Макияж Ужастик. 16

Присутствуют мрачноватые моменты – это ж ужастик – потому детям младше 16-ти лет читать не рекомендуется.

МАКИЯЖ

Известно, что женщины носят макияж. Но я знаю больше – мужчины тоже его носят. И дети носят. И старики. Этот Макияж – мимика, выражение глаз, складки губ, фальшивые улыбки – всё то, что скрывает истинную сущность людей. Скрывает их истинные мысли и страхи, их внутреннюю трухлость и ржавчину, - и то, что спрятано ещё глубже трухи и ржавчины, - некую ТАЙНУ. Когда говорят о людской мимикрии, обычно упоминают Маску. Но МАКИЯЖ – звучит более верно. Ведь он состоит из множества искусно выписанных слоёв, наложенных друг на друга, перетекающих друг в друга. Он струится полутонами и изящными линиями, филигранно-плавными контурами, мягкими тенями – настоящее произведение искусства. В отличии от масок – жестких, ярких  и безобразно-карнавально тупых. Макияж действительно похож на лицо – и меня всегда интересовало, что же скрывается под ним. Какова же истинная сущность женщин и мужчин, стариков и детей – миллиардов людских созданий, что лихорадочно копошатся на этой маленькой Планетке Земле вот уже многие тысячи лет… В тот день я узнала ответ на сей вопрос.
 
****

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 1919-й год.
- Увы, мои силы не безграничны. Я не Бог, – тяжко вздохнул старый доктор. Он уже вымыл руки, и теперь старательно вытирался белоснежным полотенцем, словно надеясь смыть запах смерти –  который на самом-то деле нельзя не смыть никогда и ничем.
- Господин Герберт, причём  тут бог или не бог? – Эллис сверкнула своей фирменной англельски-ледяной – и в то же время презрительно-жалостливой – улыбкой. - Вы лучший специалист в Новой Англии – иначе не брали бы такую сумму за свои труды. Давайте признаем честно – вы оплошали, и оказались не так круты, как о себе рассказывали, – Девушка приподняла бровки. – Или хотите, чтоб мы заплатили в два раза больше? А быть может, вы заявите, что  медицина тут бессильна, ибо поработал нечистый? М?
Герберт протёр полотенцем свои невесть с чего запотевшие очки – в помещении-то сухо и тепло – и водрузил их на деловито-важный картофельный нос.
- Именно это я и заявляю. Нечистый, или какой-нибудь индейский дух – вроде Вендиго, или чёрт рогатый – или, быть может,  марсиане – в любом случае ясно: тут поработало нечто пред чем медицина бессильна. Так что вы совершенно правы!
- Пф.
Подошёл третий персонаж. Плечистый здоровила, одетый с иголочки, в дорогущий костюм. И – важно прищурив мелкие глазки – пробасил:
- Герберт, друг. Марена – наша любимая родственница. Её смерть разобьёт нам сердца. Я уж не говорю о предстоящей тяжкой возне с кредиторами и огромным поместьем. Назовите любую сумму – и мы заплатим в два раза больше. Жизнь превыше всего.
- Хорошо, - доктор откашлялся и выпрямился как шпага – заплатите четыреста миллиардов  долларов – и я спасу Марену.
- Герберт, не глупите, - глазки здоровилы сверкнули льдом. – То, что вы говорите – невозможно. Это из раздела фантастики.
- Именно. Так-же невозможно, как и спасти пациентку. Это из раздела фантастики. Увы.
Эллис бесконечно-печально вздохнула и подошла к Марене. С пронзительной болью поглядела ей в глаза и погладила по голове.
- Вы не можете нас оставить, - молвила она. – Это так несправедливо. Что ж мы делать-то будем? Не бросайте нас! Мы вас любим. Вы нам так нужны.

- Словами делу не поможешь, - заметил доктор, и взял в руки свой уже полностью готовый чемодан. – Таки придётся вам расхлебывать всё долги своей Мэри. Или как там вы её называете? Но это хорошо! Наведите справки – у неё в подвале упрятан клад!

- Что ещё за злобные шуточки!?
- Собрание старых картин, - ничуть не смутился Герберт. – Секрет Полишинеля! И я его вам открыл.  Можете считать это благодарностью  за ваши деньги, господа. Ну, бывайте! Жизнь превыше всего.

И вот тут – НАЧАЛОСЬ. В полутёмном помещении, озарённом пляшущим каминным огнём, появилась странная КОШЕЧКА. Собственно из камина-то она и явилась. «Красавица». И никто кроме меня её не заметил. Иначе завопили бы от ужаса как резанные.

****

Марена – то бишь Я – была парализована уже двадцать лет подряд. Но до сих пор могла, по крайней мере, говорить и писать. За счёт чего собственно и жила – получая сотни тыщь долларов и миллиарды писем от почитателей-фанатов… А теперь вот – стукнуло меня насовсем! Не могу уж ни писать, ни говорить – только глазки бегают. И ангелоподобная Эллис со своим гориллоподобным дядей Роджером ломают себе  мозги - не зная куда меня деть. И что делать со всем этим говном. Ведь за время тяжкого лечения сотни тыщ долЯров вылетели в трубу. А тут ещё Великая Война – с её бесчисленными количествами перекрученных на мясорубке душ и тел. В общем – плохи дела, ребятки. На моей исторической родине – в Российской Империи – дела ещё хуже. Да и весь мир летит кубарем чёрти куда – под лютые вопли фанатиков о близком конце света. Вряд-ли сей КОНЕЦ свершится – не впервой планетка трещит по швам, не впервой – а сколько таких исторических моментов ещё будет! История движется по кривой укуренной спирали. Но от осознания того что мир сейчас тонет в грязи – мне реально легче. Приятно осознавать, что в беде ты не один.
Ну а теперь немножко о моей профессии, или – правильнее сказать – моём РЕМЕСЛЕ.

Я писатель. И это факт, невзирая на многочисленные истерики критиков называющих меня бумагомарателем. Ведь моё творчество влияет на людские мозги – на множество мозгов – хоть и со знаком «минус». Отрицательные числа это тоже числа, злая гениальность  тоже гениальна, и нередко гораздо более красива, чем  творчество «светлое». И я – как ни странно – считала  и считаю своё творчество красивым, хоть красоту его мало кому дано понять.
Ведь оно совершенно правдивое. Я посылала закованных в броню рыцарей рубить в салат несчастных крестьян и насиловать индейских женщин. Я посылала прекрасных дам сплетничать, интриговать, изменять мужьям  и подсыпать яд соперницам. На страницах моих книг пламенные революционеры стреляли в спины друзей и шли к цели по их трупам. Благородные короли Запада увешивались с головы до пят в ворованное золото, и купались в потоках вина – в то время как мощные султаны Востока предавались извращениям с собственными подданными. Солдаты-патриоты умывали руки по локоть в крови мирных жителей, а героические защитники гибнувших в огне городов нажирались опиума – дабы смерть за родину была не столь страшна. Художники ели расчленённые посыпанные сахаром трупы детей  - для вдохновения. А писатели копались на кладбищах – дабы «постичь бренность бытия». Одним словом – жизнь во всей её красе. Без грима, и без масок. За это меня ненавидели. За это же меня и любили.

Меня забавляли и те и другие – и почитатели и враги. Люто беснующиеся толпы были одинаково безлики, одинаково тупы, и одинаково умиляющи. Каждая из миллионов песчинок изо всех сил рвалась быть «уникальной», «не как все» - но именно в этом они все были одинаковы. Мириады одинаковых индивидуальностей, стада личностей, где тех, кто ХОТЕЛ БЫТЬ КАК ВСЕ  - кто НЕ ХОТЕЛ ВЫДЕЛЯТЬСЯ – долбили и растаптывали окружающие – ибо как раз они-то и выделялись из толпы.

Фанаты, враги, пародисты, обличители – мириады вопящих, ярко одетых, брызжущих ядовитой слюной песчинок… Они реально умиляли меня. Черт с ними. Вернёмся к сути вопроса.

Так вот. Вместе с тоннами самых разнообразных – но одинаково напыщенных – писем, моё творчество принесло мне и немало деньжат. Никто не знал, на что я их трачу. Говорили и про самые засекреченные наркотики, и про гаремы из юных мальчиков, и про сафари на людей… Но правда была гораздо менее банальна чем все этих обывательские фантазии. Я коллекционировала картины… Настолько прекрасные – что ими, думаю, восхитились бы и мастера высокого Ренессанса. И при этом настолько ужасные – что, думаю,  что многие великие рыцари обделались бы – увидав их…

               
            
                ***

КОШЕЧКА струилась по комнате как отравленный ручеёк. Её облезшая, прыщавая, местами содранная кожа багровела подтёками крови. Выцарапанные глаза живописно размазаны по  щекам. Но при этом – грация! Лёгкость. Кошка изящно пристроилась в ногах Эллис и заурчала, ластясь, словно просила любви и внимания. Не получив ни того ни другого – ведь девушка-ангел не замечала гостью – она стала мочиться в её тень. А затем - в тень Роджера…
- Я только что сходила в подвал и видела эти картины – глаза Эллис пылали,  - это хуже чем ад!
- И что с того? Кто их купит? Кому нужна такая малеванная чушь? – щурился Роджер, человек-горилла.
- Да купят! Ты как будто вчера родился! Мы живём в страшное время! Всюду гниение,  всюду разлад. Мы получим миллионы!
- Но это грех, - бурчал шикарно одетый неандерталец.
- Иногда иначе нельзя,  - Эллис глубокомысленно потирала подбородок, склонив головушку набок, и щурясь. – Мы должны погасить долги несчастной Мэри! Для её же блага…
Они не видели, как их тени пузырятся,  растут и разбухают. Как они, жирные словно чернильные кляксы, обретают прОклятую непостижимую жизнь – и начинают поглощать «владельцев». Расползаясь по чистой, дорогой, пахнущей мыльными отварами одежде. По белым рукам. По лицам… И ГРИМ ТАЕТ…
Пузырясь и капая гноем, искажалось суровое лицо Роджера. Раздулись и с треском лопнули его глазки. Разрослась колдовским лесом – дабы затем бессильно выцвести и облезть – его борода. А нос вытянулся в хобот – и  пролез под платье Эллис, дабы шарить там. Девушка-ангел тоже искажалась. Пожелтели, искривились, и выпали изо рта ещё недавно жемчужные зубки. Покрылись язвами, лопающимися волдырями, и нарывами ещё недавно румяные щёки. А глаза иссохли, почернели, сморщились, зажглись искрами - и истлели, обратясь в дым.
- Но как мы найдём покупателей? – упрямился Роджер,  шевеля разваливающимися на куски челюстями. – Нам нужен посредник. Где его достать?
- Я знаю одного человека, - отвечала Эллис, а из её рта падали могильные жуки. – Это не проблема.

Оба ничего не замечали.

***

Так вот. Картины. Картины моей КОЛЛЕКЦИИ. Огромные, дорогущие, в тяжелых резных рамах. Шедевры изображающие Монстров. Безумных, бесформенных, бессмысленных порождений Тьмы. Многоглазых многоротых многохвостых осклизлых плешивых прыщавых дырявых. Корчащихся в противоестественных конвульсиях, извивающихся в укуренных плясках. Сияющих изнутри болотным светом, блюющих мутным жидким огнём. Полотна, выписанные с тончайшим мастерством и мощнейшей убедительностью. Произведения искусства поражающие мозг любого зрителя – и дышащие на него холодным хаосом, заставляющие сердца лихорадочно трепетать. Монстров можно было бы назвать бездушными – если бы от них не веяло настолько тяжкой, злорадной, мощной, торжествующей злобой – что дети, которым не посчастливилось сие увидеть,  мочились в штаны.
Но я не мочилась. Мне нравились монстры. Потому что они настоящие! Без масок. Без грима. Чистейшее безграничное бессмысленное зло. Как и моё творчество. Как и я сама.  И я думала, что вообще не ведаю страха. Но ошибалась.
      
***

Одно дело созерцать чудовищ на картинах, а другое – вживую. Когда они деловито и осмысленно беседуют, решая твою судьбу.
Под ГРИМОМ Роджера  и Эллис оказался ещё один слой. Девушка-ангел теперь походила на обычную провинциальную чистюлю, высокомерную и заносчивую, презирающую всех и вся. Мелкий носик, одутлые черные глазки, и искривленный в извечном раздражении рот. А Роджер – обычный провинциальный мордоворот, с пивным брюхом и красной харей. Взгляд его мелких свиных глазок кипел злобой. Так вот каково истинное обличье моих родственников? Примитивное эгоистичное зло? Или…
- Так сколько, ты думаешь, мы сможем заработать? – вопрошал Роджер.
- Я не спец в таких вопросах. Не знаток бизнеса и не знаток искусства.  – Отвечала Эллис.  – Но уверена: мы сможем не только погасить все долги – а и наслаждаться жизнью до конца своих дней.
- Но… Ты же видишь…
- Что вижу?
- Марена ещё жива.
- Она Овощ. Не может ни говорить, ни двигаться, ни ходить. Думаешь ей приятна такая жизнь? Представь, что ты не можешь пошевелиться и не можешь издать ни звука. Час, два часа, день,  месяц, год… Мы должны быть милосердными. Должны проявить мудрость.
- Как?
- Я знаю одного хорошего врача…

****

И вот тут-то мне становится по-настоящему страшно. Одно дело – писать про зло и созерцать его на картинах. Другое – когда два близких тебе человека рассуждают как тебя лучше убить – а ты не можешь даже пискнуть. Это как удушающий сон-кошмар от которого нельзя проснутся. Невозможно завопить как резанная – и понять, что лежишь  в постели целая и невредимая, хоть и в холодном поту. Проснуться нельзя – ибо именно теперь-то я и ПРОСНУЛАСЬ. Вот она РЕАЛЬНОСТЬ. Всё остальное – сладостный сон…
Страх студёными ручьями струится по моим жилам. Я вдыхаю воздух – как будто густой дым. Одежда взмокла от пота, рубашка прилипла к коже, сердце колотится в грудной клетке слово сраная канарейка. Мне кажется, оно,  сердце,  хочет выпрыгнуть из груди – и ужаленным зайцем бежать прочь,  вопя и вереща.
Взгляд бешено мечется по сторонам, и мне кажется, что меня медленно накрывает волна темноты, от которой некуда укрыться. Потому что от себя убежать нельзя.

И тут КОШЕЧКА является снова.

****

Милое урчащее существо действует как в прошлый раз. Неспешно мочится в тени Роджера и Эллис – те, пузырясь,  пенясь,  разбухают – и поглощают «владельцев». Облезающая кожа, лопающиеся глаза, выпадающие зубы – ничего нового. Зато новое обличье. Неужто это – истинные они?

- Ты хочешь до конца дней наслаждаться жизнью? А не хочешь до конца дней грызть сухари в тюрьме? – лихорадочно бормочет трусливый лысый алкоголик, мня в здоровенных – но хилых и рыхлых – лапах шелковый платок. На его блестящем лбу словно написано: «Я НОЛЬ».
- Ну, я не знаю. Думаешь, мне не страшно? Но кто не рискует, тот шампанского не пьёт, - отвечает тощая «швабра», зыря мелкими затравленными глазками. Её губы шевелятся в жалкой бессильной злобе.
- Так может не надо? – Настаивает Ноль, щурясь как крыса.
- Нет! Надо. Мы делаем всё ради спасения родственницы. Потому правда на нашей стороне. Если мы оставим Мэри мучиться – кто знает, сколько она проживёт? Зачем? Глянь в её глаза – она просит нас о смерти! Она мечтает умереть! А деньги… Они будут для нас  всего лишь утешением…

Трусливые, загнанные в угол зверята – так это и есть истинные ЛЮДИ? Это и есть их подлинное лицо? Или…

***

После третьего «полива»  произведённого заботливой КОШЕЧКОЙ – тени сих двух людишек разбухают гораздо быстрее. И гораздо мощнее. И – подозреваю – это уже последний сеанс. Я, наконец, перестаю бояться. Страх тает, сменяясь ощущением пустоты и безысходности. Но напоследок, перед тем как умереть,  - я хотела бы узнать какова-же истинная сущность человека? Каков он под всеми слоями грима, по всеми масками – доброты,  зла, страха… Что же там ВНУТРИ?
И вот – ответ. Истлевшая одежда – вместе с кожей – бессильно опадает на пол. Кровь и мясо, пузырясь, сгорают дотла. Мой взор глядит туда, где совсем недавно стояли мои родственники – Эллис и Рождер – и видит стену за их спинами. Их нет. И никогда не было. Они – пустота. Все их эмоции, прекрасные души порывы, и вся их злоба – были направлены лишь на то чтоб заполнить её. Для этого они совершали так называемые «добрые дела». Для этого – дабы выглядеть страшнее и грознее – прикидывались злобными и крутыми. Они пихали в себя деньги, людей, достижения, преступления – но Пустота ненасытима. Её невозможно заполнить. И они – где-то на уровне инстинктов – это понимали. Но боялись признать. И теперь от них не осталось даже теней, даже пыль их масок развеивается и исчезает в Небытиё. Под всеми слоями пыли – ПУС-ТО-ТА. Вот она – истинная сущность моих родственников – гориллоподобного Роджера и ангелоподобной Эллис.  Не ангелы, и не монстры,  не добро, и не зло. Пустота. Иллюзия. Самообман. Это и есть истинная сущность Человека.
А кто же я?

***

Кошка долго урчала на моих руках, выслушивая изысканные страшные сказки. Ведь животные могут читать мысли – если захотят. Я баюкала её как ребёнка, не обращая внимания на порванную полуоблезшую кожу и вытекшие глаза. А затем ласково попросила:
- Давай уж, покончим с этим.

Моё самоощущение – выжатый лимон. Нет больше слез, чтобы плакать. Нет больше надежды, чтобы чего-либо боятся. Всё безразлично. Единственное что беспокоит – холод. И ощущение некой заброшенности, бездомности. Но это ненадолго. Конец близок – кошка мочится в мою тень.
 
****

 Юху-у-у!!! Ура! Я не пуста! Я существую! В отличие от этих миллиардов людишек. Миллиардов манекенов, марионеток,  живых машин. Они не заполнены ничем. Я же – заполнена абсолютным ЗЛОМ. Я – одна из ДРЕВНИХ. Вечных монстров, что пребывают вне пространства и времени. Лютая, беспощадно-жестокая, безумная, бесформенная, с пучками длинных извивающихся щупалец, и многоглазая. Пузырясь и источая невыносимо сладкое зловоние, будто сахарная патока – я выползла из тела Марена Климовской – которое было для меня лишь КОКОНОМ. Теперь я превратилась во взрослую особь. И скользнула в сортир. Долгий путь по водосточным трубам – что такое несколько дней для того кто существует миллиарды тысячелетий? И вот я – убийственно сладкая патока, пузырящаяся, шипящая, злорадно сверкающая многочисленными глазками – вползла в пучины Мирового Океана. Убийственно солёного, и беспощадно-вечного, мрачно-глубокого,  сурового как сама Смерть.
Я растворилась в нём, и – ликуя и дико хохоча – испарилась. Вознеслась к чёрным звёздным небесам – к своим сородичам – древним чудовищам, изблёванным Хаосом и Кромешной Тьмой. К моим братьям и сестрам. Там мой дом. А эта жалкая планетка Земля с её толпами пустых марионеток – пускай и дальше вертится как волчок, даря людишкам иллюзию жизни. Ибо они – ничто, под всеми слоями грима – пустота. А я – абсолютное зло. Я честна с собой и реальна. Лучше быть абсолютным злом – чем никем и ничем.

***

- Ты права, Элли, - жизнь священна, – Роджер обессилено опустился на скамью.
- Все так называемые «картины» - сожжём. А сама – пускай живёт. Как мы вообще могли додуматься  до убийства?
- Чёрт попутал. – Эллис подняла глаза к потолку.  Затем тяжко сглотнула.  – А быть может и сама Мэри на нас повлияла. Глянь ей в глаза! Она ж сумасшедшая.  Чёрт знает какие мыслишки кипят в её голове. А ведь она однажды говорила мне, что владеет гипнозом.  Да уж. Сумасшедшая ведьма. Ух, как она сейчас глядит – остекленело, люто, будто истукан. Но не нам решать, когда ей  умирать – и не нам её судить.
 Лицо Роджера омрачилось сомнением. Он вдруг резко встал и подошёл к больной. Потрогал жилы на её шее…
- Элли, она умерла.
Девушка опустила веки, на её ресницах заблестели слёзы. За окном занималась заря.