Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
Ударит в голову – отпрянет.
Так ничего и не поймешь.
У писателя есть свой стиль. И, как ни старайся он изменить его, используемые слова и сюжетные обороты сохраняются. Могут измениться герои, обстоятельства, но не психология. Подчерк, как тень, появляется с первыми лучами славы и остается навсегда.
Актер. Он меняет маски и роли, виртуозно играет, однако при ближайшем рассмотрении всегда обнаруживается определенная интонация или жест, мелькающие в каждом из исполняемых образов. И это не есть непрофессионализм: это подсознание.
Поэтому я считаю, что «прогулка по граблям» должна восприниматься как должное. «А сердце верит в чудеса» - и снова старая ошибка. «Все меняется», - и тропинка приводит в знакомый тупик. Особенно распространен случай «ну это уже проходили».
22.06.13.
Итак, меня отправили в ссылку на дачу, под ну очень бдительный присмотр бабушки. Годовщина моей встречи с … 4 месяца и пять дней от 16 февраля… удивительно, моя встреча с … - точка отсчета. Есть серое до и бесцветное после.
Кругом козочки щиплют травку, коровки заунывно мычат, курочки хрипло кудахчут. Наш участок с только зацветающими лилиями, грядками овощей, по которым средь вездесущих сорняков стройными рядами шастают муравьи, жуки и другие противные насекомые, яблонями, напоминающими плакучие ивы – ну очень уж они склонились к земле под тяжестью краснеющих яблок, вишен, приболевших в этом году, и каких-то кусачих кустарников, усыпанных в равной степени колючими иголками и малюсенькими, но заманчивыми ягодками. Я оккупировала гамак, всячески подчеркивая свое отвращение к грязи и живности, так и норовящей забраться ко мне под топ, но никто будто и не замечал, что я днями сижу с телефоном, храня непривычное молчание, и отказываюсь от любых развлечений, даже тех, которые с радостью попробовала, но при других обстоятельствах: мне и водные пистолеты совали, и опасный топор, и тарахтящий скутер, только бы наморщенный носик хоть слегка разгладился. «Тепличное растение», - бросал мне папа в качестве оскорбления, когда я брезгливо сбрасывала комара, которого и давить то на себе не хотела, потому что он только испачкает своей кровью мою такую нежную, белую кожу, а принять душ – испытание. И вода горячая в ограниченном количестве. И пауки очень уж облюбовали это теплое местечко, мастеря немыслимые узоры из паутины и трупов обглоданных бабочек.
Бабушка неустанно причитала, как так: внученька не ест (обычная диета, которая воспринималась голодной забастовкой), о рук отбилась (прежня страсть к сидению задом к верху в грядках и копанию в земле умерла еще прошлым летом), да еще одевается как-то по «новомодному», так что мальчишки шеи сворачивают, «ироды». По мне так просто полноценные парни, вознаграждающие мои старания: я бы завтракала-обедала-ужинала шоколадом да чипсами, но ведь чтобы нравиться нужен плоский животик, худые ляжки, да чтоб между ними просвет и побольше, накаченная задница, упругая, звонкая при шлепке, и грудь, желательно повыше задранная прозрачным бюстгальтером. Если вы не монашка, то летом для вас шорты, с сердечками на обеих французских булочках, топ, который что есть, что нет – одинаково демонстрируются все прелести, русалочьи локоны, послушно лежащие за спиной и не смеющие мешаться, когда кто-нибудь удосужится оторвать взгляд от ваших третьего размера глаз на глаза зеленые, чтобы раз и навсегда утонуть в них. Памятуя об амплуа «белой зайки», я всячески старалась запачкать свой невинный хвостик, позволяя фантазии изощряться: сейчас, лениво возя кроссовкой левой ноги по земле, я наливалась естественным румянцем от мысли, что при правильном наклоне головы парень бы разглядел мои трусики с Микки Маусом, а еще пара глубоких вздохов, и розовый, может, слишком уж цвета Барби, топ продемонстрирует кружевной лиф. Средний палец обвило несколько тяжеловесных и грубоватых колец, и он, пожалуй, загорел чуть больше других, чаще показываясь особенно любопытствующим. Правда, несмотря на многие изменения, произошедшие не только во внешности, но и в психологии, так что Елену Уорнер 2012 не сравнить с Еленой Уорнер 2013, как разные модели машины, что-то осталось неизменным: закупалась я в дешевых магазинах, всячески экономя. И выдувать пузыри из жвачки не умела, так что смачно жевала ее только для вида: скопировать «крутых» девочек полностью не получалось. Жвачка раздражала папу. И от этого становилась еще вкуснее.
Что же случилось? Я пережила и десятибалльное землятресе6ние – меня тогда прямо размазывало по стенам от тупой, глухой боли, так что или сердце вырывай, или смирись и терпи, роняло на пол вечерами, бросало из истерического смеха, пугающего, но не вредящего окружающим, в слезы, которые оборачивались со сверстниками – драками и ссорами, с мамой – скандалами и криками, с сестрой – тихой ненавистью и готовностью официально делить территорию, как злейшие враги. За этим последовало цунами – эмоции бурлили, выплескивались через край и все чаще вырывались не впопад: папа пошутил о чем-то за ужином и ночью, уставившись в потолок, я вдруг начинала хохотать: а смешно! Или мне сообщалось о смерти кота, я растерянно хлопала глазами, а спустя полчаса рассыпалась в соболезнованиях, а еще через два часа уточняла: а кто вообще сдох? Наверное, меня бы отправили к психологу, но так уж случилось, что я попала не в психбольницу, а… театр.
Какая-то дальняя родственница, за ужином понаблюдав, как я с нескрываемым удовольствием препарирую кусок мяса, заявила, что у меня… «огромный потенциал актерского мастерства, не находящий выражения в скудных реалиях и непременно требующий воплощения на сцене». Кажется, любая девочка мечтает стать актрисой, которой поклоняются, восхищаются и под ноги бросают дорогущие букеты роз. Меня не очень-то привлекала участь марионетки, накрашенной, разодетой, с намертво вбитым текстом, напоминающей дрессированную обезьянку, выступающей на потеху публике. Меня привлекали кулисы: что там, как там, гримерные, костюмерные, репетиционные… и мне выпал шанс туда заглянуть. «Случай – посланник Судьбы. Человек превращает его или в счастливую возможность, или в утраченный шанс», - подбадривал меня папа в своей своеобразной манере: лучше пусть ничего не получится, но хотя бы рискнул!
День испытаний был крайне отвратительным, но только для меня: живот крутило от женской напасти – месячных, обтягивающие джинсы и черная футболка, призванная визуально сузить мои от природы широкие бедра, липли к телу, потому что погода неожиданно наладилась, солнце радовало всех и проклинало лично меня. Двенадцать человек усадили на сцену перед жадными взорами зрителей, из которых каждый пришел болеть за своего ребенка и плевать хотел, какие у кого еще дарования, и заставили корчиться и извиваться, изображая то радость («3» из «5», потому что я, видите ли, улыбалась, а улыбка – это показуха. Надо радоваться внутренне), то печаль («5» из «5», неожиданно! Лучший результат!), то игру с домашним питомцем (которого у меня никогда не было, так что я пыталась повторять и мои старания оценили в круглый «0» баллов), то утрату близкого («5» из «5», у меня у единственной!), то тучку (я даже не пыталась), то Шерлока Холмса (тоже по нулям), то проблемы в школе («3» из «5»), то проблемы с парнем («5» из «5» и аплодисменты. Вау). В итоге я… не прошла. Но родственница как-то где-то подсуетилась, и меня приняли! Правда, никто не хотел заниматься со мной: так, роль второго плана, чтобы я не впустую сидела три часа в неделю в студии, смотря, как будущие Питы и Джоли порхают по сцене, томно вздыхая, ломая руки и всячески кривляясь в угоду режиссеру. Я не сдалась. «Бывает, побежденный и есть победитель» (слова папы).
Мой дебют на сцене состоялся первого марта (первый день весны – какая ирония!). Провал. Мама немедленно отыскала кучу других областей, где мне непременно повезет, только бы я не скатилась обратно в депрессию, папа не скрывал своего разочарования. И все-таки ни меня не вышвырнули, как котенка, только мяукающего, царапающегося и потому всем действующего на нервы, ни я не ушла, обреченно смирившись с поражением. И убеждение, что у меня ничего не получится, что нашлось что-то мне не по силам… меня подбодрило. Вгрызаться, пробиваться, цепляться и победить! Вперед, к заоблачным вершинам!
В апреле директор театра, задумав какую-то очень мудрёную постановку, проводил собеседования, и не только с любимчиками, но и с такими неудачниками, как я. Когда меня пригласили к нем в кабинет, я не переживала. Совсем. Я видела, как блондиночки на тонких ножках-спичках выходили, трясясь как листочки, готовые вот-вот упасть в обморок от волнения, бледные как поганки, отчего даже слой макияжа не очень-то спасал. Я устроилась на стуле, жестковатом, особенно в сравнении с креслом директора, и мы начали игру в гляделки: кажется, он не находил, о чем спросить меня, новенькую, воспринимаемую его штатом как костыль, который приходится примостить где-то на сцене.
«А какая у вас любимая книга?»
«Три мушкетера».
«Книга о мужской дружбе?», - он усмехается, прищуриваясь и внимательнее вглядываясь в мои глаза. Ха! В них ты ничего не увидишь, уж поверь, они давно врут.
«Книга о дружбе?.. - и тут я вскочила, не выдерживая его доброй отеческой улыбки. – Это о разрушительности, невозможности любви, о самых прекрасных, красивых ее проявлениях, зарезанных коварным кинжалом, утопленных в отравленном вине, задушенным терновой веревкой! Это о Любви между друзьями, светлой, честной, легкой как ветер в поле. Это о Любви к женщине, мужественной, окрыляющей, но трагической, с неизбежным финалом готическими буквами, по которым стекает кровь. О Любви к своей стране, возвышенной, патриотической, может, слепой, но Любви!».
Я и не заметила, когда директор что-то успел черкнуть в своем дневнике. Да я так и не узнала, что именно он записал: мое имя, фамилию, может, просто, «мушкетер»? Но я получила главную роль. Театральная студия как будто стала полем боя с моими комплексами. Я невнятно бормочу, стесняясь? Вперед, поставить дикцию, отработать интонации и напевность – я влюбилась в музыку своего голоса! Какая-то куколка завоевывает всеобщее внимание? Не сдавайся, загорись азартом и превзойди тощую швабру во имя всех, кому не досталась от природы фигура дистрофика! «Сталкивайся с трудностями и преодолевай их! Ты можешь все», - подбадривал папа; «легче жизнь – и быстрее наскучит», - цитировал директор Некрасова.
В середине июня я вышла к притихшему залу, я вышла на такую скользкую паркетную сцену, вышла неторопливо, не испуганно, не собираясь ни терять голос, ни прокашливаться. Я вдохнула терпкий, накалившийся от дыхания зрителей воздух и… фурор. Мне не слишком понравились громоподобные рукоплескания, вспышки, запечатлевающие меня на камерах каких-то незнакомцев, подбадривающие крики, визг, улюлюканье, дикие «бис» и «браво» с ударением на последнем слоге. Мне понравилась только улыбка директора. Такая отеческая. Такая добрая.
С тех пор я получила еще две роли, разумеется, главные, обещающие пополнить мое пока еще детское «резюме» яркими названиями. Загадочные кивки, дети, считающие такой честью перекинуться со мной парой слов, а уж если я их трепала по плечу или гладила по хорошеньким головкам!.. зрители шептались «эта та самая, та Елена?», «а будет участвовать Елена?», «а какие проекты ожидаются у Елены?». Слава обрушилась на меня, неподготовленную, опьянила, закружила. С гордостью проснулась гордыня, взгляд свысока охладел, ожесточился, улыбка из благодарно-дружеской превратилась в надменную, с издевкой в уголках губ и насмешкой: вам так слабо! Я Елена. Елена Уорнер. И я такая единственная и неповторимая, лучшая, уникальная, прямо «удивительная Елена»! «Она доказала, что все возможно!», «она, как морской бриз, пьянит свободой», «она поймала наши сердца в ловушку своего голоса», - сыпались комментарии в мою честь. Лучшая награда: бледные модели, грызущие свой безупречный маникюр в сторонке. Я лучшая. Я - Елена Уорнер. И это звучит гордо!
Поцелуи? Пожалуйста. Улыбка? С удовольствием. Расстегнуть пару пуговиц на блузке? Легко. Я проще воспринимала мир: хочется – делай, не хочется – не делай. И нет никакой морали. Только уголовный кодекс. Покурить? Пожалуйста. Выпить? С удовольствием. Сыграть любовь? Легко. Мгновение, и я люблю. Искренне, с дрожью в руках, тяжкими ударами сердца и расширенными зрачками – все как надо. Мгновение – и забываю, кто этот человек. Уберите руки с моей груди, пожалуйста! У моих чувств появилась удобная кнопка «включить – выключить». К черту Купидонов и Амуров, не умеющих нормально стрелять! К черту романтику, свидания и самые глупые и бесполезные слова на земле «я тебя люблю». Это пусто. Это шаблонно. Это отвратительно. Игра, только игра! Надо счастье – пожалуйста; требуется притяжение – с удовольствием; показать боль – легко.
Отдыхая – лето все же - я примеряла разные маски. То я беззаботная, веселая, хихикающая над какой-то ерундой, и бабушка мне не нарадуется (в такие моменты я натягивала самые длинные платья, чтобы не выбиваться из образа), то угрюма, нелюдима, «униженная и оскорбленная», в чем-нибудь траурном, обтягивающем мои кости и выставляющем меня скелетом, то «роковая женщина» (в последнее время особенно привлекательное) и уж тут я нацепляла крупные бусы, вызывающую одежду и злой оскал.
Сегодня я снова «роковая женщина». Только оценить мою вульгарность некому. Кто я на самом деле? Где мое место? Что я чувствую и чувствую ли я что-то? Кто такая Елена?
И снова мысли идут по проторенной дорожке к имени, которое я забыла, забыла, забыла. Мой очаровательный кошмар, мой любимый кошмар. Это прекрасная месть: преследовать меня повсюду…
… пружины кровати протестующее заскрипели, когда мы повалились на нее, смеясь, переплетаясь, жадно целуясь… любимый пьянящий запах щекотал мои ноздри, любимые медовые глаза светились добром и любовью, любимые нежные губы, мягкие как сахарная вата, спускались по скуле к моим… Только бы никогда-никогда его не отпускать. Это такое счастье: его тепло меня согревает, его прерывистое сбивчивое дыхание – баюкает, его счастье заполняет меня, переполняет, выплескивается заливистым смехом…
- Мы будем просыпаться вместе? – нашептывает любимый хрипловатый от возбуждения голос. – Я буду готовить нам блинчики, а ты заваривать кофе в моей рубашке… Скажи, что мы будем всегда вместе…
- Люблю тебя, - я предам любые детские мечты, изменю всем правилам: ничто не важно, если Рей со мной…
Вибрирует телефон. Мне редко пишут. С Юлией ссорилась по нарастающей от марта по май, так что теперь мы хранили гордое молчание. София уехала на Родину, так и не поняв, что такое произошло с прежде жизнерадостной Еленой, теперь хмурой как грозовая тучка, злой как голодная собака и как будто ищущей ссоры. А других подруг я пока не нашла.
Писал дядя: «через неделю в Лонгвее важное мероприятие. Не хватает людей. Присоединишься?». Так буднично, словно мы созваниваемся не раз в год, на мой День Рождения, когда он выдает поздравление и я надеюсь не забыть поздравить и его, но всегда забываю. Лонгвей. И где это вообще? Хотя… не важно.
Следующее сообщение:«тир и денежное поощрение прилагаются», - зацепиться пальцем за курок, в дребезги разбить пару-тройку бутылок: ммм, мечта. Может, меня спасут от скуки? Да и деньги… никогда не будут лишними. Вспоминается папино: «ты продажна». Фи. Фу. Любого можно или купить, или шантажировать. Я предпочитаю извлечь выгоду из ситуации, а не играть вечно проигрывающего, приторно-сладкого добряка. Я лучше буду хищником, нежели жертвой, тем, кто обижает, а не тем, кого.
И контрольное: «сможешь пострелять глазками в Джереми». Новая жертва – ура!
Где милая Елена Уорнер, предпочитающая маскироваться под толпу? Презрительность, высокомерие и равнодушие – я себе нравилась. Меня боялись – вцепиться в горло и выдавить извинения - легко, правда, порой жалко маникюр. Раздавить и без того низкую самооценку пятиклашки – ерунда из разряда подтолкни падающего, оскорби оскорбленного. Ласково оскалившись, разбить чьи-то надежды на мое мягкосердечие и понимание – без проблем и даже… с удовольствием.
Улучшенная версия меня сохранила дружеские отношения только с Софией. Рядом с ней «роковая интриганка» запихивала свое безмерное эго в шкуру ягненка. Ее тепло топило лед, намертво ковавший мое сердце. София – была, есть и будет лучшее во мне.
Общение с Юлией я уменьшала. Она, пример для зависти и подражания: такую веселую и беззаботную жизнь, яркую и запоминающуюся, я хочу вести, - невольно вызывала в моей памяти другое имя.
Я взяла под контроль эмоции: агрессия и злоба, обида и тоска – я прятала их за улыбкой. Сколько видов улыбки, оказывается, существует! Угрожающая, предупреждающая, нападающая, уничижающая…
Цокает на каблучках, словно секретарша, покачивает бедрами, вроде официантки, эротично покусывает губку – звезда порнофильмов? Секс представлялся для меня цель: избавиться от чертовой девственной плевы до восемнадцати, а дальше – плевать, никто не обзовет меня девственницей или «христовой невестой». Выбор партнера, которому выпадет такая честь, я отложила на следующий год:
Экспонат №1: полностью соответствующий амплуа «качка». Высокий, накаченный, с торсом, о котором не раз шептались в девчачьей раздевалке, пышными черными волосами, как раз вошедшими в моду, «печальным» взглядом, по мне так просто «глуповатым», ведь пока нарастали бицепсы, мозг иссушался, скукоживался и подводил хозяина в беседах уровнем выше «дворового». Курит дешевые сигареты. Пьет дешевую, но крепкую выпивку. Наркотики не принимает.
Экспонат №2: здесь уже «музыкант». Эмоциональный, харизматичный, депрессивный. Сигареты –ради пантов. Выпивка строго по воскресеньям, ведь в субботу – концерт. Наркотики. Легкие. Какие-то смеси, которыми модно «баловаться», пока не скатишься к амфетамину. Что же хорошего? Популярность. Поверхностность. Отходчивость. А я очень не хотела повторения пренеприятной истории, когда любовь сыграла злую шутку со мной и…
Экспонат №3: «актер». Он наверняка играл бы роль «идеального мужа» со своими жизненными установками – семья, дети, дом, - но в итоге лишился бы любимой девушки из-за отсутствия такой необходимой «изюминки», «огонька».
Джереми я не относила ни к какой категории – тридцать с хвостиком, полноват, низковат. Зато с целым набором отменным анекдотов, неисчерпаемым оптимизмом и извечной улыбкой, слегка детской, слегка наивной, очень открытой и очень заразительной. Грустить в его присутствии – как замерзнуть на солнцепеке летом: надо постараться.
Итак, Лонгвей. Памятуя о неудачном опыте принятия скорых решений, я решила последовать правилу «семь раз подумай - один брякни» и рассмотреть плюсы и минусы. Выходило:
Минусы: само название наводит на мысль об участи картошки, запихнутой в тесный, пыльный и воняющий потом вагон, обреченной на часовую тряску, нарушение личного пространства и смерть от недостатка кислорода. НЕ слишком привлекательная перспектива, особенно учитывая не слишком радушных попутчиков, которые с радостью и толкнут, и ногу отдавят, и потрутся сальной одеждой, чтобы хорошее настроение было погребено глубоко-глубоко, так что и не откопать в тот же день.
Плюсы: перспектива провести очередной однообразный день в компании полюбившейся лягушки, неизменно занимающий свой пост на камешке под солнцем в полдень, пары шмелей, монотонно жужжащих и, кажется, тихо ненавидящих свою участь, и жутковатых белых, как призраки, гусениц, хрумкающих мои яблоки, - не очень-то привлекательно. Зато поезда определенно развеет плотный туман скуки.
Минусы: общество. Какие-то взрослые мужики, наверняка убежденные холостяки, друзья моего дяди, которого я не знала, да и знать не особо хотела, довольствуясь очень точным определением: тучка, разбухающая не выплаканным дождем и омрачающая любой хороший денек. Несчастный человек, с детства подавленный блестящим примером старшей сестры, затюканный родителями, сломанный и обузданный. Он злился на мир, несправедливо обделивший его от рождения – глухота на левое ухо – и продолжающий издеваться, подсовывая то в школе друзей-предателей, то в институте девчонок-интриганок, превращая его в жертву, объект для издевок и насмешек. К сорока годам слабовольный, слабохарактерный и слабонервный, он раздражал всех и всеми раздражался. И с ним мне придется провести день в тесном контакте двух заключенных, скованных одной цепью!
Плюсы: категорично настроенная бабушка: нет и точка. Как же моя репутация? Какой дикий ужас! Одна, среди маньяков и извращенцев, в тайне надеющихся затащить юную девушку в постель! Дедушка, обычно занимая позицию Швейцарии, потому что тот, кто не лезет в «женские дела» не уснет без ужина, а то и двойной порции, неожиданно поддержал бабушку. Грозное «ты не должна ехать» подействовало на меня как красная тряпка на быка. Благородство, мораль, принцыпы, чистота, невинность, репутация, - разве не вызывает тошноту? Как волнистый попугайчик, с гладкими холеными перышками, без единой царапинки или ушиба, но отчего-то угрюмо молчащий, не издающий ни звука – не из-за золотой ли клетки, убившей его раньше времени? Но свободе они так прекрасны… И пусть мне не сравнится с Юлией, видающейся в жизнь, как опытный серфер - на волну, я знакомлюсь с миром, как водолаз погружается в океан – опасно, бесспорно, но оно того стоит.
Плюсы: мама воспринимает меня как взрослую, как самостоятельную, как ответственную девочку! Да, ей придется не сладко под прессом бабушек, требующих моего немедленного подчинения, но мама никогда не ломала меня… после музыкальной школы. Впервые за долгие годы я вдруг восприняла ее не как соседку, добрую, мудрую, готовящую ужины и составляющей компанию за просмотром фильма, от которой приходится прятать «темную сторону луны» и личное, вроде «как же понравился парень! У него глаза как два Байкала, волосы черные как ночь, а губы, губы… как у ангелочка!». К тому же мне льстило сравнение с папой: «такая же неукротимая. И в окно вылезешь, и через забор перелезешь».
Минусы: мама как бы между прочим коснулась темы невозможности дружбы между мужчиной и женщиной и просила быть осторожной… а моя мама лучше любой гадалки – именно она предсказывала еще с октября мое расставание с … Хотя тогда я была так счастлива, как никогда больше не буду.
Но, чтобы выиграть в извечной войне отцов и детей я должна поехать. Так тому и быть!
22.06.13
Неприятности, напористыми волнами пытающиеся раскачать мой корабль спокойствия, с самого утра преследовали меня. Да здравствуют заспанное лицо, не удачная футболка, не удачные босоножки, сломавшийся ноготь, не послушные волосы и жара как на чертовом экваторе, так что лицо постепенно приобретает нездоровый желтоватый оттенок и покрывается противными капельками пота. Тут уж ни о какой косметики нечего и думать! А постелька очень заманчиво, очень дружелюбно призывала броситься в ее распростертые объятия… но непременное «вот и правильно, вот и молодец», которое я услышу, если отступлю, подгоняло не хуже хлесткого хлыста.
Так как на дядю из-за его исключительными непунктуальность, несобранности и несерьезности (исключительными «не») нельзя было положиться, его друг, Тони, выступал в качестве подстраховки. Разумеется, я его совершенно не помнила: каким-то зимним вечером заскочил на чай в заснеженном пуховике, со снежной шапочкой на черных волосах, с блестками инея на ресницах какой-то Дед Мороз. Он же меня помнил: возвращаясь после утомительной и безрезультатной охоты за грибами, он подумывал о том, как беспощадно пожирает время родные сердцу, но не вписывающиеся в современность «простые» радости: и домик в деревне заменят новомодным коттеджем, от которого так и разит городом, и костер с потрескивающими ветками вытеснят мангалы с готовыми углями, противными настолько же, насколько силиконовая грудь. И тут… стук топора, с размаху вонзаемого в бревно. Конечно, это была я. И Тони утверждал, что тогда-то и запомнил меня, потому что «никогда прежде не видел, чтобы девушки рубли дрова, никогда прежде не замечал, сколько грации и изящества в таких казалось бы грубых движениях, сколько силы и энергии. Я не мог оторваться: из-под топора летели не опилки, а брызги жизни, веселой, разгульной и яркой».
В итоге, Тони меня и встречал – дядя проспал, потом что-то забыл, потом посмотрел в зеркало и началось: десять черных кошек, пустое ведро. Мама одарила Тони пронзительным как стрела эльфа, ядовитым как мышьяк взглядом следователя, мне послала строгий, по зимнему холодный, видимо, направленный на остужение моего разгоревшегося огонька в глазах. Да, она сдавала меня «из рук в руки», как вещь, как беспомощного пятилетнего ребенка! Хлесткую пощечину отвесили моему эгоизму, да такую тяжелую, что несчастный покатился кубарем в темный уголок моей души и оттуда злобно зарычал…
«Невинная овечка и стая серых волков», так, кажется, озаглавили праздник в Лонгвее мои родственники? Ха! Посмотрим, кто будет скалить зубки.
Тони… высокий, худой, настоящий «английский джентльмен». Лицо вытянутое, с впалыми щеками. Одет с иголочки. В руках – длинный черный зонт. Создает впечатление человека неуверенного, взволнованного и напряженного. Быстрые, резкие, порой даже пугающие, но собранные движения, скованная жестикуляция, никакой мимики, быстрая речь, вырывающаяся кусками, обрывками. Очень хотелось потрясти его, толкнуть, ущипнуть. Но, несмотря на перспективу провести день в компании молчаливой статуи Тони и дяди-пессимиста, я сохраняла самую искренне-фальшивую улыбку, которой только научилась: есть еще Джереми, а он умеет поднять настроение, даже если устал, торопится, и уже подготовил требовательное «почему опаздываем?».
Таким был и …
В тот день ливень барабанил по улицам, выдувая пузыри на лужах. Небо затянули готовые разразиться громом тучи, как будто слегка поблескивающие языками серебряной молнии. Воздух потяжелел, накалился, с трудом пролезал в сведенное судорогой горло. Пасмурный салатик приготовили мне сегодня из измельченных проблем в школе, приправленных агрессией сверстников, хорошенько перемешали и добавили масла – ссора с сестрой, не сказать что неожиданная, скорее «очередная», но пришедшаяся на этот раз очень кстати, дополнившая картину недостающим пазлом. Я очень хотела успеть спрятаться в объятиях Рея от разбушевавшейся непогоды, хлещущей безлюдные улицы дождевыми пощечинами, но не успела… я плюхнулась в лужу на скамейке, тихо похныкивая, поскуливая, попискивая, и надеясь, что, раз я спряталась за ладошками, то никто меня не увидит, не найдет… нашел. «Елена», - закричал Рей так, как кричат в фильмах про мореплавателей «Земля!». Он размахивал зонтиком, улыбался, так нежно, так тепло, что я… расплакалась. От радости: обо мне заботятся, меня ждут, меня любят… а на свете нет ничего прекраснее любви…
В тот день Рей поил меня горячим чаем с моим любимым тортом – три шоколада укутал в мое любимое одеяло, лебяжье, такое воздушное-воздушное, с моей любимой наволочкой – Эйфелева башня с горящими прожекторами и черное-черное небо, щедро посыпанное звездами. И я была любимой-любимой, греющейся в объятиях, которые, я знала, никогда и никто не заменит, слушающей баюкающую мелодию самого доброго сердца… и я любила…
Кажется, мне на плечи снова легла знакомая тень… Рей?.. нет, его здесь нет и быть не может. Он только в моих мыслях, но и этого достаточно, чтобы всюду преследовать. Какая прекрасная месть! Поеживаюсь. Куда бы спрятаться? Залезть в объятья к Джереми! Кажется, он опешил… но его рука удобно устроилась на моей талии и не очень-то охотно ее отпустила.
- Я так понимаю, пора закрывать глаза, - выстрелил дядя шуточкой в тишину. О да…
Праздник пролетел слегка каламбурно, очень весело, достаточно успешно, но слишком поспешно: я носилась с фотоаппаратом, радуя Джереми своим старанием и вполне соответствуя своему представлению о надоедливых, неугомонных, вездесущих, везделезущих, вездеуспевающих репортершах. Поймать настроение за тонкий хвостик, потянуть, раскрыть, молниеносно запечатлеть и погнаться за новым. На лицах людей – их истории, и каждая уникальна, интересна, пропитана личностными переживаниями… что значит эта улыбка зеленоглазой малютки лет пяти? Что в ее хорошенькой головке? Она так смотрит в объектив: напряженно, выжидающе, испуганно. А этот парень со скейтбордом, в кепке, надвинутой на тощее лицо, какое-то ну очень неестественной улыбкой человека, которому все ни по чем, а на самом деле он вот уже неделю не может оправиться после смерти хомячка, о чем он думает сейчас, когда выскочил ослепляющий зайчик и можно больше не позировать, какие проблемы его волнуют: отцов и детей или подростков, а, может, неприятности на любовном фронте, где так легко быть подстреленным, убитым, втоптанным в землю?..
К черту такие мысли. Мне дали задание, ответственное, серьезное, как для взрослой: сделать фото-отчет о мероприятии. И я справлюсь. Тем более что Джереми предоставил мне полную свободу выбора и действий, потому что я не робот, которому нужно прописывать команды, я человек, который сам способен принять решение. Птица не научится летать, если ее держать в клетке и зачитывать руководство «по полетам». Научиться – значит пробовать и пробовать, учитывая ошибки и игнорируя неудачи, пока не добьешься цели.
Родственники звонили и звонили, засыпая меня по большей части глупыми вопросами, сводящимися к: «когда уже ты наиграешься и нам тебя спасать от напившихся, грубых, бестактных мужланов?». Только папа меня не донимал: он всегда был для меня в первую очередь другом, понимающим, поддерживающим, прикрывающим, подбодряющим…
На улице шелестит зима, рассыпается серебряными звездочками, хрустит хрустальным снегом, поскрипывает брошенными качелями, попыхивает дымящимися трубами… свет из моего окна желтым пятном расползался по сугробам. Желтая луна казалась ну очень далекой… зато снежинки, проделавшие долгий путь, находили пристанище на моей ладошке, жадно выставленной на улицу. Мама думала, что я сплю, иначе не ругала бы папу, снова пришедшего с кранным носом, но точно не как у Деда Мороза, вялыми неосторожными движениями – он умудрился сбить чашку со стола за ужином и по полу между осколков расплылось кровавое пятно, какими-то одуревшими глазами, в которые не хотелось смотреть… мама ругала папу, снова напившегося. Я не разбирала слова – мне хватало интонаций, жестких и жестоких, как будто забивающих гвозди в гроб. Я выглянула в коридор, когда раздались знакомые звуки – так утром папа собирался на работу. Стукнул портфель, брошенный на стул, стукнули налакированные ботинки, стукнула вешалка… папа собирался, неповоротливо ударяясь о коляску, детское ведерко, детскую скамеечку, детские санки… дышал как-то судорожно, будто задыхаясь, его плечи подрагивали… мама, строго поджав губы, молчала… папа откашлялся, что-то хрипло-сдавленно пробормотал… мама молчала… стукнула дверь…
Мне было три года, когда мама вынесла папе вердикт: «развод».
Йен… я скучаю по нему, беспечному и ленивому эпикурейцу, жрецу любви, неги и наслаждения, вечно впутывающемуся в невероятные истории и неизменно заканчивающего их за кружкой пива. О таком друге, беспечном и несерьезном, с которым едва ли разделишь проблемы, зато прекрасно проведешь субботний вечер, можно только мечтать.
Но отца у мен не было. Кто в семье девушек потащит сумки из магазина? Кто забьет чертов гвоздь, чтобы повесить картину, или прочистит засор? А кто защитит маленькую принцессу Лили, мою сестру, если полезет какой-нибудь мальчишка? Кто защитит Беллу Уорнер, мою маму? И я заняла вакантное место «старшего брата». Идеи феминизма глубоко пустили корни в моем подсознании: и зачем нужны парни, если я сама могу работать с инструментами, поднимать тяжести и пригвождать обидчиков к стене? Боль только в голове – ее легко подавить. И я не замечала царапин и синяков, грубеющей кожи и поломанных ногтей. Я отказывалась носить платья – только джинсы и шорты. Я защитник, я опора. Я мушкетер. «Умей постоять за себя, будь…!» или «шрамы только украшают…» - это про меня.
Но однажды вечером, когда папа, проведя у нас воскресенье, топтался в дверях, раздалось «выходи за меня замуж Белла. Я хочу как и прежде возвращаться после работы домой, к тебе и нашим девочкам, я хочу попробовать еще раз. Пожалуйста, Белла…». С того вечера, когда он ушел, прошло пять лет… по выходным папа как будто снова становился членом нашей семьи, приходил к завтраку, захватив с собой тортик, «культурно» проводил с амии время в парке или на какой-нибудь выставке, вечером вел в кино, вручая ведро попкорна, мы возвращались домой к ужину, усаживались за стол, болтали, смеялись, играли… и создавалась иллюзия, что мама с папой вместе и папа никуда больше не уйдет, не будет чмокать меня в нос, крепко-крепко обнимая перед недельным расставанием.
И однажды вечером эта иллюзия стала реальностью: мама прошепчет «да», папа порывисто поцелует, и появится надпись «хэппи енд». Короткое «нет» разбивает мои глупые, слишком детские надежды. Папа никогда-никогда уже не будет с нами.
И жизнь продолжалась. Но я уже не надеялась, что однажды кто-то кроме меня будет выполнять мужскую работу в моей семье. Ну и пусть. Я справлюсь со всем сама.
- Пе-ре-кур! – объявил Джереми, собирая свою команду в палатке. – Разбиваемся на пары и бежим в кафе за обедом. Расходы я вам возмещу, а особенно симпатичные, - он подмигнул мне, и я оживилась: как же приятно мужское внимание! – получат денежное вознаграждение за неоценимый вклад в общее дело, - я уже подумывала, куда бы потратить свою первую зарплату: просто шопинг или заглянуть в новое кафе возле дома? – Предлагаю отправить Тони и Елену на разведку.
Я оборачиваюсь к молчаливой статуе и едва сдерживаю свое разочарование: ну почему ни с кем-нибудь поинтереснее? Он совсем не замечает меня! И как Джереми мог выбрать не меня, а моего дядю?
- Я могу пойти с тобой, - поспешил предложить дядя, но его кандидатура представляла для меня еще меньше интереса: я развлекаться приехала, покачивать бедрами и покусывать губку, ловя взгляды на самых туго обтянутых платьем местах.
- Мне все равно, - отмахнулась я. Может, получится растормошить Тони? Выудить из него что-нибудь интересненькое? Итак, игра началась!
…
Играть, блефовать, притворяться, хитрить… я пряталась за масками, и неудачи записывались не на мой счет. Это эгоистичная стерва Кэтрин Пирс поссорилась с родителями, это беспощадная миледи де Винтер разбила чье-то сердечко, это Ирен Адлер прошлась по головам на пути к своей цели. Это Джульетта страдает в аду воспоминаний… я вешала груз ответственности на исполняемых мною персонажей, облегчая жизнь: уж слишком она сложная штука! Чтобы не обжечься, надо прикладывать не свою руку к плите.
Но чем больше ролей отходило в мою копилочку, тем меньше я чувствовала… то, что раньше било током в венах, стало ветром за прочными окнами: я вижу, как кто-то трогает меня, целует, ласкает, но ничего не чувствую… меня поздравляют с каким-то праздником, меня расхваливают и душат в объятиях, а я ничего не чувствую… кто-то плачет, поднимая на меня жалобный, жалкий взгляд, но я ничего не чувствую… только раздражение, легкое, едва ощутимое, подавляемое вкусным пончиком или крепкой выпивкой.
Убедившись, что платье приподнялось на уровень, который не оставит равнодушным и импотента, я исполняла роль избалованной девочки, морща носик, надувая губки и постукивая кровавыми ноготками по столику. Мы устроились на веранде – мой тактический выбор. Завела разговор о цветах – такие пушистые сочные астры, коралловые, малиновые, сливочные и темно- пурпурные, обступили наш уютно-укромный уголок. Тони любил сакуру, с ее нежными кремовыми бутончиками, воздушными, как облака, легкими и невероятно красивыми, но с такой жутковатой скоротечностью жизни.
Рей любил розы, особенно красные, отчего-то не замечая в них отблесков печального вина или капелек свежей крови – только горячую страстность любви...
Тони сравнил меня с одуванчиком – кокетка и жеманница, с золотистыми волосами, легкими как пух.
Рей сравнивал меня с сиренью – благородством и изяществом. «Возле нашего домика на берегу Французской Ривьеры вопреки всем законам природы будет цвести сирень – как символ нашей Любви!», - Рей согласился смириться с прозвищем «лягушатника» и свить гнездышко в волшебном месте, где не бывает студеной зимы, где солнце золотистыми зайчиками играет в лазурном океане круглый год. Коттедж с рыжей крышей, окруженный громадами-кипарисами, каштанами и пальмами, вечера на беседке, с парой ароматных свеч, парой йоркширских терьеров и парой бокалов бургундского…
- А чем ты увлекаешься, Елена? – попытался вернуть мое внимание Тони.
- Я… ничем, - ему удалось застать мне врасплох! Слишком далеко улетели мои мысли, и возвращаться не спешили. Надо бы перехватить инициативу в свои руки. – Мне довелось попробовать много… всякого- разного, - я постаралась вложить в последние слова побольше подтекста: пусть считает меня распущенной девицей. – Но время развлечений позади. Я в таком возрасте, когда пора ставить точку… - улыбка Тони, поначалу усердно сдерживаемая, вырвалась и засияла во всей своей красе. Он смеялся надо мной!
- Мне почти тридцать, Елена, и я для тебя что-то вроде динозавра или мумии – давно отрыгнутый жизнью в небытие и обреченный влачить никчемное существование? Ты ошибаешься: возраст ведь не в паспорте прописан, он здесь, - его указательный палец метил прямо в мое сердце. – Представь себе, я недавно бросил работу, скучную, пресную, по пятницам приводящую меня в бар, где кроме как за бутылкой коньяка никак и не забыться. Я бросил друзей, захиревших в своих неудачливых семьях и жадных до чужих несчастий. Я бросил девушку, которая высасывала из меня деньги, как паук. Я сбросил все, что приземляло, душило, мешало мне. Я хочу попробовать еще раз, использовать свой «второй шанс». И это почти в тридцать лет. И знаешь, Елена, у меня получится! А знаешь, почему? Потому что я не собираюсь сдаваться, пока не найду свое место на нашей огромной планете. Оно ведь где-то точно есть.
Кажется, он ожидал хоть какой-нибудь реакции от меня на такую пылкую речь. Но мое настроение пропало без вести. Мама говорила: «отмурлыкаешься в любой ситуации», - нет, не отмурлыкаюсь, если дело касается Рея… а его призрак постоянно вылезал, выползал, просачивался, проскальзывал в любой разговор и нависал надо мной мрачным, беспощадным палачом.
- Чего бы ты хотела от жизни, Елена? – спросил Рей. Это был наш третий месяц отношений.
Никакого электричества – только свечи, свечи и снова свечи. Рей завязал мне глаза, провел в кухню и захлопотал у плиты. Я не сомневалась, что на столе букет цветов, но каких? Мои ирисы или его розы? Может, хризантемы? Я жадно ловила запахи – кажется, меня поджидает что-то сладкое: прощай плоский животик и здравствуйте лишние килограммы!
- Ну… я надеюсь стать успешной бизнес-леди, потому что деньги – ключ к счастью. Я хочу путешествовать по всей Европе, останавливаясь в отелях, где белоснежные простыни усыпаны лепестками роз, где на прикроватном столике - тарелка с фруктами и бутылка шампанского в тазике со льдом. Я хочу заботиться о том, в каком ресторане вкуснее торт «Три шоколада» и чем бы заняться в выходные – шоппинг или спа-салон, может, дом отдыха с дремучим лесом под боком и конюшней? Я хочу свободы, - и тут я почувствовала его легкое дыхание на своей щеке.
- У тебя прекрасная мечта, Елена, - шепчет Рей. – И я сделаю все возможное, чтобы твои желания воплотились в жизнь. Потому что я хочу одного: быть с тобой и как можно чаще видеть твою улыбку, - он чмокает меня и снимает повязку.
Передо мной клубничный торт в форме сердечка – как мило! – и букет незабудок.
Приносят счет. Я демонстративно тянусь к сумочке, я же сторонница феминизма и не позволю парню заплатить, не покривлявшись.
«- Я заплачу. -Ну нет, что вы, мне неудобно! -Мне будет приятно. -Я даже не знаю, может все же… -Нет, нет, я угощаю».
Но Тони… не препятствовал моему не слишком-то душевному порыву. И я разозлилась: Джереми уж точно подобного не допустил, потому что он настоящий кавалер, джентльмен, ловелас… а передо мной холодная мраморная статуя, которой, видимо, чужды элементарные правила этикета!
- Обычно я плачу за девушек, но… - как будто оправдываясь, затянул Тони.
- Все в порядке, - перебила я. Пожалуй, у каждого найдется какой-нибудь крайне надоедливый, живучий как плесень, комплекс. И у меня таковым был комплекс внешности, теперь проснувшийся и грызущий изнутри: конечно, я не «обычная» швабра с копной пушистых волос и отсутствием хоть каких-нибудь форм, я крупная, я большая, я чертов мамонт!
- Не смей так говорить! – Рей тряхнул меня за плечи. – Ты у меня самая лучшая, слышишь? – в тот день я рассказала ему о нападках уродов-одноклассников, безуспешно бьющихся о стену моего равнодушия своей тупой пустой головой. Напыщенные павлины, расфуфыренные индюки, питающиеся протеиновыми коктейлями, признающие только бренды Прадо и Армани, они, захлебывающиеся в деньгах и сексе, желали одного: превосходства. Но я обставляла их, прочно занимая место «всеобщей любимицы». И они жадно хватались за любую возможность хоть как-то меня задеть своими ядовитыми острыми языками.
- Лучшая для тебя, Рей, потому что ты влюбленный дурачок, который не видит, какая я… не видит… - я бы расцарапала свое ненавистное лицо, но Рей держал меня, прижимал к себе и мое сердце, грохочущее залпами салютов, усмирялось, подстраивалось под его, как будто они исполняли одну на двоих сонату Дебюсси.
- Может, я и дурочок, но не слепой, Елена, я замечаю, какими взглядами одаривают тебя, как засматриваются, пуская слюни… да я с ума схожу от ревности! И головы сворачивают не на глубокий внутренний мир, а на… на… - запнулся, сбился, засмущался, раскраснелся. Его щечки как спелые помидоры… да, мама права: он меня не защитит, не придет в школу разбираться с моими обидчиками. Но разве этого я жду от Рея? Драки во имя справедливости, из которой ему не выйти победителем? Нет. Я жду понимания, поддержки и любви. И получаю их сполна.
Пришла пора разъезжаться. Я упорно игнорировала Тони, установив между нами негласную дистанцию. Чтобы я еще хоть раз согласилась с ним куда-нибудь пойти! Лучше одной, чем с таким неприступным, отстраненным камнем, которого жизнь обтекает иссыхающими ручьями.
Джереми не переставал вздыхать: «день прошел зря, я слишком мало уделил внимания нашей принцессе!» и закинул с десяток удочек, чтобы выяснить, понравилось ли мне и соглашусь ли я приехать снова. Я не скрывала своего недовольство: маловато было шуточек с двойным дном, комплиментов, дифирамбов и стрел, пущенных стариком Амуром вхолостую. На прощанье Джереми не отказался от удовольствия потискать меня в своих ручищах, как котенка или щеночка, или сестренку. Вместе с глотком свежего воздуха мне достался настороженный, напряженный взгляд Тони.
- Ну что? – нагло-вальяжно промурлыкала я. – Рукопожатие или объятия? – кажется, мое ударение четко давало понять, что надо выбрать: какое же удовольствие я получу, пробившись к тебе, Тони, пощупав тебя, может, ты все-таки робот? Это бы много объяснило…
- Мне достаточно одного вашего взгляда, - прошептал Тони, легко поцеловав мою руку и немедленно растворившись в толпе. Эффектно.
- Вот же черт, а? – не преминул прокомментировать дядя. – Ведь ему хотелось тебя обнять, ну очень хотелось, я это по его глазкам волчьим прочитал. Уж не знаю, чего испугался. Меня что ли? Я – молчок, а то мне что-нибудь оторвут твои родственнички.
Кажется, не я одна веду игру… ах, Тони, Тони, мы еще посмотрим, кто победит. Этот взгляд черных-черных глаз с единственной звездочкой – неужели я впервые за полгода буду думать о них перед сном?
22.06.13. Ночь
Из-за кого я не сплю в час ночи, жадно вперив взгляд в ослепительный в темноте монитор компьютера, заливая болезненный, напоминающий злосчастную опухоль интерес до отвратительности крепким кофе и заедая суховатыми бутербродами? Юлии? Нет, она попросила меня твердить как попугая: «сегодня Юлия ночует у меня, мы приготовим маффины с сахарной пудрой, выпьем топленого молочка и заснем под слезливую мелодраму, обнимая плюшевых мишек», в то время как очередная «любовь на всю ночь» будет пробовать ее во всех позах, выбивать остатки здравомыслия и в конце зальет липкой спермой. И, несмотря на отвращение до дрожи, которое вызывали во мне представления двух дергающихся, дрожащих, вспотевших тел, я не хотела мешать подруге, искренне надеясь, что никакого форс-мажора не предвидится и принцу-однодневке на белом скакуне с громоподобным ревом не придется молниеносно доставлять свою принцессу «для временного перепихона» ко мне, пока я буду плести паутину изящного и не очень вранья Юлиной маме.
Может, я вспомнила о Софии? Она проводила летние каникулы на Родине, на далеком юге, неизменно присылая фотографии печально-голых гор, обожженных солнцем, брезгливо обойденных облаками, у подножья омываемых податливыми волнами темно-винного моря. Я не скучала по ней, моей маленькой волшебнице, всегда так жизнеутверждающе улыбающейся на прощанье, моему Ангелу, пожалуй, единственному светлому и доброму, что еще сохранилось во мне. Я не скучала, потому что как будто и не расставалась с ней: она была со мной всегда и везде, как совесть, как воздух, как солнце. Мне легко представить ее мудрые, задумчивые карие глаза, ясные и открытые, мерцающие огоньком веры, заразительной, окрыляющей, ее голос, как серебряный колокольчик, как весенняя капель, как шелест кроны дуба. Она со мной. И в моем сердце, в моей черной дыре, с торжественно погребенными чувствами в злобно воющем ветрами феврале, опустевшем к началу плачущего снегом марта, София занимала особое, не тронутое разрушениями-потрясениями место, через которое в мой новый черно-белый мир проникали цвета: бледно-зеленый – тайком сорванные кислые антоновки; бледно-голубой - любимый платок Софии; золотой – одуванчики, «желтые ромашки», с мая усыпающие лужайки, как ни в чем не бывало. София… она не отпускала меня, она боролась за меня. И, наверное, ей бы очень не понравилось, кому мне вздумалось писать в час ночи…
«Спасибо за сегодня, дядя, мне очень понравилось! Было весело и познавательно, как ты и обещал! Молодец, что меня вытащил! Надеюсь, никому не испортила праздник?..» - удочка закинута, ждем рыбку!
«Я рад. А ты пыталась? Я не заметил» - ну конечно, мой подслеповатый друг, ты ничего не замечаешь!
«Я про Тони… он такой хмурый ходил…» - подбросим наживки, ну же, клюнь!
«Нет, с ним все в порядке, и, кажется, ты ему даже очень приглянулась!» - в таком деле важно терпение, выуживать информацию надо с чувством, с тактом, с расстановкой…
«Я так не думаю… он выглядел тучкой, грозной-грозовой…».
«Это тебе не Джереми, чтобы воспевать твою красоту, вертихвостка!» - кажется, мне попалась не глупенькая форель, а хитрющая щука! Будь осторожнее, выбирая рыбку…
«Все равно, я еще не встречалась с такими… тучками», - видимо, не удачное время для улова, пора сматывать удочки.
«Тучками?»
И тут я получаю пересланное сообщение от Тони: «Черт побери, да надо хоть куда-нибудь выбраться в культурное место, театр, музей, выставка – что угодно, что заинтересует Елену!». Ура, у меня клюет!
«Вау, это очень неожиданно… и приятно… но как у вас зашел разговор обо мне?», - потихоньку-потихоньку тащим из мутной воды…
«А если это секрет?» - сопротивляется, но поздно!..
«Да ладно, какие могут быть секреты от любимой племяшки?»
И я получаю их переписку, из которой следует, что Тони очень даже мной впечатлен и, кажется, ищет встречи. Забавно, у меня появилась-таки новая пешка, и, наигравшись, я с грохотом скину ее с доски, но пока… ах, София, милая София, прости меня, но я уже давно не та Елена, которую ты помнишь, любишь и наотрез отказываешься отпускать, за тень которой упорно цепляешься, отрицая неизбежное: наступит ночь, проглотит тень, и придется принять меня новую, меня настоящую, жестокую, безразличную, эгоистичную. Я игрок, и мне это нравится.
Я назначаю место и время действия: музей пыток, полдень, - ведь я – центр Вселенной сегодня, завтра и, пожалуй, послезавтра тоже!
- Он в тебя влюбится, - бросила мама, заглянув на кухню и обнаружив меня, с телефоном, пытающейся пожарить картошку. Кажется, современное поколение научилось вполне сносно заниматься сразу несколькими делами, в основном прибавляя к привычным зависание в Интернете. – И ты разобьешь ему сердце…
- Елена, это же смешно: ты наиграешься с Реем и бросишь бедного мальчика, как надоевшего щенка, бросишь и забудешь, найдешь новую игрушку, а что будет с ним, ты подумала? – мама нависала надо мной, как прокурор над подсудимым. – Ты же не любишь его, Елена, - а вот тут ты заблуждаешься, мама! – он же у тебя неповоротливый медвежонок! Позовешь его на выпускной, чтобы посмешить одноклассниц: рядом с тобой он будет выглядеть только еще меньше и толще, еще младше и неуклюжее. Как братик, Елена, не как… вы не пара, это очевидно. Первое увлечение, потому что оказался в нужное время в нужном месте. Затянувшийся летний роман. Однажды ты приведешь ко мне без стеснений и сомнений парня, с которым захочешь связать жизнь, и тогда поймешь, почему Рей… очень милый друг, надежный, добрый, но обреченный быть только «другом».
Как-то так говорила мама за три месяца до 16 февраля… И как мне не верить в пророческие способности мамы? Тогда никто не предполагал, что цветы нашей любви, насыщенные всеми красками радуги, нежные как ландыши и ароматные как лилии, вызывающие зависть и как будто подразнивающие, погибнут под смертоносным покрывалом зимы…
Мы записались в кружок математиков, я – истинный гуманитарий, умудряющийся получить правильный ответ путем совершения четного числа ошибок – двух или четырех, и Рей – биолог, к тому же на класс младше, еще не столкнувшийся с такими чупакабрами как логорифмы и интегралы. Так что Юлии выпал уникальный шанс – быть прилежной ученицей, пока двое любимчиков бессовестно прогуливают, слоняясь по опустевшим коридорам, как будто заброшенным, с терпкой академической пылью, витающей в воздухе, выцветшими, потертыми, с пожелтевшими краями плакатами на стенах. Мне нравилось перешептываться, как будто мы - два напарника, задумавших преступление, мне нравилось, когда Рей неожиданно увлекал меня в неприметный уголок и там, прижав к стенке, дарил мне горячие, огненно-обжигающие поцелуи, настойчивые, сочные, опьяняющие, так что мои несчастные колени дрожали не хуже, чем у какой-нибудь чихуахуа.
Рей как будто чувствовал, чего я хочу, угадывал с поразительно-подозрительной точностью мои мысли. В кафе я могла и не заглядывать в меню: Рей безошибочно определял, какое у меня настроение: для шоколадного Брауни или малины под сливками, жареных ребрышек под чесночным соусом или легкого салатика Цезарь. В гостях Рей ухаживал за мной, как за принцессой, нередко вызывая в Юлии злобу: это не ей отдают лакомый кусочек, не ей нашептывают комплименты, не ее окружает такая розовая аура, что тянет радугой блевать, не ей готовят омлеты в форме сердечка утром, пока тунеядцы и алкоголики, наобнимавшись с белым другом, ползут на ароматные запахи кофе, заваренного не для нее.
- Елена, с людьми надо поступать так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой, - продолжала мама, наверное, не заметив, что мои мысли уже оторвались от новой жертвы – Тони, возвращаясь преданными псами к Рею. – Елена, ты должна вести себя прилично, чтобы потом ни мне, ни тебе стыдно не было за твое поведение, пусть безответственное, пусть по-детски глупое, но хотя бы не низкое.
- Смешно, - фыркнула я. – А с чего ты это вообще взяла? – подробности, я хочу услышать подробности! Он влюбится в меня, потому что я… очаровательна? Соблазнительна? Сексуальна? Подобные комплименты очень льстят в прошлом забитой тихоне. Может, получиться на нем отточить «женские штучки», которые из серого волка делают домашнего песика, вроде эротически прикушенной губки, золотистой пряди, накручиваемой на пальчик, томных, хитрых, опасных взглядов, выпускаемых залпами отравленных стрел?.. Тем более отсутствие между нами чего-то большего, нежели дружеский флирт, очевидно, из-за разницы в возрасте: я не Наташа Ростова, чтобы увлечься мужчиной, который старше на десять лет!
- Ты еще маленькая, - как это меня раздражает! Возраст – просто цифра. Быть может, «ребенок» успел выбраться из такой задницы, которая его родителям и не снилась! – Многого не понимаешь, – ну конечно, мам, если бы ты знала, насколько я образованная в теме секса, ты бы убила Юлию. – Тони может и не заметить, как влюбится в тебя, привяжется, привыкнет и захочет… а ты не будешь знать, что с этим делать, - от представления меня в объятиях Тони мое лицо сводит судорогой отвращения: фу-фу-фу.
- Ты не веришь в дружбу между…
- Ее нет, - наверное, это единичный случай, когда папа был солидарен с мамой: «мужчина и женщина дружат, только если один уже поимел другого в своем воображении».
- Глупости, - видимо, придется умолчать о планах на завтра: отныне имя Тони приравнивается к промывке мозгов, что меня ну совсем не привлекает. «Но она права…», - пищит разум откуда-то издалека, но на него тут же скалятся эгоизм и упрямство. Это – моя жизнь, и я сама решу, как ее портить.
- С Реем тоже глупости были? - бросает мама, гордо удаляясь: она не любила спорить со мной – это бесполезно. Лучше стенку убедить подвинуться. Но черт побери, пожалуйста, не произносите это имя! Рей… Рей… Рей…
Его взъерошенные волосы слегка щекочутся…
Я спокойна, глаза не пощипывает от слез…
Его губы, начавшие путь от моего мизинчика на левой руке, уже на моей ключице, задерживаясь здесь чуть дольше, чем следовало бы… Рей утверждает, что любит меня всю, с уродливыми последствиями ветрянки на спине, растяжками на бедрах, шрамами… он последовательно целует каждый сантиметр моей кожи, из-за чего меня трясет мелкой дрожью…
Все в порядке, надо сосредоточиться на приготовлении картошки, которую, впрочем, уже не спасти…
Рей проводит языком над линией трусиков, по мне словно пропускают заряд тока, и я, выгибаясь, стискивая зубы, чтобы не позволить чему-то незнакомому, так и рвущемуся из горла, сорваться с моих губ. Рей поднимается ко мне, его медовые глаза переливаются счастьем…
Что такое любовь? Страшнейшая болезнь, погубившая больше городов, чем любая чума… ошибка, роковая, разрушительная, отравляющая все существование… боль, зудящая, ноющая, напоминающая о себе с незавидной регулярностью, скручивающая, ломающая, душащая.
Она, может, и окрыляет, и воодушевляет, и, безусловно, возносит к облакам… но лишь затем, чтобы в последствии сильнее приложить к грешной земле.
Так не послать ли ее к черту? Там ей самое место!
24.06.13.
Музей пыток, заклеивший весь город кровожадными афишами, меня разочаровал: я нуждалась в будоражащих впечатлениях, способных дрожью добраться до моего искусственного сердца, а получила очередной заряд скуки, изредка разбавляемый появлением призрака Рея то тут, то там, зловещего, печального, как будто мертвеца, пришедшего за моей жизнью, и, кажется, завладевающего ей. Человек, предавший Любовь, совершает самоубийство… что ж, наверно это - мой ад.
Дядя еще как-то пытался спасти ситуацию, демонстрируя неожиданные познания в истории Святой Инквизиции, с редкими романтическими звездочками в море крови и жестокости. Сегодня, если кто-то выпрашивает билет на тот свет, есть виртуальный мир, позволяющий не тащить обидчика на костер, по дороге выдумывая, в чем он грешен, а устроиться в кресле, похрустеть чипсами и покромсать зомби. Хоть играм агрессивного характера и достается от психологов: неконструктивно влияют на несформировавшуюся психику, - по мне так лучше перестрелять виртуальный город и устало удовлетворенно выдохнуть, чем сбить кулаки в кровавое месиво об стены.
Тони был еще более отстраненным, молчаливым, как будто подавленным тяжелыми, едва ли приятными, возможно даже болезненными мыслями. Уж не о какой-нибудь нимфетке, разбившей его сердце?
Я беспокоилась о Рее. Напомнить ли ему о своем существовании таким казалось бы неуместным «как у тебя дела?», если мне правда важно знать, как у него дела? Если я волнуюсь? Мимолетные колкие замечания Юлии, наверняка драматизирующие, приукрашивающие, преувеличивающие состояние Рея, сводились к его глухой депрессии, которую кто только и какими способами не пытались пробить. Он похудел, замкнулся, сосредоточился на учебе, проживая дни бессмысленно, пусто и серо. От друзей Рей прятался с особым усердием, заточившись в своей комнате как монарх-отшельник, заставляясь толстенными учебниками. Кларисса пыталась куда-нибудь вытащить сына: в пансионат, к его некогда обожаемым лошадкам, в дом отдыха, к озеру, где такая душистая хвоя, в аквапарк, где жизнь бурлит, шумит и брызжет. И везде Рей выглядел не лучше мертвеца, зачем-то вытащенного на свет, с глубокими печальными морщинами между бровей. Ему было как будто чуть в лесу – он забывался за изучением растений лучше, чем за отныне необходимым снотворным – мартини.
Я написала ему в апреле. Мне его не хватало… хотя бы как друга, которого нет-нет, да обнимешь, нет-нет, да чмокнешь в щеку. Он не ответил. И больше я не вмешивалась в его отдельную, отделенную, оторванную от меня жизнь.
На прощание Тони вновь галантно поцеловал мою руку, задержавшись как будто чуть дольше необходимого. Как же он старается закутаться в туман тайны! Этот костюм английского джентльмена, без запонок, без часов, без хоть какого-нибудь аксессуара, эта прямая как палка осанка, то ли горделивая, то ли скованная, эти черные-черные глаза… Тони действовал на меня, как кофейный, сладковато-терпкий запах: будил, будоражил, раздразнивал рецепторы. Если есть какая-то загадка, ее нужно разгадать!
Вечер, то го же дня
«Обещают хорошую погоду в четверг, и у меня как раз не было никаких планов. Может, погуляем?»
Сообщение Тони застает меня в душе. Студеные капли воды ползут по моему лицу, сдирая многочисленные маски, обнажая неуверенную, растерянную, запутавшуюся девочку, с кусающимся огоньком боли между ребер. Я опускаюсь на мокрый, с мыльными пузырями и молочными ручейками лосьона пол, прислоняюсь к липковатой плитке, на которой поблескивает золотое солнце, устало плюхающееся в океан после долгого трудового дня. Я собираю себя по кусочкам, рассыпающимся, как бусинки. Все хорошо. Прошел еще один день без Рея. И я в порядке. А однажды я проснусь, и не будет это привычной, даже родной, тоски по нему…
Писк мобильника опять играет со мной злую шутку – это не Рей, это не может быть Рей, нет, он никогда не ответит на мое апрельское сообщение, но я так надеюсь увидеть его имя! Это Тони, мистер загадка. Что ж, тоже не плохо! Мое сердце даже пытается совершить какой-то кульбит, но подворачивает ногу. Торопливо набираю: «давай!», и, ерзая, покусывая губку, нетерпеливо жду ответа.
«Очень рад, тогда заеду за тобой к двум часам».
К эйфории – динозаврик в ловушке! – прибавилась легкая тревога, необъяснимая, едва уловимая, но портящая бочку меда ложкой дегтя. Перед отъездом София просила меня играть с осмотрительность, осторожностью, не заигрываясь. Что если Тони предлагает свидание, с противными сердечками и липкой сладкой ватой, а не дружескую прогулку с попкорном и взаимными подколками? Глупости!
«А кто еще планируется?», - решаю уточнить, чтобы мой параноик подавился своими страхами.
«Только ты и я», - параноик прямо-таки подскакивает и верещит диким голосом: «опасность!».
- Он в тебя влюбился, - вторит моему параноику мама, пока я кручусь перед зеркалом, оценивая свои туго обтянутые формы, не требующие пуш-апа. Думаю, сегодня бабушки у подъезда подавятся семечками при виде меня. – И еще, - она выдержала паузу, не замеченную мной, роющейся в косметичке, - он девственник, - тут мои щечки налились спелым томатом.
Мои мысли, получив достойный старт, ушли далеко и явно в неправильном направлении. Тридцатилетний мужчина без патологий сохранил невинность? Как заголовок статьи. Он же не гей? Мне самой почти семнадцать, а я, как чистый лист бумаги… «мальчик + девочка = секс», - простая психология Юлии. Давно пора попробовать… но не с Тони же? Мне нужен кто-то помоложе. Может, экспонат №1? Он даже похож на Рея внешне… но у него жесткие короткие волосы, не как у моего Рея - пушистые, точь-в-точь шерстка у котенка, глаза скучно-карие, не как у моего Рея – медовые, улыбка как будто искусственная, не как у моего Рея…
На этом этапе мой мозг переключился: если всплывало запрещенное имя, срабатывали предохранители. Итак, какую прическу соорудить? Веселый хвостик, который Рей дергал, будто звоночек, или строгий пучок, который Рей не любил, может, обойтись ободком, с крупными жемчужинами и или водяной лилией, парой броских камушков или элегантными ленточками? Их все мне подарил Рей…
24.06.13
Готова поспорить, что Тони проявил не меньше меня щепетильности, самокритичности и придирчивости, дабы возродиться из пепла первого неудачного впечатления. Его неожиданно цветастая футболка, болтающаяся спущенным флагом на очень уж тощем теле, неожиданно легкая, едва ли не подпрыгивающая походка, как у щенка, встречающего хозяина, улыбка, будто натянутая, вымученная, но явно предназначающаяся для меня и только меня. Наш маршрут проходил через парки, то с лазурно-лиловыми прудами, на которых мирно покачивались лодочки или покрякивали утки, то с каким-нибудь музеем, бережно укрытым березками, с любопытной лепниной и скучной выставкой картин, то с аттракционами, с детскими криками, писками, плачем и огромным Микки-Маусом, одаривающим всех входящим жутковатым оскалом. Самые дерзкие шоколадные фантазии: брауни, с поблескивающими капельками шоколада, с горячим шоколадным сердцем, рассыпчатый Наполеон, с тонкими, влажными от густого, наваристого крема коржами, кусочки клубники под воздушными сливками, оставляющие на посуде сочные красные разводы, - были воплощены в маленьком семейном кафе с десятком урчащих котов и официантками-близняшками, на которых мой Тони нет-нет, да заглядывался.
- Жаль, что тебе только семнадцать, - пробормотал он, покидая рыжих очаровашек, с анимешными глазами и силиконовой грудью. – Была бы ты постарше… я бы бросился ухаживать за тобой.
- А я думала, у тебя девушка есть, - пусть и примитивный, но, пожалуй, безотказный способ проверить почву: что там, за этой неприступной скалой?
- Ты очень… красивая, Елена - продолжил Тони как ни в чем не бывало, - в каком-то смысле ты красива своей уникальностью. Без новомодных русалочьих спутанных косм, без громоздких каблучищ, из-за которых как парализованный кузнечик, ты самая настоящая из всех, кого я встречал, - Господи Боже, какие же куклы должны были тебе попадаться! – и будь тебе хотя бы двадцать… я бы пополнил число поклонников, отнюдь не довольствующихся одним взглядом, - незаметно его рука устроилась на моем плече. Не скидываю.
- Давай-ка поищем тебе кого-нибудь, - Юлия часто выступает в роли сводницы, причем по большей части не очень-то профессиональной, соединяя несоединимое, но почему бы и мне не попытать чужого счастья, раз свое подводит? – Какие девушки тебе нравятся?
Я пыталась быть наглой, дерзкой, пошловатой, легкомысленной и жестокой. Меня никогда не привлекала сторона Добра: испытания, страдания, проигрыш и смерть. А вот Зло… сила, мощь, вседозволенность и никаких сожалений. Лучше быть хищником, а не добычей, использовать, а не быть использованным.
Что же выбрать из пестрого ассортимента? Блондиночку с пушистыми, наивно похлопывающими ресницами, за которыми, конечно, небесно-голубые глазки с лучезарным огоньком и океаном таинственной печали, которую так тянет разгадать, поставив ее на раком? Или брюнетку, развратную во всем, начиная со взгляда строгой развратной учительницы и заканчивая кружевным бюстгальтером, ненароком выглядывающим из-под полупрозрачной блузки? Шатенку, милую, отчего-то навевающую мысли о красочном листопаде, холодном дожде и чашке английского чая, остывающей, пока постанывают пружины, поскрипывает диван, шелестит сползающих на пол плед?
Тони не реагировал на мои попытки, то с долей серьезности, то откровенно насмешливые.
День завершился неожиданным подарком - Тони выиграл для меня в тире розового, как предрассветные облака, мишку. Я усадила его рядом с громадной собакой Рея, которой, как мне казалось, было очень одиноко. Она – единственное, с чем я не расправилась после расставания с Реем…
Я безжалостно рвала тетради, порой режа пальцы, но не замечая боли от ярости: ну сколько можно было писать это чертово имя? Сколько еще сердечек и романтического бреда мне предстоит обнаружить? Футболку с треклятым именем я искромсала ножницами в клочья – кажется, я была безумна в своей неконтролируемой ненависти, напоминающей взорвавшийся вулкан, всколыхнувшееся цунами. Я избавилась от браслетов и цепочек, я выбросила кольцо, подарок на 14 февраля, в реку, но белоснежную собаку, белое пятно, не тронула. Не смогла.
«Кто он, Елена? Почему ты тратишь на него столько времени?» – встревожилась София при виде фотографий, на которых я как будто веселая, как будто беззаботная, как будто даже смеюсь. Она-то знала, что за красочной шуршащей мишурой прячется черно-горькая печаль и, отказываясь смириться с образовавшейся в моем сердце Марианской впадиной, твердила: «самая темная ночь – перед рассветом».
«Мне скучно! Тони хоть как-то развлекает меня, пока тебя и Юлии нет», - наверное, это выглядело как обвинение. Но они меня бросили, снова, ринувшись в свои «идеальные жизни», в которых мне место явно не предусматривалось.
София только и мечтает навсегда уехать от меня за косматые изумрудные леса, за лазурно-черничные реки, за седые горы, обожженные солнцем, - далеко-далеко, в дом рассудочности и размеренности, где единственные развлечения – рождение, свадьба и смерть, а в остальном – тишина и покой, как на кладбище.
Юлия же, прокаченная до уровня «мастер» в захватывающей игре «Ночная жизнь», не возражала против моей компании в клубе, где тянет в туалет к белому другу от дико вопящей музыки, сверкающего молниями диско шара и вываливающимися из тугих платьев женских прелестей, даже приглашала на попойки, откуда хорошо если успеешь уползти, сдерживая тошноту и натыкаясь на стены, иначе – пропадешь без вести на три дня. Оргии, с вальяжными пафосными мажорами, всем своим видом напоминающими гиен, меня привлекали в качестве прекрасной возможности попробовать «взрослые» удовольствия с парнем, который не будет потом терроризировать меня звонками и донимать своей пробудившейся Любовью, но пока я воздерживалась от такой «крайней меры» решения проблемы невинности – может, еще и встречу кого-нибудь.
«Елена… ты опять играешься, как ребенок с куклами? Точнее, заставляешь себя играть? Это ведь не твое – манипулирование, использование – ты не эксплуататор, нет. Но кому-то ты упорно пытаешься доказать обратное… кому? Ведь заиграешься… люди не марионетки – у них есть чувства и мысли, которые могут тебе и не понравиться. Тони захочет от тебя большего, но ты ему этого дать не сможешь. И будет тебе проблема, которую можно было бы и избежать».
«А нельзя относиться к этому проще? Драматизируешь, Софи», - что за склонность к трагедии? Мои чувства, расшевеленные в своей могиле Софией, переписки с которой всегда действовали на меня вроде глотка студеной воды, вернулись к привычному мертвому покою. Опять запугивание проблемами, опять взывание к разуму… как это скучно! С Тони я как будто забираюсь на высокую-высокую скалу, острую, штырем пронзающую небо, исцарапанную, изуродованную, с каждым шагом приумножающую опасность: чем выше – тем больнее падение. Но это так захватывает!..
«Ты постоянно что-то изображаешь, притворяешься, играешь, и сама уже запуталась в паутине вранья, не отличаешь, где правда, где ложь, что настоящее, а что ты сама придумала. Ты не «без сердца и души»: ты любишь своих друзей, маму, сестру, значит, ты чувствуешь, Елена, и тебе не под силу контролировать это. Я не отступлюсь от тебя, как ни кривляйся, что ни говори не отпущу мою лучшую подругу, которую уважаю за ее храбрость и отвагу, за честность и благородство. За ее сердце мушкетера!»
Испуганно отбрасываю телефон: нет, нет, нет, я ничего не чувствую, я не хочу ничего чувствовать! Боль пощипывает, покусывает, царапает… меня знобит. Как же чертовски больно! Ну спасибо, София! Горло сводит судорогой, кажется, я все-таки задохнусь… и вены накалились, так и просят приложить к ним что-нибудь остужающее, что-нибудь прохладное, опасно острое, отнюдь не предназначающееся для кровопусканий. Я в душе. Шумом воды надеюсь заглушить потревоженные мысли. Глупой, наивной, слабой Елены уже нет. Я хитрая. Я сильная. Я безразличная.
- А вы очень похожи с этим, как его, Д’Артаньяном, - заметил Рей из-за такой знакомой обложки пастельно-зеленого цвета: «Три мушкетера». – Цитирую:
«И пусть то правда, — согласился Д’Артаньян, — на мне нет одежды мушкетера, но душой я мушкетер. Сердце мое — сердце мушкетера. Я чувствую это и действую как мушкетер».
29.06.13. Логвей.
На этот раз праздник устроили возле водохранилища. Жара ли, душащая город в своих сорокоградусных объятиях, или пейзаж, так и просящийся на полотно к художнику, побудила организаторов выбрать это место – не важно, кристально- зеркальная гладь воды, по которой сонно ползли пенные облака, обрамленная полосой рудо-желтого песка, притягивала отдыхающих. Эффект, произведенный звонким, пузыристым, шумливым водохранилищем, заполнившимся визжащими, брызгающимися, беззаботными детьми, напоминал тот, что бывает после просмотра черно-белого фильма: всюду краски, краски, краски. Малахитовая, с сочным сладковатым запахом трава, усыпанная желтыми пушистыми головками одуванчиков, ясная хрустальная вода, ключевая, живая, и светлое-светлое, цвета сливок, безмятежное, радостное небо. Со мной такое уже случалось… когда цвета, запахи, звуки как будто усилились, приумножились… год назад… прошлым летом… с Реем.
- Елена, что за лицо? – воскликнул Джереми, растрепанный, запыхавшийся, возбужденный, вручая мне лимонад, позвякивающий льдом, и утягивая к каким-то «важным» особам, наверняка обливающимся потом в своих пафосных черных костюмах. – Улыбнись, котенок, - он подмигнул мне и снова куда-то попрыгал.
Когда Джереми щедро раздавал задания, мне выпало миленько хлопать глазками, постреливать шальными взглядами, мурлыкать что-нибудь беззаботное себе под очаровательный носик и сиять тридцати-двух зубной улыбкой не хуже солнышка. Роль обаятельной глупышки, пропагандирующей поклонение Дионису – богу виноделия и веселья. Никаких обязательств - только удовольствия.
Правда, порхать одинокой бабочкой среди счастливых семей не очень-то получалось: неприятные мысли так и норовили залезть в голову. Вот заботливый папа усердно втирает крем в спинку супруге, что-то нежно нашептывая ей, видимо, не очень-то довольной позвякивающими бутылками пива, но все равно счастливой, потому что рядом – любимый… двое детей, с которых сыплются золотистые брызги, торопятся в жадные объятия мамы, немедленно осыпающей розовые щечки поцелуями…
Я никогда не любила детей, справедливо приравнивая эти писающие, кричащие, пускающие слюни существа к котятам и щенятам. Я никогда не представляла себя мамой… я не настолько терпеливая и уравновешенная, чтобы не прикончить малыша, когда он будет размазывать по стенкам своими экскрементами, я не выдержу, если он разбрызгает чертово детское питание по кухне, я убегу из дома, когда он, пройдясь по моей некогда красивой квартирке войском Чингисхана, обгадив диван и изуродовав обои, возьмется за меня: да здравствует первый седой волос и геморрой, психолог по четвергам и коньяк вместо вина по пятницам! Но Рей… он твердил как истину прописную, что мы будем вместе, пока смерть не разлучит нас, что мы будем счастливы вопреки прискорбной статистики разводов, что у нас будет удивительный ребенок, с его медовыми добрыми глазками и моими золотистыми пушащимися волосиками, пухлыми влажными ладошками и смешной беззубой улыбкой. И я поверила ему… я даже мечтала о том, как Рей, мой медвежонок, раскрасневшийся, одуревший от радости, с громадным букетом ромашек, вваливается ко мне в палату, где бросается ко мне, молодой маме, и нашему крохотному комочку счастья, любимому, родному…
Кажется, мои нахмуренные брови распугали почитателей-обожателей, кружащих вокруг меня вроде изголодавшихся по свежей плоти акул. Надо исправлять ситуацию! Так как мама строго-настрого запретила взять купальник, чтобы я не вздумала, поддавшись плохому примеру не слишком цивилизованных отдыхающих, без страха и упрека залезающих в водохранилище, где какие только микробы не обосновались, я лишилась возможности продемонстрировать подтянутый животик. Или нет? Хоть сероватый бюстгальтер и выдавал хозяйку, еще не заглядывающую в магазины кружевного нижнего белья за неимением повода его продемонстрировать, я все же поймала на себе пару животных горящих взглядов, подтверждающих, что ход я сделала правильный. Надеюсь, Джереми оценит…
- Пожалуйста, оденься, - осадил меня Тони, выросший передо мной из ниоткуда.
Чтооо? Кажущиеся побежденными комплексы немедленно зашипели гадости. Не найдется девушки, которая бы не вздыхала: «я - костлявая швабра» или «я - толстый бегемот», «я – низкая, как гном!» или «я – чертова Эйфелева башня!». Я свыклась с тем, что красота – удел моей сестры, как будто рожденной для подиума, и теперь, когда полнота и неповоротливость в прошлом, я все еще замечаю в себе прежнюю Елену, жалкую Елену, приторно-милую, сладко-добрую, совсем не привлекательную. Я подавляю в себе параноика, но его так легко разбудить…
- Джереми смущать не хотелось бы, - добавил Тони, когда я, скривившись, выполнила его просьбу-требование. Уж кого-кого, а Джереми не смутить. Если бы меня попросили дать определение Казанове, я бы привела в класс Джереми: смотрите и учитесь.
- Знаешь, меня многие видели в купальнике, - бросила я.
- Купальник и бюстгальтер не одно и то же, Елена, - мягко, вкрадчиво возразил Тони. – В нижнем белье, насколько мне известно, не ходят, потому что это очень… интимное. Это не должно выставляться напоказ.
Я хотела, очень хотела возразить, но подрастеряла давно подготовленные доводы… а пока собрала опьяневшие мысли в строй, появился мой дядя, долгом чести считающий каждый час осведомляться, все ли у меня в порядке. Я неизменно просила передать моей сердобольной бабуле, что маньяки очевидно взяли себе выходной, потому что все тихо и спокойно, как в морге.
- Если тебе покажется, что кто-то… перегибает палку со вниманием, только скажи, – пробурчал дядя, настороженно поглядывая на Джереми. Закатываю глаза. Нет, ну скажите, сколько мне лет? Семнадцать! Я в состоянии постоять за себя!
Праздник неумолимо близился к заверению, но не успели еще отпеть финальную песню, сопровождаемую блеклым салютом, избитыми пожеланиями счастья и любви, а я уже загрустила: слишком несправедливо время, растягивающееся, как сыр в пасте, когда скучно, и испаряющееся, как капля на раскаленном железе. Полгода с Реем пролетели как один день, волшебный, яркий, а полгода без него – как целая жизнь, невыносимо скучная, противно пресная, как кислые испорченные сливки с заплесневевшей клубникой на вершине.
- Привет, снежная королева, - стоит мне хоть на минутку выпасть из реальности, кто-нибудь притащит меня обратно, и на этот раз это был светловолосый голубоглазый пикапер. Любопытно… пара отдающих затхлостью комплиментов, сортирных шуточек, попытка спрятать свой интерес – отвести в сторонку и залезть под юбку, - в обертку романтизма: парень поражен неведомым ему доселе чувством, по силе напоминающим девятый вал.
В общем, слабоватое выступление, сла-бо-ва-тое. Я подумывала закрыть уши на бьющий фонтан красноречия этого умника, когда из-за моей спины раздалось грозное:
- Надеюсь, вы интересуетесь представляемым Еленой клубом настольных игр, молодой человек? Так как в ином случае мне придется вызвать вас на дуэль и, хорошенько отшлепав, вернуть мамаше, - думаю, Тони получил не меньше удовольствия, чем я, когда побледневший пикапер что-то замямлил, отступая, его лицо покрылось болезненными красными пятнами, напоминающими бутоны роз в молоке, и он поспешно растворился в толпе.
- Спасибо, - благодарно мурлычу я.
- Елена, может, немного задержимся здесь, в раю поэтов и пейзажистов, а потом я тебя сам провожу домой? – моя интуиция прямо-таки вопила, что Тони чем-то поделиться, рассказать какой-то секрет, раскрыться, как бутон лилии поутру.
Если бы не Джереми, нашедший требующие немедленного разрешения организационные вопросы, меня бы не отпустили без боя: дядя разволновался так сильно, что даже заикался!
- Уверена? – не отступал он, как будто я объявила о помолвке. Неужели он не доверяет своему другу? Или мне? И что может приключиться за пару часов в дороге? Какая паранойя! – Лучше поехать всем вместе, как и планировалось, - я твердела от его упорства, как вода в морозилке. - Я не скрою от твоей мамы, что отпустил тебя с Тони. Она должна знать, - воспользовался дядя последней угрозой, но и тут я не отступила.
- Пожалуйста, не переживай так сильно, - я даже чмокнула его в щеку, из-за чего дядя, как ни старался, не сдержал улыбки. - Я сама все объясню маме. И расскажу, как было замечательно!
- На месте Тони мог оказаться я, - пробормотал Джереми. – Вечно ему достается лучшее, - он выглядел обиженным, будто у него отобрали конфетку.
Мы гуляли по душистому лугу, пытаясь завязать не завязывающийся разговор, путающийся, обрывающийся, с паузами, неловкостями… Тони что-то держал в уме, кружил вокруг да около, но никак не озвучивал. И вдруг безумная, дикая, невероятная догадка свалилась на меня, едва не сбив с ног: да он и правда влюбился в меня! А я… конечно, у нас ничего не получится, Тони мне не привлекателен, но как в падении не остановиться, как в любви себя не разбудить, так и в игре не сдать карты, пока не определен победитель… И я должна победить.
«Любовь – это такая игра, в которой выигравшему достается смерть… - грозно заявляет Атос. – Проигрывайте всегда – таков мой совет!».
Интересно, выиграл Рей или я? Где сейчас он? Что с ним?
Вначале я часто проходила его дом, с безумной надеждой – а вдруг увижу его? Потом я обустроилась на скамейке под такими знакомыми, такими родными окнами, горящими словно бы дружественным, дружелюбным светом, с тяжелым красным тюлем, который мы выбирали вместе… Я даже отваживалась подняться на его этаж, как на Голгофу, потоптаться у двери, словно я опоздавший гость, которого все равно ждут, все равно любят… там еще надрывалась Лиззи - очаровательный пудель, чующий меня, некогда неизменно приносящую косточки…
- Твой дядя может на тебе жениться? – вопрос был настолько нелепым и неожиданным, что я подавилась воздухом.
- Нет, конечно! И дело даже не в том, что мы родственники: во-первых, я против института, во-вторых, он старше меня, и, в-третьих, он мне не нравится. Не мой типаж.
- А какой твой типаж? – подхватил Тони.
Мой типаж… сколько бы ни утверждали психологи, что в своей второй половинке мы ищем отражение родителей, своего папу я рассматривала как антипод идеальному парню. Папа выпивал, тормозя в этом скользком занятии как летняя шина на льду – при виде бутылке пива мое сердце одевалось в непробиваемую броню, а зубы скалились, готовые отражать злые шутки, насмешки, нападки. Мне хватило детских, размытых воспоминаний пьяной пошатывающейся бормочущей чушь тушки. Папа курил, принося в дом тошнотворный, желудок-опустошающий запах дешевых противных вонючих сигарет – курящий мальчик пусть идет по противоположной стороне дороги от меня! Я люблю папу, как любят море – он вырывал меня из рутины, заряжал позитивом и легкостью, но обращаться с серьезными проблемами к этому несерьезному человеку, как от козла молока ждать – глупо и без толку.
Что же до внешности… чувственные губы с закравшейся в уголки лукавой хитрющей улыбкой Казановы, взгляд с искоркой веселья и беззаботности, даже хулиганства, заигрывающий, воодушевляющий, осанка королевская, горделивая, самоуверенная… Рей, конечно, был не таким, как будто Судьба надо мной подшутила, наглядно продемонстрировав, что плевать Любовь хотела на «типажи» и «предпочтения». Я влюбилась в характер, добрый, миротворческий, покладистый, в отношение к себе: я правда была принцессой для Рея…
- Скоро тебе восемнадцать… и жизнь очень изменится… - продолжил Тони, слегка повысив голос, чтобы привлечь мое внимание: кажется, я снова «отключилась», уйдя в иную реальность, где правили воспоминания и размышления, где я и Рей все еще были вместе, и эта реальность была такой… настоящей. Я ведь не только визуально воспроизводила ситуацию – я обоняла, осязала, слышала, чувствовала ее! – Елена, у тебя есть идеи, чем займешься, как воспользуешься… свободой? – не отступал Тони.
Ну… трахнусь с кем-нибудь, не нарушая закона. Секс… почему я никогда не думала о физической близости с Реем? Мы никогда не переходили невидимой грани, ни в мыслях, ни в действиях, не особо-то чтя мораль и правила… но, оказываясь в постели, мы не испытывали потребности срывать одежду друг с друга, как это показывают в сериалах, страстно, жадно, горячо, смачно целуясь, швырять друг друга на протестующее стонущий матрас и... нет, нет, нет. Я разделывалась с его футболкой неторопливо, смакуя каждую пуговку, я дарила ему невинные чистые поцелуи, устраивалась на его груди и засыпала… сладко-сладко, со светлыми мыслями, со светлыми надеждами…
- Устрою грандиозную пьянку, чтобы не очень выделяться из коллектива, - организатором будет Юлия: это гарантирует что-то безумное, безудержное, бесовское. А вот Софию я и вовсе не позову, потому что ее отказ с привкусом укора очевиднее больной головы на утро после попойки. – Но думать об этом еще рановато: мне исполняется только семнадцать, - поправляю я. Возраст пока не пугает меня, но не надо выкидывать целый год жизни, который, я надеюсь, будет «рассветом», о котором твердит София.
- Черт, - вырвалось у Тони. – То есть мне еще год ждать, чтобы иметь право посадить тебя на колени?
- А сейчас ты не можешь посадить меня на колени? – что он подразумевает под этим? Я не понимаю… – Год это не много, - добавляю прежде, чем срабатывают тормоза. Лучше помолчать, чем нести чушь.
- И мне оставить тебя на год, как Андрей Болконский - Наташу Ростову? – я определенно что-то пропустила, пока витала в своих воспоминаниях: о чем Тони? Какие колени? Какая Ростова?
Нажать бы на паузу, встать, пройтись, подумать… может, это такое извращенное признание в любви? Тогда шампанского мне, я победила! Или он называет меня Ростовой, чтобы показать легкомыслие, детскость, наивность?.. Тогда он катастрофически ошибается: мой персонаж Элен Курагина, сильная, умная, красивая до дрожи хищница.
В поезде Тони устроился рядом со мной, увлечено рассказывая, как он представляет мое совершеннолетие: конные прогулки в поле, «как два мушкетера», велосипедные путешествия, «только ты и я, и одна палатка на двоих» - меня мучил вопрос: а не слишком ли он нафантазировал? Хотя… если не сопротивляться, может, я наконец открою для себя «взрослые развлечения», которые уже давно перепробовали мои сверстницы? Я ведь не толстая, не забитая, не ссутуленная тихоня, а парня, который бы затащил меня в постель на горизонте не наблюдается… но если гора не идет к Магомеду?.. я же актриса, я могу сыграть чувства, сыграть Любовь и, может, обмануть не только партнера, но и саму себя?.. я хочу понять, что заставляет девушек так корчиться в экстазе, царапать спину парня, кричать, какое такое неземное удовольствие они испытывают, когда изгибаются, постанывают и в изнеможении падают на подушки?… Любовь не приносит счастья. И современный мир перешагнул это препятствие на пути к наслаждениям.
А Тони… он как марионетка, полностью контролируемая, зависимая от моего «хочу».
- Почему у тебя кольцо на безымянном пальце, где обычно обручальное? – Тони поцеловал мою ладонь. Рассеяно бормочу: «просто»… мы идем по моим дворам, и призрак Рея здесь повсюду: выглядывает из-за дуба, сидит на нашей скамейке, как брошенная собака, все равно верящая хозяину, все равно ждущая его…
Скрипят качели, погрустневшие без детей… я очень любила приходить сюда с Реем: он качал меня, вздыхая: «какой же ты ребенок, Елена!», - без укора, без издевки, просто принимая все мои странности и причуды. Я любила неожиданно спрыгивать с качелей, подскакивать к Рею и забираться в его теплые объятия, пока он отчитывал меня, как маленькую, за эту шалость.
«Тебе скучно», - бормочу, надув губки: конечно, ему не терпится пойти домой…
«С тобой не соскучишься», - он чмокает меня в носик.
«Я хочу делать то, что нравится тебе», - да, мой эгоизм тихохонько умер – его заменило чувство более сильное…
«Вот незадача, - улыбается Рей, - ведь и я хочу делать то, что нравится тебе».
- Знаешь сказку «Красавица и Чудовище»? – не отступает перед моим угрюмым молчанием Тони. – Елена, ты меня воодушевляешь, - я устала. Мне скучно. И хочется спать. - Я ведь утратил веру в себя, представляешь? – и еще я хочу кушать. – Я разочаровался в жизни, к одним такой благосклонной, заботливой, а других беспощадно втаптывающей в грязь, рушащей даже крохотную надежду на счастье с девушкой, которая всегда предпочтет более успешного и богатого. Я разочаровался, я сдался, я уже ни на что не надеялся, ни на что не верил и тут… встретил тебя. Как Чудовище встретил Красавицу… Я захотел найти работу, чтобы возить тебя по Европе, в твою любимую Францию, заняться фехтованием, тебе ведь нравятся мушкетеры? Я буду Атосом…
- Я не Красавица, - морщусь: какие красивые образы приклеиваются ко мне! – Во мне нет милосердия, мягкости и доброты, - прозвучало нравоучительно, будто я зачитывала правила поведения со львом: он только с виду пушистый… - Но я оказываю положительное воздействие на окружающих, это точно, - не удержалось мое самолюбие.
- Ты энергичная, с заразительной улыбкой, очаровательная… - посыпались комплименты, которые я принимала со снисходительностью. «Да, спасибо, признательна, да, я такая, а можно мне уйти? С вами скучнооо».
- Выходит, ты все-таки не такой уж и замкнутый… - пробубнила я, припоминая пророческое убеждение мамы: у Тони совсем не дружеские намерения на мой счет.
- Я могу быть другим, - внезапно Тони крепко обнял меня, насильно прижимая к себе, и я вдруг почувствовала, сколько силы в этом казалось бы дохляке… я уперлась в его костлявую грудь, протестуя. Внутри что-то завыло, заскулило, заскребло, и отвращение, отторжение, брезгливость мгновенно заполнили меня. С натянутым смешком Тони отпустил меня, отстранился, отступил. - Я так и думал, что напугаю. Не бойся, я не сделаю ничего, пока ты сама не захочешь, - мне крайне неприятно сознавать, что этот высоко нравственный джентльмен считает меня беззащитной, беленькой, пушистенькой, невинной…
- Тебе еще самому придется отбиваться от меня, -лучшая защита – это нападение! - Я, правда, долго не заводила никаких отношений: бывшего как-то хватило, - полетели непродуманные, не взвешенные, неправильные слова из моего отказывающегося захлопнуться рта. - Теперь ты мой парень?
«Еще выдай ему значок «парень Елены»! - злобно шипит разум. – Что творишь, что говоришь?!»
- Как пожелаешь, - галантно отвечает Тони.
- Ну и замечательно, - черт, что я несу? Это же не компьютерная игра, и я не на сцене, это жизнь, реальная жизнь! – Ну, спасибо за прогулку, - пришло время искусственных фраз для завершения затянувшегося разговора. – Мне все понравилось.
Расходимся. Я скорее прячусь в своей комнате, надеясь избежать назойливым, дотошных, нелепых расспросов мамы, которых, впрочем, не последовало. Иногда я удивляюсь доверчивости, наивности мамы, проявляющимся исключительно в общении со мной – попробуй проведи Беллу Уорнер! Она чувствует врунов, как собака – пьяниц, и тут же скалится, рычит, клацает клыками, готовясь вцепиться в глотку лгуну, проучить его хорошенько. Но мои нелепые, доходящие до абсурда, путанные-перепутанные оправдания мама принимала и… мне становилось жутко стыдно. Ведь мама еще помнила меня мушкетером, честным, храбрым, благородным… в кого я превращаюсь?
Мама… конечно, у нас бывали ссоры, с грозно-громкими «никогда не прощу», «отомщу» и другой необдуманной чепухой. Бывали кризисы, когда я в серьез подумывала, а родные ли мы люди, если настолько холодными, далекими, жестокими можем быть по отношению друг к другу? Во многом я винила маму, и в появлении Лили, ставшей Солнцем в нашей семье, и в мягкости, проявляемой ко мне, хомяку, неповоротливому, ожиревшему, нуждающемуся в строгих ограничениях, и в жестокости, когда мама пыталась посадить меня на диету. Я сбрасывала ответственность за неудачи и ошибки на ее плечи с ощутимым облегчением, я искала свободы, независимости, жутко злясь, когда наталкивалась на рамки правил, но недальновидность, непредусмотрительность и несамостоятельность неизменно возвращали меня под теплое крылышко мамы. Белла построила крепкую семью, в которой тебя любят, несмотря ни на какие ошибки, провалы и неудачи, и ждут, хоть бы ты скатился по социальной лестнице черт знает куда. Тебя примут, отмоют, откормят, выслушают и поддержат. Потому что это – Семья.
Я смотрю на маму, уставшую, измотанную, одиноко сидящую на огромном диване, с двумя пустующими местами – Лили наверняка снова поглощена Интернетом, этим современным опасным другом, которого лучше держать на расстоянии, а я… за полгода ни разу не вспомнила о семейных ужинах, когда-то традиционных, о семейных посиделках, таких беззаботных, переливающихся маминых смехом… Белла выглядела грустной, постаревшей, глубоко несчастной в своем собственном доме, потому что обе дочери забыли о ней… что-то так больно защемило между ребер, зарычало, захрипело… и я поторопилась к себе, спрятаться, закрыться, сделать пару болеутоляющих вздохов.
Надо срочно написать Софии. Она умела как-то обуздать мои эмоции, все чаще вырывающиеся из-под контроля и грозящие утопить меня, разбить, уничтожить… она как будто не замечала разительных перемен во мне, отныне волевой жестокой, беспощадной красотке, давящей всех, кто попадется под каблук. Впрочем, если Юлия принимала меня новую с уважением, радуясь, что некогда недостижимая принцесса Елена покинула свой пьедестал нравственности, то София боролась со мной самыми изощренными способами.
-Я эгоист, София, делай что хочешь! – злилась я на подругу, уставившую на меня свои огромные глазищи, как рентген просвечивающие меня. – Но ты заморозишь свою голову, так что прекращай выпендриваться и одень уже чертову шапку!
Или
- София, что случилось? – у нее перевязана ладонь, которую она упорно прячет от меня. – Что произошло?
«Не обращай внимания».
- София, я волнуюсь за тебя! Что произошло? Тебя кто-то обидел?! – меня трясет!
«Не говори со мной в таком тоне».
- Софи… пожалуйста, я же волнуюсь за тебя!
«Эгоист, которому не плевать…»
«Я ему нравлюсь», - нетерпеливо покусываю ноготь – очень дурная привычка, допустимая только в исключительные случаи, например как теперь, когда я – дрожащий от перенапряжения нерв, готовый сорваться или в дикую истерику, с хохотом как у Джокера и неуместной икотой, или рассыпаться по полу бисеринками депрессии и апатии, так что без психолога, пропахшего медикаментами, не обойтись. Я знаю, что София и без популярных имоджи или кричащих знаков пунктуации поймет, как меня лихорадит, ведь это и есть «связь» лучших друзей – чувствовать друг друга, какое бы расстояние вас не разделило…
«Елена, зачем тебе это? Что ты натворила? Для тебя это шуточки, да? Вспомни Рея», - ух, запрещенный удар. Интересно, она беспокоится за сохранность моей грешной души, для которой, не сомневаюсь, уже приготовили котел в аду с величественной надписью «наша Госпожа», или ей жалко Тони? София у меня, конечно, ангел, но, думаю, первый вариант. Она все пытается приделать мне обратно крылья…
«Что ты предлагаешь? Конкретно? Я с ума схожу от скуки… от одиночества…», - от воспоминаний прошлого лета, разительно отличающегося от нынешнего, серого, безвкусного, мертвого…
«Я ничего не буду тебе говорить, ведь ты сама уже все решила и от своего не отступишь, пока не обожжешься хорошенько, ты как ребенок, который тянет ручонку к раскаленной плите и обижается, если ему пытаются помочь. Я скажу одно: ты пожалеешь, Елена, когда будет слишком поздно. А пока никто не отнимет твою новую игрушку…».
«Знаешь, что случится, если смотреть на далекий горизонт? Не заметишь камешка под ногами и упадешь. Я предпочитаю жить настоящим, потому что Судьбу не предсказать, и что принесет завтра – никто не ведает. Но сегодня – наше время, сегодня и есть вся жизнь. С появлением Тони я ощутила легкость… даже веселость, жизнерадостность. Мне хорошо, и это главное. Пусть я пожалею – это будет потом. А сейчас я счастлива!»
«Ты ошибаешься, считая себя бабочкой-однодневкой. Твоя жизнь очень длинная, и твое право провести ее, уставившись под ноги, где только камни да лужи, не стремиться к чарующему горизонту, где, может, и спрятано настоящее счастье, без срока годности, как у твоего развлечения с Тони».
06.07.13.
Я не использовала Тони как зверушку для хвастовства перед сверстниками – ну же, посмотрите какой у меня парень дрессированный, котя, тапочки принеси! - я изучала его, а заодно и «мужскую логику», на поверку оказавшуюся не более иллогичной, чем «женская». К тому же никому не помешает поклонник, под серенады которого засыпают комплексы. Тони радовался как ребенок, когда получалось вытащить меня куда-нибудь за пределы городской черты – то на пикник, где я лениво разваливаюсь на колкой травке, пока мой бойфренд скачет вокруг резвым зайчиком, то в аквапарк, где я успеваю покупаться не только и не столько в хлористом бассейне, кишащем словно обезумевшими детьми, сколько во внимании парней, подцепленном на крючок моим бикини, то в ресторан, где я даже приличия ради не тянусь к кошельку, балуя себя всякими вкуснятинами на халяву – хоть какая-то польза от парня!
Тони заслужил звание бойфренда года: он разделил мою любовь к Франции, «трем мушкетерам» и шоколадным тортикам, запомнил мои привычки и предпочтения…
- А что будет мадемуазель? – напевно спросил официант с забавными усиками-крючочками. Рей затащил меня во французский ресторан, одна бардовая, прямо-таки королевская дорожка к которому вопила о баснословных ценах. Картины ночного Парижа обляпали все стены, накрахмаленные белоснежные скатерти так и просили что-нибудь на них разлить, услужливые вышколенные официанты, напоминающие вальяжных ухоженных котов, плавали между столиками, разнося непременное в таких местах красное вино и башенку из плесневелого сыра в качестве презента от шеф-повара.
Рей не растерялся, когда перед ним бухнуло тяжелое меню в бархатной обложке, к которому я не решалась прикоснуться – конечно, не мой кошелек сегодня заметно полегчает, однако противненькое ощущение, словно я обворовываю Рея, словно я меркантильная, продажная девчонка отбивало всякий аппетит.
- Салат Цезарь с куриной грудкой, стейк средней прожарки с картофелем фри, луковыми колечками, Наполеон, надеюсь, вы приятно удивите мою девушку, - его она где только не пробовала! – и клубничный молочный коктейль, - уверенно заказывает Рей за меня, не ошибаясь ни в чем: именно это я и хотела, очень-очень, но ни за что не осмелилась бы взять, учитывая складывающуюся кругленькую цену. Отделалась бы какими-нибудь спагетти.
- Ты знаешь обо мне все и больше, - шепчу. – Боюсь, если мы расстанемся, придется тебя убить, а то ты будешь очень опасным, - я шучу, разумеется, я не верю, что Рей меня выбросит из своего сердца. Но в его взгляде как будто проскальзывает страх, он порывисто берет меня за руку.
- Елена, ты для меня жизнь, я люблю тебя, люблю больше всех, больше, чем это в принципе возможно. Я готов на все ради тебя, для тебя, с тобой… я мечтаю купить квартиру, может, маленькую, может, не на улице Риволи, но в Париже, и чтобы в окна ночью нам светила Эйфелева башня, я хочу йоркширского терьера, и пусть он больше напоминает мне крысу, нежели собаку – плевать, я буду обожать его, потому что он будет приносить тебе радость. Я мечтаю о том, о че мечтаешь ты, потому что мое счастье – это твое счастье. А если мы расстанемся… тебе не придется убивать меня, потому что ты и так это сделаешь, если разлюбишь…
Тони не проявил интереса, когда однажды я завела разговор о бывших… о перебежавшей ему дорогу блондинке-вертихвостке, чертовски красивой и чертовски же подлой, он рассказал с поразительной легкостью, как будто ее предательство, когда она заявила о наличии в ее трусиках другого мужчины, у которого не только доход больше чем у Тони, но и член, не ввергло его в затяжную полугодовую депрессию с тяжелым алкоголем, тяжелыми сигаретами и тяжелыми отношениями с семьей и друзьями. Я готовилась сказать, что и у меня было болезненное, едва не смертельное поражение на поприще Любви, но Тони неожиданно бескультурно перебил меня, меняя тему на нейтральную – а как я отношусь к периоду правления Людовика XIV? И тут же перескакиваем на нетерпимую мой политику – король Солнце служит примером абсолютной монархии, так порицаемой современным демократическим обществом, а какого мнения придерживаюсь я? Никакого.
Наверное, Тони не приятно представлять рядом со мной кого-то другого, обнимающего меня, целующего в губки алые, нашептывающего разные развратности, - то, что о чем Тони и думать не смел. И все же зря он не прицепился к такой важной характеристике человека, как пережитое расставание: как оно прошло, какие слова использовались, что было после? Я никогда не оскорбляла Рея, не разбрасывала наши грязные простыни перед жаждущей зрелищ публикой. Я говорила о нем с уважением, сочувствием и надеждой – может, однажды, он простит меня и ответит на то жалкое одинокое сообщение «как у тебя дела?»..
12.07.13.
София не отвязывалась со своими зловещими предостережениями о близящейся расплате, о запоздавшем раскаянии, которое она, как мой личный психолог, вносит в строжайшие запреты: хватит с меня потрясений, а то чего доброго загремлю с каким-нибудь расстройством в лечебницу, и навещать ей меня с апельсинами. Если даже лучшая подруга замечает во мне признаки сумасшествия, пожалуй, самое время задуматься и тормознуть свое заигравшееся эго… решаю сбежать на дачу, чтобы перед неизбежным расставанием все же проверить, какого мне будет без Тони, найдется ли кто-нибудь еще, чтобы меня развлекать?
И снова кряхтящие, согнувшиеся антоновки, богато усыпанные плодами с красненьким бочком, колючие облезлые кусты кислой смородины, на которые жадно поглядывает с голых веток доживающего свой срок дуба сорока, на клубах догорают хризантемы. Деревянный поскрипывающий домик с котом на крылечке, размахивающим своим пушистым хвостом в томительном ожидании гостей – жареная курочка, которой ему нет-нет, а перепадет кусочек, ведь гостей значит? – и бабушка, взволнованно вслушивающаяся, чтобы первой услышать фыркающий, похрипывающий уже старенький моторчик дедушкиного авто. Здесь, конечно, не праздник жизни, но время скоротать можно: и задом кверху покопаться в грядках, пока насекомые стройными рядами разворачивают военные действия против тебя, и колодезной студеной водой испробовать, поплеваться и поблагодарить прогресс, явно обошедший это место стороной.
Тони, как же мне с тобой поступить? Отпустить на свободу, авось найдешь кого-то более достойного твоей Любви, чем я, или же использовать ресурсы твоего большого сердца и большого кошелька по полной? Первый вариант, конечно, правильный, но разве плохая девочка его выберет?
«Привет! Как проходят трудовые будни?» - он привязался ко мне хуже собаки: успел соскучиться за пару дней и постоянно писал, с одной стороны, донимая меня своим чрезмерным вниманием, с другой – теша мой эгоизм: во мне нуждаются!
«Скучаю. Как у тебя?».
«Без тебя очень серо и однообразно. Ты ведь моя Красавица».
Не отвечаю на эту романтическую чушь.
«Я хочу к тебе. Мне не хватает тебя, твоего голоса, улыбки… Могу позвонить?Очень соскучился».
Снова игнорирую эти ванильные сюсюканья. Не терплю розовых соплей – слишком напоминает Рея…
«Я приеду к тебе», - он что, угрожает мне? Смешно. Не придаю этому значения.
И напрасно: на следующий день Тони стоял у нас на крылечке, с моим сияющим тридцатью зубами дядей. Бабушка отнеслась к незваным гостям со свойственной ей подозрительностью, но радушием - она бы стала достойной помощницей Шерлоку Холмсу, если бы не излишняя паранойя, и теперь выражающаяся в ну слишком заметных, осуждающих без суда и следствия взглядах на меня и Тони, вынуждающих нас обоих краснеть. Мой план подвести очень уж закрутившиеся перепутавшиеся отношения с Тони к логическому завершению, поселив в его голове мысль о необходимости расставания, потому что я молода и прекрасна, а он… ну в общем, потому что мы не пара, разбился вдребезги: любые разборки, но только не на глазах у сердобольных проницательных родственников. Пришлось мило улыбаться и смеяться над несмешными шутками.
Строжайший запрет бабушки к десяти уже лечь спать, как и подобает приличной девушке, буквально выпихнул меня за дверь – да, я не спала вторую ночь подряд, перед этим встретив рассвет с папой, разболтавшимся за кружечкой пива и громко заявившим, что Любовь – отстой, и лучше бы ее вообще не встречать, да, я вовсе не искала компании человека, с которым прежде чем проводить ночь надо расставить точки над «i», но ничто так не воодушевляет, как запрет. Я, прихватив шахматы, поплелась в беседку, где и устроились наши гости, тихонько перешептываясь и позвякивая бутылками.
До полночи я еще как-то справлялась с морфеем, поддерживаемая стремлением растоптать к чертям бесконечные «прилично-неприлично», а потом… мой черный король падает с доски. Я заплетающимся языком пытаюсь поздравить Тони с победой. На заплетающихся ногах я пытаюсь добраться до дома, что не увенчалось бы успехом и нашли бы меня утром в кустах крыжовника, если бы не Тони, буквально дотащивший мою безвольную тушку до кровати.
- Спокойной ночи, миледи, - он погладил меня по головке и… ушел. Повезло все-таки с таким уникальным в наше пошлое время джентльменом! Может, он и ничего… может, у меня с ним что-то и получится.
13.07.13.
Кружка крепкого кофе, чтобы разлепить веки, и еще одна, чтобы не быть зомби, кисленький грейпфрут, чтобы оживить рецепторы, и здоровенный кусок мяса для восстановления сил, - вот мой рецепт, как проснуться. Бабушка разумеется колола меня гневными, нервно-паралитическими взглядами, сдерживая нравоучения в присутствии моего папы, который из заслуживал куда больше моего, и на которого они действовали как на кота молоко.
После завтрака Тони позвал меня в лес «по грибы да ягодки». Учитывая мою природную ленивость, далеко не тихую ненависть к насекомым и саму ситуацию, смахивающую на завязку фильма ужасов с жертвой глупой и наивной, но слишком симпатичной, чтобы за это на нее злиться, и коварным маньяком, уже поймавшим бабочку в свою паутину и теперь затягивающий смертоносную петлю, я бы не согласилась, но…
- Елена устала, пусть сегодня дома посидит, - встрепенулась бабушка.
- Она уже не маленькая, - отреагировал папа на такое грубое нарушение свободы слова и самовыражения. – Пусть подышит чем-нибудь кроме выхлопных газов, - он у меня прелесть, правда? Но выбора у меня не осталось…
Когда я, при полном обмундировании, резво соскочила с крылечка, папа как бы ненароком перегородил мне дорогу, не очень-то внятно бормоча:
- Я за тебя, Елена, всегда и во всем, но я волнуюсь за тебя: ты слишком часто стала напоминать меня самого, а я еще помню, - взгляд у него скользкий, рассредоточенный, маслянистый. Он выпил чтобы успокоить отцовское сердце или как обычно, просто так? – Я ничего не запрещаю, Елена, я готов поддержать, помочь, или что еще тебе потребуется от меня… - хм, а как насчет искренней живой заинтересованности во мне, моей жизни, мыслях, чувствах? Глаза никогда не врут, и мои не нарушают правила, но разве Йен усложнял наши отношения откровенностью, разве не обходился коротким «все хорошо», не особо-то желая знать, а что конкретно у меня на сердце? – Я знаю о Рее, - как, откуда, что, почему? Это имя опять повисает в воздухе, наполняя его ядом. – и я не хочу, чтобы с Тони… чтобы ты… не надо играть с ним. Кокетство, жеманство, флирт – это хорошо, я сам влюблялся каждый месяц! Но если разбиваешь чужие сердца, то и твое не останется гладким… - да кем он себя возомнил, алкоголик хренов? Софией? К счастью, она не тревожила меня вот уже третий день, не разрывала красивую обертку моих фантазий. А ведь я болталась над пропастью, иссиня-черной, жутковатой, жадно чавкающей в предвкушении новой жертвы…
Меня ослепила вспышка фотоаппарата – не помню, как я прорывалась через сухие колючие ветки, изогнувшиеся в немом порыве исцарапать самонадеянных путников, как с криком, поднявшим стаю ворон, сбрасывала с себя всякую омерзительную живность, как спотыкалась о корявые сучья, едва не грохаясь в ворох гнилых листьев, - я, измотанная, со стойким ощущением липкой паутины на руке, развалилась на качелях, где меня и застал дядя с фотоаппаратом.
- А мне можно присоединиться? – Тони устроился подле меня, такой официальный, как будто на паспорт фотографировался.
Он уже освежился, облив себя вкусным одеколоном и сменив грязную одежду на прямо-таки пахнущую чистотой и стиральным пороком. Чистюля чертов! Я на его фоне выгляжу натуральной дикаркой из леса. Но дикаркой обожаемой, обожествляемой. Вальяжно, по-хозяйски обнимаю своего кавалера, тут же смутившегося,налившегося краской и ничем не отличающегося от сочных помидор за нашими спинами. И это тридцатилетний мужчина! Забавно, какую власть я имею над ним…
Наступает вечер. Кажется, я даже готова попросить Тони не уезжать, но это так, сентиментальность. Тони действительно украшал мое лето, как кекс на пустом столе. Но я устала от наших искусственных отношений, я устала играть…
- Куда-то собралась? – бабушка застала меня на крылечке завязывающей никак не поддающиеся чертовы шнурки на кроссовках…
- Провожаю Тони до станции, - порывисто срываю куртку с вешалки – может, еще успею ускользнуть…
- Не надо, -я не конфликтный человек, правда, мое эго не против посидеть с кляпом, но не в моменты, когда нежным-нежным голоском напевают запреты: я ведь чувствую готовность бабушки вступить со мной в давно назревающий спор отцов и детей о том, «что такое хорошо, и что такое плохо».
- Почему?
- Хватит, Елена, - рявкнула бабушка. Да начнется бой! Я один на один с закипевшем, брызжущем кипятком чайником. И поддержки мне не найти: дядя, наверное, уже спрятался где-нибудь, всем своим хулиганским сердцем болея за меня, но предпочитая наблюдать опасное зрелище с безопасного расстояния, уверена, дедушка составлял ему кампанию, а Тони… безуспешно пытался провалиться под землю, ссутулившись под градом презрительных, обвинительных, ненавистных взглядов. – Вешаешься на них, как… легкомысленная… вульгарная… - для меня это скорее комплименты, бабуля! - бегаешь за ними, как собачка… как это выглядит?..
- А мне на мнение окружающих плевать, - удается вставить в бурный водопад ее красноречия.
- Так нельзя, Елена, ты не на необитаемом острове, чтобы плевать на других. Я не разрешаю тебе никуда сегодня идти!
- Ты не можешь мне указывать, - злобно скалюсь: подростки не признают власти над собой, делая исключение только для тех, кто дает им деньги, то есть родителей.
- Я несу за тебя ответственность, Елена, и если я говорю, что ты никуда не пойдешь, то, черт побери, ты никуда не пойдешь! – а я не ожидала, что у бабушки может быть такой громкий, прямо-таки громовой голос. Ух… я стиснула зубы, чтобы удержать клокочущие в горле ядовитые грубые слова. В пылу ссоры какие-только ошибки не совершаются, и я не должна поддаваться очевидному порыву насолить бабушке через несчастного, просто оказавшегося не в том месте и не в то время Тони… но ух, как она боится нашего романа, как не хочет видеть Тони рядом со мной!
Сбегаю к моей молчаливой статуи и, обиженно надув губки, бубню:
- Спасибо тебе за поддержку, Тони, я знала, что могу на тебя рассчитывать, но, несмотря на твои старания, мне все-таки запретили покинуть будку… - он аккуратненько прикладывает палец к моим губам, который я бы сейчас с таким удовольствием цапнула!
- Я не хочу рассорить твою семью, Елена, мне важно мнение твоей бабушки обо мне, и без того крайне отрицательное, хоть я, кажется, ни в чем не провинился… - о да, ангел ты хренов, слова поперек моей старушке не сказал, а она все замахивается на тебя клюкой своей, подкаблучник ты, мямля, бесхарактерный, бесхребетный миротворец! – Тем более она беспокоится о тебе, моей Красавице, а ведь такую прекрасную принцессу надо оберегать, - я мушкетер, сколько раз нужно повторить, чтобы дошло: я мушкетер, тысяча чертей! – прощайте, миледи, - Тони поцеловал мою руку, пытаясь сделать это ну до тошноты романтичным. Ладно, с этим джентльменом сюси-пуси только и разводить…
- Елена, ну я же просила! - разносится визгливый, писклявый, как лай чихуахуа, крик Юлии. Кажется, чашка с пресловутым Гарри Поттером, прошедшая тяжкие испытания в посудомоечной машине, потому что я не хотела портить маникюр, и не выдержавшая их, обнаружена. Я крепче прижимаюсь к Рею, который, конечно, не преминул меня пожурить за такой нехороший поступок, но сейчас, перед лицом разъяренной Юлии, безоговорочно встал на мою защиту.
- Во-первых, что сделано то сделано, будет тебе новая чашка, ничем не хуже прежней, а может и получше, технологии ведь резво шагают вперед, - не бросал Рей попыток успокоить нашу подругу. – Во-вторых, не так уж и сложно было всполоснуть обожаемую чашку самой. Так что не закатывай истерик, Юлия, и начни раздачу обвинений с себя!
Я была ему так благодарна… совесть бы съела меня, обглодала косточки и смачно рыгнула, не вступись он, мой защитник, мой друг, мой любимый… я ведь не бессердечная скотина какая-нибудь, я ссутулилась под грузом вины…
- Я всегда буду на твоей стороне, Елена, чтобы ты ни натворила, потому что ты – часть меня, очень важная, очень дорогая, с которой у меня нет и не может быть никаких противоречий, - прошептал он, упираясь мне в щеку носом. И я быласчастлива…
20.07.13.
Солнечная Греция опять брызжет пенистым шампанским волн, послушным псом облизывает мои ступни, как будто прося прощения за то, что год назад разлучила меня с Реем… я гуляю с позвякивающим льдом кофе по шумным веселым улицам, пестрым, вкусным, музыкальным, вдыхая влажный соленый морской воздух, заглядываясь на сочные огненные апельсины и потрескивающую на плите кукурузу. И я чувствую себя такой… свободной. Как ветер над Темзой, как шалунишки-воробьи в зелени каштана. Я, черт побери, свободна, молода и прекрасна! И все проблемы, которые так и грозят к земле пригвоздить намертво, сама себе навыдумывала. Ну, например, Тони – объясниться с ним, попросить прощения, заигралась мол, дитятко еще несмышленое, глупое… я ведь не коварная интриганка – нет, не справиться мне с этой ролью, только маскирующей мои слабости вроде доброты, искренности, сердечности, но не убивающей их. София победила: я возвращаюсь той Еленой, которую уже и не ждали, Еленой, которую так любил Рей… нет, его имя больше не царапает колючками, не скребет, не бередит старую рану. Наверное, пришла пора его отпустить: прошлое не вернуть, как бы ни хотелось…
Итак, первым делом я решила наладить личную жизнь: лучше одной, чем абы с кем! Несмотря на прорывающийся как гнойный прыщ романтизм Тони, я не скатилась в мелодраматичность, не поддалась подленькому «а ведь приятно, когда превозносят, когда обожествляют, когда за тебя умрут», и затянула хорошо отрепетированный монолог из трех частей: восхваление имеющихся и не имеющихся достоинств Тони, коротенькое «извини, у нас ничего не получится» и в завершение «ты встретишь саму Афродиту», - когда… он меня поцеловал. Порывисто. Сухо. С привкусом отчаяния. Наверное, так целовались и на Титанике, когда его утягивало в ледяную воду… и я растерялась. Кажется, разум бахнул стопку абсента, иначе не объяснить его мгновенное исчезновение с рабочего места, вот же предатель: бросил в такой ответственный момент! Тони, кажется, ждал от меня реакции, но что мне сказать?Это было… отвратительно. И унизительно. И мерзко. Но бросить его прямо сейчас, сразу после поцелуя… не слишком ли жестоко?
- Спасибо, - выдавливаю из себя, клацнув зубами. Сама виновата, сама запустила этот сорняк и теперь придется помучиться, пока избавляюсь от него.
- Елена, я… - он опять потянулся ко мне уж не берусь судить с какими намерениями – я аж подпрыгнула, сохраняя между нами безопасную дистанцию. Еще раз Чудовище тронет не свою красавицу и получит по морде.
Кое-как отделавшись от растерянного Тони, я пришла домой, не хлопнув дверью, чего очень хотелось, не разрыдавшись, не ударив ни в чем неповинную, но всегда попадающуюся под руку стенку, бросила механическое «привет, мам, все хорошо» в кухню, и заперлась в ванной, где остервенело терла губы, пока на пальцах не заблестели капельки крови. Сползаю на излюбленный кафельный пол. Как же я ненавижу себя! Ненавижу! Я другая… я не эта омерзительная девушка в зеркале с гранатовыми губами, как будто только что испила чьей-то крови… с таким тусклым безжизненным загнанным взглядом…
Не-на-ви-жу!
Как мне избавиться от Тони? Я пыталась быть с ним друзьями – он слеп. Я пыталась говорить ему о дружбе – он глух. Что же делать, как не разбить его глупое сердце? Использовать Джереми, чье внимание, порой и правда излишнее, распаляет в моей статуи ревность?
«Елена, я с тобой, чтобы ты ни выбрала, - писала мне София. – Даже если меня нет рядом, я с тобой, понимаешь? Ты всегда в моих мыслях и сердце, я не отпускаю тебя ни на миг. И чтобы ни случилось, я всегда буду с тобой. Когда я закрываю глаза, то вижу твои, необыкновенные, радужные, то зеленоватые, то с голубизной, в которых столько силы, столько света…»
28.07.13.
Как приготовить салатик «расставание»? Берем обжаренное в масле ссор, ух как перченное личностными недостатками партнера «мы с тобой разные люди, прости, прощай, забудь», подсыпаем так и хрустящие на зубах сухарики недовольства, закидываем безвкусными листьями лирических отступлений и заливаем сопливо-слезливым майонезом. Добавим грустной, душе выворачивающей музыки, засохшую розу и дождь, под которым разбитому сердцу предстоит еще и вымокнуть для наиболее яркого осознания своей ничтожности и одиночества…
Мне никак не удавалось преподнести Тони этот салатик: то дядя появится как черт из табакерки, то на Тони обрушится нежданно-негаданно какое несчастье: то маму в больницу забрали и он, снова замкнутый, снова нелюдимый, подпускает к себе только меня, то он ведет меня в кафе, где сообщает об увольнении с виноватой улыбкой, но наотрез отказывается дать мне оплатить хоть часть внушительного счета, из-за чего я чувствую себя обязанной… наше общение превратилось в какой-то дешевый спектакль!
Я попрощалась с директором театра, объяснив, что мне комфортнее в зрительном зале, чем на сцене, Джульеттой, Еленой Троянской или кем-то еще. Наигралась, хватит.
В полночь я рассталась с Тони. В facebook. До чего дошел прогресс…
Мне давно надо кое-что тебе сказать, но не получается… Это очень важно…», - у быка уже рога оторвались, так долго я тянула.
«Подожди, ничего не пиши, я прошу тебя, давай завтра все обсудим, хорошо?» - он догадался, и теперь вертится как уж на сковородке!
«Это неправильно, Тони, я не хочу больше врать…», - и прежде чем он успевает меня отговорить, выкладываю с честностью мушкетера: не люблю, не любила и не буду любить. Но я любила Рея, любила, люблю и буду любить…
«Значит, бросаешь меня?»
«Не бросаю. Мы можем быть друзьями, если хочешь», - Рей обещал мне, обещал, что мы будем друзьями, что будем видеться по субботам в Макдональдсе за нашим любимым клубничным коктейлем, что будем часами болтать на наших качелях ни о чем, так беззаботно, так раскатисто смеясь, что вспугнем голубей… он обещал, но исчез, как только в трубке затихли прощальные гудки…
«Хорошо, Елена, я отпускаю тебя, чтобы ты развлекалась и наслаждалась, пока я займусь самосовершенствованием, потому что я хочу предложить тебе будущее, о котором ты можешь только мечтать, будущее, от которого не сможешь отказаться, будущее со мной, но не старым хреном, тащащим тебя на дно жизни, нет, будущее с мушкетером, с человеком, чьим смыслом жизни ты стала. Я никому не отдам тебя, Елена, уж извини».
Нет, я не испугалась, не посчитала Тони обезумевшим от любви маньяком. Я надеялась, что он отпустит меня, забудет, простит, и его не будут преследовать вездесущие, усевшие исказиться, но не чуть не утратившие яркости и силы воспоминания самого прекрасного, что было между нами…
29.06.13.
Тони, взбодрившийся после тяжелой ночи неизменным после попоек пивом – тяжелой для его печени, которой пришлось выдержать американские горки «от вина к коньяку и обратно», вовсе не собирался исчезнуть из моей жизни.
«Предлагаю вылазку в кино, на что-нибудь новомодное, бессмысленное и красивое!» - пишет Джереми в общий чат, и я ответила «да» вместо «нет». Просто «да» покороче… Тони отреагировал незамедлительно, как акула на кровь, как овчарка на вора.
«Елена, если не хочешь разногласий между старыми друзьями, пожалуйста, не раздразнивай мои оскорбленные чувства. Я настойчиво не рекомендую тебе хоть куда-то идти с Джереми, этим чертовым Казановой!» - как же я ненавижу, когда мне что-то запрещают! Пожалуй, любое предложение в повелительном наклонении с частичкой «не» имеет на меня обратный желаемому результат: «не делай» - лучшая мотивация. «Или я иду с вами, если тебе не удобно теперь отказываться», - добавляет Тони. Прием, Земля, мы расстались! Раздражает такая навязчивость, настырность, надоедливость!
«Джер, я была бы очень рада пойти с тобой только вдвоем», - пишу Джереми без опаски, ведь он только недавно заявил, что я для него – идеальный вариант, потому что красивая, так что хочется ухаживать, как за девушкой, но слишком маленькая, чтобы укладывать в постель. Я с радостью приняла его дружбу: он чем-то напоминал моего отца, веселого, незадачливого, эдакий Микки Маус, с которым сомнения, сожаления и тревогу испаряются, как лужица на солнцепеке.
И мы пошли вдвоем. Тони больше не появлялся в нашей компании.«Девчонку не поделили» - поползли слухи, явно плохо сказывающиеся на моей репутации. Но мне было плевать: я вышла из игры, пусть и испачкав пушистый хвостик, но вышла.
Желтые ромашки. Часть третья. Новая страница все т
© Copyright: Натали Беар, 2016
Свидетельство о публикации №216090701034
Свидетельство о публикации №216090701034
Рецензии