В поисках бабочки

      В детстве, по воскресеньям, он водил меня в кино на дневной сеанс. Каждый раз по воскресеньям днем показывали какую-нибудь сказку. Мне было интересно, ему – нет. Я не знаю, зачем он это делал, зачем каждое новое воскресенье водил меня на дневной сеанс смотреть сказку и терпеливо смотрел сам. Подозреваю, он уже тогда не верил в сказки, хотя и был старше меня всего на два года.  Теперь я думаю, что вовсе не обязательно самому верить в сказку, важно, чтобы был кто-то рядом, кто верил бы в нее. Он был странный мальчишка. В отличие от всех других своих сверстников, которые в это время мечтают об авиации и космосе, он смотрел по воскресеньям сказки и укреплялся в неверии. Поэтому однажды, по прошествии нескольких лет, когда он объявил о своем желании стать лепидоптерологом, никто особенно не удивился его выбору.  Теперь я думаю, что в сказки верят все, даже служители смерти. Просто это иные сказки. После, как и ожидалось, он поступил в университет, закончил его с отличием, занялся наукой, женился и уехал в другой город. Странно, но о нем забыли.


     Забвение наших дней о нем неожиданно оборвалось вчера. Вечером кто-то настойчиво и громко постучал в мою дверь. Я открыл. На пороге стоял старший брат. Он сказал, что от него ушла жена, ушла к какому-то летчику, он уволился с работы, отвез сына к бабушке, а сам приехал ко мне, потому что больше не к кому. Потом мы сидели с ним за столом. Он выпивал и рассказывал о своей жизни, наполненной всевозможными событиями и путешествиями. Я внимательно слушал, мне было интересно каждое его слово. После он перешел на личное и говорил, что ничего теперь не понимает, что еще совсем недавно все выглядело прекрасно, а теперь он на каком-то дне своей жизни. «Знаешь, - говорил он, - я даже никогда не задумывался: люблю ли ее? Она просто всегда была рядом, у нас была семья, дом, раз в год мы ездили на Мадагаскар искать свои бабочки, все было так хорошо. Этого было достаточно, чтобы не говорить о любви. И вдруг: извини, я люблю другого. Смерть близкого человека потрясает менее, чем его неожиданно открывшаяся нелюбовь к тебе. Мне теперь холодно и неуютно, темно. Прежде я пил чай из старой чашки с трещинкой и годами не обращал на это внимания. А сегодня я встречаю на улице красивую женщину и думаю, что любовь такое скверное слово.» Наконец, опьянев от выпитого и от своих многочисленных рассказов, он замолчал, а после сказал, что хочет рассказать одну историю, которую поведал ему один его приятель. «Он был несчастливым человеком, - начал он, - или мне так представлялось. Мне было жаль его, хотелось как-то помочь, и я не знал как. Всегда найдется рядом достойный, небезразличный тебе человек, который с высоты твоего благополучия и достатка видится обделенным судьбой и счастьем. Но он, наверное, не нуждался в моей помощи. Он был образован и умен, обладал парадоксальным складом мышления, и при случае всегда повторял мне, что самая большая неудача жизни случается тогда, когда однажды ты почувствуешь себя счастливым. Я не знаю, зачем он рассказал мне эту историю. По-моему, именно в то время от него ушла жена, и он находился в глубокой депрессии.»


                История одного самоубийства.


     В тот день я сошел с ума. Впрочем, было утро, всего только утро, ещё утро или уже утро. Кажется, ничего более не было. Не было ничего кроме утра: уже утра, или ещё утра.


       Сильно болела голова. Она разболелась ещё с вечера, и я долго не мог уснуть. Ночью хотел выпить что-нибудь от головной боли или таблетку снотворного, но не стал. Теперь это не имело смысла, или даже представлялось каким-то кощунством по отношению к близкой смерти своей. Нужно было просто дотерпеть до утра. Я так решил. Я так решил несколько дней назад, что одно определенное мной утро станет последним. Я родился утром. Утро было началом моей жизни. Почему-то хотелось, чтобы оно стало и концом ее.


       Было утро. Впрочем, я не уверен. Хотя после ночи всегда случается утро. Ведь после ночи всегда случалось утро до того дня, как я сошел с ума.


       Последние ночи все спал не раздеваясь. Отчего-то было страшно снимать с себя одежду. Или же, одеваясь и раздеваясь, я каждый раз исполнял какой-то странный и непонятный себе ритуал, был в этом какой-то эффект жизни, который стал для меня теперь ненавистным.
    

        Сбрасываю одеяло, встаю. Чувствую слабость, изнеможение, вызванные голодом, бессонницей и бесконечными мыслями о смерти.  Думаю, что ничего другого уже не могу чувствовать: только слабость, только изнеможение, ведь я в конце, и путь мой закончен. Прошелся по комнате, выглянул в окно. За окном уличный поворот, старая липа, автобусная остановка, люди. Дома тихо. Шум улицы почти не проникает за стены. Все как всегда. Все как всегда, если не брать во внимание, что сегодняшний день последний. Не слышу своих шагов, совсем не слышу своих шагов, словно я тень или призрак. Слышу только тишину, гнетущую тишину. Страшно. Страшно, что в мире больше не раздаются звуки твоих шагов. Страшно, что однажды ты можешь стать тишиной. Такой вот пронзительной и кричащей, которая сводит с ума, убивает и не испытывает жалости.


       Сажусь в старое кресло у стены. Кресло низкое, неудобное. Рядом – стол. На самом краю стола лежат таблетки со снотворным, лезвие бритвы и стоит стакан с водой, чтобы можно было, не вставая, дотянуться до них с кресла. Все это находится на столе уже несколько дней для укрепления мысли в скорой неизбежности. Собираю таблетки. Пересчитываю. Понимаю, что таблеток слишком мало и их количества явно не хватит для смерти. Нужно больше, во много раз больше. Еще следовало бы иметь противорвотное, но его нет у меня. Полагаюсь на свое ослабленное болезненное состояние. В последние дни я стал думать, что способен скоро умереть и так, без насилия над собой, из-за длительного физического и психического истощения. Чувствую отвращение к себе, к этим таблеткам, и к скорой, возможной, смерти своей. Но ничего нельзя изменить. Как случилось, что я не хочу больше жить? Как будто кто-то вселился в меня, и я уже не один, нас двое, и этот некто неизвестный не отступится от меня, пока не возьмет свое. Я для него оболочка, тело, очередное тело несчастного человека, решившего свести счеты с жизнью. Для него неважно умру ли я на самом деле, или останусь жить, получив на всю дальнейшую жизнь груз ужасных воспоминаний и проблемы со здоровьем. Он одержим желанием,  жаждет какого-то адреналина, каких-то новых ощущений, связанных именно со смертью. Это как восхождение, или спуск с горы. Это словно полет, в этом всегда есть какая-то захватывающая дух новизна, прелесть, это хочется переживать и испытывать снова и снова.
      

       Что-то еще. Не знаю: крикнуть, разбить что-нибудь, или записать на листке бумаги пару прощальных слов, какой-нибудь бред вроде того, что ты не можешь больше и ставишь точку, что ставишь точку в конце, чтобы вновь вернуться к началу. Но для кого эта записка и зачем? У меня все равно нет никого близкого. Какая глупость. Стоило бы вновь отложить свою казнь, как случалось уже не раз. Я нездоров, устал, нужны силы. Для всего нужны силы, даже для жизни, даже для смерти. Сегодня неподходящий день. Всегда хочется отложить смерть на потом. Нельзя при солнце. Вот если бы дождь, вот если бы непогода, вот если бы еще что-нибудь. Всегда что-то не так. Всегда что-то не так, когда дело касается смерти. Нужно продолжать. Хотя бы только потому, что жизнь превосходнее смерти. Продолжать быть и оставаться никем, и ничего не ждать, ни на что не надеяться. Просто быть и оставаться никем. Просто жить – разве этого не достаточно? Почему бы не дорожить своей жизнью, пусть даже и такой бессмысленной, как моя? Как знать, быть может, жизнь, которая ничему не служит, стоит дороже всего. Как знать, быть может, теряя смысл, обретаешь истину. А впрочем, это все депрессия, моя эндогенная депрессия. Напрасно все, о чем ты думаешь в это время, напрасно пытаешься что-то понять – это время неведения. Как я могу решать проблемы жизни и смерти, находясь в неведении? Я и прежде знал об этом мало.


        Беру одну таблетку, проглатываю и закрываю глаза. Хочется немного побыть здесь, ещё совсем чуть-чуть, чтобы уйти навсегда. Хочется в последний раз о чем-то подумать, что-то вспомнить. Умереть с какими-нибудь благостными воспоминаниями, с некой улыбкой на сердце. Досадно, ничего не вспоминается. Пустота. Во мне больше нет воспоминаний. Из прошлого сознание вытягивает только какое-то давнее зимнее утро. Проснулся. Открыл глаза. Потолок. Задержал на нем взгляд. Прошла минута, другая, может быть, час. Вдруг кто-то постучал в мою дверь. Я не пошевелился, не откликнулся и все так же неподвижно лежал, бездумно и бессмысленно смотря в потолок.


       В комнате тихо, как-то зловеще тихо. Понимаю, что больше не в силах переносить  тишину. В ней нет ничего ценного. Она разрушает, лишает меня последних желаний. Ненавижу тишину! В каком-то порыве отчаянья вскакиваю с кресла, хватаю таблетки, трясущимися руками засовываю их в рот. Многие падают на пол, опрокидываю стакан. Опускаюсь на колени, ползаю по комнате, ищу раскатившиеся таблетки, затем поднимаюсь и иду за водой. В висках болезненно пульсирует мысль, что, может быть, нашел не все таблетки, что, может быть, какой-нибудь одной таблетки, или двух, не хватит для смерти. Набираю ещё воды. Чувствую, что силы стремительно покидают меня. Страх смерти лишает меня последних сил. У тебя такое имя, лихорадочно думаю я, а ты боишься смерти. Эта неожиданная мысль несколько укрепляет меня. Кое-как дохожу до кресла, валюсь в него, глотаю оставшиеся таблетки, пью воду. Стакан кажется тяжелым, руки дрожат, бросаю стакан. Оголяю правую руку, беру лезвие. Лезвие новое острое, режу пальцы. Неприятно. Никак не получается разрезать вену. Как будто я боюсь вида крови, или пальцы не слушаются меня, а может и все вместе. Вена четко выделенная, большая, но бритва соскальзывает с нее, разрезая только кожу. Наконец мне удается сделать продольный разрез. Из порезанного места сочится кровь. Расслабляюсь, опускаю порезанную руку и слегка запрокидываю голову. Чувствую долгожданное облегчение. Затем приходит какая-то легкость, даже эйфория. Теперь все, теперь можно забыться, можно забыться навсегда. Свершилось! Смерть стала главным свершением моей жизни. Я сделал этот мир немного радостней. Ведь вместе с моей смертью закончится и моя великая депрессия жизни. Этот мир всегда может быть чуточку лучше. Ведь даже умирая, мы можем сделать его чуточку лучше.


       Стараюсь уснуть  и больше ни о чем не думать, но сон не приходит, несмотря на выпитое множество таблеток.  Первоначальное облегчение и эйфория, вызванные порезом вены, сменяются какой-то непонятной тяжестью и болью во всем теле, тяжело дышать, тошнит, хочется встать попросить кого-нибудь о помощи. Но встать не удается. Очень больно, отчего стало так невыносимо больно, словно смерть это не избавление от боли, а только начало - начало новой еще более сильной боли. Вдобавок ко всем моим страданиям появляется муха. Она кружит надо мной, и норовит сесть на правую руку, с которой медленно стекает кровь. Своим жужжанием и надоедливостью эта муха приводит меня в исступление. Хочу отогнать, поймать ее, прихлопнуть, но не выходит. Муха улетает и возвращается и неизменно садится на правую руку. Постепенно в моем потухающем сознании она приобретает какие-то чудовищные признаки и размеры. Проклятое создание! Боюсь мухи. За что мне все это? Плачу. Почему нет старухи? Почему нет старухи с косой? Зачем мне эта муха? Лучше бы отвратительная старуха с косой, чем эта надоедливая мерзкая муха. Потом глаза перестают различать свет, погружаюсь в темноту. Ничего нет. Нет ни мухи, ни боли, ни слез. Темнота, только одна темнота. Да, теперь должен быть какой-то туннель, а затем свет впереди, я читал об этом прежде. Правда, кажется, я в туннеле, или в его подобии, или это какая-то воронка – не знаю как назвать. Что-то толкает меня вперед, кружит, влечет как бы против воли, страшно идти в темноту, но больше идти некуда, нужно идти в темноту. Темно. Долго темно, очень долго, невероятно долго темно. Кажется, прошла целая вечность. Как же хочется видеть свет! Вдруг различаю впереди свет. Свет. Я возвращаюсь к свету. Сразу же приходит мысль, что сейчас увижу Бога. Ну, где же Бог? Бога по-прежнему нет. Бога нет, но сомнения остаются. Воистину, Бог не был бы Богом, если бы в Нем не сомневались. Дьяволу – мелочи, а Богу – сомнения. Иду на свет. Свет неестественный, тусклый, не становится ярче. Есть в нем что-то пугающее, отталкивающее, еще более страшное, чем темнота. Неудивительно, ведь  в стране ужасов даже тьма может быть желаннее света. Но понемногу страх рассеивается и сменяется любопытством: что дальше? Выхожу на какой-то пустырь, вижу город  рядом. Ступаю на улицу, иду по городу. Город серый, безлюдный. Зачем я здесь? Что я делаю здесь один? Ничего нового. Жизнь сменяется смертью, а одиночество сменяется другим одиночеством. В одном из разбитых окон невзрачного невысокого дома вижу маленькую девочку. Обрадован. Вхожу в дом, поднимаюсь на второй этаж, открываю дверь. Девочка стоит посреди пустой комнаты, как будто ждет меня. Ей лет семь или восемь, темные длинные распущенные волосы, большие глаза. Она пристально смотрит на меня. Мне не по себе от ее взгляда. Стараюсь не смотреть ей в глаза. Хочу поскорее нарушить молчание и о чем-нибудь спросить ее, но не могу придумать вопрос. «Привет, - говорю я самое простое, что приходит в голову, - как тебя зовут?» Она называет мне какое-то странное имя, но я не могу выговорить и запомнить его. На полу рядом с девочкой замечаю старую грязную куклу. «Это твоя кукла?» - решаюсь спросить я. Девочка безразлично переводит взгляд на куклу. «Нет». «А чья?» «Твоя.» Удивлен. Наклоняюсь, поднимаю, рассматриваю куклу. Кукла тряпичная, безликая, походит на оберег.  Неизвестно откуда появляется муха. Она громко жужжит и кружит над девочкой. Девочка вздрагивает, как будто напугана появлением мухи, начинает отмахиваться, затем в каком-то болезненном припадке бегает по комнате за мухой, стараясь поймать ее и, наконец, в бессилии падает на пол, судорожно бьется в истерике, истошно кричит. Затыкаю уши и выбегаю из комнаты. Сбегаю по ступенькам вниз, но оступаюсь и падаю. Качусь вниз, бьюсь головой о ступеньки. Больно…
      

       Пробуждаюсь. В тишине комнаты звонит телефон. С усилием поднимаюсь с кресла и подхожу к книжному шкафчику, где лежит телефон. Номер незнакомый. Хочу ответить, но на обратном конце уже кладут трубку. Огорчен. Хотелось бы услышать чей-нибудь голос. Впервые за несколько дней мне кто-то позвонил. Иду к столу. На столе – стакан с водой, лезвие бритвы, горсть таблеток. Зачем-то вновь пересчитываю таблетки. Одной не хватает. Я проспал утро своей смерти, опять проспал утро своей смерти, забыл, что должен был сегодня умереть. В очередной раз повторяю сам в себе, что сегодня неподходящий день, и как всегда что-то не так, как всегда что-то не так, когда дело касается смерти. Я все-таки что-то значу для этого мира. Тот, кто легко расстается с жизнью, ее не имеет. Разве я что-нибудь имею? Я думал, что утратил в этой жизни все, или самое главное в ней. И все-таки что-то держит меня здесь. Нельзя потерять все сразу. Всегда есть нечто, что держит. Это может быть даже облако за окном.


       Какое-то время бездумно хожу по комнате из угла в угол. Что-то раздражает, что-то раздражает. Мне кажется, это шаги, мои собственные шаги в тишине и одиночестве пустой комнаты. Мне кажется, они звучат как-то слишком явно, вызывающе, невольно врезаются в слух, беспокоят, рождают безумные мысли и путают их. Тяжело. Не хочу слышать звук своих шагов. Хочется верить, что в мире есть другие звуки. Прочь из комнаты!


       Выхожу на улицу, вливаюсь в городской поток. Оказываюсь в небольшом сквере недалеко от дома. Сажусь на скамейку, зажигаю сигарету. Дым сигареты отрезвляет, возвращает к жизни. Неожиданно ловлю себя на мысли, что эта лавочка в сквере и есть тот пустырь, который я видел в своем страшном сне. Обычно вечером я возвращаюсь через этот сквер домой и присаживаюсь на самую последнюю лавочку в нем. Давно обратил внимание, что на эту лавочку никто кроме меня не садится. Во всяком случае, я никогда не видел, чтобы на ней кто-то сидел. Она расположена на выходе из сквера в самой узкой части его и попросту занимает место и мешает проходу. Но почему-то, возвращаясь с работы, я всегда присаживался именно на нее. Я почему-то думал, что это лавочка одиночеств и хоть что-то в этом мире создано для меня. Затем возникает желание пройти путь, проделанный во сне. Встаю с лавочки, иду прямо, затем первый поворот налево, иду дальше и вот единственный двухэтажный дом на улице. Не помню, бывал ли я здесь когда-то прежде, возможно и бывал на этой улице, у этого дома, но теперь не могу достаточно вспомнить. Бессознательное зачем-то привело меня именно на эту улицу, именно к этому дому. Мне сюда, на второй этаж в первую дверь. Бросаю взгляд на окно предполагаемой комнаты, в котором во сне увидел девочку. Окно занавешено, ничего не видно. Отчего-то страшно. Страшно, что вновь увижу большую пустую комнату и маленькую большеглазую девочку без имени. Понимаю, что это безумие, наваждение. Так, может, уйти? Нет, все-таки это очень любопытно. Все-таки нет ничего любопытнее собственного безумия. Немного успокоившись, поднимаюсь на второй этаж, подхожу к первой  двери. Нажимаю на звонок, прислушиваюсь. Тихо. Похоже, никого нет. Облегченно вздыхаю и спускаюсь по лестнице. Вдруг слышу, как позади меня открывается дверь, и кто-то смотрит мне вслед. Холодок пробегает по спине. Кажется, это я сам. Кажется, это я сам гляжу себе вслед. Не оборачиваюсь, вновь оступаюсь и падаю, качусь по ступенькам вниз. Больно. Поднимаюсь, выхожу на улицу. Спешу поскорее уйти. Куда-то торопливо иду, не замечая никого и ничего. Куда-то возвращаюсь и, кажется, не успеваю. Нужно прибавить, прибавить два шага, всего лишь каких-нибудь два шага, чтобы успеть. Ускоряю шаг. Перед глазами мелькает что-то, проносится, а я ускоряю шаг и не успеваю, не успеваю. Устаю, останавливаюсь, не могу идти дальше. Кружится голова, темнеет в глазах. Душно, очень душно. Нет ветра, просто нет ветра. Не хватает воздуха, задыхаюсь. Теряю сознание и вновь проваливаюсь в свой недавний страшный сон: темнота, тусклый свет, пустырь, мертвый город и маленькая темноволосая девочка у разбитого окна… «Да что же это? Что со мной, что происходит, где я?!.» «Тише, тише, успокойся, - слышу откуда-то, словно из небытия, чей-то приглушенный ласковый голос, и чувствую прикосновение чьей-то теплой мягкой ладони на своей щеке. – Все хорошо, все хорошо. Ты там, где должен быть. Все хорошо.» «Все хорошо. Я там, где должен быть. Все хорошо,» - невольно повторяю я и успокаиваюсь. Что ж, пожалуй, мой сон не так уж и страшен: маленькая девочка у окна, забытый город, пустырь, неясный свет, темнота. Что ж, пожалуй, я буду верить, что все это только сон. Это только сон, и когда-нибудь он обязательно закончится. Он закончится, и я проснусь, проснусь другим человеком.


     Он замолчал. Я подождал в надежде, что он добавит что-нибудь еще. Но продолжения не последовало. «Это все?» - спросил затем я. Он утвердительно кивнул. «Тогда пора спать. На сегодня достаточно». «Знаешь, - вдруг как-то насмешливо сказал он, поднимаясь со стула, - у меня есть проблема. Вот уже десять лет я ищу одну бабочку. Но моя проблема не в этом. Моя проблема в том, что вот уже десять лет я не могу найти эту бабочку. » Я ничего не ответил, встал и повел его за собой в свободную комнату. Он лег на кровать и тут же заснул. Я вышел из комнаты и закрыл дверь на ключ. Подошел к телефону. Необходимо было куда-то позвонить. Звонить его жене, которая болталась сейчас в воздухе со своим летчиком, было бессмысленно. Стоило бы позвонить знакомому учителю, что жил этажом выше. Но обычно в это время он был пьян и спал у себя в коридоре на полу. Кому же позвонить? Взял телефонный справочник и стал искать в нем странные номера. Привлекли внимание  два примечательных номера: там, где ты должен быть и там, где дует ветер. Недолго думая, набрал нужный. Приятный женский голос на другом конце провода скоро ответил: «Добрый вечер. Мы рады приветствовать вас и благодарим за ваш выбор. Вы позвонили туда, где дует ветер. Ваш звонок зафиксирован, ваш номер определен. Положите, пожалуйста, трубку и ждите ответа». Я положил трубку и стал ждать ответа.