Небошественник

НОВЕЛЛА - ЛАУРЕАТ ПРЕМИИ "ИЗУМРУДНЫЙ ДЮК" (ОДЕССА - ГЕРМАНИЯ)

Влада Ладная
НЕБОШЕСТВЕНННИК
Новелла
(2 редакция)

1
Как же нам жить-то с тобой, Елисеюшка?
Мамка с папкой твои умотали на Гоа. Медитируют там в ашраме, с гуру всякими якшаются.
Стресс у них. Залечить его надо индийским солнцем.
И квартиру сдали, удальцы. Деньги-то им на заграницы нужны!
А мы с тобой как?
А ты не бойся. А мы вот как: здесь, у меня в кочегарке, и заживём.
А что такого? – Свет и вода есть. Магазин за углом. Заживём на славу…
Впрочем, что это я? К чему это псевдонародное кликушество? Что за бабьи причитания  и дешёвый оптимизм? К лицу ли автору всесоюзно известных  рокерских текстов в жёстком стиле  – это дебильное сюсюканье?
С другой стороны, когда это было и где тот Союз нерушимый, который мы так старательно разваливали?
И как прикажешь обращаться к ребёнку? В стиле жёсткого порно или чёрного юмора? А может, предпочесть философию театра абсурда?
Да и кто нас тут услышит, в яме этой угольной? Некому в лицо мне расхохотаться, пусто место срамить  не станет. Кто из группы нашей спился, кто от передоза перекинулся. Кто ещё хуже: в бизнес подался. Нажил миллионы. Предал, так сказать, святые принципы андерграунда. Один я остался.
Так что, малыш, как хотим, так и говорим.
Вот я и молвлю: папка с мамкой твои, главное дело, ждали тебя. С ума сойти, как ждали.
Они, знаешь, познакомились у Новодевичья монастыря.  И за счастливый знак это приняли.
Там легенда какая-то есть, что если к Софьюшкиной  башне вместе руками прикоснуться, то непременно пара великую любовь познает…
Фу, слащаво-то  как. Меня бы от всего этого лет двадцать пять тому назад просто стошнило бы.  Впрочем, меня и по иным, приземлённым причинам тогда то и дело тошнило.
Незачем ребёнку об этом знать.
Богема, блин. И девки были, и водка, и наркотики.  Великое отрицание. От всех этих идиотских  Софьюшек да Елисеек меня тогда с души воротило.
А вот теперь я думаю: с чего?
Все эти прибаутки и уменьшительно-ласкательные суффиксы – кстати, специалисты считают злоупотребление ими одним из симптомов психического заболевания (здравствуй, жёлтый дом!) – всё это придумал и в оборот ввёл народ. А он, вроде, в идиотах никогда не числился.
Да, мальчишечка,  стыдно признаться, но я тогда себя плохо вёл. Хорошо, что ты никогда с меня пример не возьмёшь.
И как тебе объяснить – почему вёл скверно?
Да задолбало всё!
Нет, так с детьми нельзя.
Такой мы способ выбрали тогда, чтобы протестовать против засилья бездарей и бюрократов,  против лицемерия и жестокости мира. 
Разве ж это было лицемерие, разве жестокость? – Не видали мы тогда нынешних заморочек. Утопились бы, наверное, всей группой с горя.
В общем, это было перегибом палки, разве что песни отличные  на благородном замесе из юношеского максимализма получались. Я сейчас, знаешь, уже так не могу писать.
Я теперь уже никак писать не могу.
Да ладно.
Нас с ребятами дальше помойки тогда не пускали. Мы ведь о свободе пели. А какая такая свобода может быть в нашей и без того уже самой свободной стране мира. Гнобили нас, в общем. Переживали мы! Знать бы, какой ерундой окажутся все наши поводы для переживаний. Смеюсь над зелёными нами.
Вот тогда я в эту кочегарку и устроился. Чтоб с голоду не сдохнуть и в тюрьму за тунеядство не загреметь. С тех пор тут и вкалываю.
Потом? – А что потом.
Всё поменялось. Страна, люди, вера.
Хотели всё развалить? – Оно и развалилось.
Бойтесь желаний. Иногда они исполняются.
Строй поменялся,  – и боготворимый нами рок никому стал не нужен.
Вышел из подполья и прямо посреди городской площади умер.
Людям некогда стало о свободе спивать: за кусок хлеба в кровь бились.
Да, я и тут себя пошло вёл, Елисеюшка. Признаю. Крушение идеалов. Сломанная жизнь и всё такое.
Как это: не адаптирован к реальной жизни. Это значит, глотки рвать не умею. Не хочу врать. Взятки брать и давать брезгую. В общем, нелюдь. Сижу в этой яме сыч сычом.
Как только заикнусь о добре, милосердии, человеческих отношениях – мне сразу в ответ: «Чего захотели! Здесь вам не Советский Союз!»
Так часто мне это повторяли, что я уж и скучать по нему начал…
«Спасение утопающих, - говорят, - дело рук самих утопающих. Жить захотите – выплывете!»
Ты жить хочешь, пацанчик? И как тебе самому выплывать?
В общем, у твоих родителей родился ты, сказочный герой, царевич-королевич Елисей.
Они как-то за особый цинизм Всевышнего это приняли: просили вечной любви, - а он им…
И оба  сразу на Гоа и смотались. Стресс у них.
А у тебя не стресс: в этот «гостеприимный» мир, как в выгребную яму,  провалиться? Да ещё остаться с ходу сиротой при живых родителях…
Если все прибаутки по боку, - оказалось, что у моего младшего брата и его жены родился ребёнок-даун.
Они хотели его в роддоме оставить. Я не дал. Забрал  себе.
Даун. Слово-то какое мерзкое. Можно б ведь и иначе назвать: дети солнца. Солнечные зайчики.
Посланцы миров, где нет зла.
И я тоже – не сразу увидел Истину.
Сначала дико, дико я на Создателя обиделся.
Орал, выл:
-Ты хотел меня наказать за все мои мерзости?
Не отрицаю: мерзости были!
Так вот он я, весь перед тобой как на ладони. Бери живьём. Только взять с меня нечего: ни жилья, ни друзей, ни денег. Ни любви!
Ну, бей меня, дави! При чём же здесь ребёнок! Как ты мог мучать ни в чём не повинную кроху, ради того, чтобы ткнуть носом в мои же пакости меня, старого трухлявого правдоискателя?
Как ты мог?
Так я рубаху на груди рвал.
Головой о стену бился.
Но слезами горю не поможешь. Повыл-повыл, а дитя выхаживать надо.
Прорвёмся, решил. Я белая ворона, и Елисеюшка белая ворона. Авось, поймём друг друга.
И стали мы жить-поживать и ума наживать. Причем, оба одновременно.

2
Я со своими пьянками-гулянками сразу завязал. Стал царевича нянчить.
Занимались по специальным методикам, книжки самые лучшие читали вслух,  – то есть я читал, а ребёнок слушал, и как слушал!  Музыку Моцарта впитывали. Занимались в разных кружках: учились рисовать, хотя бы и каляки-маляки. С дельфинами плавали. На лошадках катались. Врачи говорят, это помогает исцелению больных детей. 
Так прошло несколько лет.
Гуляли в парках, по городу. Елисей – даром что ли назван именем пушкинского героя  – очень полюбил всякие сказочные  уголки с теремами да храмами. Закомары, крыльцо полубочкой, горнее место, причелины, лемех, маковицы – слова-то какие былинные, детали архитектурные тамошние означают.
Царевич мой говорить, конечно, не может. Но обожает, когда я про всё это рассказываю.
Так мы ходили-бродили то в Измайлово, как на острове Буяне, в царстве славного Салтана. То в Коломенском, где ослепительно белая колокольня вздымается что твой звездолёт. То по Варварке, где палаты Романовых с изразцовыми печами да крошечные церквушки размером с напёрсток какой-нибудь царевны Несмеяны.
И вышли мы оттуда к Василию Блаженному. Стоит он, как созвездие  радуг. Сияет.
Елисеюшка смеётся и ручки тянет.
И я вдруг остолбенел.
На Руси-то таким, как Елисей, храмы ставили, и красоты неземной. Потому что неземные они люди, небесные странники.
 Небошественники, как сказано о них в одной молитве. 
  И тут вдруг подозрение меня посетило.
 А ну, как вовсе это не наказание: твоё рождение?
А совсем наоборот?
 Родители-то твои,  Елисей, может, и не промахнулись. Может, им неземной любви небеса и отсыпали, и полной мерой.
Только когда это случилось, папка с мамкой твои любовь эту не узнали…
Вдруг  башня любви монастырская услышала моего брата и послала нам всем вожделенную любовь великую и безо всяких условий?
Тебя, Елисей.
Ты ведь никогда не солжёшь, не украдёшь, не ударишь и не предашь.
И никогда-никогда не разлюбишь.
Я тебе хотел помочь, а получилось, что это ты меня спас.
Как-то смог я в одночасье с наркоты и алкоголя соскочить.
В один присест. Как бабушка отшептала. А ведь люди десятилетиями лечатся, и всё без толку.
И как дошло это до меня, стал я примечать: рисует мой королевич картинки, солнышки, с трудом узнаваемых, но милых птичек, лютики-цветочки.
И дарит картинки эти – Елисей-то сама щедрость в наш расчётливый, жлобский век, - дарит. Да всё больным людям, которых  даже в толпе на улице как-то безошибочно вычисляет.
Мальчишечка  же всех жалеет и последнюю рубашку с себя готов для любого снять.
А страждущие  после этих даров выздоравливать стали, особенно дети.
Общество считает, что Елисей – тяжкий крест для социума. Пустая трата денег, которые можно было бы вложить в здоровых малышей, а те потом в полезных граждан  государства обратятся и валовой национальный продукт станут приумножать.
А  царевич-то оказался для всех спасением.
Прямо скажу: сусальной картинки не получилось.
Вышли мы как-то во двор погулять. Подходит к нам приличная тётушка пенсионного возраста, но с модной стрижкой и в мини-юбке. Идёт в ногу со временем.  От такой ничего плохого не ожидаешь.
И вот она очень вежливо, не базарным каким-нибудь тоном, а так великосветски мне говорит:
-Зачем Вы Вашего больного мальчика на нашу детскую площадку приводите? Это для здоровых детей очень тяжёлое зрелище и может спровоцировать у них депрессию. Таких неполноценных  надо выгуливать в особо отведённых местах, где их никто не увидит.
-Знаете, - говорю, а у самого в глазах темнеет, - в Древней Спарте всех больных младенцев, всех, как Вы говорите, неполноценных сразу, как родятся, бросали вниз со скалы. Генофонд расчищали.
-Ну, и правильно,- несколько неуверенно кивнула женщина.
-Да, здоровая получилась нация.  Как лошади все были крепкие.
Только за сотни лет существования этого государства у них не появилось ни одного писателя, ни философа, ни поэта, ни художника, ни учёного. Ни единого гения. Только безупречно здоровые куски мяса.
Рано или поздно всякая цивилизация умирает. Даже самая здоровая. Когда исчезла соседняя  Древняя Греция, остались сотни шедевров. Мы и помним древних греков поэтому. А после государства Спарта ни одного произведения искусства, и в итоге – вообще ничего.
Всё-таки я сдержался.  Тётушке не нахамил, как в молодые отчаянные годы.  Значит, и я повзрослел.
И добавил.
-А Вашим детям надо привыкать проявлять милосердие к слабым и больным. А то, когда Вы на старости лет разболеетесь, не дай Бог, конечно, Ваши дети Вам и стакан воды не подадут.
Но что там скудоумная соседка с её претензиями.
Страна наша к таким, как Елисей, хамски относится. Десять занятий с детьми солнца организовали – и доложились наверх, что по городу реабилитированы сто процентов инвалидов.
А что эти десять занятий? – Нужны лет двадцать ежедневных трудов.
Инвалидность ребёнку пришлось оформлять через суд.
Лекарства необходимы  безумно дорогие – не допросишься. Добрые люди деньги  по копейке через сайт собирали. – Слава Богу, собрали.
А что королевича сказочного  ждёт, когда он вырастет?
А когда меня уже рядом не будет? Кто Елисея защитит от жестокости и эгоизма окружающих?
Знаете, где такие, как мой сказочный герой, заканчивают обычно жизнь? – В интернатах для слабоумных, в жутких условиях…
А тем временем слух про королевича Елисея прошёл по городу. За рисунками  целебными  народ потянулся.
Но тётка та, с которой я спорить во дворе взялся, видно, жалобу какую-то накатала.
И нас с Елисеем пришли выселять из котельной чиновники.
А чиновники в России – это оживший фильм ужасов. Существа, абсолютно лишённые человеческих черт. Механизм без души,  для истребления людей предназначенный. Молох.
И вот такое оно, гладенькое, сытенькое, наверняка уже сгоношившее себе на целый городок в Испании, ибо машина у существа – стоимостью в бюджет маленького островного государства. Это оно меня с больным ребёнком выставило на улицу в пять минут.
Кинусь бить морду – тут же посадят. А Елисея сгноят в доме для умалишённых.
Сижу в парке на скамейке, аж зубами скриплю. Тут  и все наши вещи: один чемодан на двоих. И в руках у меня детский горшок, Елисеево приданое.
Ночь. Даже нажраться не могу: ребёнок рядом.
Я как заору благим матом:
-Ненавижу зажравшихся чиновников, продажных писак, скурвившуюся власть, чудовище полиции, давно превратившееся в бессмысленную мясорубку, безголосую попсу – говно со стразами, наглых мажоров, всех придурочных уродов, подсевших на успех! Гнилые трупы, отравляющие своей вонью живых! Я не знаю, как жить среди этих людоедов. Ненавижу их всех!
И тут я услышал внутри себя тихий голос Елисея:
-Ненавидеть плохо. А ты люби их.
-Любить их, это быдло, гниль, мерзоту, козлов?! Прости, малыш, за такие слова. Но что ты говоришь! Что ты вообще понимаешь!
И тут я осознал, что немой ребёнок нашёл способ со мной разговаривать.
-Ты просто люби людей. Их надо любить любыми.
Земля качнулась под моими ногами.
Нет, любить этих ублюдков я не могу.
Но, кажется, - я могу их пожалеть.
Убогих, ничтожных, не ведающих, что творят. Никем в этом мире, кроме блаженного Елисея, не любимых.
Вот только куда нам с ребёнком  теперь идти, я не знаю…