Любит - не любит – любит
Чтобы прогулять по заброшенной больнице, а заодно убедиться, что сердце крепкое, прямо-таки стальное, не застывает от страха, не покидает рабочее место, дезертируя в пятки, но исправно исполняет свои обязанности, мы собрали целую команду, в которой, конечно, роль лидера отводилась Юлии, роль телохранителей – двум бугаям, которые, правда, вряд ли пригодятся как в случае, если мы столкнемся с местными обитателями, явно не Шекспира обсуждать собирающимися, так и в стычке с полицией: или наркоманы пырнут их чем-нибудь, или менты утащат в отделение, - спасать наших же защитников придется нам самим! Роль лоха, на задницу которого приключения так и липнут – Фатиме, но ей же нужна нянька, чтобы дитятко в рот гадость не тащило, пальцы куда не надо не совало и вообще выбралось из больнички без дерматологических заболеваний. Эту роль повесили на меня, как на «светоча разума». А вот душой компании стал… Рей.
Я заметила его издалека. Я почувствовала его. Рей почти не изменился: чуть вытянулся, чуть сбросил в весе, сменил парфюм на более взрослый, резковатый для моего носа, но принятый безоговорочно как лучший, что я пробовала – это же парфюм Рея… нового Рей, мне еще не знакомого, с слегка выгоревшими на солнце волосами, парой морщинок между бровей, придающих лицу серьезности и усталости, сдержанной кривоватой улыбкой, вроде и искренней, а вроде и фальшивой, с взглядом тяжелым, задумчивым, печальным, но поблескивающим мной таким любимым огоньком доброты.
Рей… он сменил стиль одежды – цветастые веселые футболки и потрепанные, с такими забавными дырочками, в который я то и дело засовывала палец, бриджи сменились строгой классикой, - он избавился от вещей, носящих отпечаток «нас» - где рыжий плеер, мой подарок, которому ты не мог нарадоваться, ребенок, таская его всюду с собой? Я уверена, что и браслет, смастеренный мной из бисера, и магнит с Эйфелевой башней, и поваренную книгу, толстенную, с такими аппетитными картинками ужинов, что могли бы быть у нас, ты выкинул, в надежде, что воспоминания обо мне отправятся вместе с ним в мусор… ан нет, не выйдет, я же пробовала! Любовь убить нельзя.
- Привет, - я протягиваю своему самому страшному кошмару во плоти руку. Коснуться его нежной, теплой кожи, с запахом какого-нибудь фруктового лосьона…
- Привет, - получаю я механический ответ. Он смотрит на меня, но не видит! Неужели, он так сильно ненавидит меня, что ничуть не рад встрече после одного года трех месяцев и пяти дней разлуки, мучительной, томительной, с моими жалкими попытками возобновить общение? В любом случае, я ненавижу себя больше! Ведь я сама себя обманула. Я сама обманула его.
И что говорить? Просить прощения, жалостливо, слезливо, полагаясь на его доброе сердце? Выплевывать избитые клише, бормоча что-то о погоде и чае?
- Как жизнь? – Рей спросил как бы между прочим, из вежливости.
- Хо-ро-шо, - растягиваю я. Как же мне хочется… утащить тебя на качели, Рей, купить мороженого и болтать, болтать, болтать, но не о всякой всячине – о тебе, обо мне, о нас… - а у тебя?
- Нормально, - несмотря на сухость, даже резкость, одинаково не свойственные Рею, мне кажется, он хочет, чтобы я спросила еще что-нибудь… но что? Почему столько книжек о «пик-апе» и «постельных утехах», но ничего вроде «как завести разговор с бывшим» нет?
- Как твоя мама? – Кларисса брала меня с собой в магазины косметики, где не только проводила персональные уроки макияжа, превращая меня в очаровательную мадемуазель Уорнер, с клубничными сладкими губками-бантиком, ограненными подводкой и тенями глазами, не океанами, а болотами – зелеными, тягучими, засасывающими, но и советовалась со мной, как с подругой, в вопросе очень важном – какую тушь выбрать. С ней я попала и в фешенебельный магазин мебели, где мы промаялись весь день, пересмотрев столько кухонных тумб, что они не преминули посетить меня той же ночью в кошмаре. Кларисса была бы идеальной свекровью…
- У нее все хорошо. Она тоже о тебе спрашивает.
- И что спрашивает? – мне вдруг стало очень тоскливо. Пока я как брошенная собака сидела у его подъезда, мое имя, будь оно проклято, произносилось в его доме, меня вспоминали, может, даже, не плохим словом?..
- У тебя сейчас новое увлечение? – проигнорировал Рей мой вопрос. – Как его зовут… Юлия говорила, но я никак не могу запомнить…
- Константин, - подсказываю, едва сдерживаясь, чтобы не прибить болтливую подругу сейчас же. Ну что за трепло? Если я когда и надеялась, что у него получится потеснить Рея в моей голове, то теперь, едва завидев призрак прошлого, не бодро, не вприпрыжку, но уверенно шагающий ко мне навстречу, без улыбки, без сияния в глазах, но с холодной решительностью, я поняла: глупо было считать, что какой-то парень с обалденным торсом справится с такой, наверное, никому непосильной задачей.
Но это не была новая версия «сезона охоты». Я отнюдь не собиралась пополнить и без того растущий список «разбитых сердец или тех, кому не повезло встретить Елену Уорнер». Я просто не хотела быть одна. Я боюсь этого: пустоты, тишины… мне очень нужно обычное «доброй ночи» от того, кто любит меня, и от того, кого люблю я. Но я одна. И вокруг нет ничего. Остается только надеяться, что Земля смилостивиться, закрутиться против своей оси и время повернется вспять. Мне бы только один шанс все изменить!
- Да, точно, - уныло соглашается Рей. – Мне это имя не нравится.
- Мне тоже… - пожалуйста, не будь со мной таким чужим! Помнишь, как мы смотрели в звездное июльское небо, чернильно-черное, шоколадное, с капельками-звездочками, ты помнишь? Мы же видели одно будущее, одно на двоих. И мне плевать, круассаны или жареный бекон на завтрак, вечно ли зеленые каштаны или хрустящий хрустальный хрупкий снежок за окном – рядом с тобой я везде найду дом, слышишь? Тебе нравилось то, что нравилось мне… а мне нравилось то, что нравилось тебе… Как же я могла так обидеть тебя?..
- И как у тебя с Константином? – он хотел бы звучать равнодушным, «не при делах», но я слишком хорошо знаю его голос, чтобы различить в нем дрожь, не от напряжения, а от негодования. Неужели ты злишься, представляя свою девочку с другим?
- Мы… - я уже подумывала о необходимости разбежаться – кого обманывать, мне тягостно общение с Константином, я сознательно ищу недостатки в нем, вгрызаюсь в них и рву наши и без того потрескивающие отношения. Если Константин ошибался, я с готовностью закатывала истерику, да такую, что впору меня прозвать сумасшедшей и держаться подальше: если он, напуганный моим откровенно странным поведением, начинал розовые сюсюканья, я была равнодушной стервой, которой место на инквизиторском костре! Как Константин выдерживал меня, я не представляла: такую капризную и неадекватную версию Елены Уорнер с переменчивым как у беременной настроением, с придирками, наскоро слепленными из воздуха, с абсолютным равнодушием к своему парню и непомерным аппетитом к ласкам других, я бы придушила собственноручно, а этот влюбленный дурачок таскал мне цветы и выпечку из моей любимой французской пекарни! Может, он мазохист? Я ведь даже изменила ему… целовалась с парнем Юлии, причем по ее настоянию: мне хотелось какой-нибудь интрижки на стороне, а Юлии – посмотреть, как развились мои навыки с тех пор, как она научила меня языку любви.
- Ты не выглядишь счастливой, - бурчит Рей.
- А что у тебя… на любовном фронте? – спрашивая неуклюже, разве что пальцы не скрещивая: только бы он не расплылся в кошачьей самодовольной улыбке, только бы он не был таким же легкомысленным,непостоянным и ветреным, как я…
- Отходил от расставания с тобой, Елена, - вздрагиваю – как он произнес мое имя! Смесь обиды, пустившей корни ох как глубоко, и злобы, рожденной ею. – Боюсь, мне не понять этой штуки – Любовь, - кривит усмешка его губы. – Где я ошибся, Елена, чем не устроил твое жестокое сердце? Я задаривал тебя игрушками, цветами, конфетами, как сумасшедший выискивая, чем бы еще тебя порадовать, Снежная Королева, чем бы удивить. Я был готов на все ради тебя! Какой же идиот влюбленный, да? Какой наивный ребенок, полюбивший, поверивший… тьфу! – сорвался Рей, покраснев, задрожав и… сжав кулаки. Мне вдруг стало страшно: так побелели костяшки его пальцев, так вздулись вены – неужели он готов меня ударить? Мой Рей, милый, нежный, добрый Рей… с каким бы удовольствием он бы отвесил мне пощечину, размашистую, хлесткую, унизительную! Кажется, он сам испугался таких мыслей, отступил, опустил голову, как будто устал, как будто сдался, сделал вдох поглубже. – Извини, я… очень часто представлял, как мы встретимся, что скажем друг другу, но сейчас… Юлия предупредила меня, что ты будешь… я избегал тебя… ты мне писала… пыталась как-то возобновить общение… но я не мог… одно воспоминание… какая-нибудь секундная вспышка воспоминания о тебе, о нас… я так надеялся, что если оборвать любые связи с тобой, я забуду… но я этого не хотел, в этом проблема, я не хочу забывать тебя, Елена… и я ненавижу тебя… просто потому что, может быть, я все еще люблю тебя… как друга, конечно, но как друга очень важного… очень дорогого… - я бы перебила его, еще в самом начале, я ведь знала, что он собирается сказать, но меня парализовала... боль, вибрирующая по телу, щиплющая в глазах и собирающаяся испортить мой макияж. Мне бы сейчас домой, скорей к себе в комнату, сесть на пол прежде, чем бессильно упаду туда, сломленная судорогами боли, свернуться клубочком и плакать, плакать, плакать, пока боль не вытечет из меня до последней слезинки! Но мы топчемся на перекрестке, Юлия уже извелась от нетерпения, Фатима складывает домик из выкуренных сигарет, парни обсуждают, как пролезть в больницу, кто первый-отважный, а кто последний-осторожный.
И тут я замечаю, что все уставились на меня, корме Рея, портящего свою наверняка очень дорогую обувь, ковыряя землю, сосредоточенно, словно геометрическую задачу решая. Черт, я должна что-то ответить ему на эту проникновенную, чертовски приятную и чертовски же путанную триаду! Но что сказать? Рей, весь этот год ты был со мной, не прошло ни дня, чтобы я не вспомнила тебя. И если раньше я смотрела на солнышко, пирожок с золотистой корочкой, и думала о тебе, ведь ты любишь этот летний вкусный цвет, то теперь я вспоминаю, что ты любишь желтый цвет – и смотрю на Солнце, эдакий одуванчик.
- Будем друзьями, - шепчу я, чтобы любопытствующий непрошенный суд присяжных во главе с Юлией не слышал. – Мне тебя тоже очень не хватало, - он порывисто обнимает меня, да так крепко, что у меня выбивает воздух из легких. Уж не надумал он мне кости сломать? Но аромат его кожи, этот родной, сохраненный в памяти лучше всякой таблицы умножения, кружит мне голову, прикосновение к его шелковистым, пахнущим пеной для ванны волосам наяву, а не во сне, выбрасывает меня с планеты Земля в космос, куда-то ближе к Венере, а губы, как будто случайно упершиеся мне в плечо, намного вкуснее торта три шоколада!
Прошлое нельзя вернуть, скажите вы. Ну, конечно, же можно!
…
Не помню, как мы лазили по заброшенной больнице, напоминая насекомых, на тоненьких подрагивающих ножках, жужжащих какие-то страшные истории, прощупывающих дорогу палочками-усиками, гиен, так и тянущихся к местам где потемнее, где погрязнее, визжащих от пропитавшихся грязью находок вроде прошлогодней газеты или потрескавшейся пуговки, Фатима еще умудрялась эту гадость себе в карманы тащить, как ребенок!
Не помню, как мы улепетывали, врываясь в кустарник, перескакивая овраги и одним прыжком перескочив через калитку – мы наткнулись на притон наркоманов, витающих, к счастью, достаточно далеко от Земли грешной, чтобы шприцами, разбросанными всюду и лопающимися под нашими ногами, потыкать незваных гостей. Но эти существа, иссушенные скелеты со старческой морщинистой кожей, нас бы не напугали – лежат себе, уставились в потолок и улыбаются беззубыми улыбками, щурятся погасшими, затуманенными глазами, - а вот свисток сторожа очень даже мотивировал нас убираться куда подальше.
Не помню, как плюхнулась на качели, растрепанная, драная кошка, с колючками, запутавшимися в волосах, свежими напекающими царапинами на щеке, пыхтящая, как скорый поезд, вцепившаяся в зудящую коленку, хорошенько приложенную во время делания деру к предмету столь же тяжелому и тупому, что и моя башка. Нет, к черту энтузиастку-Юлию, загоревшуюся от адреналина как лампочка от батареек, к черту чокнутую Фатиму, утащившую из больницы шприцы не очень-то хочу знать с какой целью. Закуриваю. Руки у меня трясутся как у алкоголика, и огонек зажигалки так издевательски убегает от сигареты. Меня трясет. Вдох-выдох. Затяжка-затяжка.
Телефон визжит в кармане. Рей? И сердце замирает, как собачка, услышав долгожданный звон ключей возвращающегося хозяина. Нет, Константин. Собачка понимает: пришли соседи, и опять опускается на коврик, носом к двери: ну хозяин то, хозяин точно скоро придет!
- Ну привет, - протягиваю. – что надо?
- Я тут к твоему дому подхожу, - мурлыкает он. Я аж сигаретой подавилась. Ну что за тяга к сюрпризам?! – У меня три шарика мороженого, как ты любишь, шоколадный, апельсиновый… - а эта зараза меня хорошо изучила! – Ты где? – я улетела на Марс, прости-извини, вернусь в следующей жизни, бай-бай!
- Во дворе, - отряхиваю извазюканную, как будто я побывала на стройке, футболку, идеальную для «двадцать дней после зомби апокалипсиса». Может, не юлить, а вывалить на этот ходячий приынцип правду, горькую, как сок кактуса? Я курю, и мне это нравится. Я флиртую, не брезгуя и шакалами, рассыпающимися серебряным дождем комплиментов, но заглядываясь только на львов, гордых и, кажется, неприступных, но на практике ручных и безобидных. Я плевать хотела на правила, придуманные только для того, чтобы их нарушать, и, кстати, только сегодня плюнуло в лицо достопочтимому закону. Думаю, Константин не поверит своим отвисающим по мере моего повествования ушам, а потом, поправив свой галстук, объявит о расставании, официально-официозно, и уйдет, считая себя победителем. Ну и поздравляю! В любви победившему достается смерть!
Но я промолчала. Позволила обнимать себя, целовать, кормить, как ребенка, с ложечки мороженым. Почему? Из-за зловещего голоса папы: «в одну реку два раза не войдешь!». За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, это правда, безусловно, но что если один уже сидит себе смирно в клетке? Не выкидывают комод, прежде не купив ему замену. Не прыгают без страховки.
- А что если Рей просто хочет отомстить? – София перепугалась нежданным-негаданным вестям. – Елена, - она дернула меня за рукав, призывая к серьезности, - это не шутки какие! Елена! – я витала слишком далеко в мечтах: все-таки двухкомнатная квартира в Париже, все-таки английские завтраки, ведь Рей их обожает, и розы на балкончике, за которыми мне ухаживать, пока любимый на работе… а еще два карапуза, с его медовыми очаровательными глазками, с его мягкими, как шерстка котенка, волосами цвета каштана. – Я не верю ему, Елена, послушай! – София беспомощно вздыхала. Ну как докричаться до подруги? – Будь осторожна, хорошо? Не спеши, не теряй голову! - а вечером мы, уложив деток, откроем бутылку бургундского, терьер будет посапывать на подушечке, и под французские романсы Рей закружит меня в вальсе…
…
- Может быть, фестиваль мороженого?
- Мне казалось, ты следишь за фигурой.
- Звучит как оскорбление, - хмурюсь. На прошлой неделе Рей с энтузиазмом посетил фабрику шоколада, да, да, я наводила справки, а теперь нос воротит от безобидного мороженого! Такое чувство, что мне одной хочется куда-то выбраться, и чтобы без вездесущей, везделезущей Юлии и стада ее поклонников, а вдвоем… да еще его комплименты, которые он лучше держал бы при себе. Ну скажите, вам понравится, если ваши волосы сравнят с соломой? А глаза – со сроком годности молока? Лучше уж что-нибудь до смерти избитое…
- Ты просто похудела… очень… я и думал, на строгой диете, спортом ведь не занимаешься, иначе бы кроме костей были мышцы, - бубнил Рей, швыряя остренькие камушки в мое незащищенное глупое сердце.
«Какая же тварь!» - воскликнет София, милая София, из уст которой такие словечки – навес золота, когда я, всхлипывая, расскажу об этом разговоре, не приведшему ни к чему: музеи – скучно, кино – банально, велосипеды, на которых вовсю разъезжают по лужам, – рано, оранжереи, где как раз распустилась сакура, – поздно, парки, да хотя бы тот, что прямо под его вечно зашторенными окнами – далеко! «Ему плевать на тебя», - не спешила приободрить меня, подавленную, раздавленную, София. «Он тебя не любит!».
И пусть, зато я люблю его! Мне достаточно одного взгляда этих пропитанных добротой, как брауни – шоколадом, заражающих хорошим настроением, как птицы – гриппом, брызжущих радостью, как хорошенько взболтанная бутылка пепси, медовых глаз, чтобы затрещать крылышками и махнуть на седьмое небо… мне достаточно одного обращения ко мне по имени, чтобы целый день вспоминать певучесть, тягучесть, как у шоколадной нуги, его голоса… «Елена»… и я выдрессированной собачкой встаю на задние лапки, преданно заглядывая в рот хозяину.
- Елена, ты же так рвалась на улицу, к вечерней прохладе, к собачникам, как раз повылезавшим, - приговаривает Рей, наматывая мне на шею шарф. Интересно, он бы придушил меня, подвернись удачный случай? Ему ведь хочется, я точно вижу в этих расширенных зрачках, как же ему хочется, затянуть потуже, чтобы я закашлялась и судорожно развязала узел. И я не злюсь, я понимаю: ему хочется отомстить, ведь я причинила ему боль, забила осиновый кол в сердце, и пусть Рей не вампир – для него это тоже смертельно… - Возьми мне чипсов, помнишь же, какие мне нравятся? – он сует мне небрежно смятую купюру. И выставляет за дверь. Одну. Ведь в холодный мартовский вечер никто не вылезет по доброй воле на улицу в дождевых разводах, с так и норовящим подарить ангину ветром. Никто, кроме меня, очень нуждающейся в отрезвляющей ледяной пощечине природы и тошнотворной, но просто необходимой затяжки, иначе мои нервы сдадут, халк вырвется на свободу, и крушить-ломать!
Почему Рей такой далекий и чужой, как Африка?! Почему относится ко мне, как к прокисшему молоку? Давится, плюется, зеленеет…
- Елена, попробуй, - зовет Рей, в фартучке с подсолнухами, с беленьким колпачком повара, расхаживая по кухне и не подпуская никого к своему шедевру кулинарии, пахнущему ну просто изумительно. Разумеется, я и только я – главный дегустатор и критик. Мне право первого укуса. Мне самые сливки. Я нетерпеливо ерзаю на стуле, пока Рей сооружает в тарелке башенку спагетти карбонара и бухает сыра, моего любимого, пармезана… будь я бульдогом, вся бы кухня блестела от моих слюнок! – не торопись, пожалуйста, горячо, - заботливо предупреждает он.
- Вкуснятина! – выношу вердикт, причмокивая масляными губами. Запомните, путь к сердцу сильной и независимой женщины лежит через желудок!
- Ты поросенок, Елена, - шепчет Рей, когда изворотливая спагетти шмякается на скатерть, образуя солнышко из золотистых брызг. Ух, Юлия увидит – крика будет, как если б чупакабра из-под стола вылезла. – Немного попроказничаем, - он водружает вазу с засохшими розами на это пятнышко. – Теперь мы соучастники, - заявляет Рей, подмигивая. И я понимаю, что ему не плевать на меня с Эвереста, не чхать ни с какой колокольни. Он защищает, как и в старые добрые. Он помогает, как и в старые добрые. И в этом преступлении только он и я, только мы вдвоем, как в старые добрые…
…
Я кидаюсь на моего мишку гризли, обезьянкой повисаю на нем, держусь крепко-крепко, так что Рею приходится изрядно потрудиться, чтобы скинуть меня на пружинящий диван и завалиться следом, придавливая меня своими пятью лишними килограммами. Верчусь-кручусь, извиваюсь ужом, ползу змейкой, кусаюсь львицей, рычу тигрицей – мой гризли любуется своей добычей, еще попыхивающей, еще борющейся. Он наклоняется ко мне…
- За окном уже ночь, Елена, - я с таким трудом сдерживаюсь, чтобы не впиться в его пухлые губки, Боже, как же я люблю эти ангельские сладкие губки, которые помнит каждый сантиметр моей кожи! – Видимо, ты задержишься у Юлии до утра, - шепчет мой личный сорт героина, и у меня голова кружится, то ли от недостатка кислорода, я ведь забыла, как дышать, то ли от перевозбуждения, я ведь пульсирую, дрожу, трясусь, но не от холода, определенно, не от холода. – Хочешь, я останусь с тобой? – его губы слегка касаются моей щеки… ух, крыша улетела с такой скоростью, что сейчас, должно быть, совершает приземление на Марс.
Да! Да! Да! Ночь в его объятиях, ночь не без желанно-случайных поцелуев, неловкостей, перерастающих в ловкости… «и эти шалости при живом-то парне!» - забурчала совесть. Константин… я могу как бы между прочим брякнуть, что мы расстались, что между нами ничегошеньки и не было, но я не могу врать Рею. И не хочу. Крепкие отношения на лжи не построишь, а еще разок выползать из-под обломков чумовой любви – ну уж спасибо, лучше огребите меня заживо! И почему я слушаю Софию? Разве не могла и она разок ошибиться? Рей любит меня. И я люблю его. И поэтому…
- Не сегодня, - я расстанусь с Константином, и тогда… кофе из Старбакса по утрам, как мы и мечтали, двое детишек, наши веселые одуванчики, вечера в парке, на щекотливой травке, и чтобы кругом ромашки-ромашки-ромашки, и мы засматриваемся в наше черничное небо…
- И что это было? – подскакиваю от неожиданности, да так, что немедленно отправляюсь в нокаут: ну из тех я людей, что врежутся в стену, даже если стены-то и нет. Итак, поздоровавшись с изголовьем кровати, получив подзатыльник от прикроватной лампы, и закончив неуклюжий полет на полу, я рассчитываю, что Юлия сжалится и спустится с визгливых, чем-то напоминающих бензопилу, ноток, но не тут-то было! – Какого черта, Елена? Что ты, мать твою, вытворяешь?
- О чем ты? – потираю я ушибленную головушку.
- А ты угадай! Ты и Рей, конечно! – интересно, почему она злится? Мы снова вместе, мы снова обрели друг друга, разве не замечательно? Такой красивый хэппи енд… - Елена! – ух, я опять улетела в свои фантазии, где мы с Реем уже носим обручальные кольца… - Елена! Послушай, ты ведь мой лучший друг, - Юлия плюхнулась рядом со мной, превратившись из активно нападающего прокурора в задушевного психолога, которому так и тянет вывернуть подноготную. Ну уж нет, дорогуша, я помню, какой у тебя шустрый язычок, сдашь и не заметишь! – И я хочу, чтобы ты была счастлива, но… пойми, Рей уже не тот, кого ты хочешь в нем видеть. Он стал скептиком. Циником, эгоистом… а как иначе? Ты растоптала его Любовь, прошлась по ней асфальтоукладчиком! А что говорится о разбитых чашках? Не склеишь! О каких отношениях может идти речь? Елена, черт, ты что, плачешь? – о, Юлия, неужели ты соблаговолила заметить, что я предаюсь этой жалкой слабости? Но ничего, я уже успокаиваюсь. Вдох-выдох. И я в порядке. Еще бы пару затяжек… - Я могу и ошибаться, я, наверное, параноик, просто… у каждого есть свои любимые грабли, на которые наступаешь, наступаешь, наступаешь… зарабатываешь сотрясение мозга и сдаешься, но все равно они любимые, - кажется, я догадываюсь, о ком речь: однажды и Юлии не повезло влюбиться, да как назло в того единственного и неповторимого парня, который не отвечал взаимностью. Что за издевательство, в самом деле, почему нельзя серьезнее относиться к своей работе, а, Купидон? – Вы были такой красивой парой… как Сид и Нэнси… я даже завидовала… слушай, Рей хочет тебя вернуть. Я поэтому и раскричалась, ведь у тебя есть парень, и ты ведешь какую-то свою игру, а мне ничего не говоришь, хоть я вроде никогда не играла роль бревна в колесе, напротив, помогала, ну да ладно, хочешь секретничать – пожалуйста, но Рей мой близкий друг, которого я не хочу снова отговаривать от прыжка с девятого этажа…
- Он хочет меня вернуть?
- Да, он сейчас в тупике, потому что и игнорировать твое присутствие не может, и еще раз довериться тебе не готов. Но он хочет вернуть тебя. И если ты тоже этого хочешь, то… - Юлия разводит руками. – Глупо бороться с ветряными мельницами и стрелами Амура, вот что я скажу. Он другой, Елена, совершенно другой человек, но все так же любит тебя.
…
- Могу я задать очень личный вопрос, - Лили чуть не откусила карандаш, который вместо гранита науки усердно грызла вот уже второй час. Ее и без того огромные глазищи расширились от удивления: блудная овца возвращается или Елена Уорнер вспомнила о существовании сестренки, пусть и не сумасшедшей, как Юлия, и не божьем одуванчике, как София, но зато с мозгами не подпорченными ни крепкой выпивкой, ни религией. Да, давненько бы не болтали… мирно сосуществуем как безвредные молекулы в пробирке. Почему? Насколько мы похожи внешне, так что отдельные личности умудряются сравнивать нас с близнецами, настолько мы разные внутри. Моя некоммуникабельная, непонятная, одиночка-сестра со взглядом то ли раздражения, ибо бесят Ее Величество такие никчемные разнузданные развратные выпивалы-извращенцы, как я, то ли осуждения, ибо грешим мы и не соблюдаем чистоту духовную (под «мы» подразумевается целое поколение, у которого сигарета вместо авторучки, секс – приятное времяпрепровождение, Любовь – серьезная болезнь, от которой лечит алкоголизм). И я, комфортно устроившаяся на вакантном местечке «высоконравственного до третей кружки», с длиннющим списком друзей, так что на свадьбу можно разориться, и взглядом слегка рассредоточенным, с искорками озорства, который прозвали «солнечным» или «радужным». Поэтому мои попытки вписать сестру, казалось бы, кровиночку, в список лучших друзей, наталкиваясь на ее хмурость, неприветливость и замкнутость, разбивались в дребезги. И я смирилась, привыкнув к ее вечно строго закрытой двери, в которую и постучаться-то страшно, раздельным завтракам, куда мне конкурировать с телевизором, и сведению общения к «утречка доброго» и «ты жива моя старушка? Ну и славно». Но сегодня я очень нуждалась в ее исключительно трезвом, непредвзятом взгляде на мир.
- Попробуй, - протянула Лили, уставляя на меня свои глаза, и я до конца нашего разговора не могла отделаться от пренеприятнейшего, прямо-таки мерзкого чувства, будто она – следователь, я – убийца, еще, правда, никого не убивший, но уже собирающийся, и топорик вроде как под пальто припрятавший. Ее цель – спасти меня. Моя – погибнуть смертью не очень-то храброй.
- Мне нужен совет, мнение со стороны. Понимаешь…
- Не очень, - бурчит сестренка, боязливо поглядывая на вазу, слишком уж близко стоящую ко мне, так размахивающей руками, словно я собираюсь взлететь.
- Константин или Рей? – после целой ночи аналитической работы, в которой я, кстати, ничегошеньки не смыслю, не стоило и пытаться выглядеть «в порядке». Нет, я с ума схожу от неизвестности, от скольжения по краю пропасти, в которой толи термальные источники, толи острые шпили…
- Странный вопрос, - Лили, впрочем, удивилась бы куда больше, поступи от меня вопрос нормальный.
- Кого выбрать: Константина или Рея?
- А ты в магазине? – Лили верила в возвышенные великие чувства, раз и навсегда поселяющиеся в душе человеческой и уже не выводимые из нее ничем, кроме смерти, то есть похуже тараканов. Мои любовные похождения, вызывающие у кого-то зависть – посмотри, какая популярная стерва! – или уважение – ух, красотка, еще одного охмурила! – в моей сестренке будили отвращение: как так, есть же принц на белоснежной яхте, который однажды пришвартуется у наших окон и заберет свою принцессу в зеленоватую сказку.
- Это серьезно, Лили, с кем мне встречаться? – у моей сестры очень любопытное лицо, как если бы ей сообщили, что это Солнце вертится вокруг Земли, а не наоборот.
- Мне что, за тебя решать?
- Я советуюсь, - у меня сейчас очень противоречивое настроение: то ли придушить эту умницу и потом избавляться от трупа, то ли расплакаться и потом избавляться от слухов вроде: «а Елена не такая уж и железная леди, вон, в соплях приползла к сестре жаловаться». Вдох-выдох. Вот бы закурить…
- А Рей-то откуда замаячил в списке твоих жертв? – да с него этот список и начался! Если бы не лютая стужа той зимой, а хотя бы на пару градусов повыше и без ветра, если бы не надоедливая Юлия, так и лезущая куда не просят, если бы не мама, тыкающая мне в недостатки Рея, может, и не первого красавца, может и не красавца вовсе, но зато с таким добрым, огромным, любящим меня сердцем…
- Он мне нравится.
- И Константин тоже нравится? Какая ты любвеобильная, прям как наш папа! – хоть Йен и прослыл за Казанову, к довольной сытой кошачье роже которого так и просится сковородка какой-нибудь сердобольной мамаши, он уважал девушек, которые пускали его под юбочку, так что сразу под две не залезал никогда… как же ему удавалось выбрать, если, например, повиливали задом две близняшки?
- Я к нему привыкла…
- Ну тогда и выбирай Константина, - как у нее просто выходит! Да, мне приятно знать, что есть где-то в этом большом городе парень, который думает обо мне перед сном, беспокоится, заботится, переживает… но что если я плевать хотела на него, если мне даром не нужны его «сюси-пуси, котик-зайчик, мяу-мяу, мур-мур-мур»?!
- Нет, я не хочу!
- Тогда зачем спрашиваешь, если сама уже все решила? Давай, скажи, что ты хочешь услышать?
Что Рей любит меня, что прошлое вернуть может и можно, но не нужно, что наше завтра есть, и мой страх понятен, так же, наверное, чувствуют себя перед вручением Оскара, страх оправдан, ведь близятся перемены, желанные, долгожданные…
- Спасибо! – я заключаю Лили в объятия, тесные, душные, тяжелые.
- Отпусти не медленно, или больше никакой бесплатной психотерапии, - кряхтит сестра, высвобождаясь и отряхиваясь. Интересно, как с ней уживется хоть какой-нибудь парень, если пальцем тронуть нельзя? Впрочем, у нашей принцессы бывают настроение для обнимашек-целовашек. Пару раз в год. По праздникам.
…
- Допустим, слышишь, только допустим, что Рей любит тебя искренне, - София швырнула в голубей еще горсть крупы, которую эти ненасытные твари мгновенно сожрали, кудахча как курочки на ферме. София часто подкармливала бездомных животных, и все бы ничего, если бы ни приговорки с религиозным душком. Как бы ни пыталась я проявлять политкорректность или терпимость, новости об из ума выживших религиозных фанатиках, терроризирующих нормальных, вроде меня и Юлии, нет-нет, а настраивали меня против той, кто по пять раз в день обращался к Богу, допустившему столько оплошностей при создании мира. Я любила Софию, правда, всем своим сердцем, но как не замечать ее презрения к жареным свиным ребрышкам, которые я обожаю, как не смутиться, когда рядом с ней, целомудренной, высоконравственной зазнобой, проходит Юлия, чаровница в корсете с алой розой на корсаже, соблазнительница в мини юбке, под которую и мне не терпится залезть, не то что пускающим слюнки всем окружающим нас особям мужского пола. Ведь будь у меня такая фигура, я бы уж точно не залезала в невзрачные джинсы и кофты – то, что ежедневно болтается на худющей Софии… - ты-то сама уверена, что это не очередная жертва? Что твой интерес к нему чем-то отличается от того, что испытывает охотник перед хищником, однажды ускользнувшим из его сетей, да в придачу и хорошенько цапнувшим его?
- Он притягивает меня, как кота – сливочки, как пчелок – мед…
- Если ты с желанием набить живот чем-нибудь вкусненьким, сравниваешь Любовь, то и говорить здесь не о чем, - нет, София не проявляет агрессии или злобы – Боже упаси! – она просто грустит, может, зачитывая молитву за упокой моей грешной души. – Но если Рей тебе нужен, как чипсы, то давай сходим в магазин, я сама куплю тебе их, но после мы забудем об этом недоразумении и ты прекратишь игнорировать Константина, между прочим, любящего тебя по-настоящему, в ином случае я не представляю, как он терпит тебя.
- Я не вижу с ним будущее, Софи. Кто будет брыкаться, если его подхватывают на руки и несут в ресторан, да ни какой-нибудь, а с французской кухней, потому что этому кому-нибудь нравится французская кухня, кто будет препираться, если ему предлагают Любовь бескорыстную, чистую, красивую, но временную, потому что однажды появится человек, одной улыбки которого будет достаточно, чтобы сделать тебя счастливой, с которым и в шалаше рай, но в шалаш он тебя не потащит, разве что на Мальдивы, где под шелест волн…
- Хватит, - да уж, с кем это я надумала фантазировать свои ночные развлечения, с монашкой? – Я волнуюсь за тебя, Елена, потому что… предчувствие у меня недоброе, как будто Тот, в кого ты не веришь, но кто верит в тебя, пытается уберечь тебя от ошибки… - невольно закатываю глаза, рефлекторно: ну вот, опять она приплела своего Бога, везде-то ему место находится! – Знаешь, Елена, невозможно спасти того, кто сам хочет погибнуть, так что… черт с тобой! Это только твоя жизнь и только тебе ее портить! Но ты моя подруга, и я волнуюсь за тебя, поэтому лучше больше не поднимать эту скользкую, как сгнивший кленовый лист, тему, если не хочешь очередных нравоучений, от которых так и тянет зевнуть, да?
…
Опустевшая бутылка фанты плохо крутилась на кафеле. Юлия, однако, проявляла упорство, которого ей так не хватало на школьном поприще. Фатима бренчала что-то тоскливое на гитаре, от чего очень хотелось повеситься: ее бросила девушка. Да, Фатима перешла в цветастую команду, сразу после крайне неудачного расставания с парнем, в котором фигурировали и наркотики, и попытки совершить полет с двадцатого этажа, и исчезновение на неделю, после чего мозги вернулись, хорошенько промытые и подпорченные, но хоть какие-то. Где она провела эту неделю, никто не знал. Ходили разные слухи, от вполне безобидных: ушла в долгосрочный запой с парой друзей-алкоголиков, и куда точно не собиралась возвращаться, так это к маме, которой после всех натворенных глупостей и показаться-то стыдно, но совесть ли замучила, деньги ли закончились, а пришлось приползти домой, - до вполне подходящих на роль «страшилок на ночь», которые, кстати, сама Фатима мастерица рассказывать: попала в дурную компанию, где накачали амфетамином, чтобы ноги раздвигала и молчала, а, наигравшись вдоволь, выбросили на улицу, откуда она и приползла домой. Девушка у Фатимы была очаровательной малолеткой, и каждый раз укладывая ее в постель, наша подруга очень отчетливо припоминала, какие именно законы она нарушает, и все-таки плевать хотела на законодательство и правила в целом. И Фатима полюбила этого маленького сученыша, успев построить целый город надежд, который и рухнул благополучно, когда девчонка познакомилась с таким понятием как «мужское достоинство» и предпочла настоящий член имитации.
Бутылочка указывает на Фатиму и Стефанию, новую знакомую Юлии, которая и потащила нас играть в эту не очень-то интеллектуальную игру на не очень-то нежный майский ветер. Ее тоже бросили. Тоже предпочтя кого-то более длинноногого и блондинистого. Поэтому требовалась текила, три подруги, и какая-нибудь пошловатая игра.
- Стоп! – раздается крик Рея, когда Юлия тянется ко мне, причмокивая своими губками. – Елена, что тут происходит? – мой мишка представлял очень забавное зрелище, пока торопился к нам, размахивая руками, и очень грозное, когда навис над нами, нахмурившись, надувшись и раскрасневшись. Интересно, если бы я застала Рея за подобным занятием, я бы ограничилась тем, что поубивала бы всех участников, или еще и его бы укокошила? Он хватает меня, оттаскивает в сторону и прижимает к стене. – Я не хочу, чтобы ты целовалась, с кем попало. Я не хочу, чтобы ты целовалась хоть с кем-то, кроме меня, - и прежде, чем я успеваю удивиться или обрадоваться такому заявлению, прежде чем Юлия, приготовившаяся возмущаться, сказала хоть слово, он… поцеловал меня. Получилось горячо, жарко, жгуче, огненно, страстно и немного торопливо. Я прижалась к нему, на грани реальности, на грани сознания, на грани счастья. Я покусывала его сочную влажную губу, его язык постучался в мою зубчатую дверь и я его впустила… ух, я бы упала, но он держал меня крепко, чуть ли не до боли, но я хотела большего, я хотела продолжения. О, Рей, окажись мы сейчас вдвоем, и окажись рядом хоть какая-нибудь поверхность поприятнее, чем этот холодный кафель… что бы я с тобой сделала, Рей, как бы набросилась на тебя, срывая чертову одежду, посыпая поцелуями каждый сантиметр твой бархатистой кожи, такой теплой, с запахом рождественских маффинов.
- Дорогие мои, - прокашлявшись, заводит Юлия, - властью данной мне, я торжественно объявляю, что вы снова встречаетесь, с чем и поздравляю вас!
- Я люблю тебя, - шепчу, как только он отрывается от меня, и заглядываю в его медовые глазки… и мне становится страшно, так что вспорхнувшие бабочки падают к земле: в них ни лучика счастья, ни искорки радости, только печаль, тягучая, горькая, цвета Марианской впадины и ее же глубины…
…
«Привет. Извини меня, ты хороший парень, правда, ты замечательный, но мы с тобой слишком разные. Я желаю тебе удачи во всем, особенно на личном фронте, и прошу не портить наши отношения надоеданиями и напоминанием о себе. Спасибо».
Как-то так я отделалась от Константина в тот же день. СМС. Оказалось, это куда сложнее, чем то же школьное сочинение. Ответа, разумеется, не пришло. Обиделся он или разозлился – я надеялась никогда не узнать.
…
- И пусть у нее будет твоя фамилия! – швырялся громкими заявлениями Рей, - и твой холмистый характер, зимой опасный-опасный, зато летом покрывающийся пушистыми одуванчиками. И твоя улыбка. Моя любимая улыбка, - он наклоняется ко мне и целует, и я растворяюсь в его объятиях с пафосным ароматом «Boss» и запахом свежести. Другие парни кривляются, как могут: кто уступит в таком щекотливом вопросе, как фамилия ребенка? Мать выносила, пригрела под сердцем, выстрадала, вырастила, но нет, конечно, в паспорте гордо рисуется фамилия того, кто единожды поднапрягся, может, по пьяни, а может, по неосторожности, и напился свинья свиньей в день когда стыл отцом. Рей не упирается, как баран, в этом важном для нашего будущего вопросе. Он часто уступает, порой я пугаюсь, насколько часто, как будто ему плевать, что будет, или он не верит, что у нас будет хоть что-то… да, он со мной, его дыхание, такое горячее после чая, щекочет мне шею, и я держусь за его руку как ребенок, который боится потеряться… он говорит всякие приятности, но мне так хочется разрыдаться и умолять его просто быть со мной, просто никуда никогда не уходить, потому что я не выдержу, я не справлюсь, если он все-таки уйдет… что же это, пагубное влияние Софии, общение с которой, к слову, я ограничила, или предчувствие, непонятное, необъяснимое, безосновательное. – Опять думаешь? – Рей упирается пальцем в уголок моих губок и легонько тянет наверх. – Я тут про твою очаровательную улыбку, а ты печалишься…
- Я люблю тебя, - говорю одними губами, чтобы Юлия, у которой наступил тяжкий период пререканий с парнем, который и розочки-то не подарит без повода, то тащит в постель, как будто не видно, что она не в настроении, то, напротив, не тащит, когда хотелось бы инициативы и вообще просто переводит кислород, не прожигала меня таким завистливым взглядом, что невольно усомнишься, а подруга она мне или соперница?
- Это точно не повод грустить, - он чмокает меня в носик, гладит по головке, как будто успокаивает после страшного сна, прижимает к себе, но меня все равно как будто знобит, как будто прохладно, и я боюсь ему сказать об этом, потому что чувствую, что будет только хуже…
- Я люблю тебя, - и как же мне хочется расплакаться! Да, я совсем сошла с ума, дрожащей рукой протягивая свое глупое беззащитное и без того истерзанное сердце Рею, но что поделать, если оно и так принадлежит ему? Выбросит – значит, место моему сердцу на помойке. Разобьет – пускай, его право. Но как же я хочу, чтобы он сохранил его, укутал нежностью и заботой, убаюкал романсами о нашем будущем…
- И я тебя, Елена… - мое имя в его устах… звучит жутковато.
…
- Тебя еще что-то не устраивает? – я аж подпрыгнула от грохота посуды, которую Рей швырнул со злобой в раковину. Я следила за его руками, трясущимися от напряжения, которым ничего не стоит что-нибудь разбить, что-нибудь сломать, кого-нибудь, например, меня, ударить, чтобы хоть чуть-чуть, хотя бы капельку, сбросить бурлящую, плескающуюся, обжигающую злобу. И зачем я поддалась порыву откровенности, чтобы поделиться с ним своими страхами. Теперь я боюсь еще больше… - Когда я заваливал тебя цветами и конфетами, тоже не устраивало. Что же тебе надо, Елена?
- Я… - неужели он не видит моих слез? Или не хочет видеть?! – Рей, я люблю тебя…
- Что для тебя значат эти слова? Ты ведь говорила их мне, когда и не любила совсем, и подумывала, как бы избавиться, наверняка и Константину тоже твердила и на завтрак и на обед и на ужин «о, милый, я тебя люблю».
- Нет, Рей, конечно, нет… - всхлипнула я, едва удерживая себя за столом, ведь соблазн сбежать и никогда не возвращаться был так велик… за что он такой грубый со мной? Я лишь пыталась обратить его внимание, что вот уже в третий раз я предлагаю сходить куда-нибудь вдвоем, на салют в парк, а если поздно, то на выставку собак, а если далеко, то хотя бы на пикник, прямо во двор, под кусты сирени, валяться на солнышке и глядеть в небо… и получаю отказ.
- Знаешь, мне тоже много что в тебе не нравится, - какое счастье, что Кларисса на работе и не слышит этого концерта, за который мне отчего-то стыдно. Мы никогда не кричали друг на друга раньше. Никогда. Мы просто никогда не ссорились… - ты как тучка в ясный день, с тобой невозможно расслабиться, отдохнуть, повеселиться, ты постоянно в каких-то тяжелых грустных мыслях. У тебя кто-нибудь умер? Может, хомячок подох? Так ты скажи, вместе погорюем. Я чувствую себя бабочкой, порхающей по жизни и собирающей нектар. Ну а ты бегемот или кабан, только топчущий мои цветы, - я не хочу его слушать, не хочу, не могу, не буду! Какой парень будет доводить девушку до истерики? Победоносно смотреть, как она сползает на пол и трясется в сдавленных рыданиях? Я ненавижу Рея! – Я так долго учился жить в мире, в котором нет тебя. Я ведь не представлял, что Земля продолжит крутиться, а Солнце светить, раз ты меня бросила, но нет, часики тикают, жизнь тикает, и я привык к этой горчинке, адаптировался. Горькая пилюля по утрам, когда я просыпаюсь, и понимаю, что ты так и осталась в очаровательном сне, и по вечерам, когда Лизи садится у двери, ждет маму, а я вспоминаю, как когда-то она ждала тебя… и ведь ты приходила, с зарядом позитива, лучезарной улыбкой и всегда чуть замерзшая…
- Я люблю тебя, - скулю в безумной надежде, что пытка закончится. Рей ведь сам корчится от боли… зачем же ворошит прошлое? Отпусти и забудь, как говорится, мы ведь вместе, вот уже вторую неделю, как-то держимся, справляемся, пусть выходит пока не очень, но это нормально, мы ведь столько пережили, столько скелетов в шкафах попрятали и собак да кошек зарыли…
- И я тебя любил, Елена, я вообще не думал, что так любить можно… ты стала моим смыслом, и вдруг… бросила меня, списала как прохудившийся комод, а я разбился о скалы, потому что мой маяк потух…
- Прости меня, но я не могу ничего изменить, как бы ни хотелось, не могу! Прошлое не вернуть!
- В том то и проблема, Елена, - внезапно стихает Рей, опускаясь возле меня на колени и заглядывая в мое раскрасневшееся, распухшее, мокрое лицо. Нет, я не стесняюсь, не кидаюсь к косметичке, чтобы привести себя в порядок – зачем, если он сам довел меня до истерической икоты и захлебывания слезами? Пусть смотрит. - Мне больно и тяжело каждый раз, когда прикасаюсь к тебе, - Рей проводит по моей щеке, стирая остатки минувшей ссоры, притягивает меня к себе и чмокает в макушку. Я бы и рада воспротивиться, оттолкнуть его, покапризничать, но не могу… - И мне тоже страшно, Елена, что однажды ты снова уйдешь… - он тянется меня поцеловать, но я отскакиваю.
- Это ты мне позвонил! Это ты сказал мне «давай, до свидания»! Я думала, что мы любили друг друга…
- Я и не переставал!
- Правда? То есть ты меня бросил, да еще как грубо, как нелепо. И как твой гнилой язык повернулся только сказать мне эту дрянную фразу…
- Елена, прекрати, пожалуйста, - он протянул ко мне руку, которую я грубо оттолкнула. Что же, ему можно меня мучить, а мне его - нет?
- Любовь ушла, завяли помидоры, - да, мы поклялись не ворошить прошлое, но что если оно лезет во все окна, требует, чтобы его впустили? Оно не лежит себе в могилке, нет, рвется, скребется, брыкается, вопит. Я вижу, как в его глазах молнией сверкнула вспышка боли. Сверкнула и погасла. И глаза его так потемнели, что уж и не назвать медовыми, разве что по доброй памяти…
- Это Юлия мне подсказала… она мне диктовала, что говорить… по твоей просьбе… я не хотел… но тебе ведь физически необходимо было со мной расстаться, да так, чтобы это я терзался чувством вины, чтобы это я тебя, бедняжку, бросил…
- Не правда… то есть, конечно, мне казалось, что я хочу этого, но на самом деле я до конца верила, что ты меня не отпустишь, удержишь, вернешь…
- Значит, это твое счастье? Чтобы тебя любили, тебя целовали, за тобой бегали с цветами в зубах? Какая же ты… эгоистка, - он поднялся и прежде, чем я успела проглотить слезы и ответить, он ушел, хлопнув дверью с такой силой, что наши чашечки у раковины повалились, покатились и упали на кафель, разумеется, разбившись, разумеется, в дребезги.
…
- Это романтично до тошноты, - я чувствую себя неуютно в кожаном кресле, как вор, забравшийся ну в очень шикарный дом и морально раздавленный величием и красотой огроменной люстры с бриллиантами, расползшейся по потолку как паук. Вокруг меня суетятся девушки с намертво наклеенной улыбкой, подобострастные, льстивые врунишки, наверное, до скрипа в зубах ненавидящие свою участь вылизывать руки и ноги богатеньких модниц. Юлия же развалилась как пантера, изящная и красивая даже в этой не очень-то изящной и красивой позе. – Я ведь не думала, что вы воссоединитесь, - бормотала она сквозь дрему, напоминая котенка, очаровательного, пока спит, и жутковатого, когда проснется, выпустит коготки и побежит проказничать. – Я надеялась, что Рей забудет тебя, как плохой сон или тяжелую болезнь, но нет, он как психопат запер воспоминания о тебе и игрался с ними, вспарывая свое сердце и как будто даже получая от этого удовольствие. Я правда побаивалась за его психику, ведь он любил и ненавидел тебя… но сейчас вы так мило смотритесь, что меня так и тянет к белому другу отплеваться радугой и бабочками.
- Да, он вроде бы внимателен ко мне, вроде бы заботлив, но я даже не уверена, заметит он мой маникюр или нет, понравится ему или он прицепится к плохо подобранной цветовой гамме… - если раньше я не сомневалась, что мой парень придет в восторг, что я ухаживаю за собой и меня не стыдно отвести в ресторан в узеньком коктейльном платье, потому что и фигура – что надо, и пальчики – глаз не оторвать, и прическа – волос к волоску, то теперь Рей как будто нарочно искал, к чему бы придраться… нет, я больше не Афродита, а так, пародия…
- Он хотя бы простил тебя, Елена, - неожиданна серьезность появилась в голосе Юлии. – Он никого не любит, кроме тебя, ему никто не нужен, кроме тебя! Это большая редкость… обычно мальчишке интересно до тех пор, пока не пересмотрит все комплекты нижнего белья, а когда уже и показать-то нечего – эй, подавай мне следующую длинноногую длинноволосую швабру. Рей не такой, и хотя бы поэтому будь счастлива. Он не попользуется тобой, как резиновой куклой, и не выкинет за ненадобностью.
- Я вообще не уверена, испытывает ли он ко мне хоть какое-то физическое влечение, - в самом деле, Рей все чаще ограничивается целомудренными поцелуями в носик, лобик, макушку, как будто я монашка какая! Даже поцелуи в губы коротки, торопливы, сухи, и уж о страсти речи не идет. А как же мой план о лишении девственности к совершеннолетию?
- Думаю, он просто все еще привыкает, что ты вернулась, знаешь, осторожничает, как с новым телефоном, который в сейф готов спрятать, только бы не поцарапать…
- Но если мне не хватает?..
- Какая ты ненасытная, - скалится Юлия. – А теперь представь, сидишь изголодавшийся перед печкой, итальянской, заставленной базиликом, травками-приправками и оливковым маслом, а там, внутри, на раскаленном противне готовится… пицца. С хрустящей, припудренной мукой, корочкой, пузырящимся томатным соусом и растекающимся, тягучим, свисающим как одеяло с кровати, сыром… - мой живот одобрительно заурчал: да уж, Юлии красноречия хоть отбавляй. – Ты испортишь этот кулинарный шедевр, вытащив на пару минут раньше? Или потерпишь, глотая слюнки и предвкушая, как уже скоро надкусив эту похрустывающую гамму вкусов? – я бы не дала однозначный ответ!
…
- Любит – не любит – любит – не любит, - последний лепесток ромашки падает в лужу и грузно идет ко дну. Мои пальцы уже измазаны желтоватым соком полевых цветов, но я не сдаюсь: что за наваждение, почему цветы ополчились против меня и не сжалятся, чтоб хотя бы разок побаловать умиротворяющим, жизнеутверждающим «любит»?
- Не верь ромашкам, они обманщицы! – лениво подбадривает меня Рей, заканчивая венок из одуванчиком и торжественно водружая мне на голову.
- Значит, любишь? – не удерживаюсь от этого глупого ванильного вопроса, от которого мой милый Рей морщится, будто я ему под нос что-нибудь гнилое или провонявшее сунула, а не свое сердце.
- А не заметно? – он недоволен, его раздражает, что приходится сюсюкаться с казалось бы взрослой девчонкой, раздражает, что надо быть нежным и заботливым, когда так тянет колоть и ранить, потому что причинять мне боль ему нравится гораздо больше, чем радость, это я уже поняла, раздражает, что я вообще существую, что я есть, и я рядом с ним. Но он не может отказаться от меня, нет, не получается, я как необходимое зло, от которого никуда не деться, с которым, конечно, плохо, но и без которого тоже плохо. Прошел уже месяц нашего «воссоединения», и никогда Рей не был так далеко от меня. Он вручил мне букет незабудок после первой серьезной размолвки, на которой наши не складывающиеся отношения могли бы и закончиться, каждый свой срыв заглаживал мило и романтично, так что никакого эгоизма не хватало, чтобы послать его куда подальше, оторвать от себя. Он бывал внимательным, заботливым и нежным. Но только бывал. Обычно же я сталкивалась с обиженным ребенком, который кусается и царапается, как непослушный котенок, и которому очень не помешала бы взбучка, и я бы разобралась с этим вредным котенком, если бы не его обезоруживающая очаровательная улыбка и медовые глазки… и что мне делать? Я люблю его.
Три дня
Я стараюсь не обременять Рея разговорами о Дне Рождении – его и без меня замучили-запытали расспросами-допросами. Конечно, мне не отбить Рея у друзей ни на минутку – он слишком публичная персона, востребованная, желанная, и в такой знаменательный День обязан перечокаться со всеми, переобжиматься, пока я, как очень хорошая, прямо-таки показательная девушка, буду следить, чтобы миски не пустовали, чтобы шампанское лилось рекой и музыка не затихала. Меня, конечно, тяготило отсутствие Юлии, так или иначе скрасившей бы мое одиночество на этом празднике жизни, где я буду вроде симпатиной куклы, на радость алкоголикам и тунеядцам приносящей чипсы и выпивку и тихонечко удаляющейся, потому что дел невпроворот: позвякивающие бутылки собрать, чтобы ошалелые, опьянелые тушки не разбили их и не порезались, вон ту парочку, норовящую устроить бурный секс на столе, стащить и зашвырнуть в ванну, пусть остывают, защищать фамильный сервиз, к которому чьи только ручки загребущие не тянутся, куда-нибудь затолкать неугомонную собаку, с ума сходящую от шума и неразберихи, на стол поставить пиццу, сообщить сонным злым соседям, что полиция тут не поможет и либо вызывайте национальную гвардию, либо смиритесь, выпроводить курильщиков на балкон, чтобы не дымили в комнате, вручить нурофен какой-нибудь швабре, принести торты, да еще хорошо бы тост произнести, короткий, ведь перебьют, скучно, душевный, ведь для Рея, пусть он и не слушает, и бежать с высунутым языком снова на кухню ,где кто-нибудь закинется травкой, кто-нибудь будет плакать, кто-нибудь все-таки трахнется на столе и собака будет с засаленной от чипсов мордой…
С криком просыпаюсь, так что напуганная мама врывается в комнату, кидается ко мне и плюхается на край кровати, взволновано заглядывая в мои заспанные глазки. На ней рубашка с пушистыми щенками, все как один вытащившими розовые языки и как будто улыбающимися. От нее пахнет кисленьким апельсиновым гелем для душа, стойкими духами и шоколадом, который она принимает вместо всякого снотворного, чтобы крепче спалось. Я обнимаю ее, и страх отступает, но недалекою, чтобы накинуться вновь, как только Белла вернется в свою постельку досыпать. Страх, что мой кошмар не такой уж и бесплодный, что это просто взгляд в будущее, очень близкое, неотвратимое, необратимое, уже предрешенное…
Когда я все-таки отшвырнула одеяло, ежась от холода и подбодряя себя горячим кофе, когда протолкнула кекс в сопротивляющийся, угрожающе булькающий желудок, когда отыскала в комоде платье, не аляпистое, чтобы не своровать ни один лучик внимания у Рея, не блеклое, чтобы мой любимый не прокомментировал «на похороны собралась?», когда наконец справилась с непослушными пушащимися волосами, застегнув на шее кулон, который Рей преподнес мне в каком-то исключительно хорошем настроении, может, в лотерею выиграл, и когда упаковала свой подарок, которым, кстати, очень горжусь, то есть когда закончила все возможные приготовления, настала пора выползать на не очень-то приветливую улицу, обезлюдевшую из-за пасмурной холодной колкой погодки, гудящую недовольными водителями, часами торчащими в забитых венах города, с плаксивыми криками детей, страдающими, видимо, от недостатка витамина D…
Но я не так замерзла под июльским ветром, хулиганом, задирающим мой подол и щедро раздающим ледяные пощечины, как под усталым взглядом Рея, взглядом человека обреченного провести ближайшие три дня совсем не так, как хотелось бы, взглядом без огонька. Он сухо чмокнул меня и вынужденно улыбнулся – куда деваться, приличия, я как бы рад, что ты пришла, но лучше бы ты заболела и я тебя видеть не видел! Рядом с ним маячила Кристина, девушка, о которой я наслушалась достаточно, чтобы понять: не моего поля ягодка. Худенькая, как модно, с такими короткими шортами, что, во-первых, глаз от ее задницы не оторвать, с чем я ее и поздравляю, а во-вторых, ноги кажутся длиннющими, каковыми, собственно, не являются, майка обтягивает ее бюстгальтер с уж не знаю каким пуш-апом, что грудь, размером с кулачок ребенка, может посоревноваться с моим четвертым размером и выиграть! Кожа у нее смуглая, оливкового оттенка, так что невольно вспоминается Сицилия, красные апельсины, миндаль, фисташка, кедр… глазки хитрющие, злющие, черные-черные, и так же цепко скользят по мне, как будто мы соперницы и готовимся на деле продемонстрировать качественность накладных ногтей.
Кристина вздыхает, изображая мировую скорбь, шмыгает своим напудренным носиком, всячески показывая, как ей тяжело перебарывать свои расстроенные чувства, ведь именно сегодня ей разбили сердце… ох, дайте мне силы выдержать еще одну историю о несчастной жестокой Любви! И Рей, мой Рей, обнимает ее за плечи, как будто не видит, что нашей актрисе и плакать не хочется, тушь у нее вряд ли водостойкая, а портить свои часовые старания кто согласится ради дешевого спектакля?
Ух, я ревную. Незнакомое мне чувство, противненькое, мерзенькое, но совсем не контролируемое.
Вдох-выдох. Курить я бросила из-за Рея, так что о затяжке и мечтать не надо. Нет, он не настаивал, ему было откровенно плевать, травлю я себя никотином или нет, но я сама прекрасно понимала, что если дам ему повод придраться, он придерется, да так, что мало не покажется, например, в пылу ссоры, обзовет вонючей курильщицей, чтобы только задеть, и заденет ведь, и будет прав. Кристина, как будто прочтя мои мысли, вытаскивает пачку, да не какую-нибудь дешевую, так что и курить тошно, а дорогой «Парламент», и выдувает дым прямо мне в лицо. Ну что ж, вызов принят! Я правлюсь.
… спустя 5 часов …
Итак, я на балконе, укутавшись в плед, подумываю, а не позвонить ли маме и жалобно попросить меня забрать из этой обители скучающих Онегиных? Или самой тихонько сбежать, а можно и не тихонько, потому что все равно всем все равно, даже лучше будет, если я исчезну? Или выйти к компании, от которой я ожидала много всяких гадостей и неприятностей, но уж точно не амебного существования, со вздохами-охами и жалобами если не на душевные травмы, то на физическое недомогание, как будто передо мной дряхлые умирающие старики, и пожелать им приятно оставаться в своем гниющем тухнущем болоте? Ха, я бы с радостью, но как же Рей…
Ему, правда, было плевать, когда я вручила подарок – футболку с нашими фотографиями и подписью, нет, не романтической чушью, которую он не оценил бы, и не громкими обещаниями, которые, чувствую, мне не сдержать, но просто пожелание удачи – ибо на Титанике все были здоровы и богаты, а вот удачливыми оказались единицы! – здоровья все-таки, и лучше бы душевного, потому что мне не выдержать одной, не справиться, если он не прекратит изрешечивать наши и без того не идеальные отношения своими придирками, и счастья, лучше бы со мной, конечно.
Ему было плевать, когда Кристина грязью поливала слепого Купидона, которому пора на пенсию, ибо старичок совсем не справляется с делами любовными, Афродиту, называя ее грудастой богиней Пустоты, идеалом для тех, кому не поспеть за модой – тут она повиляла своим костлявым задом – и Любовь в целом, «это пакость, воняющая собачьим дерьмом, это болезнь, от которой подохнешь облезлой крысой»… меня передергивало, как будто рядом ползла гадюка с высунутым гнилым языком… а уж избитые дворовые матерные словечки, которыми Кристина фривольно жонглировала в своем лексиконе, резали мне слух хуже самых отвратительных перлов Шерлока Холмса на скрипке!
Ему было плевать… на меня. И когда я предприняла жалкую попытку что-то изменить, подергав за рукав его кофты, как ребенок дергает нахмуренную маму, сложив губки бантиком – раньше это поднимало в его сердце целую волну умиления, а теперь и легкой ряби не было! – и промурлыкав, а не поторопиться ли нам домой к ромашковому душистому чаю, шоколадным печеньям и какому-нибудь очень глупому и очень смешному кино, в ответ получила «да отстань ты! Можешь вообще уходить».
Моя напускная веселость мгновенно исчезла. Он что же меня, на помойке нашел, или какого черта он позволяет себе так обращаться со мной? Я ему прислуга какая безвольная, раболепная, вроде половой тряпки, или девушка, внимательная и нежная за двоих, как-то еще терпящая его ежовый колючий характер! «Я не прав, Елена, извини,» - у Рея получается звучать проникновенно, а выглядеть испуганным, молящем о прощении котиком, вытаращившим глазки, на которого ну при всем желании невозможно злиться! – «Пожалуйста, не бросай меня одного», - и это в компании пяти девчонок, правда, матерящихся, как грузчики, курящих, как паровозы, и одетых, как шлюхи, так что и не скажешь, что родители разъезжают на BMW, душатся Chanel и блистают камешками Swarovski! Но куда мне деваться, я ведь люблю его и не брошу, будь он даже Герасимом, а я – Муму…
- Нужны сигареты, - бросает Кристина, наверное, рассчитывая, что мы кинемся разыскивать ларек, где бы этой шмакодявке их продали.
- Может, стоит ограничивать себя? – не удерживаюсь от весьма рационального замечания. Кристина выпучивает свои глазки, которые обрамляют ну просто верблюжьи ресницы, и начинает судорожно подергивать плечиками, будто сейчас расплачется. Вот бы я посмотрела на эту красоту неписанную без макияжа! Может, ее парень и бросил, обнаружив, что под тонной косметики не такая уж и Барби?
- Елена, а сама-то не лучше, - неожиданно заявляет Рей, выуживая из кармана… Макинтош! Кристина визжит от восторга и тянет ручки к новехонькой упаковке. Но Рей протягивает эту гадость мне. – Будешь? – усмехаюсь: да уж, мы дошли до кульминации, Рей предлагает мне прикурить. Что ж, милый, я не откажусь, я и яд возьму из твоих рук, будь ты проклят!
Никотин заполняет мои легкие, нещадно жжется в горле. Закашливаюсь. Кристину забавляет моя «не профессиональность». Она и колечки выдувать умеет, и черт знает что! Швыряю бычок в кусты, не слишком пугаясь мести Гринписа. Хочется выпить. В первый и последний раз я солидарна с Кристиной: сгрести с полок вина, мартини, коньяка и еще чего-нибудь высоко градусного, чтобы только забыться…
Я одна. Плюхнувшись на качели с гудящей тяжелой головой и с саднящим тяжелым сердцем, раскачиваюсь, несмотря на легкую тошноту, несмотря на слившиеся в молочные полосы звездочки, вдыхаю ночной свежий приободряющий воздух, действующий вроде обезболивающего… не надо думать ни об убийстве Кристины, которая так пошло хохочет, поглаживая Рея по коленке, не надо плакать, ведь Рей любит меня, иначе бы не ревновал, не осведомлялся по вечерам, что я сладко засыпаю в кроватке, выпив молочка для крепких снов, приняв теплый душ, чтобы ни в коем случае не заболеть, и прогнав куда подальше всякие мерзопакостные мысли, ведь не осведомлялся бы?..
Я одна. Чайник свистит, такой веселый, красненький, кружевные занавески покачиваются, ослепительно белые на фоне черного-черного неба, Лиззи крутится под ногами, мешается, все норовит то лизнуть, то стащить сахарное печенье, которое ей запрещено, и потому так сильно хочется. Я вырвалась из заполненной заунывными замогильными песнями комнаты, порыскала в холодильнике в поисках чего-нибудь шоколадного – ох как требовался прилив гормонов счастья, иначе я заражусь кислым протухшим настроением Кристины! – обнаружила шиш с маслом, расстроилась, приютилась в углу, чтобы никто меня не нашел, если вдруг вздумается искать, что, конечно, вряд ли, ленивая тушка Рея едва ли покинет диван ради чипсов, что уж и говорить о куда-то запропастившейся возлюбленной.
Я одна, на балконе, с сигареткой. После переругиваний с Кристиной, так и норовящей занять мое законное место под теплым бочком у возлюбленного, потому что ей, видите ли, холодно, грустно и одиноко, я гордо удалилась, рассчитывая что Рей хотя бы окликнет меня, позовет, потягивая гласные, как ягодный коктейль «Нууу, Елееенааа». Не окликнул. Неужели, все-таки не любит?..
Я одна. Зажигалка скользит сквозь пальцы. Выпускаю тоненький подрагивающий огонек, подставляю ладонь… ай, жжется!.. но я скриплю зубами, попискиваю, постанываю, а пляшущий огонек не отвожу… и мозг, до этого усердно тормошащий избитое, изодранное сердце, пытая: «ну как тебя угораздило, глупенькое, как? Ты ж нас погубишь, слепыш!», - оставляет свою жертву до лучших времен и посылает импульсы отнять ладонь от огня, подуть на ожог и идти спать, пока не надумала с ножиком поиграть или с балкона сигануть. Что ж, я, сильная, стала слабой. Я снова на коленях, снова расшибла лоб о старые грабли… может, и подниматься не надо? В чем смысл – опять упаду.
«Знаешь, никто не сможет похвастаться безупречной биографией. У каждого найдется грешок, да и не один. Но не в том цель, чтобы не ошибаться, это не возможно, и вообще-то очень скучно, жить без глупостей и ошибок, а в то цель, чтобы эти ошибки преодолевать, да себя не запятнать, - задекламировал непрошенный голос Йена. – И знаешь еще что, Елена, мне почему-то кажется, что мушкетер, засевший так глубоко в твоем сердце, отстреляется ото всех невзгод, отобьется от любых напастей, ты только его сохрани, да подкармливать не забывай. И тогда никто и никогда тебя не победит».
… на следующий день …
- Ты сделала хвостик?! – в первое мгновения я перепугалась, правда, ну вдруг их запретили? Или отныне хвостики – признак какой-нибудь группы маргиналов? Моя неосведомленность часто приводила к ситуациям нелепым, чаще забавным, но порой очень стеснительным. Только представьте, ко мне однажды привязалась лесбиянка, убежденная, что кольца на большом пальце носят исключительно такие же, как она. Впрочем, передо мной Кристина, ее вечно выпученные глазища, и заметное отсутствие не только груди, но и мозга. Итак, игнорирую. – Эта прическа для людей с грязными волосами! – и с какой уверенность она это заявляет! Я прямо-таки чувствую, как оклеветанные волосы испуганно прижимаются к голове и от страха салятся… - У твоего парня День Рождения, ты с ума сошла? Иди быстро в ванну и приведи себя в порядок, - тараторит Кристина, а я рассматриваю так соблазнительно разложенные на столе ножи. Может, пять лет и не срок за убийство…
- Не лезь ко мне, - не выплюнула, не прорычала, а ведь как хотелось! Но она бы точно обиделась и разревелась, а в любом споре кто плачет – тот и прав, я это хорошо уяснила за семнадцать лет жизни с Лили, правой редко, зато ревущей… ух! – И не волнуйся, я слежу за гигиеной не хуже тебя, - и почему она так уставилась на мой нос, призывает богов гноя осыпать меня прыщами?
- Елена, иди в ванну, расслабишься, а то я за электричество волнуюсь, оно от твоего напряжения вырубится еще чего доброго, - встрял Рей, очевидно не желая стать свидетелем драки двух красоток, пусть и не в бикини, пусть и не в шоколаде, но очень жаркой. – У моей мамы столько масел, гелей, скрабов, на любой вкус и цвет, а ты и не придирчивая… пойдем, - и он затолкал меня в ванну.
- Я поищу что-нибудь в косметичке, - кричала мне вслед Кристина, - а то ты бледная и страшная, как смерть, - еще немного, и я организую вам встречу!
- У Кристи сложный период, - преступил к оправданиям Рей, когда мыльная пена с радужными переливами защекотала мой подбородок. Этот скромник даже не повернулся, пока я устраивала бесплатный стриптиз!
- Я понимаю, Рей, но у нас не получится вытащить ее из депрессии, самим в нее не вляпавшись, - давай сбежим, а? Вдвоем. Где-нибудь достанем два билета на электричку и помчимся через хвойные изумрудный дремучие леса, поощрительно покачивающие своими косматыми головами, через золотящиеся поля с изумрудами-незабудками, жемчужинами-ромашками и солнечными зайчиками-одуванчиками, куда-нибудь к горизонту…
- Она мой друг, Елена, - он садится на плитку, чтобы не смотреть на меня свысока, зачерпывает пены и водружает белоснежную блестящую тающую, как первый снег, корону мне на голову.
- А кто я для тебя? – он отводит глаза.
- Я хотел бы любить тебя, как прежде, я хотел бы верить, что у нас есть завтра, в котором ты улыбаешься мне и только мне, что нас ждет Париж, гасконское вино, плесневелый сыр и детишки, которые рождены ради и во имя Любви, а не для удержания брака, расшатывающегося, как лодочка в шторм, трескающегося, как кора у больного дуба, я хотел бы верить, что нас ничто и никто не разлучит… но не могу. И не знаю, смогу ли…
- Я люблю тебя, - пора бы вводить лимит на эти слова, а то я разбрасываюсь ими с непростительной легкостью. Я отталкиваю его своей привязанностью, пугаю своей серьезностью. Может, нам стоит вернуться на стадию Дружбы, чтобы заложить фундамент?..
- И я тебя, - отвечает он, потому что вынужден ответить. И врет, потому что вынужден врать.
…
Обмотавшись полотенцем, подцепив вещи, порванные как грелка Тузиком критикой Кристины, я на цыпочках кралась в комнату Рея, очень надеясь, что не попадусь на глаза «персона нон грата», когда из кухни донесся визг, очень напоминающий какую-нибудь чихухуа, которой отдавили хвост. Разумеется, это было сопрано Кристины. И визжала она на Рея! Тут уж я поспешила к кухонной двери, благо двое друзей, которых считали идеальной парочкой, если бы не объявилась заблудшая овца в моем лице, не стеснялись ни в выражениях, ни в громкостях.
- Она какая-то ненормальная, с шилом в заднице! Она меня раздражает, а еще дылда, настоящая Эйфелева башня в балетках, да такая грудастая, что того и гряди задавит, и от высокомерия ее плеваться тянет! А как она зыркает, когда я сигаретку достану, как будто Ангел, свалившийся с небес…
- Кристи, хватит, - рявкает Рей, и я, разумеется, роняю вещи с тупым глухим звуком, немедленно привлекающим внимание.
- Ха! – злорадствует Кристина. – Елена, конечно, потерялась в трех сосенках и разыскивает свою комнату, а не подленько подслушивает, как ты отчитываешь меня за неподобающее отношения к этой низкопробной подделке алмаза! – вау, оказывается, в этой провонявшей духами Chanel головке находятся нормативные оскорбительные выражения. Я удивлена, правда.
Я ослабевшей рукой прижимаю полотенце, чтобы оно не вздумало соскользнуть, или я умру от стыда, провалюсь прямо в Ад, к Люциферу, моя кожа покрывается мурашками, то ли от образовавшегося сквозняка, то ли от перекрестного огня медовых, настороженных, и черных-черных, злых-злых, глаз.
- Я услышала визг. Думала, кому-то плохо или кошка застряла в сточной трубе, - судя по исказившемуся лицу Кристи, иголочка попала в цель.
- Ты простудишься, - пробормотал Рей, отчего-то подрастерявший свой пыл. А я бы с таким удовольствием посмотрела, как ты указываешь этой выскочке место!
- Если найдется что-то лучшее, чем выцветшие, потрепанные…
- Можешь взять мою кофту, - да, пожалуй, я так и поступлю, потому что только мне ох как необходимы твое тепло, которое, я уверена, она еще хранит, и твой запах… - А ты прекрати уже портить всем настроение, - не дает Рей открыть Кристине ее поганый ротик. – Это мой День Рождение, и если ты планируешь так и провести его, в страдальческих вздохах-охах и приставаниях к моей девушке, - я не справилась с поплывшими в улыбку губами, - то не пошла бы ты к черту!
- А вот и пойду! Спасибо за понимание, Рей! Меня только вчера выбросили на улицу, как какого-нибудь наскучившего котенка! – она подскочила, очень даже симпатичная в своей ярости, такая грозно побледневшая, с натянувшимися напрягшимися губками, с бьющейся жилкой на шее, проступившими на запястьях венами… да, все-таки это мейнстрим – резать вены, вот и у Кристины, железной леди, беленькие шрамы вроде браслета… - Но я хотя бы не претворяюсь, не играю черт знает что, и не брошу тебя, когда лето закончится и надоест развлекаться, - она очень метко попала в его Ахиллесову пяту, и я не сомневалась, что Рей что-нибудь ответит, что-нибудь резкое, едкое, ртутное…
- Елена, уйди, пожалуйста, - этого я никак не ожидала услышать. Его голос был холодным и жестким, как лед в двадцатиградусный мороз. Пришлось подчиниться. Я понимала, что нельзя не до выдавить прыщ, нельзя не до вылечить болезнь, нельзя не до выставить человека… но если прыщ подкожный, с ним не справиться за один подход, если болезнь серьезная, хоть объешься лекарствами – за день не выздоровеешь, если человек дорог, его за одну ссору не оторвать от сердца…
Разумеется, Кристина никуда не ушла, подгоняемая июльским иголистым ветром, под дробь жирных, размером с перепелиное яйцо капель дождя, шмякающего по асфальту. И снова мы плюхаемся на диван, шурша чипсами, шипя колой и врубая телик, тут же заполняющего комнату какой-нибудь очень напряженной зловещей музыкой, под которую герой топает в полуразвалившийся дом с чернеющими окнами-глазницами, надписями вроде «ты здесь умрешь», всякими подозрительными куклами, усердно крутящими головой, поскрипывающими креслами, позвякивающей люстрой… и так убиваем время, дружно вздрагивая, когда режиссер балует нас каким-нибудь пугалом, выпрыгивающим из тени, порываясь подыскать что-нибудь более подходящее для празднования Дня Рождения, комедию с Адамом Сэндлером, например, но, позевав за мультиками и подбив самооценку на интеллектуальных программах, возвращаемся к ужастику.
Вечером в нашу серую обитель с обстановкой конфликтной, как если бы над ухом пищал комар и никак не пристраивался испить кровушки, заглянул солнечный зайчик – Катрин. Кристина, видимо, не определившись, на что же жаловаться, уползла в ванну, видимо, рассчитывая, что за ней кто-нибудь побежит, поскуливая и лебезя. Никто не побежал. К моему великому счастью. Потому что если бы кто и побежал, то Рей. Но его даже удалось вытащить под вечернее, залепленное грозовыми грозными тучками, неприветливое небо, на которое, впрочем, мы и не заглядывались. Какие уж тут пейзажи, когда на душе скребет? Или как раз в такие минуты беспокойства, необъяснимого, глубоко-глубоко сидящего, и тянет к природе Лермонтова или Блока?..
Рей, с залегшей между бровей морщинкой, с потухшим, загнанным, обреченным взглядом побитого пса, с опущенными, как у грустного смайлика, губками, бледными, неприступными, которые совсем не просят поцелуя, устало ссутуленный, словно не провалялся на поскрипывающем диване, как бы намекающем хозяину, что не дело пролеживать молодость на боку, вдохнул морозного, лучше всякого душа освежающего воздуха, свежего, хвойного, с нотками сирени и шоколадного мороженного, которым баловались дети на скамейке. И как будто скинул со своих плеч эту грузную Кристину с таким багажом проблем, что в самолет не пустят. И я обняла его. И он устроил руку на моей талии. И притянул меня поближе, чтобы я не замерзла на покачивающем одуванчики ветру. Или просто чтобы я была ближе, потому что все-таки любит… и мне очень хотелось, чтобы вот так мы и гуляли по безлунной дорожке, нога в ногу, душа в душу… и чтобы у нас была квартирка, маленькая, с диваном, на котором мы бы валялись вечерами, пока терьер слюнявит тапки, с вином, красным, сухим, чтобы на балконе, под французские романсы, рядом с благородными розами, закусывая дорогущим сыром с каким-нибудь непроизносимым рычащим названием, поднимать бокальчик за нашу Любовь…
- Да, понял, - отрывисто говорит Рей в трубку. Я дергаюсь, вырванная из мечтаний. Замираю. Нет, нет, нет, я умоляю, только не Кристина… и получаса не прошло, что ей понадобилось? – Она подвернула ногу, - объясняет Рей, - просит нас вернуться, она не очень-то ладит с Лиззи… - ох, будь я собакой, загрызла бы ее!
- Мне, наверное, тоже пора домой… - бормочет Катрин, не пытаясь скрыть досады: ей предпочитают кого-то другого, и не меня, Елену Уорнер, с которой непоконкурируешь, ведь я больше, чем друг, чуть-чуть, но больше, так уж исторически сложилось, а Кристину, которую, как я узнаю позже, одноклассники недолюбливают, переносят, как первое сентябрьскую хандру или простуду зимой.
- Не торопись так, Кэтти, я еще с тобой не закончил, - отшучивается Рей, которому, я вижу, я чувствую, и самому не очень-то хочется уходить. - Я что-нибудь придумаю и быстренько вернусь, хорошо? – нет, с Кристиной ты ничего не придумаешь, разве что задушишь ее, иначе от нее не отделаться. - Елена, договорись с мамой Катрин, пожалуйста, мы сегодня встретим рассвет! – и почему у меня такое стойкое ощущение, что мне лапшу на уши навешивают? – Я обещаю.
- Иди, - я ведь понимаю, что ему не нужно мое разрешение или одобрение, он разыгрывает роль «правильного» парня перед Катрин, которая, кажется, подумывает, куда бежать за платьем на нашу свадьбу, ведь ей предстоит подкидывать кровавые лепестки роз, рассказывать, как между нами вспыхнула искра… вспыхнула и погасла… ветер задул…
Итак, я и Катрин захватываем детскую площадку, завоевываем сердца детей, забравшись на крышу высоченной горки, откуда и рассматриваем очаровательный летний двор, уже укутанный сумерками, так что и не разглядеть, над чем так трудились садовники, болтаем о всякой всячине, пьем чай с ее мамой, до конца отказывающейся отпустить дочурку гулять черт знает с кем, черт знает где, черт знает в какое время (какой всезнающий черт у нас получился!), но поддающейся, уступающей, готовящей нам чай и бутерброды с собой, чтобы не проголодались, чтобы не замерзли… и так хорошо мне становится, так беззаботно, что никакая Кристина не испортит настроение…
«Возвращайся немедленно. Мы ложимся спать», - СМС от Рея застает меня в лифте, когда Катрин, с шерстяным, вышитым бабочками, пледом и свертком со съестными припасами выскакивает из квартиры. Мне как будто отвесили подзатыльник, выбивающий всякие мысли. Не понимаю. Приходится перечитать.
- Что случилось? – Катрин хлопает глазками, уже догадавшись, что не встретят они рассвет, и не важно, что Рей обещал…
- Ничего, - бормочу я, засовывая телефон глубже в шорты. Ну уж нет, мы же только что выиграли в одном из сражений извечной войны отцов и детей! Катрин отпустили гулять, и, значит, мы будем гулять!
«Приходи немедленно», - игнорирую.
«Тебе особое приглашение нужно? Домой! Мы хотим спать», - игнорирую, стискивая зубы, чтобы не взорваться фонтаном ругательств.
«Пять минут. Обратный отсчет. И если будешь ночевать на улице – сама виновата», - Катрин заглядывает через плечо, читает. Гостеприимно предлагает приютить меня. И как же хотелось принять это соблазнительное предложение… как же нужно было его принять! Но ведь у Рея День Рождения, который, конечно, испорчен знатно, но моей вины в том нет, и я не хочу быть виноватой. Если не приду – он не простит. И конец. Может, он правда волнуется за меня? Может, что-то случилось? Может, он ждет меня? И, завиляв хвостом, я побежала к нему… а он сидел на кухне, попивая ромашковый чай, уставившись в мобильный телефон и совсем не собираясь в постель.
- К нам обещалась заглянуть Юлия, - будничным тоном сообщает Рей. – Возможно, задержится. Хочешь кофе?
- То есть ей можно прийти в любое время, а мне нет? – в моем горле образовался шершавый комок.
- Тебе – нет, - Рей встал. Стукнул стулом об пол. Стукнул чашкой об стол. Стукнул дверью.
Стукнуло мое сердце. Бам. И тишина. Стукнули часы, объявляя полночь. Бам. И тишина.
И никаких ромашек не надо: конечно, не любит!
…
Я сбежала. Как только Юлия, заскочившая на часик, ибо ее королевское Высочество очень устало после полета и думать ни о чем не может, кроме как о горячей, с клубами поднимающимся паром, пенной, так что хоть города мыльные строй, ванной, засобиралась, я мертвой хваткой вцепилась в ее локоть и не отпускала, пока она не увела меня прочь. Рей лениво поднялся и даже одарил меня поцелуем в губы, на который, я, впрочем, не ответила. Мне было слишком паршиво, чтобы трудиться изображать наличие нежных чувств. Мне было до тошноты больно, меня разъедало изнутри. Мне было до тошноты обидно, ведь я элементарно не заслужила такого обращения!
Пока Юлия щеголяла передо мной в сексапильном нижнем белье и вздыхала об облезающем педикюре, который и оценить-то некому, потому что с незадачливым бойфрендом она рассталась, о чем не жалела ни секунды, что повторяла слишком часто, а новым еще не обзавелась, я, устроившись в уголке и подумывая, а не выпить ли какой-нибудь шампунь и умереть от отравления, переводила благородно предоставленные салфеточки. Боюсь, одной упаковкой дело не ограничится.
- Что у вас такое, Елена? – она запустила тонкие пальчики в воду, довольно крякнула и, беззастенчиво скинув с себя ажурные стринги и прозрачный бюстгальтер, которые, впрочем, и так ничего не прикрывали особенно, полезла в воду. – Может, присоединишься? – я бы посмеялась, да только Юлия не шутила: с недавних пор, а именно после изучения достаточного для составления энциклопедии количества пенисов, она решила обратить свой взор к прекрасной половине человечества и подумывала, как бы затащить кого-нибудь грудастого в постель. Нет, благодарю покорно, мне и на плитке не плохо сидится… - Давай, жалуйся, что там Рей вытворил? – и тут я разревелась. Юлия аж подпрыгнула, устроив цунами и выплеснув на пол серебристую снежную пену.
Я рыдала в голос, пытаясь что-то объяснить, активно жестикулируя и выплевывая отдельные несвязанные путанные-перепутанные слова, из которых Юлия при всем желании ничегошеньки бы не поняла. Она не мешала мне, не прерывала, что ей не свойственно, где-то вставляла «ну-ну-ну», где-то «да-да-да».
- Он не замечает меня, - заикаясь, хрипела я. Мне очень хотелось кричать, ну очень, биться в истерике, бить посуду, бить стену кулаками, оставляя кровавые разводы, но сил хватало только на попискивание, похрюкивание, истошное «Ааа» и всякую ненормативную лексику. – Я хочу нежности… - память услужливо подсовывала воспоминания, болезненные до готовности совершить самоубийство, только бы не чувствовать эту боль!
Рей аккуратно убирает локон за ушко, слегка сдавливает мочку, потом проводит пальцем по шее, к ключице, и завершает эту сладостно-мучительную пытку поцелуем, вначале очень осторожным, как если бы он целовал хрустальную розу, с коей, кстати, часто меня сравнивал, но потом проявляя настойчивость, пылкость, нетерпеливость, прикусывая мои губки, называемые клубничками…
Рей укладывает меня на постель, непременно устраивая мою головку на подушке, гладя мое извивающее, изнывающее от жажды его прикосновений, не таких робких, едва ощущаемых, дразнящих, а напористых, вжимающих меня в матрас. Он так медленно разбирается с моей блузкой, зачем-то рассматривая каждую пуговку, а иногда дурачась и пытаясь расстегнуть ее ртом. Я обхватывала его бедра ногами, пытаясь скинуть мучителя-искусителя, но он не позволял сменить позу, пока я не оказывалась перед ним в бюстгальтере, под который он, конечно, никогда не заглядывал, хоть я бы и не отказала, я бы с радостью отдала ему себя… и тогда он посыпал поцелуями каждый сантиметр открывшейся ему кожи, проводил языком у моего пупка и мурчал, как кот, слизывающий с лапки сливки…
Рей подхватывал меня, легко, как если бы я не весила шестьдесят килограмм, прислонял к стене, и я, словно обезьянка на пальме, обвивалась вокруг него и, пользуясь редким моментом доминирования, целовала его, как истинная француженка, до головокружения, до дрожи, до стонов, до потери пульса и дыхания… его рука непременно поддерживала меня под задницу, и, наверное, это было самое пошлое, что проскальзывало в наши невинные отношения… чистые отношения…
Юлия протянула мне бутылку вина. Она всегда обращалась к алкоголю, если случай попадался тяжелый. Как теперь со мной, раскрасневшейся, зуб на зуб не попадающей, трясущейся и, как она правильно считала, готовой пойти и натворить глупостей, да таких, что утро встречу в морге. Я решительно заливаю свои сердечные раны красным сухим, довольно быстро пьянея, что не удивительно, учитывая мою неприспособленность к алкоголю. Я исторгала грязные ругательства, взорвавшись, как вулкан. Наверное, я выглядела как ребенок, выучивший новое слово и талдычащий его на разные лады. Когда половина бутылки текла по моим венам, вдруг поняла, отчего это так прекрасно, быть пьяным: проблемы земные мгновенно улетучиваются, мешками мусора отправляются в космос и там и болтаются, и как-то сразу ясно и понятно, что переживания – эту ерундистика и глупость, что ты – Солнце, что ты – Галактика, что ты – идеал, и не надо никакого Рея, не надо никого и ничего, потому что в самом тебе и есть счастье! Ух, я шаталась по коридору, выкрикивая что-то нечленораздельное, здороваясь со стенками, так и норовящими покалечить меня, пребывая в такой волшебной невесомости. Ха, мне и море по колено!
Юлия подтолкнула меня в спальню, где я уж не помню как с меня слетела футболка, таким красивым летающим змеем приземлилась в углу, куда отправились и шорты, и бюстгальтер… стоп, я что же, голая? Но Юлия повалила меня на кровать, забираясь сверху, свежая после ванны, с ароматом лаванды или сирени, я уж не очень разобрала, но чего-то приятного. Она наклонилась ко мне и… провела языком по моей шее. Вы спросите, не отвратительно ли это? Нет. Меня не слишком волновало, что это моя лучшая подруга восседает надо мной в позе наездницы, обнаженная, что это девушка лапает меня за грудь и тянется поцеловать в губы. Мне было все равно. Размытая, плавающая, пошатывающая реальность… подступающий к горлу завтрак – «никогда не пей на голодный желудок, поняла, Елена?» учил меня папа, и что я сделала? Выпила на голодный желудок! – вынудил меня позволить и без того отяжелевшим слипающимся векам выключить свет и… внезапно я увидела вместо Юлии Рея, покрывающего мое тело отрывистыми, торопливыми, сухими поцелуями, запускающего руку между моих покорно раздвигающихся ножек, вытворяющего что-то… дьявольское, из-за чего по телу проходили электрические заряды, тело напрягалось, вибрировало, извивалось, прося больше ласк, больше поцелуев… пальцы сводило судорогой, я вцепилась в простынь, я полураскрытых губ сорвался стон наслаждения, который жадно поймала… Юлия.
- Нет, - прорывалась я через винное опьянение, перехватив ее руку, кажется, собирающуюся зайти слишком далеко… безусловно, мне нравилось все, что эта чертовка со мной вытворяла, но позволить ей лишить меня девственности, как она лишила первого поцелуя с любимым?.. – Нет, - повторяю, потому что подруга, очевидно, испытывающая тот же экстаз, что и я, не собиралась останавливаться и лезла своими наманикюренными пальчиками, куда не надо.
- Расслабься, Елена, - зашипела она, спускаясь к моей шее и вынуждая меня изогнуться от наслаждения. Против природы не попрешь! – Я покажу тебе, что такое настоящее удовольствие…
- Нет, - я использовала давно отработанный с Реем прием, перевернула Юлию, оказавшись сверху, и перехватила инициативу. – Это я тебе покажу… - и я не прогадала: в постели она оказалась очень послушной сабой, нуждающейся в твердом члене и кожаном ошейнике.
В ту ночь я решила окончательно и бесповоротно: у нас с Реем ничего не получилось, не получается и получиться не может. Он не любит меня. Ну и пусть. Однажды я уже научилась жить без него…
Чтобы оценить, насколько дорог вам человек, представьте, что его нет. Что вы испытываете? Я – облегчение.
…
На утро я страдала от раскалывающейся, очень недовольной моим бесстыжим поведением головы, скручивающимся, очень недовольным получением такой порции сухого красного, животом, покалывающим, очень недовольным количеством выпавших ему переживаний, сердцем.
Итак, с Реем покончено. Но у него в коридоре стоит мой рюкзак, если его по нелепой случайности не спустила в мусоропровод Кристина, чему я не слишком удивлюсь. Возвращаюсь. Разумеется, застаю его развалившимся на диване. Кажется, он вызывает у меня жалость и отвращение. И никакой любви. Ну и чудно!
Кристина напоминала ежика в тумане. Дымном тумане. Судя по пепельнице, она выкурила весь запас сигарет и вскоре ей придется оторвать ленивую задницу от дивана и пойти в магазин. Может, тогда и объясниться с Реем? Он меня игнорирует. Ни слова мне не сказал. Даже не потрудился подвинуться, когда я изъявила желание прилечь рядом, в последний раз, просто так, по доброй памяти… На прикроватном столике громоздились бутылки дешевого пива, от вида которых меня очень потянуло к белому другу. Я не сопротивлялась естественному зову и, устроившись возле туалета, просидела в компании Лиззи часа два, пока Рей не постучался, чтобы сообщить о доставке пиццы.
Выхожу. Как же хочется курить. Невозможно сопротивляться. Этот горьковатый привкус на языке. Да еще и Кристина чуть ли в нос мне не сует сигарету. Рей разливает шампанское. «За мое здоровье!». Кристина пристально следит, чтобы я выпила до последней капли, и снова наполняет мой бокал, который я с таким трудом не выплескиваю ей в лицо. Мысли путаются. И язык тоже путается. Кристина откуда-то вытаскивает мартини, мне уже не предлагаемое, ибо что зря средства переводить на тех, кто не оценит. Рей поддерживает ее. Мне плевать. Я рассматриваю скатерть. Очень интересная, кстати, скатерть. Прямо-таки произведение искусства. Ничем не хуже черного квадрата Малевича. Кристина врубает музыку, тягучую, заунывную, напоминающую мне арахисовое масло, на которое у меня аллергия… как же медленно ползет время! Конечно, я не нежусь на белоснежном песке под золотистыми лучиками мальдивского солнца, так куда торопиться? Грызу ноготь. Дурная привычка, просто отвратительная, но что поделать, если чертова минутная стрелка отказывается пошевельнуться.
- Наверное, я пойду…
- Купишь сигарет? – перебивает меня Кристина, роясь в сумке и выуживая кошелек. – Парламент. Спасибо.
- Я имела в виду домой, - мое внимание полностью обращено к Рею.
- Почему? Тебе с нами не нравится? – он звучал… обиженным? Я растерялась. Кристина немедленно сменила тактику, придвигаясь к Рею и корча грустную гримасу, не вызывающую у меня даже жалости, только желание провести этим скорченным личиком по столу. Да уж, я не думала, что умею так ненавидеть… - Елена, чего тебе хочется? Не уходи… - глупое, глупое мое сердце тут же заскулило: ну посмотри, он в нас нуждается, он нас любит! И я… сдалась.
Наверное, в первый и последний раз я победила в жуткой игре под название «Любовь».
Рей как будто пытался заделать разверзшуюся в наших отношениях пробоину, через которую хлестала ледяная вода и утягивала наш маленький катер несбывшихся желаний на самое дно Марианской впадины. Слишком поздно. Джульетта проснулась слишком поздно, когда уже не спасти было Ромео. Айсберг заметил штурман Титаника слишком поздно, когда уже не развернуть корабль. Слишком поздно ты спохватился, Рей, что я могу и уйти.
Подкрался вечер. Кристина, кажется, надеялась, что я, собрав свои пожитки, исчезну, позволив ей провести еще ночь рядом с Реем и на этот раз, может быть, получить от него что-то большее, нежели целомудренный чмок в лобик. И поэтому я, набравшись храбрости и все-таки выкурив сигаретку, пока эти двое не видели, осталась. Исключительно назло сопернице, которая, конечно, выиграла не одну битву, но войну проиграет…
Пока два амебных тела мирно существовали, посматривая развлекательные программы с плоским сортирным юмором, которые мне не позволяла смотреть самооценка, я совершила партизанскую вылазку к Катрин, объявившую бойкот Рею, которого он, впрочем, не заметил, потому что некогда лучшую подругу давно перевел в разряд второсортных. Удивительная штука, жизнь. Никогда не предугадаешь, что случится завтра: и лучший друг может стать лютым врагом, и некогда враг оказаться другом…
Ночь. Двор опустел. Качели жутковато поскрипывали. Мотылек бился о стекло фонаря, с поразительным усердием, и, наконец, замертво повалился в траву. Я отсчитывала ступени, поднимаясь, как на Голгофу. Черт, надо было хватать вещи и пятками сверкать по дороге домой, к маме… там меня любят, там меня ждут, там приласкают, сунув чашку горячего какао…
Доползаю. Свесив язык, на подобии загнанной собаки. Взмокнув, как кобылка после скачки. Дергаю дверь. Закрыта. На мой стук заливистым лаем отзывается Лиззи. Жду. У меня болят ноги, просят вытянуть их на диване. Нетерпеливо стучу. Они там что, сексом занимаются? Я даже не против, пожалуйста, развлекайтесь, детки, но меня-то на пороге не держите! Или, может, они умерли от скуки? Не удивлюсь, но мне же надо как-то попасть в чертову квартиру!
Звоню Рею. Кажется, мое раздражение заражает его. «Ты как бы предпочла нам Катрин, вот мы и решили тебя немного проучить. Иди, гуляй, я сообщу, когда мы вернемся»… - в приступе ярости швыряю телефон на плитку и тут же жалею: он прощально мигает мне, как бы желая приятно оставаться, и отключается. Замечательно!
Обида. Одиночество. Боль. Я одна. Я никому не нужна. И будет у меня сорок котов и чайничек из Гжели, шарфик, связанный вручную, и свитер с оленями…
На улицу меня погнал приступ клаустрофобии. Я двинулась по лунной дорожке, поеживаясь от холода, поеживаясь от пустующего притихшего двора, поеживаясь от спазмов, в которых корячилось мое глупое-глупое сердце. Надо же было влюбиться в Рея настолько, чтобы позволить такому со мной приключиться! Шмыгаю носом. Нельзя плакать, никак нельзя.
Внезапно фонарь, к которому я резво топала, подмигнул, как будто спрашивая: «что, думаешь, хуже быть не может? А вот я готов поспорить!», - и погас. За ним последовали и другие, мгновенно погружая меня в пучину ночи, с холодной, далекой, неприветливой луной, высвечивающей узенькую извилистую дорожку куда-то, черт знает куда, цвета горького шоколада небом, с изрешеченными орешками-звездами, мертвенно бледными, призрачно поблескивающими, то пожираемые тучкой, то снова выплевываемые на небосвод. Кусты сирени немедленно заскрипели, зашевелились, протягивая ко мне свои корявые ветви с изглоданными жирными гусеницами листьями и кое-где затерявшимися уже отцветшими, гниющими цветками. Пустующие качели, непривычные без детского визга, скрипнули, нехотя поддались невидимой руке ветра и описали мучительно долгий круг. Разумеется, продолжения этого оживающего кошмара я досматривать не стала – беспрепятственно проскочив через пост охраны, откуда доносились характерные звуки футбольного матча, так что никто не беспокоился о сохранности раскрасневшейся, напуганной, лихорадочно озирающейся девчушке в платьице, которой и податься-то некуда, кроме как на освещенную, но обезлюдевшую улицу, идеально подходящую для фильма «год после апокалипсиса».
Когда фонари-мандарины успокоили мое бурное воображение, каких только монстров не углядевших в темноте, которую, кстати, могу с гордостью заметить, я никогда прежде не боялась, видимо, сказалось сердечное расстройство и выпитый алкоголь, с которым пора бы завязывать, на память пришли те монстры, которые не прячутся под кроватью, да и вообще нигде не прячутся, а разгуливают себе преспокойненько по ночным улицам, припрятав ножичек в кармане, закинувшись наркотой и подыскивая симпатичную жертву, с которой прежде чем жестоко разделаться, непременно расчленив и впоследствии отправив пальчик родителям, можно и позабавиться. Сколько историй мне не рассказывали, одна другой поучительнее, с непременным изнасилованием, избиением, извращенными изощренными пытками, после которых молишь о смерти… кажется, волосы зашевелились у меня на голове и никакая формула вроде «меня не будет – проблем не будет», не возникла. Зато я вдруг очень отчетливо поняла, что люблю жизнь! Я очень хочу жить!
Неожиданно мой слух напрягся. Как-то очень тихо. Слишком тихо. Невыносимо тихо. Кажется, такое бывает перед цунами… тишина обрушивается на меня тяжелой волной, чуть ли не вдавливая в асфальт. Меня сковывает страх. Прямо-таки пригвождает к месту и не дает пошевелиться. Что-то произошло. Что-то ужасное… И я не понимаю, что это, где это, и куда прятаться... Как будто издалека раздается хлопок автомобильной двери… папа бы ругал за такое небрежное отношение к машине… конечно, он свою Феррари больше всего на свете любит, и уж точно больше меня, непутевой… что же я упустила? «Топ-топ», - громом разрываются шаги за спиной. «Стук-стук», - отзывается в сердце, торопливо собирающем чемоданы и отправляющемся в пятки. Надо обернуться… нельзя оборачиваться… что же такое происходит?
Музыка. Когда я встала под фонарем-мандарином откуда-то доносилась музыка, а потом оборвалась. И кто-то покинул уютный, заполненный желтым светом, салон… и почему-то направился в мою сторону… «топ-топ». «Стук-стук». «Топ-топ». И уже совсем близко. Интересно, откуда я знаю, что это мужчина лет сорока, с поблескивающей лысиной, ослабленным кроваво-красным галстуком, печаткой на мизинце и золотыми часами?.. Я ведь не Шерлок Холмс, чтобы по походке определять, хотя такая грузная поступь свойственна в первую очередь работникам офисов, вообще не привыкшим двигаться. Может, у меня все-таки есть третий глаз ,на затылке, жадно устремленный в эту объемистую, ложащуюся мне на плечи тень чужака, который, хоть и не прячет в кармане ножик для препарирования очаровательных особ, вроде меня, но движим совсем не безобидными намерениями. Что же делать? Кричать? Ха! У меня страх сжал горло, так что и пискнуть не получится… бежать? Ха! Я с трудом переставляю обмякшие ноги в направлении… черных громад гаражей. Любопытно, я сама выбрала, где буду покоиться с миром… «Здесь похоронена Елена Уорнер. Дура, полезшая куда не надо».
Ускоряю шаг. Ну уж нет, мне здесь совсем не нравится, и ирисы посадить негде, задохнутся от выхлопных газов, и места маловато, я ведь хочу изгородь узорчатую, с лилиями французских королей, и не плохо бы плакучую иву… Неизвестный за мной тоже ускоряется. Но я уже не загипнотизированный змей зайчик, я хитрая лисичка, повиливающая распушенным хвостиком.
Резво проскальзываю в узкую щель между гаражами, очень напоминающую черную дыру, юркаю в ближайшую подворотню, совершаю несчетное количество маневренных поворотов, сопровождаемых, правда, шумом, от которого крысы в панике беспорядочно разбегаются, кажется, вызывая отвращение у моего преследователя и вынуждая задуматься, а так ли ему нужна какая-то там девчонка, чтобы пробираться через кишащие грызунами проулки. Как только неизвестный уходит с дороги моего спасения, а именно с дороги, ведущей к охранному посту, я показываю, наверное, лучший за всю жизнь результат в области бега на короткие дистанции. Пожалуй, учитель физкультуры гордился бы мной!
Когда за мной хлопает дверь, в которую, я знаю точно, этот Кто-то не войдет, когда я забиваюсь в угол, так что за спиной не раздастся ничьих тяжелых шагов, с которыми ко мне подступает смерть, когда я вдруг почувствовала, как сердце сводит конвульсией, стягивает ужасом, необъяснимым, невыразимым, неконтролируемым, когда я побилась в истерике, исцарапав ладони о шершавые стены, захлебнувшись слезами, задохнувшись рыданиями, едва не отключившись, прямо на кафельном полу, прямо под дверью Рея, по-прежнему закрытой… я вдруг ощутила, как рассудок, очень беспокоящийся о моем душевном состоянии, тянется к кнопочке «Выкл.»…
Что я испытываю? Боль, потому что мое сердце разорвали, растоптали, искромсали, так что только в закрытом гробу хоронить… и страх, дикий, безудержный, пробирающий до костей, страх, который отныне навсегда со мной… и что же мне делать? Я безумно хохочу, покусывая ноготь, по щекам не перестают литься слезы, а я хохочу. Как бы меня не сдали в психбольницу… что же делать?
Выключить чувства.
Желтые ромашки. Часть пятая. В шаге от паденья
© Copyright: Натали Беар, 2016
Свидетельство о публикации №216090701039
Свидетельство о публикации №216090701039
Рецензии