Желтые ромашки. Часть вторая. Начало конца

Вместе можно справиться с любыми невзгодами,
Вместе ничто не страшно,
Вместе - синоним к слову счастье,
Потому что вместе - это когда не один.

Греция… страна удушливо жаркая, очень гостеприимная, с широкими солнечными улыбками, непременно цветочными бусами и соками со звонкими кубиками льда, играющимся солеными волнами, шумящими на переполненном побережье, где, кажется, собрались самые громкие, самые эмоциональные жители южных стран: итальянцы, испанцы… нет, не получится у меня достойно описать место моего заключения: неудобный, постанывающий подо мной, как будто напоминающий о несовершенстве фигуры, лежак, противно-красный шезлонг, противно-теплые коктейли, в которых хрустит песок, швыряемый ветром в глаза, рот… И мысли, неустанно роящиеся в голове: когда же я вернусь домой? Вернусь к нему?
 Его сообщения заменили мне колыбельную или парное молоко на ночь:

«Кажется, ты забрала с собой Солнце. То есть не звезду, конечно, - желтый диск нет, нет, да и выглянет из-за жирных облаков, облепивших небо плотным-плотным слоем. Ты забрала его тепло, его золото, его смысл. Жду тебя, нетерпеливо – как же лето без Солнца?
P.S. не умею я излагать мысли на бумаге, но почему-то уверен, что ты поймешь: к черту солнце, оно здесь лишнее. Мне тебя не хватает. Я тебя жду. Ты мое Солнце».

«По телевизору твои мушкетеры, не могу оторваться – думаю о тебе, вспоминаю, как ты, затаив дыхание, вздрагивая, взвизгивая, чуть не хлопая в ладоши, заржала меня целой гаммой эмоций, которые никогда не приходилось испытывать мне за просмотром какого-то фильма. Ну весело. Ну грустно. Ну, может, увлекает, заставляет задуматься – но чтобы такого вихря разнородных эмоций… нет, не припомню. В общем, смотрю твоих мушкетеров и одно крутится в голове: вот бы тебя рядом. А ты где-то так далеко, отделенная столькими границами… в общем, скучаю. Очень жду.»

«Гулял с Юлией. Она как будто и не заметила, что кого-то не хватает. Винни Пух остался без меда, Чип уехал от Дейла. Нет Красавицы у Чудовища. Слышишь, ты моя Красавица. Возвращайся скорее, а я тебе подарю букет тех самых зачарованно-очаровательных роз. Возвращайся! Я уже совсем не могу без тебя!»

«Возвращайся, я мерзну без тебя. Небо затянули тучи, все черные, злые, все грозовые, тяжелые, прямо видно, что в них прячутся гроза и молния. И все бы ничего, но тебя рядом нет. С тобой любая непогода –как выступление рок-группы. А без тебя… и скучно, и грустно, и… очень плохо. Ждю».

И я… «ждю». Плюхнувшись в песок, я прожигала горизонт ненавистным взглядом – там неспокойно колыхалось море, покачивались яхточки с белоснежными парусами– какая злая шутка, какое извращение Судьбы, отправить меня в пятизвездочный отель, который я так кропотливо, так придирчиво отбирала, окружить роскошью и красотой, как естественной – чистейшая вода, к которой едва ли не в плотную подходили душистые кусты, наполняющие морской свежий пьянящий воздух сладковатыми ароматами – но и создаваемой усердными, как пчелки, уборщицами, буквально вылизывающими номера, персоналом, улыбчивым, доброжелательным, расшаркивающимся, так что тошно – не султан же я, и не президент, развлечениями: и гольф (кстати, очень увлекательно, как бы я ни морщила носик), и волейбол (наблюдать за тонкими изящными девушками в бикини, резво скачущими, как горные козочки, с неизбежно сползающим купальником и то ли стеснительными, то ли завлекающими улыбочками), и бассейны, глубокие и мелкие, провонявшие хлоркой и имитирующими море, спокойными, для пенсионеров, напоминающих сонных лягушек и молодежи, с баром в центре и бесплатным алкоголем. Злая шутка. Верно хранить плохое настроение получалось с трудом.
Завела календарь, вечерами радостно ставя черный крест на очередном пустом дне – я как будто завела собачку, давно желанную, полюбившуюся, вызывавшую физическую привычку, и теперь пребывала в вынужденной разлуке с милым животным, поскуливающим, шлющим весточки, помнящим меня и вынуждающим помнить его. Излюбленный прием – напугать себя приближающимся сентябрем, с первыми холодными ветрами, подвывающими «скоро зима», школой, где ждут и акулы-сверстники, наверняка изголодавшиеся по легкой добыче – лето же проводят среди «своих», «крутых», и учителя, вроде рыба безобидная, но так конкретно мешающая жить и наслаждаться жизнью; уроки, стопка которых вполне соответствует моему представлению о пизанской башни: учебники накренившейся башенкой грозятся вот-вот упасть; простудой, наведывающейся ко мне с наступлением первых холодов, ведь только полежав с недельку в постели, я готова отказаться от легких платьев, почти скрывающих мою фигуру, и залезть в тесные джинсы. На этот раз ничто меня не пугало. Пусть скорее самолет унесет меня домой, к Рею, и я буду счастлива. Рядом с ним ничто не имеет значения. Он скучает… сладкая тоска разливалась по венам. Рей. Я играю с его именем, разбиваю на слоги, напеваю, рисую на песке, складываю из ракушек… и как никто не заметил? Впрочем, я только рада: никто не должен знать. Наши чувства обволакивала плотным непроглядным туманом таинственность, волшебность, даже интимность, и  я надеялась так и сохранить их в дали от лишних глаз, лишних ушей, лишних… глухое убеждение, что, стоит хоть кому-то залезть в наш мир на двоих, и он разрушится, рассыплется, разлетится тысячей осколков, острых, безжалостно впивающихся в самое сердце. И потому, как бы ни теснило мне грудь это новое, неизведанное чувство, я прятала его, как волчица волчат от охотников.
Никто не заметил, что как моя неудержимая страсть к сладкому неожиданно угасла: воздушные безе с маслянистой прослойкой, так и тающие во рту, пирожные с жирными каплями шоколада, лениво сползающими по краям, украшенные неестественно красной клубникой или прямо налившейся бардовым вишней, пирамидка из взбитых сливок, в которой проглядывали цветастые мармеладки и покрошенное печенье, рахат-лукум, обильно посыпанный сахарной пудрой, эклеры, надувшиеся от чрезмерного количества крема, так и норовящего прыснуть наружу, - я предпочитала фрукты, особенно ананасы, так и брызжущие соком, манго, попадающиеся реже, но если попадающиеся, то занимающие центральное место в моем меню, и дыни, которые, правда, считаются калорийными. Видимо, в моей крови было излишество гормона счастья, и такие популярные среди туристов торты я совсем не замечала. Что, разумеется, наилучшим образом сказалось на моей некогда запущенной фигуре – правильное питание, да еще утренние прогулки: домой я вернулась другим человекам. Качественно новой Еленой. Девушкой самоуверенной, гордой, сильной и стильной, уже не сутулящейся, чтобы только не привлечь внимания, не прячущейся в безразмерно большой одежде.
Я так боялась позвонить Рею, столько «если» и «но» терзали меня: тяжело поверить, что все может быть просто «хорошо», без оговорок, без подводных камней, что может быть счастье без слез, испытаний, страданий. Взлет без падения?
Но вот Рей отвечает, после одного гудка, и… никогда прежде и после я не себя такой нужной, такой важной, жизненно необходимой, как чертов кислород! Никогда прежде и после никто не заключал меня в такие крепкие, надежные, любящие объятия, в которых растворяешься, теряешься, тонешь. Рей крутил меня, легко, беззаботно, радуясь так, будто ему только что вручили «Оскар» или миллион долларов, не заботясь ни о ком, ни о чем, забывшись в своей радости и заражая меня широкой тридцати-двух зубной улыбкой. Я привязалась к нему. К его смеху, запаху, взгляду, в котором только и читала «я тебя люблю». Я привязалась безумно. Как прыгнула со скалы – обратно дороги нет. Что уж бояться и остерегаться, когда летишь на немыслимой скорости прямо в бушующий океан. Поздно… «Люблю» - это слишком мало, слишком коротко, чтобы выразить мою потребность в Рее, потребность видеть, слышать, чувствовать, обонять и осязать его и только его. Его имя вырезано в моем сердце, как на граните.
Впрочем, пустив эмоции в свою жизнь, я столкнулась и со спутниками счастья: тоска, печаль, грусть, боль. Хуже любой физической – как будто кто-то внутри берет нож и начинает скрести, беспощадно, жестоко, не прекращая кропотливой кровавой работы. Один вопрос: «если мы расстанемся?», - не покидал меня, даже в минуты безоблачного тихого уютного счастья, когда Рей нежно обнимал меня, целуя в макушку и нашептывая что-то очень милое, очень романтическое и утонченное. Что будет, если мы расстанемся? Болезненно блестящие, пропитанные слезами глаза? Заикания, хрипы-всхлипы, гортанные рыдания, вырывающиеся толчками из груди, царапающими горло и застывающими на безжизненно побелевших губах? Порезанные вены, подводящие своеобразный итог таким слишком красивым, слишком идеальным отношениям? Я – нервный параноик. К счастью (или нет?) этого не замечали. Видимо, я уже не раскрытая книга, у которой на титульном листе, то есть на лбу, написана вся правда.
Но мы встречаемся. И мне не подобрать правильных слов, чтобы хотя бы сделать набросок того, что же это: любить и быть любимой. Счастье. Эйфория. Девятое небо на земле.
Отныне, когда девочки касались темы парней (а противоположный пол фигурирует в любом разговоре), я не испытывала стеснения: я уже не одна, и мне достался принц из сказки: заботливый, внимательный, нежный. У нас не было ни одной ссоры. Хоть мы и отличались как белый и черный, как кот и собака, как огурец с грядки и корнишон. Мне нравилось, что Рей не вторит мне, как попугай, не напоминает дрессированного медвежонка, безвольного, бесправного, безмолвного: у него есть свое мнение, не навязываемое, а потому прекрасно сосуществующее рядом с моим. Мы избегали любых неловких ситуаций, когда бы пришлось ущемить чьи-то права: закажем и суши (какая гадость!) и пиццу, сходим и на сопливую мелодраму, в которой, мне повезло, симпатичные актеры, и на боевик, когда так легко отвлечься на поцелуи.
Моя комната напоминала сад: всюду цветы от Рея: вот официальные розы – понедельник, когда Рей рассказал маме о наших отношениях. Кажется, Кларисса была счастлива не меньше нас: я ли ей нравилась, еще пользуясь репутацией правильной девочки, которая не испортит Рея, не залетит раньше времени и не настроит сына против нее или же, учитывая веяние времени, она радовалась подтверждению традиционной ориентации сына – не знаю, но меня приняли как принцессу, приняли в семью. Шикарные пионы – вторник, мы накричались в парке развлечений, а к вечеру устроили пикник на лужайке – да здравствует Макдональдс и другие рестораны быстрого питания – где резвились собаки, потявкивая, повизгивая, мотая хвостами как пропеллерами, и Рей замечтался, кого мы заведем: добродушного лабрадора или грозную овчарку? Я поддержала эти ни к чему не обязывающие разговоры – я то точно знаю, у нас будет терьер. Ирисы – среда, Рей повел меня в кино, а после – ресторан, где я едва справилась с любимыми блинчиками с малиной – только бы не испачкаться, только бы не подавиться, только бы не выронить вилку… а мне нравилось, когда пудра или крем партизанами прятались в уголках губ Рея и мне удавалось их слизнуть. Четверг – ромашки. В качестве извинения за сорванные планы: я давно хотела в магазин, обновить гардероб, но Рей приболел. И за что извиняться? Я с таким удовольствием поухаживала за моим бедным мальчиком, покрутилась у плиты. Не только ему меня баловать кулинарными изысками! Омлет в форме сердечка или с глазами-помидорками и улыбкой-огурцом – ерунда. Рей угощал меня кухнями разных стран мира, иногда завязывая мне глаза, усаживая за стол и давая дегустировать. Одуванчики. Простые, нарванные у моего дома одуванчики. Это – четверг. Мы загорали, нежась на прощальных лучах солнца. Читали. Рей взялся за «Три мушкетера» Александра Дюма и не отступал, пусть тяжело, пусть скучно, но взялся и не бросает. Ради меня. Сегодня – пятница – и утром Юлия мне передала букет лилий…
После школы я бежала к нему, забыв о контрольных, уроках, готовке, уборке. Целых три месяца беспрерывной сказки. Мы не афишировали завязавшихся отношений: мама недолюбливала Рея, наивного, доброго, безобидного, а, следовательно, ни физически, ни морально не готового защищать меня, укладывая врагов стройными рядами; Юлия неизменно представлялась мне угрозой для крепких отношений. Как вирус в компьютере. Как чужеродный лишний болт в слаженном механизме.
Однажды я попыталась раскрыться Софии – моей лучшей подруге, Подруге с большой буквы, той, от кого никогда и ничто не скрывала. София… она не относилась к коренному населению. Наплыв «приезжих» и выражение «города не резиновые» могли бы определить мое отношение к ней, но… нет. София - мудрость, благоразумие, свет. Добрая, нежная, хрупкая, чем-то напоминающая диковинный цветок, выделяющийся в букете и требующий особого ухода. Черные локоны, спускающиеся до осиной талии, молочный оттенок кожи, как у Белоснежки. Целый мир, в котором я храню свои секреты. Но с тех пор, как Амур обратил на меня свой шаловливый взор мои секреты разбухли, увеличиваясь, тяжелея.
Я так волновалась, что София меня не поддержит, не поймет, удивленно-разочарованно пронзит своими такими мудрыми карими глазами. И не только внешность Рея, доброго пухлого Винни Пуха, слегка неповоротливого, слегка смущенного, едва ли понравится Софии: наши отношения, пусть и не конкурирующие в пошлости и развратности с теми, что вошли в моду у девочек, отсчитывающих не дни – часы до момента, когда они, хищницы, уложат очередного мальчика в постель, но с отпечатком современной развращенности. Что и говорить: во что превратился мой первый поцелуй? Они не сошлись. Держались как два тигра, вынужденно запертые в одной клетке, осторожно присматривающиеся, принюхивающиеся и остерегающиеся: передо мной не друг. И мне пришлось претворятся. Таиться. Изображать из себя бывшую Елену. И София, милая София, всегда видящая чуть больше, чем другие, верила мне и удивлялась, когда случайно я выдавала что-то чужеродное, режущее слух. Я же не должна одобрять секс. Что такое секс? Это низко. Это грязно. Это противоречит самому пониманию Любви. И пусть для меня хуже звучит «заниматься Любовью» - все это развратно, грязно и неправильно. А меня интересовало. Притягивало. И отнюдь не казалось таким уж запретным плодом – что за ограничения? Свадьба с противно белым платьем, как будто подчеркивающим, что девушка нетронутая, чистенькая, скучная зануда, которая как кукла. Или как картина. Нет, это не про меня.
И я отдалялась от Софии. Погружалась в мир Юлии – здесь клубы, выпивка и оргии не только не осуждались – воспринимались нормой, может, слегка наскучившей. Ангел и демон. Добро и зло. Они делили меня: с кем я сяду за парту, с кем буду готовить доклад, кому встану в пару на физкультуре, к кому присоединюсь на обеде? Это продолжалось не первый год. И теперь чаша весов заметно накренилась в сторону Юлии. Но я ничего не замечала: я была счастлива. Ослеплена, оглушена, вырвана из реальности, оторвана от земли. Рей… это сумасшествие: разве нормально думать о нем постоянно? Я напоминаю себе маньяка-убийцу, выбравшего жертву.
Сколько мучительных воспоминаний хранит моя память: Рей нежно обнимает меня, слегка массируя плечи, чайник как-то по-домашнему свистит, приглашая пить горячий шоколад с круассанами – нам их купила Кларисса, успевшая собрать обо мне столько информации, будто была следователем, а я – подозреваемым. Она точно знала, что я люблю на завтрак – омлет или хлопья, что побыстрее и повкуснее, чтобы начинать день с хорошего настроение, обед – макароны под каким-нибудь соусом, с мясом, с поджаренной хрустящей корочкой, вредной и такой вкусной, ужин – что-то легкое и, желательно, полезное, как бы с заботой о завтрашнем дне: йогурт или творог. Она брала меня в магазины в качестве подружки-помощница и как-то незаметно учила меня краситься, одеваться, как будто я попала в какое-то шоу, где за пару минут из неприметной мышки делают лебедя с индивидуальным стилем.
Я и Рей как-то уместились в гамаке, тесно-тесно, уютно-уютно, и он шепчет мне что-то на ушко, целует, наматывает на палец мой локон, рассматривает его и непоколебимо утверждает, что у меня редкий, прямо-таки неповторимый пепельно-золотистый русый цвет с искорками рыжего; он всегда пытался сделать мне какой-нибудь особенный, уникальный комплимент, обходя отовсюду сыплющиеся клише и избитые «глаза как океан» или «кожа нежная, как молоко». Рей изучил меня и с уверенностью говорил: «у тебя сейчас такая улыбка, в глазах, в этих чудных и чудесных глазах, вон там, где золотой ободок у зрачка…» или «а я слышу, ты смеешься. Вот там, в ребрах, уже появился смешок, сейчас дрогнут губы, поднимутся уголки, и рука, чувствую, уже готова прятать ее от меня».
Я и Рей. Шахматы. Напряженная игра с попеременным успехом. Я играть не умею. Рей играть не умеет. И вот мы хватаемся за одну фишку. Я не отпущу. И он не отпустит. Я не отступлю. И он не отступит. Рей толкает меня на диван, наваливается сверху, прижимая запястья к мягкому покрывалу, наклоняясь так низко, так близко, целует…
Но вот я просыпаюсь от шума: упала ваза. Ветер сбил. Смотрю: а мой стол усыпан не только осколками. Всюду лепестки – и роз, и пионов, - а сверху поблекшей бронзой их усыпают облетевшие, ободранные жалкие одуванчики. Это был первый «привет» от зимы.
…
Декабрь. 11:05. Урок истории. Скучно. Преподаватель безуспешно пытается не свалиться кубарем в политику: всюду она пролезает, как противный запах, болтается в воздухе, раздражает рецепторы. Президент для меня вроде Солнца – летом такое теплое, желанное, радостно сверкающее среди перистых облачков, а зимой… выглядываю на улицу – зимой светит и не греет. Но что поделать? Без него было бы только хуже.
Ветер распластал на стекле очередную снежинку. Другие, распятые, со слегка подтаявшими, изменившими форму очертаниями, безжизненно сползали вниз. И когда белое одеяло успело укрыть улицы? С каких пор вьюга затягивает свои заупокойные песни? Ненавижу снег. Ненавижу холод. Он пробирается под кофту, крадется к нервно бьющемуся как будто в предсмертных конвульсиях сердцу и сжимает его костлявой морозной хваткой. Вены тут же остужает заледеневшая кровь. В легких колючий воздух, обдирая горло, ползет вверх, чтобы мертвенно-прозрачным облачком вырваться и застыть льдинками инея на губах. Меня аж передергивает, когда взгляд упирается в снеговика с растопыренными голыми ветвями-руками, как будто предлагающими смертоносное объятие, кровавым ртом, слегка подтекающим, а оттого более жутким, более безжалостным, как будто издевательски искаженном злой усмешкой надо мной.
Кукушка на учительских часах вырывается из гнезда и истошно, как будто слегка придушенно, возвещает: 12:00. Еще час пролетел, безвозвратно, безрезультатно. Смотрю на циферблат: когда-то у меня была своя теория о том, что каждая цифра соответствует определенному периоду в жизни.
00:00 – зарождение новой жизни. Девушка истошно кричит в объятиях парня, что воспринимается им как высшая похвала, пытается расцарапать его спину до крови (если смогла – то парень вообще молодец!), обессилено падает на сбитые, мокрые подушки и пребывает в эйфории еще несколько минут, пока один из сперматозоидов успешно захватывает ее матку и… зарождается новая жизнь.
Время с 01:00 – до 04:00 я считаю интересным исключительно для биологов: формирование сердца, ушной раковины (уникальной!) и отпечатков пальцев (тоже уникальных).
05:00 – внимание, ребенок готов, как подрумянившийся пирожок, и только и ждет, когда его достанут из такой теплой, уютной печки, чтобы хвастливо продемонстрировать гостям.
06:00 – истошный вопль, первая проба углекислого газа и других гадостей, примешивающихся к кислороду. Ребенок весь красненький, как восходящее солнце.
07:00 – встал на пухленькие, совсем не послушные ножки, сделал пару шажков под восхищенные повизгивания мамы, плюхнулся на попу. Повторил: подъем, шажок, плюх. Подъем. Шажок. Плюх. И за это готовы вручить нобелевскую премию! Всего-то и требуется: встать, шагнуть и плюхнуться.
08:00 – малыш сложил «ба-ба-ба» и «гу-гу-гу» и получил «мама». Ноги держат крепко, надоевший подгузник – в прошлом, детский вольер – тоже, любая шалость вызывает бурю восторга. Ломать, крушить, бросать – чудесно!
09:00 – Доброе утро, а вот и требования: прочти, напиши, посчитай. Сиди за столом. Не ломай. Не круши. Не бросай. Да с какой стати, спрашивается? Шалость влечет наказание. Мама хмурится, когда каша не во рту, а на футболке. Суют под нос книжки, интересные, разве что, картинками, и заставляют заниматься. Употребляется слово «школа», как что-то неизбежное, неумолимо приближающее.
10:00 – а мир куда увлекательнее, чем кажется из окна! Друзья в песочнице, соседская собака – добрый мишка, красненький самокат, на котором гордо рассекаешь двор, и школьный портфель, выбранный лично ребенком, терпеливо ожидающий своего часа.
11:00 – начальная школа. Сосед по парте, с которым играешь тихонько в воздушные самолетики, делишь первые наказания, завтракаешь в столовой, куда заходят и громилы-старшеклассники – вот такими нас сделает время. Смотришь и любуешься.
12:00 – средние классы. У кого-то первая любовь, неумелый поцелуй в уголке, у кого-то: драка, за лидерство, за место возле симпатяшки, просто от скуки. Учителя изменились. Как оборотни! И требования какие-то выдвигают. И наказания изощренные придумывают: нет чтобы в угол поставить, ребенок бы его изрисовал и счастливым побежал дальше хулиганить! Нет же, родителей дергают, а они усталые, замученные, чаще недовольные и придирчивые. Вот такими нас сделает время? Ну нет…
13:00 – старшая школа. Теперь уже ходят парочками, прилюдно выражая или «роковую страсть» - жаркие поцелуи, желательно французские, чтобы друге позавидовали, попранные и раздавленные нормы морали, или «маленькие трагедии» - крики, слезы, может, звонкая пощечина парню или пара грубых слов девчонке. Впрочем, девчонки сейчас и сами такого наговорят – хоть записывай. Родители… враги номер один. Не понимают. Не любят. Не ценят. Скорей бы свобода!
14:00 – первый курс. Теперь не надо выдумывать сказки о ночевках у друзей – да, есть вторая половинка, пьющая, курящая, не уважающая предков, развлекающаяся в плохих компаниях (там, кстати, и познакомились. И секс на первом свидании – мы же продвинутые). Теперь не приходится изощряться с покупкой алкоголя и сигарет. И свобода вроде пришла… но руки-то связаны. Денег катастрофически не хватает. У родителей просить – стыд и позор. Работать – просто не хочется. Поскорей бы стать взрослым.
15:00 – окончание долбанного университета. Перессорился со всеми. Одинок. Выпиваешь бокал красного вина вечером, иначе не уснуть. С родителями не объявленная холодная война. С «бывшим», виноватым во всех бедах человеческих, а особенно в потеплении (или похолодании) и экономическом кризисе, - конфронтация. Чтобы не смел больше портить и без того испорченную жизнь! С ровесниками – беспощадная конкуренция, с обоюдной готовностью перегрызть друг другу глотки и при этом такими слащавыми улыбками и непременными «чмоки-чмоки» на прощание. Будущее напоминает большую черную дыру. Ничего не хочется.
16:00 – 19:00 – работа, работа и только работа. Как дела? Работа. Как самочувствие? Работа? Что с личной жизнью, черт бы ее побрал? Работа. Встретиться вечерком? Работа. Радость от приятного поскрипывания кожаного кресла вскоре сменяется страхом: только бы не потерять это место, где и зарплата с тремя ноликами, и кофе приносит секретарша в такой соблазнительно короткой юбочке. А после глухим недовольством: и это вишенка на торте моей жизни? И это такая некогда привлекательная «взрослая жизнь»? Лучше бы сидел на горшке и радовал маму двумя-тремя шажками. Было хорошо…
20:00 – кажется, время найти вторую половинку. Но где? Как? Не гулять же с табличкой «ищу, с кем делить постель». Да и дело уже не в сексе – приятно, конечно, но куда важнее найти того, с кем разделишь ужин после трудового дня, глянешь новости, ругая всех и вся, заведешь ребенка… пусть хоть он радует своими двумя-тремя шажками и сочным «плюх».
21:00 – свадьба. Лучше поздно, чем никогда. Шелестящее белое платье с тугим корсетом. Торт с фигурками невесты и жениха. Брачная ночь… оглядываясь назад, думаешь: лучше всего было все-таки на горшке. Так уютно. Так удобно. Хоть покупай эту прелесть и садись время от времени, пока никто не видит.
22:00 – ух ты, ребенок. Счастье материнства или отцовства. Или страдания пяти лет, пока ребенок выпивает все соки, забирает все силы и занимает твое место в жизни, подменяет тебя, как бы «цветочек на могилке».
23:00 – пенсия. Домашние заботы. Смотришь на чадо, казалось бы, не способное переплюнуть твою бурную молодость и удивляешься, куда катится мир: кататься на крыше вагона поезда, чтобы кому-то что-то доказать? Бегать перед машинами на красный, чтобы лучше прочувствовать жизнь? Уходить в виртуальный мир, чтобы там грабить, насиловать и убивать, потому что в реальности это запрещено законом? Обезьяны как-то стыдливо отводят глаза… Конец!

Теперь же я похожее написала о Любви, нещадно разложив чувство на стадии:
00:00 – знакомство. Она поправляет прическу, занимает наиболее удачную, пусть и неудобную, позу и как может стреляет глазками. Он, потягивая виски или коньяк – чем крепче, тем лучше, оценивает ее параметры, едва ли хоть раз заглядывая в спрятанные за толстым слоем косметики глаза: попка упругая? Хорошо. Грудь есть? Замечательно! Животик плоский? Подходит!
01:00 – скучноватые, но необходимые разговоры.
02:00 – все еще разговоры. Но она уже воспользовалась его зажигалкой и вальяжно курит, стараясь привлечь внимание к своим губкам. Парень размышляет, с какой бы позы начать знакомство непосредственно с ее телом.
03:00 – поцелуй. Как будто случайный. Но обеими сторонами продуманный и проанализированный. Повторная проверка почвы: у него богатые родители? Есть своя машина? Каждый ли день лезет под новую юбку? Залетит ли с первого раза? Разбежимся без скандала? А какая у нее растяжка?
04:00 – отыскали какой-то уголок, где юбка задирается, штаны спускаются и… погнали!
05:00 – еще сигарета. Каждый. А было не плохо. Очень даже не плохо. Может, повторить?
06:00 – «случайная» встреча, подстроенная и нетерпеливо ожидаемая обеими сторонами. Он покупает мороженое. Она щебечет о себе, припоминая все достижения, начиная с детского сада. Он демонстрирует свою физическую силу, легко подхватив ее и закружив в воздухе, упорно утверждая, что она «пушинка», и получая в награду поцелуй (наверно, я с Реем начали как раз отсюда).
07:00 – кино. Вечерний сеанс. Выбор фильма за девушкой. Хруст попкорна.
08:00 – цветы. Она заливается довольным румянцем, он смотрит на этот спелый помидорчик и удивляется: оказывается, у нее есть глаза, и такие красивые, небесно-голубые, оказывается, у нее пепельно-русые волосы и такие мягкие, что их не только на кулак накручивать в порыве страсти.
09:00 – свидание. Она крутится у зеркала часа два, он – тоже. Долгие разговоры, в которых не найдется места хвастовству: забавные истории, неожиданно откровенные признания… и в довершение – поцелуй. Очень нежный, очень чувственный. С привкусом горячего шоколада и маффинов.
10:00 – 12:00 – период цветочно-конфетных ухаживаний. Идиллия. Она – та самая. И он – тот самый. Пара ссор. Громких. С битьем посуды, взаимными оскорблениями и пожеланиями далекого пути.
13:00 – знакомство с ее родителями (с Рея не представляла маме: слишком уж часто от нее как бы между прочим проскакивали комментарии вроде «он слабый», «он беспомощный», «он для тебя только игрушка, большая, мягкая, но обреченная наскучить и однажды оказаться на помойке»).
14:00 – ссора. Из-за ее родителей или общих друзей: кто-то полез в маленький хрупкий мир для двоих и что-то случайно сломал (поэтому никого я и не допускала к нашим отношениям!).
15:00 – примирение. Страстное. Вспыхивают чувства, срывается одежда, и секс. На полу. Она же та самая. И он – тот самый. И к черту всех остальных.
16:00 – знакомство с его родителями (как же мне повезло с Клариссой! Очаровательная женщина).
17:00 – она и он покупают маленькую квартирку, воркую, что «с милым и в шалаше рай».
18:00 – лодка любви разбивается о скалы быта. Он раскидывает чертовы носки, сидит на диване и пялится в телик, командуя: принеси, убери, дай-подай! Крошки, грязная посуда, вместо еды – чипсы да рыба для пива! Пьяница и раздолбай! Лентяй и грубиян! Права была мама! Она медлительна, постоянно ворчит, пытается делить домашние обязанности вроде уборки, стирки и готовки, хотя сидит дома пока он работает как проклятый, чтобы не просить в очередной раз финансовой поддержки у родителей. А еще ей хочется стрижку. А еще ей хочется маникюр. И вечерами у нее болит голова, так что и прикоснуться не смей! Прав был папа!
19:00 – ее вещи собраны в чемоданы, ключи от машины лежат на тумбочке, а она… на кухонном столе, прижатая женихом, снова впивается в его спину ногтями, как в лучшие времена, постанывает, нежно шепчет его имя.
20:00 – она беременна. Слезы, то ли радости, то ли грусти. Он опускается на одно колено и достает бардовую коробочку с золотым колечком. Давно пора было. Еще пару часов, то есть лет, назад. Свадьба.
21:00 – рождение карапуза. Розового, орущего, размахивающего ручками-ножками, но такого очаровательного, с папиной ямочкой на подбородке, маминым острым носиком, папиными большими бровями и маминым цветом глаз… машина уносит семейство в новую квартиру с прибавившейся детской комнатой, в которой столько игрушек, ленточек, шариков…
22:00 –малыш не должен слышать, как он и она ругаются. Но как он мог – вечно молодой, вечно пьяный, что б его! Ей так тяжело: плачущий ребенок, между прочим, характером в папочку, не дающий спать вот уже полгода, раздражающий даже соседей своим надрывным фальцетом. А он то с друзьями где-то пьет, наверняка не забывая пожаловаться на стерву-супругу, или с секретаршей, этой рыжей проституткой, ради повышения готовой лечь как угодно и расставить ноги. И что отрицать? От него разит крепким алкоголем, на его черном директорском пиджаке этот противный рыжий волос…
23:00 – малыш уже не малыш. Как быстро он растет! И первые шажки. Такая прелесть! Раз-два и плюх. Раз-два и плюх. Мама счастлива. Мама хлопает в ладоши и хватает свою маленькую измазюкавшуюся радость на руки. А где папа? А папы нет… его ждет письмо о разводе.

Следующий урок – литература. Обычно я что-то рисую в тетрадке. Цветочки. Одуванчики. Из-за поднявшегося ветра, швыряющегося комами снега в стекла, что в основном вызывало одобрение у моих недалеких одноклассников, а меня подводило к депрессии, настроения рисовать хоть что-то веселое не было. Рей искусственно пытался продлить наше лето: и сводил на выставку тропических бабочек, и цветы дарил по пятницам, а каждый понедельник – клубничное пирожное. Но сколько обманываться? Пять минут от дома до школы представлялись для меня испытанием. Прогулки к дому Рея – тридцать минут, если запихнешься в переполненный душный автобус, где недовольные бабульки и вопящие дети, сорок, если очень торопливо, почти бегом, пятьдесят теперь, когда под ногами снежная каша, где-то скользкая, где-то глубокая, везде обжигающе холодная и вынуждающая призадуматься, а так ли необходимо в такую мерзопакостную погоду куда-то вылезать из-под шерстяного пледа, сгибаться под тяжестью бесформенной ненавистной куртки, превращающей тебя в пингвина, надвинуть шапку, портящую не столько прическу, сколько настроение, на глаза, и задушить себя шарфом в придачу. Ненавижу. Невыразимая злоба поднималась у меня внутри вместе с вьюгой. Не-на-ви-жу.
Как медведь, я впадаю в спячку. И любые желания: что-то делать, что-то чувствовать кого-то любить – ждут до первой весенней капели. Желание жить… переходит в режим ожидания, пока я вижу в берлоге и не высовываю носа. В этом есть свои неоспоримые плюсы: генеральная уборка квартиры, например, или освоение новых кулинарных рецептов. Но к привычным пассивности и апатии примешивалась… грусть. Я не увижу Рея. Это воспринималось как факт. Я не увижу его, не услышу, не обниму… нет, я не делилась с Реем своими тревогами – такими глупыми, такими надуманными, казалось мне - «боюсь, мы расстанемся из-за зимы». Глупости! Невозможно! Да и что Рей изменит? Отменит зиму? Смешно.
Всего-то три месяца… три студеных холодным месяца… и распустится подснежник, мы отправимся в Париж, в сердце страны Любви, взберемся на Эйфелеву башню, прорезающую ночь ослепительными прожекторами, обнимемся, крепко-крепко, поцелуемся нежно-нежно…
- Елена?.. – София осторожно касается моего локтя. Всегда готова исполнить роль жилетки… нет, не в этот раз. Я не произнесу в слух зловещее «первый подснежник Рей и не заметит, растопчет, может, нарочно раздавит, потому что к весне мы расстанемся». Это невозможно. Рей – часть меня. Очень важная, необходимая для сбалансированной работы системы. Нет, нет, нет. Он не вынесет нам приговора.
Землю посыпало свежей снежной пудрой… снег щедро посыпает и меня, я отплевываю его, отталкиваю, едва не плача. Не-на-ви-жу!!! Искусственное солнце, зло смеющееся надо мной, лед на дорогах, приглашающий сломать ногу или еще что не жалко…
Рей пытался вытащить меня на улицу:
«Увидел фотографии катка в центре города – такая красота! Сказка для моей Красавицы! Давай в субботу, вдвоем? Обещаю в качестве вознаграждения чашку горячего кофе со сливками. Договорились? Я очень хочу общих фотографий, пусть и зимой, пусть и в пуховиках!».
«У нас во дворе такие игры устраивают, выходишь и попадаешь под снежный обстрел!.. нет, я не люблю этот снег (ложь). Просто хотел поделиться… ладно, извини. Не бери в голову. Я соскучился… не приглашаю тебя гулять, но если бы… если бы ты просто зашла ко мне в гости, на чай… мама по тебе тоже скучает. И Плюша (его милая собачка, француженка, как ее звала Кларисса, прознав о моей любви ко всему французскому). В общем, если вдруг надумаешь… я очень жду».
«Юлия тут собирается праздновать… что уже и не помню – главное, если ты придешь, то мы встретимся. Я приду только чтобы увидеть тебя. Ну очень, очень скучаю! (прошло две недели, как мы не виделись, созваниваясь вечерами и все чаще как-то молча: у меня ничегошеньки не происходило, я как заключенный перемещалась от дома к школе и обратно; когда Рей рассказывал, как он играл в «снежных ангелов» или лепил снеговика, меня пробирала дрожь, и он чувствовал, как в мой голос, и без того усталый, проникают ледяные нотки)».
«В кофе Хаус новая сладость – шоколадный пудинг, мама в восторге, говорит, тебе понравится. Пойдем, пожалуйста. Я приглашаю! Представь, как в начале августа, как перед твоей поездкой в Грецию… ты и я, запах грушевого ликера, какие-нибудь сладости. Я потом провожу тебя – ни минуты не хочу потерять, ведь мне тебя так не хватает…».
«В музее выставка холодного оружия, я, конечно, ничего в нем не смыслю, но тебе… да, да, температура опять упала, понимаю, но… ладно, как-нибудь в другой раз».
«Может, тебя заинтересует хотя бы кино? Просто ответь «да» или, может, предложишь что-то свое?»

Я отвечала отказом. Сколько вы будете сидеть у закрытой двери?
Мы встретились спустя почти месяц - перед Новым Годом я пришла, а, точнее, приползла к Рею, всячески подбадривая себя, пока вьюга била в лицо, хлестала меня холодными пощечинами, толкала в сугробы. Рей так обрадовался… на мгновение его детская, полная счастья, благодарности улыбка согрела меня, смахнула иней с ресниц, но только на мгновение. А потом меня затрясло от холода. Отпившись горячим чаем, я наконец вытащила из заснеженной сумки подарок – мишку, крепко держащего в лапках «вечная любовь» (когда я его покупала, мама скептически заметила: «а вдруг вы расстанетесь?», - и отчего-то «вечная» приобрело в моем сознании «посмертная», но я, конечно, не стала делиться с Реем своими недобрыми ассоциациями).
Мама часто отпускала что-то очень колкое и не очень приятное: «вы смешно смотритесь». «Конечно, ты можешь им управлять, веревки из него вить, но ведь мужчина – это опора, это защитник. Если что-то случиться, Рей за тебя прятаться будет».«Бегаешь к нему, как собачка. Может, пусть он проявит себя?», «тебя не смущает, что ты наклоняешься к нему, чтобы поцеловать?», «его животик не мешает вам обниматься?». Я пыталась показать Рея другого, Рея, которого я знала и любила, но мама из многочисленных восторженных рассказов выносила одно: дочь не учится, а гуляет, то есть, становится копией отца. Что могло быть хуже? И кто виноват?
Мои отношения с Реем, вылезающие как тесто из кастрюли, воспринимались и Софией как что-то «неправильное, даже смешное, неестественное».
Рей… прощаясь, он прошептал мне вместо привычного, но каждый раз такого желанного «люблю тебя», какое-то печальное: «не оставляй меня, я же не смогу без тебя…».
Кажется, я одна еще верила, что Титаник не потонет.
…
За день до моего отъезда в Испанию – неделя среди набухающих, наливающихся соком фруктов, птичек, весело щебечущих на залитых золотом улицах, прогулки по пляжу, где непременно играет зажигательная музыка, загорают сексуальные испанцы и молодежь с визгом, брызгаясь, кидается в воду,- Рей зашел ко мне, торжественно вручил огроменную, необъятную собаку, «такую большую, как его любовь», и… ушел. Я, слишком занятая мыслями о том, какой купальник взять – чтобы как можно больше взглядов привлек! – молчала. И Рей был пришибленным, как будто чем-то расстроенным. В гости я его не позвала – сестра не любит не только неожиданности, но особей мужского особей в целом. А мама… ну не нравился ей Рей: не самая удачная партия, пусть с финансовой стороны вопросов не возникало. Да и я сама не нуждалась в нем сейчас, когда надо собирать чемоданы и убегать от снега!
Испания… оливки, маслины, апельсины, вино.
Испанцы… я наслаждалась свободой, пока Рея не было рядом, Рея мешающегося, ограничивающего, обязывающего к чему-то. Как же приятно купаться во внимании противоположного пола, то осторожного, из-под век, то очень уж откровенного, преследующего, то прямо обжигающего, с огоньком. Теперь я понимала, почему девушки предпочитают выставлять пышную, как булочки, грудь, и упругую, как шарики, попку: расширенные жадные зрачки парней, их ускоряющаяся в венах кровь – ммм, вкуснятина. У меня тоже нашлось, чем похвастаться. Я отыскивала темноволосого незнакомца, желательно с атлетическим телосложением и таинственно печальным взглядом в никуда, как будто случайно передергивала плечиками, как будто случайно посылала улыбку, только для него и… получала реакцию, положительную реакцию, так что не удавалось даже повздыхать о безответности!
Усталость, вялость, бледность растаяли под лучами нежного солнышка. Я проснулась! Движение – жизнь. Я бегала по Барселоне, как чумовая. Какая красота! Мои кроссовки звонко стучали по каменным мостовым, футболка развевалась ярким флагом, кожа жадно поглощала солнечные витамины. Я напоминала щенка, выпущенного на лужайку и беззаботно резвящегося, дельфина, вырвавшегося из тесного аквариума в океан и счастливо попискивающего, плещущегося, не устающего радоваться. И после насыщенного красками и впечатлениями дня я без сил валилась на кровать и мобильник больно утыкался мне в бок, настырно жужжа: «вам еще одно сообщение!». Рей.
«Опять снегопад. Если бы ты была рядом… попили бы шоколад… мне не хватает тебя». Коротко. Но и тут умудрился напомнить о холоде, о зиме, только набирающим силу и поджидающим меня, как змея - жертву.

Февраль. Я пряталась за учебниками, изредка отвлекаясь на мысли о Рее. Он звонил с упорством, которого я никак не ожидала от него. Писал, иногда очень романтично, как будто его накрывало одинокой волной некогда бушующего чувства, но все чаще холодно, отстраненно, как панихиду. Мы так и не встретились. Я просматривала фотография в Инстаграме, чтобы не забыть, какого цвета у него глаза. Карие. То есть медовые, да, как я забыла.
Пятница. Я только вышла после болезни. Юлия вцепилась в меня мертвой хваткой и утащила в укромный уголок, предназначающийся для самых серьезных разборок. Сердце приготовилось отражать удары: эти прищуренные как у кошки глаза, эти подрагивающие от учащенного дыхания ноздри… Интуиция изучила всевозможные причины для столь необычного поведения моей подруги и вынесла вердикт: Рей. И мне достанется. Впрочем, я виновата, я поступаю как последняя скотина, игнорируя парня, ни в чем не провинившегося, разве что в наступлении зимы.
- Ему плохо без тебя, его ломает, как будто он бросает курить… - любопытное сравнение! Но ее тон, хрипловатый, как при задушевной беседе, а не привычно резкий, с нервными нотками, пресек готовые посыпаться шуточки.
- Почему же не прийти ко мне? Не Судьба? – буркнула я. Слабое оправдание, конечно: куда «ко мне»? Его комната, с двуспальной кроватью, на которой мы валялись, скидывая подушки с изображениями Эйфелевой башни, сбивая простыни и смущенно хихикая, когда Кларисса удивленно заглядывала к нам, с телевизором на полстены, правда, фильмы мы не досматривали – всегда оказывалось интереснее снова поцеловать его, обнять, слушать признания сердца, ускоряющегося от каждого моего прикосновения. Моя комната… односпальная кровать, заваленная игрушками, которые мне совсем не хочется двигать, чтобы освободить место для Рея, компьютер в углу стола, который и не посмотреть вдвоем: одно кресло. Мой мир, где Рей будет лишним. - Я ненавижу снег. Почему я должна перешагивать через себя, снова? Почему я должна уступать, снова? – вранье.
- А на что ты рассчитываешь? Что Рейвыкинет тебя из головы на три месяца, а потом все вернется на прежние места?! Только ты умеешь так, забыть и потом вспомнить. Рей любит тебя, а ты его - нет. В любом случае, не сейчас. Невыносимо смотреть на него после того, как он попробует до тебя дозвониться: занята, устала, не в настроении… какие еще придумываешь отговорки? Не стыдно? Что же будет дальше? Что ты решишь? Рей хочет быть с тобой и готов… - я вырываюсь и убегаю. Скорее, скорее, надо вырваться из замкнувшегося круга! Я готова сорваться! Я на грани!
Меня тяготит, меня буквально убивает эта ситуация. Мысли терроризируют меня перед сном, чувства как пираньи рвут изнутри: Любовь, отравленная злобой, как вино ядом, отравляла. В груди, где когда-то летали бабочки, что-то щемило, да с такой силой, что на глазах выступали слезы. Мне больно, физически больно! Попытки разобраться в закрутившимся и скручивающим спазмами живот вихре эмоций приводили к бесконтрольным истерикам.
Хочу Рея, сейчас, скорее!
Нет, ненавижу, к черту, к черту!
Я скучаю, мне не хватает…
нет, нет, я самостоятельная и независимая!
Любовь…
Глупость!
Люб…
Я устала.

День Святого Валентина. Девочки, как сорвавшиеся овчарки с цепи, носятся с открытками, верещат что-то, дергают скучающих мальчиков, видимо, едва сдерживающихся, чтобы не проверять по часам, сколько еще терпеть. Сплошное притворство. Сплошная игра. Я занимаю привычное место в углу, с книжкой. Самое время проверить, какие новости у Элизабет и мистера Дарси. Глава попадается крайне паршивая: она, влюбленная дурочка, говорит какие-то несусветные глупости ему, влюбленному дураку, и не смотря на обоюдное влечение они… расходятся. И без того пасмурное настроение, подкрепленное рассвирепевшим холодным циклоном, который, вот уже неделю, как мне обещали, должен куда-то уйти, упало на отметку «меня бесят все, только потому что смеют переводить мой кислород».
Какая холодная зима! Кажется, такой холод, сверкающе синий, не сковывал город последние лет десять! Младшие классы уже вторую неделю греются дома… а я обязана ходить в школу. Я много и многим обязана, опутана чужими нуждами и хотениями, требованиями и просьбами. И Рей так неудачно играет роль «последней капли»… сегодня с утра опять отвлекает, напоминает о «важном» для нас дне, что-то планирует, строит, совершенно наплевав, что я устала, что я замерзла, что я измучена зимними пытками, что у меня совсем нет сил, я нуждаюсь в солнце, хоть в одном теплом лучики, хоть на минутку…
Рей упорно влезал в мое личное пространство, не давал мне ни минуты покоя, постоянно напоминая: «я здесь, я твой парень, а я все еще хочу вытащить тебя на чертов каток и никуда ты не денешься!». Чем настойчивее он нападал на меня с безумными детскими задумками, которые по сути привлекали только его и не только не учитывали моих интересов, но в корне противоречили им, тем заманчивее становился для меня образ необитаемого, оторванного от всего мира острова, на котором я бы обрела такое желанное одиночество… я как медведь, которого не пустили в берлогу, вынудили мерзнуть на снегу, голодного, облезающего, задыхающегося и едва приоткрывающего левый глаз, чтобы проверить: может, мучениям конец, может проглянет где долгожданный подснежник? А тут еще вместе о снегом сыплются упреки, что «игнорируешь», «избегаешь», «ранишь». Оставьте меня в покое!
Рей тянулся ко мне, цеплялся за обрывки воспоминаний… но только глубже вонзал осколки былого чувства в мое сердце, и без того представляющее какую-то бесформенную кровавую изрешечённую массу, комок боли и только… меня разрывало. Он теребил мою рану, как будто и не замечая, сколько страданий умудряется доставить одним неосторожным словом. Это было невыносимо. Я же не мазохист! Если бы мы расстались… это казалось единственным выходом, который рано или поздно принесет облегчение. Я как пилот подбитого самолета, понимала неизбежность падения и только выбирала, куда приземлиться.
- А на Рея девочки заглядываются, - проворковала Юлия, кажется, решив испробовать на мне разные психологические приемы: может, разбудить воспоминания? Нет, пациент сопротивляется. Попробовать надавить на жалость? Ой, только хуже. А если вызывать ревность? Хороший ход, конечно, но мои чувства… они оглохли, ослепли, я отпустила Рея, мне все равно, как он найдет свое счастье, только бы нашел и зла не держал, только бы простил…
- Я ему не подхожу, - не сомневаюсь, уже вечером эти слова дойдут до Рея по сарафанному радио. И пусть.  Пора ставить точку. Я устала.
- Но… - глаза Юлии так округлились, что я бы засмеялась, не будь ситуация ну совсем не смешной.
Встаю. Отряхиваю джинсы, как будто к ним что-то прилипло. И ухожу. Мне очень больно. Такое чувство, что мне прострелили живот и вот теперь из раны начинает хлестать кровь. Но нельзя останавливаться. Нельзя отступать. Вдох-выдох. Я приняла правильное самостоятельное решение. Рей мне не подходит. Точка.

Я сама назначила время (21:00), способ связи (телефон, ибо при личной встрече мне не удержать эмоции, которые только все испортят), подчеркнула, что Рей должен позвонить и… бросить меня. Потому что мне не хватит сил с ним порвать: совесть оскалится: наигралась с мальчиком, да? И сердце вскочит на дыбы, скидывая уздечку разума. Оно и так брыкалось, едва сдерживаемое, то пиная меня в ребра, выбивая воздух из легких и вынуждая тяжко дышать, как какую-то астматичку, то ударяя в горло, образуя там ком, хрипящий, с трудом проглатываемый. Я злилась на неподконтрольные эмоции, бросающиеся от истерического смеха, пугающего маму, до молчаливых слез, текущих и текущих по лицу, пока никто не видел. С каждой минутой я становилась как будто более нервной, более дерганной, то хватая телефон и жадно проверяя вызовы, то отбрасывая его и убегая в кухню, чтобы выпить воды, успокоиться, вернуть голос, пусть и дрожащий, но хоть какой-то, и снова схватить телефон. Меня трясло. То ли от злобы, то ли от напряжения. Стены падали, грозя похоронить меня под своими развалами. И в ушах звенело «Рей, Рей, Рей».
Несмотря на томительное ожидание, когда мобильник завибрировал, я подпрыгнула от неожиданности. Так скоро? Уже? Боже… осторожно запираю дверь, надеясь, что никто меня не услышит. Я как раненный зверек ищу возможности спрятаться, забиться куда-нибудь, чтобы никто не мешал зализывать рану. Глубокий вздох. Как перед дальним заплывом. Молнией меня ослепляет воспоминание – я, Рей, мои руки прижаты к накаленной сетке батута, он наклоняется, и я вздыхаю, чтобы потом еще долго не отрываться от его нежных пухлых губ со сладковатым привкусом маффинов... Я буквально давлюсь болью. Отвечаю.
- Алло, - тихо, хрипло, безжизненно. Как будто автоответчик.
- Привет, - молчание. Как на похоронах. - Почему не звонила месяц?– разрастающуюся, пускающую корни боль сменила… обида, бурлящей волной смывшая ее колючие шипы. Рей собирается предъявить мне претензии? Опускаться в бытовые разборки? Кто кому что когда и как должен был делать? Как… оскорбительно для того чувства, которое, как мне казалось, связывало нас целых полгода. К тому же, если мы в суде и мне предъявляют обвинение в недостаточной самоотдаче, то я попрошу вписать в мое «Дело» все те романтические сообщения, которые исторгало мое сердце, и учесть то, последнее, на День Святого Валентина: «Рей! Спасибо тебе за это очаровательное кольцо (и когда ты успел взять мерку?), которое блестит только ярче от завистливых взглядов одноклассниц. Я люблю тебя, извини, что в этот день, наш день, я не с тобой, извини и поверь, я скучаю, я жду… когда с улиц сползет снег и по слякоти я пришлепаю к тебе и поцелую тебя, поцелую за каждый день, проведенный порознь». Я писала искренне, я ждала, что же ответит Рей? Ничего. А теперь предъявляет претензии. Мне что же, искать адвоката? – Как дела? – прозвучало настолько незаинтересованно, что я едва нашлась, что ответить: «нормально». - Я думал, ты меня забыла … понимаешь…- спустя еще пару минут каких-то официозно-официальных фраз промямлил он. Ребенок, «безвольный, бесхарактерный, бесхребетный ребенок», - затянул голос мамы. – Так не может продолжаться.Мы отдалились… Наши дороги…Мы же можем быть просто…. - он заикался, вызывая у меня недоумение и жалость. В трубке я различила голос Юлии – видимо, она ему надиктовывает эту белиберду. - Я хотел… то есть не я… и не хотел… нам надо… будет лучше… - что за издевательство? Боль сковала меня, затолкала в рот кляп, и терзала, царапая, скребя, впиваясь клыками изнутри. - Понимаешь… - мне как будто отпиливали руку, без наркоза, водя по кости тупым ножом, не обращая внимания на свисающие куски кожи, порванные уродливые мышцы, лопнувшие вены. – В общем, любовь прошла – завяли помидоры, - выдал Рей на одном дыхании. Точка. Конец. В мое сердце воткнули кинжал. Нет, не больно. Никак. Из стольких шаблонных фраз он выбрал эту, комичную, как будто с издевкой… «Помидоры»…
Я аккуратно опускаюсь на пол: ноги то уже не держат, так что или падать, плюхаться, снося что-нибудь, или сесть, пока дрожь в коленах не слишком сильная. Нет, мне не больно. Мне никак. Пустота. Я ничего не чувствую. Как сдувшийся шарик. Как пустая банка из-под молока. Даже страшно.
- Я.Сама.Хотела.Объясниться… Я. Едва. Не. Прыгала. От.Радости. Потому. Что. Мы. Снова. Мыслим. Вместе, - я плохо понимала, что говорю, как говорю, зачем, если вообще понимала.
Только не плакать! Не сметь! Из глаз что-то течет… Я не слабая. Мне не больно. Я сама этого хотела. «Помидоры»… «Помидоры»… остановите планету, я сойду, если то, что между нами было, это чертовы «помидоры»!
- Надеюсь, ты не обижаешься? Только не плачь… - я вдруг отчетливо увидела Рея, прислонившегося к стене, потому что и его ноги готовы бросить хозяина на пол, с раскрасневшимися глазами и слезинками, застрявшими в пушистых ресницах… я подавляю всхлип. Я подавляю вздох. Я подавляю вой. Все глотаю. Все запихиваю подальше. Кажется, чувства вот-вот готовы вернуться, кажется, они меня уничтожат. Боже, меня раздавит! Меня уничтожит! Меня разотрет по стенкам и протащит по полу как тряпку! – Останемся друзьями? – «друзьями», «друзьями», «друзьями», - закрутилось у меня в голове.
- Конечно… - темнота.
Не помню, что было дальше. Я очнулась спустя полчаса. В позе эмбриона. На полу. С парой мокрых салфеточек. С трудом разлепляемыми опухшими веками. С раскалывающейся головой. Что я наделала?Невесомость. Космос. Пустота. Тишина. Одиночество. И помидоры, помидоры, помидоры…
Кажется, у меня чего-то не хватает… физически не хватает. Я лишилась какой-то важной части. Жизненно необходимой части. Части, которая заныла, заболела, и я ее ампутировала.
Сажусь. Я ничего не чувствую. Ни-че-го. Только голова позванивает, как колокол, ударенный об землю. И сердце как-то очень уж тяжко попыхивает. Но я не злюсь, нет, во мне не найдется ни на кого ни ненависти, ни обиды. Я не раздражена, не буду искать психолога, чтобы учиться как-то жить без ампутированной части. Я не сожалею. И не подумываю, как бы порезать свои вены. Нет. Ни-че-го.
Я смотрю на дом напротив, всегда как будто улыбающийся мне желтым светом из окон, где, я знала, живут очень богатые люди, с йоркширскими терьерами и БМВ, занимающими нашу парковку, путевками на Мальдивы и непоколебимым убеждением, что они – короли земли. Но свет из их окон был очень теплым, потому что там, я знала, собираются семьи, чинно ужинают спагетти Болоньезе или овощным рагу, беседуют об успехах, не опускаясь в извечные темы политики или экономического кризиса. Сейчас там медленно гасли огни, погружая этот оазис любви и взаимопонимания в непроглядный студеный мрак февральской снежной ночи.