Я, Микеланджело Буонарроти... главы 28-30

28. Наследники

«А я согласен с Сократом, что в ходе беседы или спора мы можем устранить те противоречия, которые не дают нам обрести полный внутренний покой и что, познавая новое, наш ум оттачивается, мысль отшлифовывается, давая тем самым рождение подлинной истине. Сократ называл это методом «повивальной бабки». Надо все ставить под сомнение, чтобы доискаться до сути, кроме самого себя, разумеется. В этом то и искусство жить. Великий Сократ задавал множество вопросов относительно существующего бытия. Но так как он ничего из своих мыслей не записал, и мы можем судить о нем только по словам Платона и Аристотеля, то я, собираясь воспользоваться пером, бумагой и чернилами задам еще большее количество вопросов о существующем мире!»,-- Микеланджело проглотил наконец-то кусок поросенка. Он был невероятно возбужден в последнее время. Его деятельный от природы ум получил возможность наполняться и перерабатывать знания, он работал как насос. В каждом новом встречном человеке Микеланджело видел теперь свою аудиторию. Юноша был в восторге от нового ощущения себя, которое обретает человек, вступивший на путь просвещения. Ему казалось, что он переродился, и все вокруг непременно должны были разделить с ним его восторг.
Познакомив Микеланджело с Анджело Полициано, Лоренцо Медичи преследовал не одну цель: конечно, главное – это развить все, заложенные Богом, таланты в этом юноше. Проницательный ум политика понимал, что без гуманитарного образования искусства быть не может и только тогда можно будет видеть в Микеланджело подлинного союзника, когда он приобретет те необходимые знания, которые несколько заретушируют его природную диковатость, и молодой человек превратится в грамотно рассуждающего политика, а не только в выдающегося скульптора и художника.
Лоренцо Медичи, как никто другой, понимал, что основное зло, которое ведет за собой все войны, смуты и революции есть невежество народа. Философские и поэтические диспуты, постоянная война с инквизицией за право сохранения предметов античного искусства, школа Сан Марко – все было нацелено на воспитание хорошего вкуса. На праздниках в садах Медичи, где было крупнейшее в Европе собрание уникальных произведений искусства, всегда, по настоянию хозяина, приглашались все желающие из простого народа.
Бертольдо ди Джованни индивидуально занимался с Микеланджело ваянием. Анджело Полициано – крупнейший филолог и поэт пятнадцатого века, постоянно беседовал с ним на темы, которые сам извлекал, переводя собственноручно греческие и латинские произведения.
Высокий лоб, сократовская лысина, лицо, изборожденное морщинами от постоянного напряжения мысли на лице. Таким запомнит Микеланджело Анджело Полициано на всю оставшуюся жизнь. Свечи, бумага, запах плесени и скрип пера. Вдруг, ученый прерывается, его умное сосредоточенное лицо озаряется белозубой улыбкой. Полициано молодеет на глазах, хлопает в ладоши и : «Послушай, мой юный друг, это – восхитительно. Ты-чуткий мальчик и уловишь здесь музыку стиха.

Когда, завороженный с первых лет, я внемлю ей, печаль моя все глуше;
Я песней ранен, песней исцелен, от песни пал и песней воскрешен. (перевод с латинского Е.Солоновича)
-- Ну, что скажешь, мой юный идеалист? – улыбаясь, спрашивает Полициано.
--Я песней ранен, песней исцелен, от песни пал и песней воскрешен, -- заворожено и задумчиво повторил Микеланджело, -- красиво. Это Вы сейчас перевели с греческого?
--Нет, дорогой, это-мои собственные стихи,-- не без гордости заявил Полициано, -- а ты как относишься к поэзии? Микеланджело, я тебя никогда не слышал цитирующим нашего бессмертного Данте или Петрарку. Тебе уже по возрасту пора заучит «Божественную комедию» и Канцоньере. Ты - юноша и тебе наверняка пригодятся Петрарковские сонеты, чтобы изящно обратить на себя благосклонный взгляд какой-нибудь милашки. Возьми книги в Сан Марко и прочти, что душа пожелает. А потом передашь мне свои впечатления. Оформи их в складные мысли, запиши на бумаге, а потом перескажи наизусть. Все понял? Ну, иди, а то уже поздно.
Способ выражения своих мыслей в стихах задел Микеланджело. «Емко, точно, складно, ничего лишнего. Прямо как скульптура, выточенная из камня; мысль, преображенная в стих – от куска мрамора отсекли все лишнее и оставили только необходимое», - у Микеланджело на лбу выступили капельки пота, сердце бешено забилось, в глазах загорелся огонек возбуждения. Он жаждал поделиться своим открытием с кем-нибудь. В любой момент, когда бы Микеланджело ни постучал к Лоренцо, он всегда находил время, чтобы выслушать юношу.
--Я тоже согласен с Аристотелем, что прежде всякого движения есть Бог – Премиер Моторе. Он дал существование материи, которая имеет в сути своей массивное начало и никоим образом не способна давать форму самой себе, ибо форма есть движение.
--Осмысленное движение, -- почти кричит Микеланджело
--Именно, а что дает ему смысл?
--Чувственность, которая есть способность творчески воспринимать данную материю.
-- Да, да, да, я с тобой абсолютно согласен, - тоже почти кричит Лоренцо, -- и чем острее и тоньше чувственность, тем более гармоничный и даже, можно сказать, более облагораживающий результат дает нам материя, облекаемая в форму. Да. Хорошо. Так, что ты хочешь взять в библиотеке?
--Данте «Божественная комедия» и Канцоньере Петрарки.
--Превосходно. Я удивлен, что те еще не взялся за них. Ну, ну, не сердись. Лучше вовремя, чем никогда. Я это сам придумал. Знаешь, у меня к тебе личная просьба, думаю, она тебя не слишком затруднит и не очень оторвет от твоих занятий. Садись, Микеле.
Юноша сел и пододвинулся ближе. Лоренцо улыбнулся, ему импонировала эта неприкрытая манера выражения симпатии у своего воспитанника.
--Ты знаешь, я хочу, чтобы ты разговаривал, хоть иногда с моим Джулиано. Вот так, как мы с тобой сейчас. У него не Бог весть какой ум, но он восприимчив и способен ценить красоту. Ты должен будешь иногда лишь только направлять его. Легонечко подталкивать, только очень деликатно. Он – Медичи, он обидчив и злопамятен, не прощает и не забывает даже самого малейшего пренебрежения к себе. Он зол на меня до сих пор за то, что я услал Леонардо да Винчи в Милан. Джулиано тянулся к нему. Фигура Леонардо казалась ему какой-то мистической, а мой племянник, как ты знаешь, помешан на алхимии, на магии и на прочей ерунде. Ему не нравится эта жизнь, и он все время лезет по другую ее сторону. Так что, пожалуйста, не забудь о том, что я тебе сказал.
Микеланджело теперь ел за одним столом со всем семейством Медичи. Такой чести не удостаивались ни Бертольдо ди Джованни, ни Анджело Полициано.
Об этом много говорили, многие, кому Бог оказал милость и дал в руки перо, пользуясь этим умением, оставили множество заметок в своих дневниках. Об этом много говорили, многие, кому Бог оказал милость и дал в руки перо, пользуясь этим умением, оставили множество заметок в своих дневниках. Не исключением оказался Полициано. Как и все высокообразованные личности, для которых был понятен и приятен слог изящной словесности, Анджело, в тихаря, наводнял свой дневник различными непристойностями о великих ему современниках. Адреналин, знаете ли …
Надо отдать должное младшим сыновьям Лоренцо Медичи. Они никоим образом не ревновали отца к Микеланджело, они родились, были и умерли Медичи. Выдрессированные взрослым отношением к себе с колыбели они никогда не были детьми. Любое событие, любого человека они воспринимали сквозь призму совмещения личного с государственным. Примерно через триста с лишним лет о таких людях Наполеон скажет: «В их жилах вместо крови течет замороженная политика».

Микеланджело робко постучал в дверь библиотеки. «О, Мадонна, Джулиано, открой. Какому болвану пришло в голову стучаться в эту кладовку, забитую старым хламом? Ну, же, Джулиано, иди, открой». Дверь открыли, и Микеланджело вошел. «А-а-а, это – будущая гордость Флоренции. Великолепное сокровище, вырытое моим отцом наравне с античными статуями», - маленький розовощекий с хитрыми глазами полумальчик, полуюноша сидел на полу и рылся в старых книгах. Рядом с Микеланджело стоял другой робкий мальчик с темными красивыми грустными глазами. Младшие братья Медичи. Вместе с самого раннего детства. Единомышленники. «Эй, Джулиано, что ты стоишь? Пригласи Микеланджело пройти, он, наверняка, поможет нам подобрать необходимые цитаты». Полненький юнец запросто поманил Микеланджело к себе рукой. Джованни Медичи. Будущий непредсказуемый Папа Лев Х. Сумасбродный, тщеславный, прагматичный  и хладнокровный. «Знаешь, Микеле, тут будут гости, не то из Португалии, не то из Фламандии, словом, это в принципе неважно. Знаешь, Микеле, у тебя есть вкус, ты быстро соображаешь и понимаешь суть дела», -- Джованни поднялся с ковра и приблизился к Микеланджело, -- «Микеле, ты лучше всех справишься с этим, ты так здорово умеешь угодить моему отцу. Вот, видишь эти пергаменты, книги? Вот я тут кое-что наметил, мне нужно твое мнение, Микеле, какие латинские цитаты больше всего подойдут для церемонии приветствия гостей? Отец просил, чтобы я заучил какие-нибудь чудные фразы на латыни. Микеле, пойми, мне лишь нужен твой совет,» -- и Джованни пододвинул пыльные тома книг и груды фолиантов к Микеланджело. Он схватил книги  и с жадностью уткнулся в них. Джованни подмигнул младшему брату Джулиано, будущему кардиналу и знаменосцу Римской церкви.
«Вот, нашел! – воскликнул Микеланджело, --«Tu regere imperio populous, Romane, memento», что означает «Римлянин, ты научись народами править державно». (Вергилий, «Энеида» книга 6, стих 851)
-- Неплохо. С пылом, с присущим тебе темпераментом. Поработай еще, дружок. У тебя неплохо выходит», - отозвался Джованни и похлопал Микеланджело по плечу.

29. Meglio soli che male accompagnati

Meglio soli che male accompagnati – «лучше одному, чем в плохой компании». Древняя итальянская мудрость, освещающая и обогревающая и нас, живущих в период потепления климата и обледенения душ. Давняя итальянская поговорка применима и к  тем, о которых русский писатель Грибоедов написал « Горе от ума», то есть о тех, у которых в жилах течет кровь, а не дистиллированная вода. Ее, очевидно, в первый раз произнес человек, которому Бог даровал исключительную привилегию – мыслить самостоятельно. С мягкой улыбкой, с полуприкрытым взглядом Микеланджело всю оставшуюся жизнь будет именно так формулировать свою позицию, занятую им по отношению к внешнему миру. Каких только упреков, слухов, домыслов, насмешек, кручений пальцем у виска не заслужит его сознательно выбранное одиночество. Но было ли одиночество?
«Все горькое в небытие уходит»… Микеланджело , в первый раз читая эти строки сонета, шевелит губами, как бы физически впуская в себя всю исстрадавшуюся душу великого поэта и человека. «Душа болит, не находя участливой приязни», -- слезы навертываются на глаза юноши, -- «душа болит, болит». Да, душа болит уже у этого полу-ребенка, полу-старца. Очень болит. Она там эта боль, внутри, «кипит в котле, закрытом свинцовой крышкой, под названием «время и молодость», но она обязательно выйдет наружу, трансформированная гениальностью Микеланджело в скульптуру. А пока…
Я часто рассуждаю – нет, не диво
Что спал с лица, что как-то весь погас,
И, в жалости к себе, шепчу тоскливо:
«Кто испытал с мое хотя бы раз? (Вита Нуова, сонет 16, пер. Е.Солонович)
Микеланджело сжимает томик «Вита Нуова». Он слышит голос Данте и откликается на боль поэта. Микеланджело все понял, он вернулся примерно на двести лет назад и встал рядом с изгнанным из родной Флоренции поэтом. Микеланджело рядом с ним, юноша заглядывает Данте в глаза, ищет и находит ответы на многие мучившие вопросы. Данте все понимает, он улыбается Микеланджело, обнимает его и обещает всегда быть рядом с ним и приходить ему на помощь в нужную минуту.

До самой смерти в возрасте 89 лет Микеланджело сохранит фанатичную преданность Данте Алигьери – своему другу. «Vita Nuova», «Божественная комедия» и инструменты для работы по мрамору – это все предметы постоянного быта Микеланджело. С ними он никогда не расставался.
Данте - красавец, весельчак, насмешник. Данте – гений с нежной ранимой и любящей душой. Почти что ребенок и почти что старец одновременно. Данте Алигьери, тебе и по сию пору нет равных. Как, впрочем, и Микеланджело. Их разделяли два столетия, но не разделили их. Они встретились, но не физическим путем, а таким, как не хотелось бы долго объяснять. Существуют необъяснимые вещи, без которых не происходит ни один творческий процесс. Если кто-то заявляет, что он все знает об истинной сути творчества, то он - лжец.
Данте формулировал собственные мысли Микеланджело, даже те, в наличии которых он себе не признавался. Данте говорил с Микеланджело о нем самом, разъяснял ему его же внутренний мир и заставлял задумываться над вещами, которые еще и не приходили юноше в голову. Микеланджело был благодарен Данте и выучил «Божественную комедию» от точки до точки. Наизусть. “Fuss’io per lui”(Был бы я как он) — заявит Микеланджело позже.

Он у них был, а его у них не было. Этой фразой можно было бы если не целиком и полностью обрисовать характер взаимоотношений между Микеланджело и его семьей, то, по крайней мере, использовать ее как заголовок. У него, чужого для своей семьи была семья, а его у нее не было. Хотя, как настоящему итальянцу, ему всегда очень хотелось быть причастным. Он хотел быть причастным своей семье. Ему сверх стеснительному по натуре всегда доставляло крайнее неудобство, когда нужно было идти на новый контакт, хотя с некоторыми людьми у него завязывались долгие и прочные отношения. Что-то детское, как воспоминания о домашнем быте, которого у Микеланджело никогда не было, заставляло его поддерживать в себе иллюзию о семье. Он был дворянин и никогда не забывал об этом. Видимо, именно этим объясняются его в будущем перманентные нападки на Леонардо да Винчи, когда Микеланджело немилосердно и порой даже жестоко подчеркивал, что, тот, дескать, является внебрачным сыном трактирной служанки и мещанина-нотариуса из местечка Винчи, а вот он, Микеланджело есть законный наследник и потомок древнего благородного флорентийского рода Буонарроти Симони, происходящего от графов де Каносса. Семья, его отношения с ней породили в нем тот набор качеств, который и послужил одним из отправных толчков в создании его личностного гения, без которого он бы не смог создать свои уникальные произведения в мраморе, материале непростом, не прощающим ни физическую слабость, ни творческую посредственность.
Лодовико, получивший со временем от Лоренцо Медичи должность в таможне, имел теперь свободный доступ на виллу Кареджи. Страсти вокруг семьи Буонарроти улеглись. Микеланджело, благодаря своему таланту и блестяще организованной Лоренцо Медичи выставке произведений своего питомца, единодушно был признан настоящей и будущей славой Флоренции. Его «Фавн» занимал место в коллекции Медичи наряду с античными образцами. Лодовико чувствовал, что сын ушел от него навсегда, и им с каждым разом все труднее и труднее было разговаривать между собой. Общих тем не находилось, звучали ничего не значащие слова.

Лодовико ничего не знал о предательстве Буонаррото. Урсула щадила несчастного отца. Он предпочел не доискиваться. Буонаррото затаился, он понимал, что Урсулу кто-то направил на его след и решил «залечь на дно». Во всех бедах он, про себя, решил винить своего старшего брата Микеланджело. Этого «brevitas corporis -коротышку".
Лодовико находил тысячу путей, предлогов, чтобы появиться в Сан Марко или в одном из уголков садов Медичи. Надо было только попытаться разузнать, где и какое задание дал на сегодня Бертольдо ди Джиованни Микеланджело, что сегодня будет делать Микеланджело сам. Тщательно скрываясь от постороннего взгляда, Лодовико дожидался, когда после всей толпы учеников на тропинке или аллее не важно где, покажется невысокая фигурка черноволосого, кудрявого и черноглазого мальчика, с развивающимися вширь плечами, по которым можно судить, что ему приходиться много работать с камнем. Микеле, непокорный и неуловимый Микеле. «Ну, зачем тебе этот талант, этот мрамор, эти книжки? Вернись ко мне, ко всем нам, Микеле!» - Лодовико сжимал руки в кулаки, вглядываясь в движущуюся фигурку мальчика. Он сел на траву перед статуей и что-то начал зарисовывать итальянским карандашом. Лодовико зачарованно следил за ловкими движениями руки сына. «Совсем как взрослый. Он стал совсем большим, мой мальчик. Нет. Это – мой мальчик. Я должен…». Хруст кустов, и Микеланджело увидел перед собой фигуру своего отца. «Здравствуй, папа!» - «Здравствуй, сын».
--Ты опять подсматриваешь за мной исподтишка?
Микеланджело не раз уже приходилось краснеть, когда он слышал от товарищей, что его отец подсматривает за ним, находясь где-то в укромном месте неподалеку.
-- Сынок, я к тебе пришел, повидать тебя. Посмотреть, какой ты уже большой и сильный. Хотя больше ты в мать пошел, чем в меня. Маленький мой.
Микеланджело немного отодвинулся в сторону, -- «Сынок, я не хотел тебя обидеть, просто ты очень нужен мне». Лодовико внезапно заплакал. Контраст между могучей фигурой взрослого мужчины и плачущим почти детским лицом, оказал на впечатлительного юношу поэтическое воздействие. Он принялся утешать и заставлять отца перестать плакать. Лодовико поднялся с колен. «Микеланджело, пойдем домой, а?» -- Микеланджело отрицательно замотал головой. Отец глубоко вздохнул. «Микеле, мне очень плохо, очень»,-- он развернулся от сына и зашагал по дороге, ведущей к воротам виллы Кареджи. Ему казалось, что вот-вот сзади послышится топот бегущих ног, и в его руке окажется теплая ладошка Микеланджело. Нет … Никого и ничего. Лодовико обернулся и стал глазами искать сына где-нибудь вдалеке. Вдруг, он стоит и смотрит ему вслед. Никого … «Amor, ch’a nullo amoto amar” (Данте, «Ад» песнь5, стих 103)


30. Доминиканец

Микеланджело испытывал необычайный подъем творческой энергии. Ему хотелось всего: везде успеть, все сделать, все познать, причем, хотелось всего этого сразу, немедленно и сейчас. Юноша расцветал. Он был необычайно весел, общителен и приветлив. Все предыдущие страхи, сомнения, неуверенность исчезли, испарились без следа. Он был остроумен в ответах, блистал эрудицией, легко схватывал уроки Бертольдо ди Джиованни, много занимался самостоятельно. В это время Микеланджело очень увлекся фресками Томазо Мозаччо из часовни Бракачи в заречной церкви Мария дель Кармиле. В начале пятнадцатого века Мозаччо, Донателло и Брунеллески  произвели рывок, в результате которого искусство, как живопись, так и скульптура, перестало быть ремеслом и приблизилось к науке. Мозаччо в своих фресках все же сохранял архаическую монументальность, но он был, единственным, кто на практике воплотил теоретические знания техники, оптики и перспективы. Микеланджело написал тогда «Мадонну у лестницы». Все знатоки в один голос говорят здесь о влиянии Мозаччо.
Но это лишь одна из ступенек для шестнадцатилетнего парня. Он хочет, он может, и он знает как. Нужно идти вперед. Там, в будущем, большая жизнь, так будет еще столько интересного! Микеланджело переполняют эмоции жизни. Жизнь, она везде. Она бьет ключом в садах, в парках, на улицах Флоренции. Она в воздухе, она в старых древнегреческих фолиантах Полициано. Она в античных скульптурах из коллекции Лоренцо Медичи. Как охватить все это и унести с собой? Жизнь … Боже, как хорошо!
«Эге-ге-ге!» - крик Микеланджело эхом проносится по садам Медичи. Радовало все: божья коровка, застывшая на листке, огоньки светлячков в ночном воздухе и в траве, теплый, плотный аромат весенней зелени, мох на старых статуях. Как хочется жить! Жить, чтобы творить и мечтать! Микеланджело лег на траву и закрыл глаза: «Боже, как же хорошо! Я сделаю барельеф из мрамора. Точно!» -- параллельно юноша жевал травинку, - «на нем будет … будет битва, да, битва диких кентавров с фессалийскими героями-лапифами. Это эпизод, который недавно прочем мне Анджело Полициано из книги Плутарха «Тесей». Кентавры хотели похитить женщин на брачном пиру друга Тесея Пейрифоя и героям, пришедшим, согласно древнегреческому обычаю безоружными на брачный пир, пришлось биться лишь своими руками и всем, что попадалось под руку.  Они победили диких кентавров. Да. Это будет здорово! Мощные сильные тела, напряжение мускулов, мужественные лица со всевозможной мимикой: округленные от гнева глаза, распахнутый рот, вздутые жилы, неукротимая ярость, дающая особую раскованность движениям или стиснутые зубы, напряженный лоб – за видимым хладнокровием скрывается дикое бешенство».
Микеланджело встает и бежит в мастерскую. Руки чешутся. Хочется творить, творить и творить. Анджело Полициано. Древнегреческие мифы навели Микеланджело на мысль об учителе. Странный он какой-то в последнее время. Говорит очень странно. Не так как прежде. Совсем не шутит. А недавно…
«Знаешь, Микеле, Сократа ведь тоже судили и судили власть имеющие. Эти все сильные жрецы. Потому что он подвергал сомнению факт принадлежности власти этим людям, подвергал сомнению всемогущество богов и их право решать судьбы людей. Помнишь, мой мальчик, его слова? «Никто не бывает злым по доброй воле. Это все от незнания. Надо все познавать, а не принимать на веру и не смиряться с существующим вокруг тебя злом». Так вот, Микеле, его приговорили к чаше с ядом. Его ученик, Платон, предлагал учителю подкупить судей, чтобы изменить приговор. Но Сократ … У меня в голове не укладывается», -- Полициано поддерживает голову руками, как бы склоняя ее перед мужеством великого философа и признаваясь самому себе в том, что будь он на его месте, то вряд ли бы ему, Анджело Полициано, хватило характера поступить подобным образом, --«Микеле, послушай, он … не согласился на подкуп и выпил эту чашу с цикутой. Последние часы Сократ провел в беседах с учениками и умер рядом с ними. Вот так вот, Микеле, вот так вот …»
Микеланджело молчал. Слова и вздохи здесь излишни. Через несколько минут он нашелся, ему показалось он понимает о чем и о ком хочет сказать ему Полициано.
-- Учитель, Вы ведь думаете о фра Джироламо, который говорит, что…?
-- Молчи, прошу тебя. Микеланджело, замолчи! Я сам еще ничего не понял.
-- Учитель, но ведь искусство – это не зло, я в этом уверен. Оно делает людей счастливыми, разве может что-то, что дает радость и счастье быть злым, сатанинским? Мы, художники, призваны Богом творить, привносить в это мир красоту. А он, - Микеланджело взмахнул рукой в направлении монастыря Сан-Марко, - он хочет отнять. Как может человек, говорящий от имени Бога, призывать к уничтожению прекрасного? Бог дает, а не отнимает. Я в этом уверен.
-- Мальчик, ты еще много не знаешь, - и Полициано махнул на него рукой, показывая, что хочет остаться один.
Микеланджело немного нахмурился, вспоминая этот эпизод. Прибывший недавно во Флоренцию новый приор Сан Марко Джиролами Савонарола сразу же повел себя вызывающе. Он не только сам не поехал, как это делали до него все приоры монастырей, на виллу Кареджи выказывать верноподданнические чувства, но и демонстративно не реагировал на присылаемые оттуда приглашения. Выступая с эмоциональными проповедями в духе «Ecce ego adduco aquas super terram!», он быстро завоевал постоянную аудиторию, которая, надо отдать ему должное, была довольно многочисленной. Очень ловко перемежая латинские цитаты из Библии с тосканским диалектом и невероятно артистично модулируя роскошным по тембру голосом, Савонарола довольно легко смог убедить флорентийцев, что скоро, вот-вот обязательно наступит конец света.
Для того, чтобы как можно легче пройти процедуру принятия в райские кущи, нужно было немедленно сжечь на площади Синьории все, так называемые «суеты» - древние произведения искусства, картины и скульптуры современных мастеров, написанные по сюжетам античных мифов, также сочинения древних философов, предметы роскоши, карнавальные костюмы и маски. Очень умело и точно Савонарола в своих проповедях подчеркивал, что именно все то, чем Лоренцо Медичи завоевал симпатию народа и именно за то, за что Лоренцо Медичи войдет в историю под именем Великолепный, по мыслям Савонаролы, гнев Божий и обрушится с минуту на минуту на Флоренцию.
Лоренцо Медичи очень быстро убедился в правоте своих мыслей относительно главной причины всех революций и смут. Но у него уже не оставалось ни сил, ни времени.
Микеланджело закончил мраморный барельеф. Он получился чудо как хорош! Может подсознательно, а может даже и сознательно, сцена, в которой сильные, красивые древнегреческие герои побеждают уродливых полу людей - полу животных был ответ Микеланджело на угрозы Савонаролы гневом Божиим всем тем, кто любуется искусством и ценит его.

«Мизерикордия!» -- какая-то женщина бросилась под ноги невысокому, очень худому человеку в одежде монаха-доминиканца. Его куколь низко надвинут на глаза. Женщина что-то принесла, хочет отдать ему какой-то кулечек. Доминиканец сделал знак одному из монахов и кулек забрали у истерично рыдающей женщины, все время стремящейся поцеловать рясу доминиканца. Микеланджело наблюдает за ним.  Ореол бунтаря, непокорного самому Лоренцо Медичи, «гласа Божия» раздражают в Микеланджело любопытство подойти и посмотреть на лицо проповедника. Юноша незаметно приблизился к группе людей, стоящих вокруг Савонаролы. Он читает какую-то молитву над падшей ниц флорентийкой. Микеланджело подходит совсем близко, до него долетают слова: ut omni immunditia depulsa sint fidelibus tuis utenda per Christum Dominum nostrum.
Толпа разошлась. Монахи пошли в одну сторону, а простые жители увели обессилевшую женщину домой. Ноги Микеланджело сами понесли его вслед за монахами. До Микеланджело донеслись слова: «Карл VIII обязательно выступит против Неаполя и Сицилии, а потом, кто знает, может быть…
-- Да, да, меч Божий опускается над Италией…

«Фра Джироламо», -- чей-то юношеский голос прервал благочестивые мысли брата Савонаролы. Фигура монаха, нервно вздрогнув, остановилась, он резко обернулся и куколь сполз на затылок. Перед Микеланджело предстало лицо, которое он никогда не забудет. Сказать, что лицо было поистине незабываемым, значит ничего не сказать. Савонароле было почти сорок, но он выглядел гораздо старше своих лет. Он был невысокого роста, очень худой из-за постоянных постов и ночных бдений, во время которых, по словам людей, знавших его близко, он регулярно истязал себя, как это делали те, кто входил в «секту бичующихся». Низкий лоб и под ним крупный, далеко выступающий вперед нос с горбинкой. В этом человеке уверенно присутствовали и гордыня, и самодурство. Монахи остановились и Микеланджело почувствовал, что его «прощупывают взглядом». Как и большинство натур, уверенных в своей личностной неповторимости, Савонарола был в жизни большой недотрога.  Когда юноша хотел сделать шаг поближе, монах инстинктивно дернулся назад. К тому времени у него уже сильно прогрессировала «мания преследования», возникшая, надо сказать, не без повода. Один из окружения Савонаролы строго спросил Микеланджело: «Что ты хочешь, мальчик?»  На юношу Микеланджело внешне не походил. «Я только хотел спросить, показать…,» -- начал неуверенно лепетать Микеланджело, несколько смущенный такой неприветливостью со стороны духовных особ. Юноша шел к Лоренцо Медичи, желая, чтобы попросить его оценить «Битву кентавров с лапифами».  «Что тебе?» -- спросил резко Савонарол.
-- Я хотел бы, чтобы Вы взглянули на мою "Битву кентавров с лапифами»,-- прямодушно ответил Буонарроти.
Савонарола поднял глаза на бледное лицо дерзкого насмешника. – «Сжечь!» -- громко прокричал возмущенный монах, настолько неистово, что тембр его голоса стал похож на дисконт. Микеланджело наблюдал за лицом мужа Божия и вдруг, ощутил в себе желание поговорить с ним наедине, безо всякой церковной бутафории, без угрюмых монахов, теребящих четки. «Надо ему показать, как блестит мраморное тело присевшей на корточки Венеры, когда ее ласкает своим мерцающим блеском полный месяц, освещающий купальню Медичи со всей силой своей юной страсти; надо его привести к нам на диспут и пусть юный талантливый Канчини прочтет ему что-нибудь из Вергилия. Савонарола поймет, он не может не понять. Потому что он не равнодушный, просто он ничего не знает. А почему не сейчас?» -- благородная мысль, стрелой промчалась сквозь поэтические мечты Микеланджело, -- «Хотите я Вам покажу эту работу? Я сам вылепил эту «Битву», хотите?» Микеланджело, весь погруженный в свои грезы, с юношеским пылом кинулся было объяснять.
--Прочь! Прочь с глаз моих! – Савонарола, зажмурившись, принялся махать руками в сторону подростка, -- «Изыди, сатана! Fuge, j Sion, quae habitas apud filiam». Савонарола стал задыхаться, весь задергался и вдруг, взгляд его больших красивых синих глаз застыл на Микеланджело. Он улыбался. Его, как художника, не могло оставить равнодушным зрелище, при котором тяжелая нижняя массивная челюсть с трогательными по-детски пухлыми губами контрастировала с горящим злым взглядом холодных синих глаз. Было что-то непостижимое в этом человеке. Савонарола был беззащитен, прежде всего, перед самим собой. «Чему ты улыбаешься, юный наглец? Немедленно убери уничтожь этот срам, а лучше – сожги на священном костре. Пламя очистит бесовское начало, и Бог смилостивится над тобой и простит тебе твой грех, юноша», -- фра Джироламо сменил свой тон на ласковый и почти что нежный и певучий. Положив свою руку на плечо Микеланджело, он продолжал: «Отдай мне твоих «кентавров». Я положу их в священный костер от твоего имени. Отдай и скажи мне кому ты служишь. Кто твой хозяин, кто научил тебя этим богопротивным басням?» -- и он посмотрел юному творцу прямо в глаза. Микеланджело,в ответ, смотря прямо в глаза самому Джироламо Савонароле, сказал: «Я служу его светлости Великолепному Лоренцо ди Медичи. А учитель мой – маэстро Бертольдо ди Джованни, ученик великого Донателло!» После произнесенного Микеланджело последнего слога «ло» рука Савонаролы так крепко стиснула плечо юноши, что он даже ойкнул. «Он... Он – Антихрист! Верно, верно сказано Ансельмом Кентерберийским «Ipse vero Antichristus opes malorum effodiet et exponent. Velociter, vero velociter. Gladius Dei super terram cito et velociter! Лоренцо твой Медичи»,-- Савонарола тряс узким длинным и узловатым пальцем у самого лица юноши, -- «богоотступник и братоубийца. Кровь его брата, Джулиано на совести Лоренцо. Velociter!» Савонарола закатил глаза и ткнул пальцем в небо: «Gladius Dei suter terram cito e velociter!»

Микеланджело бежал по улице Рикасоли, совсем не чувствуя ни булыжной мостовой, ни своих ног, касающихся камней, ни накрапывающего дождя. Мысли, как разбуженные ураганом пчелы, гудели и вылетали то одна за другой, то целым роем из улья. «Нет. Не может быть. Я в это не верю и не хочу никого слушать. Я сам спрошу у него или не стоит? Ему и так очень плохо в последнее время.»
Лоренцо уже носил почти тройную одежду, чтобы скрыть сильную потерю веса. Очень много пил апельсиновой воды и те настойки, что прописывал его личный врач. Никто не посещал Медичи в последнее время, только иногда приносили на подпись какие-то бумаги. Слушал он, преимущественно, донесения о проповедях Савонаролы, но не высказывался по этому поводу и не принимал никаких решений, кроме как послать к нему представителей двух-трех семей города, чтобы тот хотя бы принял их. А дальше – посмотрим. Для Лоренцо был важен сам факт, чтобы Савонарола впустил его представителей на порог монастыря.
Савонарола был фанатиком, тщеславным, эксцентричным, но дураком – никогда. Он не впустил этих людей в монастырь. Лоренцо понял с кем имеет дело и на время сделал вид, что Савонаролы нет в городе вообще. Казалось, Медичи забыл о нем. Но это только казалось.
Микеланджело прибежал на виллу Кареджи, задыхаясь, вбежал к себе и рухнул на кровать. Он слышал каждый удар своего сердца. Отдышавшись, он закрыл свое лицо руками: «Что происходит?» У него перед глазами поплыли картины: «Солнце, зелень, весна, опьянение жизнью, работа над барельефом. Полициано, согнутый над фолиантами, его растерянные глаза. «Misericordia!» - женщина в припадке бьется у ног Савонаролы и синие яркие глаза самого брата Джироламо. «Gladius Dei super terra cito et velociter!» Микеланджело зажмуривает глаза. Но, что это, а вернее кто это? Мужчина в черном камзоле на фоне кружевного полотна оливковых кустов. Он оборачивается. Микеланджело улыбается, он хорошо знает его. Мужчина улыбается ему в ответ. Бледное, похудевшее лицо, на котором нет ни одной грубой черточки, ни одной лишней выпуклости. Мягкий взгляд, тонкий рот с чуть выдвинутой нижней губой. Мужчина немного щурится. Все Медичи от рождения близоруки. Лоренцо хочет рассмотреть одну из новых работ Микеланджело и от напряжения левый глаз Лоренцо немного косит. «Пойти прямо сейчас, показать ему «кентавров»? Ноги не слушаются, руки не двигаются. Зачем Савонарола так солгал мне? За что он так ненавидит Лоренцо? Может, фра Джироламо задумал что-то злое против дома Медичи? Надо пойти и предупредить его! Его! Лоренцо! Сердце юноши всецело было привязано к «кровожадному тирану Флоренции», ненасытному властью и богатством Лоренцо Медичи. Микеланджело поднялся с кровати. Он хочет настроиться на обычный лад и чувствует, что не в силах выйти за дверь. Ну, почему, почему все так сложно, почему надо отвечать себе еще на какие-то вопросы, а не жить по велению сердца?! Он обнял подушку и опять закрыл глаза.
«Микеле, не дай Бог тебе иметь ребенка от дуры. Ни за что не допусти этого в твоей жизни, дружочек мой,» -- Лоренцо улыбается, но уголки его рта опущены. Лоренцо сейчас говорит о своем старшем сыне Пьеро, долговязом детине, который всегда слушает отца, раскрыв рот, а через минуту начисто забывает, что он ему сказал. Лоренцо по нескольку раз приходится повторять свои слова, а когда тот уходит, Лоренцо открывает рот тому в спину, имитируя манеру сына. «Не дай твоему телу увлечь за собой твой рассудок. С твоим талантом тебе нелегко придется. Ты будешь знаменит, будешь, будешь, не надо ложной стыдливости. К этому тоже надо быть готовым и чем раньше, тем лучше. Тебе не надо быть красавцем, чтобы влюбить в себя не одну женщину. Все они тоже будут мечтать разделить с тобой и крышу, и постель. Будь осторожен, мой юный идеалист», -- Лоренцо сделал паузу и внимательно посмотрел на Микеланджело. Он тоже слушал его с открытым ртом, -- «так вот, Микеле, каждый раз, беря тебя под руку, каждая из твоих подружек будет представлять себе, что вот именно так, под руку с гениальным Микеланджело она войдет в историю через парадные двери в качестве синьоры Микеланджело Буонарроти.»
Этого никогда не случилось. Видно у госпожи Истории очень строгие критерии к подбору кадров. Когда Лоренцо бывало лучше, он сам находил Микеланджело. Они по долгу беседовали и о этого Лоренцо становилось легче. Микеланджело был отличным каналом для продуцирования собственных идей Лоренцо Медичи. Он знал, что его скоро не будет и очень торопился поскорее все успеть. Наследником, по традиции, должен стать Пьеро и это приводило отца в ужас. Он умолял Микеланджело остаться на вилле Кареджи как можно дольше, но причину не объяснял. О своей смерти Лоренцо ни с кем не говорил.
«Никогда не ссорься со своими близкими по мелочам. Мелочи – это все, помимо твоей чести. На деньги плюй. Не держись за них. Иначе, они накроют тебя с головой, и ты задохнешься. Особенно, никогда не ссорься из-за денег со своей семьей. Давай им всегда то, что они у тебя попросят. И помни, мой мальчик, самые опасные враги – это самые близкие к тебе люди. Запомни следующее, это тебе пригодится: гениальность не прощают. Особенно близкие по крови, особенно те, кто прожил рядом с тобой какой-то отрезок времени. Видя, что живущий рядом с тобой человек, превосходит их в чем-то, они начинают требовать себе компенсации. Микеле, посмотри мне в глаза и запомни на всю жизнь: гений, то есть ты», -- Лоренцо указательный палец направил на Микеланджело, --«не должен выкупать у бездарности право быть. Ищи такого человека, который будет искренне радоваться успеху твоего таланта, не прося за это никакой платы».
Микеланджело с любовью смотрел на Лоренцо своими глазами: большими, черными, блестящими.