Аркашкины рассказы. Тунгус-шаманка

Тунгуска-шаманка
Звоню родителям на Урал: хочу остаться на Байкале жить - ловлю килограммов по 100 омуля за одну ночь; добыл медведя и лося; мяса, рыбы ешь не хочу. Северный Байкал это сказка: чистый воздух (ближайший завод находится в 600 километрах от нас),  кристально чистая живая вода Байкала. Через несколько лет у меня отдыхали три профессора из Москвы и один американский ученый,  они сделали заключение, что вода Байкала реструктурированная и в четыре раза чище, чем в самом чистом озере США. Через день они заставляли меня отбегать на лодке до 10 километров от берега и специальным приспособлением проводили забор воды с глубины 30 метров,  там, по их заключению, была вода, которая по своему составу идеально подходит для человека. Если пить эту воду по 1,5-2 литра в день, можно за 20 дней поменять свое тело на клеточном уровне и избавиться от многих болезней. Так хочется, чтобы мои друзья, родственники приехали сюда и сами увидели это первозданное, заповедное чудо, где временами в тайге кажется, что здесь точно не ступала нога человека. Пусть брат Виктор бросает все,  берет моих жену и сына и срочно выезжает на Байкал.
     А в то время у меня дома все кипело шкворчало и булькало. Стаканчик с соседкой тетей Любой, женой Володи, делали кровяную колбасу, топили медвежий жир, варили двухведерную кастрюлю холодца. Опаленная губа, изрезанная на куски, дымилась на столе, а хвост сохатого, сваренный со шкурой, лежал на тарелке посередине стола, тем самым подчеркивая, что это центральное блюдо.
Вот, пробуй, – Стаканчик отрезал кусок хвоста. – Видишь, один жир. Если без шкуры варить, сразу бы растаял.
Я почти  не жую,  глотаю куски хвоста,  губы,  ложками ем уман-костный мозг лося. Да, это все намного вкуснее самых лучших блюд,  которые я ел в ресторане Свердловска. Стаканчик колдовал над прямой кишкой,  которую предварительно Люба вымыла в воде с уксусом,  чтобы устранить запах. Он перевязал ниткой конец кишки, засунул туда язык, куски сердца и почки, отварил два часа в подсоленной воде, и получилась такая метровая колбаса: язык отварной сам по себе очень вкусный,  а тут его еще окружал сочный слой жира прямой кишки.  Вкусно – это не то слово.
Года через два ко мне приезжали друзья,  и мы с ними добыли изюбра. Я научил их жарить печень: режешь кусками толщиной в один сантиметр и жаришь с одной стороны минуту и с другой стороны минуту,  солишь,  перчишь,  она получается мягкой и с кровью, при этом сохраняется гемоглобин. Друзья завозмущались,  но, видя, как мои тунгусы вообще едят ее сырой,  попробовали, и она им очень понравилась. Валера, что стрелял этого зверя и добыл его, с усмешкой смотрел, как я возился с прямой кишкой,  выдавливая из нее остатки уже переваренной пищи, мыл в уксусной воде, выворачивал, снова мыл,  полоскал,  засунул туда язык. Глядя на все это он заметил: “Прямая кишка это же жопа, и  язык в ней. Это блюдо, что называется, “язык в жопе”. И с его легкой руки к этому блюду так и прилипло это название.
Я тоже хотел приложить руки к этой мясной кулинарии, вспомнив, как охотники угощали меня вяленым мясом. Оно очень понравилось мне: ведь звери поедают уникальные травы альпийских лугов Байкала и пьют его чистую воду. Я нарезал длинными тонкими кусками полную кастрюлю мяса сохатого, замочив его в соленом растворе с перцем и пряностями. Через сутки повешу на солнце, оно подвялится, обдам дымком - вот и сухое вяленное мясо всегда под рукой и в походе перекусить, да и закусить, всегда будет чем.
После такого сытного ужина мы всю ночь с тунгусами прибивали шкуры на щиты. Скоблили нерпу,  добытую мной на камне, работали до седьмого пота над шкурой медведя,  чтоб положить ее в раствор для выделки.
Ну что, вот у нас и есть двое суток, пока шкуры сохнут, - можно сбегать проверить петли. -  Стаканчик напоминал об этом постоянно. - Медведь попадет в петлю,  проквасим и шкуру и мясо.
Отдохнув после тяжелой ночи,  в середине дня мы собрались на берегу Байкала. С юга нанесло туман и закрыло противоположный берег. Что будем делать?
Бежим через море. Ничего, туман должен подняться, а солнце, смотри, чтоб всегда тебе светило в правое ухо.
Летнее яркое солнце, пробиваясь через туман оранжевым шаром, жарило так,  что мы в тумане были словно в теплице.
Давай вперед. Полтора часа, и мы на том берегу.
Сорок пять минут в тумане. Впереди не видно ничего. Остановка – середина моря: Бурхана надо уважить. Брызгаем водкой, пуская по кругу кусок кровяной колбасы. Одежда на нас вся сырая, липнет к телу, влажность, наверное, под 100%. На душе тоскливо. Но - вперед, солнце светит в правое ухо, стекло лодки ловит мелкие влажные капли тумана, сбегающие вниз ручейками.
Наконец-то полоса тумана резко закончилась. Противоположный берег открылся во всей своей красе Томпинской губой и большими обрывами мыса Амачан,. Мои сомнения были напрасными: лодка шла правильным курсом. До мыса Амачан было километра три. Тунгус показал на “Томпу”: с берега машут.  Смотрим в бинокль. Да, кто-то машет - привязал на шест красную тряпку. Поворачиваем на “Томпу”. На берегу стоит брат по крови Витя Иванов, но я не узнаю очертания прибрежной полосы:  последний шторм,  который прихватил нас у села Байкальского,  намыл и возвел довольно большие насыпи из гальки и песка, зато на мысу слизал весь берег. Вот это сила!
Ты что мимо бежишь?
Да петля у нас на медведя стоит на Амачане.
А у нас час назад турист весь в крови вышел из леса. По тропе вдоль берега шел, на медведицу  наткнулся с двумя медвежатами:  нерпу дохлую штормом выкинуло,  медведица ее ела. Сначала, говорит, отскочила на Бугор, а потом на него бросилась, ударила лапой чуть ниже паха, ногу порвала, руку сломала,  ключицу, похоже, и ребра тоже. Говорит, очнулся весь в крови,  кое-как поднялся, с палкой километра два брел. Санитарный вертолет по рации вызвали, ждем. Вам машу, думал, может, в лодке врач, хоть первую помощь нормально окажет.
Послышался гул вертолета. Вот он уже завис над нами и медленно опустился на посадочную площадку. Из него выскочили два человека в белых халатах с носилками, скоро они уже заносили раненного туриста в вертолет. Мы подошли ближе.
Сделай ему обезболивающий,  у него болевой шок. - Врачи работали споро:  один перевязывал рану,  другой ставил укол. Турист очнулся:
Доктор, я буду жить?
Будешь.
Если я выживу и вернусь весь раненный в Москву, буду там героем. Я всем буду рассказывать, как схватился на Байкале с медведем и чудом остался жив, - размечтался он.
Да, каждому свое. Мы  переглянулись.
- Хорошо хоть медведица по следу не пошла, по крови, наверное, медвежат уводила, – заметил Тунгус.
Вертолет унес раненного туриста. Мы засобирались, я передал братану бутылку спирта.
Петли проверим и забежим. Ночевать будем у вас, - пообещал я.
Медленно подымаемся в гору в том месте, где мы тащили мешок с протухшим жиром. Выходим на тропу. Есть! Сидит! Тунгус схватил меня за руку: “Ружье!” Ружье наготове, пуля, картечь. Тихо подходим. Медведь лежит под деревом.  Готов: уши стоят - задавился. Тунгус ругает Стаканчика, почему узел не завязал,  чтоб петля до конца не затягивалась, живой бы медведь был, не задавился бы. Вокруг дерева все изрыто,  сам ствол был искусан - обгрыз его медведь, подрал когтями, боролся за свою жизнь. В нескольких местах десятимиллиметровый  тросик был уже почти перекручен. Еще немного, и он бы лопнул – вот это сила. Тунгусы, снимая петлю, что-то повеселели.
Смотри, еще не закоченел, обдирать хорошо будет.
Стаканчик, ты снимай шкуру, а мы с Володей пойдем проверим остальные.
Следующая петля была пустая.
Давай снимай, - сказал Тунгус.
Зачем?
Да вдруг туристы пойдут по тропе, а медведь притаился в яме, которую выроет под деревом, внезапно кинется на людей и порвет их.
И следующая петля на тропе была пуста. Видать, наш ревел, метался в петле и  распугал остальных. В стороне, в шалашике, петля тоже была пуста. К моей радости: мне не нравилась охота на медведя петлей.
Тунгус помогал обдирать медведя. Вырезал желчь, срезал со шкуры сорочье мясо и жир. Я не мог себя пересилить, чтобы хоть как-то помогать им. Если честно, то я думал,  что медведь будет в петле живой, и мы будем стрелять его, и сейчас чувствовал какую-то неудовлетворенность от охоты.
Зря мы за море побежали. За этим, что ли? Может, я пройдусь по тропе с ружьем?
Тунгус встрепенулся:
А что, давай я тебя на озеро Повело отведу,  тут где-то километра полтора. Там изюбр, сохатый каждую ночь ходит, в озеро от гнуса лезет, всю ночь в воде стоит - ты его там  скараулишь. А мы мясо затопим, сети поставим, а я завтра за  тобой утром опять прибегу.
Это мне нравится. И вот уже мы с Тунгусом идем по тропе, он рассказывает мне, где нужно калтус посмотреть: “Здесь переход зверовый,  можно покараулить”.
Подходим к озеру. Старое, обросшее мхом зимовье. Тут тунгуска-шаманка жила,  давно умерла. Охотники его обходят. Дверь приоткрыта: старые нары из листвяничных жердей,  разваленная печка из камней без трубы.
Пошли, место покажу,где сидьба, а то мне еще надо вернуться,  Стаканчику помочь с медведем разобраться.
Старая сидьба, видно, что давно тут не сидели: везде проросла трава.
Вон, видишь, конец озера. Там зверовая тропа, оттуда зверь должен прийти, - учил меня Тунгус. - Не торопись, я часов в пять утра прибегу, все вместе сделаем. Если сильно темно, не стреляй, дождись, когда светать будет. Выстрел делай только прицельный. Ну, давай,  удачи! Утром жди.
Я сел, подложив под себя понягу, и стал слушать лес. Где-то далеко дятел выбивал трель,  запуская по лесу свои автоматные очереди. Метрах в ста по озеру покрякивали утки,  хлопая крыльями по воде. То там, то здесь слышались удары щучьего хвоста. Тунгус говорил, тут много щуки и язя на нерест заходит.
Недалеко от меня на дереве возилась белка - у нее свои заботы, некогда рассматривать меня, и я, прислонившись к пню, ушел в страну сновидений.
По тропе медленно подходит ко мне женщина в длинном темном платье,  расшитом бисером, полосками соболиного меха,  хвосты белки свисают с плеч к низу ее красивого платья, сложный орнамент из белого меха горностая украшает наряд.
Охотник, ты пришел добыть моего красавца-изюбра? Ты отдыхай, я помогу тебе, но ты останешься здесь.
Что? Это уже не сон! Я пытаюсь открыть глаза, но не могу. Руки и ноги мои отяжелели, не могу пошевелиться, кто-то держит меня. Наконец с большим усилием я просыпаюсь: никого нет, но не покидает ощущение, что кто-то тут рядом находится со мной. Руки и ноги налиты тяжестью. Приснится же такая хрень!
Начинает темнеть. Сон улетучился,  как не бывало, я с опаской оглядываюсь по сторонам. Налетел сильный порыв ветра. Он завыл верхушками могучих кедровых исполинов. Что-то гудело, похожее на вой, плач ребенка и недовольный человеческий голос одновременно. Это темные силы. Шаманка-тунгуска? Эти черные мысли отдавались во мне слабостью изнутри. Деревья, прибитые ветром к берегу озера, скрипели и колотились друг о друга. Бурхан, защити меня. Господи, спаси и сохрани. В голове моей вмиг произошла переоценка незыблемых устоев “человек – царь природы” и “ему подвластно все”. Хрен с маслом! Ты самая уязвимая частичка природы, притом самая слабая. Что ты знаешь о ведьмах,  Бурхане,  шаманке? Ведь ты уверен, что их нет. Стоп,  не сходи с ума. Стреляй в воздух. Нет, нельзя  в тайге просто так стрелять,  тебя же учили.  Костер,  костер надо жечь. Нет,  тайга – пожар, ты же лесник. Скорее на тропу,  там огонь запалить. Чья-то рука нежно провела по моей спине. Что, испугался? Резко оглядываюсь - небольшое облачко серым вихрем отлетело в сторону. Все,  конец. Костер на тропе. Быстро,  сгреб старые сосновые иголки и мелкий хворост, торопливо чиркаю спичками, ломая их. Огонь занялся,  раздвинув темноту. Я бросал ветки, сучки, и костер, набирая силу,  осветил все вокруг. Вдруг резкий щелчок разметал мой костер на десятки мелких огоньков,  все равно что патроны, на тропе. Нет, это шаманка! Мне же говорил Тунгус, костер на тропе нельзя разводить. Хватаю ружье на ощупь,  бегу по тропе, зимовье – вот оно, зимовье. Быстрей туда, внутрь, закрыться,  затопить печку. Нащупал на двери старую скобу, с трудом закрываю дверь,  чиркаю спичкой:  вот большой гвоздь с веревкой, наматываю несколько раз на скобу,  на гвоздь… Все, крепко,  снаружи не открыть. Метнулся к печке - дров нет.
Наружу не пойду: страшно. Присел на старый листвяничный лежак, ружье в руках,  предохранитель снят. Начинаю понемногу успокаиваться. Ветер треплет целлофан,  которым затянуто маленькое окошко,  как будто кто-то стучится в него. Шаги вокруг зимовья,  явно слышны шаги. Кто, кто там? Вдруг резкий рывок с силой распахнул дверь зимовья,  которая чуть не слетела с петель. Это Тунгуска, это ее зимовье. К Байкалу быстрей,  к Байкалу,  там мое спасение. Жуткий страх придал мне ускорение. Сломя голову я кинулся по тропе к Байкалу, теряя ее, запинаясь о корни деревьев, старые пни, на всем бегу налетая на бурелом поваленных деревьев,  царапая лицо и разбивая в кровь руки. Сердце уже давно выскочило из груди и билось где-то под кадыком. Ружье, ружье бы не потерять,  ударила мысль в голову, а может, это дерево очередной раз ударило мне в лоб. Вот он, берег Байкала. Скользкий камень помог мне упасть на галечник со всего маху, рядом брякает ружье. Берег! Я спасен, я живой.  Подняться не могу,  силы оставили меня. В голове одно: “Ну что, царь природы?  Нет, ты просто маленькая трусливая частица этой природы, и любой скользкий камень может уложить тебя в инвалидную коляску, а медведь, наткнись ты на него, просто бы сожрал тебя, и не было бы тебе ни могилы с крестом или красной звездой, лишь большая липкая куча с не переваренными пуговицами на тропе напоминала бы некоторое время о тебе”. За ухом на шее что-то сильно зудело, нащупал рукой: клещ. И ты тоже, ничтожный кровосос,  хочешь лишить меня жизни? Хватит, я уже понял, что я маленькая слабая частица природы и не могу жить без цивилизации,  я хочу в город. Шаманка-тунгуска… Бурхан, скажи, что же это было. Может, это плод моего воображения? Да нет, все было реально, и легенды, духи, шаманка-тунгуска, Бурхан – все это есть на самом деле. Поднимаюсь, руки и ноги дрожат. Недалеко вижу остатки тлеющего огня.  Под обрывом на лапнике спят мои друзья,  вот это настоящие дети природы. Бужу.
Ты что такой загнанный и исцарапанный? - Я молчу.
Пьем чай, собираемся, и домой, в село Байкальское. Сереет, скоро будет светать. Стаскиваем лодку, подымаем мешки с медвежьим мясом,  с трудом вытаскиваем мешок со шкурой, куда наложены камни, чтоб затонула. Находим наплав от сетей. Рыбы много: крупный серый хариус,  леночки, небольшие сижки.
Рыба по ячее, - говорит Тунгус. А ячея сорок миллиметров. Но меня это не радует. Взревел мотор, лодка уносит нас от этого страшного берега.
Светает. Середина Байкала. Стоим. Я достаю бутылку спирта.
Да ты же сказал,  что водка кончилась еще вчера.
Братану кровному берег, Витьке в “Томпу”. – Разливаю на троих,  брызгаем Бурхану. Пью грамм сто пятьдесят чистого спирта, не чувствую его крепости. Ну, Бурхан, пропусти нас домой.
Бежим по морю. Вода в Байкале - как в ложке. На востоке выглянуло из-за гор солнце, и вместе со спиртом уносятся мои страхи. А может, ничего и не было? Спасибо тебе, Байкал, ты дал мне понять, что я твоя маленькая и самая уязвимая частица.