Серые лица

Было мне восемь лет, и я возвращалась домой одна.  И, хотя осенние сумерки наступали быстро, никто нас до школы не провожал, а меня еще и не встречали; папы у меня не имелось, мама работала на двух работах, дедушка с бабушкой давным-давно умерли.
Я привыкла и не видела в том ничего особенного. Могла и суп себе разогреть, и яичницу поджарить, и уроки сделать, и мультики включить.
И вот - я шла домой, волоча за собой портфель, набитый книгами, и загребала ногами листья. По дороге за мной ненавязчиво пристроился какой-то дядя; я заметила его не сразу, обычного такого, слегка помятого средних лет мужичка. Кепка, куртка, ботинки, свитер - все, как у всех - таких много. Тысячи. Их все время с кем-то путают, их серые лица теряются в толпе, одинаковые и стертые, как песчаная галька.
И вот, шагает сзади этот дядя и говорит:
"Девочка, а ты в каком классе учишься?"
"Во втором".
"А у меня Анечка уже в третьем".
Я так про эту Анечку и запомнила на всю жизнь, что она в третьем классе.
"А что вам на уроках задают? А математику ты любишь?"
"Не люблю".
"А русский?"
Я задумалась - это было что-то новенькое. Обычно со мной так никто не говорил - у мамы едва хватало на это времени.
Дядя пошел рядом. Наверху, в ветвях тополя злобно каркали галки.
"Домой торопишься? К маме?"
Я была общительным ребенком.  Не слышала такого слова "педофил", не читала про Сливко или Чекатило, не настораживалась и не робела, когда со мной заговаривали взрослые. Знала, разумеется, что нельзя садиться в чужую машину или идти в гости к незнакомым людям, но не больше. Ну и, кроме того, злодеи в моем представлении выглядели иначе. Дядя на злодея не тянул.
И я сказала:
"Нет".
"К бабушке?"
"И бабушки нет".
Дядя всплеснул руками.
"А кто же тебе кушать готовит? Я Анечке всегда готовлю."
Я шмыгнула носом и отвернулась, чтобы не зареветь от внезапно накатившей острой обиды и жалости к себе.
Дядя примирительно засопел мне в макушку.
"Хочешь, и тебе приготовлю? У тебя картошка дома есть?"
"Есть!" - обрадовалась я.
"И масло растительное?"
"И масло!"
"Тогда пошли!" - деловито скомандовал дядя.
Вывернули от детского садика, пошли по частному сектору. Навстречу - никого. Ни машин, ни прохожих. Не помню, когда именно я заподозрила неладное. Может, дядя чересчур ретиво подгонял меня до дома? Или у него были потные ладони? Или пахло от него как-то не так? 
Он не забывал подбадривать:
"Пошли-пошли. Ужин приготовим, картошку пожарим. Мама с работы придет, представляешь, как обрадуется?"
Я тупо кивала.
Наша калитка нарисовалась перед глазами - дощатая, синяя, дунь - и развалится. Сквозь редкий забор виднелась пустая собачья будка и скелетики хилых вишен. Давно некрашеные стены казались почти белыми.
"Ну, давай, веди в гости", - проворковал дядя.
Мне не оставалось ничего другого, как вытащить из кармана ключ, а затем вставить его в скважину.
"Не поворачивается. Опять заело", - пролепетала я.
Замок был старый и его, действительно, нередко заедало, так что, я не соврала.
"Давай, попробую", - предложил дядя и протянул руку.
И тут меня осенила спасительная мысль. Дело в том, что дом наш разделен на две половины, когда-то из соображений экономии купленные близкими родственниками. Живущая во второй половине дома вздорная и крикливая бабуля ни в каком родстве с нами не находилась, но часто приходила в гости, поучала, жаловалась на жизнь и своих непутевых отпрысков, распекала, угощала пирогами собственного приготовления - иными словами, делала все тоже самое, что могла бы делать моя родная бабушка, если бы она у меня была.
Наши половины разделяла условная граница между огродами, но входы были разные, и дом можно было обойти кругом, войдя в одну калитку и выйдя через другую. Именно об этом я вспомнила в тот момент.
"Тут другая дверь есть, -  сказала я. - Только там все перекопано".
Дядя поверил без разговоров - от восьмилетней девочки трудно ожидать подвоха, и я повела его окружным путем. Земля на соседской половине, действительно, была вся изрыта -  кажется, прорвало трубы, и я изрядно выпачкалась, прежде, чем добралась до бабулиной двери. Но еще до того, как я успела дернуть за ручку, бабуля сама вышла наружу - закутанная в тулуп, с поджатыми губами и здоровой клюшкой в руках. Увидев растерявшегося дядю, она мгновенно все поняла и завопила заполошным голосом:
"Ты кто такой? Тебе чего надо? Я щас милицию вызову! "
Дядя ретировался со всей возможной скоростью. Помню его заискивающе - извинительное бормотание, что-то вроде "хотелдевочкупроводить" или "онаменявгостипозваласама", но бабуля не слушала. Она размахивала своей клюшкой и выкрикивала угрозы в холодный осенний воздух.
Этот эпизод я забыла довольно скоро, но однажды, спустя восемнадцать лет, оказавшись возле железнодорожного вокзала, притормозила покурить в ожидании поезда. Тогда тоже была осень, и сильный ветер рвал пламя зажигалки и мои волосы. Подкурив, наконец, сигарету, я бездумно перевела взгляд на стальные ворота, окрашенные голубой краской. Там  висел листок бумаги, выцветший от времени, на котором все еще можно было угадать фотографию улыбающейся девочки и подпись: "Соня В, 9 лет. 10 октября 2010 года ушла из школы, домой не вернулась. Рост, была одета... Особые приметы... При себе имела... Просьба всем, кто может сообщить о ее местонахождении позвонить 02 или по телефону..."
Я вздрогнула. Сигарета вывалилась из пальцев и прожгла замшевый носок туфли. Телефонный номер, надежно стертый дождем и ветром, был уже неразличим...