Туман над ащеринской свалкой, или двенадцать негри

ТУМАН НАД АЩЕРИНСКОЙ СВАЛКОЙ, ИЛИ ДВЕНАДЦАТЬ НЕГРИТЯТ
Пародия на бандитский боевик
— Нет, в Нижний я не поеду, — упрямо мотнул головой Дамаск, — там всех замочат, и меня первого.
Дасмаск — крепкий мужичок типично русской наружности с хитринкой в глазах — в далеком арабском городе никогда не был; вообще к арабам никакого отношения не имел. Прозвище свое он получил по поблекшим синим буквам татуировки на пальцах правой руки — ДМСК, что означало: «Дам по Морде — Слетишь с Копыт».
Собеседник его, Клин, мужик еще крепче и здоровее, был лицом подчиненным, поэтому возразил осторожно, не так горячо:
— Ну и они к нам в Москву не поедут, тоже не дурнее паровоза. Здесь мы их пощелкаем.
— Значит, стрелку назначим где-то посредине, на нейтральной территории. Тащи карту.
Карты в бандитском логове — даже таком роскошном, как у Дамаска, не было. Это подручный точно знал. Еще он знал, что возражать в чем-то боссу, когда он в паршивом настроении, опасно. А настроение у Дамаска было самым что ни на есть препаршивым. И было отчего. Вот уже месяц как московские «бизнесмены» ждали оплаты поставленного нижегородским коллегам товара. Товар, естественно, был краденым. Но какая разница Гвоздю, партнеру из Нижнего — он три миллиона баксов тоже не собственным горбом заработал. Именно столько должны были привезти курьеры в Москву. Гвоздь по телефону клялся и божился, что курьеров отправил, но на клятвы даже бутылки водки не купишь, а Дамаску баксы нужны были позарез…
— Вот, — вернулся наконец Клин, — нашел.
Он протянул боссу потрепанный «Атлас автомобильных дорог СССР». Дамаск хмыкнул, но «Атлас» взял. Нашел в нем то, что искал — на одной странице тесно соединились Московская, Владимирская и по-старому еще Горьковская область. И у Дамаска, и у Клина вышло, что середина приходится на Владимирскую область, на город Ковров.
Клин, которого в миру звали Андреем, обрадовался, сообщил:
— А я когда-то в этом Коврове служил. В учебке срок мотал. Маленький городишко, а заводы большие. Экскаваторный, электромеханический, еще имени Дегтярева; может слышал?
— Слышал, — буркнул Дамаск, ему не пристало знать меньше подчиненного, который к тому же страдал неизлечимой болезнью — математическим кретинизмом. Поэтому ему нужно было повторять числа и цифры не один раз, иначе Клин мог оконфузиться. Ну так для чисел у босса был другой помощник, Аарон — из тех евреев, которые не успели в Израиль убежать. А Клин нужен был для других дел. Убить там кого, или покалечить немножко, — вот ты и поедешь договариваться насчет стрелки. Запоминай — сегодня четырнадцатое, понедельник, значит… двадцать четвертого, в четверг, встречаемся около городской свалки, в этом самом Коврове. В четверг, запомнишь?
— Обижаешь, босс! Конечно запомню… А если там свалки нет?
— Свалка, — назидательно пояснил Дамаск, он же Анатолий Николаевич Дубцов, — есть у каждого города. И это — самое лучшее место для стрелки. Если что — все концы в воду, то есть в мусор. Сгорят как миленькие.
Он был очень умным; по крайней мере самым начитанным в банде. Вот сейчас Клин уйдет с поручением, а Дамаск дочитает «Десять негритят» своей любимой Агаты Кристи…
В Ковров поехали ввосьмером, на двух иномарках. Еще четверо уже ждали в городе — сняли квартиру, провели первую разведку на местности. Ехали весело, а чего грустить — не первая стрелка и, дай бог, не последняя. Маленько погрустнее были водилы. Им пива не полагалось. Зато было обещано по лишней бутылке настоящего виски. Четыре ящика с шотландским зельем весело потренькивали в багажнике светло-серого «Ниссана» — босс решил, что нечего пугать народ в Коврове черными «Бумерами».
Где-то перед поворотом с горьковской трассы на Ковров пиво потребовало более существенного подкрепления. Пришлось затормозить, опустошить пару мангалов у чернявого шашлычника. Парень русского языка не знал, но готовил мясо отменно. И стоил тут шашлык раза в четыре дешевле, чем в Москве. Так что решили на обратном пути еще раз здесь остановиться.
Часов в шесть вечера двадцать третьего сентября автомобили с гордым ревом будущих победителей въехали в город оружейников. Достопримечательности гости не разглядывали — не привыкли этим заниматься. Зато Клин углядел на улице бабульку с огромной корзиной грибов. Боровики были все как на подбор — крупные, упругие! Андрею за них не жалко было отвалить сотенную баксами.
Бабка, правда, немного поерепенилась, спросила: «Это сколько нашими будет?». Нашла у кого спрашивать! Аарона-то с собой не взяли, а то он объяснил бы старушке, что переплатили ей сейчас как минимум в десять раз. А Клин ничего объяснять не стал. Сел в авто с корзинкой и уехал.
Андрюша действительно оказался большим мастером по части грибов. Сварганил на хате с картошечкой такое блюдо — пальчики оближешь! И облизались — ничего крепче босс на разрешил. Дамаск, естественно, для снятия стресса сам втихаря рюмочку вискаря опрокинул, а остальным пообещал опять таки после стрелки, в более удобном месте.
Пришлось шотландским склянкам три раза болтаться в багажнике за город — другим машинам появляться на свалке Дамаск запретил. Пусть шпионы Гвоздя, если есть такие, видят только «Ниссан». Наконец и сам босс тронулся в путь. Уже подъезжая к свалке, он разглядел надпись на придорожном плакате: «Санаторий имени Абельмана. 300 метров. Караоке, боулинг, сауна».
— Вот здесь и отметим, — решил он.
Но через триста метров пришлось решение отменять — санатория имени какого-то неизвестного ему Абельмана не было видно за густым облаком дыма, настолько вонючего, что не было никаких сомнений — его нанесло сюда с той самой свалки, куда они держали путь. Да еще сквозь дым и плотно прикрытые стекла «Ниссана» боссу почудились какие-то дикие завывания — словно этот санаторий не в России находился, а где-то в Африке.
— От чего же тут больные лечатся? — изумился Дамаск, в то время как автомобиль выныривал из смрадного облака, поднимаясь по асфальту на крутую горку, — здесь скорее целый букет болезней подхватишь. Если доживешь до конца смены…
А свалка располагалась на этой самой горке, меньше чем в километре от санатория, и дыма над ней не было — словно его по подземным трубам перегоняли в санаторий. Бойцы уже ждали — не на самой свалке, конечно — в лесочке перед ней. Тут ящики наконец сгрузили и отнесли на пригорок, заросший кустами, где Дамаск определил свой командный пункт.
Здесь же выгрузили оружие — не такое мощное по нынешним временам. Всего-то штук двенадцать отечественных автоматов с запасом патронов, два пулемета помощнее (которые как бы не в этом самом Коврове и изготовили), да огнемет зачем-то. Словно здесь своего огоньку не хватало — вон как весело полыхает ковровский мусорок. А бульдозер его добавляет, не боясь навернуться с кручи в мусорные отвалы на дне глубокого карьера.
Это боссу Клин объяснил. Он успел оббежать всю территорию по периметру, налюбоваться на гроздья грибов, растущих тут на каждом шагу.
— Но здесь рвать нельзя, — категорично заявил он, — после таких грибочков рога могут вырасти, или еще что. А может наоборот — отвалиться.
Было три часа дня. Сентябрьское солнышко еще припекало. Оставалось только ждать Гвоздя с командой. Серега — водитель и владелец «Ниссана», загнал любимую тачку в кусты.
— У меня не угонишь, — гордо заявил он, — сигнализация надежная — сирена от паровоза. Да еще рулевая колонка и все колеса застопорены. Ни в жисть не найти секрета.
— Ну и ладно, — кивнул Дамаск, и отправился определять место для каждого бойца.
Тут Малина — невысокий крепыш, прозванный так из-за пристрастия к одежде цвета ягоды-малины, сдуру нашел работу — себе на голову.
— Хорошо бы с двух сторон дороги окопчики вырыть, да замаскировать ветками.
— Тут и маскировать не надо, — одобрил босс, — все кругом тракторами изрыто. Вот ты и копай.
Спохватился Малина, да поздно — пришлось снять яркий пиджачок и взяться за лопату. Второй окоп копал Длинный — паренек действительно роста под два метра; жилистый и умелый. Он уже вовсю оборудовал свою индивидуальную огневую точку, а низенький Малина все пыхтел, выбрасывая из окопа совсем небольшие порции грунта. Рубашка и штаны, тоже когда-то того же веселенького цвета, теперь были серо-буро-малиновыми, и неизвестно еще, какой цвет тут преобладал.
Поэтому он единственный не обалдел, когда на дорогу вырулил бородатый мужик в лыжах. Одетый в шорты, ветровку; с большущим рюкзаком за спиной; он ловко скакал на пластиковых лыжах, почти не отталкиваясь палками и остановился только рядом с застывшей в разных позах бандой.
— Ты че, мужик? — первым очнулся Клин, — зима-то еще не скоро.
— А че мне зима, — заявил лыжник, — я кругосветное путешествие на лыжах совершаю.
— И в Африку ходил? — охнул кто-то из москвичей.
— И в Африку, — гордо ответил бородач, — восьмой год лыжи не снимаю. Только чтоб в баньку сходить. Да в Африке какая баня? Так, в речку — Замбези там, или Лимпопо окунешься и все. Зато удобно (он пошевелили лыжами), крокодилу в пасть не влазят. Ну уже немного осталось — километра два, а там лесничество, дом. И лыжи сниму и в баньке отпарюсь.
Он вдруг загрустил, словно не рад был встрече с родным домом. Однако поскучнел он совсем по другой причине:
— Бывший дом, — поправился он, — и жена бывшая. Замуж, наверное, вышла. Дочка вот — совсем взрослая стала — не признает небось отца-то.
— Да ты наверное от алиментов сбежал, — догадался кто-то.
— Сначала от них, — не стал отказываться бородач, — а потом втянулся, понес по миру знамя Союза Советских Социалистических Республик…
— Тю. ю.ю.., — протянул Клин, — где теперь тот Союз?
— Ну, Великой России, — покладисто согласился лыжник и зашагал дальше, круто повернув налево и вверх, на лесную тропу.
Ребята Дамаска не успели покрутить пальцами у висков. Чье-то громкое мычание раздалось оттуда, откуда пришел лыжник. Теперь перед бандитами стояло стадо. Небольшое стадо, голов на десять. И пастух небольшой, парнишечка. И собачка…
Нет, собака как раз была большой; овчарка, злющая — вон как клыками скрежещет. Но самым большим был, конечно, бык. Так себе бычок — килограмм на двести. Это если чистого мяса. А с требухой, да с рогами и копытами и за четыреста потянул бы. Но вроде смирный. Хотя ноздрями нервно раздувает, и землю копытами начинает поскребывать. Может, он просто пытается разобрать цвета грязного прикида Малины? А тот помог бычку — махнул на него чистым пока пиджачком. А что бык — пошел поближе посмотреть.
Малина дернул от него; бык следом. Сладкая парочка исчезла в лесу мгновенно; следом ринулся пастушок с собакой и все стадо. Длинный кнут хлестко треснул в воздухе, едва не задев Клина.
— Эй, — крикнул вслед Дамаск, — не убьет бычара-то?
— Нет, — уже из-за деревьев ответил пастух, — сразу убивать не будет; ему сразу-то не интересно. А к вечеру устанет, мы его с Катюхой, хозяйкой, перехватим…
В боку у босс противно заныло и он вдруг вспомнил про Агату Кристи. Губы сами собой прошептали: «Первый!». Дамаск спохватился, рассердился на себя — нечего каркать. Его шевеление нарушило повисшую было вокруг тишину. Квелый — еще один боец — решил наконец отсмеяться по лыжнику.
— Знамя Великой России, — очень похоже воскликнул он и все заулыбались.
Квелый пошел дальше; он начал уморительно перебирать ногами, отталкиваясь несуществующими палками. Даже совершил прыжок с вершины камня, вросшего в землю. Последнего он лучше бы не делал, потому что приземлился он, а точнее, приарбузился сразу на две полосатые корки. Ноги Квелого поехали вперед, а крестец с размаху впечатался в камень. Теперь уже смеялись все — до тех самых пор, пока до банды не дошло — как-то очень уж странно сидит парень. Не двигается, сидит, как сел — враскоряку. И лицо квелое больше чем обычно. А когда Клин тронул его легонько за плечо, Квелый взвыл по-звериному.
— Хана мне, Дамаск, — медленно и тихо сказал он, — кажется я задницу сломал.
— Отбил, что ли? — подошел босс.
— Нет, что-то внутри хрустнуло — кость наверное. И пошевелиться не могу.
Дамаск на мгновение растерялся — не стрелять же своего. Потом поманил пальцем Клина:
— Тащи бутылку.
Через пару минут бутылка шотландского провалилась в горло Квелому (содержимое, конечно, без посуды); еще минут через пять он позволил бережно поднять себя и перенести поближе к штабу, а точнее к ящикам с бутылками. Квелого около них и выгрузили — пусть лечится, все не выпьет.
— Второй, — меланхолично подумал Дамаск; в боку стрельнуло сильнее.
Что именно «второй», додумать не дали. Хваленая сигнализация и все секретки «Ниссана» не сработали — автомобиль медленно выполз из кустов. А за рулем-то мальчишка! Еле макушку видно над рулем — лет десять, не больше. Вот свернет сейчас на трассу, и придется банде топать в Ковров пешком.
— Ну, положим, — поправил себя Дамаск, — баксы и калаши есть. Тормознули бы какой грузовичок, доехали до города с ветерком. Так ведь обидно!
Мальчишка повернул налево — туда где тарахтел бульдозер и круто вниз обрывался овраг, наполовину заполненный мусором. Поэтому водила Серега и приданный ему в помощь (что там помогать-то с этим мальцом… а вдруг?) бандит по кличке Левый не спеша двинулись по следам. Они не сомневались — пацан перед обрывом затормозит. Уж сам-то Серега точно так поступил бы.
Они успели еще покричать необидно, подбодрить напарника Левого по кличке Правый, который полез на разлапистую сосну — в засаду. На другом дереве уже сидел еще один бандюк — Корявый. Как этот забрался по совершенно гладкому стволу, Дамаск не понял. Но раз залез туда с автоматом — пусть сидит, выглядывает ребят Гвоздя.
А Серега тем временем сообразил, что малец-то может и не затормозить перед пропастью. Может он только и умеет, что заводить автомобиль, да на газ нажимать. Ну еще сигнализацию отключать. Мальца-то не жалко — мамка еще нарожает. А тачку Дамаск новую не даст.
Серега побежал. Левому тоже пришлось поднапрячься. Только он до пропасти добежать не успел. А Серега как раз вовремя — подержался за задний бампер почти падающей в зловонную пропасть иномарки. Мальчонки в машине не было — успел соскочить и стоял неподалеку. Ковырялся пальцем в носу и с неподдельным интересом наблюдал, как боец пытается втащить свое авто на склизкий берег мусорного моря.
Серега в последний момент тоже успел бы отскочить — жизнь-то дороже машины, даже такой, как новенький «Ниссан»; однако разбитый колесами тяжелых тракторов и мусоровозов берег не выдержал. Он рухнул вместе с автомобилем и его владельцем вниз. Серега-то еще смог задержаться на крутом склоне, на полпути, а вот у «Ниссана» цепких пальцев не было и он полетел до дна, сразу исчезнув в полусгоревшем мусоре и дыме, все таки стелившемся по дну оврага.
Оставалось только ждать, когда огонь доберется до бензобака. А пока не полететь бы следом! И вверх лучше не пытаться ползти — вдруг пальцы соскользнут. Лучше дождаться Левого, может он придумает, как Серегу вызволить. Ну или за помощью сбегает.
Но раньше Левого откуда-то появился КАМАЗ-самосвал, доверху нагруженный отходами какого-то производства. Водитель даже не стал вылезать из кабины — что он, мусор не видел? — сразу опрокинул вниз все содержимое кузова. Прямо на Серегу. Мусор был по большей части мелким, так что парень пока держался. Сухие комки больно колотили по лицу и плечам; мокрые липли там же и сползали, размазываемые новыми порциями. Наконец сверху обрушилось что-то тяжелое, продолговатое.
Это «что-то» сползло по скользкой стенке оврага, так что зазевавшийся Серега сообразил что к чему, когда неведомый пока объект оказался между ним и спасительной трещиной в земляной стене. Парень теперь был вынужден удерживать уставшими пальцами дополнительный груз. Скользнуть дальше этому трупу мешали Серегины ноги, каким-то чудом уместившиеся на небольшом уступчике. Трупу! Смердевшему, наверняка полуразложившемуся трупу с залитым кровью лицом. Залитым настолько, что застывшая темно-бурая масса залепила физиономию полностью — даже нос едва угадывался под ней.
Камаз наконец отъехал, а Серега мучительно сжимал веки, стараясь не глядеть на это кошмарное зрелище перед собственным лицом. Еще он постарался отвернуть его (лицо) как можно круче в сторону — во-первых, чтобы не выблевать вчерашние грибы вместе с шашлычком из-за не менее кошмарного запаха, а во-вторых пытаясь расслышать звуки подоспевшей помощи — хотя бы ободряющих слов Левого. А ведь надо было еще как-то отбиваться от толстых зеленых мух, раньше покрывавших почти все лицо трупа, а теперь весело перебиравшихся на его собственное. По это причине он не мог открыть рта, чтобы поторопить Левого.
А Левому, между тем, было совсем не до Сереги. Он, по идее, должен был тормознуть КАМАЗ. Однако уже через полминуты после падения Сереги в мусорный каньон напарника начали медленно, но неотвратимо окружать собаки — голодные и злые, судя по блеску глаз. А автомат, как на грех, остался рядом с ящиками и Квелым. Так что Левый никак не мог помочь Сереге.
Впрочем, тот и сам забыл о дружке, когда холодный труп в его руках вдруг с отчетливым щелчком разлепил веки и уставился на него мутными глазами. Боец хотел было заорать, но сдержал себя, сообразив, что это еще не все. Да и мухи к тому же…
С таким же видимым усилием разлепив губы, «труп» дохнул на него зловонно и проворчал:
— Дай закурить, что ли?
Тут нервы Серегины не выдержали и он с диким воплем отпустил незнакомца. Сам же не только удержался на стене, но и с удивительным проворством пополз вверх по вертикальной стене, продолжая подвывать.
«Воскресший из мертвых» сверзился вниз и с немым удивлением наблюдал за бойцом, непроизвольно сдирая с небритых щек засохший томатный сок.
Обратный путь до штаба Серега проделал впятеро быстрее. Дамаск, только присевший было на пенек, испуганно вздрогнул, когда в ноги к нему бросилось нечто жалобно скулящее, пытающееся забиться ему под ноги. Он не сразу понял, что это Серега. А разобравшись, велел принести еще одну бутылку шотландского. Парня отвели к посапывающему Квелому и связали.
— Третий, — подумал босс, когда все хлопоты с бойцом были окончены…
Два незнакомых мужика вели четвертого — Левого. Одежды на нем практически не было — так, лохмотья, сквозь которые все могли полюбоваться на многочисленные укусы. Но Левый от них не страдал, по крайней мере на данный момент. Напротив — пытался петь и даже дергался в крепких руках мужичков, изображая пляс. И это он, угрюмый молчун!
Мужики отпустили руки, доведя его до Дамаска, безошибочно определив главного.
— Вот, — сказал один из них, — принимайте. Его немного собачки покусали, так что пришлось продезинфицировать самогоном. Бутылку наружно, бутылку внутрь. Итого две.
Последними словами он словно говорил: «Гоните должок!». Автомат на коленях босса его при этом нимало не смутил. Ну что ж, Дамаск не Гвоздь — долг признал и велел принести аж четыре бутылки виски. Клин что-то проворчал, но бутылки принес. Мужик — тот, что говорил — ловко содрал с одной пробку и присосался. Сразу полбутылки высосал. Крякать не стал, только скривился:
— Нет, — покачал головой еще раз, — крепости нет. Моча собачья!
Второй тоже присосался — до самого дна.
— А пожалуй и послабее будет. Коровья!
Первый вынул из его рук пустую бутылку, приставил ее к трем полным и повернулся к боссу. Тот понял без слов — поковырялся в портмоне и выудил сотенную. Баксами, естественно. Мужик повертел в руках зеленую бумажку; вздернул брови в немом изумлении: «И все? Это что тут за нищета понаехала?»
Дамаск нищетой быть не пожелал, выудил без счета еще несколько бумажек и положил на протянутую ладонь, поверх первой.
— Благодарствуем, — прогудел мужик таким тоном, словно говорил: «Будем считать, что в расчете».
Оба одновременно повернулись и неторопливо побрели к свалке. Однако когда надо было, они могли передвигаться и порезвей. По крайней мере, когда от свалки на них помчался КАМАЗ — тот самый, что одарил нечистотами и «живым трупом» Серегу, мужички живо выпрыгнули из глубоких колей.
В железном кузове самосвала что-то громыхало. Что именно, Дамаск разглядел, когда немного осела пыль, поднятая бешено мчавшимся грузовиком. Теперь эта пыль лежала и на нем, и на бойцах, и на длинной железяке, выпавшей из КАМАЗа, когда тот, видимо, подпрыгнул на нехилой кочке. Железяка эта оказалась чугунной батареей метров восьми длиной — так что неудивительно, что она выползла из кузова как самая настоящая гусеница. Она и сейчас шевелилась.
Дамаск сначала восхитился: «Это какая же комната была, если в батарее восемь метров!», а потом схватился за бок — там опять прострелило болью. Он присмотрелся повнимательней — батарея словно была живой, шевелилась помаленьку. Тут же пришла мысль, заставившая сердце испуганно забиться, а ноги — броситься к железяке, точнее к пятому (кто бы это мог быть?), который слабо шевелился под ней.
Слабо — потому что мало того, что батарея была тяжеленной, так еще она точно была живой. По крайней мере, когда Дамаск при помощи трех бойцов попытался оторвать один конец от земли, она повела себя как пойманная змея — извивалась, пыталась вырваться из рук; разве что ядом не плевалась.
Рядом вдруг оказались четверо мужиков — те самые двое с самогонкой и еще пара — такие же крепкие и суровые.
— Это наше, — предупредил первый дегустатор.
— Ну так забирайте, — в сердцах бросил босс и отошел, вслушиваясь в затухающие хрипы.
Мужички разбрелись по четырем углам батареи, взялись, чуть отступив от краев, как-то по-особенному — цепко и ловко. Их ладоням узкое пространство между секциями было не помехой. Дружно выдохнув, они выпрямились и чугунина послушно повисла в их руках, почти не прогибаясь. Мужики неторопливо пошли, открывая взорам то немногое, что осталось от бойца. Впрочем, осталось все, только вдавленное в жесткую укатанную колесами землю. От человека — живого и относительно невредимого. А от автомата Калашникова — одни осколки.
Боец так и лежал в своей нише с ними как на посту. Оставалось только решить — так его нести, с осколками, или бросить их на батарею, пока ее не унесли далеко. А боец страдал, прижимая покалеченное оружие к груди, но поглядывал как-то хитро — сообразил уже, чем его сейчас будут лечить.
— Пятый, — уже вслух признал командир поредевшего бандитского войска, провожая его к заветным ящикам.
Несли «Пятого» естественно на руках. Двух бойцов — Длинного и еще одного, имя которого босс прекрасно помнил, но обозвал сейчас почему-то «Шестым», он тормознул. Было уже половина пятого, так что пора было занимать окопы. А поскольку Малину до вечера не ждали, его место занял Шестой. Бойцы спрыгнули в узкие щели, и через пару минут действительно почувствовали себя на войне — в самой гуще танкового сражения. На них неумолимо накатывал грозный гул дизельного двигателя и щемящий сердце лязг гусеничных траков. Это бульдозер, а точнее тот, кто им управлял, решил сделать перекур.
— Сидите, — крикнул бойцом Дамаск, а сам благоразумно отступил, когда бульдозер показался из-за поворота.
До этого механическое чудовище прилежно трудилось, сгребая мусор в овраг; теперь оно начало вытворять нечто совсем непотребное. Из динамика, установленного на крыше его кабины — обычного репродуктора, которому самое место на деревенском столбе, вдруг полилась музыка. И какая музыка, кто бы угадал!?
Правильно — Венский вальс. И трактор — это чадящее сизым дымом чудовище — вдруг заплясал. Закрутил в танце самым натуральным образом. Бульдозер выписывал восьмерки и спирали, петли и идеально ровные па — все в такт божественной мелодии.
Бойцы во главе с боссом таращили глаза на это чудо минут десять — до тех самых пор, пока трактор не пополз рывками назад, вздрагивая и кренясь на нос, словно в поклонах. И только тогда до Дамаска дошло, где кружил в ритме вальса стальной танцор — как раз над окопами. Картина на этой теперь идеально ровной поляне была сюрреалистической (Дамаск где-то вычитал это слово — вот и пригодилось!).
Практически посреди проутюженного гусеницами круга, по сторонам бывшей дороги торчали две головы. Живые — поскольку на них бешено вращались глаза и открывались в неслышных криках рты. Впрочем нет — крики все таки были — хриплые и негромкие, такие, что за слабеющим ревом дизеля Дамаск их еле расслышал.
Длинный окопался на дальней стороне дороги. Он смотрел сейчас на босса умоляющими глазами. Шестой, как ни крутил головой, мог видеть только Длинного, пока босс не присел между ними. Оба они сейчас сильно смахивали на Спартака Мишулина в «Белом солнце пустыни». Но у Дамаска не было ни чайника, ни времени, чтобы откапывать их — Гвоздь должен был вот-вот появиться.
— Седьмой… тьфу ты! Длинный, ты как, потерпишь?
— Все нормально, босс, — проскрипел Длинный все тем же хриплым голосом, — вроде и не давит ничего. Только пошевелиться не могу.
— А остальное все?
— А остальное тоже в порядке, — слабо улыбнулся боец, — и спереди, и сзади. Уже остывать начало. Наверное в землю впиталось.
— Хорошо, — обрадовался босс, — вы тут потерпите, а мы с Гвоздем разберемся и сразу вас откопаем. Клин!
— Я тут, босс!
— Тащи сюда два ящика.
— Нет, — в сомнении покачал головой верный помощник, — два ящика им не осилить.
— Пустые ящики, — у Дамаска уже не было ни сил, ни желания, ни главное — времени сердиться, — и две бутылки — полные.
Через пару минут Длинный и Шестой опорожнили по бутылке и мирно задремали, скрытые ящиками и от уже не таких ласковых солнечных лучей, и от еще более недовольных взглядов Гвоздя.
— Если он еще приедет, — подумал внезапно босс, — может у него тоже какая непруха случилась?
Но нет — вон он Гвоздь; не заставил себя долго ждать. Его скрипучий голос Дамаск ни с чьим не спутал бы. Только сегодня он какой-то подозрительно громкий. Еще более подозрительный он был по смыслу произносимых слов:
— Ты это брось, Никитишна, — орал на весь лес и половину Ащеринской свалки Гвоздь, — гляди получше, слепая. Вон еще один красноголовик пропустила.
Ровно в пять часов тайна Гвоздя раскрылась во всей неприглядной простоте. Перед пятью оставшимися в строю бойцами — самим Дамаском, Климом, Правым да Корявым на соснах и последним, самым грозным секретным бойцом, предстали две старушки.
Одна — та самая Никитишна — шла по дороге спокойно, видимо не желая тратить попусту силы до основных грибных угодий. Другая, напротив, металась из стороны в сторону. Она первой остановилась у ящика с Длинным, постучала по нему своей клюкой, отчего внутри кто-то (Длинный, кто же еще?) испуганно вскрикнул, и закричала подруге еще громче, опять таки голосом нижегородского Гвоздя.
— Ну что, подруга, слабо допрыгать до меня на одной ноге?
— На одной?
— На одной!
— До тебя?
— До меня!
— А на что спорим?
— Корзина грибов.
— Полная?
— Полная!
— Идет.
Никитишна отшвырнула свою палку в сторону и вверх и довольно ловко поскакала к ящику с Длинным. Но Дамаск не любовался ее мелкими, но основательными скачками. Он интуитивно проследил полет тяжелой палки; скорее угадал, чем увидел, как ее толстый конец ткнулся с размаху в лобешник Правому и тот, нелепо взмахнув руками, повалился вниз, с шумом продираясь сквозь мохнатые сосновые лапы. А бабка, учинившая такое, даже не оглянулась на шум. Может потому, что в этот момент она доскакала до ящика и с грохотом опустила на него ногу, до этого кокетливо задранную, отчего Длинный издал еще один тоскливый стон. Но на это стон она тоже не обратила ни малейшего внимания.
— Восьмой, — подсчитал босс и перевел взгляд на сосну.
Корявый лететь вниз не собирался. Может потому, что сидел намного выше Восьмого и надеялся, что у второй бабки сил добросить свою клюку не хватит? Он и так не отличался благообразностью физиономии, отчего и носил такое прозвище, а если навернется с двадцати метров — ее совсем наизнанку вывернет.
Никитишна тем временем смотрела с победным, и одновременно каким-то неуверенным взглядом на подругу. Может потому, что та не привыкла проигрывать?
— А давай теперь я — дотуда, где ты стояла.
— Давай, — махнула рукой Никитишна. Она, наверное, наперед знала, что вторая бабка нипочем не признает поражение. Такую наперсницу не переспоришь.
Вторая бабка тоже отбросила свою клюку — и тоже вбок и вверх. Только немного посильнее и не так точно. Тяжелая палка, вращаясь словно бумеранг, полетела к вершине сосны. Туда же метнулся взгляд Дамаска.
— Девятый? Нет! — обрадовался он, каким-то неведомым чудом поняв, что лоб Корявого остался в неприкосновенности.
Однако это чудо на данный момент было единственным. Второго не произошло. Клюка попала точно в цель — в правую руку бойца, на которой он собственно и висел, низко склонившись над театром военных действий; практически повиснув вниз головой. Руку перебило с глухим треском, как сухую ветку, и Корявый полетел вниз, как и было ему предопределено.
— Все таки девятый, — с досадой подумал Дамаск, выходя из засады на дорогу, и пытаясь придать побольше строгости голосу, — что же вы это, девушки, безобразничаете?
— Одна из «девушек» — та, что пошустрее и покрикливее, не испугавшись ни его автомата, ни бойцов, опасливо выглядывающих из кустов, прошамкала, опять таки голосом Гвоздя, мелко и часто кивая головой:
— Правильно говоришь, мил человек. Безобразова я, Нинка. А она Зинка, Никитишна. Грибочки мы туточки собираем — их около свалки всегда тьма-тьмущая. Потому что никто больше не собирает. Да и мы не для себя — на продажу.
В животе Дамаска что-то неприятно бултыхнулось.
А баба Нина продолжила:
— Не едим мы сами их, потому что в них витаминов полно…
— Не витамины, — вступила в разговор баба Зина, которая Никитишна, — а тяжелые металлы — семивалентный хром, свинец, хром… От них что хочешь вырасти может. Или отпасть…
В животе бултыхнулось посильнее; а тут и Клим со своей улыбкой из кустов вылез — узнал вчерашнюю старушку с корзинкой:
— Ну что, бабка, разобралась со стольником?
Никитишна — неторопливая — не успела с ответом. Клим вдруг испуганно ойкнул, схватился за живот и рыскнул обратно в кусты. Дамаск понесся следом. Он стремительно пристроился под раскидистым кустиком и только там услышал затихающие голоса бабулек. Потом он поудивлялся тому, как много, оказывается, из человека может вытечь дерьма, особенно если рядом нет унитаза; следом позавидовал Клину, который, на удивление, носил в кармане газету.
Сам босс оказался не столь предусмотрительным, поэтому сейчас приглядывается к раскидистым лопухам. Он вдруг насторожился — кто-то тяжело шагал по дороге. Однако он не успел испугаться возможному появлению Гвоздя в такой неудачный момент. Голос был чужим — незнакомец вдруг запел густым басом:
— Эх, дубинушка, ухнем…
Дамаск уже мог встать, и даже натянуть штаны, что он и сделал. А вот застегнуться не успел, больно уж спешил увидеть знатного певца. Для этого нужно было сделать всего шаг в сторону, и он шагнул…
С глухим стуком стали о кость захлопнулись страшные челюсти капкана на его ноге. Дамаск успел подумать: «Серьезная штука, на медведя, наверное», — и лишь потом дико заорал от нестерпимой боли в ноге. Инстинктивно он отпрыгнул здоровой ногой в другую сторону, а зря! Второй капкан был не таким зубастым, но тоже мало не показалось.
Теперь Дамаск крутнулся на месте, не удержался на скованных ногах и свалился мордой в траву. То есть он хотел в траву, а попал как раз в растекшуюся кучу, сотворенную самим только что. А поскольку руки были заняты — штаны поддерживал — то и закрыть лицо не успел.
Так, с заляпанным собственным дерьмом лицом, полуспущенными штанами и железными «ботфортами» на обеих ногах, босс и вывалился на дорогу, шагах в пяти-шести от певца. Могутный оказался мужик, как и его голос. Не могучий — для этого мяса на костях не хватало, не нарастил. А так — больше двух метров росту, в плечах — косая сажень и еще чуть-чуть; мосластый — выпирают и те же плечи, и коленки и особенно кулаки. Вот про такие не скажешь пудовые — двухпудовые, не меньше.
Старика, а возраста певец был явно пенсионного, не интересовало ни лицо босса, ни его штаны. А вот ноги интересовали. Он показал пальцем сначала на меньший капкан и загудел:
— Этот меньшой, Витькин. А средний, значит, мой, — тут он спохватился и представился, — Герасим меня зовут.
У Дамаска не хватило ни сил, ни желания пошутить насчет Му-му даже мысленно. Его занимала другая мысль, и он наконец поймал ее за кончик хвоста:
— Раз есть маленький и средний капканы, значит есть и большой?!
Старик в подтверждение усмехнулся:
— Там еще один есть, Федькин. Так тот на мамонта поставлен.
— Мамонты вымерли десять тысяч лет назад, — слабо воспротивился босс, постаравшись представить себе этот капкан.
— Вымерли, — не стал спорить Герасим, — а вдруг один не вымер? Придет, а здесь уже и капкан готов. Хотя для мамонта тоже наверное великоват будет. Вот если мордой туда сунется, тогда точно подойдет. Шею как клещами сдавит, а башка все равно внутри болтаться будет.
Дамаск ошалело помотал головой, очень зримо представив такую картину; еще больше его поразило, что местные аборигены вообще такую возможность рассматривают. А старик еще раз усмехнулся и теперь сказал, на взгляд Виталия Николаевича Дубцова, голую правду:
— А вообще-то мы собак ловим. Тут их развелось, недорезанных…
— Зачем? — машинально спросил босс.
— Шкуры на шапки или шубы — вместо енота. А мясо узбеку одному, Махмуду, продаем; он из них шашлыки жарит.
— Где жарит? — побледнел Дамаск.
— В Сенинских Двориках, на трассе, — махнул куда-то неопределенно старик.
Дубцов не помнил, в каких двориках они жевали дешевую «свинину», но то, что на указателе перед поворотом на Ковров точно значились какие-то Дворики, было несомненно — указатель этот вдруг зримо выплыл в памяти, как и круглое лоснящееся лицо узбека; даже запах шашлыка вроде поплыл по округе… Чувствуя опять слабость в желудке, он крикнул:
— Клин!
Тот опять зашуршал газетой.
— Мы где шашлыки вчера брали?
— В Сенинских Двориках, — ответил Андрей.
Внутри у Дамаска что-то поползло, только теперь наверх. Однако это «что-то» застряло где-то в районе кадыка, потому что раздался громовой звук — так наверное щелкали зубами самые крупные динозавры.
Клин не заорал, не умер на месте, попав в большой капкан. Он зашелестел листвой, и минут через пять выполз из кустов, волоча за собой что-то громадное, больше всего напоминавшее собой ковш карьерного экскаватора. Может потому, что это и был такой ковш?
Дамаск не знал, что Ковров — родина первого советского экскаватора; что местный экскаваторный завод еще пыхтит как-то, барахтается в волнах реформ. Иначе догадался бы, где Федька — неведомый ковровский «Левша» — раздобыл комплектующие для своего капкана.
Щиколотка Клина свободно поместилась меж страшными зубьями ковша, но вот стопа на волю не пролазила, даже без башмака. Он все таки почти дополз до своего босса. Падать не стал, а, подвернув ногу (как Махмуд — по-узбекски), сел на свою «погремушку». А внутри капкана действительно что-то стучало — наверное башмак парня.
Итак, Клим устроился поудобней и раскрыл газету, чтобы прочитать что-то там. Такого глумления над своим интеллектом Дамаск вынести не смог. Кадык босса дернулся и он все таки выблевал остатки содержимого желудка — прямо на свободную ногу помощника. А тот поразил босса еще больше. Не обращая никакого внимания на испоганенный башмак, он… спрятал за спиной огрызок газеты, спасая ее от брызг.
Уже без всяких возражений Дамаск взял газету — «Ковровские вести» от восемнадцатого сентября, открытую на странице, полностью занятую статьей: «Новая победа ковровских милиционеров». Он начал читать со строки, по которой прошлись безжалостные пальцы Клина, выдирая часть листка:
— … трех миллионов долларов, изъятых недавно из автомобиля на трассе «М-7».
Вчера, семнадцатого сентября, органами внутренних дел города в районе Ащеринской свалки был обнаружен и изъят целый арсенал оружия: двенадцать автоматов АКМ, два легких пулемета, две дюжины гранат, огнемет и базука иностранного производства. Задержаны владельцы оружия — одиннадцать человек; все — члены организованной преступной группировки из Нижнего Новгорода. Двух преступников пришлось вызволять из-под земли — они были закопаны по самое горло. Еще один добрался до камеры предварительного заключения только на следующий день. Его нога оказалась заключенной в хитроумное устройство, представляющее собой ковш экскаватора ЭО-2501 с мощными пружинами и несъемным фиксатором. Освободить ногу удалось лишь при помощи направленного взрыва солидного количества пластита. Общий вес своеобразного капкана составил…
Дальше страница тоже была оторвана. но внизу сохранилась подпись — Н. Саввина.
— Эх, ты, — пожурил босс помощника, — самое интересное оторвал. А этой Саввиной за информацию я в Москве памятник поставлю. Когда доберусь… Догадываешься, о ком пишут тут?
— Да уж не совсем дурак, — обиделся Клин, — Гвоздь это с братками. И денежки наши тю-тю. Только зачем Гвоздь раньше времени сунулся сюда? Или с другими стрелку забил?
— А говоришь не дурак! Ты на какое число стрелку забил?
— На четверг.
— На какой четверг?! — заорал босс, — ты число им сказал? Почему семнадцатое, а не двадцать четвертое?!
— Но ведь ты сам сказал, Николаич, — опять обиделся парень, — в четверг, на свалке, и все.
— А, — махнул рукой Дубцов и повернулся к Вонгу Ли — последнему, самому надежному бойцу.
Ли, как и босс с Клином, был без оружия. Оно ему было попросту не нужно, поскольку парень сам был оружием. Он успешно отправлял людей на тот свет голыми руками, и любой другой частью своего тела. Даже приплюснутым носиком. Ткнет своей пипочкой в нужное место — и все, кранты человеку.
Еще о нем босс слышал, что Вонг Ли воспитывался чуть ли не в самом Шао Лине, но поссорился с кем-то из тамошних начальников, перебил половину монахов и уехал в Россию.
А сейчас вышел из засады, потому что понял — Гвоздь сегодня не появится; «кино» отменяется. Он встал рядом с Герасимом, вполовину меньше ростом и втрое уже в плечах. Тот посмотрел вниз и восхитился:
— Брюс Ли?
Вонг непроизвольно кивнул; он действительно был в дальнем родстве с великим бойцом и актером.
— Я тебя давно хотел спросить, Брюска, — огромная ладонь старика закрыло плечо — корейца, китайца или японца? — об этом не знал даже Дамаск, — как это вы умудряетесь в кино после таких ударов на ноги вставать. У нас в деревне, если я кого вдарю в репку — никакие бабка с дедкой, или внучка с Жучкой из земли не выковыряют. А у вас и в репу бьют, и в грудь, и по поясу, и ниже пояса — и хоть бы хны. Может, это дублеры?
Вонг Ли до разговора с неотесанным русским мужиком не снизошел, но показать показал. Он ткнул оттопыренным пальцем в живот Герасима. Тот должен был сложиться пополам, сравнявшись ростом с Вонгом, но почему-то не сложился. На круглой репке Вонга Ли впервые в жизни проснулось удивление. Он подпрыгнул и ударил сильнее — ребром ладони по незащищенной жилистой шее.
Этот удар был смертельным. Однако старик только крякнул и в ответ ткнул вперед своим мосластым кулаком. Кулак этот был как раз с голову Вонга Ли — и размером и формой. Но когда супербоец почему-то не сумел увернуться от этого удара и принял мосол своим личиком, голова несколько поменяла свою форму, став абсолютно плоской в том месте, где отпечатались костлявые пальцы Герасима. Даже глазенки, и без того узкие, теперь совершенно невозможно было разглядеть. Теперь его национальность не смогли бы определить даже Чрезвычайные и Полномочные послы Китая, Японии и обеих Корей.
Дамаск проводил взглядом полет тела своего бойца, которого буквально смело в направлении, откуда сам босс недавно вывалился с капканами на ногах. А Герасим немного удивленно посмотрел на свой кулак, на просеку, проложенную телом в кустах, и вздохнул:
— В Голливуд, что ли, податься? Да нет, — вздохнул он еще раз, — на полнометражные фильмы я не сгожусь.
— Почему? — одновременно воскликнули Дамаск с Климом, словно они сейчас обговаривали условия контракта с будущим актером.
— Минуты три — больше я не вытерплю, — честно признался старик, — потом все Боло Янги и Джекки Чаны тоже в репу получат. А с одними бабами мне нельзя. Джулия, да и Анджелинка конечно, ничего так; можно с ними посниматься. Только по пояс. А ниже пояса никак — нога у меня сохнет.
Герасим еще раз покачал головой, словно отказываясь от целой пачки предложений голливудских режиссеров; повернулся к боссу широкой спиной и ушел, действительно прихрамывая на левую ногу.
Дамаск тоже посмотрел на просеку и чуть слышно продолжил счет:
— Вонг — десятый; Винт — одиннадцатый; а я, получается, двенадцатый. Все — кончилась банда Дамаска! Полная дюжина набралась! Двенадцать негритят…
Он перевернул газетный лист — там тоже отметилась Н. Саввина:
«… трудные переговоры администрации Ковровского района с руководством африканского племени бинго. Племя уже больше месяца, как основалось в санатории имени Абельмана по путевкам Международной организации профсоюзов. Африканские гости отказываются покидать гостеприимную ковровскую землю и требуют политического убежища. Высший орган племени — Совет каннибалов — требует постоянную прописку в санатории.
Вчера ковровским стражам правопорядка удалось отбить у племени очередную ритуальную жертву. На этот раз на медленном огне не успел поджариться известный нижегородский авторитет Гвоздь. Как сообщил редакции надежный источник в племени, Гвоздь перед сожжением измазал лицо собственными экскрементами, очевидно пытаясь избежать страшной участи. Сам Гвоздь на все вопросы отвечает единственной фразой: «Отвяньте, козлы. Гвоздь еще доберется до Дамаска!». По нашим данным, нижегородская мафия никак не завязана на далекую арабскую страну. Остается предположить, что Гвоздь несколько перенервничал в руках дикарей…».
— Во дают, да?!
Винт на возглас босс не отреагировал. Умом парень был небогат, но слухом отличался отменным. Вот и сейчас он раньше Дамаска уловил далекий грохот там-тамов. Скоро и Дамаск услышал и африканские барабаны, и дикие выкрики, которые приближались с угрожающей быстротой. Он облизал пересохшие губы, почуял во рту необычный противный вкус и, не слова не говоря, бросился прочь — туда где только что прогрохотал взрыв. Огонь наконец добрался до бензобака «Ниссана».
Бандитский главарь бежал, позабыв и про своих бойцов, и про капканы на ногах, и даже про три миллиона долларов — спешил к дымящему карьеру, в котором свободно уместились бы все бандиты и Москвы, и Нижнего Новгорода; еще место для другого дерьма осталось бы.
А Винт сидел на своем ковше и блаженно улыбался. За туземным шумом он уже различил нарастающий звук милицейских сирен. Больше всего он сейчас желал, чтобы ковровские менты не забыли захватить пластит…
Синий вечерний туман медленно падал на Ащеринскую свалку, смешиваясь с горьким дымом…