Патер Ностер

Франкфурт можно назвать тем городом, в который, приехав единожды, можно уже не возвращаться. Но я был в нем четыре раза. В последний приезд я получил приглашение на званый ужин в пятизвездочный отель Fleming’s Deluxe. Отель давно пережил свои лучшие годы и скорее напоминал пожилого, опустившегося от скупости бюргера средней руки. Однако же в нем был крайне необычный лифт. Инженер дал ему имя «Патер Ностер». «Отче наш» представлял собой нечто вроде четок-кабин, которые двигались непрерывно и дверей не имели. Я долго стоял перед механизмом-молитвой, пока осмелился в него запрыгнуть и нажать кнопку пентхауса.
В пентхаусе с выходом на крышу за столом уже сидели представительные мужчины и женщины бальзаковского возраста, разговаривавшие на немецком и английском. Я увидел единственный свободный стул и табличку на столе, говорящую, что стул скучал именно по моей заднице.
Ужин был в самом разгаре. Среди гостей было двое американцев. Одного я знал по кинофестивалю. Его звали Крис Либензон. Он монтировал почти все фильмы Тима Бертона.
Крис активно общался с какой-то немкой, поэтому я стал знакомиться с гостем, сидящим слева от меня. Он уже принялся
за шницель по-венски, когда я отвлек его своим вопросом:
— Какой страшный лифт, вы видели? Он похож на конвейер, который пожирает всех в него входящих.
— Это «Патер Ностер». Он по форме напоминает четки-розарий. Католики держат розарий во время главных молитв. А вы католик? — спросил американец.
— Нет, я еврей. Хотя у нас тоже есть узелки, символизирующие заповеди.
— Все дороги ведут к храму. Меня зовут Джеймс, Джеймс Хорнер. А вас? — с мягкой улыбкой снова спросил гость.
— Звучит как «Бонд, Джеймс Бонд». Меня зовут Эдуард Березин. Я из Москвы. Приятно познакомиться. — Я протянул Джеймсу руку.
Мне принесли горячее. Я отвлекся на тарелку и вдруг вспомнил: «Отче наш, это же Джеймс Хорнер — гениальный кинокомпозитор! «Титаник»! Кэмерон! «Май харт вил гоу он!»
— Джеймс, — крикнул я так, что все за столом притихли. —
Вы гений! Большая честь для меня сидеть рядом с вами. Расскажите, как вы написали главную композицию? Она же потрясающая!
Джеймс улыбнулся:
— Эдвард, за каждой великой мелодией стоит крайне прозаичная история. Кэмерон не хотел песен в своем фильме. Он и назвал его «Титаник», так как хотел снять фильм-катастрофу. Я сам попросил Селин записать песню в студии за мой счет. Ей и песня-то не понравилась поначалу. Потом я принес демо Кэмерону. Он долго отказывался, все остальное уже история. Кстати, композицию я ему подарил. Прав на запись у меня нет. Так что довольствуюсь тем, что песня принадлежит миру, а не продюсеру. — Джеймс вздохнул и произнес: — Кстати, знаете, что я также убедил Кэмерона поставить свою музыку в начале, когда идут первые титры? Чтобы «Титаник» был о любви, а не о катастрофе самого большого корабля. Когда вы смотрите первые кадры, то музыка создает атмосферу на весь дальнейший фильм. Вот так.
Принесли десерт. Мы молча ели крем-брюле.
— Джеймс, вы обижены на Кэмерона? — спросил я. — Ведь он заработал миллионы долларов на вашей музыке.
— Эдвард, вы знаете текст «Отче наш»? Хотя откуда, вы же, как и я, еврей. Так вот текст звучит так: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам
на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого».
Джеймс поднял бокал и улыбнулся.
P. S. Диск с саундтреком к «Титанику», выпущенный компанией Sony Classical 18 ноября 1997 года, разошелся по всему миру тиражом 30 миллионов копий.
22 июня 2015 года Хорнер разбился на своем самолете в 60 милях к северу от Санта-Барбары, в Национальном заповеднике «Лос-Падрес», штат Калифорния. На борту самолета он был один.