Макс Эмбер

Безлюдная вечерняя площадь в крохотном восточноевропейском городке. Да и городок он по недоразумению: неподалёку построен аэропорт, хотя пятиэтажное здание здесь только одно — тёмная, похожая на шкаф, гостиница. Городок как будто собирался вырасти, да как-то не вышло.

На другой стороне центральной площади, выходами друг к другу — прямоугольный  супермаркет и торговый центр, его прямоугольный брат. Между ними болтаются брошенные тележки.

Высоко в горах виден подсвеченный крест, пара окон. Ночь так темна, что самих гор не видно, только чувствуется их вес. Площадь, как опустевшую сцену, освещает усталый жёлтый свет, а из жилых районов, куда посторонним вход воспрещён, иногда доносится нормальный подростковый хохот.

Молодая пара — парень с дрожащими ногами, какие бывают у алкашей,  и девушка с аккуратной причёской и строгим макияжем — появляется на дороге, ведущей из аэропорта. Немного попетляв вокруг площади, наткнувшись на подростков, которые были рады случаю поговорить по-английски, двое приезжих подошли к гостинице, затащили по ступеням чемоданы, — и двери перед ними бесшумно раздвинулись.

Здание просыпалось: загорелся свет в холле, загудел двигатель лифта, в служебном помещении раздались шаги. Шкаф оказался стеклянным.

Внутри гостиница была щедро застелена коврами, выкрашена в яркие цвета и завешана картинами, что смотрелось угрожающе нарядно, как новогодняя ель, которую украшали взрослые. Подсвеченные пёстрые полотна в рамах висели просто-таки гроздьями по галереям, что тянулись по каждому этажу. В центре было пустое пространство, атриум со стеклянным лифтом. С четвёртого этажа можно было плюнуть на любой столик внизу.

Новые, и похоже единственные, постояльцы отдали паспорта сонному портье, поднялись на лифте, прошли по галерее и открыли длинным ключом свою дверь.

Номер был не большой, не новый и много ещё не какой, но там было чисто,  что, как заметила девушка, вполне отвечает их цели. Парень из прихожей отозвался, что осталось выбрать цель. Она устало нахмурилась и зевнула: «Ну хватит…»

Из окна номера открывался вид на задворки площади. Одинокий фонарь освещал то, чего освещать не стоило. Этому месту было бы лучше вовсе без фонарей.

— Лёша, — позвала девушка с кровати. — Так и будешь стоять? Может, делом займёмся?

Она начала сердиться, но он остудил её нехитрым мужским приговором о том, что спешка нужна только при ловле блох.

— Мы же не для этого попёрлись в задницу мира, правда?

Они вышли из номера, прошлись по галерее, спустились на стеклянном лифте и попросили два пива.

Портье, у которого на бейдже вместо имени было написано Administration, наполнил бокалы хайнекеном из запотевших бутылок, и снова вернулся за конторку читать телефон.

Вышли на террасу, сели за холодный столик. Пьяная молодёжь стихла, через площадь рысью пробежал пёс.

— Странно, — говорит девушка. — Маленькая бутылка стоит так же, как большая.

Парень пожал плечами (странно было бы, если б больше) и сменил тему:

— Наталья Сергеевна, что действительно странно, так это видеть тебя здесь. Кандидат медицинских наук, ночуешь в такой дыре, что родной спальный район кажется ближе к Вене? Каким тебя ветром?..

Он приготовился засмеяться в нужный момент, но она даже не смотрит на него. Она смотрит, как на пустой автостоянке делает по-большому бабушка в дублёнке. Рядом с бабушкой сидит кошка и смотрит на приезжих назад.

Девушка молчит, а её спутник задаёт вопросы:

— Может, тогда объяснишь, почему не тянет бухать?

Видимо, не ожидая ничего хорошего, она вздохнула и рассказала о свечке, купленной у тренера по йоге и вставленной в него, когда он спал. Услышав это, он задрожал, как закипающий чайник, и не смог даже подкурить. «Вот как?.. — бормотал он. — Без моего согласия... Снова...»

Почувствовав, наконец, жажду справедливости, он вскочил и заорал так, что над ним начал кружить ворон-наблюдатель:

— Это из-за сраной свечки я ни хрена не помню?!! Я требую!..

Она подняла на него глаза: чего именно он не помнит?

Парень молчал: как бы узнать, чего именно, когда ничего не помнишь? Он затих, выдохнул, запал его на этом угас.

Девушка выпрямилась, поправила пиджак и подчёркнуто доброжелательно заявила:

— Мы здесь, чтобы сделать ребёнка, золотой мой.

Ему нужна смена обстановки и покой. Так сказал врач. Более покойного места на табло в аэропорту она не встретила.

Парень смирившимся тоном спросил, для чего эта спешка, и через косметику на лице его спутницы проступило красное пятно.

— Да ты который год не просыхаешь! Как диссертацию свою долбаную защитил, так и пьёшь. Какая там спешка, если ты в свои годы ни на что не способен?!

Она начала шёпотом и постепенно перешла на полную мощность; до пресловутой женской истерики (которой, вроде как, и не существует) оставался всего один шаг. Это был бы не вечный протест под действием алкоголя. Не слёзы, которые всегда можно переждать. Это был бы самый настоящий гормональный шторм — из тех, которые так много раз меняли судьбы великих.

Но парень молчал. А девушка, пока они поднимались в лифте, кричала ему английские оскорбления, какие не кричат без причин, и голос её с четвёртого этажа гостиницы, как с телебашни, разносился по городку, отражаясь от гор эхом.

Молодые люди прошли по галерее, удивлённо глядя на алые и фиолетовые картины, зашли в номер. Девушка поспешила в туалет, а он увидел то, чего не заметил при включённом свете: на окне во всю стену нет штор.

Только прозрачный тюль отделяет номер от вида из номера.

Возле мусорного бака неподвижно сидит та же серая кошка и смотрит через прозрачное стекло прямо ему в глаза...

Женская буря улеглась, так и не начавшись: «Только не говори, что опять никак...» Отвернувшись на кровати, она поджала ноги, а он никак не мог оторваться от окна. Девушка задышала ровно.

Он лёг, стал следить за комаром, пытающимся пробить потолок, но скоро засопел и отключился.

Открыв глаза, видит свою спутницу, влезшую на него. Точнее, в слабом свете окна он видит её силуэт, который шлёпает и теребит его мошонку. 

Силуэт говорит:

— Кому спишь, Елисеев? Умудрился завести трёх дочерей, хотя двадцать лет не просыхаешь, и они скоро улетят за океан, оставят тебя одного, дряхлого старикана. Сын тебе нужен — вот куда мы спешим.

От умелых рук член начал подниматься, и когда женщина прошептала: «У тебя красивая фамилия, Елисеев», — от удовольствия у него откинулась голова. Силуэт наклонился к нему, и это была не та, кого он ожидал увидеть, а незнакомая старая и доступная женщина.

Он закричал от страха, но природу было не остановить, она уже из него выходила, и крик перешёл в стон.

У женщины были слипшиеся волосы, острые ногти, из огромного лифчика выглядывал сморщенный сосок.

Как можно было спутать её с той, на кого столько раз смотрел при самом разном свете? Судя по его лицу, ответа у него не было. 

Женщина потянулась к его мокрому животу морщинистым лицом, но он покрутил головой, зажмурился и проснулся.

Девушка лежала к нему спиной на другой стороне кровати. Даже не сняла пиджак.

Он потрогал её за плечо, она не проснулась. Повернулся на бок — и вздрогнул: в окне в полный рост стоит человек с метлой. Человек улыбается, медленно машет метлой, как гипнотизёр маятником, и глаза закрываются сами собой.

Когда он очнулся, в окне было пусто. Высоко в горах торчал крест, разбухший от влажности. Небо серое, как асфальт под ним.

Парень стал будить свою спутницу, та ворчала «Что надо?» — он спросил: «Не знаешь, кто такой Елисеев?» Девушка молчала, и только когда он вскочил и стал искать брюки, повернулась к нему: «Снова ничего не помнишь?»

На тумбочке стояла пробирка с бледной спермой.

Он бросил звенящие штаны, пошёл в ванную и долго стоял под душем, представляя своему сыну незавидную судьбу, а когда вышел — девушка заканчивала украшаться. Она одобрительно улыбнулась его отражению в зеркале:

— Кофе?

Они прошли мимо синих картин и спустились на стеклянном лифте в холл, где все столики заняли одетые в свитера пожилые местные люди. Они держали в руках газеты и недоверчиво поглядывали на туристов, которых интересовала только кофеварка. Молодая официантка хорошо понимала английский, но от смущения ничего не могла сказать.

На террасе снаружи был такой же аншлаг. Приезжие сели за единственный свободный столик, как будто для них и оставшийся.

Девушка насыпала себе в чашку сахар и закурила. Парень собирался сделать то же, но сахар рассыпался, в зажигалке кончился бензин, и сигарету он подпалил фильтром.

Ему было неприятно, что неудачные моменты его жизни проходят у всех на виду, и он начал бухтеть: «Не сильно-то здесь любят иностранцев. Европа, называется...» — но она его перебила:

— Какая разница? Через два часа самолёт.

Они поблагодарили официантку, которая всё улыбалась и извинялась за что-то, — и поднялись в номер за вещами.

Он побежал в туалет, а она закричала: «Куда ты её дел?! Пробирка!» — вышел, развёл руками: он по-прежнему не был уверен, что пробирка вообще была.

Подошёл к окну и сдвинул тяжёлые шторы, глядя на пустой мусорный бак, а его спутница порылась в чемоданах, посмотрела под кроватью, в тумбочках и в конце концов побежала по лестнице, не щадя каблуков.

Он остался стоять перед незапертой дверью и слушать, как она громко и строго спрашивает официантку, а та только лепечет «Сорри… Сорри…», появляется ночной портье, и допрос перекидывается на него: «Джа уиз спём! Боттл виз сперм!»

Портье, который ночью, вроде бы, всё понимал, теперь не знал ни единого слова; только услышав «Ит воз май сан!» — встрепенулся:

— Ноу сан! Онли ю ту. Естедэй. Ю ту.

Двое мужчин в чёрной форме приехали моментально, как будто ждали вызова за углом, и с порога обнаружили приличный английский: «Морнинг!» — и предложили составить заявление — «э петишин».

Полицейские перевели заявление на местный язык, показали, где «миссис» должна подписаться. Покрутив в руках паспорт, в графе «гражданство» написали: Джорджия. 

Так как никого из местных в холле больше не было, один полицейский стал опрашивать официантку и портье, а второй набросал в блокноте длинный стеклянный сосуд. Содержимое было обозначено запятыми.

За столиком «мистер» с потерянным видом наблюдал за происходящим. Полицейский-художник подошёл к нему, показал блокнот и спросил: «Ес?»

Вскоре двое туристов, угрюмые и заметно постаревшие, на заднем сиденье такси покидали место, куда у них не было никаких шансов вернуться. Пасмурный день только подтвердил ночное впечатление, что взгляду здесь совершенно не на что лечь.

Пустые, простые, одноэтажные улицы, которые сходятся друг с другом под прямым углом и под тем же углом расходятся.

У перекрёстка, утыканного светофорами, стоит человек и машет метлой проезжающим. Турист на заднем сиденье хватает водителя за плечо: «Его фамилия? Сёнэйм!»

— Эмбер, — отвечает таксист.

Приезжий высунулся из окна машины и заорал:

— Макс! Назовите его Макс!

http://www.proza.ru/2017/10/17/159