Рассказ юрия петракова постижение истины

ПОСТИЖЕНИЕ  ИСТИНЫ Рассказ Юрия Петракова
1.
Весной 62-го рабочую обувной фабрики Евдокию Пономаренко срочно вызвали в фабфком.
В небольшом заставленном стульями кабинете кроме председателя находился мужчина лет сорока пяти, судя по виду из районного начальства. Невнятно представившись, он пригласил Евдокию присесть. Отвернув клапан нагрудного кармана, достал свернутый пополам почтовый конверт из папиросной бумаги.
- Евдокия Антоновна? – обратился к ней незнакомец.
- Да!
- Пономаренко?
- Да! – Евдокия напряглась и, скрывая волнение, ухватилась руками за сидение стула.
- Да вы не переживайте! Я к вам с доброй вестью, – незнакомец кивнул в сторону конверта, - принес вам письмо.
При этих словах Евдокия так и ойкнула.
- Неужто Тамарка? – едва слышно выдохнула она, и уже не сдерживая себя, зарыдала.
Письмо  и в правду, оказалось, от ее старшей дочери Тамары, угнанной когда-то фашистами на работу в Германию.  Все вокруг давным-давно считали ее погибшей, и вот теперь, по прошествии стольких лет, она объявилась, живая и невредимая.
Незнакомец, видя, что Евдокия от волнения не в силах разобрать и двух слов письма, пояснил, что оно пришло из бельгийского города Антверпена, где теперь с мужем и дочерью проживает ее дочь Тамара.
- Радуйся, мать! – завершил он свой пересказ – Теперь у тебя не только дочка объявилась, но и внучка с зятем! Так что готовься писать ответ.
Кое – как, успокоив Евдокию, председатель фабкома разрешил ей идти домой.
- Ты, Евдокия, особо не распинайся о письме. Завтра зайдешь ко мне, и мы вместе помаракуем над ответом, - пожимая руку, сказал он на прощанье, - да и Всеволод Петрович подскажет нам, если что не так.
Евдокия не помнила, как добралась до дома и уже там дала волю чувствам. Бросилась на кровать и, уткнувшись лицом в подушки, долго рыдала, пока от усталости и свалившихся на нее переживаний не забылась тревожным сном.
Вечером ее разбудил вернувшийся с работы муж.
- Ты, что это, Дуся, мужа не встречаешь? Что еще стряслось? Опять Галка - что - то отчубучила?
На что едва пришедшая в себя спросонья Евдокия протянула ему помятое письмо,
-          Вот, Гриша, от Тамарки пришло!
- От Тамарки? – удивленно спросил Григорий, и машинально протянул руку за конвертом.
Уже потом, по прочтению письма, они так и не смогли обсудить свалившееся на них  известие. И лишь к полночи, накормив и уложив спать, вернувшуюся из техникума Галину, Григорий вместе с Евдокией долго еще сидели на лавочке у дома,  вспоминая историю Тамары. А заодно и годы, проведенные Григорием в плену в первую мировую.
2.
Летом 42-го в хату к Пономаренкам заглянул местный полицай Головня.
- Ну что, Евдоха, ты еще не сдохла тут со своим выводком? – весело гаркнул он, громко хлопая дверью.
Муж Евдокии - Григорий ушел на фронт в самом начале войны. Единственное письмо от него было получено незадолго до оккупации. Где он и что с ним сейчас – одному Богу было известно. На руках у Евдокии оставались двое детей – старшая четырнадцатилетняя Тамара и совсем еще малая Галина. Жили трудно, перебиваясь с хлеба на воду. Брались за любое дело. Разгружали вагоны с углем. Копали на перерытых вдоль и поперек огородах мерзлую картошку. Стирали белье для армейского госпиталя.  Вот и сейчас приход Головни Евдокия восприняла с надеждой – «А - ну,  какая работа приключится.
- Ты вот что, Евдокия, - сказал Головня, грузно плюхнувшись на лавку, - как жить собираешься? Тамарка твоя почитай подросла. Пора и к работе определяться. Хочешь, я ее в бордель пристрою? – и он весело оскалился, -  Там не обидят! В тепле, при харчах, да при мужицкой ласке. Опять же,  семье подмога.
- Ты что, ты что, Эрнст Германович! Бог с тобой! Неужто ей другого дела не найдется? И  усердная, и послушная. Семилетку ведь перед самой войной окончила.
- Ну что ж, можно и другое. Вот набор на работу в Германию объявлен.. Слыхала? Профессию обретет, деньжат заработает, семью поддержит. Ну, не тебе мне объяснять. Вспомни мужа своего. Где он у тебя в ту войну обретался? Кто его столяром-краснодеревщиком сделал? Да еще, каким столяром! Немцы! Вернулся, уважаемым человеком, по-немецки что-то там лопотал. Я его за это признал, семью вот его уважил. А теперь, где он? Тьфу! Вшей кормит?
- В общем, решай – в бордель или в Германию! – сказал он напоследок и, поднявшись, направился к выходу.
- А ехать-то когда? – едва сдерживая слезы, воскликнула Евдокия.
- А как наберем ей в компанию пять – шесть товарок, так и в самый раз будет!
После ухода Головни из-за занавески выглянула Тамара.
- Слыхала? – спросила ее Евдокия.
- Да.
- А может оно и к лучшему? Отец ведь и вправду там уму-разуму научился. Глядишь и ты там судьбу свою отыщешь? Вот только бы тебе не одной туда, а с кем-то из своих. Тогда и я была бы спокойна.
3.
Через четыре дня Головне удалось подобрать Тамаре трех попутчиц. Двое из них - Анна и Светлана оказались ее бывшими одноклассницами, жившими неподалеку. Третья – Валентина жила где-то на окраине города, за речкой.
Накануне отъезда Головня занес в хату Евдокии три каравая ржаного хлеба, добрый шмат сала и пол-литровую бутылку самогону. Достав из потайного кармана френча пачку отсмарок, не спешно, мусоля пальцы, отсчитал часть и, весело глядя на Евдокию, хлопнул деньгами о стол.
- Не грусти мамка! Это ей для начала на дорогу, до Сталино. А там - в эшелоне кормить будут, да и заработок пойдет, только успевай в торбу сгребать. Так что держи, Евдоха,  карман шире!  - и уже серьезно завершил, - Завтра к восьми ноль -ноль быть на вокзале! И чтоб без дури и  воплей.
На следующее утро к станции Бахмутск.II согнали с полсотни жителей. Четверых девушек, отъезжающих на работу в Германию, построили в шеренгу лицом к собравшимся. Затем, по случаю важного события выступил комендант города майор Фогель. После короткой речи последовала команда: Вперед!  И девушки, отобранные для работы в Германии, понуро зашагали мимо руин  вокзала, к стоящей у дощатого перрона «кукушке».
Тогда-то Евдокия в последний раз видела свою старшую дочь. С тех пор о ней не было слышно ни слуху, ни духу. Лишь осенью 45-го в город воротилась Тамаркина подельница Валентина. Она-то и рассказала Пономаренкам, что их дочь была угнана на работу в Бельгию, в город Антверпен и там сгинула под американской бомбежкой. Больше Валентина ничего рассказывать не стала. Да, Евдокия и не спрашивала, понимая - о таких делах лучше всего помалкивать.

4.
«Как быстро летит время!» – думала госпожа ван Лоон, проводив мужа на работу. «Вот уже и Бетти на пол головы выше меня вымахала. Оканчивает школу. Собирается поступать в колледж. Такая же самостоятельная, какой была и она в ту треклятую пору».
- Не приведи, Господи! – невольно воскликнула  она, вспоминая прошлое.  Но полностью избавиться от горестных мыслей, как ни пыталась, не смогла.
Когда, летом 42-го за ней и ее товарками затворились двери вагона, шедшего на Сталино, она даже и подумать не могла о том, что судьба забросит ее на самый край Европы, в Бельгию, в Антверпен. По правде сказать, до приезда сюда она и знать не знала, что существует такая страна, есть такой город.
Тамара старалась не вспоминать ни то, как  в Сталино их отправили на сборный пункт, где они почти неделю ожидали формирования эшелона в Германию. Ни то, как в тесных теплушках их словно скотину долго, слишком долго везли почитай через всю Европу. Ни те, похожие один на другой серые будни, складывающиеся в такие же тоскливые месяцы, когда она вместе с подругами по неволе, таскала тяжелые металлические болванки из одного цеха в другой. Ни того зловонного мрачного барака с трехэтажными деревянными нарами. Ни того постоянного чувства голода, которое не оставляло ее все годы пребывания в фашистской неволе. Ни того ночного ужаса американской бомбежки, сделавшей ее калекой на всю оставшуюся жизнь.
Конечно, ей повезло с Конрадом. Ну, кому бы еще она была теперь нужна, без руки, без крова, да еще с чужим ребенком. А тут – в тепле, в любви, в достатке.
Да знала бы мать, что ей с мужем принадлежит мастерская по огранке алмазов здесь в Бельгии, в самом центре Антверпена, на Ланге-Херенталсестрат, вот бы удивилась! Да, что там. Она и знать не знает толком, что такое алмазы. А, может, ее и в живых уже нет?
         Конечно, все у них с Конрадом и впрямь не так уж плохо. Дело, доставшееся Конраду от отца, с окончанием войны, давало неплохой доход. Дешевое сырье поступало из Конго. Вдобавок ко всему, Конрад, по давней родительской традиции, сдавал меблированные комнаты русским эмигрантам, выехавшим в Бельгию после революции 1917-го. И хотя аренда жилья не приносила почти никакого дохода, пансион существовал. Более того, Тамара радовалась возможности общаться с соотечественниками. Да и Конрад, благодаря этому, сносно овладел русским, что помогло ему в общении с Тамарой, тогда в 44-ом.
5.
Тамара не помнила тот день, когда Конрад появился на заводе.  А, собственно, почему она должна была помнить его? Мало ли их было, таких как он «спецов» – безликих и нелюдимых, стоявших у станков смену за сменой, ради победы Германского оружия и мизерного заработка, позволявшего как-то кормиться в то нелегкое военное время. То ли дело Алексей!
Высокий, с темными, вьющимися волосами, он буквально завораживал каждую женщину, трудившуюся на заводе.
Алексей не любил рассказывать о себе. Знали только, что он родом из Чернигова. Окончил семилетку. Трудился в железнодорожных мастерских учеником  токаря. После оккупации был угнан сюда,  где обретался десятником при остарбайтершах.
Тамара давно сохла по Алексею, а тот, совсем не замечал ее. Зато сразу же приметил Валентину – такую же,  как и он, чернобровую с пышными курчавыми волосами, стройную и неунывающую.
Валентина, словно издеваясь, постоянно дразнила Тамарку:
- Не трать, дивчина, силы! Не сохни по пустякам. Хочешь, я приведу к тебе Алексея, чтобы он отодрал тебя? Он и так уже тут всех баб перепробовал. Разве что кроме тебя. И то потому, что тебя за малолетку  держит.
Тогда, в отместку Алексею, Тамара и обратила внимание на Конрада. Тем более что тот при встречах  оказывал ей знаки внимания и неплохо говорил по-русски.
Именно благодаря Конраду она впервые за долгие месяцы познакомилась с Антверпеном. В редкие выходные он водил ее по улицам родного города. Угощал сдобой. Делал недорогие подарки. Покупал билеты в кино.
Конрад был хорошим рассказчиком. Знал историю Антверпена, каждого памятника в нем, каждого дома.
Но из всех его рассказов Тамаре наиболее запомнилась история памятника, стоящего на Ратушной площади.  Она поражалась кровожадности великана Антигона, отсекавшего по локоть руки тем, кто забывал платить пошлину за проезд через его владения. Восхищалась мужеству римского воина Бребо, сразившего грозного великана ради юной красавицы Шельды.
Она невольно задумывалась о том, смогла бы она отдать пол руки ради свершения своей мечты?  -  и с дрожью гнала эту мысль подальше от себя.
 
Тамару вполне устраивали сложившиеся отношения с Конрадом. Ее не огорчало даже то, что он совсем не пытался сблизиться с нею. Да что там сблизиться, до сих пор ни разу так и не поцеловал ее. И она продолжала мечтать об Алексее.

6.
Долгими зимними вечерами Валентина похвалялась перед подругами своими успехами в делах амурных. Она будто бы специально смаковала пикантные подробности своих отношений с Алексеем. И так продолжалось до тех пор, пока Тамара не стала дружить с Конрадом. Вскоре вслед за Тамарой появился ухажер и у Тамаркиной подружки Анны.
Клаус был родом из Голландии. Работал кровельщиком. Имел небольшой домик в деревне вблизи Амстердама. На заводе слыл хорошим сантехником. Мог безо всяких чертежей вырезать из жести самую сложную развертку для любого воздуховода.
Немцы уважали Клауса и сквозь пальцы смотрели на его связь с русской.
Иногда, уединившись от посторонних ушей, девушки обсуждали планы на будущее. После разведывательных полетов англичан вспоминали родной город, думали о своих близких. Старались не судачить об услышанной от капо угрозе Сталина отправить всех военнопленных вместе с остарбайтерами в Сибирь. Втайне мечтали о том, чтобы остаться здесь в Европе.
Лишь Валентина обходила обсуждение этого вопроса стороной, заявляя, что ее-то уж точно не арестуют. На вопросы подруг - почему именно ее не тронут наши при освобождении, Валентина хранила полное молчание. Лишь однажды, после первого мощного налета американо-британских самолетов,  Валентина будто бы невзначай, с вызовом открыла Тамаре свою тайну.
- Я ведь еврейка по матери, и комсомолка! Мой отец был большим начальником на железной дороге. Когда немцы сгоняли евреев, чтобы вести в Германию, меня укрыла сестра нашей домработницы. А потом, чтобы уцелеть, я сама отправилась в Германию по чужим документам. В Бахмутске меня бы признали и донесли.
- Я и Алексея спасу! – со страстью прошептала она, - И он это знает.
Тогда-то Тамара узнала подлинную причину тесной привязанности Алексея к Валентине и призадумалась над этим.

7.
В начале 44-го налеты на Амстердам стали каждодневными. Немцы ужесточили лагерный режим. Анна и Тамара стали реже встречаться со своими ухажерами. Терпеть вечернюю похвальбу Валентины стало невмоготу. Тогда-то Тамара решилась открыться Алексею. Столкнувшись в заводском проходе, она чуть слышно попросила его о встрече.
В назначенное время Тамара ждала его на заднем дворе заводского склада, куда сваливали металлические отходы производства.
Алексей запаздывал. Наконец, озираясь по сторонам, он вынырнул как-то внезапно, словно из - ниоткуда. Было видно, что это место ему давно и хорошо знакомо.
- Ну, что тебе, Тамарка? Давай, говори скорее! Времени нет!
Услыхав несмелые признания, он рассмеялся девушке в лицо.
- Послушай! А, что я за это поимею? Разве еще одну бабу для коллекции! – и повернулся, чтобы уходить.
- Постой, Алешенька! – с дрожью в голосе выдохнула Тамара.
- Ты, думаешь, я не знаю, чем тебя Валька взяла? Ты веришь, что она тебя спасет? Да, если ты сейчас уйдешь от меня, меня не испробовав, я лучше донесу на вас!
При этих словах Алексей  с удивлением посмотрел на Тамару.
- Погоди, дурочка! Ты уверенна, что наши поддержат ее после освобождения?
- Может быть, и поддержат, да я не поддержу.
- Погоди, глупенькая! Кто сказал, что я тебя не хочу? Подумаешь - Валька! Да она, сучка, замотала меня своими желаниями. Я и так похудал через нее, – и он стремительно обнял Тамару.
- Не спеши, Алешенька! Не вздумай придушить меня здесь. О том, за чем я пошла сюда,  знает Анька. Если что она покажет на вас.
- Ну, ты и стерва! – восхищенно прошептал Алексей, крепко обнимая млеющую в его руках Тамару.
 - Ты так всю охоту к тебе отобьешь.
.И, обхватив слабеющую Тамару, поцеловал ее в жадные до любви губы.
Перед вечерним аппелем сияющая и торжествующая Тамарка вернулась в заводской барак. Затем, уединившись с Анной, стала о чем-то шептаться с нею, изредка злорадно поглядывая на уснувшую Валентину.

8.
Через пару недель Тамара ощутила в себе что-то незнакомое и новое. А когда суть ее положения стала явной, поделилась своей радостью с Анной.
- А Алексей знает? И спросила Анна.
- Нет!
- Да ты что? Что делать то будешь?
- Не знаю.
- А как же Конрад?
- Не знаю.
- Ты вот что Тамарка, Конраду пока не говори об этом. Попробуй сказать Алексею. И не тяни. Война к концу. Надо что-то думать.
- А что тут думать? Люблю я его проклятого.
- Кого?
- Кого, кого? Алексея конечно.
Вопреки ожиданиям, признание Тамары большого впечатления на Алексея не произвело.
- Ну, что ж? Потерпи пока. Война кончится, и мы поженимся. Не в Союзе, так здесь. Если что, местные помогут. - успокоил он Тамару,
- Да тот же Конрад!
В тот же день о Тамарином положении узнал Конрад. Узнал от Алексея, который попытался приписать ему эту заслугу.
- Ты что ж это, камрад! Закомпостировал девку, а замуж не берешь. – и постарался популярно объяснить ему, что означает по-русски это выражение. Но Тамара этого не знала.
В тот же вечер начался один из самых мощных налетов союзников на Антверпен.
На этот раз объектом бомбежки стал завод. Смена еще не окончилась, и девушки не успели укрыться от налета.
В огне и в дыму, среди крови, криков и взрывов Тамара даже не поняла, как и почему на нее свалился огромный оконный витраж. Не успела. Жгучая боль разлилась по ее телу, как она провалилась в глубокую черноту высокого неба, простирающегося  в распахнутом проеме, освободившегося от витража окна.

9.
В ту же ночь Тамара очнулась в большой полутемной комнате, стены которой были покрыты резными деревянными панелями. В противоположном от ее кровати углу виднелась лестница, уходящая на верхний этаж. Тут же к ней подошел улыбающийся Конрад.
- Ну, наконец-то! Я верил, что ты будешь жить.
Много позже, когда Тамара немного окрепла и начала вставать с постели она узнала о том, что попала под бомбежку. Потеряла по локоть левую руку. Но, слава Богу, ребенок остался жив и к зиме должен появиться на свет. Вытащил Тамару из свалившего на нее ада Конрад. Он же с товарищами перенес ее в дом своих родителей.
Со слов Конрада выяснилось, что завод полностью разрушен. Кто мог – убежал и укрылся в городе. Многие погибли.
На вопрос об Алексее, Конрад ответил:
- Не думай о нем. Он жив только потому, что не побежал спасать тебя. Укрылся в подвале. Подруги твои тоже живы. Сидят в том же бараке, который совсем не пострадал. Никто из них о тебе ничего не знает. Так надо! По другому нельзя! Опасно!
С рождением дочери и приходом англо - американских войск, вопрос о том, что делать решился как бы сам собой. По-бабьи рассудив, Тамара решила:
«По всему выходит Алексей меня не любит. Что ждет меня на Родине? Не известно, кому я там нужна такая, без руки, да при чужом дитятке? Никому! А тут - любящий человек, большой дом, доход какой ни есть! Что же тут долго думать».
Осталось только исчезнуть из прошлой жизни, чтобы уйти от Сибири, в которую якобы обещал загнать всех остарбайтеров Иосиф Сталин.

10.
С рождением Бетти, Тамара полностью отдалась воспитанию дочери. Шли годы, дочь росла, и все чаще внешностью своей напоминала о том, что в ее – Тамариной судьбе был еще один человек, которого она по-настоящему любила. Любила несмотря ни на что – войну, каторгу, предательство. От необдуманных поступков ее сдерживало лишь отсутствие информации об Алексее.  Она не раз задумывалась о том, где он, что с ним, и жив ли вообще. И чем чаще Тамара вспоминала о нем, тем сильнее ее тревожили мысли о родине, о том трагичном и жестоком, что произошло с нею. Долгое время Тамара не решалась говорить с Конрадом об этом.
Единственным напоминанием о родине была связь с Анной.
После освобождения Бельгии та с мужем уехала в Голландию, нарожала кучу детей, занималась домашним хозяйством.
Изредка Тамара садилась на поезд, доезжала до Амстердама и дальше автобусом добиралась до дома подруги. Пользуясь тем, что Клаус бывал дома редко, Тамара с Анной отводили душу: пели душевные украинские песни, лепили вареники с вишней, выпивали по чарке, вспоминали минувшее.
Однажды, возвращаясь из Амстердама, коротая время в ожидании автобуса, Тамара набрела на странный музей. Он был посвящен трагической судьбе Анны Франк, ставшей жертвой Холокоста во времена фашистской оккупации Голландии. И там, сопоставляя судьбу Анны, которая, как выяснилось, была ровесницей Тамары, даже она, много испытавшая от фашистской каторги, поразилась мужеству Анны. Сходстве их трагических судеб. Ее несчастной первой девичьей любви.
Уже дома - в Антверпене, проснувшись ночью, она вдруг поняла, чем рисковала Валентина ради своей любви к Алексею. И поняв, простила ей то, что до этого никак простить не могла. Корила себя за пришедшую к ней тогда угрозу выдать Валентину. Именно с той ночи в ней все сильнее стало крепнуть желание отыскать Валентину, повиниться перед нею за свой поступок, добиться прощения.   

11.
Вскоре после этого Тамара получила письмо из Амстердама. Анна делилась своей нечаянной радостью.  Впервые в ответ на ее многочисленные запросы она получила ответ от родных из Бахмутска. Более того, смогла собрать небольшую посылку, и не только отправить ее родным, но и получить от них благодарственный ответ.
Это письмо словно окрылило Тамару. К тому же, неожиданно помогли  квартиранты. Так случилось, что перед самой войной у ван Лоонов квартировал иеромонах Павел. В годы войны он помогал советским военнопленным, бежавшим из фашистского плена. В 42-ом был арестован немцами. Тогда ему удалось спастись. После войны он еще недолго пожил в Антверпене, а потом уехал в Союз, где со временем стал архиепископом Новосибирска. Изредка от отца Павла в дом ван Лоонов приходили письма.
Тогда-то и написала ему свое письмо Тамара. Собственно написала как бы два письма. Одно духовнику, другое – матери, почти не надеясь на получение ответа. Но ответ все-таки пришел.
Мать писала, что отец жив, что Тамарина  сестра Галина оканчивает техникум, что все у них хорошо, что хотелось бы увидеться с ней и внучкой на этом свете.
- Ну, что ж, Тамара!  - выслушав ее признания о сокровенном, сказал Конрад,
- Я давно знаю о тебе и об Алексее. Я любил и люблю Бетти и считаю ее своей родной дочерью. Хочешь ехать на родину? Поезжай! Но помни о том, что произошло в 44-ом. Помни и знай, что у тебя здесь есть дом, есть любящий тебя человек, есть страна, которая для тебя не чужая. А, кроме того, ты уже принесла в жертву свою руку грозному Антигону. И Шельда приняла ее.
- Нам выпало немало горечи в этой жизни. И все это время мы жили ее постижением. Там ждет тебя не только радость, но и новые горести. Здесь – я буду ждать вас – тебя и Бетти.
Вскоре, получив визу в Советском посольстве, Тамара и Бетти отправились в долгую дорогу.
12.
Приезд Тамары в Бахмутск стал событием для этого небольшого города. Как бывает в таких делах, когда после долгой разлуки встречаются вместе близкие и родные люди - был богатый стол, были слезы радости и горя, были долгие, уходящие за полночь, разговоры за жизнь.
 Тамара искренне удивлялась тому, как быстро были отстроены порушенные дома. Открылись новые заводы и фабрики, школы и техникумы, поликлиники и больницы. Удивлялась она и тому, как просто и даже убого были одеты жители города, даже такие, казалось бы, уважаемые и востребованные, как врачи и преподаватели. Удивляли и сохранившиеся кое-где пыльные не мощеные улицы и переулки.
По совету Анны она захватила с собою подарки родным. Но мать с отцом, посовещавшись меж собой, решили распродать большую часть их с тем, чтобы купить железо на крышу. Особым спросом пользовалось нижнее женское белье, безразмерные нейлоновые носки и мужские рубашки, шелковые бельгийские ковры. Даже белые, под муар клеенки для кухонных столов ушли в лет за хорошую цену.
Не теряла времени и Бетти. Она не только дивилась новой совершенно незнакомой ей стране, но и почувствовала себя русской. Пыталась запомнить русскую речь.
Как-то между делом Тамара справилась у матери о Валентина.
- Да, я ее и видела всего один раз, сразу по ее возвращению, - ответила Евдокия.
- Она то мне и сказала, что ты погибла там бод американской бомбежкой.
-  А, что о ней еще слыхать?
- Я о ней ничего больше не слыхала. Хотя вот что – привезла она оттуда и мужика своего. Алексеем, кажется, кличут. Видный такой, курчавый. Только пьет шибко. Дочь у них уже большая.
 Ты бы не встречалась с нею, Тамара. Я ей простить не могу, что она тогда так о тебе.
Но Валентина, услыхав про возвращение Тамары, не утерпела, пришла в гости сама. Уединившись в дальней комнате, они пытались вспомнить свое невольничье житье, но разговор явно не складывался.
- Как Алексей? – заметно волнуясь, выдавила из себя Тамара.
- Пьет проклятый! Выручила я его, паразита. Думала в люди выведу.
Ах, да! Ты ведь не о том хочешь от меня услышать. Помнится, у вас Шуры-муры были. Хочешь? Забирай! Уступаю!
Расставаясь, Тамара неловко сунула  Валентине бельгийские мужские носки.
- На! Вот ему от меня.
- Да, что там, такие маленькие!
- Это безразмерные, на любой размер.
- Надо же? Ничего не поделаешь. Заграница!
Вернувшись домой, Валентина, не теряя ни минуты, присела к письменному столу и, макнув перо в чернильницу, решительно придвинула к себе лист писчей бумаги.
Немного подумав, она старательно вывела на бумаге: Бахмутск, ул. Советская, в управление Государственной безопасности по Донецкой области. 
13.
Срок поездки Тамары на родину стремительно истекал. После разговора с Валентиной, Тамара не искала встречи с Алексеем. Лишь один раз, прогуливаясь с Бетти по парку, Тамара издалека увидела мужчину, похожего на Алексея. Мужчина неуверенно стоял, опираясь на столб. Потом, заметно покачиваясь, двинулся в сторону едва видневшегося сквозь пышную зелень пивного ларька.
Увидав пьяного, Бетти, смеясь, сказала матери:
- Гляди, гляди! Неужели ему все еще мало? Ну, и крепкие пить эти русские.
Перед самым отъездом, в дом Евдокии заглянул Всеволод Петрович. Радушно поздоровавшись со всеми, он, обернувшись в сторону Тамары, промолвил:
- Кто бы знал, дорогая Евдокия  Антоновна, что все так хорошо получится.
- А, помнится, вы тогда чего-то испугались. Письмо брать не хотели.
- Что вы, что вы, Всеволод Петрович, - зачастила Евдокия, - Спасибо вам за все, за помощь. Не знаю, как и благодарить. Вот доченьку да внученьку свою дорогую на этом свете повидала, теперь и помирать не страшно.
- Ну, как, Тамара Григорьевна, - обратился Всеволод Петрович к Тамаре, - не обижают тут вас? Не пристает ли кто из посторонних? Народ у нас, знаете, любопытный. Дай только посплетничать.

- Присели бы с нами отобедать, Всеволод Петрович, угодливо засуетилась Евдокия.
- Нет, я уж пойду. Работы, знаете ли, много.
Вернувшись в управления, Всеволод Петрович, не спеша, достал с книжной полки пустую картонную папку с коричневыми тесемками, уютно уселся за стол и написал на ее титульном листе «Дело  №… Ван – Лоон, урожденной Пономаренко Тамары Григорьевны. Потом подготовил «Рапорт о посещении места временного пребывания гражданки Бельгии и ее совершеннолетней дочери на территории г. Бахмутска», достал из верхнего ящика письменного стола копию первого Тамариного письма, переданного когда-то на родину с помощью отца Павла. Вынул из кармана анонимное сообщение о противоправном поведении и уличении в спекуляциями контрабандными товарами Пономаренко Тамары, и аккуратно сшил все это добро скоросшивателем в единое целое. Затем, так же не спеша, завязал тесемки и отправил вновь открытое дело в большой металлический сейф.

14.
Прошло время. Бетти окончила колледж, но замуж пока что не собиралась. Отказавшись от встречи с Алексеем, Тамара чувствовала, что теряет главный смысл своей жизни. Ее больше не тянуло на родину. Тем более что по возвращению из Бахмутска, все попытки отправки посылки для матери, оканчивались решительным отказом. Перестали приходить и письма от родных и близких.
Тамара,  беспокоясь о том, что чем-то обидела мать и отца, пыталась разъяснить ситуацию через Анну.
Выбрав время, она в очередной раз поехала в Амстердам. И только там, прочитав письмо от Аниных родственников, узнала, что ее – Тамару, через районную газету обвиняют в спекуляции и в контрабанде. Что теперь ей и ее дочери раз и навсегда закрыт путь на родину. Что теперь здесь ее ждет народный суд и наказание.
А, кроме того, Анна горестно сообщила, что теперь и ей ограничено право на отправку посылок в СССР, и что Тамаре теперь лучше повременить с новыми поездками в Амстердам.
Возвращаясь в Антверпен, Тамара, как бы прощаясь со всем, что связано у нее с Россией, напоследок заглянула в музей Анны Франк по адресу Принсехрахт 267. Там, будто до краев постигая горечь человеческой подлости, словно в православном храме, просила Господа простить ее за все, что было, и не было. Там она впервые поняла, что теперь у нее больше нет родины, потому что она – Тамара, вовсе не нужна ни той богатой и странной родине, ни матери с отцом, радующихся ничтожно малому - встрече с ней на этом свете. Там Тамара поклялась рассказать Бетти всю правду о ее отношениях с Конрадом и Алексеем.
15.
По возвращению Тамара впервые рассказала Бетти горестную историю своей любви. Назвала ей имя ее действительного отца.
К ее удивлению Бетти отнеслась к этому известию спокойно. Она даже не стала интересоваться судьбой Алексея,  ограничившись одной фразой: «Не тот отец, что зачал, а тот который вырастил».
Бетти, с еще большим вниманием стала относиться к стареющему Ван Лону. А когда его не стало, настояла на том, чтобы продать фамильную мастерскую его младшему брату, а на вырученные от продажи деньги открыть на Кипре булочную с продажей тортов и пирожных, которую завещала своей дочери.
С началом перестройки в Амстердам пришло письмо из полузабытого Бахмутска.  Галина, сводная сестра Бетти, сообщала о смерти Евдокии и Григория. Писала, что  мать ее Валентина пухнет ногами, на улицу совсем не выходит. Просила прислать инвалидную коляску. Приглашала в гости, но как-то странно. Одновременно с приглашением жаловалась на то, что в магазинах пусто и принимать их особо негде. Письмо  из Союза, несмотря на растущую популярность Горбачева, и всего связанного с ним,  особого желания ехать в Россию не вызвало.  В суматохе дел, связанных с продажей ювелирной мастерской, отвечать сразу на письмо не стали, а после - сочли неудобным.
Со временем письмо затерялось, а,  с кончиной Тамары, все связанное с Россией забылось и быльем поросло, словно кануло в вечность безвозвратно. Но как-то раз, в средине 90-х в доме Ван Лоонов раздался телефонный звонок. Незнакомый женский голос на плохом английском почему-то сразу заставил Бетти вспомнить далеких родственников, живущих в Украине. Ее предположение оказалось верным. Звонила внучка Валентины – Нина. Сообщала, что находится в Антверпене.  Просила о встрече.
Пару часов спустя, за столиком ближайшего к дому Ван Лоонов кафе, тут же на Хенге–Херенталсестрат, Нина, оказавшаяся привлекательной лет тридцати с небольшим женщиной, поведала Бетти свою непростую историю о том, как она, выпускница Бахмутского музыкального училища уехала на заработки в Германию, где ее буквально затащили в публичный дом. Как встретила она немца из вольксдойч, который выкупил ее оттуда, помог вернуть паспорт и купил ей билет до Антверпена, где, по слухам родных, жила ее тетка Бетти. 
Не зная почему, Бетти вдруг прониклась жалостью к этой, фактически незнакомой ей женщине. Привела в дом, устроила на ночлег, предложила работу на Кипре в пекарне местной булочной, принадлежащей одному из бывших квартирантов Ван Лоонов.
Через день Бетти уже провожала Нину до Афин, откуда та должна была вылететь ближайшим рейсом в Ларнаку.
И только потом, очутившись дома, усталая от внезапно свалившихся на нее забот, впервые задумалась о судьбе семьи. Не той, привычной и знакомой ей с малых лет, а большой и, судя по всему, в чем-то по настоящему несчастной. Вынужденной трижды в одном и том же веке скитаться по чужбинам в поисках лучшей доли. И от этих дум она впервые по-бабьи разрыдалась по той уже не существующей стране, такой родной,  далекой и несчастливой. И впервые в жизни ей захотела хоть раз ощутить ее под своими ногами. Вдохнуть воздух родины ее матери и отца, которых уже давным-давно не было с нею рядом. Той же ночью ей впервые со времени кончины приснилась мать – молодая и здоровая. Мать подняла ее над землей обеими руками и долго-долго улыбалась ей из далекой неведомой стороны, имени которой никто из живущих на белом свете пока еще не знает.