Ты - лучшее, чего у меня нет

                Воскресенье.

                Заза. Первое письмо. Приглашение в игру.

Я никогда не мог представить, что у меня так рано может умереть друг. Тем более такой красавчик, как Заза. Нет, в принципе это могло произойти. Особенно судя по опасному его влечению к ненормальным приключениям разного рода. Но точно не в 30 лет.

Под ненормальными приключениями я не имею в виду клиническую смерть от передоза белладонной, высшую форму алкоголизма или прочие пограничные аномальности. Просто Заза любил каждый день чувствовать повышенный уровень адреналина в своей крови. Не важно где, с кем и как. И, разумеется, это не могло продолжаться долго.

До сих пор не могу полностью осознать, что его нет. Все время ловлю себя на мысли, что Заза скорее всего, как обычно, застрял в какой-то дыре планеты. Или он перевел какую-то бабушку-одуванчика через дорогу, после чего попал в бар с масонами-трансвеститами, или соблазнился на идею безмятежного бармена уехать волонтером в Тибет.

Дело в том, что во всё это поверить было намного проще, чем в то, что Зазы больше нет в этом мире. Возможно, я не мог до конца принять эту правду, потому что не был на его похоронах и не видел Зазу мертвым. Поэтому, вы представляете, как я был шокирован, когда почтальон, постучавшись в мою дверь, протянул мне письмо от Зазы.

За окном шел нудный ноябрьский дождь. Я никого не ждал и не хотел видеть. Почтальон долго стучал в дверь, а потом так же долго держал протянутую руку с письмом.

«Письмо от кого???» - брезгливо протянул я, думая, что меня разыгрывают.

«От Зазы. Зазы Сария», - кротко ответил почтальон.

Я не знал почерка моего друга, поскольку мы переписывались исключительно с помощью компьютера и мобильных телефонов. Но почему-то сразу узнал его. Резкий и без наклона почерк. Я бы назвал этот стиль письма бескомпромиссным, каким был и сам Заза.

Позднее я, правда, усомнился в том, что это был настоящий почтальон. Для служителя почты он был слишком молод. Почти юнец. Поэтому я выбежал на лестничную площадку, пробежал три пролета, но его и след простыл.

Я немного постоял у лифта, обошел дом, присмотрелся к жилым корпусам по соседству. Но кругом не было даже намека на почтальона или на какую-либо служебную машину. Так что я вернулся домой и присел с письмом в руках на диван.
На ощупь конверт был очень тонкий, как будто пустой. Я осмотрел каждый уголок, принюхался к марке. Письмо было из Германии, из Гамбурга. Дрожащими руками я открыл конверт. Внутри оказалось три мелко исписанных листка и фотография Зазы. Улыбающийся и, как всегда, стильно одетый. Вероятнее всего, в вагоне метро. Как будто застигнутый автором фотографии врасплох. Он всегда так улыбался: вдруг и обезоруживающе.

Я прочитал первую строчку: «Привет, Токо! Не бойся, я пишу не с того света! Все в порядке, брат! Я еще жив!»

Мне вдруг стало не по себе, и я отложил письмо. Сердце как-то странно, медленно и глухо забилось. Как будто меня запихнули в старый черно-белый телевизор и выбросили на дно Черного моря. Я поднялся с дивана, прошел в кухню и достал из холодильника бутылку холодного пива. После третьего глотка я принялся за письмо снова:

«Привет, Токо! Не бойся, я пишу не с того света! Все в порядке, брат! Я еще жив! Вернее, когда ты будешь читать эти строки, я скорее всего буду мертвее мертвых. Но давай не будем об этом! Лучше пей свое пиво и просто послушай меня, как раньше!

Кстати, представляешь, у нас с тобой дебют. Я впервые пишу тебе письмо от руки, и ты впервые его читаешь! Разве не прикольно?! Как весточки от товарища из детского лагеря! Ты же был в лагере, друг? Я был.

Токо, в первую очередь, я хочу попросить у тебя прощения. За то, что спустя время опять ворвался в твою жизнь. И, возможно, шокировал. Но я не виноват, что такой стихийный. Тем более, скоро ты сам поймешь, почему я сделал это именно сейчас. Короче, я в последний раз прошу у тебя прощения и заканчиваю с этими извинениями.
Естественно, я о многом хочу тебя спросить. Как ты? Где ты? Женился ли? Стал ли отцом? Чем занимаешься? Но все это будет тухлым номером. Потому что мне не суждено узнать ответы на эти вопросы.

Нет, конечно, если ты найдешь мою могилу и ответишь на эти вопросы, сидя на ней, то, чем черт не шутит, может, до меня что-то и дойдет. Но я все-таки не уверен. И к тому же я не знаю адрес своей могилы. Так что, с твоего позволения, не буду задавать тебе напрасные вопросы и просто расскажу о себе.

В этом доме в местечке Пёсельдорф (это один из престижных районов Гамбурга) я живу последние полгода. И с полной уверенностью могу сказать, что это самое лучшее жилье, в котором я когда-либо жил. Это настоящий оазис гармонии среди огромного современного города. Тут так легко и приятно дышится и все время хочется что-то творить.

А в моей квартире есть всё для того, чтобы целыми днями не выходить из нее и при этом чувствовать себя счастливым. Шикарные телевизор и музыкальная система, безупречная кухня, роскошная гостиная. А ванная комната – это высший комфорт, который я когда-либо испытывал. В моей королевской ванной я прочел лучшие романы человечества.

Токо, а балкон! Прости, брат, но я воплотил в его дизайн все твои идеи. Идеальный соломенный стол. А, главное, твоя мечта - кресло-качалка. Я на этом балконе и обедал, и спал, и загорал, и работал. Ну и занимался любовью, естественно.
Хочешь прикол? Однажды я на этом кресле-качалке занимался сексом с одной медсестрой, которая приходила ставить мне уколы. До меня до сих пор не доходит, как это произошло, но я не смог ее удержать… Короче, она упала с качалки и сильно ударилась о гранитный пол, повредив себе копчик. Разрыдавшись, она прокляла меня. Так и сказала: «Чтоб ты сдох!» Мол, «даже при смерти имеешь все, что хочешь, но не отвечаешь ни за что…»

И ты представь, ее слова сбываются. Это дешёвка-медсестра, которая не доучилась в университете до паршивого диплома и постоянно спит со своими пациентами, чтобы не коротать вечера в одиночестве, реально прокляла меня. Такие вот дела, брат. Или я слишком мнительный стал, или мне попадаются одни ведьмы.
Потом, правда, я немного забылся в работе. Кстати, о работе. Ты никогда не догадаешься, чем я теперь занимаюсь. Есть идеи? Нет, я не чищу звериные клетки в зоопарке, не свожу пластинки в ночном баре и не читаю грустные повести старикам-маразматикам в доме престарелых. Это круче крутого. Потому что дает ощущение, что ты движешь историей… Я пишу сценарии, Токо! И не простые, а для полнометражных художественных фильмов.

А начал я вообще смешно. На бирже фрилансеров один чувак попросил написать сценарий для двухминутного ролика на экологическую тему. У меня, как видно, неплохо получилось. Потому что тот тип благодаря моей писанине выиграл какую-то солидную сумму и посоветовал меня своим однокурсникам-киношникам. После чего заказы посыпались просто неимоверно.

Я сам себе удивлялся, откуда из меня лезут такие конкретные и интересные истории. В данный момент у меня подряд три заказа. Один, правда, на сопливую мыльную оперу про мафиози с претензией на философскую драму. А два других типа психологических триллера. Так что, когда будешь смотреть новое кино, обращай внимание на имена сценаристов. Вдруг найдешь меня!

В этом письме я намеренно ничего не пишу о конце. Потому что я избегаю разговоров о нем. Я здоров духом, работаю, живу полноценной жизнью. Хотя иногда слишком злюсь на себя, что так напрасно всё про…, ну ты понял. В такие моменты я сажусь в метро, еду на дальнюю станцию в конец города и в каком-то заброшенном здании или, бывало, в лесу кричу, что есть силы. Просто кричу. Бывает жутковато от самого же себя. Потому что после такого крика меня обычно настигают волны рыдания, я не могу остановиться. И в плаче трясусь, как эпилептик. Жалкое зрелище, не правда ли?

А когда менее больно и просто грустно, я вспоминаю тебя. Я знаю, это последнее чувство, с которым ты бы хотел, чтобы я тебя вспоминал. Но то лето, помнишь? Ровно три месяца – лучшие 90 дней моей жизни. Мы были королями, Токо. Королями жизни! И это было, действительно, так.
Помнишь, однажды, когда, мы уставшие после целого дня приключений, пили с тобой пиво на пляже, я испытал подобную грусть. Предчувствовал, может, не знаю. Но тогда я знал, что когда-то наступит тяжелый момент, а ты будешь далеко и очень мне нужен. Всегда такой легкий, смешной, дружелюбный, но часто прячущийся за свою скорлупой и неожиданно закрытый.

Помнишь, я еще тогда тебе сказал, типа, я бы смог прожить жизнь без жены и детей, но в крутом особняке, при бабках. И с тобой. Мы бы читали в шезлонгах книги, пили бы виски со льдом, смотрели по домашнему кинотеатру любимые фильмы, играли в бильярд, платили по счетам и за любовь женщин, которых приглашали бы в особняк каждые выходные. Ты еще тогда расхохотался и сказал мне, чтобы я завязывал с этими гейскими фантазиями.  Я тоже рассмеялся и добавил, что найти в жизни хорошего друга – это уже многого стоит. И тогда шли бы лесом все эти стервозные медсестры и прочие ведьмы.

Для того, чтобы хоть немного разогнать эту муть, я придумал одно забавное занятие. Тебе понравится, Ток! Короче, дело вот в чем. Можно назвать это просьбой, а можно заданием, а может, просто игрой. Я хочу, чтобы ты увидел трех человек. За меня. Потому что я не успел этого сделать. Объездить весь мир успел, стать сценаристом успел, дойти до сотни любовниц успел, а это не успел!

Понимаешь, я прошу тебя не то, чтобы попрощаться от моего лица. Это было бы глупо и не в моем стиле. Я хочу, чтобы ты посмотрел на них своими глазами и понял, что я имел. Такого меня ты, скорее всего, и не знал.

Принимаешь мои правила игры? Да ладно, я уверен, что ты можешь взять отпуск на неделю, где бы ты ни работал. Да и хватит страдать фигнёй! Короче, подумай! В конце концов, это последняя моя просьба.

Ладно, не буду тебя убеждать. Знай, на твое имя выслан денежный перевод. Код и имя отправителя (это мой хороший приятель) получишь по смс-ке. Первый человек – это мой отец. В конце письма его адрес. Я как-то тебе про него рассказывал. Он по-прежнему живет в селе Нинигори Лагодехского района. Я не передаю для него ничего на словах. Правда, если будет удобно, передавай ему привет! До второго письма, Торнике! И хватит хвататься за сердце! Все ок!»

Я несколько раз повторил адрес Зазыного отца, чтобы запомнить. Сложил письмо в конверт и допил пиво, наблюдая в окно за проезжающими машинами.

Было шесть часов вечера. Сердце продолжало странно биться, как будто в полиэтиленовом пакете с двумя маленькими дырочками от швейной иголки. Кислород нехотя снабжал сосуды моего шокированного сердца.

Невероятно, Заза умер, когда я был страстно влюблен в Мзекалу. Я даже полностью не испытал боль от потери друга, потому что душа была погружена в эту женщину солнца. Два года отношений, и вдруг, как бум! Мзекала рассталась со мной неделю назад. Я думал, что задохнусь от боли. Все дни пропадал в спортзале, а потом ходил на ночные киносеансы, читал до утра, напивался в стельку. Лишь бы не было ни минуту покоя, ни секунды мысли о девушке, которая чуть не стала моей женой. А Заза даже после смерти появляется в моей жизни, когда мне жутко одиноко, и, когда я остро нуждаюсь в дружеской поддержке.

Я вынес мусор с кучей пустых бутылок на лестничную площадку и закурил. В кармане спортивок нащупал мобильный телефон и набрал номер напарника:

- Зура, ты сможешь заменить меня на недельку?

- Конечно, брат! А что случилось? Ты здоров?

- Да, да! Все ок! Просто дело одно появилось.

- Конечно! Накашидзе, но ты случайно не задумал там кое-чего? Твоя Мзекала того не стоит, поверь! Пора начать ее забывать…

                Понедельник.
 
                Уход Мзекалы. Кахетия. Акакий.
               
Начать забывать Мзекалу было трудно. Я ехал в вонючей маршрутке по направлению к Лагодехи и думал о нашем последнем с ней разговоре. Она начала его очень странно. Пришла с работы, не сняв с себя верхней одежды, села на диван в грязной обуви, даже не сняв с плеча сумки. Рыжие волосы сбились под зеленой вязаной шапкой и торчали в разные стороны.

- Нам надо поговорить, - выдавила она тихо.

Я взглянул на нее, прищурившись, и выпустил дым. Мзекала сняла шапку, и пахнущая улицей огненная копна рассыпалась по плечам.

– Звучит, как фраза из глупой мелодрамы, - попытался рассмеяться я.
 
Мзекала сняла с плеча сумку, обогнув ремешком голову. Я замолчал и потушил сигарету в стеклянной пепельнице на подоконнике. Из открытого окна послышался громкий звук сирены - дети задели мячом стоящий под окном джип соседа Мурмана.

- Торнике, я не буду скрывать. Знаю, будет больно. Но лучше так!

Мзекала замолчала и внимательно посмотрела на свою ладонь, как будто отыскивая в ее линиях какой-то знак.

- Мне предложили практику в Польше. Сроком на десять месяцев. И я согласилась.

- Не обсудив это со мной? – Я прислонился спиной к подоконнику, вцепившись в него сзади двумя руками.

- Да, - тут Мзекала впервые подняла на меня глаза. - Но это еще не всё.
Я поспешно прикурил еще одну сигарету.

- Токо, мы с тобой взрослые люди, и давай начистоту. Прости, но у меня уже нет к тебе тех чувств. И думаю, нам не надо тратить друг на друга время.

Я глубоко затянулся и опять потушил сигарету.

- У тебя кто-то появился?

- Нет, Ток. Но может появиться, если мы так вот продолжим наши отношения. -Мзекала сняла с себя куртку и положила ее на спинку дивана.

- «Вот так» – это как? – я присел к ней и взял ее руки в свои. Они были холодны, как ледышки.

- Ты хочешь сказать, что ничего не замечал? За весь день ни звонка, ни сообщения. Все праздники на диване. Мы никуда не выходим, не целуемся, даже не говорим.

- Ты же знаешь, у меня много работы. - Я отпустил ее руки.

- Не говори мне про это. Работа тут не при чем. Когда чувств нет, их нет. Хоть с работой, хоть без нее.

Я вскочил и опять глупо рассмеялся:

- Как нет чувств? Мзе! Я люблю тебя. Черт, я даже хотел тебе сделать на Новый год предложение.

- Так, как ты любишь, мне не надо. - Мзекала сняла ботинки и поставила их возле дивана.

- А как надо? – Я уставился на ее ноги.

- Никак. Уже никак не надо. Не надо предложения, ничего не надо…

Она подогнула под себя ноги и спрятала их под колючий плед.

- Прости, я сильно замерзла. Отогреюсь и уйду.

Я не верил ее словам.

- Как уйдешь?

- Так уйду. Поживу две недели у родителей, а в пятницу рейс. Так будет лучше.

- Для кого лучше?

- Для нас обоих. Какое-то время мы не будем видеть друг друга. Может, пройдет горечь. А когда вернусь, возможно, и продолжим общаться.

- Не гони чепуху, Мзе! Ты же знаешь, я не общаюсь с бывшими.

Она резко подняла на меня большие карие глаза и серьезно посмотрела в мои. Я опустил взгляд.

- Прости, - буркнул я угрюмо.

- Да нет, все нормально. Вот видишь, ты уже привыкаешь.

Я закрыл окно, включил обогреватель и вновь присел с ней рядом.
 
- Мзе! Ты же знаешь, я никогда не морочил тебе голову. Да, я не идеальный. Часто невнимателен, может, бываю холоден, неразговорчив. Но я реально тебя люблю. Жил бы я тогда с тобой два года. Ответь честно: у тебя правда здесь ко мне ничего нет? – Я слегка коснулся рукой ее кофточки на груди слева.

Мзекала немного сжала губы, потом опять расслабила и хмыкнула носом.

- Нет, Ток! Увы, нет. Я же не сразу так все сгоряча решила. Я сначала думала, что это сезонная хандра. Но потом, съездив с сестрой на море, поняла, что это не так. И даже после того я пыталась как-то вывести тебя на разговор. Повела на твой день рождения тебя в ресторан. А ты сидел там, как чурбан. Ел и пил. И ни одного ласкового слова.

- А если бы я говорил с тобой тогда весь ужин напролет и не отрывал от тебя глаз, что-то изменилось бы?

- Ты не такой. - Мзекала дотронулась до моей спортивки слева у груди. – И тут у тебя другая любовь.

- Не понимаю, но ты же любила меня такого все это время.

Мзекала направила свет своих карих глаз в мои.

- Теперь я уже в этом не уверена. Может быть, это был просто хороший секс…
Тут я почувствовал, что в горле запершило. Во дворе громко закричали дети - мяч попал в окно первого этажа, где жил сосед Мурман. Я посмотрел на Мзекалу.

- И ты спала со мной с мыслью, что скоро меня бросишь? – В животе у меня закололо.

Мзекала поправила свои непослушные волосы на лбу.

 - Говорю же, я пыталась! Я пыталась! Изо всех сил пыталась! Но ты, наверное, не мой человек, если сейчас я ухожу. Если ты меня отпускаешь. Токо, для меня же это тоже не так просто. Но, мне иногда кажется, что я просто не у тебя в голове! Я ПРОСТО НЕ У ТЕБЯ В ГОЛОВЕ! Ты не думаешь обо мне, когда смотришь свой футбол, ты не помнишь обо мне в спортзале. Я ТИПА твоя девушка, и ты хотел бы сделать меня ТИПА своей женой. Но я хотела стать ТВОЕЙ женщиной. Чтобы ты без меня не мог, чтобы чувствовал, помнил и любил меня всегда. А не только пять минут перед сном.

- Мзекала вытерла слезы, спускающиеся с покрасневших глаз к уголкам ее губ, густо намазанных бордовой помадой.
 
– А теперь, пожалуйста, завари мне чай, и я пойду, - попросила она всхлипывая.
Я сделал так, как сказала Мзекала.

А потом она, как в самом дурацком сне, который мне может присниться под утро, выпила чай, заваренный мною для нее. И я оставил ее на кухне. Не хотел прощаться и тем более видеть, как она уходит. Я взял лопатник из кармана джинсов, лежащих на стуле, и прямо в спортивках вышел из дома.

Маршрутка резко затормозила, и я больно стукнулся о стекло окна. В транспорт поднялись азербайджанские торговцы. Они громко расселись вокруг меня и начали что-то обсуждать. От них пахло базаром и мясом. Я вспомнил про Зазу и про его квест. И после воспоминаний о Мзекале в этом старом драндулете, все это показалась мне настолько откровенной чушью, что я чуть не остановил маршрутку и не вернулся в Тбилиси. Но тут ко мне сзади тихо обратилась старушка с выцветшими бирюзовыми глазами:

- Сынок, не передашь водителю билет?
 
- Что?

- Скажи ему, чтобы при въезде в Нинигори остановил бы. А то у меня в горле сперло, не могу кричать. А он почти глухой.

- А что, это уже рядом? – удивился я.

- Да вот же горы смотрят на нас!

Я посмотрел вперед. Действительно, на нас смотрела густо заросшая лесом величественная гора. И даже неприятный запах маршрутки куда-то резко выветрился, и машина наполнилась свежестью. Я полностью открыл окно и глубоко вдохнул воздух.

- Останови-и-и-и-и… -  прохрипела старушка.

- Остановите здесь, - спохватился я и передал свой и старушки билет водителю.

Помог ей вылезти и отряхнул свое пальто. Был конец ноября – самого сладкого месяца по мнению некоторых кинорежиссеров, и самого грязного месяца в Грузии по количеству атмосферных осадков.

Я огляделся. Старушка ковыляла по ведущей в гору улице.

- Извините, а улица Кировка рядом? – окликнул я ее.

- Так вот же она. Я здесь живу! – старуха гордо шмыгнула носом. - А вам кого?

- Акакия Сария.

- Так это же мой сосед. Пойдем, я покажу его дом! – Она крепко схватила меня за руку и подтянула к себе.

Дорога, по которой мы шли, была на удивление чистой. По ее бокам зияли узкие канавки – в них росла трава и струилась вода. Старушка была маленького роста, поэтому мне пришлось сильно наклониться к ней левым боком. Плюс к этому неудобству она, похоже, не собиралась отпускать мою руку.

Отец Зазы как будто возник перед нами из-под земли в до блеска начищенных черных сапогах.

- Маро, все в порядке? Кто этот молодой человек?

Акакий Сария внимательно рассматривал мое пальто, изучая обросшую щетину и шевелюру. Стричься я ходил раз в три месяца к двоюродной сестре Мзекалы, которая работала в одном из снобских салонов красоты в Ваке. Теперь надо будет подумать над тем, чтобы сменить мастера.

- Что ты, Како! Наоборот! Этот молодой человек помог мне выбраться из маршрутки.

– Старушка поправила свои волосы под платком. - И, кстати, тут он совсем не из-за меня. А по твою душу!

Старушка подмигнула мужчине. Но он не заметил этого, потому что, не отрывая глаз, изучал мою персону.

- Здравствуй, молодой человек! – Он обтер руку о брюки и подал ее мне.

- Здравствуйте, батоно Акакий! – Я крепко пожал ее. Рука была абсолютно чистой, теплой и крупной. Да и сам Акакий Сария был внушительной комплекции. Я всегда представлял его более щуплым и не настолько высоким. Заза был ростом 1.85, а он добрых два метра точно.

- Я друг Зазы, Торнике, - выдавил я.

- Ах, Торнике! Это ты? Заза прожужжал мне о тебе все уши!

- Когда прожужжал? – Я напрягся.

Акакий Сария кашлянул и потупил тускло-голубые глаза, как будто припоминая что-то.

- Кажется, четыре года назад вы неплохо с ним повеселились летом. Не так ли? Или это не ты был с ним в Аджарии?

- Да, это был я. Я просто не знал, что Заза рассказывал вам обо мне.

- Еще как! Он говорил о тебе ночи напролет. После Аджарии он провел у меня целый месяц осенью. А потом махнул туда…

Мужчина погрустнел и вытащил из кармана пачку сигарет. Не сразу сумев вытащить из нее сигарету, он прикурил ее красивой гравированной зажигалкой.

- Мне очень жаль, батоно Акакий! Я не смог приехать на похороны… - начал было я.

- Чьи похороны, сынок? – мужчина затянулся и серьезно посмотрел на меня.

Я осекся. Тут старушка влезла в разговор:

- Ну ладно, Како, я пошла. Поросят надо кормить. Вы, я вижу, нашли общий язык.
 
Акакий нехотя махнул ей вслед рукой, продолжая внимательно смотреть на меня:

- Кто-то умер, Торнике? – Его голос прозвучал как в огромной пустой бане, доверху заполненной паром, в которой я стоял в пальто под душем.

Я вытер выступивший на лбу пот и заглянул в его глаза. Заза рассказывал, что отец бросил их с матерью и сестрой, когда им было по девять лет. Как раз в то время он стал часто просыпаться по ночам. А навестить отца Заза решился только после смерти их мамы на их с сестрой 18-летие. С тех пор он проводил в доме отца в Лагодехском районе ровно один месяц в году. Чаще всего в сентябре или октябре. Вместе они охотились на горных козлов, собирали виноград, каштаны и орехи, поливали огород.

- Торнике, сынок, тебе не плохо? – Отец Зазы, нахмурившись, сверлил меня взглядом.

У меня сильно пересохло во рту и сердце опять медленно забилось. Я попытался собраться с силами, чтобы не рухнуть на землю, и из последних сил проговорил:

- Мне нехорошо, батоно Акакий. В маршрутке всю дорогу было очень душно.
Акакий Сария мгновенно выбросил сигарету под ноги и схватил меня под плечи.

- Понимаю, наши маршрутки оставляют желать лучшего. Но про какие похороны ты говорил, сынок? – он продолжал буравить меня своими тускло-голубыми глазами.
Я выдал что-то типа усмешки.

- Простите, батоно Акакий, я боюсь потерять сознание и несу какую-то чепуху. Можно войти в дом и прилечь? – Я пытался не смотреть на него.

- Конечно, конечно, Торнике. Извини, что сразу не предложил. А Заза не с тобой? Он обещал скоро появиться у меня…

Я сильно потер пальцами глаза и оперся на крепкие руки отца Зазы. Акакий Сария уложил меня на кушетку. Прямо передо мной был огромный камин, выполненный в современном стиле. В нем успокаивающе потрескивали угли. Акакий снял с меня пальто и ботинки и прикрыл ноги покрывалом. Я забрался в кушетку с ногами поглубже и уставился на огонь.

Дом изнутри оказался очень просторным. И если снаружи это была простая сельская хибарка, то внутренняя атмосфера жилища говорила о богатом внутреннем мире отнюдь не провинциальной натуры. В каждой вещи, предмете мебели или декоре чувствовался безупречный вкус хозяина.

- Сынок, ты меня здорово напугал. Сначала нес что-то про похороны, потом чуть в обморок не рухнул. Сейчас тебе лучше? - Он опять внимательно стал изучать мое лицо.

Мне очень не хотелось врать ему, но другого выхода Заза мне не оставил.

- Давление, наверное, понизилось. У меня такое бывает после усталости. Последнее время почти не сплю. - Я стал перебирать пальцами бахрому покрывала.

- А, может, вина? У меня есть отличное черное вино. Оно вмиг поднимет давление. Налить чуть-чуть?

Я быстро кивнул, и Акакий вышел из комнаты.

«Черт, что я здесь делаю? Заза, я тебя убью!» - сказал я и вдруг почувствовал, что ком в горле, который появился там с начала разговора с Зазыным отцом, взорвется раскатами рыдания. И это тут же случилось. Я разрыдался. Громко и отрывисто. Я не мог рыдать тише или остановить плач. Накаты всхлипываний и слез катились из меня с какой-то неимоверной силой. Я вдруг осознал, что мне очень не хватает тут Зазы. В этой комнате, перед этим камином, который, наверняка, построил для отца именно он. Мне так захотелось, чтобы Заза появился здесь, шумно хлопнул дверью и сказал привычное: «Токо, брат! И ты здесь?!»

На мое рыдание из кухни выбежал Зазын отец.

- Сынок, что случилось? Ты что? Торнике! – Он бросился ко мне и неуклюже крепко обнял меня. От него пахло вином и бутербродами. Я присел на кушетке и плакал с ним в обнимку добрых пять минут. Акакий Сария как ребенка постукивал меня по спине своей большой рукой и шептал:

- Успокойся, сынок! Что бы ни случилось, все будет в порядке! Главное, ты жив и здоров! А если хочешь, поплачь, поплачь, раз тебе так горько. - Он гладил меня по волосам и немного раскачивал.

Я никогда бы не подумал, что мог попасть в такую неловкую ситуацию. Плакать в объятиях незнакомого мне мужчины. Но понемногу мои рыдания отступали. Я утер слезы рукой.

- Это из-за женщины? – Акакий Сария опять внимательно заглянул в мои глаза.

Я ужасно смутился и попробовал глубоко вздохнуть.

- Знаешь, сынок, я ведь бросил маму Зазы, когда ей было 27 лет. И знаешь почему?
Я промолчал.

- Она была фригидной. Милая и стройная девушка по имени Экатеринэ, которую мне сосватали всем селом, абсолютно не понимала значения сексуальной составляющей в браке. Я знаю, нельзя говорить плохо об ушедших, но я по-другому не могу. Она или не соглашалась на близость со мной, а, если соглашалась, то лучше бы не делала этого. И поэтому я мечтал о близости с любой женщиной, которая мне улыбалась. А тогда я только начинал работать на грузовике – привозил из деревни в город фрукты, кукурузу и овощи. Целыми днями был на колесах, мотался по регионам. И часто погуливал, не скрою. Но Тина… Тина – это было нечто. Она работала официанткой в одной столовой, где я часто обедал.

Мужчина светло улыбнулся своим мыслям и подкинул в камин тонкие сырые тростинки. Огонь помутнел, как будто ему чем-то не понравился сырой хворост, и грозно затрещал.

- Мы переспали с ней в первую же встречу, после того, как я сводил ее в приличный ресторан. И, знаешь, я ни разу не подумал о ней плохо. Потому что то, что делала со мной в постели она, сынок, это было достойно уважения.

Вытащив из угла комнаты кочергу, Акакий Сария подправил дрова в огне и вернулся на кушетку. Огонь стал ярче и добрее.

- После той ночи я начал встречаться с ней регулярно. Два-три раза в неделю. А иногда ездил к ней среди ночи. Просто потому что хотел уснуть в ее объятиях. Я до сих пор помню запах ее голого тела. Конечно, после Тины я не мог спать со своей женой. Это было выше моих сил. Я прожил с Тиной всего два с половиной года. И это были лучшие 30 месяцев в моей жизни.

- А где она сейчас? – спросил я его еще охрипшим от рыданий голосом.

- Инфаркт. Оказывается, у нее с детства было больное сердце. Наверное, поэтому она так спешила жить.

Я снова замолчал и уставился на огонь. Акакий, увидев, что я успокоился, тихо выскользнул из комнаты и вернулся с маленьким подносом. На нем были бокал вина и три бутерброда на блюдце. Я вновь удивился – бокал был как из дорогого европейского ресторана.

- Откуда у вас такие дорогие бокалы? Да и камин построен по самой последней моде.
Тут Акакий Сария расхохотался, как Бог. Так сказала бы моя бывшая. В отражении огня его тускло-голубые глаза превратились в сверкающе-синие.

 - Так это все Заза! Да-да, Заза, мой сынок… Этот камин он построил четыре года назад. Сам привез мастеров из города, весь материал притащил, сам процессом руководил. И, видишь, какая красота получилась. И эти бокалы мне прислал на день рожденья тоже он. Он вообще старается приобщать меня к красивой жизни и эстетическому комфорту. Он именно так мне говорит. «Отец, в твоем доме не хватает эстетического комфорта!» Представляешь?

- Это так похоже на Зазу! – сказал я и тоже сделал попытку рассмеяться. И вроде получилось. После горьких слез смеяться было особенно приятно.

- Так выпей же за Зазу! Негодяй, последние два года только письма пишет! Слишком занят стал, понимаешь! Господин сценарист, ага, как же! Слышал?

- Да, он мне писал…

В ту ночь я долго не мог уснуть. В уме, как кинопленку, я крутил кадры нашего с Зазой знакомства. Это произошло в секции по плаванию. У нас оказался общий тренер. Помню, на Зазе были плавки с флагом Канады. Он стоял возле меня и, как всегда, широко улыбался. Нам было всего по тринадцать лет. Но самое интересное случилось потом. Вечером того же дня мы встретились в церковном хоре. До сих пор не пойму, как он туда попал.
 
С тех пор мы с Зазой крепко сдружились. Первые сигареты, первая выпивка, первые девушки. Заза даже перешел в мою школу, но учился на год старше, потому что мама его отдала в первый класс в пять лет.

Заза всегда стремился проводить со мной много времени. И, несмотря на то, что сам был откровенным красавцем, восхищался мной. В разговорах с друзьями он всегда отмечал во мне мои лучшие стороны, хотя их было не так уж много. Я хорошо плавал, неплохо пел вторым голосом в церковном хоре, немного рисовал, обожал решать математические задачи. Но я всегда был замкнут, а Заза, наоборот, маняще открыт. Я не о многом мечтал, мой друг же хотел покорить мир и обязательно прославиться.
Заза пользовался огромной популярностью у девушек. Но в этом плане у нас часто случалась странная закономерность: в Зазу влюблялась какая-то девушка, он с ней гулял пару раз, а потом терял интерес. Бедняжка обращалась за помощью ко мне, я ее успокаивал, и она влюблялась в меня, а через некоторое время Заза с умным лицом советовал мне, как от нее избавиться.

Через четыре года Заза с мамой и сестрой Русудан эмигрировали в Торонто. Для меня отъезд Зазы был очень неожиданным. В семнадцать лет я остался без лучшего друга. Хотя Заза каждый месяц присылал мне письма по имейлу, рассказывал о жизни в Канаде, о своих новых друзьях по плавательной секции, о том, что планирует поступать на режиссуру.

Но через год, когда Зазе с Русудан исполнилось по 18 лет, их мама умерла. Несчастный случай. Заза с сестрой вернулись в Грузию. За ними стала присматривать родная сестра их матери Натия. Но с тех пор мы с Зазой почему-то отдалились. Я поступил на архитектурный, Заза на режиссерский. Мы практически не виделись. А потом Заза сблизился со своим отцом.

Хотя одно лето мы с Зазой отлично провели вместе. В конце мая Заза заявился на пороге моего дома и сказал, что у него есть для меня прекрасное предложение. Его знакомые открыли в Батуми ночной бар и попросили Зазу заняться его раскруткой. Так что мы отправились с ним в Батуми, поселились в уютном местечке на берегу моря и начали думать, как бы заманить в клуб больше народу. Я занялся разрисовкой стен как внутри, так и снаружи. И так вошел в раж, что сделал из этого заведения по-настоящему фантастическое место. А Заза взял на себя рекламу в соцсетях и флайеры. Мы разъезжали по всей Аджарии, приглашая народ в наш клуб. А параллельно на полную катушку веселились. Действительно, как писал Заза, это лето было самым запоминающимся в нашей жизни.

Я покинул дом Акакия Сария ранним утром следующего дня. Он заказал мне такси, которое долго сигналило у его дома в половине седьмого. «Эстетический комфорт!» - многозначительно повторил отец Зазы и услужливо открыл мне дверь автомобиля. Я уселся в удобный салон мерседеса и положил рядом гостинцы, которые всучил мне батони Акакий – бутылка черного вина для «хорошего давления», немного лобио и очищенных орехов. Несмотря на мои отнекивания, Акакий Сария передал водителю деньги. Прикрывая дверь, он на миг остановился.

- Торнике, сынок, а ты просто так ко мне зашел? Или, может, Заза что передавал мне?

Я посмотрел в его опять по-утреннему тускло-голубые глаза и сказал правду:
- Он передал вам привет!

                Вторник.

                Второе письмо. Не мой бог. Ламбер

В такси мне по-прежнему было очень неловко. Мне хотелось побыстрее покинуть Кахетию – край, где Заза был безумно счастлив с отцом, который до сих не знает о том, что его сына нет. Я злился на своего друга и одновременно недоумевал: как он мог так уйти? Не предупредив, не рассказав о своем несчастье, не попрощавшись, наконец. Неужели он подумал, что в неведении до конца жизни его отец не почувствует боли? Или кто писал эти письма? А если он, то кто их передавал и зачем? И сколько еще этих писем?

Водитель любопытно посматривал на меня в зеркальце. Естественно, он хотел со мной заговорить. Дорога была долгая, и ему хотелось провести ее в беседе. Но сейчас я не мог рассуждать на тему повышенных налогов, обесценивания продуктов или плохого урожая. Мои мысли были только о проделках Зазы.
 
Я думал, кто бы ему мог помогать в этом, усиленно перебирая в памяти всех друзей и приятелей Зазы. Дато Микеладзе – он тоже пел с нами в церковном хоре. Правда, потом пошел нехорошей дорогой и попался на продаже наркотиков. Отсидел пару лет и сейчас живет в Испании. Неужели он? Но он не походил на человека, который бы занимался этим делом после смерти Зазы. Может, Матэ Берулава? Он был немного старше нас с Зазой. Юрист по образованию, Матэ был руководителем неправительственной организации, занимающейся проблемами гендерной политики в Грузии. И, конечно, был бисексуалом. Он часто засорял нам с Зазой мозги всякой ерундой, но был неплохим малым. Хотя пол Тбилиси мечтало избить его из-за его ультранегативных взглядов на власть и уклад жизни современных грузин. Матэ не боялся и даже любил жестко высказываться. И это не мешало ему ежегодно отхватывать от зарубежных стран крупные куши грантов на развитие своего фонда и налаживания гендерной политики в стране. Но мне никак не верилось, что Матэ был способен вовлечься в чепуху такого рода.

Кто еще. Может, Эка? Девушка, которая с детства была безумно влюблена в Зазу. Он с ней тоже дружил. Может, разыскать ее? Хотя тоже не похоже, чтобы Эка была способна на такое. Недавно она вышла замуж за человека довольно жесткого и консервативного. Троих детей ему родила почти один за другим. Где ей заниматься письмами Зазы?

Таксист остановился в местечке у села Чалаубани. Местные жители шумно призывали проезжих приобрести чурчхелу, лаваш, сыр, орехи, семечки и сухофрукты. Водитель вышел набрать воды из бьющего из скалы источника. Я купил горячего лаваша с сыром и вареную кукурузу. Когда вернулся к машине, хозяин мерседеса курил сигарету.

- Ты друг Зазы? – спросил он, прищурившись.

Я откусил сыра с лавашом и кивнул. Мой рот, горло и желудок заполнил аромат вкуснейшего деревенского хлеба, а сыр обжег соленой свежестью с нотками пикантной жирности.

- Заза был отличным парнем…

Я серьезно посмотрел в его черные глаза. И понял, что про смерть Зазы знают все, кроме его отца.

- Он очень сильно любил отца. И сделал главное – он простил его. Он просто принял его таким, какой Акакий есть. И сильно полюбил его. А это большой поступок.
Он протянул мне бутылку с водой из источника. Я сделал глоток чистейшей ледяной воды. Весь оставшийся путь мы проговорили с водителем. В Тбилиси я приехал ровно в девять часов утра. Открыв двери, я нашел на коврике второе письмо от Зазы.
Я сделал глубокий вдох, поставил на пол гостинцы от отца Зазы и поспешно открыл письмо.

Такие же три мелко исписанных листка и фотография. На ней вновь Заза. Я впервые видел его таким умиротворенно спокойным. Он сидел на кресле-качалке с какой-то девушкой. Их ноги были укрыты сиреневым пледом. Заза смотрел в объектив и улыбался. Его рука крепко обнимала сидящую рядом за плечи. Девушка в объектив не смотрела. В ее руках была белая чашка. Может, чая, может кофе, а может, еще чего-то покрепче. Над чашкой еле заметно поднимался парок.

На Зазе был надет серый свитер и темно синий шарф. На девушке - бордовый кардиган. А на шее блестел красивый кулон в виде маленького ключа. На руках были черные перчатки с обрезанными пальцами. Она смотрела куда-то в бок и таинственно улыбалась, как будто рядом с фотографирующим сидели еще несколько человек.
Это был тот самый балкон, о котором Заза говорил в первом письме. На обратной стороне была написана дата. Фотография была сделана два с половиной года назад.
 
Странно, день совпадал с тем днем, когда мы впервые с Мзекалой сильно поссорились. Был март, мы играли в боулинг с друзьями. Накануне Мзекала рассердилась на меня из-за какой-то чепухи и в тот день весь вечер раздражала меня, флиртуя с моими друзьями. Я разозлился и бросил ее в том боулинг-центре.
В пальто и ботинках я уселся на диван, краем глаза посматривая на фотографию. Вдохнув нужное количество воздуха, я принялся читать письмо.

«Привет, брат! Я уже соскучился. Хочу тебя поздравить, Токо! Ты сделал это. Взял отпуск и повидался с моим отцом. Я надеюсь, ты не слишком расстроился? Пойми, Ток, я не мог ему сказать. Он только обрел меня. Я знаю, может, со временем ему кто-то и расскажет. Но моих писем хватит еще лет на 15. Знаю, знаю, это так глупо. Так по-детски. Но, Токо, друг, не смей меня осуждать. К счастью, ты не был на моем месте…

Ладно, давай не будем о грустном. Ближайшие годы Акакий Сария будет получать ежегодно по одному письму от меня и по одному подарку в день рождения. Прими это, как принимал все, что я творил, пока жил. Ведь не всегда найдешь объяснение тому, что, черт, так сильно хочется сделать в жизни. Токо, я сейчас скажу ужасную банальщину: жизнь очень короткая штука. Так что не слушай никого и всегда делай только то, чего хочешь именно ты, а не кто-то другой. От чего глаза сверкают и в животе приятно. Да и ты плохого не захочешь, поверь! Я знаю тебя, как облупленного.

А теперь налей себе бокал вина, которое подарил тебе мой отец. Оно шикарное. Он хранил его для меня. И послушай, что я тебе расскажу».

Я отложил письмо. Снял с себя всю одежду, забросил ее в стиральную машину и включил ее. Потом надел на себя домашний спортивный костюм. В холодильнике было пусто. Я налил привезенного из Кахетии вина и положил на поднос остатки хлеба с сыром. Усевшись на диван, еще раз внимательно взглянул на Зазу с незнакомкой на фотографии.

У нее был прямой и немножко крупный нос, чувственные губы и красивые глаза. Из-под пледа выглядывали ноги в черных джинсах и красных кедах. Я отложил фотографию рядом на диван и продолжил читать.

«Токо, во-первых, я благодарен тебе, что ты не считаешь все это пустой и безумной затеей. Нет, естественно, ты всё это именно так и считаешь. Но, тем не менее, ты поехал к моему отцу, передал ему привет и, короче, ввязался во все это. И я надеюсь, что Акакий не очень грустит. И что он не плакал. Я никогда не хотел бы, чтобы он, вспоминая меня, плакал. Так что и ты не увлекайся этим делом, брат».
Я сглотнул наметившийся в моем горле комок и продолжил читать.

«Я встретил ее в вагоне метро. В Гамбурге. В тот же миг, как наши с ней глаза встретились я понял, для чего моя судьба занесла меня в этот город. Спустя пять секунд она отвела глаза, а я нет. В ней было красиво все: глаза, рот, руки, шея, плечи, ноги. Она читала книгу.

И вдруг я безумно занервничал. Помнишь фильм «Непристойное предложение»? Там главный герой, которого играет Роберт Редфорд рассказывает о том, как в юности встретил в вагоне метро девушку и не смог оторвать от нее глаз. А, когда он вышел на своей станции, не осмелившись заговорить с ней, она напоследок улыбнулась ему. Так он после этого готов был сломать эти чертовы двери метро, чтобы только вернуться к ней. Но было поздно. Поезд ушел. Он ждал ее на том месте и в то же время около двух недель ежедневно. Но она не появлялась. И потом он всю жизнь жалел о том, что упустил свой шанс. 

Так вот, я решил не поступать, как герой Редфорда. Я вышел за ней. Конечно, я пытался сделать все максимально естественно. Останавливался у киосков, покупая газеты, брал на улице хотдоги, делал вид, будто искал какую-то улицу. А моя цель, иногда робко оглядываясь, продолжала идти вперед. Так я зашел за ней в маленький кинотеатр. Как оказалось, там показывали старое кино. В тот день шел фильм «Последнее танго в Париже» Бертолуччи. Токо, именно тогда я понял, что это первый знак.

В маленьком зале было темно. Я отыскал свободное место. Она сидела сбоку через три ряда. А я изучал ее силуэт. Она изредка поправляла волнистые волосы и подпирала рукой правый висок, зная, что я сижу позади нее. А я вспоминал тебя. Как тем летом мы с тобой заплывали в море. Я тебе говорил, что боюсь медуз, а ты долго смеялся. Помнишь? А потом мы летели на парашюте над морем. Это было не то, чтобы захватывающе, а как будто мир дарил нам ощущение полного совершенства. Я часто вспоминаю тот полет, Ток.

И когда закончился фильм, я опять пошел за ней. Она выпила кофе с пирожным в ближайшем кафе, увлеченно читая книгу. Это был Достоевский, Токо, «Братья Карамазовы». И это был второй знак.
 
Я следил за ней три дня. Токо, целых три дня. Ты представляешь, чтобы я следил за девушкой три дня, и не заговорил с ней. Мы просто смотрели друг на друга. И эти взгляды были откровеннее всех чувственных сцен, которые только переживала планета за свое существование. Когда она смотрела на меня, я понимал, что способен на все. Что скажи она мне целовать ее ноги, я бы покрыл ее горячими поцелуями, прикажи броситься с обрыва, я бы спрыгнул. И только одно бы я не мог сделать – перестать о ней думать.

Токо, я не стану испытывать твое терпение: я познакомился с ней на третий вечер моего за ней слежения. И это было самое удивительное знакомство. После одной театральной постановки в каком-то андерграудном театре на крыше здания устроили афтепати. И она была там.

Она стояла в компании своих друзей, смотрела на меня, пила мартини и таинственно улыбалась. А потом заиграла такая же, как ее улыбка, прекрасная музыка. И она, сделав большой глоток мартини, поставила бокал на стол и направилась ко мне. Представь, без слов взяла мою руку в свою, и мы начали танцевать. Но это был не просто танец. Я робко держал одной рукой ее руку, а второй – ее талию в коротком черном платье. Я еле сдерживался, чтобы не прижаться к ней всем телом. Но она так странно смотрела в мои глаза, что я понял: у этой девушки есть какая-то тайна...

Короче, эта девушка на фотографии. Ее зовут Нелли. Нелли Мания. Не смейся! Да, Нелли Мания стала моей манией – сказал бы ты! Ей 27 лет, и у нее самая удивительная профессия на свете. Она журналист одного глянцевого журнала и ведет колонку - путеводитель по необычным местам. Ты себе представить не можешь, она каждый божий день отправляется в место, где раньше никогда не бывала, и потом пишет о нем в журнале. К примеру, сегодня она осваивает стрельбу в тире, завтра - работу аниматора в доме для престарелых, послезавтра - конный спорт или работу надзирателя тюрем для несовершеннолетних. Это девушка-ураган, понимаешь, Ток! Она такая красивая. А глаза… Чувак, они, как окна Вселенной.

Я летал на крыльях целый месяц. Мы с ней очень быстро сблизились. Когда я был с ней рядом, я понимал своего отца. С Тиной он летал. Хоть в кровати, хоть на кухне, хоть в душе. А моя мама обломала ему крылья…

Но здесь было нечто другое. За этот месяц у нас с Нелли не было близости. Были просто поцелуи, страсть, которая била через край. Я так полюбил ее, что очень боялся все испортить. Ты же знаешь меня, я никогда не был с одной женщиной, не любил одну, ну ты понимаешь, о чем я. Я долбанный полигамист. Добьюсь своего и становлюсь хладнокровнее куска льда. И поэтому я откровенно испугался. Я хотел Нелли, как никого ранее. Она снилась мне во сне, и на яву. Она, действительно, стала моей манией. Но я боялся до нее дотрагиваться, чтобы после этого перестать ее хотеть.

А потом я нашел третий знак. Нелли отлично рисует, и иногда по субботам она приглашает для позирования своих друзей. Однажды, вернувшись домой после встречи с продюсером, заказавшим мне сценарий, я нашел на ее мольберте твой портрет. Токо, я серьезно, это был ты. Ты на ее картине. Ты улыбался и курил свою сигару, полулежа на моем кресле-качалке.

Я сорвался с места, начал трясти ее, спрашивая, кого она рисовала. Нелли очень испугалась моей реакции и сказала, что рисовала по памяти. Что этот образ мужчины часто приходил к ней во сне. И что в ту ночь в ее сне ты приходил ко мне в гости, мы распивали виски, курили сигары и вспоминали прошлое. И она перенесла твой образ на бумагу.

Теперь ты понимаешь, Токо, все сходится. Бертолуччи, Достоевский, твой портрет. Да черт со всем этим, Нелли именно та девушка, которую ты мне описывал тогда, тем летом. Ты помнишь? Девушка с интересной жизнью, с богатым внутренним миром и божественными глазами. Не красивой в классическом понимании, но желанной тобою. Только тобою. А еще уверенной, независимой и от этого ужасно сексапильной. Токо, брат, тогда ты описывал мне Нелли. Может быть ты был с ней знаком в прошлой жизни. А в этой вы просто разминулись. Потому что она даже в Тбилиси жила рядом с тобой, на улице Джавахишвили. Ток, это не может быть совпадением. Она переехала в Германию всего несколько лет назад.
 
В тот вечер я не сдержался, разрыдался над твоим портретом и все рассказал ей. О том, что скоро меня не станет. И, что я больше всего на свете хочу любить ее, но не могу сделать ей больно. Токо, я рассказал ей о тебе. И она согласилась, что, возможно, ты ее судьба. Но случилось так, что здесь и сейчас она полюбила меня и полюбила очень сильно.

И я отдался этой последней моей любви до конца. За что прошу у тебя прощения. Потому что Нелли Мания – это женщина, созданная для тебя. Иначе ты бы ей не снился. Я в этом абсолютно уверен. И поэтому на твое имя сегодня выслан еще один денежный перевод. Немедленно покупай билет и езжай в Гамбург. Если я не ошибаюсь, Нелли еще здесь и ждет тебя.

P.S. И, напоследок, одна маленькая просьба: просто доверься мне и сделай так, как я прошу. Не заговаривай с ней первые три дня. Ни слова».
Я опустил письмо на колени и уставился в окно. Все показалось мне сущим бредом. Какая-то Нелли Мания, когда-то моя соседка по району, в Гамбурге видит меня во сне и любит Зазу до последних дней его жизни. В то время, как она создана любить меня.

Я посмотрел на фотографию и потрогал ее изображение. А, может, это чья-то злая шутка? Может, кто-то захотел меня жестоко одурачить. Может, это Мзекала мстит?
Я допил вино, доел хлеб с сыром и все равно почувствовал резкий голод. Желудок был пуст. Часы показывали половину десятого. Я открыл холодильник. Две луковицы, три зубчика чеснока и чуть завядшая зелень. На столе лежали гостинцы от Акакия Сария. Я решил сварить лобио. Долго ждать, но почему-то очень захотелось лобио. Мзекала варила мне его, когда я ее просил об этом. Я поставил лобио вариться и вернулся в комнату. Широко открыл окно в комнате и прикурил сигарету. Потом затушил ее и достал из шкафа сигару, зажег и довольно затянулся.

Я взял фотографию Зазы и подумал о Нелли Мания. Заза был прав. Однажды, когда мы проводили с ним лето в Батуми, я рассказал ему, что мечтаю встретить девушку, не обязательно классически красивую, но сексапильную. Чтобы я желал ее каждую минуту, когда она смотрит телевизор, ходит по дому полуголая или читает книгу. И чтобы на нее посматривали другие мужчины, а я был бы спокоен, потому что был в ее голове, а она в моей. Чтобы она любила, к примеру, эротические драмы Бертолуччи, хотя бы раз в своей жизни прочитала бы что-то из Достоевского, и ей бы это понравилось. Чтобы занималась интересным делом или имела хобби. Чтобы удивляла, умела рассмешить меня и была бы способна на сильное чувство.

И вдруг я задумался: почему же тогда я влюбился в Мзекалу? Ведь она была абсолютной противоположностью мой девушки-идеала. Мзекала увидела меня в то лето, в Батуми и сразу влюбилась в меня. Не в Зазу, а в меня. Единственная и разбалованная дочь богатых родителей, она привыкла получать то, что хотела. Мзекала была яркой, красивой, модной. И именно это меня сначала отталкивало. Но она не отступала, каким-то удивительным образом смогла заставить меня ухаживать за собой, привлекла к себе, сразу познакомила с родителями, родственниками и лучшими подругами и спустя некоторое время переехала ко мне.

Потом до меня дошли слухи, что Мзекала сделала на меня «джадо» - так в Грузии называют любовный приворот, который делается на объект, любовь которого хочешь вызвать. Обычно это совершается с помощью специальных молитв, атрибутов, а иногда волос, вещей, личных предметов – носителей информации о человеке. Но я не верил в этот бред и все больше в нее влюблялся. Хотя не мог объяснить, что меня в ней притягивало.

Может, то, что Мзекала было немногословной, а я любил тишину. Или то, что она часто и во многом со мной соглашалась, а я любил покорность. Но она была права, я никогда особо не стремился делать ей приятные сюрпризы. Я просто жил с ней, и меня все устраивало, особенно интимная сторона. Но этого, как видно, было недостаточно.

Тут я опять ощутил острую пустоту в желудке. Решив выйти перекусить, я отложил варку лобио. Порылся в шкафу, отметил в нем непривычную пустоту. Правая часть большого зеркального шкафа всегда была заполнена одеждой Мзекалы, а сейчас она пустовала, как курортный город после наплыва туристов. Я нашарил там чистые брюки и свитер, одел свежие носки, кеды и вышел из дому.

Похолодало. И мне почему стало приятно. Я любил осень. Не потому что в эту пору родился, не потому, что все сезоны на телевидении осенью обновлялись. Осенью все начиналось. Осенью рождались надежды, страхи, планы, желания что-то успеть, что-то начать и закончить. Под моими ногами шуршали желтые листья в вперемешку с грязью и мусором. Я как ребенок раскидывал их по сторонам и радовался, что могу себе это позволить.

На секунду остановившись, я глубоко вдохнул в легкие воздух и вспомнил, почему вышел из дома. За углом готовили вкусную шаурму. Я заказал одну с перцем, бутылку пива и поднялся на второй этаж. Уселся за столик и в ожидании своей порции подключился к вайфаю, введя указанный на стене пароль. Проверил социальные сети и почту. Ни одного письма от Мзекалы. Только одно сообщение от Зуры – моего напарника. Он опять переживал за меня. Я быстро набрал его номер и объяснил ему, что все в порядке. Что сижу в баре и заказал шаурму. Предложил ему ко мне присоединиться.

- Я бы с удовольствием, брат, вот только опаздываю на работу. Близнецы заболели каким-то вирусом. А няня вот-вот должна подойти. Не могу оставить жену одну. Слишком капризные, - говорил на громкой связи Зура. Был слышен детский писк и, похоже, звуки мультфильмов.

- Конечно, конечно, в другой раз! – Я закивал головой, теребя в руках салфетку.

- Да-да! Обязательно, братишка!

- На работе все ок?

- Да, Ток! Не беспокойся! Я справляюсь! Ты когда вернешься?

- Через неделю, как и пообещал.

- Значит, до понедельника!

- До понедельника, брат! – Я дождался пока Зура сам отключится. В трубке послышался громкий возглас, и связь оборвалась. Я положил телефон на стол.

Девушка в черном платке на голове и в черных лосинах принесла мне пиво и шаурму. У нее были глубоко посаженные карие глаза с идеальными стрелками и тату на запястье в форме квадрата с глазом внутри. Я вспомнил, как Мзекала просила сделать одинаковые тату на запястье с нашими именами. Но я тут же отогнал мысли о ней. И, в который раз ругая себя за нездоровую пищу и представляя лицо моего фитнес-тренера, умял шаурму.

Когда я, сытый, покинул, бар, опять подумал, что письмо Зазы и все эта задумка с Нелли Мания были бредом сивой кобылы. Но я не знал, что делать дальше. Я взял отпуск до понедельника. А сегодня был уже вторник и Заза хотел, чтобы я купил билет и отправился в Гамбург, к его последней любви, якобы, уготованной кармой для меня. Но я плюнул на все и, вернувшись домой, проспал весь день.

К четырем часам дня я проснулся, доварил лобио, заправил его чесноком, луком, зеленью и специями, поел, запивая кахетинским вином, которое меня опять сморило на сон. И я провалился в него опять на несколько часов.

Когда уже порядком стемнело, меня разбудил звонок в дверь. «Неужели третье письмо? Но я ведь не видел второго человека». Наспех одевшись, я подбежал к двери и, не взглянув в глазок, распахнул ее. На меня смотрели два кротких светлых лица. Одно повыше другого. Это были лица двух женщин средних лет в черных длинных одеяниях. Их губы почти одновременно заговорили:

- Молодой человек, а хотели бы вы жить вечно?

Я опешил. Чертовы иеговисты.

Два кротких лица как будто прочитали мои мысли и немного помрачнели.

- Извините, я как-то не думал об этом…

- А вы подумайте! – Та, что повыше мгновенно вытащила из-под полы своего одеяния тонкий буклет и протянула его мне. – Тем более сегодня вы можете получить ответы на интересующие вас вопросы онлайн. Необходимо всего лишь посетить нашу страницу по указанному адресу, задать любой вопрос, а наши консультанты мгновенно на него ответят.

Тут, выждав пару секунд, заговорило кроткое лицо, что пониже.

- А еще в это воскресенье мы приглашаем вас на празднование Великого обратного отсчета к дню рождения нашего Спасителя. Можете присоединиться к празднованию в вашем районе. На улице Джавахишвили, в 2 часа дня. Вы придете? – кроткое лицо скорчилось в просьбе.

- Я очень постараюсь, раз я приглашен, - выдавил я.

- Да-да! Приглашены все Божьи дети! – опять одновременно заговорили женщины и попрощались.

Я тихо прикрыл дверь и решил сделать самую глупую вещь в моей жизни. Включив запыленный ноутбук, я ввел адрес сайта из буклета в адресную строку браузера. Простой ненавязчивый интерфейс. Сбоку выскочило приглашение на день начала Обратного отчета к дню рождения Христа с настоятельной просьбой не пропустить это мероприятие. Прямо в середине сайта было длинное поле с кнопкой «Получить ответ». Я быстро ввел вопрос. Всего четыре слова: ЖИВ ЛИ ЗАЗА САРИЯ? Потом я нажал на кнопку «Получить ответ» и зажмурил глаза.

Вдруг я представил его. Почему-то в плавках с флагом Канады. Он сидел в кресле напротив и широко улыбался.

- Торнике, ты помнишь, я спрашивал тебя, чего ты хочешь в жизни? – спросил меня Заза и знакомым жестом откинул волосы назад.

- Ну, помню. - Я сглотнул слюну и закусил изнутри правую щеку.

- Дурак, ничего ты не помнишь! – Заза обиженно отвел взгляд к окну.

За окном громко играли в мяч дети.

- Да, помню, помню, - напряг память я.

- Ну и что ты мне тогда ответил? – Заза не отрываясь смотрел в окно на детей.

- Не помню, - обреченно признался я.

- Вот! А еще друг называешься! А ты у меня всегда в голове!

Я открыл глаза и посмотрел на страницу сайта. Там был ответ. Но я не мог разобрать слов. Глаза застилали слезы. Я вытер их и увидел слово «Да». И тут же: «Хотите задать еще вопрос?».

«Да, хочу! И где же он, Заза Сария?»

Я нажал «Получить ответ», но уже не закрывал глаза. Сайт заглючил, ответ не приходил. Я стер вопрос и заново его ввел, но ответ по-прежнему не поступал. Тогда я сделал рефреш страницы, а потом рестарт ноутбука, и еще раз задал этот вопрос. После нескольких попыток божий сайт сжалился надо мной и выдал мне ответ: «Он в вашей голове».

Я вскочил и опять почувствовал, как сердце медленно забилось. Странно, обычно при стрессах пульс ускоряется, а у меня замедлялся. Так я точно заработаю невроз, подумал я и решил прогуляться. Я гулял по Тбилиси почти три часа. Обошел все известные и неизвестные мне районы. Заходил в кафе, гулял по мосту, сидел на скамейках в парках. Я не хотел идти в пустой дом, где меня никто не ждал, кроме писем от покойного друга со странными просьбами, которые сводили меня с ума.

Я решил не идти сегодня домой. И пока я раздумывал, куда направиться, прикуривая сигарету, меня чуть не сбил черный гольф.

- Куда лезешь? Жить надоело? – нервно кинул молодой таксист и попросил сигаретку. Я предложил ему сразу две. Таксист поблагодарил и попросил зажигалку. Я зажег ее и поднес к его лицу. У таксиста была шикарная борода, но на вид ему было не больше, чем мне.

Он заметил, что я таращусь на его бороду, и не без гордости заметил:

- Я теперь ламберсексуал!

- Отвезешь меня куда-нибудь, ламберсексуал? – спросил я и выпустил дым в сторону.

Он покосился на меня и сплюнул в бок:

- Это куда?

- Да в любое заведение по твоему вкусу или хоть в первое попавшееся. Хочу расслабиться.

Он задумался:

- Деньги не проблема?

- Нет.

- Тогда садись! Знаю я тут одно классное местечко неподалеку.

- Только сначала покатай меня немного с ветерком!

- Чего???

- Говорю же, деньги не проблема!

                Среда

                Экстаз. Медэя. Тишина

Таксист-ламберсексуал, действительно, подвез меня с ветерком. Вел машину он прекрасно, а вот тормозил не очень. Он оставил меня у входа в стрип-бар под названием «Экстаз» в паре километров от моего дома.

- Деньги не возьму, и не проси. Во-первых, это я, правда, тебя чуть не задавил. А, во-вторых, вижу - тебе хреново. А тут есть роскошная девушка, зовут Медэя. Закажи ее вип-танец. Не пожалеешь! 
               
В «Экстазе» все было в фиолетовом цвете – освещение, столы, стены, посуда. Даже униформа официанток. Я сразу решил спросить про Медэю. Официантка кивнула и подозвала менеджера. Это был мужчина в черной майке с изображением Ираклия Чарквиани.

- 200 лари и не трогать руками!

Я приподнял руки в знак того, что согласен, и потянулся за кошельком.
Меня провели в отдельную круглую фиолетовую комнату и принесли заказанный мной двойной виски. В комнате играла ритмичная музыка, что-то в стиле чилаут-дабстепа. По кругу комнаты стоял мягкий диван, а посередине -  столик с шестом. Ничего лишнего. Хотя на стенах висело пару странных картин: одна с изображением половинки сочного грейпфрута, другая – с парой каракуль, имитирующих женскую грудь.

Вдруг свет в комнате еще больше притушили, и откуда-то появился женский силуэт. Музыка заиграла громче, а силуэт занял свое место у шеста. Не длинные, но приятных форм ноги, мягкая линия бедер, тонкая талия и аппетитный бюст. На голове фиолетовый парик в виде классического каре, на теле темно-бордовый корсет и черные кружевные трусики. Девушка красиво двигала бедрами. Я облокотился на спинку дивана и всматривался ей в лицо. Оно показалось мне знакомым. Но девушка все время как-то отводила его от меня, то закрывая его руками, то волосами, то пряталась за шестом.

Так прошло минут пять. Я потягивал виски и продолжал сканировать ее силуэт. Вскоре танцовщица немного приблизилась ко мне, стала трогать мои колени и даже почти села мне на ноги. И в этот момент я узнал ее. Это была никакая ни Медэя, а моя первая девушка Дэя.

- Дэя?

- Дэя!

- Торнике?

- Торнике!

Мы расхохотались и обнялись.

- Я не знал, что ты здесь работаешь?

- А я не знала, что ты посещаешь стрип-бары!

Повисла пауза. Я отпил свой виски и снял с нее парик. Знакомые каштановые кудри вылезли наружу. Я вспомнил нас семнадцатилетних…

- Почему ты погрустнел?

- Да нет, просто вспомнил нас…

- Разве мы грустно проводили время?

- Напротив, только весело.

Я дотронулся до нее.

- Не стоит, здесь везде камеры! – Дэя опять надела парик и слезла с меня.

Я допил виски и громко поставил пустой стакан на стол.

- Мы можем просто поговорить?

Дэя посмотрела не меня глазами моей прекрасной юности и прошептала:

- Да, у нас есть почти полчаса свободного времени.

С Дэей я встречался с выпускного класса и почти до третьего курса университета. Это была моя первая официальная девушка. И, как назло, я не был в нее влюблен. Но она мне сильно нравилась. Невысокого роста, стройная и красивая, она привлекала всех вокруг. И я не был исключением. Мы с ней быстро сошлись. Вечеринки, гулянки, самые первые переживания. Но потом она стала слишком навязчива. Часто заговаривала о семье, замужестве, а я совсем не был к этому готов. И решил не морочить ей голову, сказав, что пока она не входит в планы моего ближайшего будущего. Дэя не стала устраивать истерик, но затаила обиду.

А потом вылила ее на следующего парня, а потом еще на следующего, и еще на следующего. И так вошла во вкус. Но каждая новая обида на мужчину превращалась в новый комплекс. Радовал ее только сын от мужчины, имя которого она упорно скрывала. В воспитании его Дэе помогали родители, которым она лгала о том, что работает в клубе администратором.

Но в ту ночь мы не вспоминали прошлое. Она рассказала мне, как трудно быть матерью-одиночкой, как она выплачивает кредит бывшего бойфренда и как тяжело бывает с некоторыми клиентами, которые требуют от нее больше, чем просто танец.
 
Дэя сказала, что в скором будущем планирует бросить стриптиз и, как только расплатиться с долгом в банке, начать новую жизнь. И что у нее даже есть неплохие планы насчет того, чем заняться в будущем. Один ее знакомый из Европы основал в Грузии компанию – что-то типа онлайн-аукциона картин современных грузинских художников. Он давно приглашал Дэю на работу, хотел, чтобы она отыскивала по стране молодых перспективных художников, брала их под свое крыло, вдохновляла на создание шедевров, которые бы он продавал за границу за большие деньги. А Дэе обещал половину выручки.

Странно, но мне было так приятно ее слушать. Все это Дэя рассказывала, как будто говорила не о себе, а о героине своего любимого сериала. Она будто выросла над своими обидами и неудачами и пообещала себе, что все обязательно будет хорошо. Я увидел в ней невероятную женскую силу и слабость одновременно, уверенность, мягкость и спокойствие, которые больше всего ценил в женщинах. Может, я просто подустал от нападок Мзекалы, или это слишком приятная улыбка Дэи, или парик, который ей очень шел. Словом, я посмотрел на нее по-иному, увидел другую Дэю, которая жила другой жизнью и хорошо справлялась с ней. И мне вдруг очень понравилась эта новая Дэя.

Я попросил ее отпроситься с работы и сейчас же прийти ко мне. И она согласилась. Это была невероятная ночь. Я забыл про все - про Мзекалу, про Зазу, и полностью погрузился в Дэю. Она попросила меня поставить ее любимую оперу, и я поставил.
Мы слушали оперу, вспоминали и любили друг друга. Наш первый с ней опыт, первые оргазмы, первые смелые эксперименты – Дэя напомнила мне все. Я каждую секунду того безграничного любовного акта покусывал ее кожу и не насыщался, я покрывал поцелуями ее тело и не понимал, почему она еще жива. Я сжимал ее в объятьях и боялся раздавить, находил губами ее губы в темноте, смаковал карамельный вкус ее теплого языка и попадал в космос. Наша страсть была необъятной, и я не мог понять, где ее пределы.

А под утро произошло нереальное - Дэя вспомнила про мою давнюю страсть: утренний секс. Мзекала очень редко на него соглашалась, потому что любила долго спать по утрам. Дэя же разбудила меня на рассвете и подарила мне такие ощущения, при воспоминании о которых я всю неделю был сам не свой.

 Утром я проснулся необычайно бодрым. Дэи рядом не было. Ни записки, ни номера телефона, остался только ее запах в моей постели. Я решил пойти в спортзал и подумать о том, что мне делать дальше. Странная закономерность, но в зале мне всегда отлично думалось.

Но сегодня у меня этого не получилось. И даже качаться не получилось. Я был сам не свой. Немного помучив свое тело, я решил полететь в Гамбург. Надо было найти эту Зазыну девушку и, наконец, поставить точку в этой запутанной истории. Но все произошло с точностью наоборот. Ирония судьбы или сбой в зазыной матрице. Когда я вернулся домой, на лестнице у двери меня ждала Нелли. Та самая Нелли Мания с фотографии Зазы. Я был, мягко сказать, шокирован.
 
Нелли была одета не по сезону: легкая, почти воздушная юбка с голубыми колокольчиками по краям, темные синие балетки на ногах и легкий коричневый пиджачок. На шее я заметил тот самый кулон, что на фото, а на руках те же перчатки. Рядом стоял небольшой чемоданчик на колесах с изображением канадского флага. Нелли смотрела на меня и таинственно улыбалась серыми глазами и чувственными губами.

Я подошел к двери и остановился, потому что вспомнил про последнюю просьбу Зазы, и мне стало неловко. Неужели я опять поведусь на его уловку и проведу с Нелли три дня без слов. Ведь это будет самый тягостный невербал в моей жизни.

Вдруг в кармане брюк я услышал сигнал полученного сообщения. Почему-то стало очевидно, что это очень важное сообщение. Нелли знаком показала, чтобы я его прочел.

«Три дня тишины?» - всего три слова от неизвестного адресата.

«Три дня тишины!» - ответил я неизвестному адресату и сохранил его в списке контактов.

Так мы стали общаться по смс-сообщениям. Я понимал, что это нереально глупо. Но почему-то меня все это начало забавлять: я оказался в своей стихии – в тишине и неловкости.

Нелли была, действительно, необычайно привлекательна. Два больших, просто бездонных серых океана и два алых островка мягких губ. Кожа светлая, немного отливающая солнечным светом и волнистые черные волосы до плеч.

Она попросила дать ей немного поспать, поскольку устала с дороги. Я поменял белье в моей постели, которое еще не остыло от ночи. Застелил кровать чистой, ничего не помнящей простыней, и вытащил из шкафа теплое одеяло. Моя гамбургская гостья приняла душ и скрылась в комнате.

Вернувшись в кухню, я еще раз перечитал письма Зазы. Боже, что эта девушка делает в моей комнате? И что мне с ней делать? Я тихо прокрался к двери комнаты, где спала Нелли. Приоткрыв ее, взглянул на спящую девушку.

Нелли лежала, как в своей кровати: сладко, свободно, обняв подушку двумя руками. Одеяло было переплетено в ее красивых ногах. Я посмотрел на ее ступни – они были совершенны. Мягкие розово-оранжевые пятки, аккуратные пальцы. Тут я заметил крохотную татуировку в виде черного треугольника на ее лодыжке. И вдруг меня поглотило странное желание – я захотел нарисовать Нелли. Спящую.

Я осмотрелся. На шкафу лежал мой старый мольберт. Он хранился там с того времени, когда я увлекался живописью. Я как можно тише достал его, там же нашел краски, а для воды воспользовался водой в стакане. Ночью с Дэей меня постоянно мучала жажда.

Я начал с ног Нелли, пальцев, крохотной татуировки, дошел до выпуклостей под одеялом, волнистых волос, черных ресниц и немного приоткрытых губ. Я давно не рисовал и поэтому кисть сначала не очень хорошо мне поддавалась. А я спешил, чтобы Нелли вдруг не проснулась. Но она крепко спала.

Я рисовал ровно полчаса. Когда я закончил, то поставил мольберт повернутым к стене и решил что-то приготовить поесть. Холодильник был, как всегда пуст. Поэтому я спустился в ближайшую продуктовую лавку и накупил овощей, фруктов, сыра и хлеба. Вернувшись домой, поставил тушить овощи.

Когда овощи были почти готовы, Нелли вышла из комнаты в другой одежде. Хлопчатобумажные черные штаны и белая майка-алкоголичка, под которой угадывалось отсутствие верхнего белья. Я посмотрел на ее руки. Нелли держала в них белый конверт. Она положила его на стол и с ногами забралась на стул рядом с ним. Это было третье письмо от Зазы.

Я помрачнел и пощупал конверт. Мне почему-то не хотелось его открывать. Я понимал - это последнее письмо Зазы. Нелли, как лектор на экзамене, изучала мое лицо, а я не знал, что делать. Жуткая неловкость. Незнакомая девушка в моей ухне уставилась на меня, а я, как дурак, не могу даже слова вымолвить.

Тут я решил, что читать письмо не буду, и знаком показал Нелли, что отложу его ненадолго. Нелли кивнула и подошла к плите. Открыла кастрюлю, попробовала еду на вкус, немного подсолила, поперчила и принялась накрывать на стол.

Я следил за ее плавными движениями и почему-то вспомнил Мзекалу. Она очень редко готовила, предпочитая разогревать полуфабрикаты, которые покупала в супермаркете с зарплаты и до отвала заполняла ими морозильную камеру. А еще мы с ней часто обедали и ужинали в кафе. Единственное, что она не могла позволить другому – это варить кофе. Она покупала лучшие сорта и каждое утро устраивала целую церемонию: начиная от варки и кончая сладострастным поглощением этого, по ее словам, неземного напитка. Каждую каплю она смаковала с таким видом, будто пила напиток богов.

Нелли разложила еду по тарелкам, а я нарезал хлеб. Остатки вина, подаренного отцом Зазы были, как нельзя кстати.

Нелли многозначительно закивала, и я наполнил бокалы. Мы сидели напротив друг друга и молчали. Потом она немного привстала, якобы для того, чтобы сказать тост, но просто поцеловала меня в щеку и подставила для чоканья бокал. Я не ожидал ее поцелуя и рассмеялся. Это был странный смех, беспомощный, неловкий, долгий и заразительный. Я не мог остановиться. Я смеялся, потом ненадолго затихал, закрывал лицо руками, от беспомощности тер глаза, а потом опять взрывался смехом. Я не смотрел Нелли в лицо. Мне было стыдно и смешно.

Смех продолжался добрых три минуты. Нелли все это время держала меня за руку и улыбалась. Так, как может улыбаться только она. Как будто она знала про мир все и была свидетелем всех тайн мира.

Через пару минут я немного успокоился, знаком попросил за свой смех прощения и показал, что больше не буду. И мы молча продолжили есть, запивая еду вином.
После обеда, Нелли написала мне смс, где просила повести ее туда, где я никогда еще не был, чем озадачила меня еще больше. Куда мне ее повести? Где я не был? В Тбилиси, в Грузии? Я попросил дать мне время подумать и пошел покурить.

Нет, я серьезно попал. Я высасывал из сигареты чудовищный яд и перебирал в памяти все развлекательные места моего города. Что может понравиться Нелли? Где я не был? Езда верхом? Боулинг? Бассейн с видом на пейзажи Кахетии?

И вдруг меня осенило. Я родился и вырос в Грузии и, к моему стыду никогда не был в Казбеги. Докурив сигарету, я порылся в интернете и нашел наиболее красивую фотографию этого края. Нелли долго смотрела на фото, а потом, подняв два серых океана на мое лицо, кивнула. И мы поехали в Казбеги.

Сказать, чтобы я знал, что мне делать и как комфортно осуществить эту поездку, ничего не сказать. Я был в замешательстве. Но на счастье я вспомнил, что у меня есть хороший друг, Арчил, руководящий турагентством в Тбилиси. Я тут же набрал его номер и объяснил, что прямо сейчас хочу поехать в Казбеги. Арчил абсолютно не удивился моему желанию, и, уточнив несколько деталей, попросил перезвонить через полчаса. Ровно спустя 30 минут Арчил нашел для нас все снаряжение, теплую одежду, а также шофера и гида в одном лице. С ним мы и встретились во дворе моего дома и отправились в самое увлекательное путешествие ноября 2015 года.

Я не хочу рассказать все подробностей того дня, потому что для меня все это было, как сон. А я не люблю рассказывать свои сны, потому что это верх интимности. Скажу лишь, что весь этот день Нелли держала меня за руку, как во время моего тупого смеха, и я чувствовал ее аромат. А еще она часто улыбалась – солнцу, собакам, людям, горам. Своей таинственной улыбкой. И на самой высокой точке Казбеги попросила меня сделать вдвоем сэлфи.

А потом она сделала то, что во многом изменило мою жизнь. Когда мы были на вершине Казбека, она сделала знак нашему гиду, и тот вытащил из своего багажника мольберт. Я был поражен: когда она попросила гида найти мольберт, и где он его достал? Спустя несколько минут на экране моего смартфона появилось сообщение от Нелли: «А теперь нарисуй меня не спящей».

Я оторопел. Значит, она меня видела. А я так был увлечен, рисуя ее спящей, что даже не заметил. Пока я переживал свой промах, Нелли поставила мольберт и вытащила из сумки краски. А потом села на бугорок рядом и подарила мне улыбку, от которой мне стало тепло на душе. Я позабыл все неловкости и начал ее рисовать.

Когда я рисую, то погружаюсь в другой мир, в котором вижу то, что не видят другие и не вижу то, что видят все. На этой пронзительной вершине, среди ослепительных гор и насыщенного воздуха, я вспомнил себя в юности, когда сильно увлекся живописью. Я рисовал днем и ночью. В прямом смысле: бывало мне не спалось по ночам, и я вставал и рисовал. Краски ложились на белоснежный лист сначала ложно, потом очерчивая отдаленно реальные образы, а потом воплощали в реальность на холсте мои ненасытные сны.

Мне, как и моей матери, всегда снились очень яркие и тревожные сны. Например, как я занимался любовью со своей учительницей по математике или убивал соседа по парте в школе. Когда мне было в них страшно, то у меня бесследно пропадал голос. Я немел. Орал во всю глотку, но из нее не вылетало ни звука. Ни даже намека на звук – сплошной хрип и плеск слюны. И при этом леденели ноги. Или вязли в какой-то клейкой слякоти, как в фильмах про Фредди Крюгера. А на утро я рисовал эти ужасные сны в своих картинах, которые мои друзья называли вырванными страницами из дневника какого-то психа.

Но потом случилось самое глупейшее, что могло произойти в жизни начинающего автора. В Тбилиси приехал один крутой художник, имя которого я намеренно не скажу. Потому что он и сейчас продолжает, будоража мою злость и самолюбие, свою преподавательскую деятельность.

Я записался к нему на мастер-класс, а это было, скажем, нелегко. Он дал нам задание нарисовать то, чем мы никогда не будем обладать в своей жизни. Мне было всего шестнадцать лет. Я нарисовал секс. Два тела, четыре ноги, два половых органа. Один выпуклый, большой, стремящийся к опустошению. Другой полый, журчащий, жаждущий всосать в себя все живое и неживое на этой планете. Все это было без лиц, без эстетики, возможно с долей примитивизма и похоти. Но самому мне моя картина очень понравилась.

И тот крутой художник, разбирая наши работы, в самом конце спросил меня, что я хотел сказать этой «пошлой, никчемной и низменной мазней». Я, разумеется очень расстроился, смешался и сказал заготовленную фразу. Хоть убей, не помню, откуда я ее откопал. Я сказал: «Секс – это, как жизнь и смерть. Мы не можем его реально ощутить, насладиться им в полной мере или задержать для доказательства того, что мы в раю или в аду. Он мгновенно начинается и так же мгновенно кончается. Мы можем только отдаться ему, но не обладать им. Секс – это сиюминутность, над которой мы не властны, к которой мы постоянно стремимся, но не ведаем, чего хотим. И это прекрасно».

Услышать такие слова от шестнадцатилетнего парня, наверное, было смешно и неожиданно. Но художник не промолчал, улыбнувшись в ответ, а перед всей аудиторией высказал надежду, что я никогда больше не возьму в руки кисть и не омрачу белый лист своим аморальным мышлением вкупе с ничтожным талантом.
Так и произошло. Я очень долгое время не брал в руки кисть. А потом увлекся графическим дизайном, начал создавать и оформлять сайты и зарабатывать на этом неплохие деньги. До вчерашнего дня, когда увидел ноги спавшей в моей постели незнакомки, которая на самом деле не спала. Я был благодарен ей за это и не знал, как ей это выразить. Смс-ки сильно сужали наши возможности.

Когда мы возвращались с Казбеги, в машине я заметил, как устала Нелли. Я написал ей сообщение: «Все в порядке?» В ответ она заглянула мне в глаза так глубоко, что я не знал, что подобное возможно. Два океана немного заволновались, а потом расплылись в улыбке. И я подумал, что иногда важность слов сильно преувеличивают.
А ночью произошло непредсказуемое. Вернее, почти под утро. Она спала в моей комнате, а я на диване в гостиной. Но на самом деле я не спал. После плотного ужина, приготовленного мне Нелли, когда мы вернулись, я долго не мог уснуть. Думал о Нелли, о ее жизни в Германии, о том, чем она занималась после смерти Зазы и, как она вообще все это пережила. Я ужасно хотел ее обо всем этом спросить и злился на себя и на дурацкую просьбу Зазы не заговаривать с Нелли первые три дня.
Я долго ворочался на диване и много курил. Когда Нелли вышла из комнаты, было что-то около трех. Она взяла меня за руку и потянула в мою кровать, где я уснул мертвым сном. Ровно через час я проснулся от ее прикосновения. Нелли лежала на моей груди и трогала мое лицо. Я не знал, что делать. Вернее, не хотел делать то, что знал. И решил прикинулся спящим.

                Четверг

                Другая Нелли. Одинокий пастух. Я – дурак.

С утра я не обнаружил Нелли рядом. Экран мобильника говорил, что она отправилась подкупить продуктов и приобрести себе кое-что из одежды.

В мой второй день с Нелли я успел ее лучше изучить. Вернувшись из магазина, Нелли купила себе узкие джинсы-бутылки, темно-синий кардиган и черную плотную блузку с надписью «Сакартвело». Я удивился ее новому образу: Нелли собрала волосы в тугой хвост и была в солнечных очках темно-коричневого оттенка – полуленнонские, полулисички. Они ей очень шли. Эффектно выражали ее молодой, интеллигентный и немного игривый облик. Губы Нелли накрасила красной помадой.

В этот день мы отправились в казино, потому что это было единственное место, где я не был в Тбилиси. Перед походом туда нам, правда, пришлось немного потратиться на соответствующую одежду: я купил себе классический чёрный костюм, Нелли – короткое чёрное платье. От нас нельзя было оторвать глаз.

Мы решили накупить фишки на все оставшиеся Зазыны деньги и все проиграть. Но этого не вышло. Потому что, когда мы переступили порог казино, Нелли преобразилась. Появился какой-то блеск в глазах, на щеках румянец. Я подумал, что она сразу засядет за автоматы, но Нелли предпочла покер.

Я был поражен. Нелли мастерски играла в карты. Она попросила меня сказать крупье, что у нее пропал после простуды голос. Я удивился, но все же сделал, как она сказала. Единственное, чего я не ожидал, это то, что Нелли окружили мужчины и пожирали ее глазами, а она при любом удобном случае держала меня за руку.

Я смотрел на Нелли как загипнотизированный. Ее руки в перчатках... Она, как фокусник, обыгрывала крупье, и одновременно заманивала меня куда-то. Изредка она поднимала на меня глаза и надолго задерживала взгляд, при этом все это с таинственной улыбкой на губах.

Я не мог перестать думать о том, что дома на столике перед окном меня ждало последнее письмо Зазы, которое так не хотел читать. В этот момент я сознавал, что готов был на многое, чтобы получать его письма. Читать о том, как он там живет, над чем работает, с какими женщинами спит, какие планы на жизнь строит.
 
Но настало время рассказать, почему я не был на похоронах Зазы. Я упоминал, что Заза был горазд на выдумки. Он часто меня разводил, подшучивал, прикалывался. Еще с нашего знакомства. Это было почти его хобби, от которого страдали и друзья, и его родные.

Заза любил разыгрывать меня, придумывая разные страшные байки. Например, однажды Заза написал мне из Таиланда, что попал в аварию, и что врачи не дают ему надежды. Тогда я, все бросив, кинулся к нему, а он встретил меня в таиландском аэропорту, как всегда со своей широкой обезоруживающей улыбкой. Я был зол на него, как черт, но он мне устроил такой уикенд, что я никогда его не забуду.

Потом такой же номер у него прошел на Кубе, куда я поехал к больному какой-то странной лихорадкой Зазе уже с меньшим рвением. Потом он звал меня в Польшу, Вену, Париж, но я уже не откликался. Я знал, что Зазе часто становится скучно, и тогда он вспоминает меня. А у меня в Грузии была работа, которую я не мог бросить по одной его прихоти.

А дальше произошло следующее. Вы слышали притчу о пастухе-шутнике? Один пастух пас своих овец в одиночестве, которое его сильно удручало. Поэтому он стремился к людям. Как-то он закричал: «Волки, волки!» Люди из ближайшего села сбежались на ее крики с палками. Но, не обнаружив никакого волка, удивились, плюнули и оставили пастуха. Прошло время, и пастух опять повторил свой номер. Люди неохотно и не так скоро, но все же пришли. На месте опять не оказалось волков. Пастух вновь остался в одиночестве. На третий раз на крики пастуха «Волки, волки» никто не откликнулся. Пастуху попросту не поверили. А волки, действительно, окружили одинокого пастуха и разорвали его.

Заза был этим одиноким пастухом. А я тем, кто не поверил его словам о помощи. Уехав в Германию, он много писал мне, а потом на какое-то время прекратил. И вскоре от него пришел смс. В нем было написано всего три слова: «Умираю. Приезжай попрощаться».

Я осекся, но не поверил. Хотя и колебался. Это был рак, и он его съел, как те волки из притчи о пастухе.

Когда о смерти Зазы заговорили в моем окружении, я был жутко раздавлен. Не верил, не мог поверить, что это правда. Меня спрашивали о подробностях, о том, как это произошло, как он умирал. А я не знал, вернее, не захотел узнать.

Я не мог себе этого простить. Злился на себя, злился на Зазу, на его сестру, которая не растормошила меня и не прокричала мне в оба уха, что Заза умирает. В правду, а не понарошку. Чтобы я сорвался со своей долбанной работы и попрощался со своим другом, которого больше никогда не увижу. Но этого не случилось. В реале все произошло настолько тупо и горько, что я надолго впал в депрессию. Потому что осознавал, что поступил, как последний дурак на земле.

                Пятница

                Третье письмо Зазы. Последний день тишины. Точка.

Шел пятый день моего отпуска. Нелли накормила меня вкусным омлетом. А потом написала мне, что пойдет повидаться с близкими, и выпорхнула из моего дома. Но я понял, что она дала мне время прочитать третье письмо Зазы.

Я взял с журнального столика письмо и открыл конверт. У меня опять медленно забилось сердце.

«Привет, Токо! Это последнее мое письмо, поэтому я постараюсь выложить все, что хочу тебе сказать. А это немало! Так что набери в легкие воздух, брат!

Черт, если бы ты знал, как я хочу, чтобы ты сейчас сидел напротив меня. Не знаю, почему именно ты. Не мой отец, полюбивший меня за то, что я простил его и принял. Не моя воскресшая мать, которая всегда говорила мне, что я лучший на этом свете. Не родная сестра, которая является моим отражением в юбке и которую я очень люблю. Не Нелли, о которой я напишу чуть ниже. А ты.

Это необъяснимо, Ток, но, мне кажется, ты - лучшее, чего у меня сейчас нет. Как бы сумбурно и нелогично это не звучало. И это меня убивает. Не эта чертова болезнь, которая поселилась в моей голове. Не она меня убивает. Нет! На самом деле в моей голове живешь ты. И я сам не могу понять, почему.

Куда бы я ни шел, что бы я ни видел, что бы ни делал, я всегда думаю, а как бы ты на это отреагировал, что бы ты сказал, как бы ты посмотрел и какую из своих улыбок использовал. Ту, которую дарил, когда молча восхищался, а твою грудь переполняла радость. Или ту, когда был встревожен, но не хотел показать этого, смущаясь и демонстрируя свое мнимое безразличие. Или самую мою любимую твою улыбку, когда ты знал, что хоть сейчас все хреново, но впереди-то будет хорошо. Брат, это самая лучшая твоя улыбка. Ты весь в ней. И мне этой улыбки сейчас катастрофически не хватает. Что скрывать, мне трудно без нее дышать.

И именно сейчас я хочу кое-что тебе прояснить. Токо, я хочу, чтобы ты раз и навсегда понял одно: я не злюсь на тебя за то, что ты не приедешь попрощаться со мной. И ты в этом не виноват. Это жизнь, брат, и она порой бывает жестокой. К тебе, ко мне и нашим близким. Я не хотел, чтобы все произошло именно так. Я не хотел быть непонятым. Но, не знаю почему, я, наверное, всегда к этому стремился. И ты, как никто другой, всегда и во всем меня понимал.

Но я перед тобой виноват, Токо. И виноват нехило. Я не до конца был честен с тобой. Эхх, ладно, начну по порядку.

Нелли. Я люблю ее. Но другой любовью. Ты знаешь, как я могу любить. Не мне тебе рассказывать. Помнишь ту женщину на море? С четырехлетним мальчишкой Феликсом? Ее звали Сессиль. Такое странное и дерзкое имя. Помнишь ее? Я полюбил ее странно и дерзко, как никого никогда не любил. Я полюбил ее в первую же нашу встречу, когда она зашла в наш с тобой клуб. Помнишь? Я еще сказал тебе, что, чувствую, что пропал, чтобы ближайшие три дня ты на меня не рассчитывал. Так вот, я тогда не все тебе рассказал. Я взял ее и увез на Зеленый Мыс. Ее сына бабушка забрала на неделю в Квариати. А я забрал ее.

Мы провели с Сессиль три дня и две ночи, почти все время закрытые в номере. Мы выходили только поесть и поплавать в море, а потом опять закрывались в отеле и занимались любовью. Я никогда не испытывал подобное ни с кем, чувак, понимаешь. Сказать, что я ее любил? Нет! Я даже ее не знал. Сказать, что она меня чем-то привлекла? Трудно. Меня зацепило в ней что-то неясное, неосознанное моим мозгом, возможно, ее неистовое желание любить меня.

Сессиль была красивая, сексуальная и замужняя. На третий день ей позвонил муж и сказал, что приезжает. Она собрала сумку, поблагодарила меня за проведенное время. Сказала, что ни о чем не жалеет. Ни о том, что старше меня на 10 лет, ни о том, что испытала со мной то, что испытала. А после она уехала. Просто взяла и уехала к мужу, к сыну, к себе домой. И мне тогда стало так больно, что я хотел разодрать на себе кожу, снять ее и отдать на растерзание морским чайкам.

В тот вечер я плакал, чувак. Скучал по Сессиль и ощущал всем телом ту невыносимую тоску, которую не знал прежде. Эта тоска наполнила меня, как люди когда-то наполнили своим присутствием планету. И все остальное, кроме нее, мне было пофиг. Люди, разговоры, чьи-то судьбы, проблемы, моя собственная жизнь.

Я завидовал мужу Сессиль, ее сыну Феликсу, ее подругам. Я понимал, что это страсть. Долбанная, властная, опустошающая мою жизнь едкая страсть. Которая пройдет, как и все проходит…

Так и произошло, брат. Все прошло. Но с тех пор не было дня, чтобы я не вспоминал эту страсть к Сессиль, Ток. А иногда мне кажется, что эту мою тоску по Сессиль просто закрыли темным платком, каким накрывают клетку с попугаем, чтобы он замолк. И она еще по-прежнему живет под моей кожей. Потому что, если только представить, что появись тут Сесиль, сейчас, в данный момент, я буду стерт, Ток. Я серьезно буду стерт, как никчемная черточка ластиком. Так вот, брат, во что я верю, так в это сильное чувство.

А Нелли – это другая сторона меня, оборотная сторона моей галактики. Нелли - это море, в котором я плавал, чтобы утихомирить многотонную тоску по Сессиль. Теплое, приятное, огромное, ласковое, любящее, мгновенное, потрясающее и зализывающее раны море, которое содержит в себе красоту и нежность всего мира. Его прелесть и глубина в ее глазах, в ее тайне, которую, прости, я не могу тебе рассказать. К тому же, по моим скромным подсчетам, ты узнаешь ее совсем скоро. Уже завтра.
Торнике, ха-ха, тебе никогда не нравилось, когда я тебя называл Торнике. А я любил тебя злить! Ладно, Токо, второе признание. Хоть тресни, но тебе от меня не спрятаться. Моя вторая тайна. И третий человек, которого ты должен за меня увидеть.

Как бы тебе это попроще объяснить. Понимаешь, этот человек для меня значит все и ничего одновременно. Нет, стой… Наверное, я бы сам все стопроцентно понял, прожив бы еще лет пять на этом свете. Но, как видно, не в этой жизни.

Короче, я видел этого человека всего один раз. Ровно пять минут. И тогда я осознал, зачем я попал на этот свет. Да что скрывать, наверное, этот человек -  самое верное, что я сделал в этой жизни.

Что я хочу, что бы ты ему передал? Это сложный вопрос. Когда ты увидишь его глаза, ты сам все поймешь. Или просто расскажи ему обо мне, когда он тебя об этом попросит. Вот и все. Ах, да. Чтобы увидеть этого человека, ты должен пойти к моей сестре. Завтра утром. Она тебя ждет.

И последнее и самое трудное для меня. Я даже не могу тебе это написать, как бы я тебя не любил. Но, господи, я, правда, не могу. Хотя тысячу раз пытался сказать это. И тогда, и сейчас. Сказать, что я тогда ошибся? Нет, точно не ошибся. Поступил верно? Нет, не так. Все получилось случайно? Нет, не случайно. Но и не намеренно. Единственное, что я знаю наверняка. Торнике, я не хотел тебя обидеть. Я не желал причинить тебе боль. Никогда. Ни на долю секунды. Ни за что на этом несправедливом свете.

Но это произойдет, когда ты узнаешь правду. И поэтому я прошу тебя, как друг, не переставай после этого считать меня другом. Я не переживу это, будь я тысячу раз мертв.

Все, я полностью запутал тебе мозги, брат. Прости. Ты знаешь, я сейчас сижу на балконе, курю сигару и запиваю ее ромом.

Ты, наверное, хочешь знать, чувствую ли я боль? Я сам – боль, чувак.
А самое смешное, невыносимое и грустное, знаешь что, Ток? Я не хочу умирать. Я НЕ хочу умирать. Я не ХОЧУ умирать. Я не хочу УМИРАТЬ. Я ТАК не хочу умирать, брат! Зачем этот негодяй на небесах со мной так поступает? За что?

Я люблю тебя, Токо! Прости меня за все. И спасибо тебе за все. Я не могу больше писать. И не буду. Я мог бы написать тебе еще сотню писем. Ты бы получал их до конца жизни. Но я не сделаю этого. Я лишь хочу навсегда остаться твоим другом.
Прикол, я не знаю, как закончить это письмо. Хотя нет, знаю. Ток, помнишь, как мы летели на парашюте в небе над морем. Помнишь, как было высоко, страшно и сладко парить в небесах? Ты помнишь ту невесомость? Когда все кажется таким крошечным, ничтожным и одновременно значимым. Вот так и я полечу, только без тебя.
Все. Ставлю точку. Прощай, Токо.

Твой сумасшедший друг Заза.

Адиос».

Когда я закончил читать письмо, мое лицо было мокрым. От глаз до шеи. Я достал с полки сигару, закурил ее и сел на подоконник. Все вдруг стало не важно. Я впервые чувствовал себя настолько опустошенным.

                Суббота

                Первая тайна. Вторая тайна. Третья тайна.

Накануне Нелли не вернулась в мой дом. Не отвечала на мои сообщения, которых я написал штук 20.

Наверное, экран Нелли выглядел так:

«Ты где?»

«У тебя все в порядке?»

«Я чем-то тебя обидел?»

«Зачем я тебе нужен?»

«Прости. Я хотел спросить, ты, действительно, думаешь, что я твоя судьба?»

«Или все это бред Зазы?»

«Заза, наверное, расписал тебе меня каким-то гением. Но я абсолютно конченный человек. Я бездарен, угрюм, закрыт и не знаю, чего хочу».

«Ты знаешь, если честно, я не понимаю, почему Заза выбрал меня в друзья. Я не достоин ни его, ни тебя».

«Нелли! Заза правда умер?»

«Ты видела его мертвым?»

«Я спрашиваю, потому что все, что происходит сейчас – это полный бред. Заза присылает мне письма. Через других, через тебя. Иногда мне кажется, что он жив и просто смеется надо мной».

«Ты была в Гамбурге, когда он умирал? Ему было очень больно? Он очень злился на меня, что я не приехал к нему попрощаться?»

«Я никогда не смогу себе этого простить. Я самый последний дурак на Земле, что позволил умереть единственному другу в одиночестве. Я никогда не смогу искупить этот грех».

«Как мне искупить этот грех, Нелли?»

«Если Зазы и правда уже нет в живых, что сейчас может изменить? И моя жизнь с этим безвыходным поступком превращена в помойное ведро. Я даже не могу смотреть на свое отражение. Я неприятен сам себе».

«Нелли, зачем Заза попросил меня не заговаривать с тобой?»

«Какую тайну ты хранишь? Ты же хранишь какую-то тайну?»

«Если это что-то важное, прошу, скажи мне это сейчас. Три дня тишины прошли. Давай нарушим это чертово молчание. Позвони мне. Ответь на мой звонок. Прокричи мне, что я должен знать, что я должен делать, как я должен поступить. Только, умоляю тебя, не молчи!»

«Я еще тебя увижу?»

«Спаси меня, Нелли!..»

Эти сообщения я писал Нелли целое субботнее утро. Но мой телефон не получил ни одного ответа. Поэтому еще немного подождав, я оставил записку с адресом Русико в двери и пошел на встречу к сестре Зазы.

Всю дорогу я думал, что мне ей сказать. Как сказать, зачем я пришел сейчас, как сказать, почему я тогда не был рядом с Зазой. Но всю неловкость как рукой сняло, когда я переступил порог дома Русудан. Она так крепко обняла меня, прижалась всем телом, не отпуская некоторое время и поблагодарила, что я пришел. Я вспомнил выражение Зазы, про то, что она – его отражение в юбке. Они были очень похожи своей непосредственностью, открытостью, добротой, а особенно глазами и огоньками в них. 

Русудан вышла замуж почти сразу после того, как их с Зазой мама умерла. Это был странный тип по имени Мурман Кекелидзе. Он работал в администрации президента и про него ходили легенды, что он имеет все, что движется, и делает это жестко. А Русудан была хрупкой и нежной. Даже представить их вместе было непросто.

Но в семье Мурман был надежным, как скала. Он любил Русудан, устроил ее в госструктуре, купил ей дом, машину, дачу близ Тбилиси, а сам часто пропадал на работе. Через три года совместной жизни у них появилась девочка Ния, а спустя еще три года – мальчик Нестор. Когда Нестору исполнился год, Мурмана убили. Все говорили, что это было заказное убийство. С тех пор Русудан стала еще более хрупкой, почти прозрачной. Но самое странное, она ожила.

Она была красива, успешна, сама справлялась с домой, хозяйством, детьми. Когда надо, нанимала, няньку. Поговаривали, что на все лето отвозила детей к отцу в Кахетию. А еще говорили, что у Русико много поклонников, что она любит повеселиться с подругами, любит ездить отдыхать, любит жизнь. И как-то в укор все это говорили.

Я почему-что вспомнил своего отца. Он женился на моей матери молодым. Ему не было и 23-х лет. Мама была очень скромна и порой даже замкнута. Часто болела, не любила компаний, выезды, путешествия, только книги, кино и своих учеников по живописи.

Однажды отец серьезно и даже с каким-то надрывом спросил ее: «Лили, скажи мне ради бога: откуда ты черпаешь свое вдохновение? Из какого, господи, прости меня, места из тебя лезут эти великолепные картины, когда ты и носу из дома не высовываешь?» Мать тогда, как всегда, без злобы и удивления посмотрела на него и спокойно произнесла: «Из моих снов!»

После смерти мамы моего отца было не узнать. Он горевал ровно год. И то на диване с бутылкой пива и включенным телевизором. Ровно через год он снял траурный костюм, позвонил мне и сказал, что отправляется в путешествие по Европе. Я не поверил своим ушам. Нет, конечно, он мог делать что угодно. Но чтобы отправиться в путешествие, одному, спустя год, как умерла мать – это было, как минимум, не похоже на моего отца. И с тех пор он меня еще не раз удивлял.

Он начал активно заниматься плаванием, йогой, играл в бильярд, стал систематически встречаться со старыми друзьями, которых нашел по интернету и постоянно склонял их на походы в разные уголки Грузии. А раз в год он неизменно ездил на море, откуда возвращался загорелым и довольным. Говорил, что море – это его стихия, которая дарит ему гармонию в его 55 лет. И никогда не вспоминал мать, как будто ее не существовало. Одни картины напоминали о ее жизни в этом доме.

Я вернулся из неожиданных воспоминаний об отце и объятий сестры Зазы в реальность, и только сейчас увидел, что за нами наблюдала Нелли. Она сидела в соломенном кресле и как ни в чем не бывало спокойно смотрела на нас. Девушка была в коротких рванных джинсах, клетчатой рубашке, кедах и со своей красной помадой на губах. Ее прекрасные волнистые волосы были собраны в пучок на макушке. Один локон выбился и упал на ее нежный лоб. Она смотрела не меня и улыбалась, как будто не ведала о моих 20-ти мучительных сообщениях.

День обещал быть откровенным, и я решил ничему не удивляться. Но то, что произошло через минуту, перевалило за все адекватные рамки.

Русико отлучилась на кухню принести чаю. А я встал напротив Нелли и сказал:

- Ну, привет!

Нелли упорно молчала и по-прежнему улыбалась.

- Ты не будешь со мной говорить?

Коралловые островки на ее лице продолжали хранить молчание. Два серых океана выражали какое-то странное необъяснимое смятение.

Тут из кухни вышла Русико и переставила с подноса на стол чашки с чаем.
И вдруг я обомлел. Русудан что-то сказала Нелли, и та стала отвечать ей на языке глухонемых. Она не смотрела на меня. Вернее, я чувствовал, что она всеми фибрами своей души хотела посмотреть на меня, но не делала этого.

Я опустился на стул, стоящий рядом, вдруг понял, что все это чертова шутка. Что все это сплошная и неудачная шутка. Все эти письма, приезд Нелли, Зазын квест – все это чья-то огромная идиотская шутка. Я беспомощно улыбнулся и в знак отрицания всего этого абсурда закачал головой.

- Ой, Торнике, прости, ну кто-то же должен был тебе это сказать, - Русико бросилась ко мне, присела рядом на карточки и положила руки мне на колени.

- Что сказать, Русико? – Я накрыл ее руки своими.

- То, что тебе не досказал мой брат. - Она опустила глаза и стала гладить мои колени.

- Заза всегда любил недосказывать, приукрашивать, привирать иногда. А это проделка с письмами… Я долго его отговаривала, но он был уперт, как осел.
Потом Русико встала и взяла за руку Нелли, на которой не было лица.

- Нелли нема, Ток.

Я смотрел на Нелли, и передо мной рушились все, что ранее было возможным.

- Нелли нема. Но не глуха, - продолжала сестра Зазы. - Это редкий медицинский случай – немота без глухоты. Она с рождения все прекрасно слышит. Но не говорит.
Я посмотрел на Нелли. По ее щекам текли слезы, а Русико их вытирала.

- Я не знаю, почему Заза полюбил ее. Ведь ты знаешь Зазу, он такой стихийный. Никогда не знаешь, чего от него ожидать. Но полюбив, он приручил ее, а это навсегда.

Я смотрел на Нелли и в моей голове все паззлы сходились. Их с Зазой танец в тишине, три дня без слов, его просьба не заговаривать с ней. Заза хотел, чтобы я за эти три дня понял, моя Нелли женщина или нет. Понял без слов. Это была первая тайна Зазы.

Я был в ступоре, не мог поверить, что это происходит сейчас, здесь и со мной. А Русико продолжала гладить Нелли по волосам, и все это было, как во сне.

- Но это еще не все, Токо! – Русико оставила Нелли и опять подошла ко мне, опустившись ко мне на коленях. Я выпрямился в спине и глубоко вздохнул. Русико внимательно изучила мое лицо, как будто, выдержу ли я следующую новость, а потом встала и прошептала.

- Ток, Заза жив!..

У меня бешено забилось сердце и пересохло во рту. Я заглянул в глаза Русудан, стараясь понять, где начало и где край этого полного безумия.

- Что ты имеешь в виду? – вырвалось из моей онемевшей глотки.

- Он жив и сейчас со мной, в этом доме, - Русико странно улыбнулась и многозначительно посмотрела на Нелли. Та, перестав плакать, смотрела на меня.

Мой лоб покрылся испариной. Я вскочил со стула и прокричал:

- Вы все с ума сошли! Вы все сошли с ума, понимаете!

Но Русико властно посадила меня обратно и опять принялась успокаивать меня. Я уронил голову в руки и уперся локтями в колени. Мне хотелось как можно быстрее покончить со всем этим. Почему-то вспомнилась мать и то, как она успокаивала меня, когда я сильно расстраивался. Но кошмар продолжался.

Русико опять странно прошептала.

- Я сейчас его приведу! – Не дав мне опять выйти из себя, Зазына сестра поспешно вышла за ним из комнаты.

Я закрыл глаза. Вся моя реальность трещала по швам. Я недоумевал, что же со мной происходит, и что бы все это значило. Я реально стал думать, что все это мне только снится. И поэтому сильно зажмурился и что было сил потер глаза. Тут я почувствовал теплую руку Нелли на моей руке, и мне стало немного легче. Она была свидетелем моего сумасшествия, и она была реальной, хоть и абсолютно немой.
Вдруг я услышал, что кто-то переступил порог дома. Я вздрогнул, но не смог открыть глаза. Тут Нелли крепко обняла меня и поцеловала в лоб, в глаза, в лицо, прямо как мать. Мне стало так хорошо, так тепло, спокойно и так приятно. И через мгновение я открыл глаза.

Передо мной стоял Заза. Живой и невредимый. Тот же пытливый, прищуренный взгляд. Та же беззаботная улыбка. Те же белоснежные ровные зубы. То же лицо, только в сто раз красивее и моложе.

- Вот мой Заза! – Русико широко улыбалась и смотрела на меня глазами, одновременно полными грустью и радостью.

Мальчугану, который стоял в объятиях Русико, было не больше пяти лет.
Передо мной стояла вторая тайна Зазы – его сын. Он был всем и ничем для Зазы. Самое верное, что он сделал в своей жизни.

Я подошел к малышу и присел перед ним на корточки.

- Привет, малыш! – выдавил я.

- Привет, – скромно улыбнулся мальчик. – Ты Токо? – Он посмотрел на меня Зазыными глазами.

- Я – Токо! А тебя как зовут?

- Феликс! – ответил мальчишка.

Я улыбнулся своим мыслям и протянул:

- Конечно же, Феликс!..

И тут Феликс подошел ко мне поближе и крепко обнял. Я был ошарашен внезапной теплотой этого мальчугана и тоже обнял его. У меня не было другого выхода. От него пахло кокосовым шампунем, орехами и, как мне показалось, немного Зазой. Вокруг меня плакали все: и Русудан, и Нелли, и я. Плакал последний раз в этом году.

В тот день я попросил Русудан все мне рассказать. И она это сделала. Два с половиной года назад ей позвонил ее брат и сказал, что очень болен и что хочет, чтобы она к нему приехала в Гамбург. Заза уверял, что там он в руках самых лучших врачей и что ему нужна только ее поддержка.

Конечно же, она отправилась к нему и удивилась тому, как он хорошо выглядел. У Зазы была опухоль мозга. Средняя стадия, но не операбельная. Его мучали боли, и поэтому он пил много обезболивающего. Врачи не могли дать ему точного срока, но говорили, что он не проживет больше года.

Заза был крепок, но часто срывался, и тогда его нужно было держать. Вот об этой поддержке говорил он сестре. Он рассказал Русико, что всем написал о том, что смертельно болен и, что ему никто не поверил. Просил, чтобы Русико не говорила ничего отцу. Написал ему кучу писем и попросил рассылать их раз в год и покупать от его имени подарки. Он написал и список подарков. В нем значилась путевка в Париж, бассейн во дворе дома Акакия, инструменты для хозяйства, дорогие сигары, теплая дутая куртка и шапка-ушанка, дачное кресло-качалка и многое другое.

По словам Русико, Заза часто вспоминал обо мне и просил передать мне письма и деньги. Они хранились у Русико. Просто потом она подключила некоторых людей, которым Заза доверял.

А еще перед смертью Заза признался сестре, что в Тбилиси у него растет сын, Феликс. И, чтобы она не оставляла его, потому что его матери трудно. И чтобы уговорила меня стать крестным отцом Феликса.

А умер Заза смешно и горько, как и жил. Перед смертью он попрощался с сестрой и пообещал, что приедет к ней в виде праха в грузинском глиняном кувшине для вина. Он написал завещание, где все подробно расписал, что с ним делать после того, как его не станет. А перед своим уходом назначил свидание одной медсестре, на которую, как отметила Русико, он почему-то держал зло. Попросил сделать укол от боли. Оказалось, что он был смертельный. Что стало с той медсестрой, Русико не знала. А Заза, как и обещал, приехал к ней в глиняном кувшине. Я так и не нашел сил взглянуть на тот кувшин.

Когда после всего, что мне рассказала сестра Зазы, мы с Нелли, держась за руки, покидали ее дом, у порога я спросил Русико:

- А что за третья тайна Зазы?

Русико вдруг побледнела и стала смотреть куда-то позади меня. Я оглянулся. За калиткой дома стоял вишневый джип. Русико кивнула.
 
Я отпустил руку Нелли и направился к машине. Стекла автомобиля были затемненные. Вдруг дверь справа приоткрылась, приглашая меня сесть в машину, и я сел. За рулем оказалась Дэя. Я был сильно удивлен и смутился, вспомнив нашу последнюю встречу.
- Дэя, прости я не позвонил тебе… - начал было я оправдываться.

- Ток, я тут не из-за тебя! – Дэя многозначительно и нежно посмотрела на меня.

А я взглянул на нее, на ее красивые руки на руле, ее стройные ноги, которые не так давно были в моей кровати. Потом я посмотрел опять на нее, на дом Русико, опять на Дэю и опешил.

- Ты.. ты мать Феликса?

Дэя долго и молча смотрела в моих глаза, как будто испытывая их на силу прощения, а потом медленно кивнула и впервые улыбнулась.
Тут я почувствовал острую боль в животе, а мои ноги будто кто-то окатил кипятком. Меня затошнило. Я закрыл глаза, опустил голову на бардачок и сделал глубокий вдох.

Дэя открыла с моей стороны окно машины и будто по волшебству из него потянуло свежестью, которая быстро привела меня в чувство.

Я, не поднимая головы, открыл глаза и посмотрел в карие глаза Деи. Она была так чертовски мила, совсем не похожа на стриптизершу. Когда-то моя Дэя... И вот она, последняя тайна Зазы. В моей голове пронеслось все от начала до конца. Странный таксист-ламбер, указавший мне путь к Медэе, Дэя, ее история, мужчина, подарившей ей сына, Заза, сделавший мне больно.

- Не вини его, Ток! Что было, то было. Да, пусть с его стороны это было не красиво. Но ведь и с моей тоже. Я была на тебя зла. А он, не знаю, может, он тебе завидовал. Но Феликс – лучшее, что мы сделали. Ты знаешь, какой он замечательный… И я ни о чем не жалею, - Дэа сняла одну руку с руля и дотронулась до моих волос на лбу. Рука была теплой.

- Дэа, прости меня за все. Мы были так молоды…

- Давно простила, - еще теплее улыбнулась Дэя.

Мне стало лучше. Я поцеловал ее в губы. Один долгий и прощальный поцелуй.

- Феликс отличный мальчишка! – Я еле оторвался от Дэи и посмотрел в сторону дома.

                Воскресенье

                Шекспир. Конец игры. Нарушение правил.

На следующий день Нелли повела меня на представление театра пантомимы. Я никогда там не был раньше. На сцене шел спектакль «Сонеты Шекспира». Актеры языком телодвижений под музыку Клинта Мэнселла, Роба Дугана и Prodigy творили что-то невероятное. Что это было, объяснить трудно. Они как будто хотели молча рассказать то, что мне часто снится на рассвете. Как будто пытались без слов выразить всю мощь и величие языка любви. Как атомная бомба, оглушая землю, растворяется в галактике, так и их тела что-то хотели сообщить мне.

Я держал все представление Нелли за руку. Забавно, когда-то в детстве одна девочка из соседнего двора, которая была влюблена в меня как кошка, как-то сказала такую фразу: «Ты знаешь, когда пусть даже не влюбленные держатся за руки, в тот момент их души соединены и разговаривают друг с другом».

Я подумал о Нелли. О том, что она чувствует всю жизнь, не нарушая тишины. Что она ощущает сейчас, видя всю эту шекспировскую любовную мощь.

В доме Русудан, когда Нелли на минутку отлучилась, сестра Зазы рассказала мне, что отец Нелли - учитель языка жестов. И профессию эту он выбрал именно из-за Нелли. Ее родители поздно – годам к трем поняли, что Нелли не может говорить. До того думали, что это просто ее прихоть. Не все же дети начинают говорить вовремя. Сначала Нелли что-то лепетала, но больше как-то глухо мычала. Соседка посоветовала отвезти девочку к логопеду. И только на четвертом году родители удостоверились, что их дочь совершенно нема.

Они стали рыться в семейных архивах, расспрашивать старших, был ли кто-то в их семье глух или нем. Но девушка все слышала и только не могла говорить, удивляя этим уникальным медицинским случаем врачей, которые, разводя руками, говорили в один голос: «Радуйтесь, что она вас слышит!» И родители Нелли решили радоваться. Отец пошел на курсы глухонемых, мать тоже стала штудировать литературу о немых. И Нелли росла в потрясающе теплой и полноценной атмосфере. И только когда плакала навзрыд, то ощущала свое мычание, как проклятие.

А в остальном желание что-то сказать, ответить, закричать девушка вложила в свои картины – в искусство, которому отдавала свое свободное время. А еще она писала – писала стихи, рассказы и повести. И даже настояла на том, чтобы учиться в обычной школе, с обычными, говорящими детьми.

Я изучал ее силуэт в темноте зала. Как когда-то при их встрече в далеком Габурге это делал Заза. Я впервые представил их с Зазой вместе. И пожалел, что сделал это. А Нелли как ни в чем не бывало смотрела на сцену, медленно моргала, почему-то часто прикусывала и облизывала губы.
 
Мне кажется, я буду полным дураком, если не признаюсь в конце моего рассказа в главном. Меня, наверное, возненавидел бы любой писатель, как своего главного героя, полностью нарушившегося все правила сюжета. Меня бы собственноручно задушил бы режиссер любого кино за то, что я испортил всю задумку фильма. Меня бы убил всякий художник, на чьей картине я бы смотрел совсем не в ту сторону, в какую нужно было по идее.

Дело в том, что с той злополучной ночи я не переставал думать о Дэе. Я видел ее во сне и наяву и не мог понять, что со мной происходит. Думал о ее работе, о ее долгах, проблемах, планах на будущее, а теперь уже о ее сыне. И не скрою, о ее прекрасном теле и той ночи, которая до сих пор сводила меня с ума.

Я много размышлял, откуда возник тот ламбер-таксист. Посланник ли он Зазы или посланник судьбы? Или, может быть, это одно и тоже. Но ведь, если я тогда не попал под колеса его машины, если бы не сел к нему, если бы он не посоветовал мне найти Медею, не было той ночи. И, возможно, если бы встретил у Русико Дэю, она не поселилась бы в моей голове. Скорее всего, в ней поселилась бы Нелли и я бы уехал с этой потрясающей девушкой куда глаза глядят. Все было бы по-другому.

Но здесь и сейчас я был погружен в мысли о моей Дэе, девушке из моей юности, человеке, которой знал меня, как свои пять пальцев. Женщине, которую я когда-то обидел, но, которая меня не забыла и простила.

Я чувствовал, что Дэя меня любит. И я ощущал, что у меня вырастают крылья, как у Зазыного отца при виде Тины, как у Зазы при встрече с Сессиль. Единственное различие между нами было в том, что Заза и его отец были людьми открытыми и стремящимися ко всему новому, к будущему. А я – их полная противоположность: Дэя была женщиной из моего прошлого, моя первая женщина.

В три часа дня Нелли улетела. Мы долго стояли в обнимку в аэропорту. Я все честно рассказал ей о Дэе, и она меня поняла. Мне было очень больно, а Нелли выглядела молодцом. При прощанье она передала мне письмо. На этот раз от себя. Я прочитал его в такси, которое везло меня к дому Дэи.

«Торнике, я рада, что познакомилась с тобой. Ты очень много значил для Зазы. И я бы не простила себе, если бы не прилетела тебя увидеть.

Если честно, мне кажется, что Заза ошибался со всей этой задумкой о том, что я твоя судьба. Ну, посуди сам, мало ли девушек читают Достоевского, смотрят драмы Бертоллучи, или рисуют портреты с типажом, похожим на твой. Это ведь смешно.
 
Иногда я думаю, что Заза был немножко в тебя влюблен. Или не немножко, а сильно, на всю жизнь. Но, помни, я не встречала человека лучше Зазы. Частичка меня умерла с ним. И, наверное, живет сейчас в том кувшине.

Ты спрашивал меня, как тебе спастись? Ты уже спасен! Я уверена, Дэя хочет, чтобы ты стал не просто крестным отцом Феликса. А наше прошлое имеет над нами необъяснимую власть, и это не всегда плохо. Ведь прошлое - это единственное, что мы о себе знаем.

А насчет прощения, чепуха, Ток! Заза бы никогда на тебя не злился. Ты же был единственным его другом. И я на сто процентов уверена, что, когда он умирал, ты был с ним, в тот момент в его голове… Я готова поспорить, что когда та медсестра делала ему смертельный укол, последним воспоминанием был ты, Торнике. Возможно, вы летели с Зазой над морем на парашюте и были королями жизни.
Прощай, Токо.

Нелли Мания».

Я прочитал письмо Нелли несколько раз. Перечитывая его, я как будто вслушивался в ее прекрасный голос, который никогда не слышал. В каждой букве слышал музыку ее души, ее мира, настолько огромного и чувственного, что мне стало совестно.
Совестно за то, что я полный дурак. А эта мудрая, которая молчит всю свою жизнь, смогла выразить все, что нужно, в одном коротком письме.

По дороге я передумал ехать к Дэе и назвал таксисту адрес моего отца. Он был крайне удивлен увидеть меня, особенно в воскресенье. Раньше, в детстве мы с ним часто проводили этот день вместе. Играли в шашки, мастерили воздушного змея и запускали его в небо. Или готовили аппетитные бутерброды из ветчины, сыра, кетчупа и листьев салата и смотрели старое кино. Но это было в таком далеком прошлом, что я даже осекся, когда отец спросил меня, все ли в порядке.

Я рассказал ему все. О том, что меня бросила Мзекала, о том, что Заза прислал мне письма с просьбой увидеть дорогих его сердцу людей, про Нелли, которую я посадил на самолет, и о Дэе, которая не выходила из моей головы. Во время всего моего монолога отец внимательно меня слушал. А потом сказал, чтобы я послушал его.

И тогда он мне рассказал то, что никогда не рассказывал. Что он любил мать, но любовью ровной, спокойной и недолгой. Он понимал, что мать была женщиной глубокой и тонкой души, но ему хотелось, чтобы она гуляла с ним по ночам, а не в своих снах, которые приносили ей вдохновение. Но он не мог все взять и изменить, вернее не хотел. Говорил, что чувствовал, что, если бы он ушел, мать просто не выдержала этого и умерла. Поэтому она умерла позже, при нем, прожив с ним честную и скучную жизнь.

А после ее смерти отец освободился и воспрянул как духом, так и телом. И я его в этом не винил. А еще отец сказал мне, чтобы я не очень уж надеялся на идеальный брак и не искал вечные чувства, потому что все это иллюзия. Единственное счастье на земле - это не любовь, а дети, работа, страсть, секс и друзья.

После этого признания отца мы долго и дружно смеялись, как в детстве. На прощание я крепко обнял его и спросил, что мне делать.

- Делай, что хочешь! – сказал отец и подмигнул мне.

Я усмехнулся, поцеловал его, попрощался и вызвал лифт. Пролетев пять этажей, я опустился на землю и вдохнул свежий воздух ноября.

На душе у меня было как никогда легко и спокойно. Шел дождь. Я быстрым шагом прошел по полному лужами тротуару до главной дороги, остановил такси и проговорил с таксистом весь путь до дома о какой-то ерунде. Выйдя из такси, я сразу узнал этот силуэт. Меня бросило в жар и холод одновременно. Я сильно потер глаза и присмотрелся, чтобы убедиться, что все это мне не снится. А он как ни в чем не бывало стоял в темноте, прислонившись к машине и ждал меня под дождем. Человек, который любил меня. Не за что-то, а просто так. Со всеми моими тараканами. И все эти годы я был у этого человека в голове.

Это была Дэя. Как в наши юные годы она ждала меня у машины. Только тогда была зеленая девятка, а сейчас вишневый джип. Но в душе было такое же чувство, как тогда, когда нам с Дэей было не больше двадцати лет.

Она села за руль, а я - на заднее сиденье. Почувствовал пьянящий запах ее волос, понял, что очень соскучился по Дэе со вчерашнего дня. И, как раньше, осторожно перетащил ее с переднего сиденья к себе. Дождь, не переставая, заглушал наши страхи перед жизнью, одной на двоих.