Los abuelos ii

Последние годы Роман Ильич не мог спать по ночам более трех часов к ряду.

Через короткую тюлевую занавеску – единственное, что прикрывало наготу полупустой комнатки его, сыто улыбаясь, заглядывала полная Луна.

Луна была настолько довольная и яркая, что на ней не возможно было разглядеть ни единого пятнышка. Однако Роман Ильич знал достоверно – пятна есть.

– Ну что за наглость? – думалось ему, – Если она изволит бодрствовать, почему же я не могу спокойно поспать. Почему не могу уснуть и попробовать сон на вкус. Попробовать, а затем запомнить этот вкус. Вот бы заснуть хотя бы теперь! Хотя бы этой ночью!

Но Луна делала вид, что не слышит. Она бесцеремонно осматривала убогое убранство его клетушки – комнаты в семейном общежитии, что встречаются повсеместно, со сплошь обшарпанными стенами и дурными запахами.

Вся растрепанная и, по всему видать, измученная бессонницей своего хозяина односпальная кровать, небольшой коврик под ней, в углу у входной двери – старомодный шкаф с вечно наполовину распахнутой дверцей, в углу напротив – пошарканный, но старой, «номенклатурной» еще закалки письменный стол, за которым сидел на ветхом стульчике и сам Роман Ильич.

Сидел слегка, но как-то неестественно, сгорбившись. Положив руки на столе. В одном лишь поношенном, но добротном еще халате на голое тело.

Лицо его, не столько раздавленное возрастными морщинами, сколько измятое бессонными ночами было обращено к Луне.

Он смотрел на нее остро, крепко поджав губы.

Дыхание – беглое, как будто и не было его совсем, будто забирал он лишь каплю воздуха, а отдавал – и того меньше.

Но было ему не до дыхания, он возможно и вовсе не помнил, что дышит.

Вскоре Луна начала медленно прятаться за крышей пятиэтажного жилого дома, который и являл собой весь вид из окна Романа Ильича.

Уходя, Луна расплескала украдкой немного своего света, небо значительно посинело.

Теперь Роман Ильич вздохнул полной грудью. Он почувствовал, что у него получится немного вздремнуть. Быть может, ему удастся поспать часок, пока на рассвете солнечные лучи не начнут игриво заглядывать сквозь тонкую занавеску.

Он вернулся в измятую постель свою, закрыл глаза и проспал еще час.

Нужно сказать, что если ночная бессонница начала мучить Романа Ильича сравнительно недавно (с тех пор как он вышел на пенсию), то спать по утрам он не мог никогда.

С самого детства жил он так, что подъем позднее 6 утра, являлся непозволительной роскошью.
Мальчик за колючей проволокой, в ранние годы жизни своей он претерпел все невзгоды и тяготы в оккупированной врагом западной глубинке.

Голодное отрочество в послевоенную разруху, и комсомольская юность на целине.

Затем командное училище, служба на Севере. В армии он вступил в партию, там себя и нашел, нашел целиком и полностью, до последней капли сущности своей.

И когда стал выбор: дальнейшая служба в ГДР или партийная работа в Ленинграде, он без капли сомнения выбрал партийную работу.

Продвижение по линии партийной шло тяжело, требовалось  множество усилий, терзаний физических и, конечно, нравственных. Однако продвижение было довольно успешным.
В культурной столице оставался он недолго. Женившись, как бы, между делом, и, родив троих сыновей, он получил назначение к себе на Родину, на должность заместителя первого секретаря.

Он защитил докторскую диссертацию, избирался в местный Совет.

Перед ним открылись широкие просторы для успешной общественно-политической деятельности. Трехкомнатная квартира в городе, огромная дача за городом. Поездки за границу, дорогой коньяк. Служебная «Волга», краснощекий водитель. Что же еще?

Однако все эти вещи мало интересовали его, и являлись сопутствующими. Несмотря на то, что он частенько упоминал и гордился своими комфортными условиями жизни, истинного удовольствия от них он не получал. Он даже ясно осознавал, что все это – бренно и преходяще.

Единственное, что целиком и полностью привлекало его внимание – это его востребованность. У него было множество связей и знакомств. Люди ценили его мнение, о нем писали в газетах, его интервью транслировали по радио.

И все это не без повода.

Он не почивал на лаврах. Не пожинал плоды заслуженного труда. Он работал изнурительно и честно, не жалея ни себя, ни собственной семьи. Он был действительно незаурядным общественным деятелем. А некоторые местные газеты даже называли его выдающимся политиком своего времени.

Именно это и было для него важно. Неизвестно, был ли он счастлив от этого или хотя бы получал удовольствие, но это было для него действительно важно.

– Вы УЖЕ вошли в историю! – говаривал он своим детям, потрясая местной газетой со статьей о нем, где, непременно, обозначался и состав его семьи.

Тем временем союз рассыпался, партия потеряла власть.
Многие тогда вышли из партии,  но не Роман Ильич.

Он жаждал власти и положения. Крестьянский сын, он хотел быть чем-то большим. Но быть чем-то большим вне партии, не соответствовало его пониманию о собственном успехе.

Положение вне партии выходило за рамки игры, которую сам он себе придумал и, в которую сам же превратил свою жизнь.
Власть вне партии была ему ни к чему.

Он вышел на пенсию, но остался первым секретарем небольшой партячейки. Конечно, эта  деятельность была полностью основана на добровольных началах.  Власть и положение его, безусловно, не могли быть прежними. Но его это устраивало, он продолжал активно участвовать в общественной жизни.

Первые несколько лет ему помогали его старые связи. Люди его еще помнили, а некоторые даже уважали. Но со временем все затихло, к нему более не прислушивались, он не мог оказать ни малейшего влияния. Не мог сделать того, что хотя бы в какой-то мере повлияло бы на принятие политического решения местной властью. Того, что давеча ему удавалось без труда.

Он понимал это, но отказывался в это верить.

Ему все казалось, что вот-вот и о нем вспомнят, вот-вот и перед ним извинятся. Был он уверен и в том, что народ непременно насытится разрухой, которая царила в государстве после развала Союза и все вернется на круги своя.

Но шли годы. Ситуация в государстве при новой власти стабилизировалась крайне медленно, если вообще стабилизировалась. Однако партия не становилась популярнее, ряды ее старели.

Про Романа Ильича никто не вспоминал.

Оппоненты, что послабее называли его «динозавром», а те, что посильнее просто не обращали на него внимания.
С женой совей он не разводился, но и жить вместе больше не мог.

Долгие годы командировок и работы по ночам сделали их чужими людьми. У каждого из них за долгую жизнь сложился свой характер, при чем, у каждого властный и непреклонный, не терпящий возражений. К старости качества эти обострились. Брака больше не было, и быть не могло.

Он без лишних споров, как и привык, отдал супруге квартиру в городе.

У него оставалась дача. Большой довольно дом, но за городом. Там он жить тоже не мог. Ему нужно было постоянное движение, постоянная деятельность, постоянная борьба.
По-другому он не привык, он не мог по-другому.

Но в городе его никто не ждал. Сыновья его уже выросли и создали собственные семьи, в которых упрямого деда желали видеть не всегда.

Увлеченный призванием своим, он воспитывал их так, если воспитывал вообще, что они научились гордиться своим отцом и в какой-то мере ценить его, однако так и не научились любить.

Все, что оставалось ему теперь – выбить для себя в местной администрации ту самую комнатушку в старом семейном общежитии.

На это ему, впрочем, еще хватило влияния.

Там он и коротал бессонные ночи и практически ничем не занятые дни свои. Пробовал писать мемуары, но кто возьмется публиковать безвкусно написанные тонны рукописного текста? Пробовал читать документальную литературу, делать заметки и выписки из нее, но бросал тут же – где он мог все это применить теперь?

Одиночество его прерывалось лишь редкими сборами подобных ему пенсионеров в арендуемом школьном классе. Он называл это «заседаниями пленума».

Оправдывало, к тому же, его неоспоримое желание пребывать в городе и участие во всевозможных митингах и пикетах, коих так много проходило в раздираемой от политической борьбы стране.

Возвращаясь с подобных мероприятий в свою комнатенку, он совершенно не замечал тесноту ее и садился пить кофе за свой старый письменный стол. Гордый и окрыленный. В такие минуты ему казалось, будто снова сидел он в своем кожаном кресле, в его давешнем кабинете с красным ковром на полу, красным флагом в углу и красным телефоном на столе.

Однако если ему никто не звонил более двух дней (звонки детей и внуков Роман Ильич не брал в расчет, а зачастую, и вовсе не обращал на них внимания) он снова впадал в жуткую апатию.

Он часто видел сон, как не успевает догнать уходящий от него поезд. Просыпался и говорил, что это знак конца, что ему уже не вернуть былое.

Но упорный комсомольский характер гнал все суеверия прочь.

Он проснулся по обыкновению около шести утра.

За час, который ему удалось поспать, он снова попытался догнать поезд.
Но что-то сегодня было не так. Сон этот, единственный сон, который он мог достоверно запомнить, был не таким как прежде. Был несколько иным. Кроме поезда в нем было что-то еще. Пожалуй, даже кто-то еще. Но кто – он припомнить не мог.

Приняв утреннюю чашку кофе и выпив два сырых яйца (приготовлением пищи Роман Ильич не заморачивался), он принялся с нетерпением дожидаться восьми утра, когда он должен был покинуть свою комнату и отправиться по делам. На сегодня у него были планы. И он был определенно этому рад.

В ожидании он отчистил от пылинок свой серый из грубой ткани костюм, отутюжил белую парадную сорочку и тщательно расчесал тоненькой карманной расческой седые, пропитанные желтизной пряди волос своих, спускающихся по вискам от лысой макушки.

Когда время настало, он покинул комнатку и, любезно поздоровавшись с вахтером, вышел из общежития.

Целью его похода в столь ранний час был университетский скверик, что находился в нескольких остановках от общежития. Он отправился туда на стареньком трамвайчике – трамвайчике, пожившем и повидавшем на свете не меньше, чем и сам Роман Ильич.

Оказавшись в скверике, он присел на скамейку рядом с памятником одного из отечественных просветителей и принялся ждать.

Так было заранее условлено с одним молодым человеком – новым знакомцем Романа Ильича, на которого он возлагал определенные надежды.

Молодого человека звали Платоном. Роман Ильич познакомился с ним случайно – в общественном транспорте. Из завязавшейся между ними беседы стало ясно, что юноша проявляет серьезный интерес к социалистической идеологии.

Оказалось, что Платон был студентом, одного из городских вузов. Молодой человек удивил Романа Ильича своей правильностью и активной жизненной позицией.

– Вот оно, – пронеслось тогда в голове у него, – не вся еще молодежь прогнила!

Роман Ильич, не мешкая, поставил
перед собой очередную боевую задачу – во что бы то ни стало привлекать в ряды партии учащуюся молодежь.
Тогда-то это будет сила, тогда-то все будет как прежде.
А Платон должен ему в этом помочь.

– Он непременно поможет! – думал про себя Роман Ильич.

Роман Ильич прямо-таки влюбился в этого молодого человека с первого впечатления о нем, с первой беседы их.

Теперь он ждал его, сидя на скамейке.

Погода этим утром была ясная и солнечная. Она возвращала Романа Ильича в его детство, отголоски из которого дошли до нас лишь в черно-белом советском кино.

Удивительно, но в фильмах этих ни то из-за того, что засняты были они на черно-белую пленку, ни то по самому замыслу, царила только одна погода – солнечное утро. Такое утро, что уже давно после рассвета, но еще до полудня.

Погода эта окутала Романа Ильича и сейчас, заставив, на время забыть обо всех мучениях, свалившихся на него в последние годы. Он забыл о том, как ютился маленькой комнатенке, как околачивал пороги чиновников и спонсоров, пытаясь выбить у них средства для своей партячейки, как уже много ночей подряд он не мог как следует выспаться.

Ему вспомнился его дачный домик.

– Как здорово было бы: плюнуть на все  и поселиться на даче, – порой думалось ему – разбить огород, восстановить грушевый сад. В такое вот ясное утро посиживать на веранде, пить кофе и ждать приезда внуков.
Но упрямый комсомольский характер продолжал гнать все лишние мысли прочь.

Нет, он еще повоюет. Он им всем еще покажет. Особенно теперь, когда с ним молодежь, когда с ним будущее, он не может все бросить.

 – Смерть не застанет меня в постели! – подбадривал он сам себя.
Мысли его прервал громкий смех. Из-за памятника вынырнула горстка студентов.

Прищурившись, Роман Ильич разглядел среди них Платона. Молодой человек же его заметил не сразу, но увидав, предупредил товарищей своих и поспешил подойти. Товарищи, что-то громко обсуждая, остались ждать у памятника.

Поздоровавшись, Платон присел и тут же признался своему собеседнику, что чуть не забыл об их встрече, но к счастью в это время ему случилось здесь проходить мимо.

– Это ничего… Я бы, хотел, Платон, Вам кое-что предложить. Я уже рассказал вам, кем я являюсь, и какие ответственные должности ранее занимал. Поэтому полагаю, что у Вас не возникнет на счет меня каких-либо неверных подозрений.
Молодой человек кивнул.

– Я хочу предложить Вам возглавить молодежную секцию моей партии при Вашем университете.

Роман Ильич многозначительно выдержал паузу, но реакции со стороны Платона не дождался, а потому бросил позерствовать и коротко изложил ему свое видение их дальнейшей совместной деятельности.

Платон выслушал не перебивая. Потом ответил что-то не совсем понятное для Романа Ильича, возможно даже на иностранном языке. И уже по-русски добавил, что попробует выкроить на это время, и что в какой-то мере данное предложение ему интересно.

Возбужденному ожиданием Роману Ильичу большего было и не нужно.

О какой даче может нынче идти речь, когда все так удачно складывается?

И не успев еще распрощаться с молодым человеком, Роман Ильич уже принялся рисовать в сознании своем как будут они проводить всевозможные конференции, как стройными молодыми рядами пойдут на парад, как окончательно состарившись, передаст он Платону свои полномочия.

Когда Платон вернулся в компанию ожидавших его товарищей, кто-то спросил его:

– Зачем тебе этот старик?

– Да так, по приколу. В курсе, кем он раньше был? По любому при делах еще дед.

Если бы все еще сидящий на скамейке Роман Ильич захотел, то он бы услышал это, но он больше ничего слышать не хотел. Он был очень рад своему успеху и полностью погружен в мечты.

Было около девяти утра. Он засобирался домой. В общежитии его ждал еще целый долгий день, а за ним не менее долгая ночь.