Анино счастье. Г. 57. Завалинка. Песня. Сказочка

К началу произведения – http://www.proza.ru/2016/06/21/1157
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
К предыдущей главе – http://www.proza.ru/2016/08/28/411


Горит костёр. Между брёвен, на которых расположились парни и девушки. Наше бревно у забора, можно опереться. Принесли гусли или как эту штуку там ещё называют – домбра или струнка. С ней и с огоньком и теплее и веселее и мечтательней. На гуслях Фёдор наиграл какую ту музыку. Тепло слушать.

Фёдор вдовец, детишек, наверное с бабкой оставил. Сижу рядом с ним, а справа Машка. Нас обоих накрыл своим большим зипуном Гаврила. Вообще то все девки прикрыты заботливо. Звёзды. Прохладно сегодня. От Фёдора и Машки тепло. От Машки женское мягкое, от Фёдора горячее, пропахшее потом и махоркой. Запели вместе трое парней. За глаза... Песня такая.

Ой туман над полем стелется, бурьян, ковыль да лебеда
Так и над мой судьбинушкой затуманилась беда
Полюбил я девку стройную, чисту как в траве роса
Не за шейку лебединую, а за ясные глаза
Ой как взглянет мне родимая, в уголках блеснёт слеза –
Вся душа моя бедовая грусти-радости полна.

За глаза твои рассветные
за неподкупны жемчуга
Я, моя судьба-судьбинушка,
Сердце я тебе отдал

Что же жизнь моя нескладная и всё дальше от тебя
И мои слова заветные, от сердечного огня
Только сушат душу мыслями, не выходят из меня
А ты всё глядишь красивая, свой платочек теребя
А любовь моя постылая, потеряла берега.

За глаза твои рассветные
за неподкупны жемчуга
Я, моя судьба-судьбинушка,
Сердце я тебе отдал

Ты же как весна красивая и надежда для отца
Что отдаст тебя любимую за богатого купца
будет шейка лебединая далеко от молодца
Будут сниться ночью длинною с поволокою глаза.
Как блестят от света лунного в твоём взгляде жемчуга
И как катится росинкою по щеке твоей слеза.

За глаза твои рассветные
за неподкупны жемчуга
Я, моя судьба-судьбинушка,
Сердце я тебе отдал.

Печально всё. На сердце томно.
– Ой, кто бы меня так любил. Гаврил, может ты? – Анфиска сделала печальное лицо. Гаврила ухмыльнулся. Говорит мало, да видать тоже что-нибудь мечтает. Не дурак вроде.

– Может расскажет кто-нибудь, что-нибудь?
– А что рассказать то?
– Фёдор, давай про Марью.
– Так то на табуне надо на лугах у мельницы.

–  Да здесь пойдёт. Дайте я расскажу. -- Сёмка.
– Давай.
– Жила тут Марья. Да, старая бабка Агафья – сестра её.
– Это та что на отшибе живёт?

– Ну да, ведунья. Они все ведуньи, весь род их. Ну так вот. Она влюбилась в парня одного. Матвеем звали. А он нет. Вот любит она его, и так окли него и эдак, а он не смотрит на неё. Другую, значит, любит. Натаху.

Ну что делать Марье. Она к бабке своей, а та ведунья то была похлеще, чем нынешние. Нынешние то тьфу против неё. Говорят ходила вся горбатая и сил уж нет, а боялись её. Сам барин тогдашний дорогу ей не переходил, первым здоровался. – мы сидим улыбаемся. Я представила, как наш барин почтенно кланяется горбатой старухе в лохмотьях.

– И глаз у неё, говорят поблёскивал, жуть в общем. Ну так вот. Так это ж бабка была родная Марьина. И она, Марья то, к ней.
– Бабуся, – говорит, – не смотрит на меня один парень, а я, говорит, люблю его до смерти.

– Так, кто ж, –  спрашивает бабка, – это таков, что на внученьку мою раскрасавицу не глядит? – Матвей, – говорит Марья, – Он не смотрит.
– Это не табунщик ли? – спрашивает бабка.

– Да, он бабусенька.  Задумалась бабка, головой крутит. А потом говорит, – Ох, прости меня доченька! Привороженный он.
– Как привороженный? Ты что ль приворожила?
– Я, внученька. Не тебе одной он по нраву. Пришли, попросили. Приворожила.

– Не на Натаху ли?
– На неё, милая.
– Так вон что! Так он мой, бабусенька, разворожи его, люблю я его!
Качает головой старуха, – Ох милаша, да зачем он тебе? Он же табунщик. Другой посватается, получше.

– Да как же получше то бабуся, люблю ж я его, кто ж будет лучше то?
– Да, сама была молодой, помню ещё. Да тут, вишь ты, дело такое. Ты уж прости меня, дуру. У привороженных то жизня укорачивается. Ежели ещё раз приворожить, ещё короче станет.

 – Так ты не привораживай, разворожи только. Сними с сердца камень. Чтобы оно моё сердце почувствовать могло.
Качает головой старуха. – Сама разворожить не могу.
– Кто ж может?

– Бесов надо просить. Это их дело, они от него и отринуться должны.
– Так ты попроси.
– Вздохнула старуха. Ради тебя внученька попрошу.
– Когда же?
– Дай мне три дня.

Обняла Марья бабку свою и стала ждать три дня, как обещано.
Костёр горит весело, отсветы от язычков огня бегают по лицам. Федот тихо трогает струны. Печальная и грустная мелодия проникает в сердце вместе со сказом.

– Прошло три дня. Прибежала Марья к бабусе своей, – Как, бабуся, сняла ворожбу то?
Бабка сидит ни жива ни мертва. Молчит.
– Бабуся, ты слышишь, али нет? Ну, сняла с Матвея ворожбу?

– Нет, доченька, не сняла.
– Как же так, бабуся? Я же помру так.
Молчит бабуся. Но чует Марья, что та говорить ей что то не хочет. – Может мне нужно что-то сделать?

– Ой, Марья, оставила бы ты это дело. Не выйдет же.
– Чую сердцем, бабуля, ты же ничего от меня скрыть не можешь.

Заплакала старуха, – Да, внученька, не могу. Но и дело то тебе этого дать не могу. Самой трудно, а ты уж молодая, красивая, может переждёшь? Все ведь пережидают, перебиваются.

– Говори, бабуля. Говори. Я всё смогу, я же внучка твоя. Я сильная, но любовь пережить не могу.
Вздохнула бабка, – Ну, что же, ладно, попробуй. Только принеси мне перво наперво крапивы и ладана с кладбища.

– Зачем же?
– Ну, может и не надо ничего?
– Надо. Надо. Принесу, – подумала, – А ты со мной не пойдёшь?
– Нет, доченька. Это должна сделать ты сама. И варежки не надевай. Нельзя. А собирать будешь в полночь в полнолуние.

– Хорошо, бабушка.
– Пусть бог тебе поможет.
– Так ты ж ведунья, бабушка?
– Так ты ж дитя не ведающее, внученька! – прослезилась бабуся.

Прошло до полнолуния время. Марья всё с нетерпением ждала этой ночи. Каждое утро молилась, чтоб бог ей помог. Днём сходила, присмотрела, где на кладбище ладан, да крапива растут. Страшно же ночью и не видно толком.

Приготовилась в общем. Вот ночь. Оделась, перекрестилась и на кладбище. Так на кладбище то всё по другому ночью. Ветер сирень, да деревья шевелит и от луны тени бегают. Да всё эти тени на людей похожи. Ужас. Еле еле, не глядя толком по сторонам пошла с замиранием в сердце в место, где крапива росла и ладан.

Глядь, а крапивы то и ладана там нет! Ужас! Куда делось? Сердце всё дрожит от страха. Что делать? Хотела уж возвращаться, да вспомнился Матвей и взгляд его грустный. Будто на цепи сидит, а вырваться не может.

Скрепила страх в сердце, искать стала. Где то же ещё должно быть. Прошла везде по открытому месту – нет нигде. Нужно в заросли идти. Встала, скрепила в сердце и пошла на старое место, где заросло уже всё. Как вошла, птица каркнула и взлетела с дерева. Душа в пятках, но идёт Марья.

 Не видно толком у кустов. На ощупь нашла крапиву. Стала ладан искать, отрывает, и нюхает травку. По запаху нашла. Положила всё в котомку и качаясь уже от страха, пошла из кладбища. Так не только на кладбище, а и по дороге к дому то темно и страшно. Но, как вышла из кладбища, как то веселее стало и уже не так страшна тёмная дорога.

Ночью спала она, как убитая. Пришла на следующий день к бабусе.
– Вот, принесла я ладану и крапивы.
– Молодец. Сразу видно, что моя внучка. Травка пусть при тебе будет. Носи всё время в котомке. Поняла?

– Поняла. А дальше что?
– Нужно тебе кувшинку сорвать из пруда. Но не откуда-нибудь, а у мельницы войти в воду и так идти по воде или плыть до самой кувшинки, сорвать и обратно по воде к мельнице.  Выйдешь из воды откуда и зашла. Ночью, пока не рассвело.

– Хорошо.
– Пойдёшь?
– Пойду.
Пошла Марья посмотреть на пруду, где кувшинки растут. На всякий случай в разных местах, чтоб как на кладбище долго не искать.

Ночью встала. Помолилась и, взяв с собой котомку с травой пошла на мельницу. Мельница страшная ночью. Вода шумит, будто голоса слышно человеческие. Какой то будто даже стонет. Страх да и только. Разделась, котомку с травкой на одёжу положила и в воду. Дно мягкое илистое быстро кончилось.

Где плыла, где у берега шла. Добралась до кувшинки. А она не рвётся. Прочно сидит. Поднырнула, погрызла стебель, а сил уж мало, а глубоко. Поплыла обратно к бережку мелкому. На берег полностью не вышла, стала отдыхать, а прохладно мокрой. Так и стояла зябко, думала. На кой мне это надо.

Может плюнуть на всё? Матвейка спит, небось, сладким сном, а я тут за него бьюсь. Где это видано, чтоб девки за мужиков с нечистой силой биться ходили? Задумалась. Нет, думает, раз начала, так и закончить надо. Поплыла снова.

Нашла кувшинку эту, погрызла, оторвалась кувшинка. Из последних сил к берегу. Опять встала. Зябко, совсем замёрзла. В воде то будто даже теплее. Пошла где то по воде, по бережку, где то поплыла и на то место у мельницы, где разделась. Мельница так и шумит страшно. В чёрных тенях будто есть кто.

Ужас один! Оделась Марья и в деревню. После мельницы тёмная дорога показалась такой спокойной и родной, что просто удивилась Марья, как же это боялась раньше она в темноте ходить.

Пришла к бабусе. Та уж ждёт её – не спит. Чаю горячего, да настоечкой потчует.
– Пей. Говорит, чтобы хвороба тебя не взяла. Да спать ложись. Завтра всё что нужно расскажу. Да, когда дремать то будешь, будь на чеку. Мож по быстрому пойти куда придётся.

Выпила Марья настою бабушкиного и спать. Провалилась куда будто бы.
– Пойдём. Пойдём! – смотрит Марья, а её женщина какая то красивая зовёт. – Пора уже.

 Пошла за ней. Думает, где бабка то? Нет бабки. Пришли с ней к мельнице. А солнце то светит, печёт прямо. У мельницы вдруг заяц на дорогу выскочил. Большой такой. Ну тётка та красивая взяла палку откуда то и хлоп по зайцу.

Бац! И зайца нет, а вместо него перед ними бес возник огромный. Глаза кривые косые, нос страшный, змеёй подпоясан.
– Ха, – говорит Бес, – что пришли?

– Ты, страшный, дитё то не пугай, а выслушай! Говори, Марья, за Матвейку то!
Марья то чуть по малому не сходила от страху, а тут ещё говорить надо. Ну взяла себя в руки, – Матвея от ворожбы освободить надо.

– И по что это? – голос беса страшный, аж волосы от него на голове шевелятся.
– Люблю его!
– Любишь? Ах ха-ха-ха! Так это ты тут ладан с крапивой мне под нос совала, да друга моего водяного чуть с ума не свела? По всему пруду его гоняла? Он со страху думал, что ты его со света извести хочешь, ведьма!

– Я!
– Смела! Ха-ха-ха! Смелых люблю! Проси, что хочешь!
– Так я за Матвея прошу!
– Что, на тебя приворожить?
– Нет, сними ворожбу полностью.

– Так это не по нашему, просили уж за него. – задумался бес, – Это кой чего стоит.
– Так чего? – осмелела Марья, попривыкла уже.
– Ну, если тебя полюбит, так ничего. А ежели нет, душа твоя нужна.
Задумалась Марья.

– Так ты что? Думать сюда пришла? Так ты решай, развораживать али что!?
– Развораживай!
– Точно?!
– Да.

– Хорошо, уговор. Тогда давай руку!
– Протянула Марья руку.

Вытащил из-за сапога бес кривой огромный нож, взмахнул, но тут ринулась красивая женщина к Марье!

Вдруг очутилась Марья в кровати. Вроде как спала всё это время. Тяжело вставать. Голова как чугунная. Смотрит, бабуся тоже спит. А на руке ранка. Тут бабуся тоже проснулась. Смотрит.

– Бабуся, ранка у тебя!
– Да, порезалась с утра. Перевязать надо.
Посолили, перевязали.

– Бабушка, как же с равораживанием Матвея то?
– Ты же принесла всё. Я уж расстараюсь. Иди, доченька. Бог тебе поможет.

Сёмка вдруг замолчал.
Огонь костра начал было затухать, но кто то бросил в него хворосту и ещё полено. Огонь разгорелся с новой силой. Весело заплясал, разбрасывая кругом пляшущие тени.

Машка, – Дальше то что? 
– Ну вот живёт Марья дальше. Смотрит, а Матвей то на Натаху заглядываться перестал. Ну, Марья то и поближе к нему стала подходить. То по делу, то без дела так гуляет. Матвейка то присмотрелся к Марье, да вроде как заново увидел.

 Нравится она ему. Марья то всем хороша. Он бы и раньше бы её заприметил, да заколдован был. Всё хорошо у них, да видно не всё гладко всегда идёт, когда и споткнуться можно. Идут они как то, Матвей да Марья, друг с дружкой по дорожке.

 Разговаривают ласково, да не заметили, как за деревню в поле вышли, да к мельнице на пруду. Глянь, заяц на дорогу выскочил. Большой такой и с дороги не уходит. Уже близко подходят, а он с дороги не спрыгивает. Страшновато стало.

Да Марья то после тех ночей смелая стала, взяла палку да в зайца кинула. Заяц то и ускакал. Обернулась Марья к Матвею, а он в страхе весь стоит. Удивилась Марья, посмотрела ему в глаза, а в них испуг один. Оклемался Матвей, а Марье как то не по себе стало. И любовь куда то делась.

Ничего Матвею не сказала, но стала после чураться его. Остыла совсем. Пришла к бабке своей. Та спрашивает: – Ну как дела у тебя с Матвеем? Скоро ль правнуков ждать?
– Не люблю я его, бабушка. Прошла любовь моя.
– Как же так, внученька? Ты ж столько всего прошла, а тут любовь прошла?

– Не знаю, бабушка.
– Расскажи ка милая, как было то?
– Рассказала Марья бабусе всё, как было.
– А что ж ты думаешь, дурёха? Заяц то что, обыкновенный был?

– Не знаю.
– То то и оно, что не знаешь, бес это был. Любовь твою охолонить приходил.
– Вот и охолонил. А зачем же ему?

– Зачем? Завидно. Его ж никто не любит. Слаба ты, дочка оказалась, так и люди завистливые всё сделают, чтоб любовь то чужую охолонить, не то что бес.
– Что же делать то? Ведь пусто всё.

– Как что? Как все.
– А как все?
– Дай возможность ему себя показать.
– Как же?

– Думай. Если тебе нужно. Не мне же дальше жить. Я уж старая.
Задумалась Марья. Вспомнила сон свой и поняла, что та женщина красивая во сне – бабуся её любимая. И вместо Марьи бабуся кровью душу свою заложила.

 И, если бы не полюбил Матвей её, Марью, то пропала бы душа бабусеньки. Стыдно стало Марье за свою слабость. Стала думать как Матвея испытать, чтоб любовь свою вернуть. Долго думала.

А Матвей то теперь вокруг неё ходит завсегда, да обхаживает. Думала, думала, да придумала. Говорит Матвею то, – Слушай, – говорит, – Кажется отворожил меня кто то от тебя, любовь мою.

– Кто? – говорит, Матвей.
– Не знаю, но чувствую, что так.
– Что же делать то?

– Так ворожбу то снять надо. Знаю, – говорит, Марья, – Ворожею, только ей, – говорит, – Помочь надо.
– Как же?
– А надо на кладбище ладана, да крапивы собрать. Всего то ничего, да ночью под полной Луной, да без рукавиц.

– Сделаю, – говорит, Матвей.
На следующий день после полной Луны встретились. Принёс Матвей, что Марья просила, а руки в волдырях.
 
– Молодец, – говорит Марья, а есть только ещё одно, – Принеси мне кувшинку ночью из пруда, да не просто так, а зайди в пруд возле мельницы и на землю не выходи, пока не сорвёшь кувшинку. А выходи на землю только возле мельницы.

– Как скажешь, любовь моя!
Ночью сама Марья пошла поверять, как исполняет. Спряталась неподалёку от места, где кувшинки. В самую то заполночь. Страшно, да Матвей же неподалёку, не одна как никак. Видит при Луне, как плывёт Матвей к месту то.

Забилось у Марьи сердечко. Смотрит, как Матвей кувшинку рвёт, да запутался видать в ногах стеблями то, да и вырваться не может. Испугалась Марья, да вводу за ним, кричит, – Матвей!

Подплыла, к нему, а он уж вырвался от стеблей. Так вместе к бережку и подплыли. Матвей говорит, – Подожди, здесь мне нельзя на землю выходить, у мельницы надо.
А прохладно. Марья к Матвею то прижалась, так и стояли, пока он не передохнул, а потом он снова дальше к мельнице поплыл и Марья с ним. Вот так вместе и жили потом. Свадебку сыграли, да и детишки у них были.  Так то.

– Ладная сказка. А то некоторые с дурацким концом.
– Да и я не люблю, когда в конце помирают.
– Ну да.

– А мог бы днём ладана набрать и к ней придти.
– Это ты так. Не все же такие.
Народ разговаривает, а меня разморило.
– Да, а они вроде зайца ещё видели?
– Какого?

– Да вон какого! – Сёмка выпучил глаза, показывает за нас пальцем, – Смотри, смотри! Сзади вас бежит!, – сказал и тут вдруг все побежали!
– А-а!
– И-и! – мы с Машкой с визгом попрыгали с места через костёр.

Сердце захолонило. Я схватилась за руку Фёдора, – Где?! Где?! – пялюсь в темноту, через костёр. А там кто то есть, глаза поблёскивают, – Мама!

Глаза в темноте при рассмотрении оказались собачкой, которая недоумённо поглядывая назад, куда все смотрят, быстренько прибилась к нам и стала внюхиваться в темноту.

– Сёмка! Дурак!
Все смеются. – Ха-ха-ха1 Хи-хи-хи!
– Ой , дураки! Нашли что потешаться. – Глашка тоже скакнула вместе со всеми и теперь возмущалась. – Ань, может пойдём? Поздно уже.

– Я боюсь.
– Да ладно, проводим, – Сёмка довольный.
– Ань, я у тебя переночую? – Машка просится.
– Конечно, переночуй.

– А можно я?, – Сёмка.
– На крылечке, – съехидничала я с улыбочкой.
– Ха-ха-ха!


– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
к следующей главе – http://www.proza.ru/2016/09/11/341