Неукротимая Софья

   «В террор можно и влюбиться, и возненавидеть до глубины души, – писал философ Василий Розанов, – и притом без всякой неискренности».

   Софья стояла на эшафоте – в саване, со связанными руками и с надписью «цареубийца» на груди. Через несколько минут её не станет. Рядом ожидали казни товарищи, вокруг стояли конные жандармы, внизу бушевала толпа. Сотни пар глаз, открытых ртов, запрокинутых лиц и дрожащих от предвкушения зрелища тел. И запах страха, от которого невозможно избавиться. Этот запах преследовал Софью с раннего детства…

   Вот она, девочка лет шести, гуляет с матушкой в саду их имения в Крыму. Тепло. Солнце освещает кусты жасмина и роз. Жужжат и копошатся в траве насекомые. Щебечут птицы.
– Идём, Соня, я тебе кое-что покажу, – говорит матушка и ведёт её к большому сараю.
   Там, под крышей, ласточка вывела птенцов. Три маленькие головки торчат наружу, три пары блестящих глаз с любопытством смотрят на девочку. Один птенчик выпал из гнезда. Соня наклоняется к нему.
– Надо сказать Васе, чтоб поднял его в гнездо, – предлагает матушка и вскоре приводит молодого конюха.
   Парень приставляет лестницу, берёт птенца и лезет наверх. И вдруг воздух сотрясает резкий голос вице-губернатора Перовского:
– Ах, вот ты где, Васька! Почему не на конюшне? Слазь сию же минуту!
– Простите, Лев Николаевич, птенец выпал. Хотел его в гнездо…
   Перовский сталкивает конюха с лестницы и принимается избивать. Соня падает под ноги отца. Матушка пытается закрыть девочку собой. Тяжёлый сапог мужа рассекает ей бровь. И вдруг Перовский чувствует резкую боль в руке. Рядом с ним стоит дочь и смотрит на него с такой ненавистью, что отец застывает на месте. Из прокушенной руки течёт кровь.
– Ах ты, маленькая дрянь!

– Не желаешь ли перед смертью примириться с Господом?
   Софья выходит из оцепенения и видит неприязненное лицо тюремного попа. «Он смотрит на меня как на бешеную собаку, которую необходимо пристрелить». Вчера этот христопродавец вошёл к ней в камеру и пытался принудить её исповедаться – буквально требовал раскаяния.
– Перед Богом, но не перед вами!
– В таком случае тебя ждёт ад.
– Как и вас всех, стоящих на страже царского режима!
– Это не женщина, а дьявол! – воскликнул священник и вышел из камеры.
   Когда за ним захлопнулась дверь, Софья попросила перо и чернила.

   Дорогая мама! Пишу тебе из тюрьмы без всякой надежды на спасение. Преданные псы самодержавия стерегут меня, не смыкая глаз. В своей ограниченности они думают, что охраняют цареубийцу. Но на самом деле они стерегут свою сытую жизнь, своё бесправие и свой ограниченный мирок, видный разве что из тюремного окошка. Эти горизонты не для меня. Завтра казнь, и я жду её с нетерпением. Родная моя, любимая мама! Я понимаю, как тебе тяжело сейчас и как будет меня не хватать. Но ты же знаешь, я не могла поступить иначе. Жизнь девушки моего круга пуста и ограниченна. Все дороги ведут в одну сторону – благоденствия за счёт лишений трудового народа. Вести счастливую жизнь, созданную потом и кровью простых людей, мне невыносимо. Слишком хорошо я знаю, какой ценой за это заплачено. Палачи пытаются запугать меня и обмануть. Наивные! Десять лет назад я ушла из дому. И это время не было потрачено впустую. Я ездила по деревням, чтобы почувствовать, как страдают те, за счёт кого мы живём. Я преподавала крестьянским детям, чтобы увидеть, как они стремятся к знаниям. Я лечила бедняков, чтобы сполна ощутить их боль. Всё это время сама жизнь была моим учителем. Но лучшим из них, несомненно, стал отец. Я никогда не забуду, как бесчеловечно он обращался с простыми людьми, которых считал рабами только потому, что ему выпала честь родиться дворянином. И никто не сотрёт из моего сердца те бесконечные унижения, которым он подвергал тебя, милая, добрая моя мама! Прощай. Любящая тебя дочь Соня.

   «Приговор привести в исполнение» – доносится до неё, словно откуда-то издалека. Палач хватает Кибальчича и помогает ему подняться по лестнице. Надевает ему на шею петлю. Толпа гудит. Где-то там, среди зевак, затерялась преданная Вера Фигнер…

– Верочка, можно у тебя переночевать?
– Конечно. Зачем спрашиваешь?
– Потому что, если в дом придут с обыском и меня найдут, то тебя повесят.
– Если придут, я буду стрелять…

   Палач выбивает лестницу из-под ног Кибальчича. Вздрогнув несколько раз, его тело безжизненно повисает. Прощай, друг!
– Подсудимый Кибальчич, что вы можете сказать в свою защиту?
– Я признаю право каждого на жизнь, свободу, благосостояние, ум и нравственность. Убийство человека – ужасная вещь. Господин прокурор выставил меня и моих товарищей насильниками, проповедующими террор ради террора. Моё личное желание – мирное решение вопроса…

– Николай, это невозможно.
– Соня, ты понимаешь, что это значит? Убийство царя!
– Государь первый подал нам пример насилия. Аресты, ссылки и казни наших товарищей будут продолжаться. Нам не позволят общаться с народом, учить детей. Крепостное право отменили только на бумаге, а на деле всё по-старому. Народ безмолвствует.

– Соня, дочка, что ты делаешь?
– Борюсь, мама.
– Почему у тебя руки в крови?
– Я работаю фельдшером. Приходится делать перевязки.
– Тогда… перевяжи отца. Ему раздробило ноги. Умирает.
– Поделом. Он всю жизнь топтал людей.
– Прости его, дочка. Не ведал, что творил.
– Мама, разве ты не видишь? Это же не отец. Это… государь.
– Боже, царя храни! Почему он здесь, в нашем доме?

– Соня, проснись, что с тобой? Ты кричала во сне.
– Ничего, Верочка. Сон плохой приснился.
– Расскажешь?
– Я царя убила.
– Вещий…
– Понимаешь, это был мой отец. Я думала, что убиваю его, чтобы освободить маму. А она умоляла простить отца. Хотела, чтобы я перевязала его раны. И тут я вижу, что лицо другое…
– Ты просто устала, Соня.
– Я не имею права уставать. Ради всех, ради нашего дела. На том свете отдохну.
– Совсем забыла тебе сказать. Вчера старуха Прокопьевна умерла.
– Отмучилась бабушка.
– Да уж. Соседка её приходила. Благодарила тебя за всё. Просила передать. Вот, держи!
– Что это?
– Библия.
   Софья открыла наугад. Рукой старухи Прокопьевны было подчёркнуто: «Блаженны милостивые…»

   Палач тащит на скамью рослого детину Михайлова. Но тот полным достоинства жестом отстраняет его руку и сам поднимается по лестнице.
– Подсудимый Михайлов, ваше последнее слово.
– Я принадлежу к партии, которая защищает рабочих, а не к той, которая стремится к перевороту. Для этого у меня не хватает образования…

– Учиться тебе надо, Тимофей!
– Знаю, Соня. Но какой из меня учёный?
– Каждый из нас может и должен работать над собой.
– Эх, мне бы твою силу духа.
– У тебя и своей довольно…

   Толпа со стоном содрогается. Грузное тело Михайлова лежит на помосте. Раздаются голоса из народа:
– Таких раньше миловали…
– Молчать! – жандармы, как всегда, на месте.
   Михайлов встаёт и, ведомый палачом, вновь поднимается по ступенькам и позволяет накинуть себе на шею петлю. Но как только выдёргивают лестницу, верёвка опять перетирается. По толпе проносится ропот. Кому-то дурно. Но палач даёт команду своим помощникам и те снова вздёргивают тело. На этот раз для подстраховки используется дополнительная верёвка…

   Вот так было и с государем императором. Сколько раз ему чудом удавалось спастись! Даже взрыв поезда оказался напрасным. Словно невидимая рука Всевышнего отводила от Александра беду. В ушах Софьи звучат ангельские голоса: «Боже, царя храни!» Месяц назад взмах её платка решил судьбу монарха. А теперь ей самой предстоит расплата…

– Мама!
   Софья никак не ожидала увидеть её здесь – под тюремными сводами своего последнего пристанища. Но Варвара Степановна не могла не прийти проститься с дочерью. Для окружающих эта девушка была жестокой и безжалостной убийцей, а для неё – всё той же маленькой Сонечкой, ищущей защиты от гнева деспотичного отца.
– Прости меня, мама! – воскликнула Софья и бросилась к матери на грудь, где билось кроткое и любящее сердце.
   Варвара Степановна долго гладила дочь по волосам и оплакивала её страшную участь. Что может быть теплее материнских рук? Именно эти руки вспомнила Софья, когда палач накинул петлю ей на шею. Столько всего пришлось пережить за последнее время! На несколько душ хватит.
– Дай мне силы, мама, выдержать и это, последнее, испытание…

   В прощальные секунды земного существования Софье вдруг отчаянно захотелось жить, любить. Мысль, что ничего хорошего уже не будет, и она сама во всём виновата, ударила в голову, когда палач выбивал из-под ног лестницу. Как же не хотелось расставаться с этой последней шаткой опорой! Несколько мгновений Софья задыхалась, танцуя свой жуткий предсмертный танец. И наконец, замерла – уже навсегда.

   С тех пор ночью недалеко от храма Спаса-на-Крови можно увидеть призрак худенькой девушки со следами удавки на шее и с белым платком в руке. Говорят, душа неукротимой Софьи никак не может обрести покой. Каждый вечер она стоит на мосту и поджидает запоздалых прохожих. Много легенд о ней рассказывают, но, правда это или нет, неизвестно.