Записки рядового Кондратьева. И снова Туркин

ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ

                ЗАПИСКИ СТРЕЛКА РЯДОВОГО КОНДРАТЬЕВА

                ГЛАВЫ ИЗ “АРМЕЙСКОГО РОМАНА”
                (В ВИДЕ ОТРЫВКОВ ИЗ ОБРЫВКОВ)

                И СНОВА ТУРКИН

      Рассказ, в стиле армейских бывальщин, Пана Кулявого про его приключения с майором Туркиным развлекал не только самого Кулявого, который всегда получал самое большое удовольствие от своих рассказов, но и повеселил молодых стрелков роты охраны: дедов рассказы Кулявого уже порядком утомили к тому времени. Рядового же стрелка Кондратьева история про майора Туркина несколько взволновала: рядовому Кондратьеву предстояло заступить в караул на Тридцать Первой площадке и именно на пост, где отличился весельчак Кулявый в его противоборстве с придирчиво-настырным майором, который заступил сегодня дежурным по части.

      – Дружбанчик, – обратился Кулявый к рядовому Кондратьеву, – ты, главное, не боИсь. Этот конь – майор Туркин – во второй раз на карабин под выстрел не попрётся. Он же не дурак. Я надеюсь.

      – Я тоже надеюсь. Но сомневаюсь.

      – Я тоже сомневаюсь. Хотя нет, уверен, что Туркин – не дурак. Не дурак, а так – немного с придурью. Но самую малость. И потом, он же увидит, – продолжал разглагольствовать Пан Кулявый, – что ты – не дед, а молодой боец. Он же должен понимать, что дед, скорее всего, не станет шмалять почём зря в целого майора, а вот молодой, скорее всего, станет. Он же должен понимать. Он же хочет жить. Жить-то ведь он хочет. А потому должен понимать, что не стоит лезть, почём зря, на рожон. Хоть это-то он понимать должен.

      – Должен-то он должен, если хочет и дальше оставаться не только майором, но ещё и целым, – отвечал рядовой Кондратьев, – да кто ж его знает, что у него там в его целомайорской голове?

      – Йи-иха-ха-ха-а-а, – умеренно-тихо заржал Кулявый, оценив шутку, – захочет остаться целым, целый майор на пост не попрётся.

      Потом подумал, прищурив хитрющие карие глазки, добавил:

      – Полезть-то он теперь точно не полезет на пост, а вот кровушки попить - попьёт за милую душу. Этот Туркин из породы тех, кто солдатскую кровь привык пить целыми мешками. Не закусывая: ни после первой, ни после второй, ни… Никогда, если одним словом.

      Рядовой Кондратьев хотел было пошутить про то, что, коль Туркин не просто немец, а целый майор, то и солдатскую кровь он пить должен (или может, или привык) целыми мешками, не просто мешками, а именно целыми, но не стал. И не столько потому, что признал шутку плосковатой, сколько из-за сакраментального:

      – Рррота, строиться!...

      Дальше всё пошло, почему-то, как во сне. Отметилось только, что перед самим обедом, откуда ни возьмись, полил дождь и после обеда тех солдат роты, кто не заступал в караул, отправили мести асфальт перед штабом, чтобы разметать образовавшиеся лужи… На разводе майор Туркин как-то особенно нехорошо посмотрел на рядового Кондратьева, как если бы точно знал, что именно он будет стоять на посту возле штаба части, охраняя магазин. Тем самым майор Туркин как бы послал стрелку Кондратьеву недобрый привет. Рядовому солдату, особенно первого года службы (что уж говорить про первые полгода этой самой службы), и так несладко: выдернутый из привычной домашней обстановки, всегда один, при невозможности даже миг побыть в одиночестве; всегда под присмотром, при том, что никому-то он неинтересен и не нужен; им командуют все, кому не лень, запрещая хоть в чём-то проявить инициативу и попросту жить своим умом, но при этом он постоянно должен напряжённо думать, как бы сохранить своё я в этих нивелирующих индивидуальность условиях…

      Словом, без майора Туркина молодому бойцу несладко, а иногда и тошно, а здесь ещё придира-майор. И хоть бы ещё по делу, а то из вредности. Туркину неважно, как в действительности несут солдаты службу, ему важно поймать, всё равно кого, на нерадении к службе. Или – придумать такое нерадение. Всё по солдатской мудрой формуле, приложимой к немцам: нам не важна ваша служба, нам нужно, чтобы вы просто… ну, замотались, употребим такой глагол взамен обсценному из формулы.

      Поэтому, взгляд майора Туркина рядовому Кондратьеву очень не понравился. Сказать, что рядовой Кондратьев как-то особенно сильно не понравился майору, нельзя – майору Туркину вообще никто не нравился: ни немцы, ни куски, ни сержанты и старшины, ни солдаты (рядовые и ефрейторы). Офицеров майор Туркин делил на тех, кто был старше его по должности и званию и перед которыми нужно было рубиться[1] и тех, кто младше – этими можно и нужно было, презирая, командовать, а также и тех, кто занимал равное с майором Туркиным положение, следовательно, мог занять положение старшего, а тогда перед ним нужно было бы рубиться, либо стать младшим, если бы Туркин пошёл на повышение, а тогда… Правильно, тогда такого офицера можно было презирать и им командовать. Офицеров, полностью равных майору Туркину по положению, было в части немного, и он старательно избегал общения с ними, подсознательно подозревая, что если кто и решится преподнести ему букет на Международный женский день, так именно они.

      Прапорщиков майор презирал, считая их не то переделанными солдатами, не то недоделанными офицерами. Нужно ли говорить, что вместо глаголов “переделанный” и “недоделанный”, он употреблял другие, которые набрать в редакторе можно, но опубликовать – никак нельзя.

      Сержантов и старшин… Можно и не продолжать. Итак понятно, что сержантов и старшин майор Туркин и за людей-то не считал. Что уж говорить про солдат. Тем более – рядовых. Тем более – молодых.

      Молодой солдат рядовой Кондратьев, ко всему прочему, был ещё и очкариком. Очкариков майор Туркин не любил потому, что считал их, даже и призвавшихся в Армию, уклонистами от службы – по зрению. Действительно, не хочет человек в Армии служить, уклоняется, разные причины для уклонения придумывает (отмазки лепит, и отмазки эти – гнилые) – дескать, зрение плохое. А ведь плохое зрение – не плоскостопие, ходить строем никак не мешает. Да и плоскостопие в годы службы рядового Кондратьева основанием для освобождения от службы не являлось. Вон рядовой Чобик, он же служит. Хоть и плоскостопый.

      Правда, рядовой Кондратьев тоже служит. Но разве для майора Туркина это оправдание? Даже наоборот – отягчающее солдатскую вину обстоятельство. И майор Туркин последит за тем, как этот очкарик будет тащить службу на посту. Уж будьте покойны, майор Туркин последит-пошпионит. И не дай Бог рядовому Кондратьеву проштрафиться. И не проштрафиться – тоже не дай Бог. У майора Туркина кто хочешь проштрафиться. Уж майор Туркин постарается, уж он-то найдёт, за что привлечь стрелка к ответу. И не сомневайтесь.

      Рядовой Кондратьев и не сомневался. А потому решил поберечься. Понятно, что если играешь в безвыигрышную лотерею, а майор Туркин считал, что попытки солдата избежать майорской придирки – дело безнадёжное (случай с Паном Кулявым майор Туркин в счёт предпочитал не брать), это, для солдата, – лотерея безвыигрышная. А маленький, худенький рядовой Кондратьев, да ещё и очкарик, показался целому майору лёгкой добычей. Майор Туркин даже расстроился немного, так как охота на солдата не обещала никаких трудностей. Это лишало охоту законного азарта.

      А помощника дежурного по части это лишало ещё и покоя. От майора Туркина жди всего, чего угодно. А если майор попадёт в историю (переплёт, переделку, или ещё во что-нибудь похуже), то кому придётся за майора расхлёбывать? То-то и оно. Вот почему помдерж[2] тоже придирчиво воззрился на рядового Кондратьева и расстроился: рядовой не произвёл на помдержа впечатление сильного бойца, с которым майор Туркин поостерёгся бы связываться. Рядовой Кондратьев произвёл на помдержа впечатление бойца, с которым майор Туркин обязательно свяжется. И помдерж тоже стал смотреть на рядового Кондратьева нехорошим взглядом.

      Особенно нехорошее впечатление произвели на ответственных немцев очки рядового Кондратьева: хоть и не с фотохромными линзами, но как-то странно отсвечивающими на ярком солнце и скрывающими глаза рядового бойца.

      “Вот гад, – подумал майор Туркин про рядового Кондратьева, – не просто гад, а ещё и скрытный. Ишь, прячет бесстыжие глаза за линзами. А глаза – точно бесстыжие, коль он их прячет. И ничего, что за линзами. Подумаешь, близорукий он. Так что ж теперь, Устав нарушать? Устав нарушать никому не положено. Хоть с линзами, хоть без.”

      Тот факт, что рядовой Кондратьев ничего ещё не нарушил, майора Туркина не образумило. Подумаешь – не нарушил? Не нарушил, так, знать, не успел. Ещё успеет. А не нарушит, так мы поможем. От нарушений никто не застрахован. А от майора Туркина ещё ни один нарушитель не уходил. И рядовой Кондратьев никуда не денется. И очки ему не помогут. Даже с необычного цвета линзами.

      Примерно так рассуждал майор Туркин. И дались ему, право, эти линзы?

      Но майора Туркина это уже задело за живое, и ни о чём другом он уже думать не мог.

      Развод окончился, началась служба. Майор Туркин укрылся в комнате дежурного по части. Но просто исполнять обязанности дежурного по части майор Туркин не мог. Какая-то неодолимая сила влекла его к окну, чтобы наблюдать за тем, как несёт службу часовой Кондратьев, которому, как злорадно обрадовался майор, выпало стоять на посту именно у магазина. Это был любимый пост майора Туркина, так как наблюдать за часовым, несущее там службу, можно было не покидая штаба.

      Но недаром говорится, что предупреждён – вооружён. Рядовой Кондратьев был предупреждён о тараканах в майорской голове, потому часовой Кондратьев, если бы он был курящий, даже и не пытался бы покурить, стоя на посту (а может и пытался бы, ведь дёргать тигра за усы – дело опасное, но жутко завлекательное; майор Туркин, конечно, далеко не тигр, усов у него не имелось, но подразнить его – тоже дело небезопасное, а потому - завлекательное), не стал бы надолго забредать за здание магазина, чтобы притулиться к стене и немного передохнуть, рискуя быть замеченным за этим запрещённым часовому занятием...

      Догадался ли майор Туркин, что часовой Кондратьев знает о его пунктике, или просто решил повысить ставки, но от своего поста у окна он отклеился и вышел на крыльцо здания штаба. Часовой Кондратьев скосил взгляд на дежурного по части. Тот заметил, что на него реагируют и скрылся в темноте штабного вестибюля. Часовой Кондратьев продолжил несение службы.

      Майор мелькнул в окне. “Наблюдает, – подумал часовой Кондратьев, – ну, пусть следит.” С этими мыслями он скрылся за магазином, пулей промчался по дрянной асфальтовой дорожке и, замедлив ход, вышел на видное для майора место. Майор отпрянул от окна, из-за которого наблюдал за часовым. Часовой Кондратьев пошагал по видимой из окна штаба части поста и скрылся за магазином. Пробежав стремглав по дорожке, часовой появился снова на виду у майора. Тот стоял на пороге штаб, демонстративно отвернувшись от часового, но поглядывая на него искоса из-за плеча.

      “Наблюдай, наблюдай”, – подумал Кондратьев и направился за угол магазина, краем глаза видя, как майор, всё так же демонстративно, направился в штаб. Заворачивая за угол здания, часовой Кондратьев невольно оглянулся бросит быстрый и, признаемся, недобрый взгляд на майора. Тот тоже обернулся и взгляды их, оба ненавидящие друг друга, встретились. Часовому Кондратьеву сразу же вспомнилось выражение про парфянскую стрелу, но кто в кого из них её выпустил, – часовой или дежурный по части, – начитанному стрелку в голову не пришло.

      Зато пришло в голову другое выражение и оно часовому не понравилось: играть, как кошка с мышью. Именно роль кошки решил играть майор Туркин, когда то выглядывал из окна, то скрывался в глубине комнаты, то показывался на крыльце, то нырял в дверной проём. “Это он, майор, что ли кошка? – мелькнула у часового Кондратьева обидная мысль. – А кто, в таком случае, мышка? Я ему покажу, кто здесь охотник, а кто – дичь! Это я – человек с ружьём! Это я – на посту! А он – рядовой. Рядовой нарушитель, если вздумает что предпринять.” Сердце у часового забилось сильнее.

      С этим боевым настроением он выскочил из-за угла и увидел, как майор Туркин уверенно, даже нагло, с высока поднятой головой шагает к границе поста. Часовой бросился ему навстречу, рука потянулась к предохранителю, а из горла уже готово было вырваться:

      – Стой, назад!

      Уже и рот часового открылся, уже и раздалось было:

      – Ст…

      Как майор Туркин резко совершил разворот, как бы по команде “Кру-гом!”, и быстрым шагом дежурный по части ринулся назад в штаб. При этом вид его говорил: “Ну, вот и всё, больше шпионить не буду.” И за этим “больше не буду” и скрывалось главное – обмануть часового, усыпить его бдительность. “И как ему это показать, что бдительность моя заснула?” – подумал часовой Кондратьев, но ничего не придумал и с этим скрылся из виду.

      Но и пока он пробегал за зданием магазина, ничего в голову не пришло, и как убедить майора Туркина в том, что бдительность часового притупилась, осталось нерешённым. И неясно было, станет ли майор сразу же лезть на рожон, или даст часовому передышку, чтобы тот окончательно успокоился и решил, что майор от него отстал.

      Часовой приблизился к углу и стал уже выходить в зону видимости майора, а в голове продолжала пульсировать тревожащая мысль: “Что, что ещё взбредёт на ум майору Туркину?”

      А тот уже успел выскочить из штаба и вступить на дорожку, ведущую к магазину. Дело к ночи, у Кондратьева карабин находится в положении для стрельбы стоя и штык-нож, когда часовой выскочил из-за угла магазина, оказался выставленным прямо по направлению к майору. Тот бодро вышагивал, слегка подпрыгивая и дьявольски ухмыляясь…

      “Допросился! Довыделывался! Нарушил-таки, наконец!” – мелькнули коротенькие мысли в голове часового.

      Что привиделось майору, как могли тускло блеснуть в сумерках линзы очков часового, чтобы в этом отблеске привиделся майору недобрый знак, почему вдруг улыбка упала с лица Туркина, какие такие мысли о бренности человека мелькнули в майорской голове, но только лицо его, смертельно побледнев, что было заметно даже и в сумерках, перекосилось, глаза обессмыслились животным ужасом, и майор Туркин, без каких бы то ни было команд от часового Кондратьева, как в рапиде, стал неестественно медленно оседать (в то время по телевизору ещё не показывали кадры направленного взрыва домов, когда они медленно, этаж за этажом, падают вниз, а потому это уподобление падающего медленно майора подорванному дому и не пришло часовому в голову), мягко стукнувшись коленями об асфальт (со шлепком, так как Туркина угодило попасть в оставшуюся неразмётанной стрелками роты лужицу – как будто они знали, что приберегают её для ненавистного майора), повалился ничком и закрыл голову руками.

      В Армии полагается думать, или соображать, очень быстро. Особенно солдатам. Особенно рядовым. А уж молодому пополнению – и подавно. Эти нехитрые армейские премудрости, в числе других, рядовой Кондратьев уже успел постичь, но в данной ситуации быстро соображать пришлось не только ему, но и помдержу.

      Помдерж соображал в эти мгновения так, как не приходилось ему и в бытность курсантиком-первокурсником. Что уж он подумал, это уж тайна за семью печатями, но может ему сон плохой привиделся, может предчувствие было неприятное, может – съел чего, а может и просто наблюдал за поведением майора Туркина и это навело помдержа на мысли отнюдь невесёлые, но только, не успел ещё дежурный по части разлечься в луже, как на пороге штаба появилась фигура помощника дежурного по части, – часовому Кондратьеву он напомнил чёртика, выскакивающего из табакерки в фильме “Бриллиантовая рука”, – и помдерж, лицом на чёртика вовсе непохожий, замахал руками, как если бы хотел взлететь, но не взлетел, так как махал ими не из-за желания преодолеть силу земного притяжения, а чтобы привлечь внимание часового Кондратьева.

      – Часовой! – заорал страшным голосом помдерж. – Не стреляй! Я уже позвонил начальнику караула! Он уже…

      Но дальше помдерж не договорил, так как отвлёкся на движение на караульной площадке, хорошо видимой со штабного порога, где уже начальник караула спешил на выручку злополучному майору…

      Со всеми положенными формальностями вызволение майора Туркина заняло от силы пару-тройку минут. Опростоволосившийся майор пролежал в лужице не так уж и много времени. Однако, это имело далеко идущие последствия.

      Во-первых, у Туркина, хоть дело и было летом, обострился заработанный во время инцидента с часовым Кулявым, радикулит. И хронический простатит. О радикулите скоро все узнали, так как Туркин его не скрывал, да и трудно было скрыть заметно усилившуюся хромоту. О другой беде Туркина узнала фельдшер Шубейкина – жена штабного секретчика прапорщика Шубейкина, а уж от него и все остальные штабные, от которых новость разошлась кругами.

      Во-вторых, несмотря на то, что лужу оставили недоубранной бойцы роты охраны и у майора Туркина были все основания предъявит претензии по этому поводу, он это делать не стал. Он вообще ничего делать не стал. Что-то случилось с майором из-за этого второго задержания (рядовой Кондратьев, оценивая позже всё происшествие, справедливо считал, что это не он задержал майора, а тот сам задержался, сдавшись на милость часовому). Он стал вести себя много тише, солдат роты охраны перестал третировать, да и других солдат стал преследовать много меньше, а к рядовому Кондратьеву проникся некоторым уважением с примесью благодарности: видимо, считал, что часовой не просто не стал применять по нему оружие, а пожалел.

      И хотя жалость унижает, майор Туркин так не считал. О вообще считал, что не просто прошёл по краю пропасти, не просто в неё заглянул, но и шагнул. И как-то сумел не упасть. Точнее, упасть-то он упал, но летняя лужа – это вам не глубокая гибельная пропасть. Майор Туркин считал, что он не просто дёрнул тигра за усы, но взглянул в глаза самой смерти и этот взгляд оказался взглядом линз очков часового Кондратьева. И после всего этого майор Туркин остался жив и почти невредим…

       Для рядового Кондратьева данный инцидент окончился как-то неприметно. Пан Кулявый, разумеется, поржал довольно и вывел:

      – ЗдОрово, дружбан, ты ему устроил задержание нарушителя. Моего урока ему мало показалось. Ну, так ты ему его преподал ещё раз. Пусть знает, наперёд, что со стрелками роты – шутки плохи. В другой раз сто раз подумает соваться на пост.

      Но других разов больше не было. Как не было других последствий для рядового Кондратьева. Случай с задержанием майора не стал предметом разбора в роте. Рядового Кондратьева никак не отметили, несмотря на то, что случай, даже учитывая и инцидент майора с рядовым Кулявым, совсем не рядовой, а часовой сделал всё правильно, хотя и делать ему ничего не пришлось – майор Туркин сам всё сделал. И разговоров в роте по этому случаю почти не было. Со временем рядовому Кондратьеву даже стало казаться, а уж не приснилось ли всё это ему? Ведь и в лужу майор оседал как-то уж слишком неправдоподобно, слишком кинематографично… Но Армия – это не кино. Значит, всё это было не наяву? Во сне?

      Но, тем неменее, всё же это было. И случай этот аукнулся происшествием на Пятьдесят Четвёртой. А если бы случая такого не было, как бы он аукнулся происшествием на Пятьдесят Четвёртой? Происшествием, которое, стараниями часового Кондратьева, слава Богу, не случилось.

[1] “Рубиться” – термин, в те времена означавший то, что нынче означает термин “прогибаться”. [2] “Помдерж” – обычная, хотя и немного странная (жаргонная) аббревиатура словосочетания “помощник дежурного”.

© 12.09.2016 Владислав Кондратьев