На холм, что за оврагами, иди...

- На холм, что за оврагами, иди! Там нарви еще нераскрывшейся, сонной с утра, Куриной Слепоты, да ясной зорьке в пояс поклонись. А как домой воротишься, ложись к мужу под бочок и о том, куда хаживала, ему ни-ни! С неделю так ходи и обратятся твои годы вспять. Краше всех для него станешь! Ослепнет твой миленький, никого вокруг, кроме тебя, видеть не будет, - бормотала себе под нос сухонькая, горбоносая бабка Окся.

- Каждую неделю он там ошивается окаянный! И зачем он ей только сдался черт плешивый! Свой мужик есть, так она еще и моего прихватить вздумала! - с надрывом голосила Марья.

Полуденное солнце, раскалённой до красна сковородой, повисло в небе. Бабки уж и след простыл, ускользнула, словно шустрая ящерка, а Марья так и стояла посреди пыльной проселочной дороги, уронив вдоль тела тяжелые, уставшие от работы руки, продолжая разговор уже сама с собой, - Никуда я не пойду, ни на каком холму кланяться не буду. Не верю я в эти бабьи причуды. Как пятерых на свет пустила, так и выбило всякую чушь из головы. Сама к ней наведаюсь. Может вразумлю. Поди и отвяжется змеюка!

День маялась, а к вечеру решилась. Огородами, чтоб не выдать своего позора, поспешила к разлучнице. Только калитку приоткрыла, а та уже встречает, будто сама ждала этого свидания. Мила, весела, услужлива, голос колокольчиком звенит. Может этого и не хватает Федору? Может хожу угрюмой весь день, вот и стал на сторону поглядывать. А когда мне веселиться? Заездили, как старую клячу.

Смотрю на нее, да только все не могу возраста определить. То ли это женщина передо мной молодая, то ли девочка совсем. Как к печке повернется, так вроде как женщина, а оглянется назад, так не старше моих дочерей будет. То зальется в смехе, как напроказничавший ребенок, то урчит зычным гласом. Недалече, подперев руками большую, патлатую голову на лесенке, что у печи, муж ее сидит, да только что-то и не смотрит в нашу строну. Ещё вижу, в переднюю дверь приоткрыта. Заглянула я туда, а там мужик голый спит, ноги широко раскинул, весь срам наружу.

Схватила я ее тогда за глотку, - Чем ты их берешь, змея подколодная!? Сознавайся! Куда только твой мужик смотрит? Сидит, как неживой. А она его легонько ногой в бок пнула, так тот и рассыпался, точно мешок с овсом по всему полу.

- Да, нет у меня никакого мужа, окромя того, что с рогами и копытами, - и пальцем на стенку тычет. А там портрет в рамочке, где она в подвенечном платье стоит, рядом черт ее обнимает, так она еще и хвост его придерживает. Сама не помню, как из избы вылетела. Огородами опять домой было бежать хотела, да увязла в бахче, ногой за длинный огуречный отпрыск зацепилась. Рухнула со всех ног. Глаза лишь к небу обратила, взмолилась - Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; 

Вдруг сзади кто-то обнял за плечи теплыми, детскими ладошками, - Не узнала ты меня, теть Мань? Вижу, что не узнала. А помнишь, как из блокадного Ленинграда сирых детей привезли, только не для кого из них у тебя дома места не нашлось, даже куска хлеба и того пожадала.

- узнаю я тебя, дочка. - пожимала плечами Марья, - Худенькая какая ты, под глазами вон синяки уже. Давай я тебя накормлю, обогрею.

- Да, поздно уже теперь, теть Мань. Тогда нужно было. Тогда. - говорила девочка с абсолютно взрослым выражением лица.

- А та лохматая в избе, кто была? - неожиданно, для самой себя, спросила Марья.

Девочка грустно улыбнулась, - И та тоже я была. Но ты не переживай. Больше я не побеспокою. Иди с миром.