Из Стихов Лоуренса Аравийского

25. АЛИ

Среди четырех сынов Хусейна, в чьих венах
Текла кровь Пророка, искал я того,
кто поведет народ на турок               
                до самого Дамаска.
Зейд слишком юн. Абдулла – жуир, и хитрый чересчур
себе на вред.               
            И был еще Али – чист, праведен.
Увы, Али всего превыше ценил изящность.
 
Я видел: он улыбался в полумраке
            башкам бараньим, улыбавшимся в ответ
            на ложах плова. Он знал: я знаю,
Его так мысль мила – что не озвучить. Как-то
он написал отцу Хашмиту, говоря
Как может он послать отряд свой в битву без мечей
            в чеканных златом ножнах?
 
Али был не в порядке, недуг томный им управлял,
Он в этом мире гостем, а не гражданином был
             он много болтал с конями,
             он баловал их  – этого
Никак я не пойму. Ничто нельзя любить и чтить
настолько сильно, вот мои слова.
 
Едва сказал «прощай» ему, как разошлись мы
В противных направленьях, друг друга понимая
Настолько хорошо, что вслух нельзя сказать –
           два брата, лишь гостящих в этом мире.

1. ВОДА

Осознал я вдруг, всё вода вокруг. Нет, льется
Вода через всё вокруг и становится всем вокруг.
                Есть в ней
любой смысл и привкус. Вода – суть вся история,
и конец мировой грядет в воде же.
                Вкушал я воду
от Лондона до Мираншаха. Шлемом
крестоносца, кольцом девичьим отдает
вода французов.
                А вода ливанских источников
Бесцветна, но радугой пылает:
                на склонах за Дамаском
льдом она прикинулась, чтобы разбитой быть, и
разбавить жатый пурпур летних гроздей.
 
Я годы за воду бился, хоть слышал – напитки есть
                другие где-то.
Даже стекая по землям чужим, останется верным вода,
вечно преданным другом. У воды есть свой стиль.
 
Стыда у воды нет, совести нет. Служит
          вода сама себе пищей.
Хоть часто горчит и пахнет, но помнит твердо
Куда течь надо.
 
Перед дальней дорогой стоит как бедуин делать:
пить, пока не лопнешь, и затем
                брести
скупцом меж колодцев.




22. ГРОМОВАЯ ПЕСНЯ

Двое выступали перед грозой. Один
играл песнь ветра среди трав,
                второй
Глухой напев двухструнный. Все о
Любви и гибели. Чего ж еще тут
                воспевать?
 
Потом пришли войска дождя, вал вслед за валом.
Снаружи молния смертельно голубая
одушевила камни во дворе.
                Двое львов
над нами с пьедесталов ржали. Морды
лазурный дождь слюнявил им. А следом
 
Божество вошло, манкируя над дверью надписью.
 
Первый музыкант вел гром за звуком дудки.
Второй учил ритм и характер пауз между
проблесками молний.
                Мы находились там,
где город Вавилон осредь близнечных рек стал явственным,
гиперреальным.
                Гроза ушла; оплакала зурна
Ее уход. Если все-таки умру, то так же:
 
Бесшумно в молниях придет громадный
Бог за мной.

30. ДЕВА-ВОИТЕЛЬНИЦА

Если были привалы, я читал Аристофана
На древнегреческом. Еще я возил
                «Артурову смерть»
И оксфордский сборник стихов.
                Раз мы мчались
   в верблюжью атаку: сабли вздёрнуты
   как восклицательные знаки,
   флаги багряны.
Когда враг стал реальностью, я был так взвинчен, что случайно
    спустил курок, верблюдице
    своей попав в висок; и рухнул
С ней рядом. Пока над нами металась армия, шёл

Мне на ум, в цезурах бега верблюдов, лишь Киплинг.


46. КОНИ

Кони. Кони на заре
В сумраке кони, в дрёме кони,
Параллельные или под углом,
Кони полуденные и кони вечерние.

Кони, которые мешали  нам творить безумства
И были стражниками наших душ –
Чёртовы, дарёные, краденые и павшие –
Я на всех этих тварях,
                солнцем палимых, скакал.

Их духи теперь здесь; со мной 
                кони Эдема
о ночи в последнем темном вади говорят.
 


31. МИРАЖ

Добро пожаловать в мою пустыню.
     Ориентиров нет здесь – только
лишь те, что сам придумаешь, и скалы,
    что падают с небес.
    
Но ты ведь помнил, куда направлялся,
      пока я был еще невидим –
ты сам таким же был, почтенный путник.
       Ты здесь не просто так.

Придется постараться, чтобы волны
       поймать морей незримых, найти
корабль чудный, чтоб покорить с ним
       приливы и отливы.

Цель моего прихода – понять секреты
       земли, воды, огня, небес.
Цель моего прибытья – познать стихии.
       Я – это глаз.

Подайте тонны мне пространства в зное  –
       тогда весь спектр я смогу построить.
Меня найдешь в своей зенице ока. Это я
       рисую горизонт прохладный.



35. НИТРОГЛИЦЕРИНОВЫЕ ТЮЛЬПАНЫ

В грунт сажали бомбы-«тюльпаны», чтоб поезд
                турок взвился, рельсы свились;
                турки были так глупы, что слишком
                просто все шло. Как может от нас
                ждать «учтивой войны»
Тот, кто чести вообще недостоин?
 
Я был  «Эмир Динамитом», став экспертом во всем
                что касается планов детальных
                диверсий. Пустил под откос
                я однажды вагон, который набит был
                заражёнными тифом,
Их, дверь заклинив, я бросил внутри.
 
Еще случалось выпрямлять мне трупы мертвых турок
                чтоб стали ровными ряды их тел;
                старался я вести, наверно,
                опрятную войну. Их как-то было
                триста, раздетых донага,
И все, что только жаждал я – там среди них лежать,
 
(конечно, замертво), думая о свежих
                ягодах малины, прекратив
                воспламенять запал в «гремучем студне»,
                глазеть,  как старый поезд
                взрывается,
Ошметки турок разлетаются повсюду.


47. ФОТОГРАФИЯ ИЗ КАРХЕМИША

Гляжу на тебя, мой брат, мой любимый,
                спит пистолет на юном бедре,
                рот приоткрылся, зубы видней,
Мой милый хетт, чудный, неповторимый.

Тьма твоих глаз, мой брат, мой любимый,
Знаю – то темной воды Дней Творения мрак.
                Но лишь черных слез волны
                в песках снов вижу ныне,
                они стерли мечты навсегда.

Дахум, Дахум, Дахум!
 

_______________

Гвендолин Макьюэн.
The T. E. Lawrence Poems (1982)