Встать, суд идёт

               

     В небольшом шахтёрском посёлке шёл выездной суд. Судили на открытой танцевальной площадке. День выдался солнечный. Собрался народ и в ожидании смотрел на  полукруглую крытую сцену. Люд пришёл свою жизнь разбавить, и встряхнуться  драчливым происшествием. Да и смекнуть, как власть через суд на народ посматривает. Внемлет ли она на такое людское происшествие или это для неё пустое дело. А то смотришь можно в разбег и похохотать. Всё ровно от показного судилища прока ни на грош будет. Не доймёт мужика это дело.
     На сцене стояли два стола. Вскоре появилась секретарь судебного заседания. Заняв своё место за одним из столов, она увидела шедших по сцене судей и, встав, бодро скомандовала.
      – Встать! Суд идёт!
Под сценой набились пацаны. Скрывающиеся, они по команде стали тоже вставать и ударились головами о пол сцены. От боли они заскрипели зубами, царапая головы.
      На громкую команду секретаря суда народ поднялся с приготовленных лавок. Людей было много, и большая часть стояла. Судьи, заняв места, за судейским столом, пошептавшись, начали судебное заседание. Председатель суда Лунёва огласила рассматриваемое дело. Разбиралось дело пьяной драки.
Судья стала допрашивать подсудимого Мытаркина.
      – Встань, Мытаркин, и расскажи, чего не поделили, за что подрались?
      – Дак, оно это, обычное дело. Мы, выпимши были.
      – А зачем пьёте?
      – Дак, а как не пить-то, эх-хы-хы. Не пьёшь - трубы горят. А выпьешь – огонь гасится. Красота и несчастье забывается. Словно всё быльём поросло. А ежели не пить так мозгой совсем долбанёшься набекрень, да и башка норовит в котелок свернуться. Вот только водкой и спасаемся. Спасаемся от эдакой закавычной житухи. Она, эта стерва жизня, сучка бешеная и никак её не ухватишь, да и не угонишься. Это же надо такая великая перетрубация, м-м-м, д-а-а-а.
     Свой взгляд на жизнь изложил один из заседателей.
     – Ну, как жизнь плохая? Она вон, какая хорошая. Народная власть всем счастье даёт. Только умей, бери. И жизнью такой надо дорожить и беречь.
     – Вот вы и берёте, отнимая у нас эту жизнь, а нам оставляете только житуху ножки да рожки, да хвосты. – Вставил Мытаркин.
      – Мытаркин, а зачем Кухаркина бил? – продолжала допрашивать судья.
      – Я его не бил, я просто нос его пощупал, проверил, не потерял ли он нюх.
      – Ну и как, нашёлся нюх?
      – Да он у него слишком чуткий, где можно на дармовщинку выпить. 
      – Ну ладно нюх проверил, а почему же нос у него оказался сломан?
      – А эт я не знаю, спросите его, может он им землю рыл, искал бутылку да на кулак нарвался. Да и нам как-то без драки нельзя. Фонари друг дружке навешам и житуха ярче взвинчивается. Потом же памятью встрехнёщся и есть, что вспомянуть. А кости срастутся. Зато рубцоватая шкура дубоватостью крепчает. И потом мы подерёмся, ну и что, мы тут же и помиримся. Через драку жизню лучше любишь.
      Народ смеётся. Кто-то закричал.
      – Что ты будешь делать!? Посёлок у нас ну в какой-то неудержимой веселухе, это же, ну ни в какие рамки не лезет, всё ржёт и ржёт. Младая поросль мычит захлёбным зевом да кулачится в кровопускании.   
      – Ну, люди, никакого уважения. – Шепчет судья заседателям.
Жена Кухаркина закричала. – Мытаркин форменный дурак и может ни с чего, ни за что каждого побить. Совсем долбанулся. У него завсегда руки чешутся. И ты, Мытаря, не темни, ты всю правду лучше выложь. Товарищ судья прижмите его, чтобы ему не повадно было руки распускать.
     Тут встала жена Мытыркина.
      – Что тут Кухариха наплела, нет ничего подобного. Дак это же, как получается? Это ж не жизнь идёт, это ж пустозвонная кастрюля. И получается цельный карта-балет. Мы все сдеся замешаны в этой каши. А ты, Кухариха, ишь, какая выкрутяха. «Прижмите его». Я те прижму, иш какая. Я те лохмы-то повыдеру, не посмотрю на твою фуфыру. Ты всех-то под свою гребёнку-то не греби. Иш, вон какая нашлась.
      Кто-то ворчал.
      – Вон возьми Кольку, «сам не ам и другим не дам и здеся теантер цельный.
      Другой голос вторит.
      – Пролетарий кругом пролетает, он завсегда при своей голодьбе. Гуртуется, гуртуется эта голь, да глядишь где – нибудь подомнёт пухлый кошелёк для пьяного задору.
      Народ засмеялся.
      Судья. – Тише, тише граждане, уважайте суд. А смеющихся, я попрошу удалиться.
      Мужик тихонько пробубнил.
      – Да мы энтот суд так любим, что не дай Бог в него, попасся. Как попадёшь, так на Колыма загремишь. Да загремишь за милу душу.
      Стали заслушивать Кухаркина. Кухаркин поднялся и, переминаясь, начал.    
      – А мне вроде и добавить нечего, всё, что он сказанул, эт, он правду ляпнул. Да, да крепко ковырнул. Дубьём крепимся. А потом, я же об его морду-то руку-то и повредил, и выходит я пострадавший. А фонари они нелишни в энтой житухи. В буреломе без фонаря не обойтись. Помутузишься и через эту кутерьму сразу всё видней становится. Я же рабочий, раб Божий, и обижать меня каждый всяк. А вы чё с меня хотите? – Изложил свою суть Кухаркин.
      Судья – Ну ты прямо паинька без вины виноватый.
      Кухаркин – Да, да оно так и есть.
      Выступила свидетельница - бабка с синим лицом.
      – Вы чё всё плачетесь на жизню. Не вините жизню. Она и так вся затёрта. Мы все сами виноваты. Виноваты, что не так живём. Не могём мы честью уладиться. Вот что я вам всем скажу. Скажу потому, что одни пьют, а другие воруют, и эта двойная порча всех в пропасть валит. Не в ладах мы с совестью. Вот што нас всех крутит. Обман у нас властвует. Что, не так скажите? Вот мы верим в светлость, а ведь это обман, что будет чудо. Вот и дерётся народ в этой мути. Получается у нас, что у паршивой бабы, живёт с одним мужиком, а гуляет с другим. Вот и поймите. А коль я вам не по-нраву говорю, то арестуйте меня.
      Власть наобещала нам сладку жизню. В счастье, мол, себя купать станете. А где вся эта сладость? Вот и бьют морды друг другу те, кому в невмоготу по этой слади. Вот и возьми! Вона оно как оказывается, счастье-то выкручивается. А жизнь идёт у нас не жизнью, а сутулина она сгорбленная. Раньше-то народ-то был работящий, а счас  надувательный, тя так надует, што сама себя не узнаешь. Упыри нас мучают, упыри.
      Судья слушала и не выдержала.
      – Свидетельница, вы говорите по существу. – И про себя прошептала.
      – Предвзятость наша мать суждений.
      – А я и говорю по существу. – Продолжала старуха.
      –Говорю, почему и от чего драка вылазит.
       Вдруг появилась откуда-то собачонка. Зашла на сцену с опушенным хвостом и улеглась возле судейского стола, посматривая умными глазами на всё происходящее. Судья заволновалась, что делать с шавкой? Как прогнать эту псину? И глядя  на невозмутимое железное спокойствие мужиков – заседателей, угомонилась. Решительность судьи потускнела, она в этот миг, стала обычной женщиной, а не вершительницей человеческих судеб.
      Судья Лунёва со своим мужем была в знакомстве всего пятнадцать минут, а живут вместе уже тридцать лет. И жизнь их тянется в привычке бесконечно. Дом – служба, служба – дом. Жизнь их – это гребёнка, сколько не чеши. А кроме перхоти ничего не вычешешь. От привычных взглядов на жизнь судья не может освободиться. По её, жизнь должна течь, как течёт тихий смирный ручеёк. Учась в школе, ей не поддавалась история, уж больно там много надо дат в голове держать.   
      В завершении суда судья Лунёва зачитала приговор. «Наложить на виновных в драке обеих сторон штраф в сумме сто рублей, в пользу государства».
      Народ зашумел.
      – Так мы так все передерёмся, и государство богато будет. Воно, оно как оказывается!
Лежащая возле судейского стола собачка не понимала. «Зачем человеческое скопище так долго кричит. Когда можно зарычать и сразу всё понятно». И собачка, гавкнув, с поднятым хвостом убежала. 
Суд закончился. Танцплощадка опустела. Пошёл дождь, чтобы смыть пыль наносную.
      Уже дома перед сном судья Лунёва вспомнила про собачку. Неужто животные лучше нас чувствуют все наши жизненные дрязги? Неужели, наш человеческий мир им понятнее, чем нам? И они нас судят своим судом, судом лая.