Боль

                Боль
               
                …Боль - это вызов на борьбу,
                это сторожевой крик жизни, обращающий
                внимание на опасность. 
                А.Герцен         
               
Цветут каштаны. Пришла их пора. Белые, а местами красноватые соцветия в зеленых канделябрах  устремились ввысь, сообщая миру о приближении лета.  Об этом же  свидетельствуют и купы сирень, которые,  достигнув всей полноты  цветения, начали увядать, теряя  аромат и свежесть. Они безмолвно прощаются с весной,  готовые  страдать от жаркого  летнего зноя и последующих безобразий осени и зимы. Наблюдая эту покорную увядающую обречённость былой красоты, ощущаешь какую-то внутреннюю не уютность, которая  в свою очередь порождает  неожиданно  боль. Не физическую, а другую, которой трудно дать определение. Но она саднит, тревожит и долго не отпускает.
    Вспоминая потом эту взыскующую боль, понимаешь, что её природа достаточно любопытна. Есть в нас нечто такое, что позволяет  нам откликаться болью на иную боль, наблюдаемую  нами в  окружающем  мире живых существ. Поэтому с удовлетворением узнаешь, что и  растения, живущие в одной комнате с тобой, сопричастны твоей судьбе, на физическом уровне реагируя  на твою боль. И не находишь никакой сомнительности в утверждении, что существуют универсальный закон природы: всё живое наделено в той или иной степени отзывчивостью на боль.
   Однако в мире людей этот закон давно потерял свою всеобщность. И он не является фактором, противостоящим эскалации боли в человеческом сообществе. Если допустить, что боль, терзая душу и тело страждущего, при этом излучает невидимое поле, то наша планета должна быть  окутана толщей болевого покрова. И есть подозрение, что в последние времена она стала вновь интенсивно расти, как это бывало уже в годы первой и второй мировых войн. При этом порог восприимчивости к чужой боли чудовищно возрос. Потребитель новостной информации подчас не успевает осознать  и почувствовать драматизм текущего момента и начать сопереживать тем, у кого боль была последним ощущением жизни в обстоятельствах порождённых чужой бесстрастной волей. Скажем, около восьмисот челок беженцев из Северной Африки погибают в морской пучине, так и не достигнув спасительного итальянского берега. Короткая новостная строчка, а за ней другая: погибло восемь человек в Донецке. Все они стали жертвам ночного обстрела правительственных войск Украины. Ночь, квартира, люди во власти сна и снаряд, влетающий в их жизнь, неся смертельную боль…А ведь был вечер, было домашнее чаепитие, неторопливый разговор и планы на завтра… И был тот, кто ночью решил  « стрельнуть» в никуда, не выбирая цели… Его воля и жизнь восьмерых человек…Спровоцированная случайность, как причина этой драмы, этих судеб. Но в её основе нравственное уродство и убожество того, кому не дано чувствовать боль своих  жертв. Они для него безлики и безымянны, фантомны, как в компьютерной игре-стрелялке.
  В одной из последних новостных программ был показан сюжет о тысячах беженцах, устремившихся к границам Сирии в надежде спастись от бесчинствующих банд Исламского государства. И в этом потоке несчастных людей, потерявших всё, кроме эфемерной надежды на жизнь, привлёк моё внимание молодой парень. В его глазах было нечто такое, что для меня его фигура сразу приобрела эпическую значимость. Он, толкающий перед собой тележку с посаженным в неё престарелым отцом, напомнил мне классический сюжет картины Карла Брюллова «Гибель Помпеи». Вернее, её центральный образ, образ молодого римлянина, несущего на руках отца. Пропасть времени легла между описываемыми событиями, между двадцать четвёртым августа 79 года до нашей эры и нынешними событиями в Ираке, но между ними прослеживается ясная связь: главным персонажем в них является боль.  Боль многоликая, представленная широкой палитрой страданий во множестве лиц и фигур, во всём этом массовом исходе людей из родных мест.
   Но одновременно понимаешь одно принципиальное отличие в причинах, породивших эти две трагедии: природный катаклизм с одной стороны и жестокая бесчеловечность исламского фундаментализма с другой. Слепая стихия и фанатичная, незнающая милосердия рукотворность сошлись в своём беспределе. И человек бессилен что-либо этому противопоставить. Такие события невольно заставляют задуматься о сути Божьего промысла в нашей юдоли, если даже не о самом факте его существования. Уж больно Он глух к человеческой боли. И тут невольно соглашаешься с претензиями Фомы Аквинского, итальянского философа, к Нему: "Если бы Бог был благ, Он желал бы, чтобы Его создания были абсолютно счастливыми, и если бы Бог был всемогущ, Он мог бы сделать то, чего желал. Но Его создания не счастливы. Поэтому Богу недостает либо благости, либо могущества, либо и того, и другого». При этом осознаёшь, что эти претензии имеют достаточную неопределённость в своём адресате, а если она и была, то на Его ответ вряд ли стоило бы надеяться.
   Однако ответы на вопросы, которые возникли у меня по поводу другого сюжета, показанного через пару дней в очередной новостной программе, дают теме провокационных действий, вызывающих боль другой ракурс, высвечивают иную грань в этой проблеме. Вот краткий синопсис увиденного.
  На экране заурядный молодой человек, прижимая к груди, одной рукой держит тёмноволосого девятимесячного крольчонка по имени Алан, ласково поглаживая его другой. При этом датчанин разглагольствует о человеческом лицемерии, замалчивающим факты убийства животных, чьё мясо предназначено для изготовления продуктов питания. Потом, видно, находя свои слова недостаточными убедительными, Эсгер Юль берёт велосипедный насос и в прямом эфире тремя ударами убивает этого декоративного славного кролика, сообщая с явным энтузиазмом, что затем  эту несчастную жертву он принесёт домой и приготовит из неё рагу. Обещание журналист сдержал, выложив в интернете информацию о том, как со своими детьми шести и восьми лет ободрал шкурку с убиенного животного, как варилось, пенясь, мясо в кастрюле и как прекрасно выглядела тарелка с рагу из крольчатины на их семейном обеденном столе.
   И это та Дания, чей гений теплом и добротой своих сказочных историй до сих пор облагораживает сердца миллионов девчонок и мальчишек. Или теперь наступило время вот таких историй, в которых разрушаются принятые ранее не писаные табу, охраняющие нравственное поле культуры. Справедливости ради, необходимо согласиться, что в истории человеческой цивилизации есть драматическое обстоятельство, связанное с тем, что для жизнедеятельности человека необходимо мясо и его можно получить, только убив тех, кого человек приручил: животных и птиц. И потребность в этом всё возрастает и возрастает. Сознание и душа человечества давно уязвлены таким положением вещей. Многие отказываются поедать переработанные трупы животных, полагая, что так велит им их совесть. Большинство же согласилось на то, что сам процесс убиения должен быть максимально безболезненным и не публичным. Ясно, что жуткий демарш датского журналиста ничего не изменит. Думается, что это он понимал, ещё задумывая эту акцию, как понимали и его руководители, разрешая такой беспрецедентный эфир. Чем же они тогда руководствовались? И ответ очевиден, скандальность темы резко повысила число слушателей, интернет захлебнулся от количества публикаций, с упоминанием данной станции. Всё было сделано ради самопиара. И устроителям этого жестокого материала нет дела до той, душевной боли, которая поселилась в душах многих интернет пользователей. О чём свидетельствует, например, вот такие реплики на этот случай из интернета:
   - Придти на работу в офис и демонстративно забить животное ради каких-то там идей... Это не просто кроликов ненавидеть надо, это вообще маньяком надо быть. Душу воротит от такого...
  - Жалость и милосердие этому мужичонке неизвестны... Ну, ничего... скоро его детишечки подрастут, как бы он сам не оказался на месте крольчонка.
- Он действовал "профессионально"? Ударить три раза несчастного крольчонка насосом для велосипеда - огромный профессионализм. Логика вообще шикарная - защита прав животных и лицемерие. Я бы предложил в следующий раз взять тему прав человека и сопутствующего лицемерия и мочить насосом по башке уже самого ведущего, пока он не подохнет, а как сдохнет, улыбнуться и сказать, что все было сделано "профессионально".
- Странно, вроде убил кролика, не человека... но хочется наказать эту сволочь как за убийство ребенка... И ведь они гордятся этими своими "демократическими ценностями", моральные уроды...
- Показательное, демонстративное убийство это варварство и садизм, без вариантов, и нечего тут приплетать мясо для еды! Теперь понятно, почему эти "цивилизованные европейцы" так снисходительно относятся к бандеровцам, чей кумир в детстве руками душил котят, волю закаливал...
   И что теперь делать родителям, если они захотят прочитать своему чаду сказку английского писателя Алана Милза «Король кролик». Мало того, имя этого писателя и прозвище убитого в эфире кролика совпадают. Думается, это есть ещё одна журналистская находка-прикол этого датского специалиста по убийству кроликов велосипедным насосом, такая же аморальная и пошлая, как и весь его упомянутый проект.
   Расхожее ныне сравнение нашего мира со стеклянным миром, в котором опасно бросаться камнями,  приобретает почти  материальную означенность. Свобода действий и мнений одних таят в себе опасность причинения болезненных травм душевному покою многих других. И не осознание возможности подобных результатов является ещё одной приметой текущего момента нашей жизни. При этом ещё более усугубляет  и драматизирует возникающие подобные обстоятельства нежелание поставщиков причинённых душевных неудобств признавать свои ошибки и заблуждения, не говоря уж о принесении каких-либо сожалений и извинений, однако постулирующих при этом своё право на свободу  самовыражения.
   И становится тревожно и грустно, когда натыкаешься на некоторую особенность определённой части своих современников, на особенность, которую  Блез Паскаль, французский философ и учёный, описал следующим образом: «Что за чудовищное зрелище являет собой человеческое сердце, в котором крайняя чувствительность к любому пустяку уживается с бесчувственностью к самому важному. Непостижимая зачарованность, противоестественная слепота». Именно такая непостижимая нравственно-духовная слепота вдруг посетила в недавнее время широкий круг российских граждан. В сутолоке дней и в «суматохе явлений» я с огорчительным удивлением наблюдал за событиями, разворачивающимися в Новосибирске, а потом выплеснувшимися на просторы средств массовой информации и интернет сообществ. И эти  события просто вопияли об удивительной не восприимчивости значительной части моих российских современников к человеческой боли. А точнее, к душевной боли других людей. К тому, о чём как-то обмолвилась Марина Цветаева: «Что-то болит: не зуб, не голова, не живот, не- не- не- … а болит. Это и есть душа».
   В начале  ничто не предвещало  общественного цунами. Известный режиссёр решил поставить в своём театре  известную оперу Р. Вагнера «Тангейзер». Эта опера крайне редко ставилась на отечественных театральных подмостках. Поэтому известие о приближающейся премьере вызвало  достаточно приличный ажиотаж.  Было интересно, как будет интерпретироваться на современном театральном языке сюжет оперы, поставленной впервые 160 лет тому назад.  Ведь главная тема этого вагнеровского шедевра: противостояние любви одухотворённой и чистой  и любви плотской, низменной и похотливой, развязывающей самые низменные желания – вполне актуально и для современного зрителя.  Вот как сам Вагнер размышлял о природе этого своего произведения:
«Мое истинное существо, целиком вернувшееся ко мне вместе с отречением от грубой современности и устремлением к благородному и высокому, сильным и страстным движением охватило крайние полюсы моего внутреннего мира и слило все мои образы в один поток - страстного искания любви. „Тангейзером“ я подписал свой смертный приговор: надеяться больше на современное искусство я не мог. Я это чувствовал хорошо, но еще не сознавал с полной ясностью. Сознание это надо было завоевать».
При этом надо заметить, что, находясь в поисках любви, он не отрицает земную любовь, а ополчается против любви, испорченной пороками своего времени. Идеалом для него в тот период становится любовь с высоким духовным составляющим, наполненная стремлением к искупительной жертве и отрешению от мира во имя объекта любви. Тема такой любви с её трагическим исходом  и станет магистральной в «Тангейзере», действие которой происходят в 13 веке в Германии.
   Земля Тюрингия. История молодого странствующего миннезингера  Тангейзера, только что отказавшегося от любовных притязаний богини Венеры и с помощью девы Марии  убежавшего от любовных чар  этой  жрицы чувственной, эротической  любви,  показана Вагнером в перипетиях романтико-драматических обстоятельств. Тут и картины пылкой любви к Елизавете, и гимн любви, аскетической, чистой и светлой, в исполнении его соперника Вольфрама, и нарочито эпатирующее  слушателей ответное воспевание плотской, земной любви, временами порочной, исполненное Тангейзером. А затем следует его изгнание за неслыханное святотатство и последующее паломничество с пилигримами в Рим за прощением Папы. Прощение не последовало, так как глава христианской церкви заявил: «Будь проклят ты, который изведал наслаждения ада! Ты будешь гореть в огненной геенне, пока сухой посох в моей руке не покроется цветами!..» И Тангейзер уже был готов уступить притязаниям Венеры. Но тут вершится торжество любви, в которой тесно переплетены  духовное и земное. Его возлюбленная Елизавета уговаривает Деву Марию взять её жизнь, но даровать  взамен прощение Бога Тангейзеру. Бог прощает певца: в знак этого зацвёл папский посох. Но певцу не суждено было узнать об этом: он падает бездыханным, увидев, как проносят мимо него гроб с телом его возлюбленной, свершившей высокий акт жертвенности во имя любви. Поэтому опера  и заканчивается просветлённым песнопением пилигримов.
  Что же происходило на сцене новосибирского театра? Однако прежде надо заметить, что первое потрясение от новой постановки произошло всё же не в зрительном зале. За некоторое время до премьеры оперы появилась приличных размеров афиша, анонсирующая это событие. На ней был изображён  Иисус, распятый на причинном  месте обнажённой Венеры. Подобный выпад против православного мироощущения жителей сибирского мегаполиса не был не замечен. И через некоторое время шокирующее изображение было снято. Однако этому постеру ещё  удалось несколько раз изрядно оскорбить православные сердца. В том числе и в день премьерного показа. Хотя справедливости ради  надо отметить, что в этот вечер эта режиссёрская версии вагнеровского «Тангейзера» шокировала зрителей не единожды. Началась с того, что фоном для знаменитой увертюры, предваряющей оперу, была сцена, на которой творилось нечто невообразимое. Старый  и заброшенный цех приспосабливали под сценическую площадку для съёмок фильма. Рабочие расставляют аппаратуру, уборщица снуёт по сцене, подметая и   моя пол. Тот, кому здесь через некоторое время предстоит снимать фильм, изображая кипение творческой мысли и находясь в творческом поиске, в каком-то  пароксизме рвёт и разбрасывает вокруг себя листы бумаги.  Всё это мельтешение на сцене добивается одного: происходит убиение великой музыки. Зритель, наблюдая за все этим сценическим хаосом, не в состоянии  был почувствовать всю глубину музыки, возвышенной и величественной. А ведь Вагнер в этой увертюре заложил основные темы, образы и конфликты самой оперы. Об этом писал и Ф. Лист, композитор и большой знаток и любитель творчества своего долголетнего друга, называя её «симфонической поэмой на сюжет оперы». Следующим потрясением многих зрителей, ожидавших увидеть Тангейзера в роскошном и экзотическом  гроте Венеры, было удивлённое лицезрение Иисуса Христа, стоящего на коленях перед Венерой. Это уже было посильнее злополучной афиши. Оказывается, режиссёр полностью переделал вагнеровское, авторское либретто, оставив неизменными только имена действующих персонажей. В его основу он положил своё трактование «потерянных годов» Иисуса Христа, восемнадцати лет, не описанных библейскими евангелистами.  Необходимо также заметить, что Елизавета теперь не возлюбленная  странствующего певца, а мама незадачливого кинорежиссёра, а  его друг-соперник превращается в брата-соперника. К тому же родительница возглавляет жюри фестиваля, где  будут соперничать братья. Ставя фильм «Грот Дианы», Тангейзер рассчитывает на успех, но пресловутая афиша к нему, Иисус в сомнительных сценах,  авторское выступление, оскорбительное для жюри, – всё это определяет отрицательное отношение к «Гроту Дианы». Посох Папы, как символ победителя фестиваля, получает брат, укравший к тому же у Тангейзера идею фильма. Сорокалетняя мать всё же  исполняет знаменитую арию юной Елизаветы, обращаясь к сыну, но в музыке накал чувств, передающих любовь и горе молодой возлюбленной, совсем не соответствует характеру роли матери, теряющей сына. Автор постановки «Тангейзера» признался: «Первое, что я начал «убивать», был любовный треугольник». И в другом месте: «Треугольник не тема, а ситуация, а тема в том, что этот человек никогда ничего не найдёт. Таков его удел – быть отшельником. Это действительно вагнеровская серьёзная тема, тема экзистенциального человеческого одиночества. И она была важнее всех остальных». Но о каком одиночестве можно говорить, рассматривая вагнеровскую концепцию Тангейзера. Ведь он прощён, а посему от одиночества, на которое он себя обрёк из-за своего греха, ему  открыт путь к воссоединению с верующими во Христа. И не этой темой, как основной, руководствовался Вагнер. А  следующим евангельским софизмом: «Нет больше той любви, как если кто положит свою жизнь за друзей своих» (Ин.15, 13).
   В результате разгорелся нешуточный скандал как в прессе, так и на известных общественных площадках. Спектакль принёс душевную боль как тем, кто не принял богохульническое отношение к христианским образам и святыням, найденное ими в постановке, так и тем, кто встал на защиту Вагнера, чьи мировоззренческие и художественные принципы были извращены. Если с первой категорией обид ещё как-то можно дискуссировать.  Всё-таки это не позиция режиссёра- постановщика, а воззрения, выбор и поступки его художественного персонажа, постановщика скандального фильма, художественная специфика которого, необходимо заметить, получила осуждение в спектакле. Хотя известная провокация со стороны постановщиков «Тангейзера» в полнее очевидна.
   Но то, что было сотворено с вагнеровским классическим наследием, должно рассматриваться только как покушение на традиционные принципы и ценности искусства. Причины и смыслы таких провокаций убедительно рассмотрены Андреем Кончаловским, маститым деятелем театра и кино, в одном из своих выступлений в ходе общественной дискуссии:
  «Нельзя не видеть, что назревает глубочайший разрыв между рядовым зрителем и эстетикой молодых художников, ищущих новые формы. Это происходит не только в изобразительном искусстве, но и в театре. Этот разрыв начался не сегодня, а где-то в начале прошлого века, когда выработалась формула успеха - скандал важнее художественной ценности замысла. Этот разрыв в России принимает иногда странные, такие уродливые формы, как выставки с иконами в экскрементах или перформанс с прибитыми к брусчатке Красной площади гениталиями.
Папа Франциск в своём выступлении перед Европарламентом в Страсбурге очень проницательно выявил главную причину глобального кризиса европейской цивилизации. Европа перепутала цели и средства: материальные ценности, деньги, вместо того чтобы быть только средством, стали целью, подменив человека, - средством же стал человек. В искусстве эта подмена выражается в том, что целью стал успех у критики, скандал, а средством стал автор, который безжалостно приносится в жертву. Вопиющее пренебрежение к замыслу автора мне видится и в так называемой афише «Тангейзера».
Но главной жертвой становится всё-таки зритель, который, может, в первый раз пришел послушать Вагнера и погрузиться в мир, волновавший великого композитора. Не исключаю, что решение Минкультуры встретит яростное сопротивление ратующих за неограниченную свободу творчества. Им я хочу напомнить слова Андре Жида: «Когда искусство теряет свои цепи, оно становится прибежищем химер».
Противоположная точка зрения выглядит следующим образом, её представила журналистка  А. Наумцева в крупном медиа-издании:
«На мой вкус, «Тангейзер» удался  - особенно в качестве шоу. Но из Вагнера просто необходимо делать шоу. Мифология, спецэффекты и неоднозначность персоны этого немецкого романтика и даже некоторая предосудительность любви к нему вспоминаются публике раньше, чем собственно музыка: Вагнер - любимый композитор и вдохновитель Гитлера, под музыку Вагнера Земля погибает в фильме «Меланхолия» и наступает апокалипсис в фильме «Апокалипсис сегодня»  - и так далее. За исключением «Полета валькирии», у Вагнера нет ни одной популярной темы, которая была бы симпатична народу своей лёгкостью. Это, простите, не Чайковский, тут партитура мощна, как бетонная плита. Поэтому за лёгкость «Тангейзера» отвечают визуальные эффекты — устав от накала оперных страстей, всегда можно отвлечься на них».
Всё предельно ясно, современный зритель способен «потреблять» Вагнера только в виде сомнительных шоу. За что с ним так?
   Спектакль снят с показа. Здравый смысл победил. Но споры идут. Главный вопрос в том, где та граница, за которой начинается несвобода художника и начинается территория болевых ощущений потребителей искусства? И кто эту границу устанавливает? И вообще. Должна ли быть такая граница?  А если нет, кто и что защитит Вагнера и его ценителей от  вандалов нашего времени? И верующих разных конфессий  с  их образами, ценностями и символами? А если не будет защиты, то нашествие каких химер ждёт нас на подмостках театров и вне их, в самой жизни?  И что будет с нами, если это будет мир, похожий на тот, что описан Шарлем Бодлером в стихотворении в прозе под названием

                «Каждому своя химера».
Под нависшим серым небом, посреди широкой пыльной равнины, где не было ни дорог, ни травы, даже ни единого ростка крапивы или чертополоха, - я повстречал множество людей, которые шли, согнувшись.
Каждый из них нес на спине громадную Химеру, тяжёлую, словно мешок муки или угля, словно снаряжение римского пехотинца.
Но такая чудовищная тварь вовсе не была неподвижным грузом; напротив, она охватывала и сковывала человека своими упругими и сильными мускулами; она вцеплялась мощными когтями в грудь своего носильщика; и её фантастическая голова вздымалась надо лбом человека, подобно тем ужасным шлемам, которыми древние воины стремились повергнуть в страх своих противников.
Я заговорил с одним из этих людей и спросил, куда они направляются. Он отвечал, что об этом неизвестно ни ему, ни другим; но очевидно, они движутся к какой-то цели, ибо их все время побуждает неодолимая потребность идти вперед.
Любопытная вещь: никто из этих путников, казалось, и не помышлял взбунтоваться против свирепого чудовища, что уцепилось за его шею и словно приросло к спине; можно было подумать, что каждый считает своего монстра неотъемлемой частью самого себя. Их лица, усталые и серьезные, не свидетельствовали об отчаянии; под тоскливым куполом неба, погружая ноги в пыль земли, столь же пустынной, как это небо, они брели с покорностью тех, кто осуждён надеяться вечно.
Шествие проследовало мимо меня и скрылось в дымке горизонта, там, где земная поверхность, закругляясь, ускользает от человеческого любопытного взгляда.
Несколько мгновений я пытался разгадать суть этой мистерии; но вскоре непреодолимое Равнодушие навалилось на меня, и им я был придавлен сильнее, чем те, кто сгибался под тяжестью губительных Химер.

Думаю,  что тут уместно вспомнить одно из  предупреждений А. Жида:
«Когда искусство теряет свои цепи, оно становится прибежищем химер».
И  напрашивается  вопрос: «Не охватило ли «непреодолимое Равнодушие» и современное общество перед нашествием химер?»


дано чувствовать боль своих  жертв. Они для него безлики и безымянны, фантомны, как в компьютерной игре-стрелялке.
  В одной из последних новостных программ был показан сюжет о тысячах беженцах, устремившихся к границам Сирии в надежде спастись от бесчинствующих банд Исламского государства. И в этом потоке несчастных людей, потерявших всё, кроме эфемерной надежды на жизнь, привлёк моё внимание молодой парень. В его глазах было нечто такое, что для меня его фигура сразу приобрела эпическую значимость. Он, толкающий перед собой тележку с посаженным в неё престарелым отцом, напомнил мне классический сюжет картины Карла Брюллова «Гибель Помпеи». Вернее, её центральный образ, образ молодого римлянина, несущего на руках отца. Пропасть времени легла между описываемыми событиями, между двадцать четвёртым августа 79 года до нашей эры и нынешними событиями в Ираке, но между ними прослеживается ясная связь: главным персонажем в них является боль.  Боль многоликая, представленная широкой палитрой страданий во множестве лиц и фигур, во всём этом массовом исходе людей из родных мест.
   Но одновременно понимаешь одно принципиальное отличие в причинах, породивших эти две трагедии: природный катаклизм с одной стороны и жестокая бесчеловечность исламского фундаментализма с другой. Слепая стихия и фанатичная, незнающая милосердия рукотворность сошлись в своём беспределе. И человек бессилен что-либо этому противопоставить. Такие события невольно заставляют задуматься о сути Божьего промысла в нашей юдоли, если даже не о самом факте его существования. Уж больно Он глух к человеческой боли. И тут невольно соглашаешься с претензиями Фомы Аквинского, итальянского философа, к Нему: "Если бы Бог был благ, Он желал бы, чтобы Его создания были абсолютно счастливыми, и если бы Бог был всемогущ, Он мог бы сделать то, чего желал. Но Его создания не счастливы. Поэтому Богу недостает либо благости, либо могущества, либо и того, и другого». При этом осознаёшь, что эти претензии имеют достаточную неопределённость в своём адресате, а если она и была, то на Его ответ вряд ли стоило бы надеяться.
   Однако ответы на вопросы, которые возникли у меня по поводу другого сюжета, показанного через пару дней в очередной новостной программе, дают теме провокационных действий, вызывающих боль другой ракурс, высвечивают иную грань в этой проблеме. Вот краткий синопсис увиденного.
  На экране заурядный молодой человек, прижимая к груди, одной рукой держит тёмноволосого девятимесячного крольчонка по имени Алан, ласково поглаживая его другой. При этом датчанин разглагольствует о человеческом лицемерии, замалчивающим факты убийства животных, чьё мясо предназначено для изготовления продуктов питания. Потом, видно, находя свои слова недостаточными убедительными, Эсгер Юль берёт велосипедный насос и в прямом эфире тремя ударами убивает этого декоративного славного кролика, сообщая с явным энтузиазмом, что затем  эту несчастную жертву он принесёт домой и приготовит из неё рагу. Обещание журналист сдержал, выложив в интернете информацию о том, как со своими детьми шести и восьми лет ободрал шкурку с убиенного животного, как варилось, пенясь, мясо в кастрюле и как прекрасно выглядела тарелка с рагу из крольчатины на их семейном обеденном столе.
   И это та Дания, чей гений теплом и добротой своих сказочных историй до сих пор облагораживает сердца миллионов девчонок и мальчишек. Или теперь наступило время вот таких историй, в которых разрушаются принятые ранее не писаные табу, охраняющие нравственное поле культуры. Справедливости ради, необходимо согласиться, что в истории человеческой цивилизации есть драматическое обстоятельство, связанное с тем, что для жизнедеятельности человека необходимо мясо и его можно получить, только убив тех, кого человек приручил: животных и птиц. И потребность в этом всё возрастает и возрастает. Сознание и душа человечества давно уязвлены таким положением вещей. Многие отказываются поедать переработанные трупы животных, полагая, что так велит им их совесть. Большинство же согласилось на то, что сам процесс убиения должен быть максимально безболезненным и не публичным. Ясно, что жуткий демарш датского журналиста ничего не изменит. Думается, что это он понимал, ещё задумывая эту акцию, как понимали и его руководители, разрешая такой беспрецедентный эфир. Чем же они тогда руководствовались? И ответ очевиден, скандальность темы резко повысила число слушателей, интернет захлебнулся от количества публикаций, с упоминанием данной станции. Всё было сделано ради самопиара. И устроителям этого жестокого материала нет дела до той, душевной боли, которая поселилась в душах многих интернет пользователей. О чём свидетельствует, например, вот такие реплики на этот случай из интернета:
   - Придти на работу в офис и демонстративно забить животное ради каких-то там идей... Это не просто кроликов ненавидеть надо, это вообще маньяком надо быть. Душу воротит от такого...
  - Жалость и милосердие этому мужичонке неизвестны... Ну, ничего... скоро его детишечки подрастут, как бы он сам не оказался на месте крольчонка.
- Он действовал "профессионально"? Ударить три раза несчастного крольчонка насосом для велосипеда - огромный профессионализм. Логика вообще шикарная - защита прав животных и лицемерие. Я бы предложил в следующий раз взять тему прав человека и сопутствующего лицемерия и мочить насосом по башке уже самого ведущего, пока он не подохнет, а как сдохнет, улыбнуться и сказать, что все было сделано "профессионально".
- Странно, вроде убил кролика, не человека... но хочется наказать эту сволочь как за убийство ребенка... И ведь они гордятся этими своими "демократическими ценностями", моральные уроды...
- Показательное, демонстративное убийство это варварство и садизм, без вариантов, и нечего тут приплетать мясо для еды! Теперь понятно, почему эти "цивилизованные европейцы" так снисходительно относятся к бандеровцам, чей кумир в детстве руками душил котят, волю закаливал...
   И что теперь делать родителям, если они захотят прочитать своему чаду сказку английского писателя Алана Милза «Король кролик». Мало того, имя этого писателя и прозвище убитого в эфире кролика совпадают. Думается, это есть ещё одна журналистская находка-прикол этого датского специалиста по убийству кроликов велосипедным насосом, такая же аморальная и пошлая, как и весь его упомянутый проект.
   Расхожее ныне сравнение нашего мира со стеклянным миром, в котором опасно бросаться камнями,  приобретает почти  материальную означенность. Свобода действий и мнений одних таят в себе опасность причинения болезненных травм душевному покою многих других. И не осознание возможности подобных результатов является ещё одной приметой текущего момента нашей жизни. При этом ещё более усугубляет  и драматизирует возникающие подобные обстоятельства нежелание поставщиков причинённых душевных неудобств признавать свои ошибки и заблуждения, не говоря уж о принесении каких-либо сожалений и извинений, однако постулирующих при этом своё право на свободу  самовыражения.
   И становится тревожно и грустно, когда натыкаешься на некоторую особенность определённой части своих современников, на особенность, которую  Блез Паскаль, французский философ и учёный, описал следующим образом: «Что за чудовищное зрелище являет собой человеческое сердце, в котором крайняя чувствительность к любому пустяку уживается с бесчувственностью к самому важному. Непостижимая зачарованность, противоестественная слепота». Именно такая непостижимая нравственно-духовная слепота вдруг посетила в недавнее время широкий круг российских граждан. В сутолоке дней и в «суматохе явлений» я с огорчительным удивлением наблюдал за событиями, разворачивающимися в Новосибирске, а потом выплеснувшимися на просторы средств массовой информации и интернет сообществ. И эти  события просто вопияли об удивительной не восприимчивости значительной части моих российских современников к человеческой боли. А точнее, к душевной боли других людей. К тому, о чём как-то обмолвилась Марина Цветаева: «Что-то болит: не зуб, не голова, не живот, не- не- не- … а болит. Это и есть душа».
   В начале  ничто не предвещало  общественного цунами. Известный режиссёр решил поставить в своём театре  известную оперу Р. Вагнера «Тангейзер». Эта опера крайне редко ставилась на отечественных театральных подмостках. Поэтому известие о приближающейся премьере вызвало  достаточно приличный ажиотаж.  Было интересно, как будет интерпретироваться на современном театральном языке сюжет оперы, поставленной впервые 160 лет тому назад.  Ведь главная тема этого вагнеровского шедевра: противостояние любви одухотворённой и чистой  и любви плотской, низменной и похотливой, развязывающей самые низменные желания – вполне актуально и для современного зрителя.  Вот как сам Вагнер размышлял о природе этого своего произведения:
«Мое истинное существо, целиком вернувшееся ко мне вместе с отречением от грубой современности и устремлением к благородному и высокому, сильным и страстным движением охватило крайние полюсы моего внутреннего мира и слило все мои образы в один поток - страстного искания любви. „Тангейзером“ я подписал свой смертный приговор: надеяться больше на современное искусство я не мог. Я это чувствовал хорошо, но еще не сознавал с полной ясностью. Сознание это надо было завоевать».
При этом надо заметить, что, находясь в поисках любви, он не отрицает земную любовь, а ополчается против любви, испорченной пороками своего времени. Идеалом для него в тот период становится любовь с высоким духовным составляющим, наполненная стремлением к искупительной жертве и отрешению от мира во имя объекта любви. Тема такой любви с её трагическим исходом  и станет магистральной в «Тангейзере», действие которой происходят в 13 веке в Германии.
   Земля Тюрингия. История молодого странствующего миннезингера  Тангейзера, только что отказавшегося от любовных притязаний богини Венеры и с помощью девы Марии  убежавшего от любовных чар  этой  жрицы чувственной, эротической  любви,  показана Вагнером в перипетиях романтико-драматических обстоятельств. Тут и картины пылкой любви к Елизавете, и гимн любви, аскетической, чистой и светлой, в исполнении его соперника Вольфрама, и нарочито эпатирующее  слушателей ответное воспевание плотской, земной любви, временами порочной, исполненное Тангейзером. А затем следует его изгнание за неслыханное святотатство и последующее паломничество с пилигримами в Рим за прощением Папы. Прощение не последовало, так как глава христианской церкви заявил: «Будь проклят ты, который изведал наслаждения ада! Ты будешь гореть в огненной геенне, пока сухой посох в моей руке не покроется цветами!..» И Тангейзер уже был готов уступить притязаниям Венеры. Но тут вершится торжество любви, в которой тесно переплетены  духовное и земное. Его возлюбленная Елизавета уговаривает Деву Марию взять её жизнь, но даровать  взамен прощение Бога Тангейзеру. Бог прощает певца: в знак этого зацвёл папский посох. Но певцу не суждено было узнать об этом: он падает бездыханным, увидев, как проносят мимо него гроб с телом его возлюбленной, свершившей высокий акт жертвенности во имя любви. Поэтому опера  и заканчивается просветлённым песнопением пилигримов.
  Что же происходило на сцене новосибирского театра? Однако прежде надо заметить, что первое потрясение от новой постановки произошло всё же не в зрительном зале. За некоторое время до премьеры оперы появилась приличных размеров афиша, анонсирующая это событие. На ней был изображён  Иисус, распятый на причинном  месте обнажённой Венеры. Подобный выпад против православного мироощущения жителей сибирского мегаполиса не был не замечен. И через некоторое время шокирующее изображение было снято. Однако этому постеру ещё  удалось несколько раз изрядно оскорбить православные сердца. В том числе и в день премьерного показа. Хотя справедливости ради  надо отметить, что в этот вечер эта режиссёрская версии вагнеровского «Тангейзера» шокировала зрителей не единожды. Началась с того, что фоном для знаменитой увертюры, предваряющей оперу, была сцена, на которой творилось нечто невообразимое. Старый  и заброшенный цех приспосабливали под сценическую площадку для съёмок фильма. Рабочие расставляют аппаратуру, уборщица снуёт по сцене, подметая и   моя пол. Тот, кому здесь через некоторое время предстоит снимать фильм, изображая кипение творческой мысли и находясь в творческом поиске, в каком-то  пароксизме рвёт и разбрасывает вокруг себя листы бумаги.  Всё это мельтешение на сцене добивается одного: происходит убиение великой музыки. Зритель, наблюдая за все этим сценическим хаосом, не в состоянии  был почувствовать всю глубину музыки, возвышенной и величественной. А ведь Вагнер в этой увертюре заложил основные темы, образы и конфликты самой оперы. Об этом писал и Ф. Лист, композитор и большой знаток и любитель творчества своего долголетнего друга, называя её «симфонической поэмой на сюжет оперы». Следующим потрясением многих зрителей, ожидавших увидеть Тангейзера в роскошном и экзотическом  гроте Венеры, было удивлённое лицезрение Иисуса Христа, стоящего на коленях перед Венерой. Это уже было посильнее злополучной афиши. Оказывается, режиссёр полностью переделал вагнеровское, авторское либретто, оставив неизменными только имена действующих персонажей. В его основу он положил своё трактование «потерянных годов» Иисуса Христа, восемнадцати лет, не описанных библейскими евангелистами.  Необходимо также заметить, что Елизавета теперь не возлюбленная  странствующего певца, а мама незадачливого кинорежиссёра, а  его друг-соперник превращается в брата-соперника. К тому же родительница возглавляет жюри фестиваля, где  будут соперничать братья. Ставя фильм «Грот Дианы», Тангейзер рассчитывает на успех, но пресловутая афиша к нему, Иисус в сомнительных сценах,  авторское выступление, оскорбительное для жюри, – всё это определяет отрицательное отношение к «Гроту Дианы». Посох Папы, как символ победителя фестиваля, получает брат, укравший к тому же у Тангейзера идею фильма. Сорокалетняя мать всё же  исполняет знаменитую арию юной Елизаветы, обращаясь к сыну, но в музыке накал чувств, передающих любовь и горе молодой возлюбленной, совсем не соответствует характеру роли матери, теряющей сына. Автор постановки «Тангейзера» признался: «Первое, что я начал «убивать», был любовный треугольник». И в другом месте: «Треугольник не тема, а ситуация, а тема в том, что этот человек никогда ничего не найдёт. Таков его удел – быть отшельником. Это действительно вагнеровская серьёзная тема, тема экзистенциального человеческого одиночества. И она была важнее всех остальных». Но о каком одиночестве можно говорить, рассматривая вагнеровскую концепцию Тангейзера. Ведь он прощён, а посему от одиночества, на которое он себя обрёк из-за своего греха, ему  открыт путь к воссоединению с верующими во Христа. И не этой темой, как основной, руководствовался Вагнер. А  следующим евангельским софизмом: «Нет больше той любви, как если кто положит свою жизнь за друзей своих» (Ин.15, 13).
   В результате разгорелся нешуточный скандал как в прессе, так и на известных общественных площадках. Спектакль принёс душевную боль как тем, кто не принял богохульническое отношение к христианским образам и святыням, найденное ими в постановке, так и тем, кто встал на защиту Вагнера, чьи мировоззренческие и художественные принципы были извращены. Если с первой категорией обид ещё как-то можно дискуссировать.  Всё-таки это не позиция режиссёра- постановщика, а воззрения, выбор и поступки его художественного персонажа, постановщика скандального фильма, художественная специфика которого, необходимо заметить, получила осуждение в спектакле. Хотя известная провокация со стороны постановщиков «Тангейзера» в полнее очевидна.
   Но то, что было сотворено с вагнеровским классическим наследием, должно рассматриваться только как покушение на традиционные принципы и ценности искусства. Причины и смыслы таких провокаций убедительно рассмотрены Андреем Кончаловским, маститым деятелем театра и кино, в одном из своих выступлений в ходе общественной дискуссии:
  «Нельзя не видеть, что назревает глубочайший разрыв между рядовым зрителем и эстетикой молодых художников, ищущих новые формы. Это происходит не только в изобразительном искусстве, но и в театре. Этот разрыв начался не сегодня, а где-то в начале прошлого века, когда выработалась формула успеха - скандал важнее художественной ценности замысла. Этот разрыв в России принимает иногда странные, такие уродливые формы, как выставки с иконами в экскрементах или перформанс с прибитыми к брусчатке Красной площади гениталиями.
Папа Франциск в своём выступлении перед Европарламентом в Страсбурге очень проницательно выявил главную причину глобального кризиса европейской цивилизации. Европа перепутала цели и средства: материальные ценности, деньги, вместо того чтобы быть только средством, стали целью, подменив человека, - средством же стал человек. В искусстве эта подмена выражается в том, что целью стал успех у критики, скандал, а средством стал автор, который безжалостно приносится в жертву. Вопиющее пренебрежение к замыслу автора мне видится и в так называемой афише «Тангейзера».
Но главной жертвой становится всё-таки зритель, который, может, в первый раз пришел послушать Вагнера и погрузиться в мир, волновавший великого композитора. Не исключаю, что решение Минкультуры встретит яростное сопротивление ратующих за неограниченную свободу творчества. Им я хочу напомнить слова Андре Жида: «Когда искусство теряет свои цепи, оно становится прибежищем химер».
Противоположная точка зрения выглядит следующим образом, её представила журналистка  А. Наумцева в крупном медиа-издании:
«На мой вкус, «Тангейзер» удался  - особенно в качестве шоу. Но из Вагнера просто необходимо делать шоу. Мифология, спецэффекты и неоднозначность персоны этого немецкого романтика и даже некоторая предосудительность любви к нему вспоминаются публике раньше, чем собственно музыка: Вагнер - любимый композитор и вдохновитель Гитлера, под музыку Вагнера Земля погибает в фильме «Меланхолия» и наступает апокалипсис в фильме «Апокалипсис сегодня»  - и так далее. За исключением «Полета валькирии», у Вагнера нет ни одной популярной темы, которая была бы симпатична народу своей лёгкостью. Это, простите, не Чайковский, тут партитура мощна, как бетонная плита. Поэтому за лёгкость «Тангейзера» отвечают визуальные эффекты — устав от накала оперных страстей, всегда можно отвлечься на них».
Всё предельно ясно, современный зритель способен «потреблять» Вагнера только в виде сомнительных шоу. За что с ним так?
   Спектакль снят с показа. Здравый смысл победил. Но споры идут. Главный вопрос в том, где та граница, за которой начинается несвобода художника и начинается территория болевых ощущений потребителей искусства? И кто эту границу устанавливает? И вообще. Должна ли быть такая граница?  А если нет, кто и что защитит Вагнера и его ценителей от  вандалов нашего времени? И верующих разных конфессий  с  их образами, ценностями и символами? А если не будет защиты, то нашествие каких химер ждёт нас на подмостках театров и вне их, в самой жизни?  И что будет с нами, если это будет мир, похожий на тот, что описан Шарлем Бодлером в стихотворении в прозе под названием

                «Каждому своя химера».
Под нависшим серым небом, посреди широкой пыльной равнины, где не было ни дорог, ни травы, даже ни единого ростка крапивы или чертополоха, - я повстречал множество людей, которые шли, согнувшись.
Каждый из них нес на спине громадную Химеру, тяжёлую, словно мешок муки или угля, словно снаряжение римского пехотинца.
Но такая чудовищная тварь вовсе не была неподвижным грузом; напротив, она охватывала и сковывала человека своими упругими и сильными мускулами; она вцеплялась мощными когтями в грудь своего носильщика; и её фантастическая голова вздымалась надо лбом человека, подобно тем ужасным шлемам, которыми древние воины стремились повергнуть в страх своих противников.
Я заговорил с одним из этих людей и спросил, куда они направляются. Он отвечал, что об этом неизвестно ни ему, ни другим; но очевидно, они движутся к какой-то цели, ибо их все время побуждает неодолимая потребность идти вперед.
Любопытная вещь: никто из этих путников, казалось, и не помышлял взбунтоваться против свирепого чудовища, что уцепилось за его шею и словно приросло к спине; можно было подумать, что каждый считает своего монстра неотъемлемой частью самого себя. Их лица, усталые и серьезные, не свидетельствовали об отчаянии; под тоскливым куполом неба, погружая ноги в пыль земли, столь же пустынной, как это небо, они брели с покорностью тех, кто осуждён надеяться вечно.
Шествие проследовало мимо меня и скрылось в дымке горизонта, там, где земная поверхность, закругляясь, ускользает от человеческого любопытного взгляда.
Несколько мгновений я пытался разгадать суть этой мистерии; но вскоре непреодолимое Равнодушие навалилось на меня, и им я был придавлен сильнее, чем те, кто сгибался под тяжестью губительных Химер.

Думаю,  что тут уместно вспомнить одно из  предупреждений А. Жида:
«Когда искусство теряет свои цепи, оно становится прибежищем химер».
И  напрашивается  вопрос: «Не охватило ли «непреодолимое Равнодушие» и современное общество перед нашествием химер?»