Надюшка 3

                                Г л а в а   3.

                В повседневных трудах и заботах проходила жизнь. Она была однообразна и размеренна, и Яков даже не пытался её изменить, существуя по принципу: день прошёл и слава Богу. Занимаясь солдатской и офицерской столовыми, он изо всех сил старался ежедневно разнообразить их меню, пользуясь теми нехитрыми продуктами, которыми снабжал его помпотыл, аккуратно вносил деньги за квартиру, которые Арина Сергеевна низачто не хотела у него брать, ухаживал за дочерью, а душа его в это время оставалась пустынной.
               Проходя по городу, он видел, как работают люди, вслушивался в стук топоров, в мерный рокот подъёмников. В душе его рождался протест. Хотелось всё бросить и уйти на стройку, в цех, кем угодно – хоть подсобником, хоть учеником. Но здравый смысл неизменно одерживал верх, и он укрощал свои мысли, понимая, что хорошо накормить солдата дело не менее важное, чем штукатурить стены или стоять у станка.
             Женщины его не волновали, и он удивлялся этому, иногда с беспокойством, иногда безразлично. Постоянная боль, поселившаяся в нём после смерти Зои, постепенно стихала, но присутствие её он ещё ощущал. Боль была как мина замедленного действия, и взрыв неминуемо должен был произойти, что-то разрушив и что-то отняв у него навсегда. Иногда он пытался думать о себе с иронией, но из этого ничего не получалось, потому что всё, что случилось с ним, было по-человечески обыкновенно. Была женщина, которую он любил. Была смерть, отнявшая у него эту женщину. А любовь к ней по-прежнему жила, и ни могила, ни разум, ни время не могли остановить её.
             Женщины встречались на его пути, но он относился к ним хладнокровно, и они, видя это, уходили, не оставляя в его сердце ни раскаяния, ни сожалений. Он уверял себя, что это к лучшему, что воздержание воспитывает душу и тело, но одиночество давало о себе знать, и всё чаще его ночи становились бессонными. В такие ночи жизнь рассыпалась перед ним колодой карт. Словно игрок, проигравший партию, он мысленно пересматривал ходы, пытаясь понять, какой из них был ошибочным.               
            В соседней комнате Арина Сергеевна сочувственно прислушивалась к его вздохам. Ей тоже не спалось, годы брали своё. Но, не пытаясь перекраивать судьбу, она благодарила жизнь за всё, чем она обидела и одарила.
            Мерно тикали ходики. Свет уличного фонаря падал в окно, и отражённые им тени деревьев зыбко трепетали на стене. Уткнувшись лицом в подушку, посапывала рядом с матерью Женя. Надюшка в колыбельке тихонько всхлипывала во сне. По всей вероятности, снился ей приблудный кот Васька, или прорезался очередной молочный зуб. А Яков всё ворочался и не спал.               
             Ночную тишину нарушали то свистки катеров в затоне, то вопли ссорившихся котов, то далёкие молодые голоса. И гремел цепью, скулил и чесался соседский барбос, горько переживающий своё одиночество. Где-то за десятым забором бегала на такой же цепи его любовь. Время от времени ветер доносил до него её запах, и тогда пёс стонал и взвизгивал, стараясь порвать цепь, и, задохнувшись от напрасных усилий, понуро застывал посреди  двора.
            Яков поднимался с постели, открывал окно, и  вглядывался  в ночь. Мерцающие глаза Жени неожиданно возникали перед ним. Он пытался различить за стеной её дыханье, но слышал только бормотанье ходиков да сонный шелест листвы за окном. После первомайского вечера Женя стала избегать его. Он попробовал выяснить причину этого отчуждения, но она только странно поглядывала на него и усмехалась.
            -Как ты ведёшь себя?- возмутилась однажды Арина Сергеевна.- Он, что, тебе ровесник?               
            -Оставьте, мама!- дерзко ответила Женя.- Как умею, так и веду!
            Она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью, и мать только руками развела.
            -Сроду с неё такого не случалось, взбесилась ровно… Ты особенно -то внимания не обращай!
             -Чего уж,- бледнея, ответил он.- Бывает и хуже. Возраст…
             Он взял на руки Надюшку и принялся ходить с ней по комнате. Беспокойно ворочались мысли, дышала под ухом дочурка. И вместо лица Жени вдруг возникло другое лицо – молодой отчаянной парикмахерши с неожиданно серебристыми глазами…

             …Её звали Ленкой. Разбитная, радушная, она весело хозяйничала в своей тесной будке, возвращая обрастающему  мужичью сравнительную молодость,которые, осыпали её комплиментами и отказывались брать сдачу. А женщины, ревнуя их, ненавидели за это её, и чернили самыми различными сплетнями, на какие только были способны.
             Ленка на пересуды внимания не обращала. Ходила с гордо поднятой головой, задирая завистниц и сбивая с панталыку  их мужей. Длинноногая, рыжая, с подведёнными чёрной тушью глазами, была она похожа на иностранную олеографическую русалку, виденную однажды Яковом в разбитом венском доме. Лоб её высокий и белый был младенчески чист, прямой маленький нос украшали весенние россыпи веснушек, и только в изгибе тонких, настороженно подтянутых губ угадывался характер.
            Парикмахерская располагалась на углу Гоголя и Нагорной улиц , рядом с небольшой инвалидной артелью, занимающейся тряпичным ширпотребом. Заходя сюда, Яков смотрел на ловкие пальцы мастерицы, слушал соловьиное пощёлкивание ножниц и разглядывал расклеенные по стенам вырезки из «Огонька», «Работницы» и других иллюстрированных журналов. Он просил, чтобы она подстригла его под «бокс», а она неизменно советовала «полечку», и он соглашался, и, усаживаясь в кресло, с интересом следил в зеркале за её манипуляциями.
            А Ленка, давно заприметившая его, массировала ему после бритья щёки, причёсывала волосы, исподволь, магнетическими движениями пальцев вбивая неотвязную думу о себе. Жила она тут же в Слободке, через три двора от Арины Сергеевны, и часто, по-соседски забегая к ней за луковицей или солью, расспрашивала, выпытывала, интересовалась квартирантом.
           -Постоялец-то у себя?- почти пела она, безуспешно заглядывая в зашторенные стареньким тюлем окна.
          -А тебе он на что?- раздражалась Сергеевна, без труда разгадавшая её частые и неожиданные визиты в свой дом.
          -Да, так,- неопределённо отвечала гостья.- Чудной он у вас какой- то, не похож на других.
          -Сурьёзный! Только тебе этого не понять. И не про тебя мужик, не зарься.
          -Ну, уж и не про меня!- играла бровями Ленка.- А чего это вы его оберегаете? Не для Женьки ль радеете? Так ведь у неё Жорка есть. А мне, к слову сказать, не такие орешки попадались. И ничего… на один зуб!
          -Ну, на нём-то ты челюсть сломаешь. И не посмотрит он на тебя. Он мужчина положительный, а ты… Ногти в лаке, очи в краске… Кукла, а не баба!
         -Я не баба, тётенька. Я девушка.
         -Не знаю… я тебе не судья. Только вон какая слава за тобой идёт!
         -А ко мне она не липнет. Я перед собой и перед людями чиста. А то, что болтают, так это сдуру. Завидуют бабы моему успеху.
          -Иии, срамота это, а не успех. Бить тебя некому. Был бы жив батька, а так… С матерью ты не больно считаешься.
          -А со мной кто считается?- однажды воспламенилась Ленка.- Меня кто понять может?- Слёзы прорывались в её голосе, смывали краску с ресниц.- Производству главное – план! Мужикам лишь бы полапать, бабам помоями облить. А человечество, гуманизм, о котором в газетах пишут, где они? Вам легко, у вас жизнь правильная. А каково мне? Батька помер, мать из ума выжила. Придёшь с работы, жить не хочется. Потому и мечусь я, потому и… Впрочем, не про вас этот сказ, у вас своих забот хватает… А за постояльца не бойтесь, не съем я его. Только пусть он своими глазищами меня не жалит…
          Она ушла, а Арина Сергеевна ещё долго думала над её словами. Жалость к этой неприкаянной девчонке наполняла её.
          «Вот тебе и беспутница, вот тебе и змея… Распахнулась, как на исповеди. А мы только поучаем, а обласкать, утешить не можем…»
          Этот разговор и последующие свои думы она утаила от всех, а к Ленке стала относиться спокойнее и в разговорах с соседками всячески её защищала.
           -Огрубели вы,- укоряла она, когда тётки вновь начинали поносить девушку.- Она, может, только видимость создаёт, а вы всё за чистую монету принимаете. А ведь сами в девках ходили, понимать должны, что к чему.
           - Мы до замужества мужиков не имели!- огрызались женщины. – А она со всей Слободкой переспала!
            -Вот и видать, что дуры!- волновалась Арина.- Вы ее, что ль, за юбку держали? Нет? Так и не грешите зазря?
            - А с чего это ты её охраняешь?- удивлялись товарки.- Добра чересчур, или перед нами показаться хочешь?   
           -Резона нет. А только почему от вас мужики сбегают, теперь понимаю. Стареете вы, подрастеряли добро.
          -Наше добро при нас!- перемигивались подружки, совершенно превратно понимая её слова.- Всё, что бабе иметь положено, то и имеем. А коли мужикам чего- сь  сверхъестественного надо, так мы тут ни при чём. Не мы первые, не мы последние.
          -И опять не поняли. Им про сад, а они про хлев!
         Сергеевна уходила, а  соседки долго гадали, чего от них хочет старуха и что за блажь ей пришла обелять эту парикмахерскую стерву, о которой им доподлинно известно всё до самых тайных глубин.


        …Базар шумел. Бесконечный поток народа выплескивался из его берегов, бился в каменные заборы и, откатываясь от них, растекался по рядам прихотливыми бурными ручейками. Иногда в его  клокочущей лаве возникали «водовороты», и тогда опытный глаз моментально определял их причину. То ловили карманника, то терялся ребёнок, то милиция тащила в дежурку очередного незадачливого афериста. Базар, как барометр, реагировал на каждое событие, и по бесконечным колебаниям его настроения можно было с точностью определять его погоду. Здесь были свои законодатели, и своя толпа, вольно, или невольно подчинявшаяся самостийным установлениям базара.
          После минувшего засушливого года жизнь пошла на поправку, но карточки ещё существовали и продукты выдавались ограниченно. Правда, уже работали коммерческие магазины, и хлеб подешевел, но всё равно базары в жизнеустройстве населения по-прежнему во многом задавали тон. Что-то осталось в них от базаров военных лет, когда основной формой торговли был обмен. Теперь же больше покупали, но если удавалось обменять что-то «баш на баш» - с удовольствием заключали сделки.
         Из неясных источников распространялись слухи о возможной валютной реформе. Старожилы охотно поддерживали их, так как на опыте убедились, что после войн и революций всегда в первую очередь меняются деньги. Поэтому к червонцам относились с неизменным уважением, но не особенно старались удержать их в руках.
        Разные мысли крутились в голове Якова, пока он медленно плыл по течению шумливой противоречивой толкучки . Печаль, алчность, нужда чередой проходили перед ним. Завсегдатаи базара были наглы и изворотливы. Эта наглость роднила их с цыганками, которые так же нахально шныряли в озабоченной толпе. Хватая за руки старух и молодаек , они уводили их в сторону, сверкая нержавеющими коронками во рту, жадно протягивали ладони.
        -Позолоти ручку, всю правду скажу!
        Получив трояк, доставали засаленные колоды карт, и с привычной тайной на лице обещали скорое несбыточное счастье.
        Держась друг за друга, проталкивались сквозь ряды слепцы, поднимая к небу обожжённые гибельные лица. И один из них – первый – выворачивал душу своей старенькой «хромки», а второй, в расстёгнутой шинели без хлястика, держал в руке пилотку и кричал высоким надломленным голосом:

                Дорогая жена, я калека,
                у меня нету правой ноги,
                нету рук, они честно слу-у-ужили
                для защиты ро-о-одимой земли -и…

         Бабы слушали, скорбно подпирая ладонями щёки. Опускали в пилотку, кто рубль, кто монетки, кто кусок пирога. А базар шумел. И выкрики торговцев заглушали голос певца.
          -Костюм хлопчатобумажный!
          -Сапоги хромовые! Генеральские! Со скрипом!
          -По-о-остель для молодожёнов!
          -Подсвечник… бронзовый… семнадцатый век…
          Сотни разных вещей окружали Якова когда-то верно служивших людям, а сейчас вынесенных ими на всеобщее обозрение и распродажу. Всё казалось интересным, но Якову было ни к чему, и он проходил мимо, отмахиваясь от барыг  и оберегая бумажник от шпаны.
          Только что цыгане вырезали карман у зазевавшегося парня. Парень орал, обеими руками вцепившись в не успевшую смыться таборницу. 
          -Украла, граждане! Лезвием пинжак полоснула!- вопил он, призывая публику посочувствовать ему.
          -Но подобные случаи здесь были не редки, и собравшиеся объяснили бедняге, что ворон ловить – дело последнее, особенно если ты находишься при деньгах в многолюдном общественном месте.   
         Цыганка же, уверенная в полной безопасности, только посмеивалась. Платок с тридцатками был уже далеко, и теперь она сама строила из себя оскорблённую личность, понапрасну страдающую за справедливость.
         -Не брала я ничего!- божилась она, плутовскими глазами обшаривая толпу.- На, обыщи! Если найдёшь что – убей!
         Парень торопливо и неловко лез к ней за пазуху, хватал за юбку, а толпа потешалась, подзадоривая его.
         -Ты ей под хвост загляни, можа, там что отыщешь!
         -Задери подол на голову и – валяй!
         Наконец поняв, что над ним смеются, парень плюнул, выругался и махнул рукой. Подоспевший «опер» потребовал у него показаний, но он и его послал подальше. И тогда лейтенант, красный от возмущения, не зная, что делать: то ли утешать потерпевшего, то ли хватать подозреваемую, в конце концов выбрал последнее, справедливо решив, что кутузка бродяжке не помешает, даже если она и сумеет отвертеться от срока.
        Яков постоял, посмотрел, как цыганку уводят, и двинулся дальше. Шёл, шёл и вдруг увидел костюм. Тёмно-синий бостоновый, предел солдатских мечтаний, он был словно на него шит по последней предвоенной моде. Продавал его подвыпивший дядька с картофельным носом. Дядька плёл чепуху, «тянул кота за хвост», но перед магарычом не устоял и согласился на справедливую цену. За ближайшим ларьком Яков примерил пиджак.  Дядька бегал вокруг, суетливо размахивая руками.
         -Дипломат! Прямо хочь в Совнарком! В Наркоминдел!
         Яков и сам видел, что костюм хорош. На всякий случай  развернул брюки, осмотрел их со всех сторон.
         -Беру!- наконец решился он.- Заверните!
         Дядька засуетился ещё больше, пересчитал деньгу и, застегнув карман булавкой, стал ожидать обещанного угощения…

        …Яков появился в парикмахерской уже под вечер. Вошёл, потирая колючие щёки, нарядный , сосредоточенный, сел в сторонке. Ленка, увидев его, внутренне ахнула, но виду, что удивлена, не подала, продолжая заниматься очередным клиентом.
        Народу в парикмахерской было немного. Суконный старичок из староверов, завхоз инвалидной артели, да пионер – третьеклассник с мамашей – все люди положительные, раздумчивые, баловства и ёрничества не допускающие.
        Ленке было с ними скучно и, орудуя ножницами, она мурлыкала себе под нос какую -то ариетку, время от времени поглядывая в окно, за которым мальчишки гоняли самодельный тряпичный мяч. Обработала она посетителей быстро, подмела пол, долила в кипящий на примусе чайник холодной воды и, продолжая актёрствовать, скучным голосом произнесла:
         -Следующий!
         Яков поднялся, сжал в кулаке серую фетровую шляпу и, не находя, куда её повесить, решительно шагнул к Ленке.
         -Здравия желаю!
         -Ах!- притворно удивилась она.- Здравствуйте! Вас не узнать, жених, да и только!
         -Жених?- Он неуверенно повёл плечами, словно пиджак был ему тесен, бросил шляпу на подоконник и торопливо пригладил волосы.- А и впрямь жених… Вот только невесты не находится.
         -Чего же так?- вызывающе прищурилась она.- Али девок мало?
         -Да нет… девушек хватает . Но всё как- то…
         -А вы разборчивы!- хохотнула она.
         -А как же,- посерьёзнел он.- В этом деле с бухты- барахты нельзя. Птица и та себе пару ищет, а человек…
         -Человек!- Она криво усмехнулась, и, выключив примус, налила кипятку в узкий алюминиевый стаканчик.- Бриться будете?
         -Буду. Ну и виски можно подправить немножко… шею…
         -Сделаем.
         Свежевыстиранная накрахмаленная простыня зашуршала в её руках. Она усадила его в кресло, укутала, как младенца.
         -Для вас, по особому знакомству…
         -Спасибо. Только какое у нас знакомство? Мы ведь незнакомы почти. Единственное, что я стригусь, а вы стрижёте.
         -Не скажите. Я о вас столько знаю, что вы и не представляете.
         -Интересно, откуда?
         -Да, так…- Перебрав несколько бритв, она выбрала немецкую, золлингеновской стали, и привычно направила её на ремне.- Височки косые?
         -Косые… Вы так и не ответили на мой вопрос.             
         -А чего отвечать? Знаю , да и всё. Человек вы у нас новый, а земля слухами полнится. – Она помолчала, аккуратно подбривая ему виски и покрывая обильной пеной щёки.- Говорят, в городе новый фильм идёт. «Парень из нашего города».
          -Какой же он новый?- удивился Яков.- Я его год назад видел.
          -Так это вы… А у нас он впервые.- Она отложила кисточку и. мечтательно глядя в окно, вздохнула.- Эх, сходить бы, да не с кем.
          -А кавалеры ваши?- спросил он, неотступно следя за нею в зеркало.
          -Какие ?- насторожилась  Ленка.
          -Ну, которые тут постоянно околачиваются.
          -Ах, эти!- она насмешливо оттопырила губу.- Разве это кавалеры?Так… пескари. И вообще, нет у меня никого.
          Бритва замелькала в её руке.
          -Вот не думал,- улыбнулся Яков.
          -Чего не думали?
          -Что вы – одна.
          -А то – чтобы?
          -Да, ничего…
          -Нет, уж вы договаривайте, раз произнесли…
          -Чего  ж договаривать? Странно это! Молодая , красивая, а в кино сходить не с кем.
           -Так вы и пригласите.
           -Я?!
           -Вы!  Или…
           -Что ж, я с удовольствием. Только пойдёте ли?
           -А вы рискните.
           -Хорошо… Приглашаю вас сегодня на первый вечерний.
           -Напросилась!- горько усмехнулась она, делая ему компресс и опрыскивая лицо одеколоном. – Благодарю за чуткость, пошутила я.
           -А я не шучу,- сказал он, поднимаясь из кресла и бросая на стойку деньги.- Я – серьёзно. В семь часов вечера за вами зайду.
           -Это что – приказ?-  снова прищурилась Ленка.- Вы со всеми себя так ведёте?
           -Не со всеми и не так,- рассмеялся он,  протягивая ей руку.- Давайте же, наконец, знакомиться по-настоящему. .. Яков!
            -Елена… Только в семь я не смогу. У меня смена как раз до семи.
            -Тогда в восемь. Идёт?
            -Постараюсь…

           Они медленно шли по вечерней улице, и улица изумлённо глядела им вслед. Возвращалось с выгона стадо. Коровы, тревожно мыча, разбредались по дворам. Пыль стояла в воздухе, как где- то в деревне. Падал пух с тополей, оседая на кофточке, на волосах, на ресницах у Ленки. Она смахивала его на землю и её влажные прищуренные глаза светились азартом. Улица глазела  им вслед, и женщины не могли сдержать сорвавшиеся с привязи языки.
           -Нового подцепила!
           -Постоялец Аринин… вдовец!
           -Иии… А ей хоть бы что. Ей лишь бы мужик…
-Срамота!
           Кумушки болтали. И хотя сами в достатке познали и беду, и обиду, всё равно не могли промолчать в данной обстановке, то ли по причине дурной Ленкиной славы, то ли в силу своего особого женского устройства.
           Ленка шла, поигрывая бровями, делая вид, что не замечает всеобщего интереса.
           «Окручу, околдую, никому не отдам,- думала она, стараясь подделаться под широкий размеренный шаг Якова.- Семья будет, дети… всё, как у людей…»
  -Глупые вы, мужики,- прижимаясь к нему, прошептала она.- Никогда ничего не замечаете.
            -Ты о чём?
           -А о том, что я за тобой второй месяц хожу. И у тётки Арины справлялась, и вообще наблюдала. А тебе хоть бы хны! И если бы сегодня не пришёл, то и неизвестно, что было бы… ведь так?
-Не знаю. Но я о тебе думал.
           -Правда?- радостно покраснела она.
           -Правда.
           Яков замолчал. Неожиданное её признание было как снег на голову. Он трудно привыкал к женщинам, узнавая их постепенно и обстоятельно. Иногда это узнавание перерастало в отчуждение, иногда в привязанность. Так случилось у него с Зоей. Любовь к ней до сих пор колючей занозой сидит в сердце. Что- то похожее намечалось и в отношениях с Женей. Но Женя осталась в стороне, а рядом оказалась эта непонятная характерная девчонка, по которой страдает, наверное, не один парень. Он пытался определить свои чувства к ней. Она нравилась ему, волновала, но сказать что-то определённое о своей любви к ней он бы не смог.
«А может быть, любовь придёт потом? Ведь сходятся же люди, живут, и лишь через годы…»
           -О чём ты задумался?- спросила она.
  -Да так… разное  в голову лезет.
           « А ведь она надеется. И ждёт, что я скажу ей об  э т о м. А что я могу сказать?»
У кинотеатра толпился народ. Ярко освещённые рекламы создавали ощущение праздничности. Давно была отменена светомаскировка и восстановлена электростанция, но всё равно гирлянды разноцветных огоньков волновали и радовали, как в детстве на ёлке. Хулиганистые, отбившиеся от рук мальчишки торговали папиросами и камешками для зажигалок, по-взрослому переругивались между собой и зорко следили за прохаживающимся в отдалении милиционером. Разбитные тётки с благонамеренным видом цветочниц продавали из-под полы различную еду.
          У Ленки глаза разгорелись. Она смотрела на жалкие лакомства с откровенным восторгом. И в тысячный раз ощутил Яков, что раны войны не залечены, что народ до сих пор сидит на небогатом пайке, ограничивая себя во многом. Голодные глаза девушки растравляли его. Он подошёл и стал покупать у торговок пирожки, семечки, варёный сахар, яблоки и орехи. Завернув покупки в большой кулёк, протянул его Ленке.
          -Держи!
          -Что ты, что ты!- запротестовала она.- Зачем?
          В полутёмном зале кинотеатра шла обычная жизнь. На экране смеялись и плакали киногерои. Ленка торопливо ела, стыдясь самой себя, а Яков, отвернувшись, делал вид, что поглощён картиной. Она нашла в темноте его руку и благодарно погладила.
-Спасибо… Ты прости… я дома не успела , торопилась к тебе…
     У него кошки заскребли по сердцу. Всё стало ненужным и тягостным. Хотелось уйти домой, зарыться лицом в подушку и не видеть и не слышать ничего.
          Возвращались домой молча. Пустынную улицу нарушали лишь их шаги да отчаянное переругивание псов. Где-то у пристани раздавались частые милицейские свистки
          -Опять, наверное, «Чёрную кошку» ловят,- усмехнулась Ленка.- Развелось шпаны – дальше некуда! В погреб к старухе залезут и записку оставят: «Здесь была «Чёрная кошка»! А делов  то всего крынка молока да банка солений… тьфу!
          Они остановились у её ограды.
-Зайдёшь?
          -Стоит ли…
          -Заходи!-
Она потянула его за рукав.
           Он вошёл во двор, осторожно прикрыв за собой обвисшую скрипучую калитку. В сенях пахло мышами и сыростью. Из- под ног с кудахтаньем вспорхнула курица и вылетела в распахнутую дверь.
-Ах, что тебя!- рассердилась Ленка.- Напугала! И добро бы своя , а то – соседская.
           Она ввела его в комнату, зажгла свет. Маленькая, засиженная мухами, лампочка осветила закопчённую русскую печь, скособоченный древний стол, два грубых табурета. Яков обвёл глазами это печальное убранство и вздрогнул от неожиданности. На печи, распустив по плечам жидкие седые волосы, раскачивалась из стороны в сторону сухая чёрная старуха.
  -Кто это?- шёпотом спросил он.
          -Ааа!- отмахнулась Ленка.- Мать… не обращай внимания.
          Его покоробило такое отношение, он хотел что-то сказать, но она взяла его за руку и провела к себе. Здесь было гораздо уютнее. На стенах висели искусные вышивки и фотографии киноартистов, стоял жёлтый зеркальный шкаф, а в углу на этажерке висела мандолина с большим алым бантом на грифе.
          Ленка опустилась на узкую, скромно застеленную кровать, стянула с тонкой шеи косынку.
         -Хороша невеста?
         Яков промолчал. Что- то неосознанно и больно продолжало его томить. Он стоял, отчуждённо глядя на неё.
         -Ну, что же ты? Садись… гостем будешь!
         -Пойду я…
         -Не останешься?
         -Нет.
         -Как знаешь… Я не настаиваю .
         -Прощай!
         Он неловко дёрнул плечом и вышел из комнаты.
         -Постой!- крикнула она.
         Он не обернулся. Старуха вскинула на него бессмысленные белые глаза, погрозила узловатым пальцем.
-Иоанн Креститель, где твоя голова?
Её странный смех догнал его уже в сенях. Он споткнулся, застыл, но пересилив себя, медленно направился к калитке…


         Дома уже все спали. Яков на цыпочках прошёл в свою комнату, разделся и лёг. Тоска, обида, злость на себя не давали забыться. Кирпичные обломки мыслей ворочались в мозгу, и неизвестно откуда приставший мотив строй солдатской песни перебивал их.
« Солдатушки, бра-а-авы ребятушки… Всё напрасно, ничего не будет. И не надо стремиться и жалеть. Вечно у меня, как не у всех. У других светло, радостно, а здесь опять боль… А где ва-а-аши жёны-ы… На-а-аши жёны
 пу-ушки заряжёны… Нужно забыть  всё , захлопнуть прошлое, как книгу. И заново привыкать, будто после болезни, словно впервые открывая мир. Но разве забудешь? Разве можно отречься от себя? И то, что было, разве уйдёт так просто, как вода по весне? Солда-а-атушки, бравы ребятушки… Зачем я поехал сюда? Надо было вернуться в Молдавию. Своя земля, своё небо. И Надюшка росла бы среди своих. А тут всё какое- то чужое, временное, словно до сих пор продолжается война…»
          Кто-то осторожно прошуршал под окном, поскрёбся в стекло. Яков поднялся, приник к занавеске. Тёмная женская фигурка пряталась в тени кустов. Он рывком распахнул раму.
-Кто здесь?
          -Я… Елена. Не шуми… Хозяев разбудишь .
         -Ты?! Зачем?
         -Так… Выйди на минутку.
         Он натянул брюки, сунул ноги в ботинки и, стараясь не шуметь, вылез в окно.
         -Что случилось?   
         -Ничего,- прошептала Ленка и вдруг, припав к нему, беззвучно заплакала.
         Он торопливо гладил её руки, волосы, бормотал, уводя от дома.
          -Ну, что ты, что ты… успокойся…
         Звёзды плавились в небе. Шумели деревья. Горько пахло полынью и мятой. И притихшая торжественная земля прислушивалась к себе, как женщина, впервые ощутившая под сердцем сладкое шевеление младенца.


         Так и пошло… Закружила хмельная метель, завьюжила, закрутила головы, только ветер метался в душах да колючая позёмка слухов мела по дворам.
-Парикмахерша - то наша, бабоньки…
-Ну-у?
-С солдатом спуталась. Со старшиной! Живёт с им в открытую , без венчанья, без сговора!
           -С каким старшиной?
           -С постояльцем Арининым. С ребёнком который .
           -Аааа!
           -Намедни возвращаюсь от снохи. Слышу, в кустах мужской и дамский голоса воркуют. Ну, думаю, ежли Нюрка моя , враз косы оборву! Ан  нет… Стоят солдат и Ленка. Она ему чегой – то внушает, а он, как пень осиновый, отвернулся и молчит.
           -Фанаберистый!
           -Ишшо бы! Что ему с ей детей крестить? Погуляет и бросит!
   -Истинно так. Все они, мужики, такие!
          -Да причём здесь мужики? Ба-а-бы виноваты! Сучка не захочет, кобель не вскочит!
          -Ох, и язычок у тебя, Митривна!
  -А что? Аль неправду сказала? Большую волю нашей сестре дали, с того всё и идёт. В наши годы, помню, слово родительское – закон! А теперь? Тонька моя меня же попрекает. Вы, говорит, мамаша, вчерашним днём живёте. Пережиток вы! Домострой! А что это за штука такая? Ругательство новое, аль как?
-Не та нонче молодёжь!
         -Не та-а…
         -Конечно, мы иначе жили. Но только ведь и про нас старики своё болтали. Жизнь на месте не стоит, кажное поколение – особенное. А у этих и беда, и война, повзрослели раньше сроку.
          -Оставь, Варвара. Вечно под Арину философию разводишь. Ты, Захаровна, дальше продолжай. Дальше- то что было?
          -А дальше… пошли они. Она его под руку подцепила, словно фря какая, и тронулись…
          -Н- да… хозяйка- то знает?
          -Небось . Они ведь не скрываются, у всех на виду.
          -А младенец как же?
  -Младенца он в ясли сдаёт. Второй год девчонке.
          -Откажет ему Арина от квартиры. Не одобряет она этого.
          -А её какое дело? Что он ей сын? Зять? Живёт человек, как знает, никто ему не указ.
          -Так- то так. Но только и у неё дочка на выданье. Актёркой стала. В Доме культуры балуется.
          -Так пущай за актёра и выскакивает! На кой ляд ей бобыль с приплодом? Она девка то-о-онкая!
          -Тонкая , не тонкая, а неисповедимы пути наши. Вон я своего адиёта до сих пор забыть не могу. И кривой, и гунявый, и  лупил меня как сидорову козу, а всё равно, кажется, лучше его никого нет. Я ль за ним не ходила, не холила, а поманила молоденькая и – убёг… даже адресу не оставил.
          -Война! Сократила мужской пол, вот они теперь и бесчинствуют.
          -К тому я и клоню. Будь он трижды бобыль, а захочет, так любая за него пойдёт. Нонче девкам разбирать не положено. Начнёт носом крутить, да ни с чем и останется. Другим мигом подберут… Так -то!..

         Яков же между тем жил принципу: день прошёл и слава Богу. Занимаясь солдатской и офицерской столовыми, он изо всех сил старался ежедневно разнообразить их меню, пользуясь теми нехитрыми продуктами, которыми снабжал его помпотыл, аккуратно вносил деньги за квартиру, которые Арина Сергеевна низачто не хотела у него брать, ухаживал за дочерью, а душа его в это время оставалась пустынной.
               Проходя по городу, он видел, как работают люди, вслушивался в стук топоров, в мерный рокот подъёмников. В душе его рождался протест. Хотелось всё бросить и уйти на стройку, в цех, кем угодно – хоть подсобником, хоть учеником. Но здравый смысл неизменно одерживал верх, и он укрощал свои мысли, понимая, что хорошо накормить солдата дело не менее важное, чем штукатурить стены или стоять у станка.
             Женщины его не волновали, и он удивлялся этому, иногда с беспокойством, иногда безразлично. Постоянная боль, поселившаяся в нём после смерти Зои, постепенно стихала, но присутствие её он ещё ощущал. Боль была как мина замедленного действия, и взрыв неминуемо должен был произойти, что-то разрушив и что-то отняв у него навсегда. Иногда он пытался думать о себе с иронией, но из этого ничего не получалось, потому что всё, что случилось с ним, было по-человечески обыкновенно. Была женщина, которую он любил. Была смерть, отнявшая у него эту женщину. А любовь к ней по-прежнему жила и ни могила, ни разум, ни время не могли остановить её.
             Женщины встречались на его пути, но он относился к ним хладнокровно, и они, видя это, уходили, не оставляя в его сердце ни раскаяния, ни сожалений. Он уверял себя, что это к лучшему, что воздержание воспитывает душу и тело, но одиночество давало о себе знать, и всё чаще его ночи становились бессонными. В такие ночи жизнь рассыпалась перед ним колодой карт. Словно игрок, проигравший партию, он мысленно пересматривал ходы, пытаясь понять, какой из них был ошибочным.               
            В соседней комнате Арина Сергеевна сочувственно прислушивалась к его вздохам. Ей тоже не спалось, годы брали своё. Но, не пытаясь перекраивать судьбу, она благодарила жизнь за всё, чем она обидела и одарила.
            Мерно тикали ходики. Свет уличного фонаря падал в окно, и отражённые им тени деревьев зыбко трепетали на стене. Уткнувшись лицом в подушку, посапывала рядом с матерью Женя. Надюшка в колыбельке тихонько всхлипывала во сне. По всей вероятности, снился ей приблудный кот Васька, или прорезался очередной молочный зуб. А Яков всё ворочался и не спал.               
             Ночную тишину нарушали то свистки катеров в затоне, то вопли ссорившихся котов, то далёкие молодые голоса. И гремел цепью, скулил и чесался соседский барбос, горько переживающий своё одиночество. Где-то за десятым забором бегала на такой же цепи его любовь. Время от времени ветер доносил до него её запах, и тогда пёс стонал и взвизгивал, стараясь порвать цепь, и, задохнувшись от напрасных усилий, понуро застывал посреди  двора.
            Яков поднимался с постели, открывал окно, и  вглядывался  в ночь. Мерцающие глаза Жени неожиданно возникали перед ним. Он пытался различить за стеной её дыханье, но слышал только бормотанье ходиков да сонный шелест листвы за окном. После первомайского вечера Женя стала избегать его. Он попробовал выяснить причину этого отчуждения, но она только странно поглядывала на него и усмехалась.
            -Как ты ведёшь себя?- возмутилась однажды Арина Сергеевна.- Он, что, тебе ровесник?               
            -Оставьте, мама!- дерзко ответила Женя.- Как умею, так и веду!
            Она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью, и мать только руками развела.
            -Сроду с неё такого не случалось, взбесилась ровно… Ты особенно -то внимания не обращай!
             -Чего уж,- бледнея, ответил он.- Бывает и хуже. Возраст…
             Он взял на руки Надюшку и принялся ходить с ней по комнате. Беспокойно ворочались мысли, дышала под ухом дочурка. И вместо лица Жени вдруг возникло другое лицо – молодой отчаянной парикмахерши с неожиданно серебристыми глазами…

             …Её звали Ленкой. Разбитная, радушная, она весело хозяйничала в своей тесной будке, возвращая обрастающему  мужичью сравнительную молодость, осыпая комплиментами и отказываясь брать сдачу. А женщины, ревнуя их, ненавидели за это её, и чернили самыми различными сплетнями, на какие только были способны.
             Ленка на пересуды внимания не обращала. Ходила с гордо поднятой головой, задирая завистниц и сбивая с панталыку  их мужей. Длинноногая, рыжая, с подведёнными чёрной тушью глазами, была она похожа на иностранную олеографическую русалку, виденную однажды Яковом в разбитом венском доме. Лоб её высокий и белый был младенчески чист, прямой маленький нос украшали весенние россыпи веснушек, и только в изгибе тонких, настороженно подтянутых губ угадывался характер.
            Парикмахерская располагалась на углу Гоголя и Нагорной улиц , рядом с небольшой инвалидной артелью, занимающейся тряпичным ширпотребом. Заходя сюда, Яков смотрел на ловкие пальцы мастерицы, слушал соловьиное пощёлкивание ножниц и разглядывал расклеенные по стенам вырезки из «Огонька», «Работницы» и других иллюстрированных журналов. Он просил, чтобы она подстригла его под «бокс», а она неизменно советовала «полечку», и он соглашался, и, усаживаясь в кресло, с интересом следил в зеркале за её манипуляциями.
            А Ленка, давно заприметившая его, массировала ему после бритья щёки, причёсывала волосы, исподволь, магнетическими движениями пальцев вбивая неотвязную думу о себе. Жила она тут же в Слободке, через три двора от Арины Сергеевны, и часто, по-соседски забегая к ней за луковицей или солью, расспрашивала, выпытывала, интересовалась квартирантом.
           -Постоялец-то у себя?- почти пела она, безуспешно заглядывая в зашторенные стареньким тюлем окна.
          -А тебе он на что?- раздражалась Сергеевна, без труда разгадавшая её частые и неожиданные визиты в свой дом.
          -Да, так,- неопределённо отвечала гостья.- Чудной он у вас какой- то, не похож на других.
          -Сурьёзный! Только тебе этого не понять. И не про тебя мужик, не зарься.
          -Ну, уж и не про меня!- играла бровями Ленка.- А чего это вы его оберегаете? Не для Женьки ль радеете? Так ведь у неё Жорка есть. А мне, к слову сказать, не такие орешки попадались. И ничего… на один зуб!
          -Ну, на нём-то ты челюсть сломаешь. И не посмотрит он на тебя. Он мужчина положительный, а ты… Ногти в лаке, очи в краске… Кукла, а не баба!
         -Я не баба, тётенька. Я девушка.
         -Не знаю… я тебе не судья. Только вон какая слава за тобой идёт!
         -А ко мне она не липнет. Я перед собой и перед людями чиста. А то, что болтают, так это сдуру. Завидуют бабы моему успеху.
          -Иии, срамота это, а не успех. Бить тебя некому. Был бы жив батька, а так… С матерью ты не больно считаешься.
          -А со мной кто считается?- однажды воспламенилась Ленка.- Меня кто понять может?- Слёзы прорывались в её голосе, смывали краску с ресниц.- Производству главное – план! Мужикам лишь бы полапать, бабам помоями облить. А человечество, гуманизм, о котором в газетах пишут, где они? Вам легко, у вас жизнь правильная. А каково мне? Батька помер, мать из ума выжила. Придёшь с работы, жить не хочется. Потому и мечусь я, потому и… Впрочем, не про вас этот сказ, у вас своих забот хватает… А за постояльца не бойтесь, не съем я его. Только пусть он своими глазищами меня не жалит…
          Она ушла, а Арина Сергеевна ещё долго думала над её словами. Жалость к этой неприкаянной девчонке наполняла её.
          «Вот тебе и беспутница, вот тебе и змея… Распахнулась, как на исповеди. А мы только поучаем, а обласкать, утешить не можем…»
          Этот разговор и последующие свои думы она утаила от всех, а к Ленке стала относиться спокойнее и в разговорах с соседками всячески её защищала.
           -Огрубели вы,- укоряла она, когда тётки вновь начинали поносить девушку.- Она, может, только видимость создаёт, а вы всё за чистую монету принимаете. А ведь сами в девках ходили, понимать должны, что к чему.
           - Мы до замужества мужиков не имели!- огрызались женщины. – А она со всей Слободкой переспала!
            -Вот и видать, что дуры!- волновалась Арина.- Вы ее, что ль, за юбку держали? Нет? Так и не грешите зазря?
            - А с чего это ты её охраняешь?- удивлялись товарки.- Добра чересчур, или перед нами показаться хочешь?   
           -Резона нет. А только почему от вас мужики сбегают, теперь понимаю. Стареете вы, подрастеряли добро.
          -Наше добро при нас!- перемигивались подружки, совершенно превратно понимая её слова.- Всё, что бабе иметь положено, то и имеем. А коли мужикам чего- сь  сверхъестественного надо, так мы тут ни при чём. Не мы первые, не мы последние.
          -И опять не поняли. Им про сад, а они про хлев!
         Сергеевна уходила, а  соседки долго гадали, чего от них хочет старуха и что за блажь ей пришла обелять эту парикмахерскую стерву, о которой им доподлинно известно всё до самых тайных глубин.


                Глава 3

         В повседневных трудах и заботах проходила жизнь. Она была однообразна и размеренна, и Яков даже не пытался её изменить, существуя по принципу: день прошёл и слава Богу. Занимаясь солдатской и офицерской столовыми, он изо всех сил старался ежедневно разнообразить их меню, пользуясь теми нехитрыми продуктами, которыми снабжал его помпотыл, аккуратно вносил деньги за квартиру, которые Арина Сергеевна низачто не хотела у него брать, ухаживал за дочерью, а душа его в это время оставалась пустынной.
               Проходя по городу, он видел, как работают люди, вслушивался в стук топоров, в мерный рокот подъёмников. В душе его рождался протест. Хотелось всё бросить и уйти на стройку, в цех, кем угодно – хоть подсобником, хоть учеником. Но здравый смысл неизменно одерживал верх, и он укрощал свои мысли, понимая, что хорошо накормить солдата дело не менее важное, чем штукатурить стены или стоять у станка.
             Женщины его не волновали, и он удивлялся этому, иногда с беспокойством, иногда безразлично. Постоянная боль, поселившаяся в нём после смерти Зои, постепенно стихала, но присутствие её он ещё ощущал. Боль была как мина замедленного действия, и взрыв неминуемо должен был произойти, что-то разрушив и что-то отняв у него навсегда. Иногда он пытался думать о себе с иронией, но из этого ничего не получалось, потому что всё, что случилось с ним, было по-человечески обыкновенно. Была женщина, которую он любил. Была смерть, отнявшая у него эту женщину. А любовь к ней по-прежнему жила и ни могила, ни разум, ни время не могли остановить её.
             Женщины встречались на его пути, но он относился к ним хладнокровно, и они, видя это, уходили, не оставляя в его сердце ни раскаяния, ни сожалений. Он уверял себя, что это к лучшему, что воздержание воспитывает душу и тело, но одиночество давало о себе знать, и всё чаще его ночи становились бессонными. В такие ночи жизнь рассыпалась перед ним колодой карт. Словно игрок, проигравший партию, он мысленно пересматривал ходы, пытаясь понять, какой из них был ошибочным.               
            В соседней комнате Арина Сергеевна сочувственно прислушивалась к его вздохам. Ей тоже не спалось, годы брали своё. Но, не пытаясь перекраивать судьбу, она благодарила жизнь за всё, чем она обидела и одарила.
            Мерно тикали ходики. Свет уличного фонаря падал в окно, и отражённые им тени деревьев зыбко трепетали на стене. Уткнувшись лицом в подушку, посапывала рядом с матерью Женя. Надюшка в колыбельке тихонько всхлипывала во сне. По всей вероятности, снился ей приблудный кот Васька, или прорезался очередной молочный зуб. А Яков всё ворочался и не спал.               
             Ночную тишину нарушали то свистки катеров в затоне, то вопли ссорившихся котов, то далёкие молодые голоса. И гремел цепью, скулил и чесался соседский барбос, горько переживающий своё одиночество. Где-то за десятым забором бегала на такой же цепи его любовь. Время от времени ветер доносил до него её запах, и тогда пёс стонал и взвизгивал, стараясь порвать цепь, и, задохнувшись от напрасных усилий, понуро застывал посреди  двора.
            Яков поднимался с постели, открывал окно, и  вглядывался  в ночь. Мерцающие глаза Жени неожиданно возникали перед ним. Он пытался различить за стеной её дыханье, но слышал только бормотанье ходиков да сонный шелест листвы за окном. После первомайского вечера Женя стала избегать его. Он попробовал выяснить причину этого отчуждения, но она только странно поглядывала на него и усмехалась.
            -Как ты ведёшь себя?- возмутилась однажды Арина Сергеевна.- Он, что, тебе ровесник?               
            -Оставьте, мама!- дерзко ответила Женя.- Как умею, так и веду!
            Она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью, и мать только руками развела.
            -Сроду с неё такого не случалось, взбесилась ровно… Ты особенно -то внимания не обращай!
             -Чего уж,- бледнея, ответил он.- Бывает и хуже. Возраст…
             Он взял на руки Надюшку и принялся ходить с ней по комнате. Беспокойно ворочались мысли, дышала под ухом дочурка. И вместо лица Жени вдруг возникло другое лицо – молодой отчаянной парикмахерши с неожиданно серебристыми глазами…

             …Её звали Ленкой. Разбитная, радушная, она весело хозяйничала в своей тесной будке, возвращая обрастающему  мужичью сравнительную молодость, осыпая комплиментами и отказываясь брать сдачу. А женщины, ревнуя их, ненавидели за это её, и чернили самыми различными сплетнями, на какие только были способны.
             Ленка на пересуды внимания не обращала. Ходила с гордо поднятой головой, задирая завистниц и сбивая с панталыку  их мужей. Длинноногая, рыжая, с подведёнными чёрной тушью глазами, была она похожа на иностранную олеографическую русалку, виденную однажды Яковом в разбитом венском доме. Лоб её высокий и белый был младенчески чист, прямой маленький нос украшали весенние россыпи веснушек, и только в изгибе тонких, настороженно подтянутых губ угадывался характер.
            Парикмахерская располагалась на углу Гоголя и Нагорной улиц , рядом с небольшой инвалидной артелью, занимающейся тряпичным ширпотребом. Заходя сюда, Яков смотрел на ловкие пальцы мастерицы, слушал соловьиное пощёлкивание ножниц и разглядывал расклеенные по стенам вырезки из «Огонька», «Работницы» и других иллюстрированных журналов. Он просил, чтобы она подстригла его под «бокс», а она неизменно советовала «полечку», и он соглашался, и, усаживаясь в кресло, с интересом следил в зеркале за её манипуляциями.
            А Ленка, давно заприметившая его, массировала ему после бритья щёки, причёсывала волосы, исподволь, магнетическими движениями пальцев вбивая неотвязную думу о себе. Жила она тут же в Слободке, через три двора от Арины Сергеевны, и часто, по-соседски забегая к ней за луковицей или солью, расспрашивала, выпытывала, интересовалась квартирантом.
           -Постоялец-то у себя?- почти пела она, безуспешно заглядывая в зашторенные стареньким тюлем окна.
          -А тебе он на что?- раздражалась Сергеевна, без труда разгадавшая её частые и неожиданные визиты в свой дом.
          -Да, так,- неопределённо отвечала гостья.- Чудной он у вас какой- то, не похож на других.
          -Сурьёзный! Только тебе этого не понять. И не про тебя мужик, не зарься.
          -Ну, уж и не про меня!- играла бровями Ленка.- А чего это вы его оберегаете? Не для Женьки ль радеете? Так ведь у неё Жорка есть. А мне, к слову сказать, не такие орешки попадались. И ничего… на один зуб!
          -Ну, на нём-то ты челюсть сломаешь. И не посмотрит он на тебя. Он мужчина положительный, а ты… Ногти в лаке, очи в краске… Кукла, а не баба!
         -Я не баба, тётенька. Я девушка.
         -Не знаю… я тебе не судья. Только вон какая слава за тобой идёт!
         -А ко мне она не липнет. Я перед собой и перед людями чиста. А то, что болтают, так это сдуру. Завидуют бабы моему успеху.
          -Иии, срамота это, а не успех. Бить тебя некому. Был бы жив батька, а так… С матерью ты не больно считаешься.
          -А со мной кто считается?- однажды воспламенилась Ленка.- Меня кто понять может?- Слёзы прорывались в её голосе, смывали краску с ресниц.- Производству главное – план! Мужикам лишь бы полапать, бабам помоями облить. А человечество, гуманизм, о котором в газетах пишут, где они? Вам легко, у вас жизнь правильная. А каково мне? Батька помер, мать из ума выжила. Придёшь с работы, жить не хочется. Потому и мечусь я, потому и… Впрочем, не про вас этот сказ, у вас своих забот хватает… А за постояльца не бойтесь, не съем я его. Только пусть он своими глазищами меня не жалит…
          Она ушла, а Арина Сергеевна ещё долго думала над её словами. Жалость к этой неприкаянной девчонке наполняла её.
          «Вот тебе и беспутница, вот тебе и змея… Распахнулась, как на исповеди. А мы только поучаем, а обласкать, утешить не можем…»
          Этот разговор и последующие свои думы она утаила от всех, а к Ленке стала относиться спокойнее и в разговорах с соседками всячески её защищала.
           -Огрубели вы,- укоряла она, когда тётки вновь начинали поносить девушку.- Она, может, только видимость создаёт, а вы всё за чистую монету принимаете. А ведь сами в девках ходили, понимать должны, что к чему.
           - Мы до замужества мужиков не имели!- огрызались женщины. – А она со всей Слободкой переспала!
            -Вот и видать, что дуры!- волновалась Арина.- Вы ее, что ль, за юбку держали? Нет? Так и не грешите зазря?
            - А с чего это ты её охраняешь?- удивлялись товарки.- Добра чересчур, или перед нами показаться хочешь?   
           -Резона нет. А только почему от вас мужики сбегают, теперь понимаю. Стареете вы, подрастеряли добро.
          -Наше добро при нас!- перемигивались подружки, совершенно превратно понимая её слова.- Всё, что бабе иметь положено, то и имеем. А коли мужикам чего- сь  сверхъестественного надо, так мы тут ни при чём. Не мы первые, не мы последние.
          -И опять не поняли. Им про сад, а они про хлев!
         Сергеевна уходила, а  соседки долго гадали, чего от них хочет старуха и что за блажь ей пришла обелять эту парикмахерскую стерву, о которой им доподлинно известно всё до самых тайных глубин.


        …Базар шумел. Бесконечный поток народа выплескивался из его берегов, бился в каменные заборы и, откатываясь от них, растекался по рядам прихотливыми бурными ручейками. Иногда в его  клокочущей лаве возникали «водовороты», и тогда опытный глаз моментально определял их причину. То ловили карманника, то терялся ребёнок, то милиция тащила в дежурку очередного незадачливого афериста. Базар, как барометр, реагировал на каждое событие, и по бесконечным колебаниям его настроения можно было с точностью определять его погоду. Здесь были свои законодатели, и своя толпа, вольно, или невольно подчинявшаяся самостийным установлениям базара.
          После минувшего засушливого года жизнь пошла на поправку, но карточки ещё существовали и продукты выдавались ограниченно. Правда, уже работали коммерческие магазины, и хлеб подешевел, но всё равно базары в жизнеустройстве населения по-прежнему во многом задавали тон. Что-то осталось в них от базаров военных лет, когда основной формой торговли был обмен. Теперь же больше покупали, но если удавалось обменять что-то «баш на баш» - с удовольствием заключали сделки.
         Из неясных источников распространялись слухи о возможной валютной реформе. Старожилы охотно поддерживали их, так как на опыте убедились, что после войн и революций всегда в первую очередь меняются деньги. Поэтому к червонцам относились с неизменным уважением, но не особенно старались удержать их в руках.
        Разные мысли крутились в голове Якова, пока он медленно плыл по течению шумливой противоречивой толкучки . Печаль, алчность, нужда чередой проходили перед ним. Завсегдатаи базара были наглы и изворотливы. Эта наглость роднила их с цыганками, которые так же нахально шныряли в озабоченной толпе. Хватая за руки старух и молодаек , они уводили их в сторону, сверкая нержавеющими коронками во рту, жадно протягивали ладони.
        -Позолоти ручку, всю правду скажу!
        Получив трояк, доставали засаленные колоды карт, и с привычной тайной на лице обещали скорое несбыточное счастье.
        Держась друг за друга, проталкивались сквозь ряды слепцы, поднимая к небу обожжённые гибельные лица. И один из них – первый – выворачивал душу своей старенькой «хромки», а второй, в расстёгнутой шинели без хлястика, держал в руке пилотку и кричал высоким надломленным голосом:

  Дорогая жена, я калека,
  у меня нету правой ноги,
  нету рук, они честно слу-у-ужили
          для защиты ро-о-одимой земли -и…

         Бабы слушали, скорбно подпирая ладонями щёки. Опускали в пилотку, кто рубль, кто монетки, кто кусок пирога. А базар шумел. И выкрики торговцев заглушали голос певца.
          -Костюм хлопчатобумажный!
          -Сапоги хромовые! Генеральские! Со скрипом!
          -По-о-остель для молодожёнов!
          -Подсвечник… бронзовый… семнадцатый век…
          Сотни разных вещей окружали Якова когда-то верно служивших людям, а сейчас вынесенных ими на всеобщее обозрение и распродажу. Всё казалось интересным, но Якову было ни к чему, и он проходил мимо, отмахиваясь от барыг  и оберегая бумажник от шпаны.
          Только что цыгане вырезали карман у зазевавшегося парня. Парень орал, обеими руками вцепившись в неуспевшую смыться таборницу. 
          -Украла, граждане! Лезвием пинжак полоснула!- вопил он, призывая публику посочувствовать ему.
          -Но подобные случаи здесь были не редки, и собравшиеся объяснили бедняге, что ворон ловить – дело последнее, особенно если ты находишься при деньгах в многолюдном общественном месте.   
         Цыганка же, уверенная в полной безопасности, только посмеивалась. Платок с тридцатками был уже далеко, и теперь она сама строила из себя оскорблённую личность, понапрасну страдающую за справедливость.
         -Не брала я ничего!- божилась она, плутовскими глазами обшаривая толпу.- На, обыщи! Если найдёшь что – убей!
         Парень торопливо и неловко лез к ней за пазуху, хватал за юбку, а толпа потешалась, подзадоривая его.
         -Ты ей под хвост загляни, можа, там что отыщешь!
         -Задери подол на голову и – валяй!
         Наконец поняв, что над ним смеются, парень плюнул, выругался и махнул рукой. Подоспевший «опер» потребовал у него показаний, но он и его послал подальше. И тогда лейтенант, красный от возмущения, не зная, что делать: то ли утешать потерпевшего, то ли хватать подозреваемую, в конце концов выбрал последнее, справедливо решив, что кутузка бродяжке не помешает, даже если она и сумеет отвертеться от срока.
        Яков постоял, посмотрел, как цыганку уводят, и двинулся дальше. Шёл, шёл и вдруг увидел костюм. Тёмно-синий бостоновый, предел солдатских мечтаний, он был словно на него шит по последней предвоенной моде. Продавал его подвыпивший дядька с картофельным носом. Дядька плёл чепуху, «тянул кота за хвост», но перед магарычом не устоял и согласился на справедливую цену. За ближайшим ларьком Яков примерил пиджак.  Дядька бегал вокруг, суетливо размахивая руками.
         -Дипломат! Прямо хочь в Совнарком! В Наркоминдел!
         Яков и сам видел, что костюм хорош. На всякий случай  развернул брюки, осмотрел их со всех сторон.
         -Беру!- наконец решился он.- Заверните!
         Дядька засуетился ещё больше, пересчитал деньгу и, застегнув карман булавкой, стал ожидать обещанного угощения…

        …Яков появился в парикмахерской уже под вечер. Вошёл, потирая колючие щёки, нарядный , сосредоточенный, сел в сторонке. Ленка, увидев его, внутренне ахнула, но виду, что удивлена, не подала, продолжая заниматься очередным клиентом.
        Народу в парикмахерской было немного. Суконный старичок из староверов, завхоз инвалидной артели, да пионер – третьеклассник с мамашей – все люди положительные, раздумчивые, баловства и ёрничества не допускающие.
        Ленке было с ними скучно и, орудуя ножницами, она мурлыкала себе под нос какую -то ариетку, время от времени поглядывая в окно, за которым мальчишки гоняли самодельный тряпичный мяч. Обработала она посетителей быстро, подмела пол, долила в кипящий на примусе чайник холодной воды и, продолжая актёрствовать, скучным голосом произнесла:
         -Следующий!
         Яков поднялся, сжал в кулаке серую фетровую шляпу и, не находя, куда её повесить, решительно шагнул к Ленке.
         -Здравия желаю!
         -Ах!- притворно удивилась она.- Здравствуйте! Вас не узнать, жених, да и только!
         -Жених?- Он неуверенно повёл плечами, словно пиджак был ему тесен, бросил шляпу на подоконник и торопливо пригладил волосы.- А и впрямь жених… Вот только невесты не находится.
         -Чего же так?- вызывающе прищурилась она.- Али девок мало?
         -Да нет… девушек хватает . Но всё как- то…
         -А вы разборчивы!- хохотнула она.
         -А как же,- посерьёзнел он.- В этом деле с бухты- барахты нельзя. Птица и та себе пару ищет, а человек…
         -Человек!- Она криво усмехнулась, и, выключив примус, налила кипятку в узкий алюминиевый стаканчик.- Бриться будете?
         -Буду. Ну и виски можно подправить немножко… шею…
         -Сделаем.
         Свежевыстиранная накрахмаленная простыня зашуршала в её руках. Она усадила его в кресло, укутала, как младенца.
         -Для вас, по особому знакомству…
         -Спасибо. Только какое у нас знакомство? Мы ведь незнакомы почти. Единственное, что я стригусь, а вы стрижёте.
         -Не скажите. Я о вас столько знаю, что вы и не представляете.
         -Интересно, откуда?
         -Да, так…- Перебрав несколько бритв, она выбрала немецкую, золлингеновской стали, и привычно направила её на ремне.- Височки косые?
         -Косые… Вы так и не ответили на мой вопрос.             
         -А чего отвечать? Знаю , да и всё. Человек вы у нас новый, а земля слухами полнится. – Она помолчала, аккуратно подбривая ему виски и покрывая обильной пеной щёки.- Говорят, в городе новый фильм идёт. «Парень из нашего города».
          -Какой же он новый?- удивился Яков.- Я его год назад видел.
          -Так это вы… А у нас он впервые.- Она отложила кисточку и. мечтательно глядя в окно, вздохнула.- Эх, сходить бы, да не с кем.
          -А кавалеры ваши?- спросил он, неотступно следя за нею в зеркало.
          -Какие ?- насторожилась  Ленка.
          -Ну, которые тут постоянно околачиваются.
          -Ах, эти!- она насмешливо оттопырила губу.- Разве это кавалеры?Так… пескари. И вообще, нет у меня никого.
          Бритва замелькала в её руке.
          -Вот не думал,- улыбнулся Яков.
          -Чего не думали?
          -Что вы – одна.
          -А то – чтобы?
          -Да, ничего…
          -Нет, уж вы договаривайте, раз произнесли…
          -Чего  ж договаривать? Странно это! Молодая , красивая, а в кино сходить не с кем.
           -Так вы и пригласите.
           -Я?!
           -Вы!  Или…
           -Что ж, я с удовольствием. Только пойдёте ли?
           -А вы рискните.
           -Хорошо… Приглашаю вас сегодня на первый вечерний.
           -Напросилась!- горько усмехнулась он, делая ему компресс и опрыскивая лицо одеколоном. – Благодарю за чуткость, пошутила я.
           -А я не шучу,- сказал он, поднимаясь из кресла и бросая на стойку деньги.- Я – серьёзно. В семь часов вечера за вами зайду.
           -Это что – приказ?-  снова прищурилась Ленка.- Вы со всеми себя так ведёте?
           -Не со всеми и не так,- рассмеялся он,  протягивая ей руку.- Давайте же, наконец, знакомиться по-настоящему. .. Яков!
            -Елена… Только в семь я не смогу. У меня смена как раз до семи.
            -Тогда в восемь. Идёт?
            -Постараюсь…

           Они медленно шли по вечерней улице, и улица изумлённо глядела им вслед. Возвращалось с выгона стадо. Коровы, тревожно мыча, разбредались по дворам. Пыль стояла в воздухе, как где- то в деревне. Падал пух с тополей, оседая на кофточке, на волосах, на ресницах у Ленки. Она смахивала его на землю и её влажные прищуренные глаза светились азартом. Улица глазела  им вслед, и женщины не могли сдержать сорвавшиеся с привязи языки.
           -Нового подцепила!
           -Постоялец Аринин… вдовец!
           -Иии… А ей хоть бы что. Ей лишь бы мужик…
-Срамота!
           Кумушки болтали. И хотя сами в достатке познали и беду, и обиду, всё равно не могли промолчать в данной обстановке, то ли по причине дурной Ленкиной славы, то ли в силу своего особого женского устройства.
           Ленка шла, поигрывая бровями, делая вид, что не замечает всеобщего интереса.
           «Окручу, околдую, никому не отдам,- думала она, стараясь подделаться под широкий размеренный шаг Якова.- Семья будет, дети… всё, как у людей…»
  -Глупые вы, мужики,- прижимаясь к нему, прошептала она.- Никогда ничего не замечаете.
            -Ты о чём?
           -А о том, что я за тобой второй месяц хожу. И у тётки Арины справлялась, и вообще наблюдала. А тебе хоть бы хны! И если бы сегодня не пришёл, то и неизвестно, что было бы… ведь так?
-Не знаю. Но я о тебе думал.
           -Правда?- радостно покраснела она.
           -Правда.
           Яков замолчал. Неожиданное её признание было как снег на голову. Он трудно привыкал к женщинам, узнавая их постепенно и обстоятельно. Иногда это узнавание перерастало в отчуждение, иногда в привязанность. Так случилось у него с Зоей. Любовь к ней до сих пор колючей занозой сидит в сердце. Что- то похожее намечалось и в отношениях с Женей. Но Женя осталась в стороне, а рядом оказалась эта непонятная характерная девчонка, по которой страдает, наверное, не один парень. Он пытался определить свои чувства к ней. Она нравилась ему, волновала, но сказать что-то определённое о своей любви к ней он бы не смог.
«А может быть, любовь придёт потом? Ведь сходятся же люди, живут, и лишь через годы…»
           -О чём ты задумался?- спросила она.
  -Да так… разное  в голову лезет.
           « А ведь она надеется. И ждёт, что я скажу ей об  э т о м. А что я могу сказать?»
У кинотеатра толпился народ. Ярко освещённые рекламы создавали ощущение праздничности. Давно была отменена светомаскировка и восстановлена электростанция, но всё равно гирлянды разноцветных огоньков волновали и радовали, как в детстве на ёлке. Хулиганистые, отбившиеся от рук мальчишки торговали папиросами и камешками для зажигалок, по-взрослому переругивались между собой и зорко следили за прохаживающимся в отдалении милиционером. Разбитные тётки с благонамеренным видом цветочниц продавали из-под полы различную еду.
          У Ленки глаза разгорелись. Она смотрела на жалкие лакомства с откровенным восторгом. И в тысячный раз ощутил Яков, что раны войны не залечены, что народ до сих пор сидит на небогатом пайке, ограничивая себя во многом. Голодные глаза девушки растравляли его. Он подошёл и стал покупать у торговок пирожки, семечки, варёный сахар, яблоки и орехи. Завернув покупки в большой кулёк, протянул его Ленке.
          -Держи!
          -Что ты, что ты!- запротестовала она.- Зачем?
          В полутёмном зале кинотеатра шла обычная жизнь. На экране смеялись и плакали киногерои. Ленка торопливо ела, стыдясь самой себя, а Яков, отвернувшись, делал вид, что поглощён картиной. Она нашла в темноте его руку и благодарно погладила.
-Спасибо… Ты прости… я дома не успела , торопилась к тебе…
     У него кошки заскребли по сердцу. Всё стало ненужным и тягостным. Хотелось уйти домой, зарыться лицом в подушку и не видеть и не слышать ничего.
          Возвращались домой молча. Пустынную улицу нарушали лишь их шаги да отчаянное переругивание псов. Где-то у пристани раздавались частые милицейские свистки
          -Опять, наверное, «Чёрную кошку» ловят,- усмехнулась Ленка.- Развелось шпаны – дальше некуда! В погреб к старухе залезут и записку оставят: «Здесь была «Чёрная кошка»! А делов  то всего крынка молока да банка солений… тьфу!
          Они остановились у её ограды.
-Зайдёшь?
          -Стоит ли…
          -Заходи!-
Она потянула его за рукав.
           Он вошёл во двор, осторожно прикрыв за собой обвисшую скрипучую калитку. В сенях пахло мышами и сыростью. Из- под ног с кудахтаньем вспорхнула курица и вылетела в распахнутую дверь.
-Ах, что тебя!- рассердилась Ленка.- Напугала! И добро бы своя , а то – соседская.
           Она ввела его в комнату, зажгла свет. Маленькая, засиженная мухами, лампочка осветила закопчённую русскую печь, скособоченный древний стол, два грубых табурета. Яков обвёл глазами это печальное убранство и вздрогнул от неожиданности. На печи, распустив по плечам жидкие седые волосы, раскачивалась из стороны в сторону сухая чёрная старуха.
-Кто это?- шёпотом спросил он.
          -Ааа!- отмахнулась Ленка.- Мать… не обращай внимания.
          Его покоробило такое отношение, он хотел что-то сказать, но она взяла его за руку и провела к себе. Здесь было гораздо уютнее. На стенах висели искусные вышивки и фотографии киноартистов, стоял жёлтый зеркальный шкаф, а в углу на этажерке висела мандолина с большим алым бантом на грифе.
          Ленка опустилась на узкую, скромно застеленную кровать, стянула с тонкой шеи косынку.
         -Хороша невеста?
         Яков промолчал. Что- то неосознанно и больно продолжало его томить. Он стоял, отчуждённо глядя на неё.
         -Ну, что же ты? Садись… гостем будешь!
         -Пойду я…
         -Не останешься?
         -Нет.
         -Как знаешь… Я не настаиваю .
         -Прощай!
         Он неловко дёрнул плечом и вышел из комнаты.
         -Постой!- крикнула она.
         Он не обернулся. Старуха вскинула на него бессмысленные белые глаза, погрозила узловатым пальцем.
-Иоанн Креститель, где твоя голова?
Её странный смех догнал его уже в сенях. Он споткнулся, застыл, но пересилив себя, медленно направился к калитке…


         Дома уже все спали. Яков на цыпочках прошёл в свою комнату, разделся и лёг. Тоска, обида, злость на себя не давали забыться. Кирпичные обломки мыслей ворочались в мозгу, и неизвестно откуда приставший мотив строй солдатской песни перебивал их.
« Солдатушки, бра-а-авы ребятушки… Всё напрасно, ничего не будет. И не надо стремиться и жалеть. Вечно у меня, как не у всех. У других светло, радостно, а здесь опять боль… А где ва-а-аши жёны-ы… На-а-аши жёны
 пу-ушки заряжёны… Нужно забыть  всё , захлопнуть прошлое, как книгу. И заново привыкать, будто после болезни, словно впервые открывая мир. Но разве забудешь? Разве можно отречься от себя? И то, что было, разве уйдёт так просто, как вода по весне? Солда-а-атушки, бравы ребятушки… Зачем я поехал сюда? Надо было вернуться в Молдавию. Своя земля, своё небо. И Надюшка росла бы среди своих. А тут всё какое- то чужое, временное, словно до сих пор продолжается война…»
          Кто-то осторожно прошуршал под окном, поскрёбся в стекло. Яков поднялся, приник к занавеске. Тёмная женская фигурка пряталась в тени кустов. Он рывком распахнул раму.
-Кто здесь?
          -Я… Елена. Не шуми… Хозяев разбудишь .
         -Ты?! Зачем?
         -Так… Выйди на минутку.
         Он натянул брюки, сунул ноги в ботинки и, стараясь не шуметь, вылез в окно.
         -Что случилось?   
         -Ничего,- прошептала Ленка и вдруг, припав к нему, беззвучно заплакала.
         Он торопливо гладил её руки, волосы, бормотал, уводя от дома.
          -Ну, что ты, что ты… успокойся…
         Звёзды плавились в небе. Шумели деревья. Горько пахло полынью и мятой. И притихшая торжественная земля прислушивалась к себе, как женщина, впервые ощутившая под сердцем сладкое шевеление младенца.


         Так и пошло… Закружила хмельная метель, завьюжила, закрутила головы, только ветер метался в душах да колючая позёмка слухов мела по дворам.
-Парикмахерша - то наша, бабоньки…
-Ну-у?
-С солдатом спуталась. Со старшиной! Живёт с им в открытую , без венчанья, без сговора!
           -С каким старшиной?
           -С постояльцем Арининым. С ребёнком который .
           -Аааа!
           -Намедни возвращаюсь от снохи. Слышу, в кустах мужской и дамский голоса воркуют. Ну, думаю, ежли Нюрка моя , враз косы оборву! Ан  нет… Стоят солдат и Ленка. Она ему чегой – то внушает, а он, как пень осиновый, отвернулся и молчит.
           -Фанаберистый!
           -Ишшо бы! Что ему с ей детей крестить? Погуляет и бросит!
-Истинно так. Все они, мужики, такие!
          -Да причём здесь мужики? Ба-а-бы виноваты! Сучка не захочет, кобель не вскочит!
          -Ох, и язычок у тебя, Митривна!
-А что? Аль неправду сказала? Большую волю нашей сестре дали, с того всё и идёт. В наши годы, помню, слово родительское – закон! А теперь? Тонька моя меня же попрекает. Вы, говорит, мамаша, вчерашним днём живёте. Пережиток вы! Домострой! А что это за штука такая? Ругательство новое, аль как?
-Не та нонче молодёжь!
           -Не та-а…
           -Конечно, мы иначе жили. Но только ведь и про нас старики своё болтали. Жизнь на месте не стоит, кажное поколение – особенное. А у этих и беда, и война, повзрослели раньше сроку.
          -Оставь, Варвара. Вечно под Арину философию разводишь. Ты, Захаровна, дальше продолжай. Дальше- то что было?
          -А дальше… пошли они. Она его под руку подцепила, словно фря какая, и тронулись…
          -Н- да… хозяйка- то знает?
          -Небось . Они ведь не скрываются, у всех на виду.
          -А младенец как же?
-Младенца он в ясли сдаёт. Второй год девчонке.
          -Откажет ему Арина от квартиры. Не одобряет она этого.
          -А её какое дело? Что он ей сын? Зять? Живёт человек, как знает, никто ему не указ.
          -Так- то так. Но только и у неё дочка на выданье. Актёркой стала. В Доме культуры балуется.
          -Так пущай за актёра и выскакивает! На кой ляд ей бобыль с приплодом? Она девка то-о-онкая!
           -Тонкая , не тонкая, а неисповедимы пути наши. Вон я своего адиёта до сих пор забыть не могу. И кривой, и гунявый, и  лупил меня как сидорову козу, а всё равно, кажется, лучше его никого нет. Я ль за ним не ходила, не холила, а поманила молоденькая и – убёг… даже адресу не оставил.
           -Война! Сократила мужской пол, вот они теперь и бесчинствуют.
           -К тому я и клоню. Будь он трижды бобыль, а захочет, так любая за него пойдёт. Нонче девкам разбирать не положено. Начнёт носом крутить, да ни с чем и останется. Другим мигом подберут… Так -то!..