Бытие

Звонок у окрашенной половой краской двери, издал короткий печальный клёкот, после чего в холодной сырой парадной воцарилась гулкая тишина. Я уже привык к неуютной пустоте этого тесного города, свернувшегося вокруг стылой реки, но всё-таки хотелось скорее попасть в обжитое помещение, покуда скрипучие сквозняки, пропитанные запахами грязи и мочи, не выдули из души всё человеческое тепло.
После долгого ритуального лязга железных замков, нас встретил на пороге отец Александр в свитере, домашних трениках и сносившихся тапках. Я привык считать его  старше каждого из нас и слегка робел, прежде всего потому, что по возрасту ему было уже двадцать шесть, а ещё он заканчивал семинарию в тот год, когда мы только поступили, уже был женат, в сане и имел свой приход.
Мы вошли в просторную полутёмную прихожую, пахнущую чужим старым жильём, и заваленную всяким хламом.
- Так, ребята, мы же договорились, что собираемся… чисто мужской компанией! – встревоженно повысил голос наш хозяин.
- Да не менжуйся ты, Сань! – пожимая ему руку, панибратски заступился Макс. – Это свои девчонки, всё будет нормально.
- Во-первых, отец Александр, - ответит тот, убирая  со своего плеча ладонь Макса, - а во-вторых – можно было и предупредить.
Я так и не понял, что его смутило: страх, что тут устроят оргию, или опасение, что поползут сплетни.   С другой стороны мы не могли их не взять, ведь им тоже тоскливо вечно торчать в бурсацких  казематах. В город они выходят только в собор или капеллу, а с кавалерами-хохлами, прогуляться можно лишь по парку, да по торговому центру, причем эта сомнительная привилегия налагает массу обязательств и лишает девушку всяких прав в глазах мужского населения духовных школ. А девчонки тоже люди, и им жуть как хочется отдохнуть от казённой обстановки бурсы в весёлой непринуждённой компании .
Если по-честному, то Макс нас сюда привёл, и это был полностью его «косяк». Но в компании он был человеком новым, чего ждать от него совершенно не понятно, а отца Александра мы вообще видели только в семинарских коридорах, поэтому, чувствуя конфуз, все встали в прихожей, растерянно ожидая развязки и готовые уйти восвояси. 
- Да проходите вы, не стойте. Что, прогонять теперь вас? – добродушно улыбнулся хозяин квартиры, преодолев невольный всплеск возмущения.
Тревожная неопределённость сменилась шумной суетой. Ребята поставили на пол пакеты с едой, и принялись стягивать с себя пальто, куртки и обувь. По хлипким скрипучим половицам довоенной кладки паркета я преодолел длинный  коридор, и вошёл в просторную высокую комнату весьма старомодного вида. В свисающей с середины потолка пыльной древней люстре горели слабые желтоватые лампочки, посеревший тюль на окнах, ни как не защищал ни от серого уличного света, ни от леденящих струй выхлопных газов, именуемых в этом городе воздухом. В одном углу комнаты красовался телевизор, к счастью выключенный , в другой висела большая икона, перед которой стоял аналой . Из мебели были ещё книжные полки, громоздкий шкаф, письменный стол с высоким стулом, диван, а посередине комнаты, накрытый скромненькой скатертью, стол для гостей.
Пока вошедшие девушки, смущённо поправляли свои скромные длинные платья, ребята доставали из пакетов нехитрую студенческую снедь: хлеб, сыр, варёную колбасу, шпроты, солёные огурцы и короля студенческих застолий – портвешок, с гордой этикеткой Кагор .
К моему счастью, на полу лежал какой-то потёртый ковёр, ведь после того, как инспектор пригрозил исключением из семинарии, если я и дальше буду продолжать злостно ходить без носок, мне пришлось надеть это мерзкое удушающее бельишко, от чего ноги теперь постоянно мёрзли. Тапок мне не досталось, да и были они настолько заношены, что один только их засаленный вид вызывал брезгливое чувство. В виду всех этих причин, походы по тёмному липкому кафелю в ванну, туалет или на кухню, превращались в процедуру сродни закаливанию, а ковёр в комнате пришёлся очень даже кстати.
После знакомств с квартирой и её хозяином, все занялись своими делами: мы с Костей, по привычке, прильнули к книжным полкам, девчонкам, благо их было всего двое, поручили нарезать закуски, ребята собирали по квартире стулья, а отец Александр хлопотал с посудой. Теперь, в процессе близкого общения выяснилось, что выглядит он моложе своих лет даже когда в рясе, а сейчас, с короткой причёской, куцей бородой и высоким голосом он вообще ни чем не выделялся из компании, так что приходилось делать над собой усилие, чтобы в разговоре не сделаться излишне фамильярным. Полагаю, что приехал он на сессию не столько из любви к учёбе, сколько ради того, чтобы вырваться из приходской рутины, и окунуться в атмосферу вольной столичной студенческой жизни. Потому был несказанно рад оказаться в непринуждённой атмосфере компании доброжелательных единомышленников.
Рассевшись и наспех прочитав молитву, мы сделали по глотку вина из разномастных кружек, и навалились на бутерброды, успевая наперебой о чём-то говорить. Основной темой дискуссии была колбаса, а именно – можно ли вкушать ея постным днём или нет? Сторонники либерального богословия пытались уличить ортодоксов в фарисействе с целью завладеть колбасой полностью, а те, спасаясь от нападок цитатами из типикона и святоотеческой литературы, отвоёвывали своё право на скоромную снедь. Степанов, который на то время не был ещё монахом, утверждал, что варёная колбаса местного производства продукт сугубо постный, ибо «мяса не содержит, и умерщвляет плоть».  Отец Александр примирительно постановил, что, исходя из качества питания в бурсацкой столовой, колбасу кушать можно и должно, в виду заботы о своём здоровье, которое есть дар Божий .
Затем попытались прояснить позицию по поводу вина, так как с одной стороны оно «веселит сердце человека», а с другой «в нём есть блуд». Всё это галдение сопровождалось цитатами из духовной литературы, философскими спекуляциями, в духе софистики и весёлым смехом.
Мы, вечно голодные студенты, не отягощённые ещё собственной важностью и авторитетом, всегда легко находили оправдание любому поводу пожать и выпить, а вот люди со стороны смотрели на весь этот священный балаган с удивлением. Со стороны, это какая-то родственница отца Александра, которая тоже оказалась у него в гостях, и Славик. Родственнице было лет тридцать, поначалу она бойко щебетала, создавая назойливый звон и суету, но по ходу беседы поскучнела, видя, что её женская трескотня не производит впечатления, да так и осталась до конца немым слушателем. Славик, как и Макс, был отцу Александру почти родственником, то есть их папаши давно и крепко дружили, и, хотя сам Славик ещё учился в школе, он вполне был допущен в компанию. И вот, слушая наши богословские сентенции, терминологические изыски и прочее словесное «отцеживание комаров», Славик неожиданно спросил:
- А зачем вообще нужен этот пост? Если бы я был Богом, то разрешил бы кушать всё, что съедобно.
Мы замолкли, обдумывая простую логику вопроса.
- Вообще-то Бог ни чего есть не запрещает, - ответил Коля, который до сих пор почти не участвовал в беседе, - «кто в духе», тому поститься не обязательно, - это церковная традиция.
- А зачем она нужна?
- Ну, ради благочестия.
- А что это?
Коля на секунду задумался и тут же, с видом знатока, торопливо выступил юный Костя:
- Вообще-то православный пост, это позднее изобретение, а русский церковный устав, к тому же, отличается своей строгостью, и, на мой взгляд, чрезмерной. Антоний Сурожский  на эту тему говорит…
- Костя! Ну, ты достал своими цитатами! – взорвался Дима, притворно выйдя из себя, – ты сам-то пост соблюдаешь?
- Ну да, по мере сил. Но хочу сказать, что это не главное…
- А что главное? – не выдержал, воспитанный в консервативных традициях, Мариан.
- Как сказал то же Сурожский… да-да, Дима, я продолжу с того же места, где ты меня перебил.
- Костя, я тебя сейчас побью. Ты ещё Де Шардена вспомни, или Бердяева.
- А что, и вспомню! Дима, то, что ты безграмотный, ещё не значит…
Но тут, бородатый лысеющий Дима привстал, и начал пихать сидящего рядом с ним тощего Костю кулаком в бок, приговаривая:
- Я же сказал, говори то, что думаешь сам!
- Дурак, - закричал возмущённый Костя, тщетно пытаясь защищаться, - я сейчас тебя сам замочу!
- Так, щас я вам обоим дюлей вставлю! – веско пригрозил мускулистый Мариан.
– Дима, отстань от него. Костя, что ты сам думаешь?
- То же, что сказал Владыка Антоний.
- А именно?
- Что в посту главное не то, что входит в уста, а то, что исходит из сердца. То есть благочестие… – заключил Костя назидательным тоном, поучающе воздев перст. За что тут же получил тычок в бок со стороны Димы.
- Так, что же такое «благочестие», вас же об этом спросили? – вспомнил я вопрос Славы.
- Ну, я так сразу не отвечу…
- Что, не успел об этом «прочитать»? – ядовито заметил Дима, – завтра в библиотеку побежишь?
- А может и побегу, тебе-то что? И вообще, хватит меня трогать! Сидит тут, раскомандывался. Убери руки…
Отец Александр вышел, во время этого полуспора, из-за стола, подошёл к стереосистеме и поставил лёгкий джаз. Обстановка слегка разрядилась, возня ребят стала не интересной и внимание к конфликту исчезло сама собой. Вернувшись к столу, он сказал:
- Благочестие, это такое поведение, при котором человек избегает совершать грехи, а стремится творить добрые дела. Пост, это воздержание, которое должно этому способствовать.
- А как кусок мяса поможет мне не грешить? – угрюмо спросил Коля, далёкий от традиций. – Я наоборот, когда голодный, тогда злой, а когда сытый, то настроение хорошее и я добрый.
- А для тебя злость и грех, это одно и то же? – спросил Мариан.
- Да.
- И для меня тоже, – отозвался Славик, – мне бабушка всегда говорила, что злиться грех.
- Интересно, - продолжил Мариан, - а что ещё грех?
- Ну, людей обижать, не помогать, обманывать.
- Тогда наш Тельпис , это просто Сатана во плоти! – сказал я.
- Да он чмо, - поддержал Дима, - и козёл! Почему он вообще ещё священник? Он же злодей первосортный.
- О ком это вы? – подала голос гостья отца Александра.
- Тельпис – отец инспектор в академии. Студентов чморит, прессует, стучать заставляет – в общем, сволочь редкостная… – пояснил я.
- Ага, «тропари» каждую неделю вывешивают, и даже не спросят, прав ты или виноват. А потом выгоняют ни за что! – мрачно подхватил Коля.
- Тропарь, это такая молитва в церкви, но у нас так называют вывешенные в коридоре списки студентов, которым снизили оценки за поведение, с описанием их «прегрешений». Если снизят до тройки, то автоматически исключают. Коляну тут вбахали тропарь, не просто несправедливо, а вообще ни за что.
- Я, когда маленьким был, тоже думал, что грех, это маму не слушать и злиться, – сказал Мариан, поднимая кружку с вином для тоста, – а теперь думаю, что грех это быть козлом и чмошником.
- Поясни? – подзадорил его я, поднимая стакан.
- Грех - это на своих стучать, сильным жопу лизать, слабых обижать и позволять, чтобы тебя унижали.
- Аминь! – отозвались ребята и дружно выпили.
 - Хорошо ты сказал Мариан, - заговорил отец Александр, когда наступила пауза, - но, по-моему, грех начинается с бездуховности.
- А что такое духовность? – спросил я.
- Думаю, это способность слышать свою совесть, или обращаться к своей душе.
- Сократ соотносил духовные качества человека, с волей и нравственностью , – ввернул Костя. – Да убери ты свои руки! Маньяк…
- Интересно, ведь у солдат на фронте, или у воров в законе, тоже должна быть духовность?
- Наверное, нет… – предположил отец Александр.
- А по-моему есть, – сказал Костя, – у них есть воля, и понятия о справедливости, и сила духа огромная.
- Ну да, но это не та духовность.
- А как тогда?
- По-моему, духовность нужно отличать от святости, – предположил я, – дух может быть сильным, но развиваться в сторону Бога, или не в сторону Бога. Колдуны ведь тоже обладают духовной силой .
- Нет, ребята, - продолжил  отец Александр, – святость это результат святой жизни и констатируется посмертно, комиссией по канонизации, на основании фактов, подтверждающих, что человек попал в рай. При жизни человек может быть духовным, просветлённым, вести святую жизнь, но факт святости обнаруживается посмертно.
- Тогда непонятно, что такое грех? – спросил я.
- У человека есть внутренний нравственный закон, и вот духовность, это способность его слушать, – сказал отец Александр. – Тогда он может услышать голос совести, может врагов прощать, о ближних заботиться, ответственность свою перед обществом ощущает. А если нет этого, то человек может и не злиться, а всё равно вред причиняет и себе и другим.
- Тогда получается, что если человек родился в семье уголовников, или даже язычников-людоедов, и имеет то, что мы назвали духовностью, то теоретически он может стать святым, ведь по-своему он делает добро и живёт по совести, как он это понимает.
- Нет! – сказал отец Александр.
- Да! – одновременно с ним сказал Костя, и все взгляды обратились на него.
- Шмеман писал… да убери свои руки! Юля, давай поменяемся местами, этот придурок уже достал меня.
- Я сказал, - отозвался Дима, - говори от себя. Тоже мне «мальчик с философской шишкой», библиотека ходячая. Пока у тебя своих мыслей не появится, я от тебя не отстану.
Костя пересел и продолжил:
- В общем, некоторые богословы считают, что потенциально спасение возможно для всех, если человек стремится к благу всеми доступными ему средствами. Мень говорил, даже, о христианах до Христа .
- Костя!
- Что, ты уже к Меню придираешься? А как же слова Христа: «Веруйте в Бога и в Ме;ня веруйте»? Дима, ты не прав!
Все захохотали на такую Костину находчивость и напор.
- Александр Мень, был известным писателем-богословом. Его фанаты используют иногда цитату Христа: - «Веруйте в Бога и в меня веруйте», типа он говорит об Александре Мене.
- Вообще-то это не Мень сказал, а Амвросий Медиоланский. И ты опять цитируешь.
- Мень тоже об этом говорил. Но если уж так, то первым, Димочка, эту мысль выдвинул Климент Александрийский.
- Всё, Костя, больше в мою комнату не ходи, и кипятильник не проси!
- Что? Это мой кипятильник! Дима, что за дела? Сам взял у меня кипятильник, и теперь не отдаёт . Сегодня же вечером чтобы отдал!
- Так, отцы, кончай базарить! Надоели со своими спорами... – повысил голос Коля, которого, похоже, постоянная возня Кости и Димы начинала раздражать.
 - А я думаю, - по-детски честно сказала Юля, - что святыми становятся добрые люди, которые много молятся.
- Молодец Юля! – поддержал Мариан. – Честно и от души. И не поспоришь.
- Это как книжники и фарисеи, которые много молились и соблюдали заповеди? – пробормотал я.
- Или как «разбойник благоразумный», который первым попал в рай, хотя всю жизнь убивал и грабил ? – добавил соли Костя.
- Я не знаю, - просто ответила Юля, - думаю, Господь сам отберёт.
Отец Александр поменял диск, и зазвучал григорианский хорал. Я откупорил ещё бутылку. Было спокойно, уютно и хорошо. Хотелось немного помолчать, Юля как-то всё сгладила своей простотой и доброжелательностью, серый свет за окном порозовел, открывая ту щель между мирами, куда душа погружается как в колыбель, от чего бытие становится таким тонким, нежным и мягким.
- Ребята, а может пельменей? – вдруг предложил отец Александр.
Все переглянулись. Народу было многовато на один холодильник.
- Да вы не стесняйтесь. Я знаю, как вас там кормят, к тому же на ужин не попадёте сегодня. А у меня запасов на целый месяц. Давайте-давайте, я угощаю.
Преодолевая смущение, мы согласились, повинуясь духовным принципам смирения и послушания, а также, отчасти, вечному студенческому голоду и осознанию того, что до завтра покушать не удастся.
Отец Александр, вместе со своей гостьей, пошли на кухню, с ними вызвался, всегда готовый помочь, Костя. Я встал, чтобы размять затекшие ноги, подошёл к высокому окну, и, глядя на мрачный серый двор-колодец, сделал глубокий глоток вина, желая, так сказать, насладиться моментом. Мерзкое сладкое пойло словно застряло в горле, и тут я догадался,  что же мне так мешало весь вечер. Понятно, почему находчивые пролетарии пьют эту дрянь «винтом» - растягивать такое удовольствие уже после второго глотка становится совсем противно . Зато наш Кагор, в отличие от зарубежных напитков, обладает рядом уникальных свойств, совмещая в себе алкоголь, сахарный сироп и психотропный наркотик нервнопаралитического действия.
Рассуждая таким образом, я отправился в кухню, чтобы поставить на огонь большой закопчённый чайник – хотелось запить сладкий металлический вкус во рту и как-то привести в порядок тупеющий от бормотухи  мозг. Когда же, через пару минут ожидания у плиты, ноги стали примерзать к тёмному дореволюционному кафелю кухни, я попросил присмотреть за чайником, вернулся в комнату и, сев верхом на стул и запихав под себя застывшие ноги, попытался вникнуть в то, о чём говорит Мариан:
- Вот у нас на западной Украине униаты хотят отнять наши православные храмы. А я знаю, что среди униатов есть добрые и верующие люди. Их священники на это благословляют, и, они верят, что поступают правильно. И мы тоже верим, что правы, храмы отдавать не собираемся, возникают конфликты, обиды, люди озлобляются, начинают мстить, ненавидеть друг друга. И как теперь понять, что есть правильно, а где грех?
- Какие же униаты добрые, если наши храмы отнимают?
- Они верят, что это справедливо. Считают себя мучениками за веру. Говорят, что восстанавливают свою исконную веру, историческую справедливость и поступают по совести .
- Во-во, - подхватил я, - в армии тоже кавказцы и азиаты искренне верили, что русских надо чморить. И как быть добрым? – позволить, чтобы тебя и твоих друзей эти чурки каждый день лупцевали, или разозлиться и самим их прессовать ?
- Ну, в Евангелии написано, что нужно подставить другую щёку, – меланхолично сказала единственная оставшаяся на тот момент в комнате барышня – Катя.
- Так в армии бьют не по щекам, а по яйцам!
Все заржали.
- Мы дрались, и тогда они нас уважали, – сказал Мариан. – Там эта заповедь не работает. Если за себя не драться, то забьют как мамонта.
- Ну вот, героически погибнешь за веру и в рай, как мученик… – наивно предположила Катя.
- Ну да! Ни куда ты не погибнешь. Тебе Катя лучше не знать, что делают  с теми, кто не может за себя постоять… вот смотри – Тельпис нас чморит , и что? Те, кого он сломал святыми стали? Как ты скажешь?
- Нет, просто тупо забитыми. Или некоторые - подлыми. Или затаились и пакости другим делают, и тому же Тельпису стучат от страха.
- Да, этот гад много поколений студентов душил, как Шариков котов, и ни что с ним не происходит! – завёлся я. – Хоть бы кто его утопил в Монастырке , что ли.
- Ребята, вы снова на отца инспектора набросились? – в дверях стоял отец Александр со вскипевшим чайником в руках. – Да не такой уж он и злодей. Когда мы учились, то его тоже недолюбливали, но он просто держит дисциплину. В других же общагах – Содом и Гоморра , какие же после этого из вас священники будут, если вас к морали не приучать? Вон при отце Вениамине  повеяло либерализмом, и что? Уроки пропускали, со служб сбегали, на молитву не ходили, в общаге пить и курить начали. Тельпис хоть и жестковат, но делает всё правильно.
Спорить с этим было трудно. Я имел, конечно, собственную теорию свободного посещения, с систематическим исключением немотивированных студентов, но сам понимал, что исходя из наших реалий, она утопична. Поэтому возражать не стал, а занялся заваркой, и скоро поправлял свою, раскисшую было, душу, крепким, ароматным чёрным байховым.
- Знаете анекдот, про то, как Сатана искушал семинаристов?
- «Они сдали, я не сдал» ?
- Ну, да.
- А что значит - искушал? – вдруг подал голос Славик.
- О-о дружок, тебя, похоже, повело… давай-ка чайку крепенького. Ребята, Славику не наливайте больше.
Я перелил остатки вина из его ажурной фаянсовой кружки в чей-то стакан, и наполнил её крепким чаем.
- Искушение, это соблазн, попытка совратить с пути истинного.
- А зачем Сатана хотел искушать семинаристов? – не унимался Славик.
- Про то и анекдот, что мы сами искушённые.
- Я не понял… – настаивал он.
- Ты куда столько сахару сыпешь? Давай размешивай и хлебай. Видимо сегодня ни кто тебе этого не объяснит. Может в следующий раз. Хорошо?
Пока обмякший Славик нацеливался на заглатывание чая, в дверях появились наши барышни, с тарелками и большой, дымящейся паром кастрюлей.
Не то, чтобы пельмени были вкусными, но пришлись очень кстати, и минут на пять все абсолютно затихли. Горячая закуска придала мне сил и оптимизма, захотелось снова поймать ускользающую нить разговора и пойти дальше к пониманию чего-то важного, что манило впереди. Но тут заговорил Коля.
- Мы тут о добре и зле говорили. Так вот: по-моему, добро, это когда человек ведёт себя по-человечески. Я когда-то в Баку жил, там эти хачики совсем дикие – тупые, жестокие и наглые. Я думаю, что от тупости и отсутствия элементарной культуры зло и начинается.
- Сон разума рождает чудовищ! – добавил Дима.
- Ну, дикари дикарям рознь, – с умным видом выступил Костя. – Мы привыкли к цивилизованному подходу, а он, на самом деле, сформировался совсем недавно, и, кстати, под влиянием христианства и гуманизма эпохи Возрождения. А вот в плане культуры, мы много потеряли.
- Это как? – искренне удивился я. В глубине души, хотелось согласиться с интеллигентным Колей, но что-то меня смущало в его упрощённой логике. А вот слова Кости, вызывали явное непонимание.
- В юности, я читал книжку…
- Костя, ты хотел сказать в детстве?
- Нет, Дима, я хотел сказать в юности.
- А сейчас у тебя какой возраст?
- Зрелость.
Все дружно захохотали.
- Костя, шестнадцать лет это юность, а до этого детство.
- Между прочим, мне больше шестнадцати. Ну ладно. Так вот, когда я учился в школе, то прочитал книжку «Дикари живет на западе», Эрика Люнд… Люксвин…, в общем, не важно, потом вспомню... Так вот, он описывает свою жизнь с аборигенам Полинезии, и приходит к выводу, что они культурней европейцев, так как уважают себя, уважают других людей, уважают природу и понимают те процессы, которые в ней происходят. А мы просто цивилизованные дикари, и, хотя с виду такие «приличные», но совершаем массу жестоких бессмысленных поступков, от которых и сами страдаем, и всё вокруг нас гибнет .
- Интересно, - задумался я, - мене всегда казалось, что святость, достигается за счёт духовности, а духовность это результат воспитания и культурного развития.
- Ну, про дикарей я согласен, – ввернул Коля. – Вон, например, наши ребята хохлы. Извини, Мариан, я тебя в виду не имею, ты свой парень, но вот твои земляки – это ужас какой-то! Ты говоришь, что церкви отнимают? – Так они вообще дикие! Хотя, вроде, такие верующие, набожные, и образованные, знают много, и вести себя умеют, и одеваются солидно, и поют красиво и с душой, а такие наглые, совершенно по-хамски себя ведут.
- А чі москалы не нахабні? – парировал недовольно Мариан.
- Я не из Москвы, я из Новомосковска, это другой город.
-   Да знаю я, звідки ти. Але що це за наїзд - рас з України, значить дикун?
- Мариан, успокойся. Коля, ты не прав. Украинцы разные бывают, как и русские. Дело не в национальности, и не в культуре, а в людях. Мы все знаем, что с нами учатся хохлы, с которыми лучше не связываться, но и русские есть ничуть не лучше. Правда же? Давайте без национальных предрассудков и стереотипов, а то получится как у нас в Эстонии: грузин эстонцев в Сибирь к тунгусам ссылал, а виноваты русские оказались .
- Да, - подтвердил Костя, - культура, это всего лишь традиции народа, а вот культурность, это результат личного развития, и спасение, отчасти, зависит и от этого.
- Напрашивается вывод, - неожиданно резюмировал Степанов, - что понятия плохого и хорошего в разных культурных традициях отличаются, но люди, ведущие духовную жизнь, приобретают общечеловеческие качества. А если, при этом, появляется религиозный мистический опыт, то в результате богопознания, человек может прийти к святой жизни в Боге и ко спасению души .
- Аминь! – заключил отец Александр. – Отцы, братья и сестры, а не выкурить ли нам сигару?
Курящих среди нас не было, но из любопытства и ради уважения к хозяину, все, кроме барышень и Стаса, согласились попробовать. Процесс подготовки и раскуривания казался чем-то похож на чайную церемонию, или раскуривание трубки индейцами. Через несколько минут дымящаяся сигара пошла по кругу .
Едкий дым обжёг горло и замутил мне сознание, Костя закашлялся, в комнате стало явственно темнее, а сама сигара скоро кончилась. Ни какого особого эффекта от «трубки мира», кроме тумана в башке, я не уловил. Сигара была настоящая, дорогая, и наверняка чем-то ценная для любителей и знатоков, поэтому стыдясь признаться, что ни чего особого в этом шикарном угощении не обнаружил, я многозначительно молчал. Остальные тоже молчали, и только девушки морщились от горького, вонючего дыма и просились на воздух.
Вся эта возня с курением заняла минут десять, после чего люди в комнате зашевелились, разбрелись по туалетам и ванным, начали проветривать помещение, тереть уши, и пошли ставить чайник, так как вино закончилось, а вкус дыма во рту хотелось чем-то смыть. В общем, на компанию легла дымовая завеса, сделавшее активное общение временно недоступным.
Но скоро морок стал рассеиваться, холодный сырой воздух из раскрытого окна и горячий крепкий чай послужили хорошим лекарством для нашей угасающей беседы. Постепенно все снова собрались вокруг стола, под тусклый свет старомодной кривоватой люстры. Первой заговорила Юля:
- Я думаю, что плохих людей вообще не бывает, и все спасутся. Во всяком случае, все православные. Ведь за нас святые молятся, и монахи в монастырях .
- А католики? – поинтересовался Дима.
- Не знаю, тоже, наверное. Они же христиане.
- А если не крещённые?
- Наверное, нет. За них же ни кто не молится. Ну, может только если очень хорошие люди.
- А Сталин? Он же семинаристом был, значит, крещёный, и когда он умер, то за него во всех церквях молились.
- Нет, такие как Сталин, Гитлер или Иуда через мытарства не пройдут, у них грехов много .
- А Иуда почему? – не унимался Дима.
- Он же Христа предал. Совершил самый большой грех.
- А что ты понимаешь под грехом?
- Не знаю. Наверное, злой поступок, или нарушение заповедей .
- Хорошо, а Иуда какую заповедь нарушил?
- Возлюби Господа Бога – Христос же сын Божий.
- А Иуда об этом знал?
- Конечно, знал, я так думаю.
- Откуда?
- Ну, как… все знают. Христос, наверное, ему сам сказал …
- Юличка, ты святая! – не удержался я.
- Почему? – смутилась Юля. – У меня свои грехи тоже есть.
- У тебя святые грехи…
Юля ещё больше смутилась и покраснела, вызвав всеобщий добродушный хохот.
- А действительно, - продолжил Дима свою мысль, - представь Юля, что кто-то из нас сказал тебе по секрету, что он сын Божий, что можно на заповедях не заморачиваться, и вдобавок хулиганит в церкви. Тебя бы это не смутило?
- Наверное, смутило бы…
- Но человек он добрый, хочется ему доверять. Вероятно, ты бы спросил своего духовника, как к нему относиться?
- Да, конечно спросила бы.
- А тот, если он честный священник и благочестивый человек, то должен был бы написать запрос в патриархию, что такой-то прихожанин говорит и делает такие странные вещи, правда? И потом, тебя попросили бы привести этого человека в церковь, чтобы разобраться кто он такой, так ведь? И вот вопрос:  как добрая христианка, ты бы выполнила распоряжение Священного Синода , или нет?
- Ты хочешь сказать, что Иуда не согрешил против Христа? – спросил Костя, после минуты всеобщего молчания.
- Я не могу это утверждать, я же не еретик . Но закон иудейский он не нарушал, понимаешь? Он совершил грех против чего-то большего – может против дружбы, может против совести, может против Духа Святого … то есть грех-то есть, а закон ни как не нарушен. Во всяком случае, формально.
- Да, - сказал Костя, - не хотел бы я оказаться на его месте.
- А ты, что думаешь? – неожиданно спросил он меня, после паузы.
- Да я, наверное, перебрал с вином – ни чего понять не могу: что такое грех, что такое святость, где добро, где зло? Думаю, что всё это фигня, о чём мы тут рассуждаем. Как говорил Лёха Ерёмич: «будь собой и спасёшься». То есть, если человек молится, живёт честно и по совести, то у него появляется духовное видение того, что и когда стоит делать, а чего нет. А так, теоритически вычислять, что добро, где грех и как правильно, по-моему, глупо. Если хохлы лезут без очереди в столовую, то для них это может и не грех, а Мариан стоит с нами, для него лезть через головы, это ненормально. А если я стою в очереди и их осуждаю, или не стою, а лезу с ними, то для меня это грех. Душа должна быть живой, тогда она может распознать, что есть благо, а если душа мрачная и чёрствая, то ни какая философия не поможет. Человеком нужно оставаться, и не путать задницу с Великим постом. А ещё, если мы сейчас не выйдем, то на молитву опоздаем.
- А это будет грех? – ехидно спросил Мариан.
- Это будет «тропарь», помолиться можно и келейно .
Все стали собираться, благодарить отца Александра и перемещаться в коридор, оставив за собой гору немытой посуды.
За суетой прощаний и грохотом парадной выход на проспект показался прорывом в свободное пространство. Вечерний воздух улицы, колкий свет фонарей и пустота тёмного неба над головой вытащили наконец-то меня из кокона навязчивых мыслей и чувств, душа опустела, в голове воцарилась тишина. Всё встало на свои места .
Торопливо топая по разбитому грязному тротуару, ребята продолжали ещё о чём-то громко спорить и рассуждать, отпугивая встречных прохожих, пока не пришло время спускаться под землю, и гремящая утроба метрополитена, не поглотила их голоса.



Андрей Попов                08.09.2016