Соло на бэк-вокале. Глава 3

Апрель.

Главная примета Питера в апреле - парки закрывают на просушку. Это так провинциально. В хорошем смысле слова. Гости? - ниче не знаю - дорожки сохнут, скамейки красим, сажаем рассаду - приходите завтра! Что? вот и приезжайте в мае.

В апреле все сосредоточено на просушке парков, даже солнце подходит к этому с особой ответственностью. Оно так слепит глаза, так греет спину, так освещает мир, пускает зайчиков, играет тенями, будто извиняется за чрезмерно радивых служащих. Глядя через ограду на надутых гостей обреченно вздыхают старые липы, их артритные пальцы в апреле мучительно очевидны, или особенно выразительны, как кому.
 
Совсем недавно покрытые льдом каналы заметно раздаются в ширину.  И текучая, наконец, текучая вода, втискивается в безупречные линии гранитных набережных, завершая задуманную картину строгости и полноты.

И пыль. В апреле в Питере очень пыльно. Стоит походить по городу один день, и обувь покрывается недельным слоем пыли. Собственно, даже не недельным, а зимним. Снег стаял, а пыль - осталась. Где-нибудь к субботнику все отмоют и выметут.

 О! Это такое зрелище! Колонны поливальных машин, букашки тракторов по периметру. Великолепные узбеки в оранжевых жилетах, и неизменный молчаливый прораб. На лицах прохожих любопытство и одобрение! Но это еще не скоро!
 
 А пока еще так холодно! как только солнце исчезает, возвращается зима, все натягивают береты, капюшоны, завязывают поплотнее шарфы, ссутуливаются и спешат укрыться в метро, или в транспорте, куда там кому.

И только гости города продолжают свой распланированный с утра маршрут. Это делает праздность нашей героини неуместной.

Она потуже затягивает свой посадский платок и прячется в троллейбус... Она сама виновата. Это же она придумала такой дурацкий способ коммуникации. Вернее, подтолкнула к нему читателя...

                *      *      *

С десятым они перешли к Чернышевскому. Она любила.
 
И пока не начала преподавать, даже не подозревала, насколько сильно повлияла на  нее эта вещь.  Насколько - вся! -  она выросла из этого романа. И подруги. И друзья. И знакомые. И старше, и младше.
И каждый раз теперь, когда проходили -  залипала! Не могла  оторваться - читала за ужином, за обедом, за завтраком, в автобусе, в метро. И дома.
  И все вспоминала свое школьное впечатление: что художественно - вещь бедненькая.  Идеи – да, и все такое, а так – нэт! С чего взяла? И каждый раз заново удивлялась! Сколько чудесных находок: лирические отступления! Похвальное слово Марье Алексевне,  проницательный читатель, сны Веры Павловны, новые люди, Рахметов – особенный человек. И с педагогической точки зрения, как все грамотно! структурировано все так умно, и повторы такие правильные, и разрывы в повествовании такие уместные.

 Столько уважухи к читателю, столько иронии, столько игры. Все стереотипы ломает, все загадки выкладывает, еще раньше, чем заинтриговал. И в названиях глав столько интриги и иронии:  Дурак… Первая любовь и законный брак… Замужество и вторая любовь… Второе замужество. Но интригует же!

Ну, эти «мой друг», «Друг мой!», «миленький» - ее и тогда бесили. А сейчас она уже понимала, что тогда - да – так говорили, и в этом, видимо, было столько игривости, и персонажам, обоим так нравилось в эту игру играть. Ну, ладно, чего уж, не так и страшно. Она даже стала говорить на их манер.
 
И в этих размышлениях героев столько разумного эгоизма. В который она когда-то влюбилась, и  влияние которого на свою жизнь расхлебывала много лет, и опять наступала на те же грабли. Ведь это он, гад, Чернышевский, сделал из нее Лопухина и Кирсанова в одном лице. Не Верочку!

 Хотя,  конечно, и Верочку, но меньше, реальность не располагает. Очаровательная девушка! Грузинка! Почему она запомнилась ей светло-русой? И этот подвал. И это волшебное избавление! А она так и лепила из себя бесприданницу, как по книжке, запрограммировала. А тогда, в школе, ведь страдать стала в своем доме, начала ждать этого счастливого выхода из своих сложных обстоятельств с матерью.

 И все это так обаятельно! И такие бескорыстные мужчины, такие знакомые вопросы, и такие нестандартные решения! А этот их невозможный «теоретический разговор»!  Она ведь сама так шифрует всю жизнь, не зная, забыв наглухо, откуда ноги.
 
Сейчас было видно, сколько в этом прекраснодушного мечтательства! Идеализма, никак не объясняемого естествознанием. Наивного и деятельного оптимизма, бессмысленного с точки зрения выгоды. В особо узких местах она с трудом протискивала свой мрачный широкоплечий пессимизм. По-стариковски сердилась на детский энтузиазм. Но как ребенок наслаждалась этой сказочной верой в Прекрасное Завтра.
 Откуда в этих неверующих людях очевидно христианский императив: «положи жизнь за други своя», да так, чтобы правая рука не знала, че творит левая. Героические усилия молодых атеистов, выросших в воцерковленной стране, впитавших христианство с молоком матери, придумать какое-то другое обоснование своему человеколюбию. Объяснить невыгодные сделки «личной какой-то выгодой». Это притянутое за уши своекорыстие!

 
 И  она все пыталась, и никак не могла понять механику этого чернышевского обаяния. Ведь  с ума свел целое поколение! Практически  всю образованную часть страны.  Что в этом такого невозможно притягательного? Почему после Чернышевского всегда так хочется счастья. Так в него верится. Она отвлеклась от планов уроков и влезла в интернет.

                *      *      *

Читатель молчал… У них сложились оч-чень высокие отношения...  Она меняла решения, потом опять бесилась… Потом писала какой-нибудь жалобный текст… Снова бесилась… Выключалась из проекта. Иногда надолго… На год, например. А потом обнаруживала, что он все равно приходит, лайкает  какие-то старые  вещи. Она снова писала. Он читал все. Лайкал новое. Но отмалчивался, гад!

В какой-то момент она написала ему как бы письмо. Мол, не хочет понимать!
Мол, хорошо знает…, помнит…И помнит, что гений. И в каком-то смысле ученица… И  не сможет, как он. Но и он не сможет, как она! «…Потому что я – глубже, а ты – актуальнее, и здесь нам делить нечего…»

  А как человека – не знает, не узнает, разочаровывается . Злится. И ей нужен реальный человек. А ему – нет. И с реальным человеком может сложиться дружба, а может - и нет. Что в реале все жестче, и правдивее. Приди – и поговорим. И сразу станет понятно, любовь или ботва. А то вдруг окажется, что  просто позер, так и время тратить не стоит.

Он отмолчался, как всегда. Она написала еще одну яростную записку:

 «… может ему просто хочется, чтобы за ним бегали? Он-то ни за кем не побежал? нигде не подставился! ничем не рискнул! ни для кого! Может, он ждет, чтобы его попросили, а он – отказал. Чтобы ему позвонили, а он - не ответил. Чтобы ему назначили свидание, а он - не пришел?  А может, хочет позволить, повторяю, позволить! кому-нибудь себя спасти!... Не, я не боюсь. Я бы смогла. Я бы попросила, и позвонила, и назначила. Я всегда так и делаю… Но я не хочу… Потому что я, на минуточку, не кто-нибудь!»

И в этой записке задала, наконец, главный вопрос. «Существует ли он сам? здесь в реале  такой, какой пишет…, писал, «какого я читала, и… любила, чего там…»

«Пишет?» - спросите вы, и будете правы – «А что, он пишет?» Ну, откроем вам секрет, наша героиня потому так и запала на эту сомнительную связь, что подумала, на одного своего старого знакомого, который! очень! классно! писал сам!


                *     *     *


Если взять весь 19 век, То его можно разделить на 2 половины.

 Первая половина – гиганты русской литературы: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. Золотой век.

 Чуть раньше них -   Батюшков и Карамзин. Чуть позже - Жуковский и Вяземский
 
А вторую половину нужно поделить еще пополам:

Первая из них (третья четверть) Это литература революционного романтизма: Чернышевский. Белинский. Чаадаев. Огарев.  Герцен. Некрасов. Тургенев.

А вторая половина (последняя четверть) – то, что из этого получилось. Это  натуральная школа, критический реализм. Маленький человек. Все вышли из шинели Гоголя. Достоевский, Лесков, Куприн, Салтыков-Щедрин, Гончаров. Тургенев. Островский, но он, для меня лично, особая статья, он драматург.

 А лучшее во второй половине 19 века, написано в третьей четверти, революционерами. До реализма. И все это выросло из Чернышевского. Не только из романа. Хотя мы его знаем таким, только таким. А Маркс с Энгельсом – люди авторитетные в те времена, и позже, специально выучили русский, чтобы читать  наших, и  Чернышевского,  в том числе, и считали его блестящим экономистом и социологом, а Белинского и Добролюбова –  публицистами и литературными критиками, каких не дала в те времена миру ни Франция, ни Германия.
 
«Страна, выдвинувшая двух писателей масштаба Добролюбова и Чернышевского, двух социалистических Лессингов, не погибнет от того, что как-то породила такого пройдоху, как Бакунин…»(Ф.Энгельс)
 
«…и среди молодого поколения русских мы знаем людей выдающегося теоретического и практического дарования и высокой энергии, людей, которые благодаря своему знанию языков превосходят французов и англичан близким знакомством с движением различных стран, а немцев — светской гибкостью.  Они…понимают рабочее движение и сами в нем участвуют» (Ф. Энгельс)
   
«…Я говорю не только об активных революционных социалистах, но и об исторической и критической школе в русской литературе, которая стоит бесконечно выше всего того, что создано в Германии и Франции официальной исторической наукой» (К. Маркс)

Прикольно выглядят цитаты из Маркса, правда?

Но если сдуть с них пыль академической науки, и изложить  хотя бы и не очень художественным чернышевским слогом, то получилась бы история большой человеческой верности и дружбы, с большой буквы Д, самоотверженного служения Великой Идее, созидание этой Великой Идеи, история любви к Человеку, уважения к его достоинству, попытка простроить для него Новое, светлое Завтра.

 Коммунизм – тире – утопизм.

 Маркс и Энгельс сами большие революционные романтики. В этом было кроме революционной мысли так  много чувства. Потому марксизмом переболела вся Европа. Это было покруче, чем фашизм. По влиянию на умы и судьбы, и людские и целых стран. Чернышевский вообще весь вырос из марксизма, из того чувства, которое так воодушевляло и вдохновляло их поколение.

 А только после них и читать-то больше никого не хочется. Особенно тех, что пришли им на смену. Вроде как и не виноваты, и время пришло другое. И разочарование – удел наследников любой революции, и правдивы они, и за народ ратуют, и пороки обличают. А тошнит! Насобирали галерею висельников, убийц, пьяниц, воров, проституток, моральных уродов и нравственных кастратов!

То, что у Чернышевского было счастливой хоть и утопичной попыткой преобразования гадкой действительности -  у Куприна превратилось в то, что было в реале -  в помойную связь озабоченного  студентика и проститутки.

 То, что у Чернышевского было Кирсанов –  самоотверженный служитель науки, успешный медик, человек, умеющий побороть страсть, приспособиться к любым жизненным обстоятельствам,  счастливый в браке мужчина, добрый друг, у Тургенева стало  Евгений Базаров - неудачник, спесивец, неряха, циник, нищий, да еще и умер!

  У Чернышевского весь роман о любви. Весь из психологических зарисовок красивых движений души. У Достоевского – кровь, искушения, слезы, предательства, унижения, горе, мука, тоска и страдание.

 У Чернышевского один любящий человек, берет за руку другого, беспомощного, и выводит на свет из подвала. У Лескова - любящий убивает, душит, травит посторонних и невинных ради страсти, ради обладания, чтобы самому, в свою очередь, оказаться преданным и погубленным.

 Зачем? Нет, понятно, исторически понятно. Непонятно, зачем мне их читать? Не хочу! Не буду!

Ну, я-то еще может быть и буду. Если мне придется - по работе, и все такое, но мои ученики…! Есть «Игра Престолов» - попробуйте посоперничать! Эти сказки, кстати,  восполняют молодому поколению недостаток эпичности в реальной жизни.  И не факт, что они в художественном смысле уступают, Куприну, или Лескову.



Если бы ее ученики слышали такие речи, они бы решили, что училка сошла с ума. Она выбирает из одних скучных – других еще более скучных, и так горячится! Но то, что она мучительно искала  в литературе, да и в жизни прекраснодушия чернышевского и белинского, не подлежало никакому сомнению! И она становилась нетерпима к реалистам просто до склочности, что в ее профессии было, конечно, недопустимо. Пристрастность!

Но мы ведь не ее ученики, верно? И  не нам обманываться ее учительским статусом. Потому что учитель - прежде всего человек, особенно наша героиня, и в любую инфу вкладывает прежде всего себя, свое существо, свое представление об искусстве, свою страсть, свое видение и свои предубеждения.


О САТИСФАКЦИИ.


У меня был один знакомый давным-давно, и он говорил, что женщины похожи на снайперов. Что они никогда не ввязываются в ближний бой, никогда не рискуют сами, а достают свои цели издалека. Из безопасного далека.

Ну, что ж, про снайперов, наверное, согласна. Еще бы сказала в дополнение, что они избавлены от зрелища разорванных аорт, вскрытых внутренностей и мозгов. Потому что, убивая ножом или там штыком, ты не можешь сделать вид, что ты здесь ни при чем. Потому что убийство - есть убийство. Снайпер же видит только, что попал.

А с чего я вдруг вспомнила об этом?

А да, один мой читатель исходил за праздники всю мою страницу.  Это типа снег под окнами утоптан, и «одинокая бродит гармонь». И я поймала себя на том, что попадаю в зависимость от его присутствия. С замиранием сердца открываю свою страницу, приходил ли? И что читал? И читал ли он это в первый раз, или снова? И читал ли он то, что я писала для него? И еще, как дура, по три раза на дню хожу в почту, вдруг написал?

Потому что я знаю этого читателя. Давно. И половину своих писем написала для него.

Я, правда, знала его не в качестве читателя. И тогда он мне нравился значительно больше. Тогда он был живым, остроумным, изобретательным, красноречивым, ну, добрым он и тогда не был, но с ним можно было и в штыковую, и в ближний бой. Так мне казалось.

 А сейчас я перестала понимать его знаки.

Если он пытается меня подбодрить, демонстрирую читательский интерес к моему творчеству, то должен бы был понять, что на моей странице нет художественных произведений. Одни только письма.

Если это ответ на мое письмо от 28.09.10, то такого ответа мне мало. Помощь нужна мне, реальной, от реального же человека. Что-то такое серьезное, типа там, поцелуй прекрасного принца. А мой автор - существо довольно бесстрастное, он – только секретарь, ему не нужна помощь.

Если его нужно понимать, как «ай соу элон», то это самый нечестный способ сыграть в «родство по одиночеству». Это такая сильная карта, почти что джокер. Но случай не тот. Потому что я из своего одиночества проблемы не делаю. Для меня проблема в другом: я не вижу никого, с кем бы захотелось его разделить.

Но я боюсь, что есть повод и похуже. Соблазн манипулятора. Развести на чувства, стянуть на себя одеяло, потешить свое мужское самолюбие, чтобы потом в очередной раз красиво уйти. Ничем не рискуя, отряхнуть коленки. И все это из снайперского далека.

 Дорогой друг, это было бы очень обидно, потому что «не с вашим сердцем и умом…»
 

В принципе, я ничего не скрываю. Конечно, чувства. И конечно, я попала. Вернее, он попал. Ровно туда, куда целился. Я и не защищаюсь. Да, я и не стыжусь давно таких чувств. Это такой эксклюзив! Только одно: мне не нравится быть мишенью! Даже два: я не хочу делать  арену битв из своего сердца. Любовь это не битва, на мой взгляд, а совсем наоборот.

Но если уж это битва, то я бьюсь только в ближнем бою, и только с открытым забралом, когда могу видеть глаза врага, соперника, или партнера. А это уже как масть ложится. (ЛЛ)


                *    *    *

 
Но вернемся к Чернышевскому.

 Достоевский, Лесков, Тургенев считали роман произведением слабым в художественном смысле. И это мнение транслируют педагоги на свой вкус и на свое усмотрение. В школьной традиции нет жестких рамок по этому вопросу. На мое усмотрение - роман  блестящий!

Чтобы понять художественно ли  произведение нужно определиться с критериями художественности.  Хороший слог? Архитектура текста? Занимательность? Сюжет? Система образов? Темы? Идея? Проблематика? След в культуре?

 Моя сестра изложила как-то идеальную формулу культуры:  вы когда-то что-то учили, читали, обсуждали, а потом выросли - и все забыли, то, что осталось – это и есть культура. Так вот, Чернышевский остался. Покопайтесь в себе – без труда найдете.
 
Оценивать действительный уровень  художественности произведений Чернышевского следует в соответствии с его собственными представлениями об эстетике.
В 1855 году вышла его диссертация "Эстетические отношения к действительности" Наделала много шуму, и взбудоражила умы всего студенчества, и всей читающей публики.

«Поднимите руки, кто не пользуется интернетом?»  – вот – настолько же читающая была публика в те времена. И все читали. Это было дерзко, революционно, это было в стиле эпохи!
 
Я уже говорила, что 19 век был веком естествознания: развивались науки, медицина, искусство, музыка, строились заводы, мосты, железные дороги, паровозы. Все проверялось опытным путем, все требовало доказательности.

 Чернышевский переносил это и на эстетику и предлагал отменить абстрактное определение прекрасного. "Прекрасное - есть жизнь"

"Уважение к действительной жизни, — говорит Ч., — недоверчивость к а-при-ори-чес-ким (принимаемым бездоказательно), хотя бы и приятным для фантазии, гипотезам — вот характер направления, господствующего ныне в науке»
 
"Существенное значение искусства — воспроизведение того, чем человек интересуется в действительности… Поэт или художник, не может, если бы и хотел, отказаться от произнесения своего приговора над изображаемыми явлениями; приговор этот  — вот новое значение произведений искусства, поэтому искусство становится в число нравственных деятельностей человека»

 «В действительной жизни - все верно, нет недосмотров, нет односторонней узости взгляда, которой страждет всякое человеческое произведение, — как поучение, как наука, жизнь полнее, правдивее, даже художественнее всех творений ученых и поэтов.
 Но жизнь не думает объяснять нам своих явлений, не заботится о выводе аксиом; в произведениях науки и искусства это сделано; правда, выводы неполны, мысли односторонни в сравнении с тем, что представляет жизнь; но их извлекли для нас гениальные люди; без их помощи наши выводы были бы еще одностороннее, еще беднее.
Наука и искусство – ИНСТРУКЦИИ для начинающего изучать жизнь; их значение ПРИГОТОВИТЬ к чтению источников и потом от времени до времени СЛУЖИТЬ ДЛЯ СПРАВОК. Наука не думает скрывать этого; не думают скрывать этого и поэты в беглых замечаниях о сущности своих произведений; одна эстетика продолжает утверждать, что искусство выше жизни и действительности"

"Искусство относится к жизни, как и история; только история говорит о жизни человечества, искусство — о жизни человека, история — о жизни общественной, искусство — о жизни индивидуальной.
 
Первая задача истории ВОСПРОИЗВЕСТИ жизнь; вторая, исполняемая не всеми историками, — ОБЪЯСНИТЬ ее; не заботясь о второй задаче, историк остается простым летописцем, и его произведение только МАТЕРИАЛ для настоящего историка или чтение для УДОВЛЕТВОРЕНИЯ ЛЮБОПЫТСТВА; думая о второй задаче, историк становится МЫСЛИТЕЛЕМ, и его творение приобретает через это научное достоинство. Совершенно то же самое надо сказать об искусстве".

Итак, нам говорят: «Что делать?» - утопия.

 «Да - говорит автор, - произведения могут не соответствовать действительности — но только по форме, по содержанию вопросов, предлагающихся или разрешаемых искусством, они правдивее реальности».

Нам говорят: в романе мало художественности.

 «Да – говорит автор, - той художественности, о которой говорите вы - мало… Красивостей мало. Но могут ли красивости быть самоцелью? Если искусство «…живой приговор о явлениях, интересующих его, человека, художника…»,  если он ставит и решает вопросы, интересующие его современников, «…потому что мыслящий человек не может мыслить над ничтожными вопросами…»

 «Бывают люди, у которых суждения слабы и обнаруживают расположение к известным сторонам действительности и избегают других…, их произведения не имеют другого значения, кроме воспроизведения любимых им сторон жизни» Если это считать художественностью, тогда стоит ли она разговоров?

«Но если у человека… ум и художнический талант,… то в его произведениях, сознательно или бессознательно, выразится этот приговор действительности, его произведения станут, сочинениями на темы, предлагаемые жизнью… Тогда художник становится мыслителем, и произведение искусства, оставаясь в области искусства, приобретает значение научное»

Если оценивать художественность со старых трансцедентальных позиций. То с точки зрения художественного слога, лучший - Фет, с точки зрения архитектуры – Тургенев, в образности – Лесков, в идейном смысле – Достоевский.

 Но  если считать художественностью то, что считал художественностью Чернышевский: приговор действительности, постановка диагноза, назначения,  лечение, и профилактика, -  Он лучший!

 А след, оставленный им в культуре в целом, и в каждом человеке в частности, значит вообще только одно: Чернышевский – флагман своей эпохи!


               

                *       *       *




- Ваня, иди сюда!
- Мама, не сейчас?
- Сейчас.
- Нет.
- Ваня, ты как отец становишься!
- Нет.
- Он тебя убьет!
- Нет!
- Или ее.
- Пусть попробует!



- Куда пойдем? – спросила она, когда он вышел из подьезда. Разговор с матерью оказался недлинным, но емким, и однозначным, судя по выражению его лица. Вопрос он проигнорил, обнял ее так, что она оказалась у него под мышкой.
- У тебя рукав порванный…
- Это мамка…
- Че? не пускала?
Он снова проигнорил вопрос.
- Надо придумать, куда бы вписаться, - сказал как бы сам себе.
- Да, ладно! Че, правда?
- Я не вернусь!
- Вань, объясни хоть, че случилось?
- «Я в его доме живу!» Так я не буду! Пусть сам живет в своем доме!
- Обалдеть! А я тебе говорила, кто-нибудь войдет!
- Вика, не нози! Я думаю…
- Пошли ко мне.
- Не…
- Ну, я тоже не уверена, что нас пустят вдвоем… Ну, когда-то же надо попробовать…
- Не…
- Вань, че как дурак?
- Вика, не нози, я думаю…
- Да я уйду в армию, да и все! – время от времени выдавал Ваня, пока они шли к Муринскому ручью.
- А я? – спрашивала Вика, легко, впрочем, поспевая за его широким шагом. Ростом они были почти вровень.
 Он обнял ее и ненадолго вернулся в «здесь и сейчас»:
- Пошли че-нибудь съедим?
Она молча перестроилась на  другой шаг.


О БЕСПОМОЩНОСТИ.
   
Обычно это слово употребляют по отношению к людям неприспособленным, слабым, ничего не умеющим делать, нуждающимся в помощи.

   Но если вдуматься в смысл, бес-помощный - это значит, «не имеющий» помощи. Совсем не обязательно он должен быть слабым и неприспособленным неумейкой. Он может быть даже сильным и самостоятельным, и даже основную часть жизни в помощи не нуждающимся.

   Но иногда и такой человек может оказаться беспомощным в прямом смысле этого слова. И проблема такого человека в том, что он, в сущности, не умеет быть беспомощным? В привычном смысле слова.

  Такой человек привык обходиться без помощи, он не знает, как ее получить, как ее попросить, у кого, и какую именно. И, более того, он не уверен, что если попросить, ее окажут. А скорее даже уверен, что не окажут.

  Опыт. Опыт убеждает.

  Есть и были люди, которые оказывали, и окажут. И напоят, и накормят, и спать уложат. А спросят только наутро. Но что им ответит наутро беспомощный человек? У них самих куча забот. И куча беспомощных, которые уже попросили. Да и потом, не знает человек, чего попросить. Денег? Приюта? Тепла? Участия? Ремонта? Нового платья? Хлеба? Разве зрелищ. Потому что все остальное, в принципе, по минимуму - у него есть. Ровно настолько, чтобы не нуждаться и не просить. Да, наверное, даже немножко больше, чем по минимуму. Поэтому, попросить нечего. Да и не ждет от них беспомощный человек «того, не знаю чего, оттуда, не знаю откуда»

  Они - скромные, эти люди. Они не претендуют на твою внутреннюю жизнь. Они занимают свое место, иногда совсем на периферии твоего внутреннего мира, иногда в центре. Их номера всегда становятся любимыми, иногда даже рабочие.

  Но это ничего не меняет в их скромности. Они существуют с тобой рядом, бок о бок, не вторгаясь, не посягая, не претендуя. Устраивают разносы, пишут служебные записки, платят денег, водят в кино за компанию, или в рестораны на корпоративы, или дают приют, или взаймы, или бранятся, но организуют переезды тебя или твоих вещей. Ходят с тобой по театрам, зовут на юг, покупают игрушки твоему ребенку, передают приветы маме.

  Они не знают, какую пропасть ты таскаешь в своем рюкзаке, относятся к тебе как к нормальному человеку, и этим делают тебя нормальным человеком. С конкретным размером ноги, должностными инструкциями, бюджетом, адресом, семейным положением, планами на выходные. Их неназойливое присутствие в твоей жизни и делает тебя реальным. Сюжетным. Объективным.

  Ведь если считать жизнь художественным произведением, то судьба в нем – сюжет (то, что объективно, видно снаружи).  А все остальное – фабула, «то, что человек почувствовал в этой связи»: что читал, кого любил, с кем говорил  ночь напролет двадцать лет назад, с кем расстался, под чьими окнами стоял, кому не родил, кого больше никогда не видел)

  Человек не исчерпывается своей судьбой. Человек еще и пять несостоявшихся судеб. Или десять. О которых не знает никто, кроме него.

  И все эти десять судеб (или пять) он таскает в своем рюкзаке. И с ними ничего нельзя сделать. Их нельзя перекроить, как платья, потому что материи нет. Их нельзя выбросить - нечего выбрасывать. Нельзя продать – это ничего не стоит. Нельзя откупиться, послать на… И уж конечно, ни о чем нельзя попросить. Особенно беспомощному человеку.

  Их помощь могла бы изменить жизнь, изменить судьбу. Они – особенные. Где-то даже всемогущие. В твоем рюкзаке – они главные. И всегда ими были. Они – не скромные. Да просто борзые! Они рвут на части судьбы, в которых даже не поучаствовали. Как раз поэтому помощи у них попросить нельзя. Невозможно. Они уже отказывали. Раз не состоялись.

  И значит, у них были причины не участвовать в твоей судьбе. Не становится любимыми в списке номеров, сослуживцами, близкими родственниками, партнерами по сексу или по бизнесу, приятелями, знакомыми. Их не было. Наяву. В судьбе. В сюжете. В реале. Их не было.

  Зато они истоптали всю спину и испортили весь рюкзак… Бахвалятся своими состоявшимися судьбами. Демонстрируют свою успешность…, или  независимость. Диктуют свои правила игры, которые беспомощному человеку, конечно, не подходят. Ну, и торжествуют, разумеется.

  И… вполне нормальный, здоровый, сильный человек, человек дела, человек слова смывает свою жизнь в унитаз. Без посторонней помощи. Бес-помощно. То есть вполне самостоятельно.

  Вот такая ботва.

  Можно, конечно, просто позвонить, просто написать, просто встретиться. Но ответят Не Те. И предложат Не То. И поведут Не Туда. Это уже было.

  Тогда зачем?

  Затем, что жизнь уходит в унитаз!

  Уважаемые жители рюкзака, вашему беспомощному человеку срочно нужна помощь! (ЛЛ)




                *   *   *



Вика позвонила среди ночи, сын недовольно повертелся в своей постели и опять засопел. ЛЛ вышла на кухню: «Что случилось?» Слезы, сопли, остальное невнятно…  Через пять минут начало проясняться. Вике приспичило замуж,  она уволилась, поссорилась со своей мамой, с его мамой, уговаривает мальчика убежать, а он не соглашается… «Ты предлагаешь мне его уговорить?» «Нет, просто скажите им… у нас любовь, вы же знаете…»  ЛЛ посмотрела на часы, половина третьего.

- Вика, на дворе - ночь, если хочешь, завтра (мысленно она открыла дневник) в три часа дня в «Сладкоежке» напротив Ваниной школы, и то, только потому, что я не хочу говорить «нет» по телефону.
Она все-таки пришла, надутая и независимая. Не нужно говорить, что остаток ночи ЛЛ не спала. Каждый раз, вступая в близкий контакт с учеником, рискуешь нарваться потом на вот такое «доверие». Хотя Вика ведь не ученица. Ваня! Она для них все равно учительница – требуют  какого-то запредельного уровня понимания!

 Ученица сложила ручки, «как правильно». Учительница – сцепила в замок. Какое-то время каждая ждала, что начнет другая… Учительница начала первая:
- У тебя есть аттестат?
 - П-фф!
- А у него – нет…
…
- А у тебя есть диплом?
- Какой диплом?
- Ну, хоть какой-нибудь?
- А при чем тут…?
- А у него - может быть! У него светлая голова… И куда вы пойдете? Где будете жить? На что? Что будете делать через год? А через пять, когда пойдут дети?... Ты не беременная?
- Да, нет…
- Тем более… Что за спешка?... Ты ломаешь ему жизнь, ссоришь с родными, обрекаешь на тупые и тяжелые деньги, он сейчас просто не может зарабатывать достойными способами. Куда он пойдет? В Макдональдс?  Грузчиком? На завод? А у него мозги – как у Эйнштейна. Ему учится надо. Он вас  должен будет всю жизнь кормить?
- Кого?
- Вас, семью. Или ты не собираешься заводить детей?
Вика горестно опустила плечи, и воинственный огонь в ее глазах, наконец, поугас:
- Нас выгнали его родители.
- За что?
Вика молча покивала.
- …Ты сама говорила, что они мусульмане, и  у них  - не принято, нельзя!
- Это все Ваня, он первый начал…
- Какая теперь разница…  И что ?
- Отец сказал - только через его труп…
- Ну, прекрасно понимаю. И что?
- Я ему говорю, давай уедем, и будем сами…
- А он?
-  Он не хочет… Говорит, что школу, и в институт, и надо подождать… Да тоже что и вы! – выкрикнула она и залилась слезами.
В это время в дверях появился Ваня Суфуев, и, судя по выражению лица, присутствие ЛЛ  было для него полной неожиданностью. Это отчасти смирило саму ЛЛ с мизансценой, которую так нелепо скроило разбитое сердце и коварная бабская натура девочки. Она приглашающе махнула рукой мальчику и убрала портфель на другой стул. Ваня подошел и сел.
 Танец с булочками повторился: Вика сложила ручки, «как правильно», ЛЛ сцепила  в замок, Ваня забарабанил пальцами сложный рисунок. Похоже, учительнице снова нужно было вступать первой.
-  Вам нужно разойтись, - сказала она, глядя через голову Вики в окно. Дробь прекратилась,  «правильные ручки» сползли под стол, -… хотя бы временно… Пока Ваня не сдаст экзамены. Апрель, май, июнь, июль - четыре месяца… Потом рекомендовала бы вам поступить куда-нибудь в одно место… У меня были знакомые, которые жили вместе в студенческой общаге, на одной койке, с первого курса. Мальчик поступил, а девочка к нему сбежала из дому, из Чимкента. Они потом поженились. У них трое детей. Прекрасная семья.
Дети переглянулись.
- Или вы чего-то другого от меня ждали? – обратилась она к Вике. Судя по выражению лица, она действительно ждала другого.
 - Вика, я – учитель… твоего парня… Не психотерапевт, не нянька, и не мамка… Даже если бы хотела… - это было бы бестактно…, безнравственно… и непрофессионально. У меня нет никаких прав  выставлять оценки  вашим родителям. Они взрослые настолько, что у них выросли дети, и они за вас отвечают,… много лет. И, судя о тому, как вы выглядите…, они сильно тратятся… на любовь к вам…  И вы не понимаете их любви…, только потому что ослепли… от своей. Причины, по которым вас не одобряют родители, я не одобряю ровно настолько же. Я тоже родитель, и у меня сын – старше Вани, и моложе тебя…

Если Ваня так подставляет тебя перед своими родителями – это вопрос к Ване, а не к родителям. Если у тебя, Ваня, нет далеко идущих планов на Вику, и ты, с нашей стариковской точки зрения, обесчестил ее в глазах своих родителей, то, как порядочный человек, ты должен жениться. Или Вика, как женщина с достоинством, должна тебя бросить… Это ваша проблема… Не моя, не ваших мам и пап.

- Да нас не расписывают, - буркнул Ваня… ЛЛ на минуту зависла, разглядывая серебряное колечко на его безымянном пальце. У Вики оказалось такое же.
- Почему?
- Мне нет восемнадцати… или просят справку, что она беременная.
- Аха, понятно… А когда у тебя День Рождения?
- В октябре.
- У-у-у… И что, прям вот так и не можете, друг без друга?
- Я-то могу, Вика не может…, - он взял девочку за руку.
- Не могу-у-у…- Вика вцепилась в его пальцы обеими своими руками, глаза у нее снова подозрительно заблестели.
- У-ффф! А я-то что могу сделать? – ЛЛ совершенно растерялась.
- Поговорите с моей мамой, - сказала Вика.
- И что я ей скажу?
- Ну, что у нас любовь, и мы поженимся, в октябре, и что никакой он не маджахед!
- И почему ты думаешь, что она мне поверит?
- Ну, вы же учитель.
- А ты – любимая дочь!
- Я – маленькая!
- А я – чужая!... И потом ты предлагаешь мне разделить ответственность…
- Не-ет!
- Да!... Для твоей мамы я должна стать гарантом того, что ваша любовь… не кончится до октября…, и дольше, что Ваня окажется таким, каким ты его представляешь, что он не предаст… тебя,… вашу любовь,… ваше будущее… А я ведь этого не знаю. Это только он может гарантировать сам, и то, с какой долей вероятности?
-  То есть вы думаете, что я сам должен поговорить с ее мамой?
- Ванечка, я не знаю,  я еще не успела подумать, но идея хорошая. Попробуйте…, только уж не позорьтесь там, если вам разрешат…


                *      *      *



 Вчера он сделал ей предложение. Ей даже страшно было в это поверить…
Просто набрал «выходи за меня» в комментах под текстом своего имени:


О ЛИЧНЫХ ПРАЗДНИКАХ – Л. К.


   У одного моего знакомого сегодня День Рождения.

   А я много лет поздравляла его в другой день. Не помню, как получилось. Почему в другой день. Я его поздравляла двадцать шестого. В день, когда у школьников Последний Звонок.  Как увижу, что девочки в бантах, и в школьной форме, и учителя все в цветах, так и вспоминаю: Елки, так сегодня же День Рождения у Такого-то!
   И ведь по всей стране! в Екатеринбурге, в Тюмени, в Уфе, в Питере. И все празднуют его День Рождения. Прикольно, правда?

   А я тогда моталась по командировкам и со всех концов земли посылала ему телеграммы, поздравительного содержания, и что-то такое про "грандиозность режиссерского замысла". А когда узнала правду, как-то стало даже грустно.

   Такой был чудесный праздник. У меня, по крайней мере. Да и у него был праздник, я это точно знаю, потому что он мне однажды тоже шикарный подарок сделал. Он, в мою честь, улицу переименовал. Проспект Ленина в улицу Ленина, в притяжательном смысле: улица чья? - Ленина, то есть моя. Ну, это все в контексте понятно, а так на пальцах не объяснить.

   А сегодня у него круглая дата, если я опять чего-нибудь не путаю. И хочется подарить ему что-нибудь такое. Такое! ну, не калоши же...

   И вот  вчера я шла по городу, и возле меня тормознул красный тигренок. Он просто тормознул, и укатил дальше. Но во мне проснулось и заколотилось мое юное девичье сердце. Я машины - только на цвет. И красные машины меня беспокоят только в этом городе. И может, это совсем другая машина, и лет-то уж сколько тому, и седина в голову. Но что стучит мой мотор последние сутки!!!

   Дорогой (имярек), может, это и банально. Все эти годы я хотела выйти за тебя замуж. Все девушки хотят выйти замуж. Все мужчины хотят, чтобы девушки ХОТЕЛИ выйти за них замуж. Это так поправляет самооценку. Я ХОТЕЛА! Я дарю тебе этот степ! И это признание. Самая э-э... удивительная девушка э-э...на свете, хотела быть твоей женой. Варить тебе плов, стирать рубашки, выяснять семейные отношения в газетных статьях и шифрованных письмах.

   Это нескромно? но я ведь и не настаивала. Просто хотела. С Днем Рождения, дорогой!»  (ЛЛ)

А в следующем комменте вставил ее же слова из другого текста:
«Спорить о том, роскошь лепнина, или необходимость – не приходится.
Конечно, роскошь. Если семьдесят лет миллионы наших граждан обходились без лепнины, значит, это роскошь. Но, тут такой момент: миллионы наших граждан  семьдесят лет обходились и без туалетной бумаги. Да и потом, какое нам дело до миллионов граждан. Мы ведь не коммунизм строим, правда? Просто дом. Свой. Собственный»

Она перестала дышать и закрыла страницу… Подождала, когда уймется сердцебиение… И снова вошла. За это время он написал «выходи за меня» еще под одним ее текстом.



            "Когда бы ни Елена, что Троя вам одна, ахейские мужи?"( О.Манд)




             Открытое окно, неприбранный диван,
             Случайный выходной, шипящие оладьи.
             В душе звенит струной законченный роман,
             На зеркале – отчет в засаленной тетради.

             Принцесса на бобах, проспав побудки час,
             По-царски руки погружая в пену,
             Внимает сквозняку... И бессловесный джаз
             Поет простор, разлуку и измену.

             Все будет хорошо, усталое лицо.
             Все будет хорошо, Прекрасная Елена.
             Ахейские мужи, простив, забудут Вас.
             Умчавшись, как всегда, за ветром перемены.

             И ты забудешь их под бульканье борща,
             Под свежий сквознячок и крики под балконом.
             И ты забудешь их, заваривая чай,
             В который раз вдохнув простое слово “дома”.

             Скажи еще разок, что нет ничьей вины,
             И ты забудешь их, смирившись, но усвоив,
             Что повод для войны... да...повод для войны
             Отнюдь не женщина, но, к сожаленью, Троя.
                (ЛЛ 1998)


А это были и совсем старые стихи, из прошлого тысячелетия. И предысторию этих стихов знали всего два человека. Ошибиться было просто невозможно. Весь день она  ходила, как засватанная, ну, собственно, именно, как засватанная. Дышала этим апрельским холодным счастьем. Ощущала себя невестой. И совсем, как Ваня с Викой придумывала бытовые детали будущего счастья.

Адресат ждал ответа. И она написала:

«…Все это, конечно, похоже на плод воспаленного воображения. Но если это не так, то мой ответ - да, конечно, да. Хотя я смутно представляю себе, как это можно сделать. Но если это очередная провокация, тебе этого даже Алёнушка не простит…»

Не трудно догадаться, что в комментах он опять ее цитировал:
«… Я и не защищаюсь. Да, я и не стыжусь давно таких чувств. Это такой эксклюзив! Только одно: мне не нравится быть мишенью! Даже два: я не хочу делать  арену битв из своего сердца. Любовь это не битва, на мой взгляд, а совсем наоборот»

 И она написала:
 
«…конечно, нет, и не мишень и не арена. Просто…, а ты не можешь мне черкнуть строчку, типа тук-тук, чтобы я знала, что это не моя мистификация? и..., и...никогда не думала, что этот стих может настолько оптимистично звучать. Спсб…»


У нее были дела в городе, и она бродила целый день по пыльному весеннему Питеру, такому некрасивому в апреле, как пациент, только что выписанный из больницы.  И все крутила и крутила в мозгу один и тот же стих Беранже:


Господа, если к правде святой
 Мир дороги найти не сумеет,
 Честь безумцу, который навеет,
 Человечеству сон золотой!


Почему именно этот? Да фиг знает. Перейдя на страницу, с которой были отправлены комменты, она увидела совсем не то, что ожидала. Страница была пустая. Только имя Л.К. И все.


                *       *       *




Дома она вернулась к Чернышевскому, которого кропотливо изучала последние три недели.

Как же он, вот такими простыми словами, простеньким сюжетиком, схематической системой образов, ну, такой хитроватой структурой текста, (да и тоже ничего особенного) свел с ума поколение  блестяще образованных русских, с передовой литературой, с  плеядой мастеров слова, какая не снилась Европе, с искушенной литературной критикой, богатейшим философским наследием.
 
С ее бабской точки зрения получалось, что, он подарил своим читателям надежду, что все может быть иначе. Лучше. Счастливее. Радостнее. Чище. Достойнее. Умнее. Благороднее. Искреннее. Добрее. Человечнее…  Других секретов там не было.