Зависть

Какая все же кошмарная штука эта человеческая зависть. Мало того, что треплет нервы завистнику, но и завидуемому человеку, который не в чем вроде бы не виноват, на тонком уровне обязательно вред приносит. Смотришь, нет-нет да и сглазят его. Об этом существует масса историй, примеров, домыслов.
Выехали мы как-то с друзьями на природу семьями. Не помню точно, то ли праздник какой был, то ли просто отдохнуть от суеты домашней решили. Все привычно занялись своими делами: кто дрова собирал, кто мангал разжигал, кто продукты из пакетов распаковывал. Петрович развел костер для приготовления ухи. Поудобней усевшись на раскладной стульчик, он изредка подбрасывал в огонь лежащие рядом дрова, щурился от исходящего от него жара, подгребал образовавшиеся угли импровизированной кочергой, вырезанной из ровного прута лозы. Высокий, худющий, с большими оттопыренными ушами он чем-то напоминал «народного поэта» Дормидонта, чьи шуточные стихотворения одно время регулярно печатали на третьей полосе «Комсомольской правды». Семен с Дмитрием, закончив сборку и установку столов, стульев, кресел, уселись неподалеку от Петровича на спиленное кем-то толстое дерево. Говорили о разном, прыгая с одной темы на другую, неизменно канвой сохраняя легкий юмор. Дошли потихоньку и до зависти. Даже если речь не шла о ней напрямую, все равно так или иначе ощущалось присутствие этого чувства, мудро занесенного издревле в список тяжких грехов человечества…
– Слышали, в городке N, – продолжал эстафету рассказов Семен, заранее расплываясь в широкой улыбке, – один москвич купил двухкомнатную квартиру за полтора миллиона рублей. Я точно не знаю почему, то ли он истинной цены не знал, то ли торговаться не стал, суть не в этом. Купил и все тут. И потом, что для москвича полтора миллиона рублей? Буквально через день цены в N подпрыгнули в два раза. Три месяца хозяева, решившие расстаться с имуществом, держали ценовую планку на немыслимом уровне. При этом удивлялись, почему никто не звонит по объявлениям. Поняв, что не так часто щедрые москвичи горят желанием приобрести недвижимость именно в их городе, продавцы снизили цены до первоначальных. Зато как люто возненавидели счастливчика, поимевшего баснословные деньги за свою хибарку. На него показывали пальцем прохожие, городок маленький, и почти все друг друга знают. С ним перестали здороваться соседи и знакомые. Даже в магазине от него отворачивались продавцы, а в аптеке нехотя подавали лекарства. Так и вынудили беднягу переехать в другой район. Причем, квартиру, в которой он жил, второпях пришлось продать по смешной цене. Вот что творит с людьми эта зависть, – с довольным видом хорошо отстрелявшегося биатлониста резюмировал Семен.
Все рассмеялись. Лишь Петрович отрешенно смотрел на свой огонь, будто вовсе не слышал рассказа или напрочь был лишен чувства юмора. Тяжело вздохнув, он поднялся, установил треногу и подвесил к ней большой котелок для ухи. Снова подгреб угли кочергой и уселся на прежнее место.
 Настал черед Дмитрия говорить. Женщины суетились, накрывая столы разнообразной снедью, мыли фрукты и зелень, дети с любопытством гуляли по краю озера, визжали от восторга при встрече с обитателями побережья.
– Один из моих друзей, – начал свое повествование Дмитрий, – всегда в отпуске отдыхать один ездил, то в Тайланд, то в Египет, то в Италию… И все мужики ему завидовали, до того красочно он рассказывало о своих зарубежных приключениях. Каждый просто мечтал на его месте оказаться, не преминув комплимент его жене отписать. Мол, не баба, а золото. Довосхищались. Этой зимой уперлась та, говорит, дескать, или со мной, или через мой трупп. И что только друг ей не обещал, бесполезно. Будто подменили супругу. Делать нечего, пришлось с ней на Австрийские склоны тащиться. Взяли с собой лыжи-палки и полетели отдыхать.
В конце отдыха звонит он мне и просит приехать в Домодедово встретить. Конечно же, я не отказал. Стою в аэропорту, смотрю, его жена огромную тележку с вещами катит. Лыжи зачехленные в разные стороны торчат И лицо у нее такое, будто ее голую по центральной площади идти заставили, злое и решительное. А муж за ней, как воробышек, на костылях подпрыгивает. Костыли не наши, оранжевые, как апельсины, сразу видно – австрийские.
– Еще один докатался, – радостно сказал один из стоявших неподалеку таксистов.
Все, кроме Петровича, снова рассмеялись. «Да, – думал тот, – если у кого-то после светлой полосы темная начинается, то все непременно о сглазе говорят. А если человек всю жизнь из черной не выползает, это вообще почему-то никак не объясняется… » И как подтверждение грустных мыслей над ним уже нависала супруга. Крупная, властная, с громким командным голосом женщина постоянно довлела над мужем, прижимала все время, будто стрижа дождевая черная туча. Вот и теперь она, уперев в бока руки, глядя в упор на Петровича, нетерпеливо громыхала: «Сколько можно эту уху готовить?! Давно уже пора ей свариться. Мы полчаса ждем тебя…»
Петрович засуетился, ножка треноги отползла в строну, и котелок с ухой полетел  на мерцающие, тлеющие угли. Жена напряглась, словно пантера перед прыжком, готовая растерзать это непригодное ни на что существо. Но Петрович на лету поймал котелок голыми руками и аккуратно поставил его рядом. Затем он, едва сдерживаясь, что бы не завопить от боли, крепко схватился черными от сажи руками за большие уши, как по обыкновению делают хозяйки на кухне, нечаянно схватившись за горячую ручку посуды, и, виновато хлопая глазами, смотрел на супругу.
Все, кроме Петровича, снова рассмеялись…