Плотность культурного слоя

Александр ЗОРИН

Ольга Постникова. Радуйся! // Роман. — М.: Новый Хронограф, 2010.
 
Роман начинается с описания подземного лабиринта древних захоронений, куда опытный археолог проник тайно, рискуя, во-первых, обнаружить свою осведомленность о засекреченном объекте (охраняется государством), а во-вторых — остаться там навсегда, потому как лазы между гробницами труднопроходимы и запутанны.
Это, так сказать, прелюдия к роману Ольги Постниковой “Радуйся!”, метафора, которая раскрывается в реальном труднопостижимом мире.

Россия ХХ века, оказавшаяся в яме тоталитарного строя, схожа с тем гнетущим пространством, откуда археолог еле выбрался. Могильная труха, погребальные урны, черепки, эти бессмертные осколки быта, причудливые ходы грабителей, побывавших здесь не раз, средневековые коммуникации — канализационные желобы, по которым когда-то собиралась питьевая влага, а сейчас текут городские нечистоты, — все это археологические реалии, тождественные реалиям нашей действительности.

Настоящее пронизано историческим фоном, наблюдая дикие нравы современников, главный герой, Годовалов, постоянно оглядывается в прошлое. И это не литературный прием, это мышление художника, в данном случае ученого (героя) и поэта (автора романа: напомним, что Ольга Постникова — поэт, автор шести поэтических книг, метафорическое мышление для нее естественный способ постижения мира).

Там, в могильнике, в зловещей тьме, возникло как бы световое пятно на фреске VI века до н.э. — портрет девушки необычной внешности, очень похожей на ту, с которой Годовалова свяжет судьба в настоящей жизни. Мистическое совпадение. Световая линия судьбы, радостная и трагическая, давшая название роману — “Радуйся!”.

В центре — любовная история, которая стара, как мир, и вместе с тем первозданна в своей неповторимой личностной ипостаси. Она одновременно и украденная, и завоеванная. Любовь, разрывающая временные узы, и любовь, соединяющая навеки.

Он — бывший фронтовик, узник ГУЛАГа, бежавший из ссылки. Она, Алька, — человек другого поколения, согретая первыми лучами хрущевской “оттепели”. Он, придавленный неотступным страхом сильный, мужественный человек, выпрямится по-настоящему только в момент своей смерти, будто высвободится из телесной оболочки….

Она — дитя природы, распахнувшая объятия животворящему свету. Свет и в возлюбленном, и в том ареале культуры, который стоит за ним: в притягательности его любимой Эллады.

У него, ученого, скрупулезные знания, которыми он иногда бывает перегружен, у нее — подлинное мироощущение античного космоса. Безгрешный эрос пробуждает ее чувственную натуру, беспробудно спавшую в насильственном супружестве. Жертвенная женственность отзывается в ней. Постникова пишет интимные состояния так же, как античный мастер изобразил бы их в искусстве вазописи, соблюдая меру и такт и безупречность линии.

В 1992 году она издала книжечку стихотворений “Понтийская соль”. Это лирическое кредо будущего романа. Таинственное предвестие. И в стихах, и в прозе ее письму свойственна целомудренность выражения, каких бы крайних состояний она ни касалась.

Если детством европейской цивилизации считать Древнюю Грецию, то Алька могла бы быть ее современницей. Она в глазах Годовалова похожа “на сатирессу с аттической вазы”, в ней “пропорции скульптур Лисиппа (длинное тело и небольшая голова)”. И все же, несмотря на внешнее идеальное подобие классическому образцу, она дитя двадцатого века. Не понимая до конца, что происходит с ней и вокруг, она изранена происходящим. Она скорее похожа на ту, чудом сохранившуюся фреску, как будто искарябанную гвоздем.

Подлинная красота чужда потрошителям склепов — добытчикам античных древностей, включая и так называемых научных сотрудников. Один из них — руководитель археологической экспедиции, муж Альки. Через их руки уходит на черный рынок большая часть драгоценных вещей, золотых монет. Бандитский антикварный лабаз, где для продажи собраны редчайшие антики, намного превышает музейное хранилище. Невежество музейных сотрудников во главе с профаном-директором — работником идеологического фронта, карьеризм сослуживцев, да и весь НИИ искусствоведения под хищным оком кагэбэшницы Протыкан — все это не может не травмировать чувствительную душу.

Музейное воровство, санкционированное государственной политикой, процветало с конца 20-х годов, тогда иностранным скупщикам, например, “золотые античные серьги продавали, оценивая их по весу металла”. Археология и ее преданные служители обречены на бандитский произвол — эта тема в романе выходит за рамки конкретной ситуации, она связана вообще с состоянием культуры в Советской России. Когда-то она, Россия, еще оправится (и оправится ли?) от нанесенных увечий.

Археологи работают с культурным слоем; в воображении поэта он обретает не только метафорическую, но и метаисторическую проекцию.

Влюбленные, обнявшись, стоят “среди зеленых холмов, на плато, откуда царь Митридат озирал окрестности, ожидая нашествия”. Для автора место их встречи символично и вписано в поток исторического времени. Они стоят “на траве, под которой покоится восьмиметровой толщины культурный слой, вмещающий бронзовые зеркала боспорских красавиц, серебряные монеты римских династий и перержавевшие патроны последней войны… Когда же наступила минута — не насыщения, нет — изнеможения и задыхания и поцелуй прервался, они сразу вместе внезапно услышали восторженную песню кузнечика над кустиками камнеломки, накаты плещущих на берег волн и то шепелявое шуршание гальки, когда радостно трутся друг о друга голыши гравия”.

Заметим это радостное состояние, пронизывающее живую и неживую природу. В отрешенном сближении влюбленных (намек на голыши гравия) мгновение длится тысячелетия, открывающиеся в разрезе земных пластов. Мгновение любви венчает тысячелетия, одухотворяет их.

Жизнь человека сопровождают сакральные события: Любовь, Деторождение, Смерть. К ним, как к путеводным вершинам устремлены судьбы героев. Растерянность в безжалостном мире, попытка самоубийства, беспомощность любимого и многое другое, что принижает человека, приводит в конце концов к подножию этих вершин. И человек преображается ввиду их сокровенной близости. Тогда-то и прорывается в нем ликующее прозрение — Радуйся!

Кроме античного в романе есть еще один, более поверхностный, культурный слой, а именно — христианский.

Вера возродилась в Годовалове, когда он отбывал срок. Вера, которая, однако, не спасла его от болезненной замкнутости, от подозрительности. Вера, по большей части остающаяся на уровне знания. И здесь важный, может быть, ключевой момент взаимоотношений близких людей. У Годовалова есть жена, уже давно немолодая, они познакомились когда-то в военном госпитале. Чувство долга не дает Годовалову расстаться с ней и создать новую семью. Страдают все трое. И будет страдать четвертый, Глеб, — внебрачный ребенок. Здесь болевая точка, коллизия, неразрешимая в границах секулярной этики.

Постникова говорит, что “отмена религии, отрицание Бога сделало людей абсолютно беззащитными”. Это так. Но Годовалов, как бы Бога обрел, а защиты все равно не получил. Это видно и на сегодняшнем примере новокрещенных христиан. Не многих из них вера делает открытыми и радостными. Обретение веры — долгий, трудный процесс для населения, оскопленного атеизмом. Неразрешимая ситуация типична там, где вера подменяется знанием.

Рассуждения Годовалова, порой спорные, не оставляют читателя равнодушным. Например, он говорит, что лица соотечественников раньше были другими потому, что взирали на лики икон, сохраняя “свое обличье как образ и подобие Божие”. Получается — икона была для них видимым нравственным образцом. Видимость ненадежный пример.

Деградация населения — следствие более сложных причин: религиозных и социальных. Трагедия России — в незнании Слова Божия. Об этом предупреждал Лесков.

Достоевский вторил ему: “Горе народу без слова Божия”. Бердяев писал о духовных корнях трагедии семнадцатого года. Девять веков народ взирал на иконы, в том числе и житийные, и, не зная Евангелия, в одночасье от них отвернулся. И водрузил на их место иконы новоявленных вождей. Кстати, в рассуждениях Годовалова тоже нет евангельской глубины. Это, отчасти, оправдывает его поведение, колеблемый строй его жизни.

Постникова не просто живописует жизнь своих героев, а проживает ее с ними в каждом закоулке и тупике, в прозрениях и потемках наземной нашей реальности. Потому они и втягивают в свою судьбу. С ними общаешься и помимо текста, за текстом, как с близкими людьми, забывая об авторе.
 
Опубликовано в журнале: Дружба Народов 2011, №4