Глава 4. Троекратный набат и светлая вечность

   Уже с рассвета Город ждал  ещё второго дня объявленной казни знахарки Матильды Готтесгабе. У лавок, расположенных  вблизи от площади Правосудия, на улицах, ведущих к ней, собирались горожане. Они обсуждали страшную участь невинной, по мнению большинства, жертвы. Высказывалось подтверждённое слухами предположение, что всё это дело рук аптекаря Томаса Пиля. Дескать, он со своей кузиной давно не в ладах и только искал удобного случая прибрать к рукам хозяйство родственницы. И такой случай представился. Один то ли подмастерье, то ли цеховой ученик влюбился в дочь аптекаря и просил у него её руки.  Несчастному юноше было отказано. Он со своей зазнобой стал встречаться тайно «у знахарки Матильды». Обманутый отец выследил голубков и устроил им засаду.  Каким-то образом узнав день и час очередного свидания, он отправил донос бургомистру. «Уж на что наш хозяин падок на деньги — готов даже с дьявола брать откупные — а на донос о колдовстве соблазнился. Видать, аптекарь ему отвалил целое состояние», - там и сям чесались досужие языки. На самой площади заканчивались приготовления к ужасному событию. На помосте, приподнятом от брусчатки на пять ступеней, был установлен высокий, не менее пятнадцати футов, столб. Рядом с помостом стояли повозки с дровами и хворостом. В небольшом чане кипела смола.
 
   Едва проснувшись, Лукас взялся за палитру и кисти. Но работа отчаянно не ладилась. Мысли художника были не на холсте, а на площади Правосудия. Господин Мюллер, удивлённый тем, что постоялец не подал к завтраку признаков жизни, послал к нему слугу справиться о его здоровье. Слуга, вернувшись ни с чем, доложил, что дверь заперта. Тогда трактирщик решил сам отнести Лукасу завтрак.

- Доброе утро, господин художник! Вы так увлечены работой, что решили оправдать ей урон собственному здоровью? Можно не поужинать, но чтобы не позавтракать? Так вас не надолго хватит.
- Доброе утро, господин Мюллер! Ах, если бы работой! Мысли мне не дают покоя. Как хотите, а я всё отложу и пойду на площадь.
- Да это вы как хотите! Только позавтракайте, ради Бога, поплотнее.
- Обязательно. По-другому и быть не может. А вы, что же, не идёте?
- Разве я посмею нарушить приказ бургомистра! Пойду, но позже. Время — только половина девятого.
- Как знаете. Я пойду сейчас.

   Наспех запихав завтрак, Лукас решительно направился к выходу. Уже за порогом гостиницы он резко сбавил скорость. Торопиться и в самом деле некуда. Времени уйма. А конкретной цели не было. Лукас рассчитывал подойти к площади  ближе к полудню. Но более всего он хотел избавиться от гнетущих, давящих стен и потолка своего жилища. Ему казалось, стоит вдохнуть полной грудью воздуха улиц, и мысли сразу придут в порядок. Лукас вспоминал разговоры с наставником и трактирщиком, стараясь не упустить не то, что ни слова — ни еле заметной интонации. Все события предыдущих дней с утра прошлой пятницы до сегодняшнего утра среды были выстроены им  строго хронологически. Но сделать выводы из всего случившегося и услышанного не удавалось. «Какая связь между моей подписью на картинах и именами следователя и эльзасца? Если я изменю подпись, избавит ли меня это от появления ещё кого-нибудь с такими же инициалами? Не уверен.  Сначала арест. Потом эти двое. Причём первый из них появился сразу после ареста: он вёл следствие. Это вполне можно объяснить совпадением. Но второй! Он объявился как бы случайно. Именно как бы! Своим вызывающим поведением в «Парадизе» он старался привлечь моё внимание. И привлёк! Своим именем он вызвал у меня интерес к себе. И, наконец, дал щедрый аванс. Но за что? За портрет? Он же ловко и верно высчитал, что я всего лишь ученик художника, к тому же одиночка. Значит, предложенные деньги  для меня очень много. Такое впечатление, что эльзасец заранее знал, кто я. И что же мне с этим делать? Узнавать, кто они на самом деле? Как? Сходить в замок и спросить следователя Леопольда фон Грюншнека? Ещё за сумасшедшего примут. Или спросить в «Парадизе», кто, мол, таков господин из Эльзаса? Ответ известный. Хоть из Турции, хоть с луны — лишь бы деньги платил в срок. Или это. Отъезд Учителя из Города,  Катарина в монастыре. Госпожу Готтесгабе уже совсем скоро … Господи, за что? Связаны ли эти события между собой и каким образом? Боже! Неужели... Верить не хочу, - Лукас ужаснулся своей догадке. - Но кто за этим всем стоит и что ему от меня надо? Вот на этот вопрос ответить бы. Одно можно сказать точно. Тот, кто это всё задумал, вне всякого сомнения личность незаурядная». Не удовлетворившись таким ответом на свои многочисленные вопросы и не рассматривая предположение о «злой воле», чтобы ещё больше не увязнуть в непонятном, Лукас остановился на том, что всем что-то друг от друга надо. «Но как понять, плохое или хорошее это «что-то»? Учитель в таких случаях говорил Ex ungue leonem, то есть льва узнают по когтям. Я в одночасье лишился всех близких мне людей. Это плохо. Значит, некто хочет мне плохого. Зачем?» - Лукас уже почти обессилел от поиска ответов. Он чувствовал себя заблудившимся в лабиринте с высокими стенами и тупиками за каждым углом.

   Вскоре Лукас незаметной каплей влился в поток людей, текущий к площади. Закутавшись в плащ и надвинув на лоб широкополую шляпу, он желал только одного — быть неузнанным. Но вопреки всем его ухищрениям это ему не удалось. Лукасу пришлось поздороваться с некоторыми коллегами по гильдии. Лишившись инкогнито, он расправил плечи  и, не таясь, посмотрел вокруг себя. Отдельные человеческие ручейки, слившись, образовали море, омывавшее площадь Правосудия.

   Часы на ратуше пробили половину двенадцатого. На колокольне Собора Святого Михаила горбатый звонарь с побитым оспой лицом ответил им набатом, распугавшим вездесущих голубей. Но два из них не полетели за всей стаей, а перепорхнули с площадки на литую ограду.

- Пора, мой друг, выдвигаться к месту действия. Полетели?
- Полетели, шеф. Инструкция инструкцией, но всё-таки в моей практике это первый случай.
- Успокойтесь, Паисий. Не накручивайте себя значимостью происходящего. Представьте, что это какой-нибудь  сто пятьдесят восьмой раз. Всё. Взлетели! За мной и не отставать!

   Голуби присели на один из зубцов башни, слева от ворот тюремного замка.
- И всё-таки, на что  из происходящего в человеческой жизни это похоже?
- На рождение ребёнка или на спасение человека. Вы удовлетворены, Паисий? И благодарите Господа, что вы не там, среди людей, что вы не увидите  их глазами то, что им предстоит увидеть.

   В без четверти двенадцать часы на ратуше и колокольня Собора Святого Михаила перекликнулись ещё раз. Их поддержала церковь тюремного замка. Это означало, что приговорённую исповедали и совершили над ней обряд соборования. Людское море затихло в ожидании. Ворота замка раскрылись. Из них вышла осужденная в сопровождении десяти стражников. Госпожа Готтесгабе была закована в кандалы и облачена в белый балахон с  вышитыми по подолу и на рукавах яэыками пламени. Внезапно она остановилась, откинула капюшон и обратила свой взор к небу. Над её головой кружили два голубя. Улыбнывшись ппывущим облакам, яркому и ласковому солнцу, голубям, ветру, госпожа Готтесгабе с непокрытой головой продолжила  путь к эшафоту. Опершись одной ногой на первую ступеньку, она окинула взглядом пришедших с ней проститься людей. Медленно поднимаясь, она всем им — знакомым и незнакомым — улыбалась.
- Шеф, мне кажется, я чувствую, как бьётся её сердце.
- Вам не кажется, мой друг. Но это не сердце. Это её душа рвётся наружу. Уже скоро. Уже совсем скоро.

   Госпожа Готтесгабе в сопровождении двух стражников подошла в столбу в центре помоста, к которому остальнык восемь уже подкатили повозки с дровами и аккуратно напиленными деревянными брусами, предназначенными для сооружения невысокой ступенчатой пирамиды вокруг столба. Пока шло её строительство,  из ворот замка показался экипаж.  Он подъехал к помосту и выпустил  человека в чёрном со свитком в руках. Это был прокурор. Развернув свиток, он объявил все вины осуждённой и огласил приговор. После чего сел в экипаж и уехал в замок. По ступеням выложенной пирамиды поднялась осужденная на смерть женщина и снова обратила глаза к небу. Поднявшиеся вместе с ней два стражника привязали её к столбу цепью, при этом один из них накинул женщине на лицо капюшон. Часы на ратуше, начиная отсчёт последних минут жизни госпожи Готтесгабе,  пробили двенадцать. Им троекратным набатом ответила колокольня Собора Святого Михаила. Стражники обложили подножие пирамиды хворостом и обильно полили смолой. Сверху на хворост были уложены дрова, которые доходили женщине почти до пояса. На дрова вылиты остатки смолы, и один из стражников обошёл всё это сооружение с факелом в руках. Толпа ахнула и подалась назад. Костёр, подгоняемый поднявшимся ветром, стремительно разгорался. Его всепоглощающее пламя закрыло собой привязанную к столбу  обезумевшую от боли жертву.  Её крик, сопровождаемый треском просмоленного дерева, вскоре затих. Над языками гигантского костра поднялось и медленно поплыло  вверх сквозь дым и смрад маленькое прозрачное облачко.

- А теперь, Паисий, наш выход.  Снимаем эти маскарадные костюмы и — за
работу.

   Ангелы спустились и, подхватив облачко, снова взмыли к небу.  Удаляясь от земли и поднимаясь туда, в светлую вечность, оно превращалось в красивую женщину средних лет, напоминавшую госпожу Готтесгабе.

   После того как смолкли крики приговорённой к смерти и рухнул объятый пламенем столб, к которому она была привязана, горожане, прикрывая лицо от огня и смрада горящего тела, стали покидать площадь. Лукас, узнанный коллегами по гильдии, решил всё же незаметно уйти. Но, будучи уведомлённым учеником Маттиаса о желании своего мастера встретиться, он понял, что от ожидаемого им неприятного разговора не улизнуть. «Чему быть,  того не миновать. Днём раньше, днём позже, а точку ставить надо», - приняв тяжелоё решение, Лукас сделал так, как учил его господин Шёнвельт: несколько раз глубоко вдохнул и медленно, с короткими паузами выдохнул. Спокойствие разлилось по телу, вспомнились разговоры с трактирщиком и эльзасцем. Надо бы, пришло на ум Лукасу, встретиться с этим «путешественником» и напомнить, что на следующий день после бала он должен позировать, если, конечно, не передумал.

   В последний раз взглянув на медленно догорающий костёр, Лукас направился в назначенное ему мастерами место: угол улиц Иоханнесгассе и Клостервег, что в получасе ходьбы от площади. Ещё издалека он увидел трёх мужчин, что-то  оживлённо обсуждавших. Подойдя ближе, Лукас узнал каждого из мастеров. Все они настолько внешне своеобразны, что обознаться было невозможно. Высокий и худой, с длинными острыми и прямыми, как стрелки часов на три и на девять, усами и козлиной бородкой,  тощее, если не сказать, измождённое лицо со впалыми щеками, отчего и так длинный острый нос казался ещё длиннее и острее. Лукас достал из заплечного мешка небольшую, в несколько листов, тетрадь, гладкую дощечку, карандаш и быстро набросал почти одними прямыми штрихами портрет Маттиаса Ледерштрумпфа. Не забыта и последняя на данный момент его привязанность в одежде — чёрный бархатный берет, расшитый бисером и серебром. Напротив Маттиаса, лицом к лицу стояла не менее колоритная личность. Немного ниже визави, но далеко его обогнавший объёмами мужчина. Если описать его двумя словами, забыв про габариты, то и это будет просто: рыжый и волосатый. Густые рыжие ресницы, длинные, почти до пояса, рыжие волосы, собранные на затылке хвостом, густая рыжая, заплетённая в две косы, борода, нос картошкой, толстая нижняя губа, верхнюю полностью закрывали густые рыжие усы. Лукасу постоянно казалось, что язык во рту Эрвина Штайнера  тоже рыжий и волосатый. Третьего участника коллоквиума художников Лукас видел сзади, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы, не прибегая к методу исключения, узнать Людвига Брайткопфа. Ростом чуть выше плеч своих коллег. Квадратная спина. Мощные, короткие ноги, твёрдо стоящие на земле. Память Лукаса дорисовала портрет анфас. Круглолиц. Тщательно выбрит. Лыс. Нос кнопкой, Лопоух. Большой рот. Тонкие губы. Взгляд пронизывающий и цепкий. Мало говорит, больше слушает. Он значительно старше и опытнее Маттиаса и Эрвина, но те амбициознее. «Вот и сейчас, наверняка, они решают, кому быть главой гильдии,  а кому взять  надо мной шефство. А Людвиг стоит и слушает. А, может, его пригласили быть судьёй в петушиных боях? Они так увлечены диспутом. Забавно, однако, смотреть на это со стороны », - такое предположение рассмешило Лукаса. Спрятав улыбку, он поторопился ускорить развязку затянувшегося спора.

- Доброго дня, господа! Прошу извинить, если заставил ждать.
- Доброго дня, господин Кранц! Какие церемонии! Вы пришли. Можно сразу к делу. Вы не против?
- Нет, конечно. Чем быстрей, тем лучше, - Лукасу вспомнились слова наставника о том, что у длительности раздумий  беременность правильным решением почти всегда заканчивается выкидышем.
- Отлично! Нам тоже нет смысла тянуть, - взял инициативу в свои руки Маттиас, загадочно посмотрев на всех присутствующих. - Лукас, ты же прекрасно знаешь устав гильдии. Ученик обязан иметь наставника. Господин Шёнвельт покинул Город, и ты должен выбрать из нас ему замену. В случае отказа...
- Не продолжай, Маттиас. Это и есть тот самый случай, - голос Лукаса был твёрже стали, а всё  внутри похолодело и колотилось.
- Подожди, Лукас, не торопись. Уйти ты всегда успеешь. Мы хотим предложить тебе вот что, - взяв паузу, Маттиас набрал в грудь побольше воздуха и взглянул на коллег-мастеров. Те застыли как изваяния. Расценив их молчание как согласие, он продолжил. - Быть нашим общим учеником. С правом выбора наставником кого-то из нас.
- Заманчиво. А на какой срок? -  Лукас, уже определившийся в отношении гильдии, решил немного подурачить мастеров.
- Ты, что, согласен? Срок? Срок выбери сам, но не менее трёх лет.
- Нет. Я ухожу.
- Постой, Лукас. Давай так. Ты наш общий ученик в течение трёх лет. По окончанию срока мы — я, Эрвин и Людвиг — обязуемся произвести тебя в мастера.
- Нет, господа. Благодарю за всё. Желаю успеха. И позвольте откланяться. Извините, я очень спешу, -  Лукас нарочито демонстративно попрощался и спешно удалился.

   Он шёл быстро и не оглядываясь. Свернув за ближайший угол, он перестал чувствовать  обжигающие спину взгляды мастеров. Отдышавшись, Лукас медленно и спокойно, словно прогуливаясь, направился к себе, в гостиницу «Якорь». Ему хотелось поделиться с господином Мюллером разговором с руководством гильдии: не было ощущения удовлетвлрённости, возникли сомнения в правильности совершённого поступка.

   Принятое Лукасом решение повергло мастеров в недоумение. Они пришли к согласию, что, если ему так хочется покинуть гильдию, то он мог бы сделать это и через три года, но уже будучи равным с ними.  Ведь этот срок — чистая формальность. Авторитет господина Шёнвельта не с неба свалился. Да и сам Лукас всё же чего-то да стоит.

   Переступив порог «Якоря» в раздумьях, молодой художник увидел трактирщика, сидящего за столом с господином, как ему показалось, свирепой внешности. По одежде, скорее, странник. «Вероятно, это и есть кто-нибудь из «просоленных морских бродяг», - догадался Лукас.
- День добрый, господин Мюллер! И вы хотите сказать, что были на площади Правосудия? Доносить я не буду, но мне интересно, как вам удаётся бывать одновременно в двух местах.
- Добрый день, Лукас! Я действительно был на площади, но быстро ушёл. Я не любитель подобных зрелищ. Я с моим давним знакомым, господином Беккером. об этом как раз и говорил. Позвольте мне вас друг другу представить. Карл Беккер, купец. Лукас Кранц, художник.
- Что-то господин Беккер не очень-то и похож на купца.
- И тем не менее, господин Кранц.  Хотя вы отчасти правы. Я сопровождаю корабли Ганзы. Если вы намекаете на шрам и чёрную повязку.
- Понятно. И что? Сильно досаждают пираты?
- Досаждают?  Молодой человек, это вам не от мух отмахиваться.  Глаз я потерял возле Мальты в бою с пиратами алжирскими, а шрам приобрёл на пути в Бордо. Наградили меня им пираты испанские. Но это всё было там — в океане. Теперь туда не пробраться. Нордзее поделено между Англией, Голландией и Данией. И хозяйничают здесь их каперы. Нам лучше не высовываться из своих портов, поскольку Ганза с этими странами не дружна. С Голландией — из-за того, что мы отказались ей помочь в войне за независимость от Испании. С Данией дружба закончилась после того, как мы поддержали Швецию в её стремлении к самостоятельности. С Англией … Она сама принципиально не стремиться к дружбе с кем-либо. Если Англия и заключает с кем-нибудь союз, так только для того, чтобы выгодно предать союзника. Остаётся только Остзее. Там та же Дания, Швеция и Польша. Две последние объединены королём Сигизмундом.  Швеция вроде бы благодарна нам за поддержку в борьбе с Данией, но очень тяготится этой благодарностью и торопится от  неё избавиться. Она спешно строит корабли и надеется скоро забыть, кто помог ей стать независимой от Дании. Так что, дорогие мои, недалеко то время, когда мне придётся либо наниматься в каперы к лучшим друзьям Ганзы, либо сходить на берег, - грустно подвел итог морской бродяга.
- Господин Мюллер сказал, что перед моим приходом вы разговаривали о происшедшем сегодня.  Господин Беккер, вы знали госпожу Готтесгабе?
- Она спасла мне жизнь. Не она, а её эликсир и мазь. Этот шрам  на лице затянулся за три дня.  Если хотите, я разденусь и покажу ещё два десятка колотых и резаных ран.
- Не надо. Я вам верю.
- Как хотите. Готлиб, дружище, извини. Мне пора идти. Я завернул к тебе ненадолго. В порту грузятся сундуки (торговые корабли — Авт. ). Там же на профилактике мой фрегат и пяток брандеров. Надо проконтролировать. Да и команду взбодрить.
- Карл, какие извинения! Надо — значит надо. И куда сейчас?
- В Стокгольм. Молодой человек, не желаете до Стокгольма прокатиться?
- Нет. Спасибо. Может, в другой раз.
- Вам виднее. Прощайте. Готлиб, вот мой взнос. Пока, старина. Я, скорее всего, ещё разок-другой здесь появлюсь. У тебя комнатка свободная найдётся?
- Карл, ты ещё спрашиваешь! В любое время. Да, прощальный ужин  у меня.
- Только у тебя! Всё. Я снялся с якоря.

   Господин Беккер попрощался и направился к выходу. Лукас глядел ему вслед с восхищением. От нового знакомого веяло силой и уверенностью  в себе, в том что он говорит и делает. Когда за ним закрылась дверь, Лукас ещё некоторое время смотрел на неё. Звук упавшей на кухне крышки кастрюли вывел его из оцепенения.
- Колоритная личность. А как же он весь в ранах и увечьях, хромой, но не сходит на берег?
- Карл? Он из тех, кто умирает в море. О таких говорят, что у них даже в жилах морская вода. Хромой? Молодой человек, этот хромой одной тростью, на которую он опирается, расправится с дюжиной здоровых со шпагами. Наш бургомистр, между нами, одалживает его другим городам для сопровождения их кораблей. Естесственно, что при этом никто в накладе не остаётся. Но, если я не ошибаюсь, вы хотели что-то другое сказать.
- Да, господин Мюллер. После того, ну, что на площади... Я говорил с мастерами гильдии.
- Интересно. И что же?
- Они предожили мне быть их общим учеником в течение трёх лет. По окончании срока они обязуются произвести меня в мастера. Я отказался.
- И в чём же дело? Вас что-то смущает?
- Да. Есть немного. Я шёл сюда и думал, как бы на это ответил господин Шёнвельт. Получилось и за, и против. За принятие предложения — «не торопись наживать себе врагов». Против — «не ищи признания среди людей. Ищи признания у Господа. Люди непостоянны. Служи вечному».
- Но я вижу, что вы уже почти определились. Или ещё нет?
- Да. Теперь да. После знакомства с господином Беккером о каких врагах может идти речь! Спасибо Господу за эту случайную встречу.
- Лукас, пути Господни неисповедимы, но среди них нет случайных. А у Карла есть, я бы сказал, талант появляться там и тогда, где и когда он необходим. Я-то ему всегда рад. Дело не в деньгах. Я ему обязан жизнью. Он прикрыл меня от испанской шпаги, но сам получил шрам от кинжала. А вас, как я понял, он вовремя избавил от сомнений.
- Да, это так. Извините, господин Мюллер, я поднимусь к себе. Надо поработать над портретом. Да и вообще. Хочется побыть одному.
- Обед?
- Примерно через час.
- Хорошо, я занесу. И вот ещё что. Заходил один молодой человек с каким-то забавным произношением. Он оставил для вас письмо и деньги. И знаете, по весу сумма более, чем приличная.
- То есть, неприличная? - улыбнулся молодой художник.
-  Шутить изволите. Неприличность денег не в количестве, а в услуге, которая ими оплачена или которой предстоит быть оплаченной.

  Лукас поднялся к себе. На столе его ждали письмо и увесистый на вид кошелёк. Сомненеий не было. Заходил эльзасец. Поскольку в деньгах важна не сумма, а услуга, если верить господину Мюллеру (а не верить ему у Лукаса оснований не было), то первым вскрылось письмо.

Лукас,
я приношу тебе свои глубочайшие извинения и самые искренние сожаления за то, что не смогу выполнить обещаное, именно, позировать для портрета, как было договорено. Также за то, что своим пристрастием к путешествиям я прикрыл занятие коммерцией. Последняя и стала причиной моего внезапного отъезда из Города. От своих слов, сказанных в «Парадизе», я не отказываюсь. Ты — мастер, кто бы и что бы не говорил. В подтвержение своих слов и в качестве неустойки я оставляю тебе малую толику моего восхищения  твоим талантом.
Лотар.

«Ну и напустил ты туману. Коммерсант, выдающий себя за путешественника? Что же это за коммерция такая? Уж не шпион ли это, прячущийся за коммерсантом? Даже, если так, что он смог у меня выведать? В любом случае, исчез, и — слава Богу. Хорошо бы, если навсегда. Устал я от непонятного, слишком много его за последнее время», - встревоженный известием о визите эльзасца, Лукас понемногу успокоился.

   «Малая толика восхищения талантом» составила сто гульденов. «Значит, коммерсант?» - Лукасу на мгновение показалось, что Лотар никуда не уехал, а находится в комнате, смотрит на него, изучает его поведение, читает мысли и ухмыляется. Перекрестившись, молодой художник встал к мольберту. Увлёкшись работой, он не сразу услышал стук в дверь. На пороге стоял трактирщик с подносом в руках.
- Господин художник, прервитесь! Не хватало мне ещё голодных обмороков! Прошу извинить меня за опоздание.
- Господин Мюллер! Опоздание? Да чего там! Я не претензии. А голодных обмороков не будет. Обещаю. Кстати, гляньте. Как вам ваш портрет? Нравится?
   Трактирщик поставил поднос на стол и подошёл к мольберту. Наклоняя голову из стороны в сторону, отходя на несколько шагов и вновь приближаясь, он смотрел на свой портрет, словно ощупывал его взглядом.
- Лукас, мне кажется, что моя стряпня слишком скудна для вас.
- Господин Мюллер! Ваша кухня меня вполне устраивает. Так что насчёт портрета?
- Лукас, вы никак заработались? Или ждёте комплиментов? Ладно, скажу без намёков. Очень нравится. А если учесть, что этот портрет первый в моей жизни, то он великолепен.
- Заработался? Да, есть немного. Но вы же сами просили выполнять каждый заказ словно последний. Ваши слова?
- Слова-то мои. Но я не думал, что вы их так быстро и на мне опробуете. Ладно. Вот обед.
- Господин Мюллер... , - едва Лукас раскрыл рот, как трактирщик перехватил его просящий взгляд.
- Лукас, я всё понял. На десерт мои уши.
- Я бы сказал, в качестве приправы.

   Беседуя с трактирщиком, Лукас проникся к нему уважением и сильно привязался душой молодого человека, но сироты с большим стажем. Но при этом даже не возникала сама мысль сравнить госпосдина Мюллера со своим наставником. Они разные, но настоящие. Им обоим верится сразу — и господину Шёнвельту с его неисчерпаемыми знаниями, и трактирщику, этому любителю хорошо поесть и не менее хорошо почесать языком. Да и на руку нечист.  Довольно внушительный  кошелёк, оставленный господином Беккером, не отвлёк внимание Лукаса от небольшого ящичка под столом.  Вне всякого сомнения там какие-нибудь заморские пряности. «Но надо ли его за это осуждать? Надо ли вообще кого-то осуждать? Есть только один Судья, и каждый ответит перед Ним. Как сейчас это делает госпожа Готтесгабе, - ход рассуждений вёл молодого художника к вопросу, терзавшего его не менее, чем случившееся с ним за последние несколько дней. - А я? Как мне ответить за уход из дома? Свалить всё на эти проклятые буквы? Но  устроит ли кого такой ответ?»