Сумерки

                Сумерки


                Поэтический образ – это
                всегда трансляция смысла.
                Ф. Лорка
    
                В жизни каждого человека возникает время, когда ты начинаешь блуждать и находишься именно в сумерках. Почему я говорю, именно сумерки? …Сумерки, они надвигаются на человека так быстро и незаметно… Ты как будто растворился в надвигающихся сумерках. Тебе кажется, что выхода нет, что… «накрывает» покрывалом страха и безысходности. И именно в сумерках важно выстоять… А вот выйдете ли вы из сумерек, из того сумеречного состояния, в которое попали, это зависит только от вас.               
                Из письма Ирины, интернет.

Сумерек полусвет превратил  обстановку комнаты в невнятные и расплывчатые  очертания, в которых  трудно было угадать не только назначение  отдельных предметов мебели, но и их цвет, и форму. Только большой овальный стол, высвеченный стоящей  на нём небольшой  керосиновой  лампой, по бокам  фаянсового абажура которой причудливо высвечивались  китайские красные драконы, скульптурно демонстрировал свою основательность и презентабельность. Окруженный большим количеством стульев с сидящими на них неясными и неподвижными людскими фигурами,  он как бы являлся частью театра теней. Казалось, что вот сейчас фигуры в свете  тусклого желтоватого пламени лампы  начнут двигаться, и голос невидимого артиста начнёт готическую историю, повествующую о тёмных страстях и  злодействе порока.
   И голос раздался.
 - Сумерки. В их неясности, в их неопределенности, что мнится вам, что видится? Что вспоминается в их бесплотных объятиях, что грезится, куда уводят их неясные тропы? Какие ожидаются встречи, какие тайны они скрывают? И что коснётся вас в их небытии? Что они обещают: тьму или свет, ночь или яркое утро? Или сумерки – это навсегда после крушения надежд  и любви? Какие они, ваши сумерки, какими смыслами они полнятся?
   Но фигуры безмолвствуют в ответ на эти вопрошания. Ни движения, ни вздоха. Только дрожание нервного язычка пламени в колбе лампы, вызывающее ответные вздрагивания сумеречный мглы в отдалениях комнаты. Они, фигуры, и не заговорят. Время их ушло, и жизнь ушла из них. И возвращаются они к ней только благодаря нашим усилиям, усилиям тех, кто ведёт бесконечный диалог со смыслами. В данном случае со смыслами сумерек, которые в той или иной мере обращали на себя внимание поэтов разных времён.
 И прежде всего вспоминается лапидарное оформление сути сумерек Уистеном Оденом, английским поэтом первой трети двадцатого века.

         Мы знаем страх того,
         Что мы не знаем.
         Сумерки приносят
         Неясный ужас.
                (Оден. «Мы знаем страх»).
Обезличенность и беспредметность сумерек порождает инфернальный ужас, готовый создавать соответствующие миры и образы. Такие, как у  средневекового японского автора Фудзивара Садаиэ, которому «в сумерках вечерних не от костра ль погребального» видится «облачный след вдалеке».
   Однако Шарлю Бодлеру, французскому поэту, не было никакой необходимости в усилиях по созданию мрачных видений. Не эти эфемерные жутковатые тени ему наблюдались в парижских сумерках. Этот город являл ему в это время реальные, не уступающие мистическим восприятиям, жути вечерней мистерии. Для него это время «всех преступлений друг», когда «люди… становятся – как звери», и когда  «злые духи, раскрыв слепые очи, проснувшись, как дельцы, летают в сфере ночи», и когда «как коварный враг, который мраку рад, повсюду тайный путь творит себе Разврат». И до наших дней долетает берущая за сердце мольба его лирического героя: «Замри, моя душа, в тяжёлый этот час! Весь этот дикий бред пусть не дойдёт до нас!» Но есть и другие сумерки. Сумерки утра. Что видится Бодлеру в начале парижского дня? Есть там свежесть, бодрость, надежда? Увы, нет. Мир утра ему видится, как «лицо в слезах, что сушит ветр весенний», и в то же время в подростках «сон струит в их кровь болезнетворный яд». И довершает эту картину безысходности драматические картины человеческой обездоленности.

            А нищета, дрожа, прикрыв нагую грудь,
            Встаёт и силится скупой очаг раздуть,
            И, чёрных дней страшась, почуяв холод в теле,
            Родительница кричит и корчится в постели.

Суточный оборот парижских сумерек замкнул круг дневного бытия, оставив безжалостный приговор: ужасы смутного пред ночного или пред дневного времени обретаются не в воображении воспалённого сознания, а  порождаются социумом, драмой человеческих судеб. И выступают эти сумерки в весьма парадоксальной роли. Вместо того, как у Неруды, «смывать статуи, убегая во мглу»,  или, как и Клюева, «смывать киноварь стволов волной финифтяного мрака»,  или, как у Окуджавы, своим покровом всё нивелировать - «не видать, кто главный, кто - слуга, кто - барин, из дворца ль, из хаты», - здесь сумерки преуспевают только в обнажении и демонстрации зла и пороков общества, ничто не покрывая вуалью обезличенности и «не смывая» позорные свидетельства роковой ущербности человеческой цивилизации. Цивилизации, где, по мысли Ходасевича, «ушли навсегда небеса», оставив всё во мгле сумерек, и лишь «звон колокольный вливается благостно», пытаясь облегчить страдания  обездоленных.
   «Всё сумерки густей». Эту строку из стихотворения Крижижановского
«Сумерки» наше сознание уже готово развернуть в некие неприязненные вечерние урбанистические картины  или в живописание угасания дня в каких-то романтических ландшафтах, «где мрачный хор поёт в седых клубах туманов торжественный хорал неведомым богам».  (Бунин. «Сумерки»)  Нет, эти сумерки не связаны с природой солнца, его восходами и заходами.  Они не наблюдаемы. Они «сплетенье  серых чувств и звенья бледных дум». (Крижижановский). Это сумерки «усталого ума»,  когда «туман поёт в душе тоскливо и уныло» и «воля спит». Развёрнутую картину такого состояния мы находим  у Лермонтова.
                Есть время – леденеет быстрый ум;
                Есть сумерки души, когда предмет
                Желаний мрачен; усыпленье дум;
                Меж радостью и горем полусвет;
                Душа сама собою стеснена,
                Жизнь ненавистна, но и смерть страшна -
                Находишь корень мук в себе самом
                И небо обвинить нельзя ни в чём.
                (М.Лермонтов. «Есть время»).
 Сумерки, «сумерки  бледные, сумерки мутные», – как  состояние разума и души, теряющих энергию и смысл жизни, когда гибнут мечты и надежды, где « грёзы так падают, грёзы сомнения, в сумерки бледные сердца» (Фофаноф) и «дума в неведом тонет, на сердце – крупные слёзы»,  и «не было б мысли «бессилья», не было б слова – «неволя». (Мей. «Сумерки»)
  У Мандельштама  сумерки, покидая теснины души и сердца, приобретают иные масштабы, никак  не связанные с движением вечного светила по небосводу. «Сумерки свободы», «сумеречный год» и «власти сумеречное бремя»  - всё это его характеристики «глухого времени», февраля 1917 года, когда сумерки безвременья опустились над когда-то державной страной. Так поэт слышал и видел время, когда корабль романовской империи шёл ко дну и когда» сквозь сети – сумерки густые» было  «не видно солнца». И набатно звучит ахейский глас этого поэта, преодолевая толщу времён»: «Мужайтесь, мужи…   Мы будем помнить и в летейской стуже, что десяти небес нам стоила земля» (Мандельштам). Сумерки плодотворно освоили  исторический ландшафт, дав миру такие образы,  как сумерки цивилизации, сумерки культуры, постсоветские сумерки,  сумерки философии, сумерки постмодернизма. «Мир погрузился если не во тьму, то всё же в сумерки постмодернизма. И, судя по всему, ему там вполне комфортно. Так продолжается не день, не год, и даже не одно десятилетие. (Н. Барабаш, культуролог, 2007).
  Неслучайно великий Ницше пишет «Сумерки идолов» в 1888 году, а философ Освальд  Шпенглер  в 1918 году издал труд под названием «Сумерки Европы»,  и публицист  Дж. Аллен – книгу «Америка конца века и сумерки культуры».
  Но что делать вот с таким, прямо противоположным, восприятием сумерек, этого постоянного, как казалось, признака  горя, трагедий, упадка народов и стран, опустошённости человеческих сердец и душ?
     Когда бледнеет день, и сумрак задымится,
     И молча на поля за тенью тень ложится,
     В последнем зареве сгорающего дня
     Есть сладость тайная и прелесть для меня
                (Вяземский. «Сумерки»).
 Или с такой мольбой: «О сумерки мира! Опять осените меня!» (Брюсов. «Сумерки»).
И каким диссонансом мрачной трактовке сумерек  Оденом, Бодлером,  Лермонтовым  и Мандельштамом  звучат   строки несравненной Беллы Ахмадулиной:
     Есть в сумерках блаженная свобода
     От явных чисел века, года, дня. ( «Сумерки»).
И это особенная свобода. Та свобода, что даёт простор воображению, когда «нет доказательств этого столетья, -  бери себе другое  и  живи».
И это другое – иные времена, столетия, персонажи и образы.

          Души моей невнятная улыбка
          Блуждает там, в беспамятстве, вдали,
          В той родине, чья страшная ошибка
          Даст мне чужбину речи и земли.
                (Б. Ахмадулина).
Туда, в далёкую историю, в след за Беллой  идёт и муза Булата, увидев в сумерках волнующие образы, овеянные ратной славой.
    Сумерки. Природа. Флейты голос нервный. Позднее катанье. 
    На передней лошади едет император в голубом кафтане. 
    Белая кобыла с карими глазами, с чёлкой вороною. 
    Красная попона. Крылья за спиною, как перед войною.
                (Окуджава. «Батальное полотно»).
  Иные, однако, воспоминания приходят в сумраке лирическому персонажу Пабло Неруда: «Я тебя вспоминал, и душу студила печаль, которую ты знаешь за мной». Эти реминисценции вызывают печальный рефрен: «Мы потеряли целые сумерки». Ведь не повторяются вновь те сумерки, когда можно было «увидеть дружбу наших ладоней», которые освещались осколком солнца, разгоравшимся впотьмах. Нет тех сумерек,  но любовь вновь накрывает печального и одинокого  созерцателя сумерек, в их синей тьме, в каком-то  настоящем, где, не смотря ни на что, «каждый вечер ты удаляешься, каждый вечер ты уходишь». (П. Неруда.  «Мы потеряли…»).
   Душа, остужённая печалью, не в силах вернуть романтическое прошлое далёких сумерек, но с какой нежностью она воскрешает его в своём сознании, слушая музыку сохранённой, не потерянной вместе сумерками, любви. Поэт создаёт удивительный образ сумерек, как  некий сплав любви и светлой печали.
За тридцать лет до создания  Нерудой такого неожиданного лика сумерек Дмитрий Мережковский живописует не менее драматический их образ. Сумерки у него выступают как предвосхищение гибели любви, её непрочности и конечности. Они порождают у лирического героя, пылко влюблённого, мрачные и безысходные  страх.

   Нам не помогут пламенные клятвы.
   Мы сблизились на время, как и все,
   Мы, как и все, случайно разойдёмся:
   Таков судьбы закон неумолимый.
   День, месяц, год, — каков бы ни был срок, —
   Любовь пришла, любовь уйдёт навеки...
   Увы, я знаю всё, я всё предвижу,
   Но отвратить удара не могу, —
   И эта мысль мне счастье отравляет.
                (Д. Мережковский. « В сумерки»).
Но сумерки здесь выступают и в иной роли. Они наводят на мысль, что под их покровом  сокрыты неожиданные стороны человеческих отношений. Но как можно было представить, что в багровом свете камина, в окружении японских ширм с богатыми арабесками, среди  богатой мебели, отделанной шёлком бледно-лазуревого отцвета, на чёрном мехе пушистого ковра и рядом с женщиной, свежей, как ландыш, и закутанной в немыслимые кружева,  вдруг прозвучит это горестное и выстраданное признание, и прольётся «влага слёз, горячих слёз», и прозвучит мольба о смерти от яда из рук возлюбленной? И возникнет в сознании лирического персонажа  последний аккорд-образ, навеянный и сокрытый сумраком?
         И на твоей груди умру я тихо,
         Усну навек, беспечно, как дитя,
         И перелью в последнее лобзанье
         Последний пламень жизни и любви!
Понятно, что не всегда сумерки наполнены столь драматическими обстоятельствами: роковыми признаниями, безысходными слезами и видениями смертного часа. Есть и такие, которые бережно охраняют молчание, молчание ушедшей любви, которое переживают двоё, нечаянно встретившись через годы разлуки. Молчание, которое содержательней многих разговоров.
Сумерки
Давай помолчим.
Мы так долго не виделись.
Какие прекрасные сумерки выдались!
                (А. Дементьев. «Сумерки…»).
Эти сумерки способствуют мудрости и простоте в восприятии давно произошедшей драмы, породившей обиды и одиночество. Тем они и прекрасны, что возвратили на свой миг наивность и молодость тем, кто когда-то любил.
 При этом надо отметить, что многие поэты находили в сумерках этот радостный, жизнеутверждающий пафос. И этот настрой ими ощущался в сумерках всех времён года.
   «Ах, мир огромен в сумерках весной!» – восклицает Н. Крандиевская-Толстая. И что более важно, по сравнению с его масштабами,   в этих сумерках  «и жизнь в томлении к нам ласкова иначе». Сумерки как залог встречи  среди  людей  своего предназначенного и единого.
  Те же «сумерки, сумерки вешние»  поселяют в сердце блоковской музы
 «надежды нездешние». Ей слышатся крики, кажется, что тайна её совершается и кто-то навстречу, и  кто-то зовёт вдалеке.  И вновь сумерки весенние предвестие любовного чувства, которое так мнится в плаче одинокой души.
 А вот летние, поздние сумерки Заболоцким явлены как соавторы красоты и величия творений природы. Какая гармония бытия возникает под покровом летних сумерек! И на какие акварельно чистые строки эти летние сумерки вдохновили поэта! Так и хочется обозначить форму этого шедевра как стихотворение - менуэт: так явственны в нём родовые черты этой музыкальной формы: плавность и грациозность, пластичность и изящность.
    Сквозь летние сумерки парка
    По краю искусственных вод
    Красавица, дева, дикарка -
    Высокая лебедь плывёт.
           Плывёт белоснежное диво,
           Животное, полное грёз,
           Колебля на лоне залива
           Лиловые тени берёз.               
                (Н Заболоцкий. « Сквозь летние сумерки…»).
   Примерно в такой же роли выступают вечерние осенние сумерки в весьма своеобразном  стихотворении Фёдора Тютчева. Оно состоит из одного развёрнутого предложения, как одиночное законченное высказывание, как некая метафора, одновременно впитавшая в себя всю разноплановость бытия и давшая целостность его картине. И здесь этим связующим звеном являются сумерки, владеющие удивительной способностью к гармонизации многообразия ликов красоты.
            Есть в светлости осенних вечеров
            Умильная, таинственная прелесть:
            Зловещий блеск и пестрота дерев,
            Багряных листьев томный, лёгкий шелест,
            Туманная и тихая лазурь
            Над грустно-сиротеющей землёю,
            И, как предчувствие сходящих бурь,
            Порывистый, холодный ветр порою,
            Ущерб, изнеможенье — и на всём
            Та кроткая улыбка увяданья,
            Что в существе разумном мы зовём
             Божественной стыдливостью страданья.
                (Ф. Тютчев, «Есть в светлости…»).
Романтически и философски настроенный поэт являет нам образец нравственного чувства, которое стоически переносит жестокости  природы, принимая их за проявление круговорота жизни, которая достойна любви и нежности в любом состоянии. А осенние сумерки ещё более оживотворяют эту сентенцию. Смотрите сами, как эта осенних сумерек «умильная, таинственная прелесть» творит единство из блеска деревьев, шелеста листьев, лазури неба, предчувствия бурь, хладного ветра,  ущерба и изнеможения, согревая всё это христианской улыбкой сострадания и участия.
 Следующие время года, когда «зима катит в глаза». Зимние сумерки свежи и морозны. Казалось, что тема озяблости всего теплокровного должна доминировать в это суровое время года. Ан нет. Время сумерек порождает у лирического персонажа Константина Ваншенкина добрую, застенчивую ласку, лёгкую и радостную грусть, хорошие мысли и широкие мечты.  Ему легко и весело в снежных сумерках России, когда он на некоторое время  забывает об  её исторических сумерках, что были и что надвигаются на неё.
 Зимних сумерек тонкие краски
 Удивительно дороги мне.
  Сколько доброй, застенчивой ласки
  В осветившемся первом окне!
                (К. Ваншенкин. «Зимние сумерки»).
Константин Ваншенкин славил теплоту и человечность зимних сумерек 1954 года, а через три года другой поэт, Иосиф Бродский, писал футуристический, апокалипсический прогноз, в котором  не менее холодным сумеркам было отведено центральное место: «богово станет нам сумерками богов».
И эти сумерки богов породят в хладной  земной юдоли одиночество смыслов, одиночество судеб, одиночество храмов, одиночество могил. Возникнет нечто, чему имени ещё нет. Пред ним заканчивалась эра постмодернизма с её обретениями, девальвациями и смертью духовных ценностей предшествующих времён и надвигающимися сумерками начального века двадцать первого тысячелетия.
 
Каждый пред Богом
 
     наг.
     Жалок,
     наг
     и убог.
     В каждой музыке
     Бах,
     в каждом из нас
     Бог.
     Ибо вечность -
     богам.
     Бренность -
     удел быков...
     Богово станет
     нам
     сумерками богов.
     И надо небом рискнуть,
     и, может быть,               
     невпопад.
     Еще не раз нас
     распнут
     и скажут потом:
     распад.
     И мы завоем от ран.
     Потом взалкаем даров...
     У каждого свой
     храм.
     И каждому свой гроб.
     Юродствуй,
     воруй,
     молись!
     Будь одинок,
     как перст!..
     ...Словно быкам --
     хлыст,
     вечен богам
     крест
                И. Бродский. «Каждый перед Богом наг»