Соло на бэк-вокале. Глава 1

«Кажется, теплу и свету вовсе нет места в мире слов. Возможно, именно поэтому, когда пытаешься сказать о них, твои слова встречают такое недоверие, и телефон постоянно разъединяется. Написать роман о счастье тоже невозможно в принципе. Для него нет слов, и даже если они найдутся, его не будут читать, потому что история, в которой все счастливы и понимают друг друга, скучна неимоверно; в итоге любовные сцены коротки и на бумаге, и в жизни» Л.К.



Февраль. Боткинские каникулы.


     На Питерской почве это звучит, как сарказм: Боткинские!Каникулы?! Потому что Боткинская больница - инфекционная. Ровно такая же, как была во времена самого Боткина.

 Тогда она называлась "инфекционные бараки", и была, между прочим, единственной в просвещенной Европе, в которой тем временем вымирали городами и целыми провинциями от чумы, тифа, оспы, сифилиса, туберкулеза и прочей подобной  фигни. Наш продвинутый Боткин был инициатором организации таких вот изоляторов в гектары площадей, засыпанных карболкой, с колючей проволокой, крематориями и бараками. Про проволоку, я, наверное, того, загнула.

 Теперь, конечно, не бараки, в середине периода застоя были построены шикарные корпуса, просто с тех пор прошло 30 лет. Корпуса обветшали, покрылись плесенью, грибком,  но не потеряли своей монументальности. Как сказал один ее знакомый, Боткинская больница - это стильно. История. Памятник. Все дела.

 Боткину в Питере есть памятник и получше. Целый квартал на Финляндском вокзале. Улица Боткинская 6. Там расположено несколько клиник. И задумчивый бронзовый Боткин смотрит на череду маленьких пациентов клиники детских болезней. Военной травматологии, куда часто хромают молодые мужчины в камуфляже, и кучу учебных корпусов Военно-Медицинской Академии.

 Там постоянно ходят строем молодые мальчишки в военной форме разных родов войск. Такие еще солдатики и при этом - уже почти врачи. Недавно появились девочки, тоже в форме, а еще иногда бегают кроссы негры в российском шерстяном трико.

Но Боткинские бараки совершенно несправедливо обзывают местные жители. Здесь - кафедры, практика, студенты, опыт, столетние традиции. Это место, где реально умеют лечить. Приезжают туда - уже залеченные в пижонских клиниках, полумертвые и падающие без сил.

 Ее тоже привезли падающую, со страшным диагнозом - паратонзилярный абсцесс. Не знаете? Она тоже не знала. Думала - умрет! А там таких оказалось полное отделение. Ну, в общем, эта история началась в Боткинской больнице.


               
                *     *     *



Итак, эта история началась в Боткинских бараках. В промозглом феврале, когда в Питере, как обычно, во всю свирепствуют эпидемии гриппа.

Наша героиня была не очень-то и героиней. Среднестатистической внешности, возраста, семейного положения, профессии и социального статуса. Брюнетка, метр шестьдесят пять, семьдесят два килограмма, сорока двух лет, не замужем, сын восемнадцать лет, учитель русского языка и литературы, десятый, одиннадцатый  и шестой класс, в котором она по совместительству была еще и классной дамой.

С точки зрения школьной аудитории, персонаж совершенно отстойный. Едва ли ее ученики могли заподозрить женщину ее возраста в личной жизни, тем более в наличие страстей. Это было бы разрыв шаблона, жанровое хулиганство, мове тон.

Но, во-первых, она и сама, всего за пару месяцев до наших событий, вряд ли заподозрила бы себя хоть в чем-то личном. Так  припорошило пылью  жизнь: бытовуха, текучка, однообразие, тетрадки, экзамены, ученики. И то, что в юности обещало стать жизнью,  полной надежд, свершение, событий, счастья, любви, встреч, разлук, переживаний, стало совсем не тем. Разочарование?... По крайней мере – несоответствие своим ожиданиям, и уж точно представлениям школьной аудитории.

Но если мерить жизнь представлениями школьной аудитории, и это, во-вторых, человечество так и застряло бы в слащавом сентиментализме, в возрасте прекрасного несовершеннолетия, и никогда бы не дерзнуло взорвать мир пламенным романтизмом революции, не засмеялось громогласным хохотом Рабле, не заплакало бы бальзаковской слезой, и не глянуло бы на мир сквозь ироничный прищур Пелевина.

 Поэтому наша героиня не слишком озадачивалась мнением своей незрелой аудитории. Хотя дресс-код мучил ее и в свободное от работы время. Жила она в том же районе, где работала, и редкий поход в магазин обходился без дежурного: «Здрасьте!» - «Здравствуй, Иванов!»
 
 Со временем она привыкла. Все ее неформальные контакты счастливо расплагались в других районах. Дача – вообще в двухстах километрах от города. Поэтому ей  худо-бедно удавалось сохранять, не смешивая два своих образа – общественный и личный, учителя и просто женщины.
 
 Хотя, с женщиной – это она, пожалуй, погорячилась. Последние семь лет она это свое качество практически не использовала, уйдя в глухую оборону после развода и погрузившись в освоение профессии, которой  никогда до этого заниматься не собиралась.
 
 За эти годы она успела написать планы уроков, обкатать их, приспособиться к коллективу, выдержать и отразить несколько атак разных фракций  на предмет присоединения и как-то организовать свое автономное плавание.

 И вот в самый разгар учебного года она оказалась на больничной койке, с почти оскорбительным диагнозом. В очень плохом физическом состоянии. И в совершенно несуб-ор-ди-ни-ро-ванной компании.

 Она совсем не умела болеть, не позволяла себе, на корню душила любые признаки, кроме того весь пед.состав регулярно вакцинировали, и она считала себя защищенной в квадрате, и в принципе. И вот тебе!

 Она с трудом переоделась под пристальными взглядами соседок по палате, послушно подставила разные места под шприцы и капельницы, и с облегчением закрыла глаза.

 С грустью вспомнила, что сын ей позавчера сказал, где-то вычитал, что болезнь – это способ организма встать на паузу, выключиться, остановиться. "Интересно, а они от чего останавливаются?", подумала она про соседок и провалилась в сон.


               
                *    *    *



  Мать Ленина родила восемь детей, выжили шестеро. У Маркса было семеро, осталось трое. Екатерина Великая рожала пять раз, из шестерых детей - трое остались живы. Аристократки начала 19 века рожали по восемь - десять детей, точно так же, как крестьянки. Потому что до взрослого возраста доживало хорошо если половина.

 Это только в кино показывают, как бабы рожали в поле, потом, через полчаса - снова жали, косили, молотили. Сколько их умирало от сепсиса и антисанитарии. Сколько еще в родовой горячке, от кровопотери. Жена Андрея Болконского умерла родами, и это не стало сюжетом книжки, так эпизод.

Наш мир, живущий в режиме вакцинации, профилактики и перинатальной гигиены, уже не понимает ментальности людей предыдущих веков, когда единственным способом планирования семьи и решения демографических вопросов было рожать, рожать и рожать. Потому что болезни косили, косили и косили, не взирая на социальное положение, имущественный статус, возраст, пол и политические взгляды.

 Любая простуда грозила вылиться в воспаление легких, а когда из лекарств – только клистиры и уксусные примочки - воспаление легких оставалось доверить Богу и силам организма. Это положение существовало аж до середины двадцатого века. И изменилось только с  изобретением пенициллина.

 Можете себе представить, поколение наших отцов было первым, которое не выкашивало обыкновенное ОРЗ и простуда.
 
 Она  проснулась с мыслью:

 «…и весь этот ее коллектив, все эти женщины, вся палата, по законам жизни, должна была умереть еще несколько дней назад… если бы не медицина и не пенициллин…»

  На второй день у нее появились силы оглядеться. На третий, рассмотреть товарищей по несчастью, товарок. Потому что, понятно, крыло было женское. Девушка лет двадцати, старуха – восьмидесяти, молодая узбечка под тридцать, еще одна, по-видимому, ровесница героини, и она – замыкающая.

 Замыкающая она была, потому что ее пристроили на последнюю незанятую койку, самую неудобную, на ее взгляд, стоящую поперек всех остальных. Через пару дней оказалась, что койка и впрямь неудачная. Той ночью, что она сидела в приемном покое, женщину - предшественницу, ее занимавшую, увезли в реанимацию, и с тех пор ее больше никто не видел.

   

                *    *    *


  Принято считать, что женщина без любви - не женщина. Что если она не грустит печально и очевидно для всех, то она такой солдафон в юбке.

  Еще женщина должна быть нежной, прелестно болтливой, легкомысленный, и чуть глуповатой. Ну, да, наверное должна. Но наша героиня была сущим недоразумением в этом смысле.

  Нежной и легкомысленный ей не положено было быть по долгу службы, и хотя говорить - было сутью ее профессии, но прелестную болтовню никто бы не только не одобрил, но и просто не допустил.

  А уж очевидную грусть и печаль в наше время могут позволить себе разве что пенсионерки или еще совсем молоденькие девушки. Что до взрослых женщин, то нет, не могут.

  " У Ярославны - дело плохо, ей некогда рыдать,
она в конторе с пол-седьмого у ней брифинг ровно в пять"


  Поэтому грустить, вздыхать, и плакать, а особенно думать о мужчинах и любить современной женщине  позволительно строго в отведенные часы, в конкретных местах, недоступных детям,учитывая возможное наличие свидетелей, и соблюдая приличия, субординацию,режим и гигиену. Тьфу ты!

Поэтому она и не пыталась.

 Но когда это случилось, оказалось,что мир,в котором она существовала - совершенно не приспособлен для любви! И любовь с ним практически несовместима.



               
                *    *    *


- Как ты себя чувствуешь?

- Я?

- Да, ты, - старуха уточнила, что обращение – не случайность, и она так и собирается обращаться на ты. Впрочем, в морщинистой и красивой ручке у нее был стакан с водой, это было так кстати, что наша героиня невольно простила ей такую вызывающую фамильярность.

- Спасибо, не очень, -  она улыбнулась, и начала с усилием глотать воду, удивляясь, сколько мышц участвует  в этом простом процессе, потому что все они (мышцы) были огромные, болели и препятствовали.

- Как зовут?

- Кого? Меня? Елена А-э-а… Лена. А вас?

- Глафира Андреевна,  Вика вон зовет тетя Глаша, хотя я ей, конечно, в бабушки гожусь. Но «бабушку Глашу» я бы совсем не вынесла! – и старуха широко и легко улыбнулась.

Героиня улыбнулась в ответ, и скосила глаза на то место, где должна была находиться Вика. Аха, вот эта молоденькая девочка.
 
- Эту узбекскую красавицу зовут Айжан – Жанна, по-нашему, у нее дома трое детей, один совсем младенец, и по ночам она не дает нам спать, потому что чмокает своим молоко-отсосом, - отрекомендовала Глафира. Узбекская красавица тут же прижала руками грудь, примечательного размера, для такого субтильного тельца.

- А эта барышня,которая спит – Марина. Марина Ивановна. Она у нас адвокат, юрист со стажем, и без пяти минут член там какой-то коллегии.

 «а…» - именно этот цепкий взгляд остался  в памяти с первых минут пребывания в палате. Она, наконец, допила воду и откинулась на подушку. И вдруг ей показалось таким приятным обращение в одно имя, и на ты, она улыбнулась про себя Глафире, вздохнула, и снова провалилась в сон.


О ПИСЬМАХ "ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ"


На днях я получила  письмо. Непрочитанное и старое. Оно  пролежало на «до востребования»  не знаю, сколько, лет пять.  Это был ответ. Ответ на письмо, которое тоже было отправлено  на «до востребования», и, видимо, тоже было получено с большим опозданием… Мы с автором так давно живем, так заняты, горды и неторопливы, что опоздания на годы ничуть не удивляют.

Я пытаюсь понять, как к этому относиться. Это - счастье, что оно дошло? Или несчастье, что так опоздало? По большому счету  не так  и важно. Просто привычка всему выставлять оценки. Это - сладко - пятерка! Так, а это - горько, неуд! А утраты нет, потому что просто не может быть, и все!

 Раньше было не так. Как-то не так!...

                « Хочется уподобиться деревам: замереть и зависнуть. Будто оказался со старым другом, и можно прожить, не размыкая губ, - улыбаться глазами, любить взмахом ресниц. Это острее всех чувствуют собаки, избегая лаять.»(ЛК)


Вас когда-нибудь цитировали? Ну, ты слышишь свою пьесу в исполнении профессиональных актеров. Свою мысль -  голосом Мэтра. Видишь свой камень в безупречной оправе Мастера. Это лестно, но это – не все.
 
Иногда это значит, что он говорит о тебе, с тобой, только с тобой, на твоем языке. Цитата перестает быть цитатой. Она становится шифром…

Он, конечно, не берет тебя за руки, не сжимает в страстных объятьях, там, и прочее. Но в каком-то смысле это ближе... как у Гребенщикова: "можно быть ближе, но не ближе, чем кожа" А это как раз ближе, чем кожа! Чем даже секс!

После этого можно отпустить на все четыре стороны... Этому нельзя изменить! Ближе быть просто нельзя! Он может забыть цвет твоих глаз, может, вообще не знать, не знать адреса, отчества и размера ноги, зато он исходил все твои страницы, и знает все образы, подтекст и предысторию. Он обнимает тебя своими словами,  хранит в  памяти, отводит комнатушку в сердце, прикасается к твоим словам бережными губами нежности.

Это может сделать только настоящий поэт, это требует правдивости,  это нельзя подделать, я проверяла.

Я сама это когда-то придумала, нечаянно. И даже не подозревала, как это сокрушительно! Я не знала, что внимание может сделать человека таким уязвимым.

Теперь я сама попала. Страдаю... Да,чего уж там, болею. Сердце перешло в режим приема: ждет, молчит и беззвучно плачет. Беззвучно - боится пропустить сигнал...А его нет... Сигнала нет... Тому сигналу,который получен, слишком много лет... Слишком.

                «...Беда в том, что в благословенной немоте проходят лишь несколько дней года, и мир вокруг никак не желает жить в режиме осеннего леса. Он продолжает говорить, петь, кричать, смеяться и стонать на всех мыслимых языках и наречиях. Он не принимает взмахов ресниц и не берет в расчет внутренних диалогов. В этом мире молчат лишь опавшие листья и улетевшие птицы, и молчат мертвые; молчание равнозначно смерти…»(ЛК)


И вдруг это письмо,... о любви,... опоздавшее на годы. Ответ на просьбу о любви, опоздавшую на годы.


В сердце - тахикардия, в руках - тремор, в ж..пе -березка, в мозгу - одни глупости,  в теле - одни гормоны. И апофеоз всего - чирий в глотке! Застрелите меня! Потому что от меня все равно никакой пользы!

 Мозг отказывается думать, тело жить, горло - говорить, глаза могут только читать, и только его записки. И это все, что они делают с жадностью - жадно читают его тексты, и глотают, глотают, глотают слова, его слова, мои слова, любимые слова, желанные слова, долгожданные слова. И даты.

 И даты отрезвляют. Годы. Годы! Дата последней записки пропустила уже два календаря! Это... это невыносимо!
 
Такие чудесные мелодии! Такие прекрасные! Но как давно написаны! Как давно!не вчера, даже не год назад! Что такое текст? Скриншот со вчера? Или слепок вечности? А вдруг …! А может все-таки…!

 Я... Я опоздала. Нужно было найти только для того, чтобы узнать, что все потеряно?... С ума сойти!... Нет, пожалуйста, нет!..Неужели я опоздала? Он же ждал меня!

Вот урод, хоть бы голос подал, там, ссылочку бросил!нет! Вот ведь самовлюбленный индюк! У меня, может, интернета нет! Я может, дебил, и читать разучилась! я…!

Сам виноват! Я же просила, напиши! Нет, он, конечно, написал: "Найдите меня! И будет вам счастье!" Гад! Какой же гад!...Пожалуйста, не уходи! Прости меня! Я не знаю, что говорю,и что буду делать без тебя!

Опоздания делают жизнь несносной. Опоздания делают жизнь. Они её делают." (ЛЛ)


 
                *    *    *



 Проснулась она оттого, что кто-то тихо плакал. Она поднялась на локтях. В дальнем углу спиной к ней сгорбившись сидела красавица-узбечка, и, судя по характерному звуку молокоотсоса, сцеживалась.

- Жанна? Айжан? – она спустила ноги с кровати, нащупала тапки и дошаркала до бедной. – Ты чего?

- Грудь болит, - сказала та, глотая слезы,  плечики ее сотрясла крупная дрожь, и на ощупь она была горячее батарей.

- Давно?

- Да.

- Сколько дней?

- Два.

- А лежишь ты сколько?
 
Та покивала: «столько и лежу»

- Сцеживаешься мало?

Она пожала плечами.

- Твердые?

Девочка снова покивала

- А ребенку сколько?

- Какому…, - она сёрбнула носом, и вытерла слезы - девять.

- Девять месяцев? – удивилась наша, - круто! Все еще кормишь? Молодец! Тебе надо температуру сбить. И расцедиться.

 Та кивала, и сёрбала. Но уже поспокойнее.

- А че ж ты не сцеживешься днем?

- Бабушка ругается.

- Да, ладно! Она же шутит. Я щас схожу на пост, попрошу какую-нибудь таблетку от жара, а ты сцеживайся давай, и завтра весь день, вот еще придумала!

- Стыдно!

- Че? Кого стыдно? Женщины одни. И потом, кто тебя будет рассматривать! Отвернешься вон туда. Ну, ты смешная, блин!

 Она прошаркала до поста, разбудила постовую сестричку с ярко красным маникюром, и печальными глазами, ответила на вопросы «нет», «не надо», и «ничего страшного», напоила Айжан аспирином и снова завалилась на свою неудобную койку.

 Когда Бабушка говорила, что им не дает спать молокоотсос Жанны, она сильно недооценивала остальные шумы. Палата храпела на все лады. Сама Глафира  храпела на басах, контрабасом: хро-хро-хроооо-м. Альтом подпевала Марина Ивановна: хр-рррэ, хр-рррэ, хр-рррэ.  Викуся пела скрипочкой  хри-пим, хри-пим. Засыпая, она предположила, что для ансамбля им не хватает виолончели, и  у нее подходящий тембр. Айжан из своего уголка очень скромно подыгрывала на шумовых со своим молокоотсосом.




                *     *     *
         



 На третьи сутки все заметно повеселели. Сходили на обед.  Обзвонили родню и сделали заказы. После обеда потянулись родственники.  К нашей героине приехал сын с девочкой,  привезли планшет, зубную пасту, и два огромных пакета  вкусняшек.

Чтобы не торчать в общественном вестибюле и не хватать заразу с других этажей, все таки выше лежали желудочно-кишечные,а ниже - дерматозные, они вышли погулять. Стоял солнечный февральский денек – большая редкость для Питера, и пациенты расползались по всей территории, наслаждаясь белизной, предчувствием весны и  воздухом.

- Здрасьте,  - услышала она за спиной и вздрогнула.

-  Ваня? Здравствуй, ты как здесь?

-  У меня тут девушка лежит.

-  А… Понятно. Ну, здоровья твоей девушке.

-  Ага. Спасибо. А вы когда в школу придете?

-  Не знаю Ваня, пока, но думаю, дней через десять. У вас кто-нибудь ведет уроки?

- Не-а. Марковна,… ну, завуч… сказала, что с понедельника что-нибудь придумает.

- Аха… Ну, что - не переживайте. Раз Наталья Марковна говорит, значит, придумает.

Ваня не выглядел особо переживающим, он сдержанно хохотнул, еще чуть потоптался  возле них,  с интересом рассматривая Светочку, и отчалил в направление общественного вестибюля.

- Ваня Суфуев, мой ученик из одиннадцатого, -  прокомментировала она для детей

- Да мы поняли, - кивнул сын, приобняв подружку - он всегда такой дерзкий?
 


                *    *    *



 К вечеру вся палата вздохнула с облегчением, даже Айжан. Муж привез ей всех детей разом и старшие целый час нарезали круги по просторным больничным коридорам, пока малой  пытался получить доступ к телу. Сиську ему было нельзя, потому что мама сидела на убойных антибиотиках, и битва носила чисто развлекательный характер.  Но после их визита маме заметно полегчало, и она даже  приняла участие в разговорах. Правда, так и сидя спиной к аудитории, и шурша своим неизменным молокоотсосом.

Вика рассказывала свою историю любви, над которой Глафира иронизировала, Марина искала юридическую составляющую, а наша героиня – эзотерическую. Детей в лучших традициях Шекспира разлучали родители.

- А он, что?

- А что он может, они татары…

- И что?

- Мусульмане.

- И что?

- Ну, что – что… не знаю. Им не положено…не своей веры.

- Ты подумай! – театрально заламывала руки Глафира - Давно ли!

- Нет… У него и мама русская. И ваще, они нормальные. И брат у него тоже на русской девушке женился. А теперь ее…

- А что маму тоже в хиджаб одевают?

- Нет… Маму там попробуй одень.

- Так откуда тогда все эти выдумки?
 
- Да папа у него…такой стал…

- Ну, так может к вам, у вас жить.

- Так мои ваще не хотят, говорят, нечего делать маджахедов плодить! Ты ему нарожаешь. А потом припрутся его родственники. Да поотнимают детей.

- А ты что?

- А что я? – глаза у Викуси мгновенно налились слезами, - Люблю! Жить не могу без него!

- А он?

- И он!- Вика завыла, уронив лицо в подушку.

- Ну и что, мы тоже мусульмане. И моего мужа родственники меня тоже не принимали, - сказала Айжан, не  отвлекаясь на плачущую Вику.

- И что, и что? И как вы этот вопрос решили?

- Да как… уехали, да и все…

- Из дому?

- Вообще из Узбекистана. Сначала муж сюда приехал, потом  я к нему перебралась. Мы тут расписались. А потом когда уже Руслан родился, тогда и сказали.
 
- Обалдеть! Страсти какие, и что, вот так, без благословения?

- Они меня и сейчас не признают. Мы когда приезжаем, я  живу у мамы. А Тахир с детьми у его родителей.

- Ниче себе! И ты не обижаешься?

- Обижаюсь, конечно… У них так принято.

- А он че?
 
- Он их любит. Я поэтому и не езжу домой почти.

- Ну, вот, видишь, Вика,  не ты одна страдаешь. И находят люди выходы.

- Ну, я бы не сказала, что выход элегантный, - задумчиво глядя в окно, сказала Глафира.

Но Вика уже перестала плакать, с интересом обдумывая открывшиеся возможности.

- А вообще, все это так прекрасно. Любовь! – наша героиня мечтательно вытянулась на койке, заложив руки за голову, -  Вдвоем – против всего мира! Прямо как у Ромео и Джульетты. Вика, ты читала «Ромео и Джульетту»?



                *     *     *



Почему-то она ляпнула про "Ромео и Джульетту",хотя для нее самой они никогда не были образцами. Просто это пронзительное чувство так наложилось на ее нынешнее состояние! Ведь они, дети, знакомы были чуть ли не сутки всего! И все эти чувства - они ведь были авансы! Все это были надежды. Вера. Одна только Вера, что так должно быть! Никакого опыта.

У нее, конечно, с опытом все было хорошо. Вернее, наоборот - опыт был хреноватый. Ее роман вообще  не был похож на образцовый. И это был бог знает какой по счету подход. Но это вот пронзительное чувство! Может в который раз обманывающее, но такое требовательное! Требующее Веры, смелости и тэ-пэ.

 В нормальном состоянии вся эта юношеская пылкость, доверчивость и открытость ей, как женщине, казалась атавизмом, рудиментом и патриархальным пережитком. Настолько они, современные люди: и взрослые, и дети - мало походили на шекспировских героев.
 
Но не теперь.

Следовало бы для начала разобраться, какое состояние более нормально. То, в котором люди ходят на работу, соответствуют должностным инструкциям, и заболевают чирьями в глотке. Или все-таки когда они любят. Другого человека, не себя. И счастливы. И видят мир влюбленными глазами!
 


                *     *     *



-... прямо как у "Ромео и Джульетты. Вика, ты читала?

- Кино смотрела с Ди Каприо.
 
- Да, классное кино. А пьесу не читала?

- Зачем?

 Наша героиня даже убрала руки и под головы и сложила их на животе. Вот как объяснить?

- Ну,  не знаю...Глафира Андреевна, а вы читали «Ромео и Джульетту»?

- Э-э-э, не помню, то ли читала, то ли столько раз видела, что думаю, что читала. А ты?

- А вот вы так ответили, что мне и сказать нечего. Я «Ромео и Джульетту» читала, а вот про очень многие вещи сказала бы то же, что и вы.

- И это что-то обозначает?

- Марин, а ты?

- Что я?
 
- Ну, как ты считаешь, стоит читать «Ромео и Джульетту»?

- Нет, я думаю, что не обязательно… В каком-то смысле это даже вредно.

- Да? Почему?

- Ну, потому что создает прецеденты. Литература вообще создает много неприятных с юридической точки зрения прецедентов.

- Да? Например?

- Например…, ну, например, дети посмотрели в кино, как кто-то там избил одноклассника, им самим это, может быть, и в голову не пришло бы.

- Но это кино…

- Да какая разница! Кино, телевизор, литература, газеты , журналы…Программирует.

- Этак мы вернемся к партийности литературы.

- А почему нет, Глафира Андреевна. Мы кошек на ветках не вешали, нас учили на хороших примерах, но хотя бы учили на хороших, плохих-то и так нахвАтывались. Все всегда плохОго нахватываются сами. Хотя бы литература пусть учит хорошему.

- Присоединяюсь.  Пусть литература учит хорошему. Все остальное можно не запрещать, но пусть генеральная линия будет пионерская! Потому что дети - маленькие, выбирать не умеют, а силы зла так легко находят пути соблазна. Люди слабые. Их так просто обольстить!

- Так, обольстительные мои,- с ходу ухватила суть пожилая и мужиковатая медсестра Ольга Викторовна,- Капельницы, кому попИсать - быстренько сбегали, укладываемся удобно и надолго.

- Ну, девочки, вы такие политкорректные!- сказала Глафира, первой попавшая в крепкие руки Ольги Викторовны - спасибо, Оленька,вот тут неудобно, нельзя подтянуть?...О, спасибо родная... Представляешь,...  даже не ожидала от молодого поколения...

- Понятно, так лучше? Чего, говорите, не ожидали? - как раз сестре было абсолютно поровну,чего она не ожидала.

- Да почему политкорректные? По этому вопросу – да. По другим - нет... Дело не в этом, мне кажется, что литературу убивает кино. Вот Вика из «Ромео и Джульетты» скорее всего, запомнила, как они смотрели друг на друга через аквариум
 
- Да, - встрепенулась Вика, - он такой хорошенький!

- Вот!... Понимаете, а в пьесе этого не было!
 
- Нет?

- Нет, Вика. Но там было кое-что получше – абсолютное доверие, открытость, правдивость, целомудрие, самоотдача, жертвенность, нежность, страсть!

- Да?
 
- Да-а! И главное, все это было сказано! Словами! Без образа, не привязанное к Ди Каприо! Он, конечно, тоже молодец! И то, что ты запомнила, он сделал! как хороший артист! Но сначала прочитал в пьесе! в словах! а потом уже изобразил для тебя, и для меня… Да прочти! это очень короткое произведение... Набери его в инете. Это пьеса: максимум – два часа! И главное, что это про тебя, и про твоего мальчика. А ты и не знаешь, что можно так говорить, такие чувства испытывать, и не стыдиться их.

Вика недоверчиво, но все же полезла в ноутбук. Вся остальные  выжидательно смотрели.

- Учительница? – спросила Глафира

- Ну, да, да…, - наша героиня смутилась своего воодушевления и пафоса,  улеглась на неудобную койку, и залезла в компик.



 О ЧИСЛАХ.



 Один мой знакомый очень не одобряет моей нелюбви к числам. Считает это узостью, наверное, даже  туповатой спесью  бездельников. У меня есть причины, не любить чисел. Были.  Я когда-то дала себе слово, что обойдусь без чисел!  Вот ни разу в жизни не воспользуюсь! А потом уже нашла обоснование для своего месседжа  у Гумилева:

  «В оный день, когда над миром новым Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом, Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами, Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя, Слово проплывало в вышине!

А для низкой жизни были числа, Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла Умное число передает…»

С тех пор прошло много лет, все уже давно не так. В жизни с числами приходится считаться.  Я не люблю этот мир. Он меня тоже. Я тут всего боюсь. Он меня тоже. Ну, как боится, опасается, не принимает. Отторгает, как чужеродое тело.

Я об этом узнала, когда познакомилась с одним поэтом. У этого мира есть свои поэты.  По крайней мере, один. Он любит этот мир. Он в него вписан. Ему в нем комфортно. В его мире заводы гудят, самолеты летают,  люди двигают тоннами и миллионами тонн, верстают бюджеты, газеты, бизнес-планы. Большая жизнь страны идет в Его мире. В нем живут изобретатели и инженеры, журналисты и чиновники, простые люди, непростые люди. В его мире идет борьба с коррупцией, ну, а где же ей еще идти, как не по месту жительства. В его мире люди не ходят в сандалях на босу ногу, в его мире мужчины носят форму: галстуки и пиджаки.

 Количество в его мире – качественная характеристика. Минуты, метры, человеко-дни, проценты, километры в час, выстрелы в минуту, миллионы тонн, миллионы километров, киловатт-часов, читателей, экземпляров. Мы живем в его время, в его стране, в его городах, ходим по улицам, которые он переименовывает на раз. Топчемся под елками, которые он сосчитал, любуемся огоньками, количество которых  известно ему по смете.

Он пишет статистические сводки, как поэму. Его мир - мир цифр, мир чисел – будничный и блестящий. Мужской мир.  Этот мир не оспаривает божественных истин, он в них не верит. Все оценки  выставляет исходя из целесообразности и масштаба проекта,  вопросы нравственные решает каким-то звериным  чутьем,  сметая с дороги конкурентов абсолютной уверенностью в себе. Дерзкий выскочка!

 Надрать бы за дерзость, но у его поэта – безупречное чувство стиля. Он лиричен до слез. Он изящен, как болеро. Он щедро делится музыкой этого мира, легко переходя на язык лириков и эпиков. На всех трех он говорит без акцента.

 В который раз я, как заколдованная, бреду за его дудочкой. Я не здешняя.  Я не люблю этот мир. Я тут всего боюсь.  Но я люблю поэта.  Я ему верю. И раз он любит его, значит, есть за что?  И раз не боится, значит, можно попробовать. Я уже выходила пару раз по его следам из глухой и дремучей лирики, из духоты и безнадеги - на освещенные трассы его мира. Я помню, это было прикольно! В его мире  действительно что-то есть!(ЛЛ)



                *      *      *




Вечером того же дня произошел еще один инцидент, заслуживающий внимания.
Вика прочла «Ромео и Джульетту» и залилась горючими слезами. Когда ее попытались утешить, она просто ушла в пике, и ревела уже совершенно истерически. Ее поили валерианкой, брызгали водой в лицо, давали нюхать нашатырь,  она чуть успокаивалась, но при  любой  попытке что-то сказать, снова срывалась в плачь.

Наконец, ей удалось выговорить то, что  никак не шло с губ. «Это не про нас!»
 
«Это не про нас!» - однажды сорвавшись, теперь лилось неостановимым потоком. И наша героиня поняла, что всю ответственность  за силу искусства,  она теперь обязана взять на себя, так опрометчиво объявив ребенку, что книжка про нее и ее мальчика.

- Ну, Вика…, Викусечка…, ну, что ты. Ну, конечно, нет… Конечно, не про вас…, у вас все будет хорошо…, и все будут живы…, и никто не умрет…, и все родители помирятся…,  потому что любят своих детей.., и желают им только счастья. Я не то хотела сказать.

 И Вика снова начинала рыдать. Она снова обнимала чужую девочку, вместе с ее мокрой от слез подушкой. Утешала, качала из стороны в сторону.
 
«Все будет хорошо. Вы поженитесь. И нарожаете детей»

 И новый виток рева…
 
«И дети у вас  будут  нормальные, красивые, никакие не моджахеды. Я вон, видишь, тоже черная. А ребенок у меня блондин»
 «Да?»
 «Да, красивый мальчик»
 «Вы тоже…»

Ну, вот, помирились, кажись!

«Больше не буду читать никакие книжки!» - сказала она,  бессистемно всхлипывая.

«Почему?»
 
«Там всегда все плохо кончается»

 - А вот в этом я с Викой совершенно согласна, - оторвалась от созерцания снежинок Глафира Андреевна, - у меня появился ответ на твой вопрос.
 
- На какой?

- По поводу  «читала ли я?»

Она вернулась к своей койке в углу, достала свой мешок с передачей, поставила его около тумбочки сначала разбирать:

- Мне восемьдесят девять лет.

- Восемьдесят! девять?!- откликнулась наша героиня

- Да, я просто молодо выгляжу, - Глафира не могла не ерничать, -  Мне восемьдесят девять  лет,- она достала из мешка яблоки, бананы,огромную пачку влажных салфеток - Мне в сорок первом было четырнадцать - сказала она,присев на койку,и зависнув на пару секунд.

- Мальчик, с которым я дружила, записался в ополчение в первые дни войны. А во вторые дни -  его уже убили. Под Лугой,-она снова занялась пакетом, достала пачку чая в пакетиках, следом маленький чайничек.
 
- Из всей семьи блокаду пережили я и старшая сестра, мы работали на Кировском заводе. У нас все умерли - она растерянно оглядела тумбочку, складывать больше было некуда. На выручку пришла Вика. Она расправила одеяло на своей койке, и застелила часть его полотенцем. Бабушка кивнула и продолжила:
- Потом  мы уехали в эвакуацию, на Урал... Там учились. Там повыходили замуж, там родили детей... Они думают, что нас тут не кормят совсем!... Вика, детка, помоги мне, тут котлетки, да,да, выложи, пожалуйста... У меня невестка старшая, очень вкусно готовит. Девочки, подходим...

Девочки не очень дружно, но подходили и угощались. Зато одобряли очень дружно:

- Ой,как вкусненько!А что там такое, что так вкусно?

- Да ничего секретного, просто мясо хорошее - дальше она обращалась уже только к нашей. Все остальные тоже зашуршали пакетами - Ну вот,
мы с мужем были инженеры-физики, в командировках пол-жизни. В Белоярке, в Чернобыле, в Сосновом Бору. Муж умер, рано, болел не долго, не очень мучался, в Чернобыль мы уже без него попали... А трое детей. Надо же кормить, учить, одевать. Столько сил ушло, чтобы их поднять, а трудно, одна. И как-то не до литературы было… А тут  стала пенсионерка - я рано ушла на пенсию, просто потом еще много лет работала – вышла на пенсию, давай читать – и не могу!... Не хочу!...
 
- Че-че? Скажите мне, я прослушала - вернулась в разговор Вика

- Да че-че... Вот говорю Ленке, что читать не могу.Все эти страсти! Все это можно пережить в юности! Вот в таком возрасте... Вот так – она показала на Вику – откликаться на чужие трагедии… я уже не могу… Мое старое сердце заслужило мелодрамы… Назови мне какую-нибудь вещь, в которой все хорошо кончается, и я прочту. А так – нет! Я хочу хеппи енд!

Вика во все глаза смотрела  на новую Премудрую тетю Глашу. И, кажется, утешалась таким мощным союзником.

- Глафира Андреевна. Я вас поняла. Я согласна с вами во всем. Я как-то не подумала, и Вику вон как расстроила. Прости меня , ребенок.

Ребенок покивала без обиды.

- Я-то считаю, что в «Ромео и Джульетте» – самое главное – первая часть. Не смерть, а любовь. Вот как мои дети читают. В кратких пересказах. Вот так же всю вещь читать в пересказе. А любовь – специально зайти в текст, чтобы насладиться всей этой нежностью, этой лаской, этими эпитетами, этими  объятьями, прикосновениями, понимаете?... А все остальное вообще можно переписать. Викуся, а чё у тебя там за вкусняшка?

- Ой, это такая вкусная штучка...

- Подожди, Вика. Лена, как переписать?

- Ну, так… в свой сценарий жизни взять только любовь, а остальное переписать.

- Да как?

- Как текст,спасибо, м-м-м, вкусненько.

- То есть, Раскольников старуху не убивал?

- Нет, не убивал. Ему приснилось. А потом он встретил их на рынке, и упал в ноги Лизавете. И целовал ее ботинки и плакал, «какое счастье, что вы живы!»

- А Рогожин не убил Настасью Филлипповну?

- Нет, Они с ней… уехали… на Воды. А князь Мышкин приезжал к ним на лето погостить.

 Вике понравилась игра и она тоже вписалась:

- И Базаров не умер?
- Нет. Он стал... успешным практикующим врачом... и любовником Одинцовой.

- И Ларису Дмитриевну не убил Карандышев? – уже смеялась Глафира.

- Нет. Она вышла замуж за Паратова, - наша героиня сама засмеялась собственной дерзости!

До чего же приятно быть доброй феей! И раздавать счастливые судьбы истосковавшимся русским женщинам! Да почему только женщинам?

- А Болконский женился на Наташе Ростовой, не дожидаясь паскудника Анатоля, не ушел на войну, и не умер от ран.

Глафира смеялась, Вика смеялась. Даже Айжан отвлеклась от своего молокоотсоса, и улыбалась в пол-оборота к компании. Одна Марина сидела задумчивая, ее как юриста смущал такой правовой беспредел:

- Но тогда все трагедии превратятся в комедии.

- Да, ну и что? Давайте лучше чай пить. Ленка, а у тебя там в пакете чего?

- Я еще не видела, Вика, можно у тебе?

 Потихоньку и Марина расслабилась, поддалась легкомыслию, выбрала себе вкусную штучку, и  включилась во всеобщее  веселье.



                *     *     *
               


Кроме капельниц и уколов в их ангинном отделение были куда более неприятные процедуры и манипуляции.
 
Например, почти ежедневные походы к ЛОРу, с неприятными осмотрами, однократный вскрытиями, и бесконечными разведения краев абсцесса. И последующими полосканиями.Некоторые, между прочим, чуть ли не падали в обморок! Потому что это же все в горле! При том на мужской половине таких было даже больше.

После ЛОРа в палате надолго замолкали разговоры. Выполоскав свои порезанные гнойники, измученные женщины засыпали. Или уходили в себя. Или, что-то там себе читали или смотрели.Но молча. Никакого желания затусить. Наша героиня тоже спала, или молча лежала закрыв глаза, думая о своем романе, в каком-то  мучительно-сослагательном наклонение. И удивлялась, насколько все эта болезнь и ее лечение были точной, хотя и не поэтичной метафорой ее романа. Не роза там, не откровение, не борьба. Или что-то другое. А нарыв.



О РЕВНОСТИ.



    У меня сложился новый образ одного моего знакомого. Раньше он был мальчик. Нет, в жизни он не был мальчиком, он был мальчиком в своих произведениях. Дерзким. Импульсивным. Злым на язык. Блестяще ироничным. Богатым на ассоциации. Изобретательным. Умным. Эрудированным, но без всяких там журналистских штампов и банальностей. Но неотразимыми  его тексты делало одиночество, неотразимыми - для женского сердца, я имею ввиду. Такой молодой одинокий голодный волк. Страждущий всего: счастья,  любви,  признания,  почестей,  наград,  славы - я не знаю, еще чего!
 
    А сейчас он кажется совсем другим. Взрослым, сосредоточенным, все время занятым. И будто он широким и быстрым шагом ходит по длинным коридорам, раздает указания направо и налево, принимает решения, которых ждут многие взрослые же люди. К вечеру он садится в машину, приезжает домой, делится впечатлениями дня с женой, съедает свой ужин, и еще какое-то время работает в кабинете, укладывается спать, обнимает, засыпая близкую женщину, краем сознания цепляя планы на завтра.

    И как-то так неловко за себя. И че я тут делаю, ваще? Вот уж меньше всего мне пристало досаждать взрослому, успешному, занятому, благополучному и женатому мужчине. Я ведь не молоденькая глупая любовница, я сама дважды была замужем,  я знаю силу слова «жена». И степень близости, и тысячи нитей из родных,  детей,  друзей, домашних животных.  Общих воспоминаний, общих проектов, потерь, приобретений. Общих пристрастий в еде, в быту, в сексе. Общих тайн. Общих праздников. И никогда бы не стала соперничать. Это даже не ревность, это нормальное чувство самосохранения.

    Но женщина, которую он обнимает во сне, не идет у меня из головы. Ведь он обнимал ее уже тогда, когда для миллионного города был одиноким волком, и поголовно все женщины интеллигентных профессий вырезали его очерки из газет и складывали в папочки, у меня и до сих пор нет-нет, да выпадет из какой-нибудь книжки пожелтевшая вырезка. Как она выносила этот трубный зов, этот вселенский адюльтер? Объяснение только одно. Этому может противостоять только еще бОльшая уверенность в себе и в нем. В себе. И в нем.

    Это удивительно как хорошо. Безотносительно меня. Это хорошо. Это правильно. По взрослому-то  это поднимает его, и ее, на другой уровень, на значительную высоту. Это делает честь обоим. Просто при чем тут я? Внутреннее чувство говорит мне, что это удивительно как хорошо. А внешнее - ропщет. Еще как ропщет! Зависть просто топит и тоска. И собственной самооценке это - полный пипец! Раньше я это еще хуже переносила. Помню, как-то одному другу пьяная плакала в плечо: « Я не встану в эту ****скую очередь с его читательницами!»
 
    А сейчас, похоже, встала. Уговариваю себя, почему Цветаева могла вести переписку с миллионом поэтов? Но у меня нет уверенности, что мне достаточно переписки. И даже есть уверенность, что совсем недостаточно. С расстройства я даже заболела. А мне уже завтра нужно быть здоровой! На работу!

   Я выпила два термоса невкусного травяного чаю, полощу горло хлорофиллиптом - проклятый февраль, штудирую 44 Федеральный Закон, потому что нужно что-то менять, и думаю о чужом муже.(ЛЛ)



                *      *      *

               


Из больницы она вышла уже после праздников. Чему была рада, потому что все эти школьные февральские радости хороши, когда тебе пятнадцать, ты тайно влюблен в кого-то, и это повод, сделать знак внимания своему предмету. Например, в прошлом году, в их почтовый ящик какая-то девочка положила валентинку, с лаконичной подписью «Для Ильи».  Сын был озадачен, но польщен. Света – насторожилась и промолчала.
 
А Вика, девочка, с которой они лежал  в больнице, сказала, что это самый любимый ее праздник. Потому что можно придумать столько приятных сюрпризов, и весь день провести вместе, а перед этим  выдумывать, во что одеться, и... ждать, что придумает он, и… , и…

Но после этого же еще и 23 февраля. И все тоже сходят с ума. Она помнила это еще из своих школьных лет. Какой головняк был купить подарки мальчишкам, так мало денег, а сказать хочется так много! В какой-то из годов они подарили пацанам зеленых надувных крокодилов, смысла не было, просто они были по деньгам, большие и нарядные. А еще в те времена была популярна песня «а мне-е опя-я-ть присни-и-ился кро-ко-дил зе-ле-ный, зе-ле-е-ный при-и-и-зе-ле-е-ный, как моя тоска». Так что смысл все-таки был, и даже немножечко романтичный.

А с тех пор как она учительствовала, дети приходили советоваться, и это было так утомительно. С сыном она не умничала, это был праздник, на который она обновляла ему трусы, майки и носки. В кругу друзей креативный центр находился в другом месте, и от нее обычно требовалось только согласие. Поэтому возможность сбежать с этого урока воспринималась в целом позитивно.

Вика всех их сильно развлекла на 14 февраля. Хорошенькая девочка Вика целый день готовилась. Распрямила свои прекрасные вьющиеся каштановые волосы. Подвела красивые серые глаза. Поколдовала с пудрой. Перекрасила ногти. Втиснулась в практически детские джинсики, от чего стала еще стройнее и длиннее, обулась в сапоги на вот таких коблах, тесный в груди и очень стильный свитер, последним штрихом были губы – й-яр-ко красные! - и стала просто женщина-вамп! Как они это делают?! Эти маленькие девочки откуда-то черпают эту невозможную сексуальную жуть! Это не поддается анализу! Как говорит один ее знакомый, это люди - с другой физиологией! Кто бы заподозрил в ней теперь больного, нежного и ранимого ребенка?

 Но самым удивительным оказалось то, что наша героиня прекрасно знала мальчика, которому все это предназначалось. Уходя на свидание, девочка пообещала пройтись под окнами. Всем своим престарелым коллективом дамы столпились у окна, посмотреть на мужчину, нереальные достоинства которого стали уже предметом постоянных обсуждений….

 Ваня Суфуев!...

 Наша героиня в последний момент успела отпрянуть от окна. И пока Глафира сквозь стекло давала детям указания позастегивать куртки, и надеть капюшоны, Елена Алексеевна, учитель русского языка и литературы приходила  в себя от досады и смущения.
Две реальности наехали друг на друга, и в их столкновение было что-то чертовски неприятное. Как-то она почувствовала себя обманутой и обманщицей одновременно.

Ну, конечно, ради Вани стоило так наряжаться. Красивый мальчик. Высокий, широкоплечий, сухой. Черноглазый и чернобровый. Смуглый. Татарин же. И этот румянец во всю щеку, красные губы, острый взгляд.  И это упрямство и достоинство, которое было  заметно даже в осанке, даже в походке, и даже когда он просто сидел за партой. Она как-то в первый раз посмотрела на него глазами девушки. Да, но Вике двадцать, а Ваня еще школьник.  Хотя, что такое три года.

С другой стороны она помнила его пятиклассником, рубашку, вечно вылезающую из брюк,  пухлые щечки, ошибки, полный игнор разделительного мягкого знака, помнила его ленивые сочинения, задиристость и дерзость. Ученик вырос, а она и не заметила… Все равно, не накладывался один образ на другой.

Но Ваня, который с Викой, совсем другой, чем в школе…, он так красиво обнимал Вику за плечи, так по-взрослому, и немножечко снисходительно, и чуть по-хозяйски, да еще и Вика – такая - покорная вампирша! Она решительно отогнала мысль, что дети занимаются сексом, и, наверное, очень красивы, в этом  смысле.

 Вика вернулась сияющая, как звезда.  Коллектив учинил допрос с пристрастием, а  наша героиня постеснялась в этом участвовать.


О МУЖЧИНАХ.



Мужчины в этот день совсем не похожи на себя.
Мягкие зайки становятся воинственными, вспоминая себя в камуфляже. Брутальные - расслабленными от женского внимания и ласки. Робкие - дерзкими, скромные сантехники - командирами расчетов и взводов.

Каждый из них ждет сегодня разговоров о своих шинелях, сапогах, и автоматах. Но мы, женщины, их такими не знаем, не видели. Только на фотках. И для нас они остаются существами мифическими в этом плане. И то, что твой мужчина - крутой перец! - для женщины иногда вещь непосильная для осознания!

Ведь то, что твой мужик пьянь и рас****яй объясняет, почему ты такая молодец, тянешь всю семью, и детей и его дебила. Женщины в семье самоутверждается за счет мужчин. Этот факт насколько же очевиден, насколько не осмыслен.

По правде сказать, мужчинам в быту совсем нет места. С эпической точки зрения мужчина никогда не жил в доме, он его строил, он в него возвращался после ратных подвигов или охоты, отлеживался, отьедался, зализывать раны, закладывал новых детей и опять уходил в мир. Для своего дома он был защитой на дальних подступах, добытчиком, кормильцем, но уж никак не комнатной собачкой, обслуживающей амбиции женщины!

Защитники они или нет сейчас, когда-то они этим были! И с точки зрения задумки о Мужчине, это - самое главное мужское предназначение!

 И часто мужчины возвращаются в годы службы - практически юности, как в единственные значимые годы жизни. Некоторые иронизируют по поводу этой значимости. Некоторые ностальгируют. Но возвращаются все.

Им с нами скучно, дорогие женщины, мы не даем им быть тем, чем им положено быть!
Довольно трудно получать удовольствие от статуса мужчины с такими воинственными бабами.

Но я хочу объясниться с мужчинами,  попросить прощения и, может даже немножечко оправдаться от имени женщин.

Ну, да, русские бабы невыносимы!

 Но  русским бабам тоже нужно поставить памятник!

Три поколения русских женщин прожили без мужей: первая мировая, революция, гражданская война, репрессии, вторая мировая. Наши бабушки поголовно были вдовы. Их матери. И матери матерей. Они стали вдовами раньше, чем сами созрели для любви.

Их единственной любовью были сыновья. И они портили их, как только могли. Ценность мужчины для семьи осталась высоченной и даже может быть преувеличенной, а смысл этой ценности извратился с точностью до наоборот.

Мальчиков баловали, освобождали от всех забот и обязательств, подносили рюмашку по поводу и без, и в итоге вырастили декоративную породу мужчин: маменькиных сынков, неспособных ни к чему, всего пугающихся, безруких, ленивых подкаблучников, ни за что не отвечающих, ждущих решений от женщин, готовых согласиться с женским деспотизмом, лишь бы только не трогали!

Эта порча в нас -историческое наследие. Никто лично - не виноват! Но делать что-то нужно. Позволить мужественность своим мужчинам не на один только день в году. Стать мужчинами не на один день.
Довериться - доверить. Полюбить - позволить любовь.  Осмелиться, позволить другому смелость. На самом деле не так это и просто. Но важно!

Чтобы не тащить это недоразумение в следующие поколения.

 К счастью новые поколения волевым решением возвращают себе исторические роли, и им будет легче преодолевать нашу традиционную косность.

Но для этих поколений и этот праздник перестанет быть тем, чем был для нас. Поводом сказать своим мужчинам о том, что мы помним, кто они есть!(ЛЛ)




                *      *      *



Ваня все-таки узнал, что они с Викой знакомы. И обнаружилось это в самой неподходящей обстановке. На уроке. Он сказал:

- ЛенЛексевна, а вы не могли бы рассказать про вашу игру?

- Какую игру, Иван?

- Ну, типа «перепиши классику».

- А ты откуда… А… П-фф!... Ну, вообще-то у нас другая тема урока. И это развлечение не имеет к ней никакого отношения…
 
Класс зароптал, и стало понятно, что в общих чертах он - в курсе.
 
«Расскажите…, ЛенЛексевн, пожалуйст…, о-о-о, пожалст…, хо-о-тим, о-о-о, интересн…, о-о-о»

- Давайте так,  мы заканчиваем урок, и на перемене пять минут говорим на эту тему.

Всю оставшуюся часть урока она обдумывала, как же преподнести это  хулиганство детям, и при этом не уронить высокое Знамя Литературы.

 Реальности, наехавшие друг на друга, влекли за собой  последствия если и не неприятные, то непредсказуемые…


   О ЖЕНЩИНАХ.


Путь к духу женщины лежит через ее бабское сердце. В смысле, если разбить женское сердце, можно пробиться к ее духу. Это конечно, нечеловеческий эксперимент, но иначе можно и не достучаться. Так велика в женщине тяга к любви.

Если Вселенскому духу нужна его Женская часть  - сердце придется разбить. Но тогда это будет уже не вполне женщина. Или совсем не женщина. Или даже больше, чем женщина. Но для мужского мира это будет безнадежно потерянный экземпляр.

Потому что любовь - это способ женского существования. Мужчина может реализоваться и иначе. В мире, в профессии, в духе, вопрос секса  для него -  вопрос победы или оплаты. Для женщины - это смысл жизни, даже физиологичность секса не мешает ей видеть за этим безупречность и целомудрие чувства.

И как раз физиологичность - первый шаг к ее духу. Если не взять женщину за руку, она может и не узнать о любви. Своего собственного стремления к открытию этой тайны - у женщины нет.

 Это уже искушенные старые солдаты этой гвардии породили миф о том, что яблоко съела Ева. Но путь к этому искусу или искусству она бы никогда не проделала сама. Ее туда следует отвести.

 А уж пришедшая туда женщина способна обжить и сделать уютным даже это сомнительное пространство.

Такова ее суть - обживать мужские миры. И даже женщина в духе (читай, женщина с разбитым сердцем) откликается на мужское требование награды или оплаты. Если стоит задача освоения мужского мира, женщина забьет на все остальные свои задачи.

В этом даже корысти нет. Такова задумка о ней творца. Хотя женщина без этой тупой задачи - интересней, иногда интересней даже своего мужчины.

Но не счастливей. В любви женщина органична как золотая рыбка. Она в теме. Она исполняет предназначение. И потому счастлива. "Слаба на передок"- это всего лишь знак комплиментарности с физиологичной частью мира мужчины.

  Женщина может быть и шлюхой, и комиссаром. Поэтому, прежде чем  включать свое мужское обаяние и выносить мозг  бедной девочке, попробуйте определиться, что же вам от нее нужно: духа, или все-таки плоти?

Потому что любая стратегия чревата последствиями. Порой необратимыми.(ЛЛ)


               
                *     *     *


- …Ну, вот, собственно, ничего секретного…

- У…, а мы думали… А че, прикольно,… А что можно переписать?

- Послушайте, коллеги, - попыталась она пошутить, в духе Глафиры, но внезапно обнаружила молчаливую и настороженную аудиторию, – послушайте, коллеги…

Литература делится на ту, которая вам нравится и ту, которую нужно знать. Я могу выбирать, а вы - нет.

- У-у-у…

- Знаете почему?... Потому что я ту, которую нужно знать – уже выучила. Сдала. И получила оценку. А вы – еще нет… Поднимите руки, кому не нужен аттестат?...  И значит,… литературу, которую Нужно Знать, вам придется прочесть. Сдать. И получить оценку.

- У-у-у…

- Но я хочу вас утешить… Литература, которую Нужно Знать – очень классная! Просто нужно знать, как ее читать.

- У-у-у…

- Можно роптать на произведения, которые вам не нравятся, и считать это уважительной причиной, чтобы не читать их. Но если вы не читали, откуда вы знаете, нравятся вам они или нет?
 
- У-у-у… читали… отстой… да,ну!... у-у-у

- А если читали и не нравится, то перепишите! Можно роптать на жизнь, а можно закатать рукава, и переделать все, так как нравится, это тоже творчество. Наташе Колбасиной не нравится  Кабаниха, перепиши этот образ. Ване Суфуеву не нравится Раскольников. Перепиши.

- Да ну!
- Вот. Все дело в этом – «да, ну!» Но если «да, ну!» тогда  дальше  только литература, которую нужно знать! Урок окончен.