словом.
- Ну а он-то в тебя влюбился? – уточнила я для полноты картины.
- Вроде, ещё нет. Но куда он денется! Тоже влюбится!
- Значит, ты стараешься ради него?
- Наверное… Я просто не могу его обманывать!

   Вот оно, скромное обаяние буржуазии! Но было в её альтруизме всё же нечто большее, чем попытка заслужить любовь молодого м красивого работодателя. Уходя от Наташки, я думала о том, что стоит только разбавить сироп, как сразу же смолкнут трубы и загрустят арфы, а ангелы на небесах стыдливо отвернутся. Закончится альтруизм и начнётся корысть… От этого стало так грустно, что внезапно мне тоже захотелось стать альтруисткой. Я задумалась: а что мне мешает жить честно и не химичить в своём ларьке? Внезапно мне тоже очень остро захотелось стать альтруисткой, и даже если я ни в кого не влюблена, альтруисткой стоило стать ради красоты своей собственной жизни! По крайней мере, есть шанс, что ангелы на том свете будут встречать тебя с музыкой, а не с цепями, и ты им даже сможешь подпевать!

   Наступил вечер, ласковое весеннее солнце скрылось, и в душу постепенно начали приходить сомнения. «А вдруг она просто глупа, эта Наташка? Ведь она в тех же брюках и в той же рубашке, что и два года назад! Однако она так счастлива... Не попробовать и мне тоже стать альтруисткой, слово то какое красивое!»

   С того дня волей-неволей я последовала её примеру и стала альтруисткой. Очевидно, хороший пример тоже бывает заразителен. Как здорово, когда среди моря корысти вдруг появляется островок альтруизма с зелёными пальмами и с чистыми горными ручейками, и ты вдруг замечаешь, что к нему издалека спешат корабли. Островок начинает привлекать своей красотой, и тебе вдруг начинают доверять, на тебя надеются, тебя уважают. В твоей жизни появляется стержень, на котором держится всё остальное, и с помощью которого ты можешь распрямится и ходить с гордо поднятой головой.

   Больше с Наташкой мы не встречались. Знаю только, что она вплотную занялась бизнесом и вроде бы разбогатела, а потом уехала в тёплые края. Но с её подачи альтруизм навсегда остался в моей жизни, о чем я никогда не пожалела.