Что имеем, не храним...

Ночью, в театре затихают все звуки, но скрипит паркет, будто под чьими шагами и бездомный актер, а по совместительству еще и ночной сторож, Александр Пономарев вздрагивает во сне, переворачивается на другой бок и утыкаясь носом в диванную подушку продолжает спать.
Неверные тени от старых лип растущих возле здания театра ползут по полу, но не добираются до Александра, а сброшенные его беспокойной рукой, съеживаются, скукоживаются, исчезают.
- Неужели, тебе не страшно ночевать в театре одному? - недоумевают на утро артисты.
- Самое страшное в моей жизни уже произошло, - мрачнеет Пономарев.
- Что ты имеешь в виду?
- Развод и девичью фамилию! - говорит Александр, с обидой в голосе.
Выходя с остальными артистами на сцену, он преображается. Весь в игре. Не замечает жара софитов, не видит, сколько зрителей в зале, пускай даже один-единственный, он бы все равно играл...
Пономарев - фанат театральных подмостков. Сцена для него необходима, словно воздух. И потому в театре ему гораздо легче перенести личную драму жизни.
Да, он имел двухкомнатную квартиру, где занимал законные квадратные метры вместе с женой и двумя дочерьми, но домой никогда не стремился, попросту приходил, потому как надо же было куда-то идти, после того, как свет рампы гас, заканчивались дневные репетиции и вечерние спектакли. Дома, Александр не чувствовал себя живым и наверное, мало внимания уделял жене, детям. Но поделать с собой ничего не мог. По сути удерживаясь возле домашних лишь из приличия. Потому как так положено. Кем положено, зачем положено, когда положено?
Ругая себя последними словами Александр изредка думал, что мог бы и не допустить никому не нужной, будто не смешное комедийное шоу, свадьбы, но должна была родиться первая дочь.
И вообще, где там кастрируют? Надо бы еще в младости, чтобы не порушить ничью жизнь, коли женат на сцене!
Александр вытер невольные слезы катившиеся у него по щекам.
- Наверное, было бы проще вообще не появляться на этом свете, - высказался он вслух в пустом театре и снял с электроплитки вскипевший чайник.
В окно, примыкающее к маленькой вахтерской, постучали.
Александр прильнул к стеклу, пытаясь разглядеть позднего визитера. И хотя уличные фонари стилизованные городскими дизайнерами под старинные газовые, светили исправно, никого на улице он не увидел.
"Что такое?" - переполошился он, отметив на часах полночь.
На крыльце театра стояли две маленькие девочки, его дочери.
- Анджела, Эля, вы здесь, зачем? - подхватил он их на руки.
- Папа, папочка, мы соскучились!
Бессвязно лепетали дочери.
Втроем, они залились слезами.
Несколько успокоившись, старшая, десятилетняя Анджела перешла к делу:
- Мы тебе поесть принесли!
И развернула узелок.
Пономарев бережно высвободил из салфетки пирожок.
- С чем? - спросил он, расстроганный вниманием дочерей.
- С зеленым луком, как ты и любишь, - сказала Анджела и жадно посмотрела на пирожок.
Пономарев счастливо рассмеялся. Достал из шкафчика три чистых блюдца, поделил пирожок на три части.
- Еще и чаю сладкого налью, - весело пообещал он.
На скромном столе вахтерской из темных закромов шкафчика появилось блюдо полное мятных мягких пряников, вазочка шоколадных батончиков и бутылка свежего кефира.
- Он у тебя что ли волшебный? - вытянула шейку младшая, доверчивая Эля, сама любительница сочинять сказки.
- А то как же, - пошарив в шкафчике, наткнувшись на забытую шоколадку, пошутил Пономарев и с таинственным видом положил перед дочками редкое для бедной актерской семьи, лакомство.
Свет, сияющий в глазах дочерей сделался ярче, осветив тесную каморку вахтерской, повеяло домашним теплом, надежностью и каждодневным счастьем.
Раздался звонок телефона, Александр не брал трубку, он знал, кто это звонит. Знал и дочери знали.
Анджела покосилась на умолкший аппарат:
- Она злится на тебя и плачет от обиды.
- От обиды? - машинальное спросил Александр, чувствуя, как в груди что-то поворачивается, сжимается, верещит от страха перед неизбежной развязкой.
- Ты с ней развелся, - напомнила Анджела, - почти без скандалов, будто так и надо.
- Она тебя любит, - авторитетно заявила Эля.
На улице бибикнуло такси и в окно заколотила чья-то нервная рука.
На негнущихся ногах, нехотя тронулся он к двери, постоянно оглядываясь на островок своего счастья, своих дочерей.
- Как вы посмели? - ворвалась в вахтерскую бывшая жена. - Немедленно, домой!
Командовала она, нарочно не глядя на бывшего мужа.
Но Александр, будто привязанный подошел к ней со спины, вдохнул запах ее волос, ее запах, напоминающий безмятежное детство и мамины пироги, обхватил ее руками.
Она замерла, дочери замерли, он замер, напуганный предстоящей расправой.
Но... она медленно повернулась в его руках и прильнула к нему, расплакалась.
Девочки бросились с двух сторон.
- Сейчас, мы театр утопим в слезах! - прокричал он в притворном отчаянии.
- Поехали домой! - предложила она ему и Александр немедленно согласился.
Театр в ту ночь опустел. Скрипел паркет под чьими-то шагами и неверные тени беспрепятственно ползали по всему полу, забирались на диван, где еще сохранилось тепло от тела бездомного актера.
На утро Александр Пономарев едва не проспал, но успел таки вперед уборщиц отомкнуть ключом старинные двери театра...