Время

На запустелую остановку из-за угла медленно выезжает последний или предпоследний троллейбус. На улице уже темно и ощутимо прохладно. Конец сентября. Обычно, в это время я стою на остановке один, либо в компании одинокой бабульки или алкаша. В десять часов нормальные люди уже уехали домой, либо встретились с друзьями и весело бродят по улицам.

Двери открываются, я бросаю окурок себе под ноги и выдыхаю дым так, что часть моих смол оказывается внутри машины. Пассажиров это злит. Равнодушно поднимаюсь в салон и сажусь на одиночное сиденье. Секундная стрелка в этот момент сдвигается на одно деление.  Когда троллейбус остановится, и я выйду из него, стрелка сдвинется еще один раз. Когда я открою дверь тамбура, пройду по общему коридору, минуя туалет, душ и кухню, и отопру свою комнату, стрелка лениво сделает еще один шаг.

Время – это очень субъективная штука. Километр всегда остается километром. Форма окружающих предметов не меняется от потуг твоего сознания. Восприятие волка, как милого щенка, не помешает ему разорвать тебе горло. Со временем все иначе. Что такое «долго»? «Быстро»?  Насколько важно содержание часа моей жизни? Чем мерить ценность времени? Я не знаю. Я могу только вычленять его примерные зависимости от других элементов моей жизни, например, людей. Скорее только людей, потому что даже фильмы, просмотренные в одиночестве, кажутся длиннее, чем если смотреть их с кем-то.

Я должен был задуматься о времени два года назад. После окончания университета мои поначалу просто сожители, ставшие потом и друзьями, уехали. Ваня в свой родной город, Никита – в Москву, он поступил в магистратуру. Один снимать двухкомнатную квартиру я не смог, искать других сожителей не хотел, и поэтому снял комнату в общежитии. Но даже после переезда все это нахлынуло не сразу.
 Когда ты увлечен одним делом, время сжимается в очень плотный комок и не позволяет распаляться на что-нибудь еще. Ты словно приносишь время в жертву в обмен на внутренний огонек. Длина нити в этом клубке настолько коротка, что ни на что другое ее практически не хватает. Вечный цейтнот. Когда ты горишь тем, чем занимаешься – это кажется благом.

На втором курсе я начал работать в газете. Вы представляете себе, что такое СМИ в провинции? Даже не так, вы представляете, какие в провинции новости? Я писал заметки о приехавших в город музыкантах из Эквадора, восторженно и восхищенно. Знаю, что музыканты эти приезхжают регулярно и бывают подолгу. Писал о героизме многодетной матери, коих только в области тысячи. Интервью с приехавшим актером, которое неизменно начиналось вопросом «Как вам город?». Если не задать этот вопрос, то интервью на смарку. Главный редактор считал, что людям очень важно знать, что думает о городе московская звезда. Чуть позже я начал думать, что журналистам наплевать, что думают люди. Работа с душой и ради людей – я вас умоляю. Такая же работа, как и любая другая. Разве сантехник, ремонтируя унитаз, думает, насколько это важно для жителей квартиры? Сомневаюсь.

Не было громких политических скандалов. Не было расследований. Священники-педофилы насилуют детей? – нет. Полиция рекэтирует бизнесменов? – нет. Студенты устраивают массовые волнения? – нет. Наверно все дело в том, что газету спонсирует правительство, думал я. Это бы объяснило статьи на всю полосу про уборку зерна, героизм врачей, полицейских и чиновников и выставку колясок.
На третьем курсе я ушел на один из интернет-порталов города. Объем материалов уменьшился. Темы скорректировались. Дышать стало свободнее. Теперь выдавливать из себя 9 тысяч знаков об успехах посевной уже не нужно. Теперь нужно делать новости про разбитые дороги, просроченные сроки сдачи дома, пожары на полях, утопленников в речушках, что в самом глубоком месте едва доставали мне до груди.

В окне автобуса город казался более романтичным. В нем даже было что-то завораживающее и магическое. Правда магию рушил алкаш, который что-то возбужденно рассказывал своему другу. Впрочем, на крымской волне тем для разговоров было только две, либо Путин молодец, либо Обама – чмо. По настроению. У алкаша было так себе.

Последние два года я ездил на троллейбусе каждый вечер, кроме выходных. Всегда утром и вечером, примерно в девять – десять часов. Приезжал домой, ел, принимал душ, включал радио. Слушал, как сосед в другой комнате трахает свою жену. По ее вздохам можно было определить, сильно ли он старается, или попросту стоически выполняет супружеский долг. Когда она орет слишком громко, то бабка из другой комнаты подходит к двери и начинает молотить в нее руками, ругаясь матом. Содержание у этих речей всегда схожее, как и последствия – мужик теряет настрой и энтузиазм, женщина перестает орать так, как делала это несколько минут назад. Процесс заканчивается уже сугубо механически. Просто ради того, чтобы закончится.  И так каждый раз, каждый раз.

Я с соседями почти не вижусь. Только на кухне или в очереди в душевую. Мне кажется, что это никого особо не расстраивает. Я бы с радостью съехал из своей тесной конуры и бедно обставленной конуры в 12 квадратных метров. Но ирония в том, что даже за эту нору в набитом люмпенами муравейнике я отдаю пол своей зарплаты. Это кратко и наглядно говорит и о финансовом состоянии журналистов, и об уровне цен на недвижимость в этой стране. И там, и там все очень хреново.

Когда ты живешь один, время тянется медленно. Причем, это не значит, что тебе скучно. Нет. Просто само время растягивается. Я это явственно понял, когда уволился с работы и тот клубок, о котором я говорил раньше, распутался, удлинился. Длина нитей позволяла мне заниматься многими другими делами. Но это была иллюзия. На самом деле нити только и ждали, когда в них запутается какая-либо другая цель, которой вновь можно было бы подчинить самое себя. Заниматься несколькими делами сразу чрезвычайно тяжело. Ты всегда выбираешь, расставляешь приоритеты. Причем, даже личную жизнь и работу соединить вместе весьма сложно. Фраза о том, что счастье, это когда ты с улыбкой идешь из дома на работу и с работы – домой – величайшая глупость. Так случается редко. Чаще, либо там, либо там ты несчастен. В моем случае личной жизни не было вообще. Поэтому в разбросанные всюду нити времени с такой легкостью впуталась Алиса. Точнее – Надя, но об этом позже.

Поработав на портале я понял, что и там меня одолевает скука и какая-то обреченность. Я никогда не хотел работать на телевидении, но точно понял, что и в печати тоже не хочу. Оставалось только радио. Туда я и ушел.  Работа на радио связана с временем еще более тесно, чем любое другое СМИ. В газете есть только одна дата – дата сдачи номера. На портале еще проще. Что-то случилось, ты про это «что-то» неспешно написал и выложил на сайт. На радио все подчинено времени. Выпуски новостей идут в строго определенное время. В 16:53 ты должен сидеть в студии, у микрофона с листом новостей в руках. В идеале – их должно быть на семь минут. Больше – нельзя, меньше – не желательно. Жизнь становится похожа на сетку вещания. Делится на временные метки, в которые выходят программы. Твоя жизнь перестает принадлежать тебе, теперь она всецело отдана микрофону. Хоть умри, но новости должны выйти в 16 53. Хоть умри, но рекламная программа о погоде должна быть готова к 13: 45. Хоть ты всю ночь пил, и на утро даже встать не можешь, но в 8: 35 люди должны узнать, что прокуратура в очередной раз внесла представление начальнику управления строительства и дорожного хозяйства за срыв сроков сдачи домов для переселенцев и сирот. Неважно, насколько ты не любишь коммунистов. В 14: 35 кандидат от КПРФ должен рассказать, почему национализация – это хорошо, а капитализм – плохо. Но тут и кандидат в таком же положении. Ведь он, скорее всего, тоже так не думает. Но кресло в думе теплее, чем старый диван. Государственная квартира в Москве и зарплата в пол миллиона в месяц – это явно уютнее, чем домик в каком-нибудь ново-Скворцово.

Все это кажется безумно интересным и полностью подчиняет твою жизнь. Сначала. Волнение перед микрофоном и это незабываемое чувство, когда ты выходишь из студии после самого первого прямого эфира в жизни. Как ты переживаешь, что неправильно прочитал ударение в новости, исковеркал фамилию депутата, не указал должность. А потом ничего. Привыкаешь. Новости приедаются ровно в тот момент, когда ты понимаешь, что прокуратура штрафует администрацию за сорванные сроки строительства каждый год. Что дороги в городе в этом году хуже, чем в любой другой -  ежегодно. Митинги против точечной застройки – стабильно раз в квартал. Это система. Частные проблемы решаются, появляются такие же, но у других людей. Текст после «напомню» в новости становится больше, чем сама новость. И правительство, которое многим кажется злым и несправедливым зачастую просто тупое. Вот и все.

Когда я проработал на радио полтора года, это начало меня подтачивать изнутри. Я уже знал в лицо всех депутатов областного парламента, депутатов Госдумы от области, начальников управлений, министров, оппозиционеров, руководителей общественных организаций, прокуроров, судей, недобросовестных застройщиков. Я говорил про них каждый день, а люди как гуляли себе спокойно по центральной улице города, так и гуляют. И плевать они хотели на всех этих Ивановых, Петровых, Масловых. У людей своя жизнь. Скоро выборы, говорю, приходите. Да плевать. У нас запланированы шашлыки на природе. Или день рожденье у сына. Какие выборы? – отвечают. И правда. Да наплевать. Большинство социально-активных граждан, которые внимают тому, что я читаю несколько раз в день, больше похожи на сумасшедших. Когда люди приходят в редакцию и жалуются на свою проблемы, прося о помощи, ты молишься о том, чтобы они поскорее ушли. Тебе тоже наплевать. Есть твой микромир новостей, чиновников и политиков. Ты живешь в нем. Ты шестеренка в этом механизме, призванная поддерживать его устойчивость. Это не жизнь, это суррогат жизни. Виртуальная иллюзия жизни. Какая разница, что про область сказал Жириновский. Это ничего не изменит. Как и место в рейтинге. Все это неважно.
Мы познакомились с Алисой на остановке. Был конец сентября. Я уже уволился с работы и жил в комнатке с крысой, которую завел с полгода назад. Я назвал ее Феликсом, в честь Дзержинского. К тому же это был крыс.

Я уволился уже две недели назад, но заехал на работу, забрать расчет. Был седьмой час вечера. Конец сентября. На улице уже стемнело, и только из-за высоток чуть-чуть просачивались последние лучи.

На Алису невозможно было не обратить внимание. Девушка, лет двадцати на вид. Невысокая. Острые черты лица, карие, темно накрашенные глаза, острый нос и худые, обескровленные губы. Волосы – черное карэ. Она стояла в красном шерстяном сарафане, на плечи была накинута черная кожаная курточка. Внимание девушка привлекала вовсе не лицом, хотя оно у нее очень красивое – это факт, и фигура в целом тоже была весьма недурной. Но не этим она держала взгляд.
На улице было довольно холодно. На остановке стояли мы, две бабульки и мужик лет сорока с маленьким ребенком. Так вот. На Алисе не было ливчика и из-под сарафана были видны сильно выпирающие соски. Именно это и привлекало внимание. Причем. она могла бы надеть куртку, но специально этого не делала. Я, 24-х летний лоб, который в последнее время активно общался только с одной девушкой – пресс-секретарем Следственного комитета, упирался взглядом в ее грудь и, сколько не старался, никак не мог отвести перестать смотреть. По законам жанра мы должны были с ней встретится глазами, поэтому я нашел в себе силы отвернутся, дошел до урны, что стояла сбоку от остановки и закурил, надеясь, что за это время она сядет на свой автобус и уедет, а я спокойно приеду домой и сниму эротическое наваждение мастурбацией.

- Сигареткой не угостишь? – Алиса стояла передо мной и широко улыбалась.
Я протяну сигарету. Какое-то время мы стояли молча. Я стеснялся заговорить, да и не знал, о чем. Она увидела это и начала сама:
- Меня зовут Алиса. В стране чудес. Нет, ну на самом деле Надя, но мне больше нравится Алиса. – она расплылась в детской улыбке.
- Меня зовут Иосиф, Йося. Я – ортодоксальный еврей. Но мне больше нравится Саша. Просто Саша. – это была самая убогая шутка из всех, что я когда-либо произносил, мне никогда не было так стыдно, как сейчас. Даже когда во время эфира я потерял листок с новостями и просто молчал в микрофон, шарясь по столу. Но Алиса-Надя улыбнулась. Так мы установили контакт.

Мы дождались автобуса Алисы, и я поехал вместе с ней. Народу было не много, и мы спокойно общались, усевшись в конце. Она училась на втором курсе на дизайнера. Я проводил ее дома – она снимала квартиру. На чай она меня не позвала. Мы обменялись контактами и договорились как-нибудь встретится. Когда она скрылась в подъезде, я развернулся, пошел на остановку и думал, что невероятно изголодался по женщинам. Именно женщинам как женщинам. Исключительно плотское чувство с налетом сентиментальности. Вокруг меня всегда были женщины-коллеги – но это другое. А тут – самое что ни на есть чистое вожделение. На следующий день мы встретились снова.

Описывать наши отношения подробно нет нужды. Все всегда происходит одинаково. Я мог бы скопировать отрывок из любого сентиментального романа про двух молодых влюбленных, и смысл бы не исказился. Кафе, набережная, вино на крыше, ее квартира. Периодически оставался на ночь. Увидел ее без сарафана. Не только увидел. Когда мы ходили по улицам, иногда мне встречались депутаты или чиновники, с которыми я когда-то вел эфиры. Мы останавливались, я здоровался, мы обменивались парой слов, после чего я рассказывал Алисе, кто эти люди и чем они известны. Создавалось ощущение, словно власть и сила этих людей через рукопожатие частично передавалась и мне. Ей это нравилось, какое-то время.
Алиса была не из тех девушек, что в двадцать лет готовы к серьезным и долгим отношениям, нет. Если она так легко предложила себя мне, то это должно говорить о многом. Она сначала отдавала себя, потом придерживала на расстоянии, потом снова отдавала. Я думаю, делала она так не один раз. Ей нравилось, что она постоянно купалась в мужском внимании, а в этом я был уверен точно. Алисы принадлежала к тому типу женщин, которые не хотят принадлежать никому, но владеть хотят всеми. До поры до времени это получается. Но чаще всего такие либо остаются не нужными никому, либо примыкают к какому-нибудь слизняку, который принимает таких женщин со всем багажом их постельных приключений.  В общем, Алиса была порождением французской сексуальной революции, видимо, докатившейся до нас с опозданием в 50 лет.

В какой-то момент меня это цепляло. Хотелось побороться за нее. Подогревала ревность. Потом я начал злиться и ставить ей ультиматумы и условия, она бесилась, мы ругались. Я хотел, чтобы она была только со мной и ни с кем другим. Ей больше нравился вариант со всеми, в том числе и со мной.

Если бы мне было лет 18, я бы, конечно, влюбился в нее по уши. Она была красива и обаятельна. Но мне было 24, так что этот процесс шел медленнее. Да, я к ней привязался, да, тратил на нее все свое время, коего у меня было предостаточно, потому что я нигде не работал и только изредка писал статьи в журналы, которые издают мои знакомые. Но любви между нами не случилось.  Когда ссоры стали регулярными, она в какой-то момент испарилась. Не отвечала на звонки, заблокировала в соцсетях. Я знал ее адрес. Но я же не подросток. Я так ни разу к ней и не пришел, на этом все кончилось.  Мы протянули около двух месяцев.
Когда мы с Феликсом остались одни, только тогда груз времени я почувствовал в полной мере. Первые две недели между увольнением и Алисой я неспешно доделывал дела, до которых никак не мог добраться из-за работы. Пару раз встретился с другом, изрядно нажрался. Съездил к маме. Она, по старой памяти, дала мне денег, которые я потом потратил на Алису. Я сходил в кино. Прочитал пару книг. Наконец-то приготовил себе еду, а не обжирался бургерами. В общем, ничего такого я не почувствовал. Но после Алисы, когда ничего больше не отнимало моего времени, я понял, что его стало слишком много.

С опозданием на два года я испытывал ту самую растерянность вузовских выпускников. После школы я сразу поступил и не успел помучиться вопросами самоопределения. Сейчас же, напротив. Вуз закончен, в армию меня не заберут, я не годен. Все, что я умею, это чесать языком и писать новости и статьи. И то, какие статьи. Про посевную и дороги. Приправой ко всему этому служила моя нищета и кончающаяся заначка на черный день. Чего я хочу от жизни? И дальше много работать за ничтожные 15 тысяч и похоронить себя в этом городе? Рвануть в Москву? Куда? К кому? Что я там буду делать? У меня не хватит денег даже на билет.

Стрелки часов бегают очень неспешно, когда ты за ними следишь. А самое смешное, что и следить за ними не за чем. Я ничего не ждал, никуда не спешил. Когда часовая стрелка минует очередную цифру, ничего не поменяется. Безвременье. Зачем мне время, если мне никуда не нужно? Если мне никто не назначил встреч?
Дни тянулись, а на самый тупой вопрос из анкет: «кем вы видите себя через пять лет?» я ответить так и не смог. Спроси меня, кто ты такой? Сейчас, по факту? Я бы и в этом случае растерянно развел руками. Откуда я знаю, кто такой. Муравей без матки. «Пчела без улья с лишней пыльцой на лапках» - вспомнил я Бродского.
После двух месяцев информационного вакуума, в который я погрузился после увольнения, снова слушать радио, на котором работал, было не привычно. Хотя все те же голоса казались такими родными и близкими. Я подумал, что мир новостей честнее и правильнее, чем мир реальный. Там ты знаешь, чего ждать. Если кто-то кого-то убил, то ты ждешь ответа от следствия, а потом ждешь суда, потом приговора, потом вступления его в законную силу, а потом кто-то опять кого-нибудь убьет, и жизнь снова наполнится смыслом. Жизнь с расписанием проще и лучше. И даже вопрос денег не вставал тогда так остро. Зачем мне большая квартира? По сути, я мог бы арендовать только кровать и письменный стол, этого бы хватило. Я помню, мне даже бывало грустно, что у нас нет ночных эфиров и есть выходные. Зачем мне выходные? Тем более целых два? Хватило бы и одного. Выспаться.
Три дня я валялся дома, штурмовал «авито» и «хэдхантер», слушал новости, удивляясь новому новостнику. Какую-то девочку с милым голоском, видимо, взяли на мое место. Она, как и все мы поначалу, читает не очень уверено, сбивчиво. У нее небольшие проблемы с дикцией, а в новостях попадаются слишком громоздкие фразы. Ее зовут Анна Шумилова. Ничего, Анечька, все будет нормально, ты всему научишься. И даже в фамилии «ШИшков» привыкнешь ставить правильное ударение. Главная проблема будет со словом «обеспечить». Точнее, с его склонением и ударениями. Я даже сейчас боюсь его склонять, чтобы не ошибиться. Дурацкое слово, которое так часто встречается в пресс-релизах.

Три дня я валялся дома, а потом встал, собрался и пошел в редакцию. Меня приняли радушно и дружелюбно, хотя где-то в глубине души я ожидал другого. Пообщавшись с коллегами и познакомившись с очаровательной Анной Шумиловой, я пошел в кабинет к главному редактору.

С 44-х летним Евгением Валерьевичем мы говорили около часа. О делах, о новостях, о выборах. Но не это главное. В конце разговора он сказал, что я – далеко не первый, кто вот так вот уходил в свободное плавание, а потом возвращался сюда. «Так где же они сейчас?» - спросил я. Тогда главред начал перечислять имена и говорить, кто где. Трое на телевидение, двое на других радиостанциях, парочка разбрелась по газетам. «Понятно», кивнул я. Он взял меня обратно на работу, и даже пообещал немного повысить зарплату. В офисе в тот день я просидел до вечера.
 
На запустелую остановку из-за угла медленно выехал последний или предпоследний троллейбус. На улице уже темно и холодно. Конец ноября. Обычно, в это время я стою на остановке один, либо в компании одинокой бабульки или алкаша. В десять часов нормальные люди уже уехали домой, либо встретились с друзьями и весело бродят по улицам.

Двери открываются, я бросаю окурок себе под ноги и выдыхаю дым так, что часть моих смол оказывается внутри машины. Пассажиров это злит. Равнодушно поднимаюсь в салон и сажусь на одиночное сиденье. Секундная стрелка в этот момент неистово бежит по циферблату.  Когда я выйду из троллейбуса, мне нужно будет бежать, делать все второпях, чтобы ее догнать. Время – очень субъективная штука. Завтра новости. В 8: 35. Прокуратура опять внесла представление начальнику управления строительства и дорожного хозяйства.