Глава 1. Федор Казанцев
Мысль - не стремительная, быстрокрылая, подобно чайке, а медленная, тягучая - ворочалась в голове, как медведь в берлоге, не давая поймать себя за хвост.
- Хвост?! - так и не сумев схватить ее, тряхнул головой Федор, - какой хвост у медведя?
Это движение словно взорвало голову изнутри, заполнив ее болью. Последняя оказывается мирно дремала вместе с Федором на полу его собственной квартиры. Он тоскливо замычал, представив себе реакцию жены и ее последующие действия, когда на его лицо шлепнулась какая-то тряпка; затем вторая - так, что закрытыми оказались и мычащий рот, и резко выступающий меж небритыми скулами нос, и не успевшие открыться глаза.
Но Казанцев и с закрытыми глазами смог безошибочно определить, что с такой настойчивостью полезло ему в ноздри вместе с густым непереносимым запахом. Так зловонно могли смердеть только носки, хозяин которых наделю за неделей забывал поменять их на свежие. Этот "аромат" прочистил мозги лучше нашатырного спирта. Мысли наконец забегали, затеснились в голове Казанцева.
- О-о-о.., как мне плохо, - это была первая мысль, которую Федор все-таки смог поймать за хвост, - подожди, а чьи же это носки?! Моими они точно не могут быть! Если только лет десять назад я мог позволить себе такое. Но сейчас!? Когда уже восемь лет живу с лучшей женщиной на свете, с моим Галчонком...
Нет - представить себе, что его Галочка, Галюсик, могла позволить Федору надеть несвежие носки, да еще такого срока носки, было просто невозможно; что за эти восемь лет...
- Стоп! Восемь лет! Сегодня же годовщина нашей свадьбы! Нашей с Галчонком свадьбы!!! А я валяюсь тут на полу, как свинья. Как длинная худая грязная и небритая свинья!
- Свиней не бреют, а опаливают - паяльной лампой, - полезло из него профессиональное ветеринарское нутро, но Федор поспешно загнал его на место и резко дернул туловищем, попытавшись сложить его пополам и сесть на жестком полу.
Попытался! Своим движением Казанцев смахнул с лица легкий зловонный груз и одновременно впечатался лбом в кровать, едва не перевернув ее набок. Кровать была подарком Фединых родителей к свадьбе - железной, тяжеленной. С шишечками, старинной панцырной сеткой; такую уже тогда, восемь лет назад, невозможно было достать в магазинах. Еще у ней были толстые уголки, к которым эта сетка крепилась. В такой уголок Федор с размаху и врезался.
Мысли опять исчезли из многострадальной головы. Остался только крик и судорожные движения.
- А-а-а!., - кричал теперь Федор вместо прежнего мычания, ворочая тремя длинными конечностями и пытаясь отползти подальше от кровати.
Четвертая конечность - правая рука - крепко зажимала лоб, не давая расползтись до неприличных размеров ни оглушающей боли, ни стремительно набухавшей шишке, расположившейся точно посреди лба. Наконец Казанцев уперся ногой в противоположную от кровати стену комнаты, куда дополз, успешно сымитировав червя, замер на мгновение и повторил попытку сложиться пополам в сидячем положении.
Вторая попытка оказалась успешной. Федор сидел на полу, покачиваясь, продолжая всхлипывать и шипеть сквозь стиснутые болью зубы. Одновременно он поглаживал правой ладонью лоб. Двух минут подобных действий хватило, чтобы он наконец решился открыть глаза. Его поразил не вид собственного тела - худого и длинного, как всегда; не тот факт, что это тело скорчилось на полу в абсолютно обнаженном виде, если не считать за одежду разбросанные по нему без всякой системы крупные болезненные синяки. Не сразил его и беспорядок в комнате, обычно идеально чистой. Сейчас повсюду валялись лохмотья; то, что видел Федор вокруг себя, одеждой назвать было нельзя. Венцом всего были чьи-то трусы, уныло свисавшие с люстры. Они очевидно давно потеряли свой первоначальный цвет и рисунок и были протерты до такой степени, что непонятно было - неужели кто-то в них пришел сюда?
Но Казанцев и об этом "ком-то", и о его трусах подумал мельком. Сейчас он готов был насладиться картиной, которая и сразила его, заставив опять замычать - теперь в сладостном нетерпении. Потому что в дверях стояла его Галюсик с бутылкой в руках. Неважно, какой бутылкой.
- Конечно, лучше бы это была водка, - пробормотал он в некотором разочаровании; совсем микроскопическом.
Но нет - эта бутылка характерной формы и размеров больше всего напоминала те, которыми они пытались подпоить одноклассниц в дни уже почти забытой школьной юности. В те годы самым популярным напитком среди девчат был финский ликер. Сам Казанцев и тогда не сомневался, и сейчас был готов подписаться под утверждением, что этот тягучий сладкий напиток со вкусом клюквы или персика даже рядом не стоял с обычной русской нераскрученной водкой.
Федор бодро - как ему показалось - вскочил на ноги, совершенно не стесняясь наготы. А кого ему было стесняться - Галчонка что ли? Да она видела его в таких ракурсах и позах, что...
- Вот об этом пока не надо, - остановил он себя, поднимая все ту же правую руку.
Ростом боженька Казанцева не обидел. До двух метров он не дорос, но совсем немного - каких-то пять сантиметров. Так что головой он сейчас едва не задел люстру. Висевшие на ней трусы естественным образом переместились на голову Казанцева. Теперь никто не мог сказать, что на выпрямившемся во весь рост мужике совершенно не было одежды. Была - секунд пять! Потом Федор сгреб этот комок ткани с макушки и зачем-то вытер трусами абсолютно сухое лицо. Вздрогнув всем телом от омерзения (трусы воняли еще гнуснее, чем дырявые носки только что), он плюнул в них и точным броском отправил в нижний правый от двери угол.
Проводив взглядом удачный бросок, он посмотрел на жену, которая инстинктивно дернулась от чужой одежды; вместе с ней дернулась и бутылка, попав в косой солнечный луч, пробившийся сквозь неплотную занавеску. Федор вдруг почувствовал, как что-то (сердце, наверное) гулко ухнуло вниз, вглубь живота. Первая, и единственная за сегодняшнее утро светлая надежда скончалась, едва успев подмигнуть ему.
Солнце, которое било поверх плеча Галчонка прямо в глаза Казанцеву, пока он сидел на полу, сыграло с ним подлую шутку. В руках жена держала вовсе не бутылку со сладким импортным содержимым, которым он надеялся погасить бушевавший вовсю внутри него посталкогольный пожар. Не от стеклянного бока финского изделия скакнул в глаза Федору веселый солнечный зайчик. Нет - так ярко и игриво сверкнуло на солнце лезвие обычного кухонного топорика. Того самого топорика с длинной ручкой, одним тупым и вторым острым концом, который он собственноручно заточил два дня назад.
Теперь его (топорик) держала в руках жена; держала воинственно. Федору даже показалось, что с острого блестящего лезвия на пол сорвалась густая темная капля крови. Он нацелил на эту кляксу длинный указательный палец и прохрипел, откашлявшись, короткий вопрос:
- Это что?
- Это ты меня спрашиваешь? - с ударением на "меня" пошла в атаку Галчонок, - это я тебя спрашиваю: "Что это такое?!".
Она наступала на мужа, поигрывая топориком и откидывая в сторону лохмотья, попадавшие под ее ножки, обутые в мягкие лопоухие тапочки. Те самые ножки, которые до сих пор сводили Казанцева с ума...
ВпрочемФедору, отпрыгнувшему от топорика за спинку кровати, стало совсем не до того, когда Галя вдруг рухнула ничком на постель, выпустив оружие на пол. Топорик глухо стукнулся о крашеные доски, а Галчонок заревела во весь голос - впервые за восемь лет их совместной жизни.
Через мгновение Казанцев был уже рядом; он сидел на скрипучей кровати, поглаживал жену по вздрагивающей от рыданий спине и бормотал, успокаивая ее:
- Ну что ты, Галчонок, перестань! Ну хочешь - ударь меня. Ну не плачь, маленькая, все будет нормально. Сейчас уберусь - соберу всю эту грязь, выкину... Нет - сожгу, чтобы и следа не осталось...
- Уже, - сквозь слезы всхлипнула Галина.
- Что уже, - не понял Федор.
- Уже сожгла! - чуть не выкрикнула жена.
Она снова залилась слезами, так что ее спина задергалась под длинной Фединой ладонью.
- Что сожгла? - опять не понял Федор.
Галчонок вдруг резко подскочила на кровати, одним движением развернувшись и усевшись напротив мужа. Казанцев несмело улыбнулся ей, в тысячный; нет - в миллионный раз позавидовав себе, такому счастливому с такой прекрасной половинкой. Галину не портили ни вспухшие от слез глаза, ни шмыгающий чуть вздернутый носик, ни та непостижимая ярость, которую она вдруг выплеснула прямо в лицо мужа вместе со словами:
- Одежду твою сожгла-а-а!..
Не имея возможности схватить его за отвороты рубашки ввиду отсутствия последней, и потрясти как следует нескладное тело мужа, она замолотила кулачками по его впалой груди.
Было совсем не больно; но и на боль Казанцев не обратил бы никакого внимания, потому что заполнился сейчас изумлением.
- Зачем?! Зачем надо было сжигать мою одежду? - совсем запутался Казанцев, - и чья, наконец, эта? Ты можешь мне объяснить?
Он поддел ногой, доставшей до середины комнаты, кусок тряпья, оказавшейся дырявой майкой.
- А вот зачем! - Галина ловко подцепила рукой грязный предмет чужого туалета и ткнула им Федору в нос. Ткнула в буквальном смысле, так что ему - как он не задерживал дыхание - пришлось глотнуть и этого "аромата".
Майка пахла сразу всем - и носками, и трусами, и... той самой каплей крови, которая возможно, на самом деле стекла недавно с лезвия топора. Запах свежей крови сквозь нещадную вонь драной майки мог распознать чуткий нос профессионала. Федор Казанцев был как раз таким профессионалом - дипломированным практикующим ветеринарным врачом.Этот запах вдруг стал главным. Он заполнил ноздри Казанцева, расширившиеся от предчувствия чего-то ужасного. Федор скосил глаза вниз, не решаясь выхватить майку из рук жены. Смятый комок грязной ткани густо покрывали кроваво-красные пятна.
- Просто кровавые, - машинально поправил себя Казанцев, и шепотом - будто кто-то, кроме жены, мог еще услышать его - спросил, - а где... он?
- Кто он?
- Ну кто?.. Труп!
Жена замерла на секунду с каким-то странным выражением лица, а потом ответила, по обыкновению вопросом на вопрос:
- Ага, ты даже не знаешь, как его зовут... звали? - Галчонок коротко истерично хохотнула, потом опять задумалась, словно решала какую-то задач; наконец решила ее и выпалила, - привел неведомо кого в дом, испоганил тут все. Потом сунул ему в бок ножик и даже не спросил, как его зовут?
- К... какой ножик? К... куда сунул?
- А то сам не знаешь, куда суют? Между пятым и шестым ребром; а дальше - как у Михаила Юрьевича.
- К... какого Михаила Юрьевича? - зубы насмерть перепуганного Казанцева начали выстукивать танец маленьких лебедей.
- Лермонтова Михаила Юрьевича, - на удивление быстро успокоилась Галина, - сунул и "... там два раза повернул свое оружье...".
Она наконец бросила окровавленную майку на пол и опередила очередное "Зачем?" мужа:
- Как поросенка - чтобы задеть жизненно важные внутренние органы.
- Ну и?..
- Ну и все! Один удар - одна дырка - один труп!
Галина рассуждала вполне профессионально. Она была таким же дипломированным ветврачом, как и Федор, только временно не практикующим. Больше того - в свое время она закончила вместе с Казанцевым "Тимирязевку".
Федор вскочил с кровати, забегал по комнате. Теперь его лицо покрывали крупные капли пота, но нагнуться за лохмотьями, чтобы смахнуть ими противную липкую влагу, он не решился, побрезговал. Казанцев остановился у шкафа, резко дернул за ручку полированной дверцы. Внутри царил обычный идеальный порядок. В углу не сидел, и не улыбался ему остывающий труп. Под кроватью - как помнил Казанцев - тоже никого не было. Больше в комнате прятаться было негде. Он остановился посреди комнаты, под люстрой и бросил вопрошающий взгляд на жену.
Сквозь скорбную мину Галчонка пробилась чуть заметная усмешка. И Казанцев на мгновенье застеснялся собственной жены, даже попытался прикрыть срам. Впрочем, он тут же отдернул ладони. Не потому, что сделать вполне понятное действо было затруднительно - очень уж впечатляющим, намного превышающим своей длиной даже его ладони, был этот жизненно важный орган Федора. Его остановили слова Галины:
- Да нет его, не ищи. Это ты тут дел натворил, а потом полночи на полу валялся - храпел да песенки пошлые пытался петь. "Конфетки - бараночки...", - усталым голосом передразнила она. А я полночи за тобой следы заметала.
- И куда... ты его сунула?
- Ну куда я могла деть его с девятого этажа? Только с балкона, или в мусоропровод, - Галина помолчала, а потом вполне буднично закончила, - я выбрала второе.
- Так он же это... как поместился-то?
- Практикум по рациональной разделке свиной туши повторно проходила, - опять вполне буднично, и от того очень страшно пояснила Галина и кивнула на топорик, валявшийся на полу, - выяснила заодно, что человек действительно очень похож на свинью.
Она посмотрела на мужа так выразительно, что ему опять захотелось прикрыться. Его взгляд зашарил по полу в поисках чего-нибудь поприличней, и наткнулся на топорик. Теперь он разглядел, что лезвие, им самим недавно любовно поправленное, покрыто бурыми пятнами. Что его лезвие блестит не так уж и ярко. И, наконец, что на худеньких, обнаженных по локти руках Галчонка тоже видны капельки засохшей крови. Последнее обстоятельство окончательно сразило его. Казанцев рухнул обратно на кровать, заставив ее завизжать совсем пронзительно. Он обхватил руками занывшую опять голову и закачался, словно пьяный. Пружины продолжали скрипеть под ним в такт похоронному маршу. Одна, или две скрипнули совсем невпопад - это встала Галина.
- В общем, я свою часть работы сделала. Заметь - самую трудную. За тобой все остальное, - она замялась, выуживая из памяти нужное слово, - зачистка!
Федор ошеломленно смотрел, как эта хрупкая женщина, о которой он, оказывается, многого не знал, покидает комнату. Хладнокровная и решительная, как наемный убийца, она скрылась за дверью и зашуршала чем-то в коридоре. Через три минуты хлопнула другая, теперь уже входная дверь и Казанцев остался в квартире один.
Он посидел еще минут пять, собираясь с духом, затем тяжело поднялся. Сейчас ему на вид было гораздо больше тридцати четырех лет, которые он совсем недавно справил. Морщины, что избороздили лицо вдоль длинных скул, а больше - высокий, совсем недавно чистый лоб, сейчас украшенный лиловым синяком, подходили больше глубокому старику. А тут еще щетина, которую Федор давно себе не позволял.
Вообще-то не позволяла Галчонок, но Казанцев, только глянув в коридоре в большое - во весь его рост - зеркало, поморщился. Он сам жутко не понравился себе сейчас, что уж говорить о жене.
- Значит, зачистка? - пробормотал он, проведя по щеке в тщетной попытке разгладить морщины.
Федор вдруг понял, что слово Галины отныне для него будет законом. Он и прежде, в общем-то, всегда соглашался с женой. Но - соглашался! Теперь, чувствовал Федор, все пойдет по-другому. Рассердившись - больше на себя, чем на Галчонка - он бросился в ванную. Через десять минут одетый, умытый и даже побритый Казанцев ступил на кухню, чтобы подвергнуться еще одному испытанию. Он еще улыбался, отметив в том же зеркале, что вместе с щетиной исчезла и большая часть морщин; только синяя шишка налилась еще круче; улыбка эта вдруг стала предвкушающей, даже хищной. Пустой со вчерашнего вечера желудок предательски заурчал - так призывно он отреагировал на вкусные кухонные запахи. И прежде всего на те, что выбивались из-под крышки огромной чугунной сковороды. Даже не открывая ее, Федор знал, чем хотела порадовать своего мужа Галчонок в день годовщины бракосочетания.
- Конечно, мясо! - проворковал он любовно, - настоящее мясо без всяких лишних приправ. Сало, мясо, лук, чеснок - все крупными кусками... Ну еще - соль и черный молотый перец. И все!
Именно такой немудреный деликатес, до сих пор едва заметно шкворчащий под крышкой, и ждал его. Сковорода тут же оказалась на столе, а сам Казанцев метнулся к холодильнику. Там не могло не быть заветной бутылочки! Сейчас Федор помнил только о юбилее, о том, что к такому дню Галчонок сама припасала бутылку "Столичной". И она - стеклянная красавица с красно-белой наклейкой - действительно ждала его. Всего одна, так и гостей никаких не ждали; не юбилей ведь. Федины родители жили далеко; Галины вообще в необозримой дали - в Узбекистане, который теперь был другим государством.
В холодильнике хватало еще много чего вкусненького, припасенного женой, но Федора вся эта вкуснятина сейчас не прельщала. Может, потом? Он посмотрел на вместительную сковороду и покачал головой:
- Если и будет "потом", то очень не скоро. А пока - сковорода и бутылка.
Ну и третьим он сам, Федор Казанцев, теперь уже номинальный хозяин дома. Он взял в руку вилку, и все черное, страшное отступило в самый уголок души - туда, куда даже сам хозяин никогда не заглядывал. И труп, и расчлененка, и все-все-все. Единственная картина - прямая от напряжения спина Галины (последнее, что зафиксировали его глаза, прежде чем хлопнула входная дверь) - задержала на мгновение его руку с налитым доверху прозрачным нектаром. Рука чуть дернулась, так что немного водки плеснулось через край, но... Как и всякий уважающий себя выпивоха со стажем Казанцев мог отыскать оправдание любому поступку, если он вел к вожделенному стакану.
- Это не бунт на корабле, - наконец пробормотал он, лихорадочно подыскивая слова, - это... это - поминки. Поминки по прежней жизни.
Федор довольно кивнул себе и опрокинул рюмку в широко открытый рот. Кадык чуть заметно дернулся и блаженная улыбка появилась на его губах. А руки уже сами делили мясо в сковороде на три равные доли - две себе, одну жене, что было вполне справедливо, учитывая разницу в комплекции. Впрочем, будь сейчас здесь Галчонок, она и от своей доли отодвинула бы половину ему, любимому. В том, что Галина любит его так же крепко, как и восемь лет назад, Казанцев не сомневался. Очень самоуверенный был, понимаете ли.
Наконец крепкие зубы в последний раз жадно впились в сочный, истекающий жиром кусок свинины.
- Свинины.., - лениво шевельнулась в голове мысль, когда и бутылка, и сковорода опорожнились ровно на две трети; тот кусок, который с сомнением принялся разглядывать Казанцев, он зацепил уже с доли Галчонка, - какой свинины? Откуда она взялась? На рынок вчера с утра не ходили, а морозилка была пуста. Да и с деньгами в последнее время...
Федор метнулся к холодильнику, дрожащей рукой рванул верхнюю дверцу. Морозильная камера, вопреки его страстным надеждам, была пуста. Свежий налет инея в ней явно никто не тревожил ни сегодня, ни вчера. Тот комок, что он успешно загнал в укромный уголок своей души (или что там внутри нас кроме ливера?) вдруг стал выползать, разворачиваться, заполняя собой всего Федора, включая его набитый желудок.
О последнем он подумал зря. Казанцев еще несколько секунд постоял у раскрытого настежь холодильника с зажмуренными глазами, раскручивая перед собой страшную картину: вот он сует меж ребер незнакомого оборванца ножик (возможно тот самый, которым только недавно нарезал хлеб); вот Галина, пугливо озираясь, взмахивает топориком...
В затуманенной тремястами граммами водки мозгу Федора быстро шел процесс расчленения трупа. От последнего оставалось уже немного - истлевшая почему-то уже до состояния жутко ухмылявшегося черепа голова, да ноги - волосатые и грязные. До Федора опять донесся запах лежащих в спальне чужих носков Но это он еще как-то стерпел. А вот последний акт вандализма под черепной коробкой не умещался. Казанцев словно воочию видел, как ловкие женские руки стягивают с посиневших ступней чуть ли не ломающиеся от засохшей грязи носки, а затем... топориком отхватывают от жилистых волосатых ягодиц подходящие по размеру куски человечины и бросают их на сковороду, в шкворчащий жир. Мысль о том, что у жаркого был какой-то незнакомый сладковатый привкус, мозги еще смогли переварить, а вот желудок - увы...
Федор сорвался с места, как опытный спринтер, и бросился в открытые двери балкона, куда погнал его инстинкт. Потому, наверное, что до него было в два раза ближе, чем до ванной. Он перегнулся через хрупкие перила не застекленной лоджии и открыл рот раза в два шире, чем перед первой рюмкой водки. И кадык на худой шее скакал гораздо активнее, чем прежде. Только глаза не участвовали в процессе освобождения Фединого организма от не переваренных кусочков того, кто еще вчера пил с ним водку, ругался матом, и, может быть, даже кого-то любил. Если бы Казанцев мог оторвать от деревянных перил руки, он бы, наверное, отключил от этого процесса и уши, заткнув их пальцами. Увы - падать с балкона восьмого этажа Федор не хотел. Летать подобно птице он, как всякий уважающий себя человек, не умел. Правда уважения к себе у него в последнее время почти не осталось, но летать от этого лучше Казанцев не стал. Поэтому перила он не отпустил, а глаза открыл, чтобы убедиться - слух не обманул его.
Буквально в метре от его лица наливалось багрянцем другое - лицо соседа, занимавшего своей персоной квартиру этажом ниже казанцевских апартаментов. Лицо, хорошо известное всему городу и области, и многим-многим по всей России, и даже за ее пределами. Особенно в Европе, чемпионом которой по боям без правил в тяжелом весе он был. Но сейчас мало кто из его поклонников узнал бы своего кумира. На круглой физиономии, которая так красиво смотрелась на рекламных листовках "Доширака", обида и недоумение вот-вот обещали смениться яростью. Сквозь то, что так быстро и непринужденно исторглось из Фединого желудка.
Николай Самойлов - Федин сосед и гордость Сибирска - стоял, подобно герою древнегреческих мифов на своем балконе, судорожно застыв рельефными мускулами великолепного тела. А особенно геркулесовых рук, поднятых к потолку балкона. На фоне громадных ладоней сиротливо смотрелись две двухпудовые гири. Его правая рука чуть дернулась и Казанцев с ужасом поспешил закрыть глаза, ожидая, что одна из них впечатается сейчас в его физиономию глубоко вдавленными цифрами "32". Он бы и сам так поступил по отношению к любому, кто посмел бы облить его водопадом блевотины во время тренировки.
Впрочем, Казанцев и тренировка были понятиями несовместимыми; это понял бы каждый, кто увидел неприкрытые части его тела. Хотя бы шею - тонкую, длинную и жилистую, как у цыпленка-переростка, подвешенного на продажу за эту самую шею.
Не дождавшись удара, Федор несмело открыл глаза, не решаясь встретиться взглядом с чемпионом. Самойлов в это мгновение очевидно тоже подумал о цыпленке - по крайней мере Федору вдруг показалось, что он умеет читать мысли чемпиона. Точнее одну мысль - Николаю Самойлову нестерпимо захотелось вцепиться в эту тощую шею, потискать ее ладонью, чтобы она стала размером такой же, как привычная ручка гири. А потом сдернуть этого придурка с балкона и долго-долго смотреть, как Федор планирует на грязный асфальт.
Казанцев так живо представил себе этот вариант развития событий, что пропустил тот момент, когда Самойлов начал воплощать его в жизнь. Для этого ему нужно было освободить хотя бы одну руку и чемпион привычным, выверенным на тысячах тренировок движением бросил гирю на чудовищно выпуклую грудь. Одного он не учел - и гиря, и широкая ладонь, и особенно грудь были обильно покрыты гнусной слизью, не переваренным Фединым пиршеством.
Гиря как-то удачно - для Федора, конечно - выскользнула из ладони и медленно (так показалось обоим) шлепнулась на левую стопу чемпиона. Казанцев подобного удара не выдержал бы. Если бы не умер сразу, то свалился бы без чувств раньше, чем холодный крашенный металл коснулся бы его ноги. А чемпион устоял! Даже глаз не закрыл, опасаясь, очевидно, что сосед скроется из виду. Он открыл рот, из которого грозно и пока глухо, как из жерла просыпающегося вулкана, начала извергаться ярость. На гирю, на соседа-придурка, на себя, на...
Николай так увлекся эти перечислением, что совсем забыл о второй руке, и второй гире. А они, между прочим, были не менее скользкими. Вторые тридцать два килограмма мертвой стали вырвались из расслабленной ладони и так же удачно (опять-таки для Казанцева) припечатали к бетону, покрытому тонким слоем серого линолеума, вторую ногу чемпиона. Такого удара судьбы не выдержал даже его закаленный организм. Не закрывая глаз и рта, Самойлов рухнул рядом с любимыми гирями. Его великолепное накачанное тело - предмет собственной гордости и зависти многих и многих - предстало перед Казанцевым во всей красе! В лежачем состоянии.
- Чистый нокаут! - машинально пробормотал сосед сверху, и бросился опять на кухню. Он не помнил, как оторвал руки от перил; как ворвался на крохотную кухоньку; как схватил бутылку с Галиной порцией и приложился к горлышку.
- ... Десять, - досчитал он наконец последний глоток, - аут!
Он заметался по кухне, словно давно не кормленный тигр по клетке, постепенно расслабляясь. Не успокаиваясь, нет - ужас только что увиденного и совершенного начинал наслаиваться на те события, что он пережил утром. Но алкоголь действительно расслаблял, заставлял думать про неизбежную расплату, как про что-то отдаленное, размытое. Мысли стали выстраиваться в ряд. Мелькнула даже одна благородная - он вдруг вспомнил, что является врачом, пусть ветеринарным. Но лезть через балкон, с которого недавно чуть не спланировал вниз, он не собирался. Его взгляд остановился на столе, где рядом с закрытой сковородой (и когда только успел накрыть крышкой?) сиротливо лежал мобильник.
- Скорая... Точно! Вызвать службу спасения! Но не сейчас, - одернул он себя, - сначала зачистка!
Казанцев метнулся в спальню; в мешок для мусора полетело рванье. На эти сборы ушло секунд десять, не больше. Наконец черный мешок, загруженный наполовину, оказался в коридоре. Сам Федор полез руками вглубь встроенного шкафчика, который служил стенкой в прихожей. Там на дне ящика с инструментами хранилась самая страшная тайна Федора Казанцева. Тайна от Галчонка, конечно. Ни с кем из сослуживцев, а тем более случайных собутыльников он близко не сходился и домой не приглашал.
- Ага, - не приглашал, - покосился он на мешок, от которого ощутимо пованивало даже сквозь полиэтилен.
Так что для всех, кроме Галчонка, личная жизнь Казанцева была тайной. А для Галчонка только вот эта - ребристая, страшновато тяжелившая руку лимонка, готовая к употреблению. Хоть сейчас!
- Сейчас, сейчас, - почти запел Казанцев на мотив хора охотников из мультфильма про зайца, который вышел погулять, - сейчас прольется чья-то кровь... Сейчас мы устроим такую зачистку...
Мысль, на его взгляд, очень раскованный от водки, большая часть которой успела-таки впитаться в кровь, была великолепной - бросить в мусоропровод зловонные остатки, а следом гранату. И пусть весь мир подождет! В смысле разбирается, кто и почему накромсал в подвале кучу кровавых ошметков, и почему остатки лохмотьев догорают отдельно от кусков их бывшего хозяина? Галина могла гордиться мужем (так думалось Федору) - он достойно завершал начатое ею ночью черное кровавое дело.
Эта граната уже полтора года ждала своего часа. Дождалась. А ведь как не хотел Казанцев ее брать! Лимонку всучил ему вместо гонорара временно неплатежеспособный прапорщик воинской части, что квартировала в городе. Худющий был прапорщик, чем-то похожим на ветеринара. Настоящий российский прапорщик, толстый и важный, побрезговал бы зайти в ту собачью и кошачью забегаловку, где работал Федор. У нее - у ветлечебницы - даже крыши путной не было. В смысле, никто ее не приватизировал ни в бандитские девяностые, ни в веселые и сытные двухтысячные, ни теперь, когда на дворе подбирался к своей середине две тысячи шестнадцатый год. А сам Федор, как и его работодатели, словно остался там, в девяностых.
Вот пес у прапорщика был настоящим бандитом. Злющий ротвейлер бросался на персонал лечебницы, пока не позвали Казанцева. Был у Федора такой талант - предмет необычайной зависти коллег. Он мог спокойно подойти к любому, самому злобному псу и сделать с ним все, что только не пожелает ветеринарская душа. Погладить, сделать укол, дернуть за хвост; да хоть и за другой отросток, за который любой пес отгрыз бы нахалу башку. А с Федей собаки терпели; даже с радостью принимали от него знаки внимания. Ради справедливости надо отметить, что сам Федор пользовался своим даром строго в рамках ветеринарной этики - как он ее понимал. То есть ни за что лишнее не дергал. Может потому даже абсолютно не поддающиеся дрессировке зверюги слушались его с первого слова и с видимым удовольствием выполняли любые команды. Другой на месте Казанцева давно сделал бы головокружительную карьеру, хотя бы в денежном выражении. Федор же который год прозябал в своей лечебнице и двухкомнатной квартире на девятом этаже. Изменений в своей жизни он никак не предполагал. До сегодняшнего утра.
- Судьба, - сказал бы любимый им в детстве артист Михаил Евдокимов.
- Дурак, - говорила ему ласково Галчонок...
- Ну все! - Казанцев в последний раз огляделся к крохотной прихожей и - как был, в спортивном костюме и кроссовках, без копейки денег в карманах, зато с гранатой в руке и черным пакетом в другой - захлопнул за собой дверь. О том, что внутри остались ключи от квартиры, он даже не подумал - возвращаться домой в ближайшее время не собирался.
На лестничной клетке было тихо, как в могиле; рабочий день был в разгаре. Только двумя-тремя этажами ниже доносилось чье-то глухое бормотание, отчего сравнение Федора с засыпанной землей могилой стало еще натуральней.
Зябко передернув плечами, он пропихнул в квадратный люк мусоропровода пакет и придал ему начальную скорость кулаком. Затем, едва подавив в себе желание перекреститься, бросил следом гранату. Бросил правильно, проделав с ней все те манипуляции, которым успел научиться в армии. Взрыв прогремел через положенные три секунды, когда Казанцев уже нажимал на кнопку вызова лифта. О том, что осколки гранаты могут повредить и без того изношенное лифтовое хозяйство, он как-то не подумал. Не отпуская пальца от кнопки, Федор удивленно замотал головой. Глухой взрыв раздался слишком близко, так что на голову крупными кусками посыпалась штукатурка. Лестничную площадку в этот момент ощутимо тряхнуло, а кнопка под его пальцем погасла. Несколько мгновений в ушах звенела тишина, а затем с того же этажа, что и прежде, послышался шум, какое-то буханье. Словно кто-то бился, пытаясь выбраться на свободу. Теперь Федору представилось, что это он стоит у свежезасыпанной могилы, а кто-то рвется из тесного гроба к свету.
Ноги сами понесли его вниз по лестнице. Если бы Казанцев мог представить себе, что слабо завязанный мусорный мешок зацепится одним краем за какую-то железяку, торчащую внутри мусоропровода на уровне шестого этажа! И что в этот пакет точно, словно Федор целился, попадет граната. Результат этой жуткой случайности предстал перед его глазами меньше, чем через минуту. Перепрыгивая длинными ногами сразу через три-четыре ступени, он, тяжело дыша, остановился наконец на площадке шестого этажа.
Здесь - знал Казанцев - уже месяца два жил какой-то крутой чиновник из мэрии Сибирска. Выкупил все три квартиры на этаже и жил в свое удовольствие. Даже на лестничной площадке успел ремонт сделать. Сейчас эта импортная благодать - штукатурка, литые лестничные решетки с перилами из какого-то благородного дерева и куски разорванного в клочья мусоропровода густо покрывали импортную плитку на площадке, а заодно и хозяина былого великолепия.
Последний - главный по строительству чиновник в городе Владимир Петрович Купалов - валялся (иначе не скажешь) у двери своей новой квартиры. Валялся в шикарном костюме, сверхмодных туфлях и при дипломате - переносном сейфе; как и все на нем, импортном. А Казанцев стоял над ним, борясь с давней клятвой какого-то уже забытого ветеринарного Гиппократа. Хваленая осторожность сыграла с чиновником злую шутку. Закрыв не очень широкой спиной дверь от квартиры - единственную, оставшуюся на этаже - он как раз запирал ее, набирая на цифровом замке длинный код. В этот момент граната и взорвалась. Она разлетелась на множество осколков, но впереди них погнала взрывной волной вырванную с родного места стальную крышку мусоропровода. Несла, пока крышка не встретила на своем пути затылок уважаемого в городе человека.
Одновременно она захлопнула и заклинила двери лифта, в котором двое вооруженных охранников ждали хозяина. Да - чиновник, даже не мэр, и не один из его заместителей, передвигался по родному городу исключительно с охраной. И эти опытные бойцы - мощные, накачанные, вооруженные абсолютно легальным оружием - бились сейчас в тесном лифте, как два крокодила в сухом бассейне. Два опасных, но пока безвредных крокодила; ибо кого они могли покусать в темном лифте? Разве что друг друга.
Помочь своему хозяину они не могли. А Казанцев не захотел. Благородные позывы даже не шелохнулись в его душе, когда он перешагнул, словно цапля, через лужу крови, щедро питаемой из разбитой головы чиновника. Федор лишь нагнулся, подхватив по пути тяжелый черный дипломат, выпавший из руки Купалова и поскакал вниз по лестнице так же резво, как и прежде.
И очень вовремя! Охранники, отчаявшись выломать железные двери, снабженные к тому же решеткой, принялись палить из пистолетов, от волнения не думая, что могут попасть в хозяина.
- Если он загнется, мало кто пожалеет, - отстраненно думал Казанцев, проскакивая один пролет за другим - кто их, ворюг из мэрии любит, кроме самой близкой родни? И те наверное спят, и наследство во сне видят. А про этого и вовсе злорадствовать будут - сам же этот дом строил... курировал, как теперь это называется; и погиб здесь героической смертью - от мусорной крышки.
С этой мыслью Федор Геннадьевич Казанцев и вышел на залитую солнечным светом улицу города Сибирска. Политая недавним летним дождем, она дышала свежестью. Под теплыми лучами солнца все кошмары сегодняшнего утра как-то отступили и осталась одна, но очень актуальная задача - как открыть желтые (может быть золотые) кодовые замки дипломата?
Глава 2. Казанцев, Пончик и другие
Наблюдать за серой, уныло текущей жизнью толпы, снующей по улицам Сибирска, Пончику нравилось в любую погоду. Даже если день был серым, унылым и дождливым. Люди под дождем - в мыслях Пончика людишки - неуклюже пробегали мимо его автомобиля. Тогда на его вечно румяных щеках появлялись ямочки; пухлые губы раздвигались в довольной улыбке, а нога сама вдавливала до упора педаль газа, заставляя железного коня рваться вперед, окатывая прохожих потоками грязной воды.
Машины Пончик менял часто - гораздо чаще, чем перчатки. Пончик вообще предпочитал владеть всем новым, необычным. Таким, чего больше не было ни у кого в Сибирске. Потому неделю назад Александр Золотов, в городе больше известный как Пончик, пересел с новенького "Порше" на еще более свежий "Мерседес". Просил у мамы "Мазератти", но получил отказ - обидный, хотя и вполне объяснимый.
- Ты где будешь на нем ездить, - прищурила тогда глаз мамаша, - по площади Ленина? В других местах и десятка метров не проедешь, застрянешь.
- Вот и заставила бы мэра отремонтировать дороги, - буркнул недовольный Пончик, - погонять с пацанами негде.
- Заставить можно, - расхохоталась мамаша, у которой мэр города ел с руки, как голодный щенок, - а на что тогда тебе новую машину покупать будем? Так что выбирай - или дороги для всех, или машину для тебя. Выбрал?
- Выбрал, - опять пробурчал сынок, и поспешно ретировался, сжимая в руки ключи от "Мерседеса".
Сейчас на нежнейшей коже заднего сидения германского внедорожника скромно сжимала колени Тусенька - "Мисс Сибирь - 2016", успевшая пару недель покататься на "Порше". После того, естественно, как его покинула предыдущая "Мисс". Как звали Тусеньку по паспорту, Пончик не знал - так же, как и других подробностей ее жизни. Он, к слову сказать, мало кем интересовался, кроме собственной персоны. Разве что здоровьем и благополучием своей матери. Да и то лишь потому, что сам от нее зависел. Полностью и во всем.
Саша Золотов, которого Пончиком прозвали еще в детстве, работать не любил и не умел. Все его сумасшедшие траты финансировала мама. "Мама" с большой буквы - именно так ее называли жители губернского Сибирска. Называли кто с ненавистью, кто с восторгом; многие со скрываемой завистью и совсем немногие с любовью.
Лишь единицы горожан - в большинстве своем людей не от мира сего - не относились к ней никак, потому что не подозревали о ее существовании. Словно их жизнь совсем не зависела от этой властной женщины. В последнем эти немногие счастливцы глубоко заблуждались. Потому что каждый вздох, не говоря уже о словах и деяниях Мамы, разносились по городу, словно волны неспокойного моря и отражались на судьбах всех ее жителей. Уже не первый год Сибирск, словно муха в паутине, покорно барахтался в щупальцах организованной, не совсем организованной и совсем уже дикой преступности. А во главе этого мира стояла, умело дергая за нужные ниточки, Людмила Золотова. На этих невидимых нитях болтались и губернатор, и депутаты всех уровней, милиция с прокуратурой, и даже отмороженные кавказские кланы, которых в этом сибирском городе хватало.
Знающие люди поговаривали, что сама Мама тоже имеет поводок; но тот тянулся так высоко, что туда простым смертным даже заглянуть было невозможно.
Одним из тех "счастливчиков", что позволяли себе роскошь жить, не подозревая о существовании всемогущей Мамы, был Федор Казанцев. В это теплое июньское утро его мысли были заняты лишь собственной персоной - той безрадостной перспективой, что ожидала его в ближайшем будущем. По собственным прикидкам Казанцева, по улицам Сибирска он мог спокойно расхаживать не больше суток. А если забьется в какой-нибудь укромный уголок, мог ждать там полиции еще пару дней. В собственных умениях скрываться на городских улицах, среди горожан, он был абсолютно честен с собой - их у него попросту не было.
Между тем судьба, так круто повернувшая течение его жизни этим утром, не пожелала дать даже такой передышки. Она неслась ему навстречу со скоростью чуть больше ста двадцати километров в час, управляемая пухлыми ручками Пончика. Больше выжимать Золотов на своей обновке не решался даже тут, на центральном проспекте Сибирска.
Впрочем, они вполне могли, и должны были разминуться. В тот момент, когда Федор достиг перекрестка улицы Ермака с центральным городским проспектом, светофор услужливо зажег ему зеленый свет, одновременно заставив Золотова утопить педаль тормоза. Может быть, он бы и хотел сейчас наплевать на всех, как московские мажоры; он тоже никого не боялся в городе. Кроме Мамы, конечно. А ей - это он тоже знал - тут же донесут, что сыночек позволил себе гонять на красный свет. Мама на работала в "Лукойле"; она была покруче - в том числе и в отношении собственного чада. Нажимая на педаль тормоза, Пончик невольно вспомнил, как неделю назад любимая мамочка за подобное вот приключеньице сняла с него фирменные штанишки, и...
Золотов метнул взгляд на зеркало, туда, где видел кукольное личико Тусеньки; убедился, что мимолетных терзаний на его лице она не отметила и повернул голову, чтобы хищно улыбнуться. Он увидел нескладную фигуру Казанцева, который ступил на "зебру", помахивая тяжелым дипломатом. Пончик отпустил педаль тормоза; легкое нажатие на соседнюю педаль заставило "Мерседес" дернуться вперед, так что сверкнувший на солнце бампер остановился в считанных сантиметрах от бедра застывшего на месте Федора.
- Ха-ха-ха, - радостно заржал Пончик, - гляди, Тусь, кузнечика чуть не раздавили, с дипломатом.
Туся к его веселью присоединиться не успела. Казанцев, который через открытый люк иномарки расслышал каждое слово Золотова, как если бы тот стоял рядом, поступил совсем не так, как должен был поступить, и как поступил бы еще вчера. Теперь же он кивнул, словно благодаря Пончика за напоминание о чемоданчике, оттягивающем ладонь, приподнял его перед глазами, оценивая вес, и обрушил этот переносной сейф, обтянутый натуральной кожей черного цвета, на ветровое стекло золотовской обновки. Для этого ему пришлось согнуться под прямым углом, да еще вытянуть далеко вперед правую, ударную руку. Поэтому первый удар получился смазанным. Он лишь заставил "Мерседес" немного содрогнутся, а его хозяина прикусить язык.
Однако Пончик боли во рту не успел почувствовать. Длинная рука "кузнечика" описала еще один полукруг и дипломат врезался в стекло уже золоченым уголком, отчего прозрачный лоб иномарки покрылся густой паутиной трещин. В его центре - в том самом месте, куда пришелся удар Фединого оружия - теперь красовалось большое серое бельмо.
Золотов попытался зарычать. Однако при ста сорока килограммах живого веса он обладал достаточно тонким голосочком; рык получился совсем не грозным и сразу перешел в кашель. Так что из автомобиля он полез, сипя и давясь дыханием. Зато с пистолетом в руках. Двигатель "Мерса" продолжал мягко урчать; дверца беззвучно открылась и грузная фигура Пончика почти вывалилась на асфальт.
И опять Федор поступил несообразно ни своему, ни Сашкиному разумению. Ему бы бежать сейчас, петляя и уворачиваясь от пуль, а он уже обогнул переднее крыло автомобиля с застывшей ухмылкой на губах и оказался перед открывающейся дверцей. Затем он зачем-то подпрыгнул (подсмотрел в каком-то фильме, наверное) и пнул в нее подошвой сорок шестого размера. Эх, если бы он попал в нужную точку; да будь у него на ноге не растоптанная кроссовка, а кирзовый сапог; наконец - окажись под ударом не мягкая дверца чуда немецкого автопрома, а стальная плита, заменяющая дверцу в армейском "Урале"... да хотя бы и в "Запорожце"!
Тогда бы у Федора стало одной неотложной проблемой меньше. А может, наоборот, больше. Зато у Золотова проблем бы не было больше совсем. Пока же его, испуганного, и одновременно озверевшего от ярости, мягко втолкнуло обратно в салон, заставив жирный, никогда не знавший морщин лоб слегка покраснеть в месте удара. Мозги Пончика слегка встряхнулись, и оттого ярость сразу же стала холодной и расчетливый. Но опаска осталась. Из автомобиля полез совсем другой человек - осторожный, готовый немедленно выстрелить во все, что попыталось бы еще раз коснуться его самого или автомобиля.
Но стрелять было не в кого. Обидчик исчез, спрятался за подъехавшим на соседнюю полосу ЗИЛом с большой цистерной, от которой ощутимо тянуло свежевыгребенным дерьмом. Федор в это мгновение безуспешно дергал за ручку дверцы ЗИЛа с противоположной стороны. За его попытками абсолютно безучастно наблюдал водитель - судя по широченным плечам и лицу с квадратной челюстью, мерно жующей жвачку - человек геркулесовой силы. Казанцеву запрыгивать на подножку кабины не было необходимости: при его росте он и с асфальта смотрел почти прямо в глаза водиле. Смотрел сквозь стекло. Смотрел умоляюще. В это стекло он даже не подумал замахнуться дипломатом. Сейчас он скулил, словно не было несколько мгновений назад дерзких ударов:
- Слышь, друг, открой!.. Слышь - подбрось куда подальше... Я... все что хочешь... Вот, - потряс он дипломатом перед физиономией, ухмыльнувшейся за стеклом, - все отдам...
Водитель продолжал все так же мечтательно валять во рту жевательную резинку; он словно репетировал для телевизионной рекламы. Но одного едва различимого кивка головы в сторону стало достаточным для Казанцева. Он понял - водитель дверцу не откроет. Во всяком случае, для него.
В этот момент Федор скорее угадал, чем расслышал, как хлопнула, закрываясь, дверь "Мерседеса". Он метнулся вдоль машин; обогнул цистерну и скрылся за ее грязным боком.
И вовремя! Казанцев еще успел заметить ногу Пончика, целеустремленно повторяющего его маршрут к дверце водителя-ассенизатора, да пистолет, который обиженный сын грозной Мамы судорожно сжимал в потной ладони правой руки. Все остальное действо происходило без участия Казанцева; пока, по крайней мере. Он даже не мог теперь ориентироваться в передвижениях вооруженного противника по звукам. Потому что именно в этот момент светофор приветливо мигнул водителям зеленым глазом. По встречной полосе в два ряда помчались машины; позади ЗИЛа и "Мерседеса" возмущенно загудела многочисленная автомобильная рать.
Ассенизатор и рад был бы стронуться с места, да не больно поедешь, когда тебе сквозь стекло тычут в рожу пистолетом. Тут монтажка, которую водила заранее положил на соседнее сиденье, ничем помочь не могла.
- Где он?! - прохрипел Пончик, как только стекло дверцы поползло вниз, - где эта тварюга?
Водитель по инерции жевнул пару раз. Затем он увидел, как толстый палец на курке побелел, как еще сильнее побелело лицо толстого парня, что едва поместился на подножке его автомобиля, и от испуга проглотил потерявшую всякий вкус жвачку. Он открыл рот, и...
И оба они - и Пончик, и водитель - в это мгновение вздрогнули. Рев проносящихся мимо машин и истошные гудки нетерпеливых водил позади перекрыл истошный вопль. В нем смешались и настойчивое нетерпение пожарной сирены, и испуганный рев смертельно раненого зверя, и много чего другого. Не было в нем только человеческого начала - так показалось и Золотову, и ассенизатору, и даже Казанцеву, по вине которого, собственно, и затрубила эта иерихонская труба.
Он обогнул цистерну сзади и заметался взглядом по узкому проходу между автомобилями в поисках надежного убежища. Последнего не нашел, не успел, потому что взгляд остановился на толстом гофрированном шланге, предназначенном для забора и, соответственно, слива дерьма. Губы Федора раздвинулись в хищном оскале; в один миг он снова стал тем отчаянным мужиком, который бросал гранату в мусоропровод и лупил ногой по "Мерседесу".
С работой устройства, заставлявшей толстую кишку дерьмопровода заполняться и переполняться, Казанцев был хорошо знаком. Ветеринарная лечебница, в которой он имел сомнительное удовольствие трудиться в должности сменного врача, располагалась на окраине Сибирска, в старинном здании еще позапрошлого века постройки. Никаких удобств она не имела и потому ежегодно пользовалась услугами подобных автомобилей. Почему-то визиты ассенизаторов всегда приходились на дежурства Федора Казанцева.
Брезгливость в нем умерла сегодня утром. Он голыми руками ухватился за ребристый хобот ЗИЛа, какой не снился даже вымершим мамонтам и потянул его на себя, совершенно не опасаясь того, что с его конца, забранного внушительным фильтром, закапает, а может быть даже польется зловонная жидкость. При этом Федор машинально - сам не осознавая, что шепчет - костерил почем зря "проклятых буржуев, разъезжающих на таких машинах, когда простые люди...". Кого он имел при этом в виду, так и осталось неизвестным. Но то, что его справедливый во многом гнев выплеснулся на Пончика, а точнее на его автомобиль, стало ясно через несколько мгновений.
Три коротких шага - и осклизлый шланг полез в открытый люк "Мерседеса". Кто знает, дрогнула бы рука Федора, если бы он разглядел за тонированными стеклами иномарки Тусеньку? Однако "Мисс", впервые увидевшая Пончика в разъяренном виде, сидела тихо, как мышка, обожравшаяся сыра. Снаружи ее совершенно не было видно. Она не отреагировала ни на повторное появление "кузнечика", ни на вторжение в уютный мирок "Мерседеса" грязного и вонючего шланга, который по странной прихоти судьбы извернулся в салоне так, что его жерло почти уперлось в аппетитные коленки "Мисс Сибирск - 2016". Только ее носик чуть сморщился, на несколько мгновений раньше хозяйки осознав, что за испытание ей сейчас предстоит пройти.
Взгляд Тусеньки перепрыгнул налево - туда, где за темным стеклом нескладный "кузнечик" дергал за какой-то рычаг. Из шланга со сгустком пока еще только воздушных миазмов на ее колени выплеснулся какой-то утробный вздох, какого Тусенька никогда не слышала.
А вот Федор слышал уже подобные звуки. По долгу службы ему пришлось однажды лечить бегемота из заезжего зоопарка. Несчастный африканец объелся непривычной сибирской снеди и громко рыгал, разевая клыкастую пасть. Из его живота исторгалось мало аппетитное урчание, подобное только что прозвучавшему. Что потом творилось с больным животным... Казанцев до сих пор содрогался, вспоминая жуткое зрелище. Так что теперь он не удивился и не испугался. Зато едва не рухнул жилистым задом на асфальт, когда экологически чистое удобрение полилось, набирая силу, на коленки Тусеньки, и ее нежное горло выдало вопль, испугавший всех водителей проезжающих мимо автомобилей и пешеходов в радиусе доброй сотни метров.
Федору жалеть девушку было некогда. Неестественно обострившееся чутье подсказало ему, что на сцене, то есть в проходе между машинами вот-вот должно появиться злое лицо Пончика и все остальные части его тела; а главное - пистолет.
- Ба, знакомые все лица! - мог сказать Казанцев, но не сказал, потому что не стал ждать Золотова, а юркнул опять за цистерну - теперь уже по часовой стрелке.
Он бросил последний взгляд на злосчастный "Мерседес", чей практически герметичный салон стремительно заполнялся и оказался по другую сторону ЗИЛа, где его встретила лишь открытая дверца кабины. Водитель, подгоняемый и нездоровым чувством любопытства, и - главное - пистолетом Пончика, в это мгновение тупо разглядывал шикарную иномарку. В отличие от Золотова он сразу понял, что означает шланг, утопающий в люке автомобиля. И чем глуше и басовитей становился крик, доносящийся из этого люка, тем скорее заполнял его здоровое тело ужас. Каким-то шестым, или седьмым чувством он начинал понимать, что расплата за это зрелище будет страшной, и отвечать скорее всего придется именно ему. О ключе в замке зажигания он совершенно забыл, а Пончик о нем даже не подозревал. Но оба абсолтно одинаково вздрогнули, когда долгий вопль Тусеньки внезапно прервался, потому что последняя наконец закрыла рот, чтобы в него не заливалась подбиравшаяся к крыше кожаного салона жижа. На смену крику пришло удивительно тихое по сравнению с ним урчание двигателя ЗИЛа. Автомобиль, ведомый не очень умелыми руками Федора, дернулся вперед, натягивая шланг.
Последнего обстоятельства водитель с Пончиком как-то не учли и потому продолжали провожать взглядами отъезжающий автомобиль. Провожали до тех пор, пока не оказались на жестком асфальте, сбитые натянувшимся подобно струне шлангом. Оба, кстати, с оружием в руках - Пончик с пистолетом, а водитель с монтировкой.
Жижа наконец заполнила весь салон и полезла наружу вместе со шлангом. Последний, проехавшись осклизлым концом по лежащим рядышком людям, бодро поскакал вслед за машиной по проспекту, толчками выплескивая из себя содержимое цистерны. Только теперь Золотов опомнился и четко, как на учениях, прицелившись, выпустил вслед Федору весь запас патронов из обоймы любимого, зарегистрированного как положено оружия. И попал! Попал точно в цель - в цистерну, добавив на проспект еще несколько веселых струек дерьма.
А внутри "Мерседеса" вдруг что-то отчаянно забарахталось - это задыхающаяся Тусенька, совершенно позабывшая о боковых дверях, рванулась к верхнему - к маленькому спасительному люку. Своими формами она гордилась; как же - классические девяносто на шестьдесят на девяносто, ни больше и не меньше! Люк иномарки мог пропустить через себя разве что средние шестьдесят, но каким-то чудом Тусенька продрала сквозь него верхние девяносто, относительно свободно расположило средние шестьдесят, а вот на нижние девяносто рывка не хватило.
Миру явилась слепая, глухая и немая русалка. Впрочем, немой она оставалась совсем недолго. Сквозь чуть раздвинувшиеся губки снова стал прорываться какой-то дикий вой - теперь уже не такой громкий, как прежде. Она так и осталась торчать в открытом люке до конца инцидента, да еще и долго после него. Как пелось в старой песенке: "Вся покрыта зеленью, абсолютно вся...".
Пончик между тем поднялся на ноги, повертел бесполезный пистолет в руках и бросил его, удачно попав в коленку водителю ЗИЛа. Тот стерпел; не стал напрашиваться на еще большие неприятности. А Золотов совершил последнюю, самую противную глупость за сегодняшнее утро - он машинально открыл дверцу "Мерседеса". Хлынувшее из салона содержимое едва не бросило его обратно на асфальт. Лишь гигантский вес позволил удержаться Золотову на ногах. Теперь уже не имело никакого значения, в каком виде автомобиль прикатит в гараж - от его хозяина разило ничуть не меньше.
Золотов решительно нырнул в салон и - о, чудо! - "Мерседес" послушно завелся от легкого движения пальца. Пончик раздраженно велел Тусеньке заткнуться. Но нежное урчание мотора так и не смогло заглушить завываний. Автомобиль развернулся на проспекте, нарушив сразу несколько правил дорожного движения, что, впрочем, было для Пончика обыденной практикой. Только вот таким экстравагантным экипажем он никогда еще не рулил. "Мерседес" подобно ветру мчался туда, откуда выехал меньше часа назад - домой, к теплому гаражу; к мойке с горячей и холодной водой и богатейшим набором моющих средств; наконец, к всемогущей Маме.
А водитель злополучного ЗИЛатак и остался сидеть на асфальте. Он только сдвинулся с проезжей часть на поребрик и оперся широкой спиной на урну с мусором. Ноги - и ушибленную, и здоровую - он подтянул с своей могучей груди так, чтобы проносящиеся мимо автомобили не могли ненароком наехать на них. Он решил покорно ждать расплаты, откуда бы она не пришла.
Для гофрированного шланга между тем приключения в этот день еще не закончились. Федор неспешно рулил по проспекту, соблюдая все правила дорожного движения. Казанцев быстро освоился на водительском месте. Однако успокоиться окончательно ему не дали. Он резко затормозил, не решившись наехать на неторопливо пересекавшего проспект по полосатому переходу человека в форме подполковника полиции. Не потому, что стало страшно этого представителя власти; нет - просто не смог заставить себя наехать на живого человека, пусть полицейского. Не было у него еще практики наезда на живых людей.
- На мертвых, впрочем, тоже, - промелькнула в голове ветеринарного врача мысль, которая раньше никак не могла там родиться.
Вообще-то Федор сидел за рулем в третий, или в четвертый раз в жизни. А теперь, дождавшись, когда подозрительно сверкнувший глазами подполковник едва миновал бампер его автомобиля, он резко рванул с места, попытавшись сходу вписаться в крутой поворот на улицу Гагарина. И вписался-таки, едва не опрокинув автомобиль вместе с почти пустой цистерной на подполковника.
Шлангу повезло больше. Он поворачивал по гораздо большей дуге и зацепил-таки полицейского. С ног не сбил, но заставил машинально ухватиться за первое попавшееся под руки - за этот же шланг.
Подполковник пробежал довольно резво метров двадцать; затем бросил гофрированную змею, за что она его немедленно отблагодарила: шланг в последний раз неприлично вздохнул и окатил блюстителя правопорядка дождем мельчайших капель. Словно чихнул напоследок. Остатки, как говорится, сладки.
На этом погоня пока и закончилась. Хотя, пробеги господин подполковник еще столько же, да заверни за угол соседней улицы, которая, по странному совпадению обстоятельств, носила имя Казанцева (не Федора, конечно, а Ивана - одного из основателей сибирской столицы)...
Возможно Федор сдал бы на этой улице в цепкие и достаточно вонючие руки российского правосудия свое бренное тело и грешную душу, покинув для этого покореженную кабину ЗИЛа. Увлекшись зрелищем, которое устроил ему невольный преследователь в погонах, который потрясал на ходу руками и изрыгал из широко открытого рта что-то очень нелицеприятное для Федора, Казанцев задел круглым боком цистерны выступавший угол дома. В результате этого дорожно-транспортного происшествия прохожие - если таковые оказались бы в эти минуты на углу Гагарина и Казанцева - смогли бы оценить благосостояние семьи, проживавшей в квартире на первом этаже дома. В той комнате, к углу которой неслабо приложился боком автомобиль.
Самому Казанцеву на такие пустяки отвлекаться было некогда. Он отчаянно вывернул руль - круто вправо - и намертво перегородил неширокую улицу, сбив при этом два фонарных столба и распугав целую стаю бродячих котов.
И что удивительно - ни один из них не попал под колеса описавшего замысловатую траекторию автомобиля, но их предводитель, огромный рыжий одноглазый котяра, не сумел увернуться от ног спрыгнувшего на тротуар Федора.
- Да, парень, сегодня не твой день, - сочувственно подумал ему вслед Казанцев.
О том, что день сегодня не задался и для чемпиона с банкиром, да Пончика с полицейским начальником, он как-то не вспомнил. Зато вспомнил, что совсем рядом - через три дома отсюда - живет его сослуживец, почти приятель. И что приятель этот, воинствующий холостяк Гоша Андреев, сейчас отсутствует в городе по причине очередного отпуска. А еще - что ключ от Гошиной квартиры хитро спрятан за дверцей электросчетчика на лестничной площадке.
Туда, за эти ключом и направился Федор скорым шагом, не провожаемый ничьими взглядами. Лишь истошные вопли теперь уже и безхвостого рыжего кота заставляли его поторопиться. Когда на улице Казанцева появился подполковник полиции Петров, никого, кто мог бы заинтересовать его, рядом с автомобилем не было...
Глава 3. Казанцев, киллеры и президент
Сказать, что Казанцев сломя голову бросился в убежище, мысль о котором так удачно пришла к нему вместе с жалостью к рыжему коту - значит, сказать неправду. Это вчера Федор забился бы в самый дальний уголок чужой квартиры, и ждал бы - неизвестно чего, или кого. Теперь же какая-то сила заставила его вернуться назад, к ЗИЛУ, перегородившему улицу. Вокруг последнего уже стали собираться люди. С той стороны, куда открывалась дверца, совсем недавно выпустившая на улицу Казанцева, тонкими ручейками стекались жители соседних домов и случайные прохожие, которым досталось сомнительное счастье оказаться в эти минуты на улице, носившей славное имя основателя Сибирска.
Противоположную сторону представлял подполковник Петров. Он завернул сюда с улицы Гагарина и теперь разглядывал злосчастную цистерну. Отделенный ею от медленно копящейся толпы, он уверенно перекрывал негромкий гул последней отборным полицейским матом. Собственно, мат был обычным, народным. Вот кары, которым бравый подполковник попутно обещал подвергнуть водителя, были типично ментовскими. Так объяснила всем собравшимся шустрая бабулька, оказавшаяся на месте катастрофы одной из первых.
Подполковник, как бы не был он занят собственным словоизвержением, комментарии эти расслышал. Теперь его угрозы были направлены не только против Федора. Казанцев, вопреки здравому смыслу вернувшийся к ЗИЛу вместе с первыми любопытными, только поеживался, отчетливо представляя себе картины расплаты, которые так живописно представлял всем Петров в трех метрах от него.
Не такой робкой оказалась старушка. Вцепившись костлявой рукой в застиранную Федину курточку, она не менее зычным, чем подполковничий, голосом вдруг закричала:
- Ты слыхал?! Нет - ты слыхал, чего этот придурок там орет? Ты! - она повернулась к пустой вонючей цистерне, а значит к подполковнику, - говнюк в погонах! Засунь эту палку резиновую себе в задницу - ей там самое место!..
- Ну бабка дает! - невольно восхитился про себя Федор, - чем уж так не угодила тебе сибирская полиция? Попала, наверное, кому-то под горячую руку. Как бы и теперь с тобой чего не вышло...
Казанцев искренне пожалел бедную старушку, предвидя ее безрадостное будущее. Он даже на несколько мгновения забыл о своих перспективах; точнее о полном их отсутствии. Эта причудливая смесь восхищения, жалости и зависти от ее бесстрашия так отчетливо проступила на его лице, что бабулька на время забыла о подполковнике. Она сунулась было к Федору поближе, отпустив ее одежду. Этим Казанцев и воспользовался. Он нырнул в толпу - подальше от взрывоопасной старушки. Толпа между тем уже забыла о самом факте аварии; теперь она ожидала лишь результатов разгоревшейся перепалки.
Из-за машины начало набирать силу пока еще невнятное рычание - это подполковник выпускал из своей груди воздух, набранный для очередного вала брани. Слова как-то застряли меж стиснутых зубов, пока он рассматривал предложение бабульки по поводу применения резиновой дубинки. Хотя на самом деле никакой дубинки у него с собой не было. Так же, как и пистолета, и любого другого оружия. Потрясать табельным оружием и стрелять из него в воздух он никак не мог по уважительной причине - его служебный "Макаров" мирно дремал в личном сейфе начальника Центрального райотдела полиции, кем, собственно, и являлся подполковник Петров.
Бесстрашная бабулька видимо даже представить себе не могла, что подполковник полиции так храбро разгуливает по улицам города без пистолета.
- А пистолет, пистолет... Знаешь, куда себе засунь?!.
Подполковник решил не искушать судьбу. Бабка могла подобрать такой адрес для табельного оружия, что сердце Петрова, и так уже бившееся с утроенной скоростью, могло не выдержать подобного оскорбления. С еще более грозным рыком он ухватился за дверцу ЗИЛа, намереваясь через кабину пробраться к толпе, к обидчице.
И никто ведь не подсказал ему, что на этой самой кабине лежит оголенный провод, второй конец которого крепился к уцелевшему столбу. Наверное потому, что столб этот стоял по одну стороны вонючей баррикады вместе с подполковником, и видеть угрозы никто, кроме Петрова не мог. А подполковнику не было дела до каких-то там проводов. Он жаждал встречи с водителем ЗИЛа, со старушкой, но никак не с фонарным столбом и его проводами. До тех пор, пока не схватился за ручку кабины, передавшей ему за тысячи километров привет от господина Чубайса. Это он сам так успел подумать в краткое мгновение, прежде чем потерял сознание - хотя к энергетике господин с примечательной рыжей прической не имел никакого отношения уже много лет. А потом подполковник не ждал уже никаких встреч и приветов. Только икнул громко и отлетел на тротуар, где и остался ждать прибытия завывавших уже совсем неподалеку полицейских машин. В бессознательном состоянии.
А Федору ждать было некого. Напротив - ему давно пора было уносить отсюда ноги, что он и сделал, провожаемый проницательным взглядом все той же старушки. Он не задумался о причине, заставившей подполковника Петрова заткнуться на полурыке и разлечься на грязном тротуаре, широко раскинув руки и ноги. Иначе пришлось бы ему удивиться - как это он сам остался невредимым, выпрыгивая из кабины на кота?
- Судьба, - сказал бы ему раньше Михаил Евдокимов.
- Дуракам везет, - уточнила бы Галчонок, и была бы, как всегда, права.
Никто, точнее почти никто не заметил, куда направился Федор. Только вот бабулька... Она тоже заковыляла прочь, отставая от Казанцева с его длиннющими ногами с каждым шагом. И успела-таки зафиксировать, за какой дверью скрылся парень, точнее мужик, от которого ощутимо пованивало тем же, чем от цистерны. Еще она отметила некоторое несоответствие - долговязый мужик в дешевеньком спортивном костюме нес явно непростой дипломат. Тут она повернулась, чтобы под визг тормозов первого лунохода обозреть опустевшее поле битвы, из которого блестяще вышла победителем. Со злорадным удовлетворением она отметила, что у ЗИЛа не осталось ни одного свидетеля, кроме самого подполковника. Но тот, естественно, свидетелем выступать не мог, потому что являлся потерпевшей стороной. В первый раз в жизни, кстати.
Поднимаясь по стертым ступеням старого, еще довоенной постройки, пятиэтажного дома, Казанцев почти физически ощущал, как окутывает его тяжелая аура страха, пота и дерьма. Ему, можно сказать, и не досталось ничего из содержимого цистерны, а ощущения были такими, словно он улепетывал от Пончика не в кабине ЗИЛа, а внутри огромной бочки - теперь уже, стараниями Федора, совсем пустой.
- А если ключа на месте нет? - похолодел он вдруг, - если Гоша забрал его с собой? Никогда не брал, а теперь надумал... Слишком уж много народу знает о тайнике!
Казанцев наконец дошлепал до четвертого этажа и открыл непослушными пальцами дверцу, за которой скрывались четыре электросчетчика. Три из них работали, а четвертый был холостым, как и его хозяин, Гоша Андреев. Из этого, нерабочего (все электричество текло помимо него, не мучая всякие колесики и цифры) угрожающе торчал целый клубок разноцветных проводов с оголенными концами. Федор не раз видел, как его приятель спокойно берется за них, лезет в нутро прибора и достает ключ. С некоторой опаской он проделал те же операции. Хотя чего ему было опасаться - сегодня электрический бог явно благоволил Казанцеву.
Итак, он последовательно повторил все нехитрые Гошины манипуляции и достал ключ, едва сдержав торжествующий клич. Через минуту он стоял уже перед тремя дверьми, тоже закрытыми. В кухню, где у Гоши давно передохли даже тараканы, и спальню, где Федора никто не ждал, наш герой даже не сунулся. Он ринулся в ванную и совсем скоро с непередаваемым блаженством сунул свою лохматую голову, а с ним и все свое нескладное тело под горячую воду. Даже то обстоятельство, что он не мог выпрямиться, потянуться под душем, рассчитанным на коротышку Андреева, не мешало ему расслабиться в полной мере - впервые за сегодняшний день.
- Ага, - сказал он наконец негромко, - день-то еще не кончился!
Хорошее настроение смыло вместе с грязными струйками мыльной воды. Федор принялся ожесточенно натирать себя мочалкой. Дело это было небыстрым, учитывая его габариты, так что он опять стал наполняться надеждой. Той самой, что обещала – теплая вода все-таки смоет вместе с потом и вонью все ужасы сегодняшнего утра. Что удивительно - эта нехитрая гимнастика действительно помогла. Казанцев даже начал негромко напевать, шлепая в такт босой ногой по кафельному полу. Затем он начал разглядывать себя в огромном зеркале, которым Гоша зачем-то заделал целую стену в ванной комнате. По правде сказать, комнатку эту ванной называть было слишком громко, и даже неправильно, потому что никакой ванной тут не было, а наличествовал лишь душ в виде кранов, торчащих прямо из стены и неприлично изогнутого гуся, из которого и лилась на Казанцева вода. Ванная, кстати, здесь могла поместиться разве что в вертикальном положении. Правда, тогда не осталось бы места для унитаза.
Стекающие по фигуре Казанцева мыльные струйки делали ее более внушительной. И плечи ему самому сейчас казались широкими, и грудь не такой впалой, а жидкая поросль на ней вроде бы закурчавилась гуще. По животу, давно уже обретшему приятную на ощупь округлость, струйки сбегали не прямо вниз, а какими-то зигзагами. Они словно огибали по пути рельефные мышцы пресса, которого, вообще-то, никогда у Федора не было. И ноги упирались в мокрый однотонный кафель уверенно как столбы, и между ними...
Вот тут Казанцеву фантазировать нужды не было. Этой части его фигуры мог позавидовать любой, самый титулованный качок. Федору как-то очень кстати вспомнился толстый и длинный гофрированный шланг цистерны; его могучую силу, сбивающую с ног людей. На этот раз воспоминания об угнанном ЗИЛе никаких отрицательных эмоций не вызвали.
В таком приподнятом настроении он и сделал первый шаг в Гошину гостиную, которая одновременно служила приятелю и спальней, и кабинетом, и... Фантазии у Андреева было много, а мебели - не очень. Точнее, в комнате кроме огромной кровати, вплотную приставленной к не менее громадному окну, больше ничего не было. Даже стула, на который можно было бы сложить одежду, готовясь ко сну. На Федоре, правда, сейчас никакой одежды не было - разве можно было так назвать хозяйский халатик в веселый цветочек, оставленный когда-то одной из временных подружек? Федор так и застыл в дверях, не решаясь сделать в комнату второго шага; застыл в нелепом халатике, который не мог заменить ему даже рубашку.
Казанцев никак не ожидал увидеть кого-нибудь в этой квартире. Между тем широченная кровать была занята. На ней самым нахальным образом лежал незнакомец, непринужденно покачивающий согнутой в ноге коленкой и разглядывающий что-то в полуоткрытом окне. Лежал незнакомец на животе, так что лица его Федор от двери видеть не мог. Одно можно было утверждать определенно - Гошей Андреевым он быть не мог. Для этого хозяину этой комнаты и кровати за те несколько дней, что его не видел Казанцев, нужно было подрасти минимум на полметра. Да еще и потерять прилично в талии, которая у незнакомца была очень уж.... Федор почувствовал, как между ног угрожающе зашевелился предмет его гордости, но никаких выводов пока не сделал. Лишь утвердился в мысли, что Гоша, по жизни натуральный колобок, действительно укатил куда-то в отпуск.
Незнакомец увлеченно занимался любимым Гошиным делом - подглядывал в чужие окна. Федор знал, что совсем недалеко от окна - через улицу Гагарина, с которой он и свернул совсем недавно - располагалась гостиница "Сибирь". Это был самый фешенебельный и самый труднодоступный для простых смертных отель, на фасаде которого не хватило бы места, чтобы нарисовать все звезды, которым он соответствовал. Кстати, в нем очень часто развлекался и Пончик. Так что Федор - если бы поднапряг память - вполне мог бы признать сыночка всесильной Мамы за давнего знакомого.
Да - был за Казанцевым такой грешок - он любил на пару с Гошей подглядывать за шикарной жизнью сибирской богемы. Только рассматривали они ее, эту жизнь, в цейссовский бинокль, трофей Гошиного деда. А незнакомец прильнул глазом к длинному прицелу снайперской винтовки. Сорок метров для такой трубы было не расстоянием. Так что Казанцев не сомневался - незнакомец сейчас бродил в мыслях по роскошным апартаментам и даже, быть может, слышал неземную музыку, что наполняла тот номер, куда был направлен ствол оружия.
- Нет, - поправил себя Казанцев как-то отстраненно, - музыку он слушает, но совсем не из "Сибири", а из больших мохнатых наушников, к которым тянулся проводок от телефона... как там его. Кажется, айфон? Пятый или шестой?
Для Федора эти слова были лишь приветом из телевизора, от рекламных роликов, и не более того. Сам он уже пятый год пользовался двухсимочным "Самсунгом", удачно купленным по дешевке в отделе подержанных телефонов.
Незнакомец был одет в камуфляжную куртку и штаны, темные носки... Казанцев пошарил по полу, и нашел обувь - высокие берцы, аккуратно приставленные к кровати. И опять что-то колыхнулось внутри, вызвав непроизвольное шевеление в паху. Первым побуждением Федора было неслышно развернуться и броситься из квартиры вон в поисках другого, более надежного убежища. Он наверное и поступил бы так, будь у него в запасе хоть сколько-нибудь приличная одежка. Увы - вся его одежда, включая семейные трусы синего цвета, кисла сейчас в единственном Гошином тазу, щедро посыпанная стиральным порошком. Из единственной пачки, кстати. Казанцев даже бросил осторожный взгляд назад, в коридор, где на самодельной вешалке висело лишь какая-то грязная тряпка. Зато у двери стоял готовый к новым битвам дипломат. Эта готовность тут же передалась Казанцеву. Дипломат был привычным оружием; оказавшись в руке Казанцева, он придал своему новому хозяину и уверенность в собственных силах, и способность ринуться в бой.
И Казанцев ринулся - осторожно, чуть ли не на цыпочках прокравшись в комнату и огибая кровать справа. В последний момент незнакомец увидел что-то краем глаза, а может - просто почувствовал чужое присутствие. Но не успел повернуться к Федору; только спина, обтянутая камуфляжем, напряглась, когда рука, вооруженная тяжелым дипломатом, резко опустилась. Дипломат привычно врезался, теперь на аккуратно стриженный затылок.
Волос на нем было достаточно много, даже слишком много, на взгляд Федора. Так что ни перелом черепа, ни даже серьезное сотрясение мозга незнакомцу не грозили. Вот раздражения и злости, когда он очнется, будет ему не занимать. И на кого они выплеснутся, догадался даже Казанцев. Поэтому он забегал глазами по скудно меблированной комнате в поисках веревки, разорванной на полосы простыни, и тому подобных подручных средств. Вспомнил даже о тряпке, сиротливо висящей на вешалке в коридоре; тут же отверг эту мысль. Тряпочкой можно было связать разве что куклу. А тут - он шустро пробежал взглядом по уткнувшемуся в свою винтовку бессознательному незнакомцу - такие шикарные формы! Мысль не успела метнуться в ненужном направлении, потому что глаз выцепил великолепный подарок, что спокойно ждал своего часа в футляре, который лежал на кровати в раскрытом виде. В нем, внешне очень похожем на те, в которых скрипачи носят свои инструменты, лежали отвертка и моток скотча. Точно таким же Галчонок прошлой осенью заклеивала окна в квартире. Отклеивал весной уже сам Федор; тогда же он убедился в несокрушимости тонкой и хрупкой на вид пленки, покрытой клеем. Зачем нужны были эти предметы для снайпера? Казанцев даже не стал напрягать мозги, только пожал плечами, заставив халатик затрещать.
- Так, - подумал он, - на всякий случай.
Вот такой случай и наступил. Он протянул свои длинные, только что отмытые пальцы в бархатное нутро футляра, которого, быть может, ни разу не касался ни один музыкальный инструмент, и подцепил ими скотч. Потом сложил за спиной руки киллера, намотал на них толстый слой липкой ленты - прямо поверх перчаток. Последние были такими тонкими, что Казанцев успел удивиться неестественно зеленому цвету рук незнакомца, и только потом догадался, на что, собственно, лег первый слой скотча.
- А это - чтобы отпечатков не оставлять, - восхитился собственной догадливостью Федор.
Подобным же способом он спеленал ноги киллера - поверх носок. И опять что-то странное, беспокойное шевельнулось при этом в его душе. Он даже вгляделся -нет, носки как носки, без всяких рисунков и затей. Федор ковырнул пальцем по эластичному материалу и подумал, что его беспокойство скорее всего связано с утренними событиями; с теми носками, которые прервали его тяжелое ночное забытье, и которые должна была в клочья разорвать граната. Он попытался поскорее избавиться от неприятных воспоминаний, тем более что был великолепный повод сделать это побыстрее. Сильнее всего Казанцева снедало сейчас любопытство - кого это так пристально рассматривал в прицел киллер?
Он довольно бесцеремонно сдвинул беспамятного до сих пор незнакомца с нагретого места так, что тот бедром уперся в раскрытый футляр и улегся на покрывало, под которым - Федор это знал - кроме тощего матраса ничего не было. Правый глаз осторожно прильнул к окуляру, чтобы тут же отпрянуть от него. Потом опять закрыл собой радужное стеклышко, чтобы уже без всякого смущения разглядывать голого мужика. Да не абы какого, а целого президента. Не того, фотография которого немного криво висела на стене заведующего ветлечебницей, не Владимира Владимировича. Нет, наш Президент - с гордостью подумал Казанцев - имел атлетическую фигуру и все остальное, что к ней прилагалось. А этот - американский - без стильного костюма выглядел просто смешно.
Тут надо вернуться к подробностям Фединой физиономии. Многие вокруг отмечали, а Галчонок прямо так и заявляла, что ее ненаглядный как две капли воды был похож на заокеанского Президента. В белом, естественно, варианте. Она даже называла его под настроение Барашком. Сам Федор правда заявлял, что фигурой он гораздо крепче и привлекательней. А что касается некоторых ее подробностей... Он чуть приподнял приклад винтовки, отчего в трубке прицела побежали какие-то цифирки, и тонкие ниточки перекрестья сместились точно в нужное место. Теперь Казанцев видел, что был абсолютно прав. Американский агрегат не шел ни в какое сравнение сего собственным.
- То-то ты выглядишь таким растерянным, - даже хихикнул Федор, - словно тебе сообщили, что экономика России обогнала американскую. А оно вон что! Вон почему ты так смущенно всегда улыбаешься в камеру!
Хихиканье тут же прекратилось, потому что рядом завозился киллер, и Казанцев почувствовал, как под халатом по спине поползли липкие капли пота. Он только что рассудил, что киллер улегся тут и расчехлил свое оружие вовсе не для того, чтобы понаблюдать за президентскими шашнями. О том, что вообще делает важная заокеанская персона в Сибирске, в ее лучшей гостинице, он как-то пока не подумал.
Рука невольно дернулась, и Федор поспешно снял палец с курка, на котором он так удобно лежал. Винтовка тоже дернулась, и теперь в перекрестье прицела оказался телефонный аппарат - огромный, с наборным круглым диском, какой сейчас вряд ли можно встретить в обычной квартире. А еще на нем выделялись шесть крупных цифр - именно столько было в каждом городском телефонном номере Сибирска. Теперь его рука сама поползла в карман халатика; там ждал своего часа "Самсунг". Не отрываясь взглядом от гостиничного номера, Казанцев на ощупь набрал одиннадцать цифр, и почти сразу с непонятной радостью увидел, как голый чернокожий мужчина в окне напротив подпрыгнул от неожиданности. Теперь лицо человека, у которого тоже, как у Федора, был свой чемоданчик - только ядерный - заполнил откровенный испуг. Так что его белая копия даже удивилась - не залез ли Президент без спроса в чужой номер? Но тот все-таки превозмог себя; даже протянул руку к телефонной трубке. Ее - руку - тут же бесцеремонно оттолкнула другая, теперь традиционно для Сибирска белая.
Федор окинул взглядом новое действующее лицо и замычал от восхищения. Именно о такой - шикарной во всех отношениях женщине - он мечтал.
- Пока не встретил своего Галчонка, конечно, - попытался Казанцев вернуть спокойствие организму.
Он тут же был вынужден признать - нет, о таком чуде он мечтал всю жизнь. И до брака, и потом, до этого самого мгновения, когда его мечта воплотилась - пока только в перекрестье оптического прицела. В общем, сейчас перед ним стояла абсолютно голая, даже без украшений, женщина в самом соку. Женщина, у которой не было никаких излишеств, но в то же время и той худобы, которыми любила щеголять нынешняя лучшая половина человечества. Такую хотелось подхватить на руки и кружить, кружить - пока не упадешь вместе с ней на ложе. Не такое, конечно, как здесь, в Гошиной спальне - а то, чей краешек сейчас видел Федор в апартаментах напротив. Что-то похожее на ревность шевельнулось в груди, но он тут же прогнал ее. Какой-то выверт в собственных мозгах успокоил Казанцева:
- Она ведь еще не знакома со мной! - подумал он, ощущая, как кровь отлила от лица.
Не потому, что ему стало дурно. Нет - сейчас ее избыток сердце гнало в другое место, и Казанцеву стало не очень комфортно лежать. Так, что пришлось лечь практически на бок. Он выдохнул воздух, который держал в себе с того самого мгновения, когда впервые увидел белокурую красавицу, и улыбнулся, когда та промурлыкала в трубку: "Алло".
Федор почему-то решил ответить по-английски, хотя знал на нем всего несколько слов. Их он и выпалил в трубку, постаравшись придать голосу мужественности и того обещания неземного блаженства, которым отличался женский голос в телефоне.
- Хэллоу! Ду ю спик инглиш! - не спросил, а воскликнул он, гордый собой до невозможности.
Женщина недоуменно посмотрела на трубку и протянула ее Президенту, решив очевидно, что на этом языке захотят говорить именно с ним. Тот разразился длинной тирадой, в которой Казанцев понял только "Рашен". Федор тут же перевел для себя эту мешанину слов, трансформировав ее в удобоваримую для уха фразу: "Видал я вашу Россию"...
За страну Казанцев обиделся, и ответил не менее хлестко - так, как постеснялся бы ругаться даже в присутствии родной жены. Брови чернокожего собеседника поползли вверх - он очевидно не узнал ни одного слова. Зато их хорошо расслышала красавица, которая тут же выдернула трубку из черной руки.
- Кто говорит?
- Слон! - Федор чуть не ответил, как в известной сказке Чуковского, но тут же спохватился и постарался - учитывая реалии сегодняшнего дня, представиться максимально конспиративно, - Ветеринар.
- Какой ветеринар, - блондинка так соблазнительно вскинула кверху бровки, что Федор побледнел еще больше, с сопутствующей этому реакцией, - и что тебе надо?
- Слушай сюда, - очень грубо, против собственной воли произнес Федор, удивляясь себе, - я держу сейчас под прицелом и тебя, и твоего хахаля. Хотя на хахаля, откровенно говоря, он совсем не тянет.
Блондинка если и испугалась, совсем не подала вида; а может, и не поняла угрозы - блондинка ведь. Напротив, ее тон стал каким-то деловым, расчетливым. Она словно что-то прикидывала сейчас. Но слова произнесла совсем неожиданные.
- А ты тянешь?
Федор даже растерялся. А потом оглядел, скорее огладил взглядом орган, который мешал ему лежать на животе, и самодовольно подтвердил:
- Да, тяну. По сравнению с твоим нынешним - раза в три, как тяну, - он еще раз метнулся вниз, туда, где концентрировались сейчас потоки крови, и поправился, - пожалуй, даже в четыре!
- Ну что ж, - задумчиво протянула незнакомка, колыхнув грудью так, что у Федора все оборвалось внутри, - запоминай адрес: "Улица Пушкина, дом один".
- Улица Пушкина, дом один, - зачарованно повторил Казанцев.
- Молодец. Ровно в двадцать жду тебя у себя... Так что ты там говорил насчет прицела?
Голос незнакомки, которую ничуть не смущал ни собственный внешний вид, ни человек, что застыл рядом столбом, пытаясь понять хоть одно слово, стал жестким и требовательным, так что Федор вытянулся на кровати, приняв стойку, вернее лежку "Смирно". Только все еще на боку.
- Так это.., - спохватился он, подумав, что до сих пор не узнал, как обращаться к женщине, хотя сам представился, - как вас... тебя звать-то. А то приду на Пушкина, один, а кого спросить не знаю.
- Спросишь Маму, - рассмеялась стальным колокольчиком красавица, - меня там все знают. А вообще (хмыкнула она) для того дела, что ты понадобишься, имена значения не имеют. Как хочешь называй - зайкой, лапочкой, рыжиком - только в кузов не клади.
- Это она так шутит, - понял Ветеринар и решил поддержать шутку, - в кузов или цистерну?
Пошутил неудачно. Такую шутку мог понять Пончик, или подполковник Петров; на крайний случай - та бабулька с улицы Казанцева, но никак не эта женщина, на лице которой улыбка сменилась недоумением. Федор поспешил сменить тему; ответить наконец на ее вопрос:
- Ты успокойся... Зайка. Я не киллер, не снайпер. Киллер лежит рядом, связанный по рукам и ногам. А я просто прохожий; ну... проходил мимо - решил душ принять. Ну вот... дипломатом киллера по башке... Теперь вот лежу рядом с ним, с тобой разговариваю.
Лицо Зайки, она же Мама, с каждым словом Казанцева становилось все более суровым и в то же время задумчивым. В какой-то момент на нем явственно проступила гримаса легкого недоверия. Казалось - еще мгновение, и она прикажет: "А подайте-ка сюда телефонный справочник. Где там номер местного дурдома?".
- Нет, ты не думай, Зайка, - опять зачастил Казанцев, - я не сочиняю! Хочешь... пальну из винтовки в окошко? Ну... в этого - длинного, черного и страшного?
- Ну, это точно не я, - засмеялась в трубку Зайка, - разве что страшная...
- Нет! - вскричал Федор так, что телефон чуть не вылетел из его руки, а киллер рядом пошевелился вполне осознанно, - ты не страшная. Ты очень красивая, такая красивая, что...
На другом конце провода (вообще-то никаких проводов от мобильника к мраморному раритету в гостиничном номере не тянулось) явно поняли, что мужчина, грозивший только что пальнуть в окно из снайперской винтовки, задохнулся от восхищения, не в силах описать своих впечатлений. И это очень понравилось Зайке, судя пор тому, как заалели ее щечки. Тут в номере что-то произошло. Женщина, а следом за ней чернокожий гость сибирской столицы вскинули головы кверху, к потолку. Следом тут же дернулся ствол винтовки, и в перекрестье прицела оказался еще один персонаж. Этого человека Казанцев знал. Точнее видел на рекламных листовках, которыми были обклеены все фонарные столбы прошлой осенью, в единый день голосования. Куда избирался этот господин, Казанцев не помнил, а точнее, просто не знал, не интересовался. Он на выборы-то в последний раз ходил в далеком детстве, вместе с родителями. Но эту толстощекую краснорожую физиономию с неестественно белыми зубами он все-таки узнал. А она еще и скалилась ему, точно хорошему приятелю. Депутат неизвестно какой Думы отчаянно мигал ему, а потом принялся махать в окно словно ветряная мельница - так что Федор даже испугался за него - как бы не выпал с четвертого этажа на асфальт.
Ствол винтовки опять переместился вниз, где - к огромному облегчению Казанцева - картина пока не поменялась. Блондинка, в прическе которой Федя только теперь разглядел какой-то медный отлив, почему она, наверное, и предложила как версию Рыжик, не отпускала из рук трубку. И в ней тут же прозвучало другое предложение Ветеринара:
- А может, в этого пальнуть, кто над вами сейчас?
- Над нами? - Зайка опять была вся внимание - к услугам Казанцева, и тот прямо расцвел улыбкой, зачастил словами.
- Ну да! Этот ... депутат. С красной мордой и зубами искусственными. Чуть из окошка не выпал - так руками машет. Вроде бы мне, хотя никто меня с ним не знакомил.
- С красной мордой, говоришь... Не познакомили? Ну что ж - вот сегодня и познакомишься. Не забудь адрес. Жду.
Тяжелая золотистая портьера за окном номера наконец задернулась. Для этого блондинке с медным отливом пришлось поднять руки и потянуться так волнующе, что Федор, собравшийся было опять лечь на живот, так и не смог сделать этого. Он еще несколько мгновений сверлил взглядом окно в здании напротив, а потом тяжко вздохнул - бесплатного кино больше не будет. Теперь же настало время действовать рукам. Потому что рядом испуганно, и даже вроде бы восхищенно воскликнул что-то неразборчивое наемный убийца. Федор машинально отпустил телефон из рук и схватил лежащий рядом моток с остатками скотча. Одним движением он оторвал сантиметров пятнадцать клейкой ленты и залепил ею уже готовый разразиться криком рот киллера. Полоска была достаточно широкой, чтобы закрыть собой и весь рот, и темные, аккуратно подстриженные усы.
Федор на мгновение задержал на них взгляд, невольно позавидовав незнакомцу. Он сам не раз пытался завести подобное украшение, но все его попытки неизменно заканчивались одним - Галчонок при виде клочковатых кустиков под его внушительным носом в какой-то момент начинала неудержимо хохотать и Казанцеву приходилось сбривать это безобразие.
Он еще раз посмотрел в прицел, чтобы разочарованно вздохнуть - все то, что происходило сейчас за занавесями, было теперь недоступно взгляду. Федор опять посмотрел на киллера - как раз в тот момент, когда последний, с выпученными, словно у морского окуня глазами, яростно мотнул голову влево, затем вправо. Потом он замотал головой так неистово, что Казанцев всерьез забеспокоился за состояние его шеи. Однако характерного хруста позвонков (знакомого Федору по кинофильмам) ни Казанцев, ни киллер не дождались. Скотч не выдержал-таки подобного обращения и отлетел, едва не залепив в полете правый глаз Федора. Отлетел, кстати, вместе с усами.
- Ни фига себе, - в который раз за день удивился Федор, - баба! Киллер-баба!
- Ты что, идиот?! - тяжело переводя дыхание, спросила тетка, продолжая вращать выпученными глазами, - не видишь, у меня насморк?
- Нет... Да.., - невпопад ответил Казанцев.
- Что "да" - действительно идиот? - опять спросила незнакомка, удобнее устраиваясь на кровати, что сделать было не так просто, учитывая связанные руки и ноги.
- Да - значит не вижу, что насморк, - обиделся Федор, - а будешь обзываться, снова рот заткну. Болеешь - бери больничный и сиди дома.
Женщина на кровати вдруг захохотала. И это совершенно преобразило ее. Ничего зловещего в ней Казанцев больше не видел. Рядом с ним сидела на кровати миленькая тетка - да нет, не тетка; какая тетка в двадцать пять лет? На большее она никак не выглядела. И мордашка очень даже ничего. Хотя с неземным видением в окне гостиничного люкса конечно сравнивать было невозможно.
- Да и до Галчонка ей, - вполне патриотично, хотя и не совсем искренне заметил Федор, - как до небес. Однако с такой не стыдно было бы пройтись по проспекту, завернуть в ресторан не из последних, а потом...
Это Казанцев решил еще раз помечтать, не забывая, впрочем, что одно свидание на сегодня уже назначено. Он с удовольствием наблюдал сейчас, как над крупными серыми глазами и тонкими бровями дрожит от смеха темно-русая - в цвет фальшивым усам - челка. Одновременно до него наконец дошло, чем его так смутили носки незнакомки. Не носки - ноги! Слишком маленькие для мужика ножки пеленал скотчем Федор.
- Нет, ты точно идиот, - незнакомка наконец отсмеялась и в третий раз поставила диагноз, который Федор не раз слышал от собственной супруги, - кто же мне больничный даст? Профсоюз киллеров, что ли? Эй, эй - ты чего?!
Казанцеву надоело безнаказанно выслушивать оскорбления и он поднялся на кровати на колени. Встать полностью ему вряд ли бы удалось - потолок не позволял. Но и в таком положении вид у Казанцева был достаточно грозным.
Так думал сам Ветеринар. Совсем иначе восприняла "грозно" нависшую над ней фигуру незнакомка. На нее мосластая фигура мужика стукнувшего ей по башке своим дипломатом, произвела впечатление, сравнимое с тем, как если бы под мышку сейчас заполз муравей. Она начала конвульсивно дергаться, а потом все-таки не выдержала, и прыснула. И хихикала, пока ее взгляд не опустился до уровня бедер - точнее между ними. Тут ее глаза округлились и она ойкнула в изумлении (или в восхищении, как самонадеянно подумал Казанцев). Удивляться там было действительно чему - до сих пор. Хотя сказочное видение и исчезло из окна напротив, внутри Казанцева этот образ еще волновал кровь. Да как еще волновал! Снайперше из положения сидя это было видно просто великолепно. Она совершенно неожиданно для Федора спросила:
- Насиловать будешь?
- Размечталась! - гордо отрезал Федор.
В его понимании - прими он сейчас предложение киллерши (а воспринял он ее слова именно так) - пришлось бы ему, вдобавок ко всем прегрешениям сегодняшнего дня, изменять сразу дважды. Галчонку и Зайке.
- Ах, если бы сейчас тут оказалась кто-нибудь из них! - гордо поднял он голову к потолку.
О том, что та же Галина, увидев голого мужа в одной постели со связанной женщиной, без всяких слов огрела бы его чем-нибудь тяжелым - да хотя бы тем же дипломатом - по костлявой спине, он как-то не подумал. Не успел, наверное. Потому что совсем не Галчонок, а другой человек, появления которого не заметили ни Казанцев, не безымянная пока наемная убийца, вмешался в их диалог. Впрочем, Казанцев успел еще немного растянуть свой подвиг во времени:
- Размечталась! - повторил он, и подскочил на кровати, когда от двери раздался насмешливый мужской голос:
- А зря! Побаловались бы напоследок.
Прыжок Казанцева на мягкой постели закончился нелепым падением на пол. Уже оттуда он разглядел высокого - не ниже его самого - и плечистого мужика в стильном светлом костюме, черных зеркальных очках и бежевых перчатках, естественным продолжением которых казался большой пистолет с накрученным на дуло массивным глушителем. Незнакомец снял очки и сделал шаг в комнату, улыбнувшись обоим вполне дружелюбно.
- А что! - воодушевленно продолжил он, - как вам картинка: два любовничка после бурно проведенных часов еще более бурно ссорятся и шлепают друг друга. Не по попке, конечно (тут его улыбка стала еще более ослепительной), а в натуре шлепают. Ты, - он ткнул пистолетом в сторону Федора, - ее вот этим стволом, - а она тебя своим. Это ведь ваш инструмент, коллега?
Казанцев даже не заметил, как человек в сером оказался у окна, а винтовка - в его руках. Теперь ее ствол угрожающе перебегал глушителем с Федора на снайпершу и обратно.
- Моя, - совершенно спокойно подтвердила девушка, - но это не значит, что я должна трахаться с каждым придурком, на которого мне укажут.
Казанцев не успел ни обидеться, ни оскорбиться. Это сделал за него второй киллер.
- Фу, как грубо, - покачал он головой, - впрочем, хозяин - барин. Не желаете получить напоследок кусочек удовольствия - пожалуйста. Могу предложить другой вариант. Впрочем, вариантов много; результат один. В этой комнате останется два трупа. Хотите угадать, кто это будет?
Казанцев отрицающе мотнул головой; снайперша на вопрос никак не отреагировала. Незнакомца это не расстроило. Он вдруг заметил дипломат, скромно ждущий своей очереди у ножки кровати.
- А это что? Твой?
Было непонятно, к кому он сейчас обращался, но Федор на всякий случай еще раз мотнул головой - тем более, что дипломат действительно ему не принадлежал.
- Ага, - киллер улыбнулся так заразительно, что Казанцев тоже невольно скривил губы, - приз! Я выбираю сектор "Приз!".
Он, казалось, совсем не обращал внимания на зрителей разыгрываемого представления, хотя это было иллюзией, в чем Федор убедился, как только попытался поудобнее разместить свой голый зад на холодном полу. Темный зрачок длинного глушителя винтовки мгновенно уперся в лоб Казанцеву, замер на мгновение и качнулся из стороны в сторону. Так мать грозит пальцем непоседливому малышу: не шали!
Федор послушно замер. Все в его нескладном теле напряглось; казалось, что он уже умер. Жили только глаза, которые словно два объектива видеокамер фиксировали каждое движение незнакомца. В голове мелькнула картинка недавнего прошлого - та самая, как он лихим подскоком впечатывает подошву в дверцу "Мерседеса".
- Вот бы сейчас так же, прямо в живот киллеру, а потом.., - тоскливо подумал Федор, понимая, что не сможет заставить себя даже шевельнуться.
А закаменевшее было лицо незнакомца опять расплылось в улыбке. Вот его левая рука в перчатке подкинула дипломат вверх, в угол комнаты, заставив вращаться подобно бумерангу. Он не успел долететь до противоположной стены. Негромко кашлянул пистолет - два раза.
- Ну и правильно, - подумал Федор, - ведь у дипломата только два замка.
Если бы эту мысль могла прочесть незнакомка! Уважения к пленившему ее мужику у девушки явно прибавилось бы. По крайней мере, в части безрассудной храбрости Федора. По крайней мере, она перестала бы наверное к каждой фразе добавлять привычное: "Ты что, идиот?". Сама она сейчас зажмурила глаза в ожидании роковых выстрелов и сжалась подобно мышке, попавшей в мышеловку. Потому киллер-вумен не видела, как дипломат дважды дернулся от точных попаданий, слегка изменив траекторию полета. И как он глухо стукнулся о стенку и полетел вниз, вываливая на последнем отрезке полета из своего нутра какие-то бумаги и пачки грязно-зеленых купюр. С последних Федору задумчиво улыбнулся коллега того самого чернокожего молодца, что растерянно позировал недавно в окошко гостиничного номера. Какой именно из американских президентов это был, Казанцев не знал. Но наверное не из последних, раз на купюрах красовались цифры "100".
Незнакомка, открывшая наконец глаза, отреагировала первой. Она протяжно свистнула, на что киллер одобрительно хмыкнул. Его мужественно-красивое лицо изобразило задумчивую гримасу столь явно, что даже последнему идиоту стало бы ясно - в голове красавца вариантов развязки прибавилось. Так что сердце Федора встрепенулось в нелепой надежде - вдруг трупы в этой комнате никому уже не нужны? Или, по крайней мере, можно обойтись одним.
Увы, оба эти варианта киллер даже не рассматривал. Все его мысли теперь были связаны с деньгами - с грязно-зеленой кучкой банкнот в углу комнаты. Проблема была для него в другом - как в наикратчайшие сроки переправить их в надежное место? Естественно, без свидетелей. Последнее решалось легче всего. Он уже без всяких изысков; без малейшего намека на театрализованность действа снова бросил винтовку к плечу, соединяя прямой линией с Фединым лбом - через приклад, ствол и глушитель. Теперь пришла очередь Казанцеву зажмуривать глаза. Он еще успел увидеть, как напрягся палец его убийцы, утопляющий курок в скобе; успел услышать, как чуть громче, чем два предыдущих, треснул выстрел и... долго-долго ждал, когда пуля долетит до его лба, удивительно гладкого, не изборожденного сейчас ни единой морщиной; даже шишка на нем вроде стала намного меньше. Долетит и разом решит все его проблемы.
Наконец он несмело открыл глаза и опять наморщил лоб - в тот самый момент, когда киллер наконец упал на пол рядом с ним. Упал гораздо тише, чем грохнувшаяся прежде него прикладом винтовка, но такой же мертвый. Если только, конечно, можно было применить такое слово к деревяшке с прикрученным к ней искореженному куску металла. Именно в такое безобразие превратилась совсем недавно радующая взгляд своей хищной красотой винтовка после неудачного выстрела.
- Или удачного, - пронеслась в голове Федора мысль, - это с какой стороны дула посмотреть.
Он не успел вспомнить, что бы по этому поводу сказали Михаил Евдокимов и Галчонок, потому что снайперша каким-то неживым голосов пробормотала:
- Вот, значит, как вы придумали, ребята?
Казанцев осторожно заглянул в ее не видящие ничего глаза; интуитивно определил, что кроме ненависти в них сейчас плещутся еще глухая тоска и отчаяние и... со вздохом потянулся за спину девушке - туда, где минут двадцать назад с такой ловкостью наматывал липкую ленту.
Размотать так же ловко и легко не получилось. Пришлось ему шлепать босыми ногами на кухню - за ножом. Оглушенный внезапным избавлением от неминуемой смерти и - больше того - видом впавшей в ступор женщины, он не потрудился обойти свежий труп. Просто перешагнул через него. Даже подумал, что было бы очень забавно, если бы в этот момент мертвый киллер вдруг открыл бы глаза, поднял руку, и ухватился за болтающийся длинный...
- Не очень-то и забавно, - одернул он себя, - к тому же как бы он открыл глаз, если в нем торчит какая-то железяка?
Все остальное, что когда-то было частью снайперской винтовки, непонятным образом уместилось в черепной коробке бывшего красавца. Только теперь до Казанцева дошел истинный смысл слов снайперши. Она не должна была выполнить задание. Пошуметь - да. Привлечь внимание - наверное.
- А как же тогда краснорожий тип, что подавал какие-то хитрые знаки, - вспомнил он, рыская в шкафчиках, где никак не хотел обнаруживать своего присутствия единственный Гошин нож, - он знал о таком фокусе? Киллер в сером точно не знал. А если за ним придет еще кто-то?
Он испуганно огляделся; мысль о возможном появлении новых действующих лиц уже засела ноющей занозой в голове и он помчался в спальню с ножом, который обнаружил в раковине, полной грязной посуды.
- Стоп, - остановил себя Федор, резво двигая ножом, чье тупое лезвие никак не хотело разрезать пленку скотча, - так можно черт знает до чего додуматься. Нужно просто делать отсюда ноги, и поскорее.
Вслед за ногами киллерши он освободил и руки, до сих пор скрытые тонкими перчатками. И остановился, приоткрыв рот в восхищении - таким грациозным движением стянула она перчатку с правой ладони. Он еще успел удивиться тому обстоятельству, что конечности девушки не затекли, а затем громко охнул, когда та самая ладошка, как оказалось очень жесткая, не менее грациозно описала полукруг и отвесила ему звонкую оплеуху.
- За что?! - обиженно воскликнул Казанцев, - я же тебя не насиловал!.. Ага!
Глаза незнакомки потемнели от гнева - она поняла невысказанную мысль Федора - именно за бездействие он и заработал по физиономии. Однако решила, что связываться с голым долговязым придурком сейчас не время и не место. Потому она только прикрикнула повелительно; совсем как Галчонок:
- Молчи! Одевайся! Сматываться отсюда надо.
С последним Казанцев был солидарен. Однако тут же вспомнил о тазике, в котором кисла его одежка. Из сухого при нем сейчас были только нож и драный Гошин халат, о чем он и сообщил.
- Ты что?.. - завела старую песню незнакомка.
Затем она решила наверное, что к вопросу об идиотах можно больше не возвращаться; что для нее он окончательно решен и молча ткнула в сторону трупа.
- Мертвее не бывает, - успокоил ее Федор.
Девушка подняла голову к потолку, глубоко вздохнула, а потом сказала - абсолютно спокойно; даже по слогам, словно ребенку-несмышленышу:
- Раздень его, парень. Сними с него одежду. И надень ее на себя. Да побыстрее, - последние слова она все таки истерично выкрикнула.
И Казанцев безропотно подчинился. Для его нервной системы гораздо меньшим испытанием было раздевание еще тепленького трупа, чем начинающаяся женская истерика.
Ровно через четыре минуты высокий мужчина в дорогом сером костюме, сидевшем на нем несколько мешковато и лицо неопределенного пола в камуфляже покинули Гошину квартиру. Никто их ни за дверью, ни на улице не ждал. Некому было оценить Федину готовность защитить попутчицу от любого нападения. К правому боку Казанцев прижимал несколько странно смотревшийся с таким костюмом футляр. На скрипача Казанцев никак не походил. Ни инструмента, ни винтовки в футляре сейчас не было. Зато в его красном бархатном нутре лежали не пересчитанные пачки стодолларовых купюр и документы из дипломата, которые по обоюдному согласию было решено взять с собой.
Причем незнакомка, которая назвалась Мариной Кошкиной, преследовала сугубо практичные цели - документы из дипломата могли стоить гораздо больше, чем доллары.
Мысли Федора были не менее практичными. Он почему-то решил, что эти бумажки помогут ему выпутаться из паутины неприятностей, которую с раннего утра плела ему судьба. Со своей новой знакомой этими надеждами Казанцев решил пока не делиться. Прежде всего потому, что на повестке дня, уже перевалившего в свою вторую половину, стоял более насущный вопрос: где найти убежище?
В том, что скоро на них будет охотиться половина Сибирска, а вторая половина будет азартно за этим наблюдать, не сомневались ни Федор Казанцев, ни Марина Кошкина.
Глава 4. Казанцев, Кошкина и измена
Наверное, кто-то специально изучал, как люди становятся профессиональными убийцами. Как-то классифицировал те причины, что заставляли человека в первый раз нажать на курок винтовки. Ну или применить какой другой способ умерщвления себе подобного. Марина, она же Маша, Кошкина киллером стала от большой любви. С винтовкой она была на "ты" еще со школьной скамьи, точнее со стрелковой секции, куда ее привел за руку отец, бывший военный. Маше стрелять нравилось. А еще ей нравился тренер, бывший чемпион России, сразу выделивший талантливую девочку. С ним, с Владимиром Сорокиным, с ее Володей, она завоевала свою первую медаль. С ним же – на тех самых соревнованиях – стала женщиной. В шестнадцать лет, между прочим.
А через полгода Сорокина убили. Размазали огромным внедорожником по асфальту – прямо на центральной улице Питера. Водителя - очень крутого бизнесмена - как бы не нашли. "Как бы" означало, что весь город знал, кто совершил наезд, и на каком автомобиле, но никаких последствий для лихача на "Рейнджровере" это не повлекло. Он так и продолжал разъезжать на машине с помятым левым крылом, пока не поменял его на еще более крутую тачку. Тогда, в самом начале двухсотых, социальных сетей не было. Выложить на всеобщее обозрение лицо убийцы было невозможно. А потом - через пару дней - убили личность гораздо более значимую для города, если только вообще можно было так говорить о смерти человека. Так что совсем скоро о Сорокине помнила только семья - жена (к которой юная Маша чудовищно ревновала) и двое маленьких детей. А еще - Марина Кошкина, для которой разом кончилась светлая полоса жизни. Много позже она поняла, что любую потерю, любую боль можно перетерпеть; что черная полоса неизбежно закончится, сменится белой. Тогда же она видела в своем возбужденном мозгу только улыбающуюся физиономию убийцы и перекрестье прицела, остановившееся посреди его лба.
Успехи Кошкиной в спортивной стрельбе к тому времени были общепризнанными; тот же Сорокин вполне серьезно утверждал, что Маша словно родилась с винтовкой в руках. Как еще могла отомстить за любимого человека юная, еще совсем наивная девушка? Точным выстрелом, конечно. И она подстерегла лихача, выкрав предварительно свою же винтовку в клубе, в комнате, закрытой железной дверью и двумя замками. Это была целая операция, завершившаяся успехом; а потом - не менее впечатляющая "охота" на человека, закончившаяся так, как она и представляла - точным выстрелом в лоб. Увы - пуля от мелкокалиберного патрона с расстояния в двести метров не смогла пробить толстую лобную кость бандита...
А через два дня за Машей пришли. Человек средних лет в неброском костюме пришел домой к Кошкиным, когда Марина была одна. Отца к тому времени уже не было в живых, а мать, метавшаяся на двух работах, чтобы единственная дочка могла учиться на платном отделении юридического факультета, была на одной из них. Человек этот, представившийся Иваном Ивановичем, выложил на стол пачку фотографий, на которых можно было проследить всю секретную, как считала сама Кошкина, операцию - начиная от той минуты, когда она, пугливо оглядываясь, вскрывала оружейную комнату выкраденными ключами. Как будущий юрист Марина понимала, чем закончится вся ее эпопея с местью - рано или поздно за ней бы пришли.
- Хорошо, что вот так, дома, - подавленно подумала она, - а не на занятиях в универе.
Раньше ее грела мысль, что "брать" ее будут именно в аудитории, с большой помпой. И она - как революционерки когда-то - произнесет пламенную речь, и уйдет с гордой поднятой головой и заломленными назад руками под восхищенный шепот однокурсников. Действительность оказалась обыденной и серой. Зато совсем неожиданными были слова Ивана Ивановича. Неожиданными и страшными. Он достал еще одну фотографию и протянул ее девушке:
- Знаешь, что это такое?
Марина знала. Таких снайперских винтовок в их клубе конечно не было. Но теорию-то никто им изучать не запрещал. И сейчас Марина закрыла глаза и четко, как на экзамене, начала диктовать технико-тактические данные нашей, отечественной снайперки. Очень редкой модели, кстати.
Иван Иванович выслушал до конца, не перебивая. А потом положил сверху этой фотографии другую. Фотографию из горячечных снов Кошкиной последнего месяца. Веселое и злое одновременно лицо того самого лихача-убийцы перечеркивал грубо нарисованный черным фломастером крест. Сердце девушке остановилась, а затем застучало так бешено, что Маша не выдержала, вскочила, глядя практически преданно на незваного гостя. Она почему-то сразу решила, что Иван Иванович сейчас предлагает завершить начатое дело; попасть еще раз - уже более серьезной пулей - в лоб, украшенный пока лишь синяком.
Так Марина Кошкина выполнила свое первое задание. А потом были те же занятия в универе, непыльная работа в адвокатской конторе, за которую иногда платили хорошие... да что там говорить - просто фантастические премиальные. В конверте, естественно. Душу Маши, покрывшуюся коркой льда в тот день, когда "Рейнджровер" раздавил вместе с любимым человеком ее будущее (так ей представлялось все эти годы), не смогла растопить ни вернувшейся на усталое лицо матери улыбка; ни ослепительно белые пляжи теплых стран; ни редкие связи, которые все-таки требовал молодой организм. Единственное, что не давало ей съехать с катушек, может быть даже пустить пулю в свой лоб, были лица "клиентов". Почему-то все они чем-то были похожи на то самое, перечеркнутое крест-накрест черным фломастером.
А вот сейчас - совершенно неожиданно для самой Кошкиной - что-то в сердце дрогнуло; она смотрела на идущего рядом нескладного человека в дорогом костюме бежевого цвета и поражалась его наивному оптимизму; его способности воспринимать мир легко и с удовольствием, несмотря на все передряги, что достались Казанцеву в это солнечное утро. И те, что ждали его впереди. Федор шел рядом с ней и широко размахивал рукой с футляром, в котором лежали тугие пачки стодолларовых купюр и документы, способные взорвать весь Сибирск– не только в переносном смысле. Покачивал так, что было видно – этот человек готов без всякого сожаления расстаться с богатствами, каких, быть может, больше никогда в своей жизни не увидит.
Марине вдруг захотелось окунуться в ауру непробиваемого спокойствия Федора, которую тут излучал, даже понимая, что жизнь схватила его холодными руками и несет сейчас туда, где никакого спокойствия быть не может по определению. И она действительно взяла Казанцева под руку, даже прижалась к его боку, что бы тут же наморщить носик:
- Чем это от тебя несет? – отскочила Марина опять на расстояние вытянутой руки, - или это тот придурок успел запачкать костюм?
Федор наморщил лоб, на котором расплывался всеми цветами радуги огромный синяк. В груди Кошкиной, метнувшей взгляд на это «украшение», опять заныло в груди – она вспомнила своего первого «клиента». И вместе с этим воспоминанием в голове включился компьютер, принявшийся стремительно перебирать один за другим варианты их с Федором маршрута. Увы, ничего определенного компьютер пока предложить не мог. А Казанцев – это было отчетливо видно по его лицу – сначала решил обидеться, и даже оскорбиться. Потом счастливо вздохнул; сообразил, что придурком назвали сейчас не его. Он принялся пространно рассказывать о ЗИЛе, о цистерне и о подполковнике полиции, которого наверное уже увезли в больницу.
- А может, прямиком в морг, - остановился вдруг Казанцев, - в компанию к хозяину этого вот.
Он потряс футляром так ожесточенно, что Кошкина явственно услышала как в мягком бархатном нутре застучали друг о друга пачки банкнот. А Федор продолжал рассуждать, заполняя собеседницу изумлением:
- А чемпион наверное выжил – он повернулся к Кошкиной, хлопнув ресницами совершенно безобидно в отличие от слов, которые сейчас обрушивались на девушку – ну, может быть ноги ему ампутируют. Без ног ведь тоже можно жить, правда? Будет заниматься не боями без правил, а, к примеру, армрестлингом.
Распорядившись сейчас чужой судьбой так, что сам же разулыбался, Федор снова шагнул вперед, сразу оставив спутницу далеко позади.
-Стоять! – эту команду он выполнил мгновенно – так много в ней было знакомых интонаций; именно этим словом Галюсик оберегала его от очередного опрометчивого шага, - куда ты меня ведешь?
- Я?! – подпрыгнул Федор на месте, поворачиваясь к Марине, - это ты меня куда-то ведешь. Есть же у тебя где-то… эта… база? Или эта вот (он наморщил лоб еще сильнее)… Лежка!
Лежка, она же обычная квартира, снятая Иваном Ивановичем, действительно была. Но возвращаться туда она не собиралась. Хотя… Она критически осмотрела своего невольного напарника, и решила – в крайнем случае можно будет этого полудурка отправить в разведку. Она, сама того не сознавая, подумала сейчас одними с Галиной Казанцевой словами:
- Дуракам везет.
Только не стала произносить эту фразу вслух; по крайне мере сейчас. Вместо этого она ткнула пальцем в сторону здания, растянувшегося на целый квартал, из парадных дверей которого как раз вывалилась компания хохочущих парней.
- Это что?
- Не знаю, - пожал плечами Казанцев, - я с этими ребятами не знаком.
- О господи! – с губ опять едва не сорвались слова про придурков, - я о здании говорю. Что здесь находится?
- А! – обрадовано протянул Федор, - так бы и говорила. Это баня. Центральный банный комплекс. Двенадцать саун, СПА, тайский массаж…
Казанцев шпарил без остановки, цитируя рекламный ролик городского телевидения, и Кошкина с трудом смогла остановить этот фонтан красноречия.
- Стоп! Хватит, - схватила она за рукав костюма; за свободную от футляра руку, которой он начал дирижировать, - главное, что это баня. Вот туда нам и надо.
- Точно, - обрадовался Казанцев, - мне ведь сегодня на свидание к двадцати часам.
- Вот там и расскажешь.
Кошкина потащила Федора к дверям. А тот не очень и упирался. До тех пор, пока уже внутри девушка, достав из кармана камуфляжа тоненькую пачку отечественных банкнот, не заказала отдельный номер. Лицо Казанцева заполнила откровенно блудливая улыбка, и Марина, не скрываясь особо от банного служителя, что провожал их к оплаченной на два часа сауне, больно ткнула его локтем в бок – куда достала - и зашипела.
- Мы идем мыться, только мыться, понял? Точнее – отмывать тебя. А то идти с тобой рядом невозможно!
Вообще-то Кошкиной эти два часа были нужны совсем для другого. Ей нужно было осмыслить новые реалии, наметить хотя бы приблизительный план действий на ближайшее время. А еще – свыкнуться с мыслью, что организация, в которой она прослужила чистильщиком двенадцать лет, вычеркнула ее из своих списков.
- Не до конца, конечно, - ухмыльнулась она, глядя, как нерешительно затоптался перед открытой услужливым банщиком дверью долговязый придурок, - помешал Федя. Случайно, но помешал. Вот мы такие случайности и возьмем на вооружение.
Она втолкнула замешкавшегося Казанцева в уютную комнату, служившую здесь предбанником, и захлопнула дверь перед ожидающей чего-то физиономией банного служителя. Впрочем, ожидание было понятным – тот ждал чаевые, но Кошкина сейчас резонно решила, что в стоимость услуги, вполне, кстати сравнимой с питерскими ценами, вошло все – в том числе и это короткое сопровождение. Она не собиралась оставаться долго в этом городе; тем более возвращаться в него когда-нибудь еще.
- Если это "когда-нибудь" наступит, - защемило в сердце.
Марина упрямо тряхнула головой, прогоняя ненужные мысли и взялась за верхнюю пуговицу камуфляжа.
- Повторяю еще раз для непонятливых, - грозно нахмурила она брови, - только посмей начать что-то такое… Сразу оторву все.
А Казанцев кивал, вроде полностью соглашаясь, сам же жадно пожирал глазами обнажавшуюся на его глазах девушку. Вот Марина осталась совсем без одежды, бросила еще один грозный взгляд на Федора и, скомандовав: "Сначала под душ… и потри себя мочалкой получше!", - нырнула за стеклянную дверь парилки. Из нее на Казанцева дохнуло вкусным жаром, и он тоже принялся срывать с себя одежду трясущимися пальцами. И – какой выверт сознания! – представил вдруг перед собой лицо Галчонка, ее тоже грозно сведенные к переносице брови, и совершенно невозможные в данной ситуации слова:
- Куда костюм бросаешь?! А ну подними, да повесь аккуратно на плечики – тебе сегодня еще в нем на свидание идти.
Эта чудовищная в своей невозможности фраза почему-то сразу успокоила Федора, и он закончил раздеваться с вполне законной гордостью. Костюм, который он только теперь стал считать своим, занял место в шкафчике, а Федор – под тугими струями душа. Здесь можно было стоять полный рост, и Казанцев опять начал напевать, сдирая с себя мочалкой остатки дурного запаха. В парную он вошел абсолютно спокойным, с чувством хорошо выполненного задания. Малиново-красная, вся покрывшаяся потом Кошкина ловко скользнула мимо него в дверь, а Казанцев улегся на длинный полок, который хранил еще мокрые очертания ее фигуры. Единственно, о чем жалел сейчас Казанцев – здесь, в сухой финской сауне, березовые веники были не предусмотрены.
- А то бы я сейчас показал тебе, где раки зимуют, – добродушно подумал он, представив, как стоит рядом с этим полком и хлещет самоуверенную девицу, чем-то напомнившую ей Галчонка, по красной от жара и ударов веником заднице. Тут в парилку снова шмыгнула мокрая после ныряния в холодную воду бассейна Марина; места внутри хватало с избытком, и девушка расположилась на соседнем полке – под прямым углом в Федору; голова к голове. А потом одним словом разрушила такое благостное сейчас настроение ветеринара:
- Рассказывай!..
Через полтора часа она в буквальном смысле обнюхала уже одетого Казанцева; оценивающе оглядела его фигуру. Нет – она сейчас скорее оценивала не внешний вид Федора, а свое отношение к нему. Этот парень – а в свои тридцать с лишним лет Федор во многом еще недалеко ушел от того беззаботного студента, которого определила рядом с собой и вела по жизни Галина, его жена – так вот, этот парень сейчас вызывал у нее смешанное чувство жалости, какого-то восхищения его бездумной храбростью в сегодняшний день и (впервые в жизни Марины) желание взять кого-то под материнское крыло. А именно - вот этого долговязого парня.
- А лучше, - пробормотала она, - вернуть под крыло собственной жены, откуда ты так неудачно для себя выпорхнул
И она действительно вытолкнула Федора за дверь – и действительно в объятия Галины Казанцевой. Точнее это Федор сграбастал своего Галчонка длинными руками, уставившись на незнакомого его мужика, что выходил следом за его Галчонком из дверей такой же сауны, в какой он с Мариной два часа… ничем предосудительным не занимался. А потом он перевел взгляд на распаренное, по-прежнему довольное чем-то лицо супруги.
- Ты! - одновременно воскликнули Казанцевы, отскакивая друг от друга к своим временным половинкам.
Причем последние явно поняли, что за судьбоносная встреча произошла сейчас на их глазах. Но если мужик, который Казанцеву спокойно поместился бы подмышкой, стоял с нахальной улыбкой на губах, то Марина – вопреки собственным недавним мыслям, - не собиралась возвращать Федора в лоно семьи. Пока не собиралась. Она вцепилась в рукав Казанцева, ничуть не смутившись яростного взгляда, которым ее ожгла Галина.
- А чего мне смущаться, - успела она подумать, прежде чем кто-то из четверых успел свершить какое-то обдуманное, а может не совсем обдуманное, действие, - я твоим мужиком не пользовалась. И вообще – он, как в фильме, сам пришел.
Действо, о котором она успела подумать, все-таки случилось. И свершил его, как не удивительно, Федор. Из его груди вдруг вырвался грозный рык, сравнимый с тем, что исторгал подполковник Петров в ответ на обидные реплики безымянной бабульки. А следом широкий полукруг описала его нога. И этот пинок был точно таким, каким его задумал ошеломленный ветеринар. Сам Казанцев не ощутил никакой боли в ушибленных пальцах, что так удачно приложились к двери номера, а вот незнакомца, который только что по-хозяйски обнимал за талию его Галчонка, буквально смело внутрь сауны. Из-за двери раздался шум переворачиваемой телом мебели, а затем душераздирающий крик мужичка, заработавшего удар твердым дверным полотном прямо в нахальную физиономию.
Но чувство законной гордости и удовлетворения не успели заполнить душу Казанцева, потому что его драгоценная половинка с громким возгласом: «Женя!», - ринулась в ту же дверь, скрывшись за ней с поразительной скоростью.
А Казанцеву оставалось лишь хлопать беспомощно глазами на Марину. Всю обиду, все свое возмущение он выплеснул с этим пинком, и сейчас стоял опустошенный. Мысль, что последние восемь лет, которые он провел рядом Галчонком, ушли безвозвратно в область воспоминаний, и никогда не вернутся, еще не заполнила его. В голове вообще сейчас не было ничего – ни желания войти в номер, чтобы дать убедить себя в том, что Женя и все, связанное с ним, такая же невероятная, ни о чем не говорящая случайность, как их с Мариной совместное двухчасовое купание. Но в следующий момент перед глазами всплыло хищное и безумно прекрасное лицо Зайки, и Казанцев покорно дал увести себя от двери, за которой сейчас обломки его семейного счастья окончательно превращались в пыль.
Он правда попытался слабо дернуться назад, промямлив что-то вроде: «Надо же разобраться… Надо же все точки…»…
- Ты еще скажи, что своего адвоката ей пришлешь, - жесткий кулак Кошкиной вытолкнул парня на улицу, под такие ласковые солнечные лучи. Федор замер на месте, зажмурив глаза. Он вдруг подумал, что не успел задать жене вопроса, который давно мусолил внутри:
- Ну зачем ты заставила меня есть мясо того мужика?
О том, что вообще-то никто никого не заставлял, он даже не думал. Если бы он мог подслушать, о чем недавно говорила его Галчонок в соседнем номере?! Говорила, и посмеивалась; а потом и вовсе расхохоталась, изливая слова вместе с проступившими невольно слезами:
- И этот дурачок поверил. Представляешь, поверил! Будто я вместо того, чтобы спокойно спать на диванчике, на кухне, разделывала там на части труп! Да я того бомжа, что он привел в нашу квартиру, даже догнать не смогла. А он, между прочим, в лучшем костюме моего придурка удрал…
Она еще раз всхлипнула, и потом уже совсем зло добавила:
- А я специально на этот день свиную вырезку заказывала, чтобы ему угодить в годовщину свадьбы…
Галина ткнулась в грудь Евгения, Женечки, с которым уже не первый год принимала такие вот банные процедуры, и заревела уже в полный голос, жалея сейчас почему-то только себя в какой-то особо извращенной логике – словно именно Федор был виновен в том, что она встречала их общий праздник в объятиях чужого мужика…
Когда опомнившаяся, а больше того рассвирепевшая Казанцева выскочила опять в коридор, ни блудливого муженька, ни его пассии, наряженной в какой-то балахон защитной раскраски, не было. Однако и ее смазливое личико, и нахальные глаза, задорно поблескивающие под русой челкой, он запомнила – чтобы вцепиться в них при случае острыми ногтями. А что такой случай когда-нибудь представится, Галина не сомневалась.
Глава 5. Ветеринар, Зайка и высший свет
Высшим светом это сборище надутых индюков и надушенных до головокружения бездельниц Мама называла только вслух. В мыслях же она порядком издевалась над людьми, которые не могли позволить себе жить так, как того требует душа. В этом отношении многие пары, что сейчас чинно фланировали по комнатам ее огромного особняка, могли бы позавидовать черной завистью тем, кто не был отягощен тяжелыми кошельками, и еще более тяжелым грузом проблем. То есть, простым жителям Сибирска. Те же, что собрались сегодня отметить очередной – не будем говорить какой – день рождения всемогущей Мамы, улыбались сейчас вполне искренне и широко – внешне. Внутри же они, была уверена Людмила Золотова, хищно щерились, готовые перегрызть глотку и ей, и большинству окружающих; а многие – и своим половинкам, которых они сейчас бережно поддерживали под локоток. Или наоборот – позволяли поддерживать. Потому что среди милых дам здесь тоже хватало и акул, и аллигаторов, и…
Золотова – быть может единственная здесь – стояла на лестнице в гостиной перед парадным входом в дом со скучающим и даже немного презрительным выражением лица. Она могла позволить себе это. И с губернатором, который поспешил поздравить ее одним из первых, и с мэром, который губернатора терпеть не мог (кстати – взаимно), и с многочисленными начальниками управлений и отделов, начиная от полицейского и заканчивая…
Она огляделась. Единственным, кто еще не поздравил ее, был сын, Сашенька, Пончик. Она сама когда-то давно назвала ребенка так, и с тех пор прозвище намертво приклеилось к наследнику ее капиталов. Но не ее могущества; во многом мнимого, искусственно поддерживаемого. Эта властная женщина, вопреки только что культивируемой иронии тоже спрятала горькую усмешку. Что-то в жизни менялось. В первую очередь, конечно, в столице, откуда по городам – прежде всего губернским центрам – высаживались десанты силовиков. А потом назад, в первопрестольную, везли закованных в наручники людей, власть которых еще недавно ничем не ограничивалась. Она поймала взглядом сухощавую фигуру губернатора, который разулыбался, поняв и приняв внимание Мамы; потом толстого, сравнимого фигурой с ее ненаглядным сыночком, мэра. Представила их (не сына, конечно) прикованными друг к другу, да еще и с кандалами на ногах, и опять заразительно улыбнулась.
Эту улыбку явно принял на свой счет новый гость. Длинный, какой-то нескладный, с единственной белой розой в руках, он чем-то неуловимо отличался от других.
- Может тем, что ведет себя исключительно естественно, - подумала она, - улыбается растерянно и даже испуганно – как и должен себя вести человек, попавший в незнакомый дом, полный двуногих крокодилов.
На него – на этого верзилу в костюме, который наверное был сшит на заказ, но явно на другого человека - обернулись все, кто сейчас находился в большом холле. Как же, сама хозяйка, всемогущая Мама, встречавшая остальных на лестнице, кивками головы – совсем как императрица в своем дворце – сейчас сбежала к незнакомцу, словно обычная обрадовавшаяся девчонка! Даже руки вперед вытянула, будто собралась обнять этого растерянного парня.
Золотова подозревала, что многие сейчас злорадно усмехаются в глубине своих душонок; большинство знали о ее маленькой слабости – так, пустячке. Мама любила мужчин; таких, кто мог завести ее, поразить чем-то необычным. Чем? Она и сама этого не знала; потому и была в поиске. Постоянном поиске вот уже несколько лет. Но этой ее слабостью никто воспользоваться не решался – до сегодняшнего дня. До того чернокожего мальчугана, копии американского президента, которую ей, как оказалось, подсунули.
Она уже успела погонять внутри себя ярость от этого унизительного чувства; заставила отослать несчастного парня, так и не успевшего поразить ее ничем, туда, откуда он не сможет выбраться до конца своих дней. Задачу Золотова не конкретизировала, но знала, что ее приказ будет выполнен именно так, как она сказала.
Теперь же она удивилась своему неожиданному порыву. Но добежать – чего она не делала уже очень давно – ей не дали. Опередили – собственный пес, огромный неаполитанский мастиф Бакс. Точнее, эту громадину еще щенком подарили Пончику, но парню подарка хватило ровно на полчаса. Так что подросший, потом выросший и, наконец, далеко переросший естественные пределы своей породы Бакс считал хозяйкой именно Людмилу. Понимал, наверное, кто его кормит; как и всех остальных в этом доме. И вот эта стремительная махина злобной плоти была готова накрыть собой незнакомца, на лице которого легкий испуг не успел смениться паническим ужасом. Наоборот, его лицо разгладилось, стало каким-то строгим, отчего сама Людмила остановилась на предпоследней ступени. А незнакомец повелительно прикрикнул: «Сидеть!», - и Бакс, который не слушал никого, кроме Мамы, послушно шлепнулся на задние лапы.
Тишина вокруг звенела несколько секунд, а потом ее разорвал дикий крик:
- Это он! Мама, это он!
Мимо Золотовой, повторяя путь Бакса, пролетел сыночек, обдавший Маму (или просто маму) причудливой смесью дорогого парфюма и какого-то застарелого дерьма.
Мама успела наморщить носик и подумать, неожиданно злорадно:
- Вот сейчас паренек гаркнет, и сыночек брякнется на задницу рядом с Баксом.
Но незнакомец, по поводу личности которого у хозяйки дома были уже вполне определенные подозрения, не успел выкрикнуть ничего; даже если собирался сделать это. Вместо него с грозным рычанием в воздух взвился мастино. Пончик лишь испуганно икнул, когда его необъятная туша оказалась на мраморном сверкающем полу, прижатая такой же тяжеловесной грудой мускулов, шерсти и клыков. Главным образом клыков, щелкнувших прямо перед круглощекой физиономией.
- Мама.а.а!., - буквально заверещал, Пончик – совсем как детстве - и материнское сердце все-таки дрогнуло, хотя Золотова не могла заставить себя поверить, что обычно добродушный Бакс вопьется сейчас в живую человеческую плоть.
- Бакс!!! – закричала Мама.
- Бакс!!! – раздалось снизу, от человека, на защиту которого так неожиданно выступил пес.
И последний сразу отреагировал, правильно поняв возмущение и Золотовой, и Казанцева. Да – именно наш герой так эффектно оказался в гостях, на Пушкина, дом один. Он не видел сейчас перед собой ничего, кроме прекрасного, одновременно встревоженного лица Зайки, которая уставилась на толстый зад Пончика, улепетывающего на четвереньках куда-то в угол, образованный сверкающим полом и мраморной же лестницей. А следом ему полетели слова Казанцева, который уже не в первый раз за этот день не сумел сдержать своего профессионального нутра.
- Здравствуй, Зайка! Это твой мальчик? Какой-то он слишком нервный. Я бы посоветовал кастрировать его. Если хочешь, я сам займусь этим.
И он изобразил двумя пальцами свободной от подарка руки движение лезвий гигантских ножниц, имея в виду под мальчиком конечно же мастифа. Пончик как раз уткнулся в каменный угол, и повернулся к залу, чтобы успеть заметить это зловещее движение. В его забитую паническими мыслями голову едва протиснулись еще два слова: «мальчик» и «кастрировать». Теперь Саша Золотов заверещал точно так же, как это делают поросята, которых подвергают столь унизительной процедуре. А тут еще Бакс подскочил, и в качестве извинения принялся вылизывать его побагровевшую физиономию длинным липким языком.
Последнего – вместе с тяжелым дыханием, что прорывалось сквозь страшные клыки – Пончик не выдержал. Его сознание отключилось; как раз в тот момент, когда Федор с Людмилой на пару отпихнули тяжеленного пса от тела Пончика, и склонились над ним, едва не столкнувшись лбами. И это мимолетное касание почему-то заставило покраснеть Маму! Даже несмотря на то, то у ее ног тяжело дышал, бормоча что-то невнятное, сын…
Пончика наконец водрузили на ноги подскочившие слуги; они увели его куда-то вглубь покоев, в которые ходя гостям не было.
- Кроме некоторых, - стрельнула в сторону последнего гостя хозяйка.
Стрельнула совершенно так же, как какая-нибудь восьмиклассница, влюбленная в учителя физкультуры… Она глубоко вздохнула; на физкультурника этот парень никак не походил; но волновал он ее ничуть не меньше, а скорее много сильнее, чем любой накачанный самец.
Потом до Мамы дошло, что она и улыбается сейчас, как та самая школьница, то есть как последняя дура. Но стирать улыбку не стала, лишь добавила ей хищного выражения, отчего тут же отшатнулись сгрудившиеся вокруг гости, и пропела, тоже неожиданно для всех:
- А теперь прошу за стол. Ты наверное проголодался… милый?
И Федор, который совершенно правильно принял последнее слово на свой счет, - кивнул:
- Да, Зайка. С утра ничего не кушал.
Тут он вспомнил про свой завтрак, и скорчил такую жуткую физиономию, отвернув лицо от хозяйки, что… мэр, который на свое несчастье, сунулся ближе других к этому углу, в ужасе отступил, натыкаясь на чью-то услужливо подставленную ножку.
Теперь еще один толстяк оказался на полу, в панике озираясь и отыскивая свой угол. Увы – вокруг был лишь частокол ног, да чьи-то крепкие руки, подхватившие градоначальника и водрузившие его на ватные ноги
- Спасибо, э-э-э.., - повернулся он к помощнику, – Николай Иванович, весьма благодарен,
- Не стоит, - засмеялся столь же багроволицый и толстомясый помощник, который в негласной табели о рангах был примерно на одной ступени с мэром.
Однако сейчас заместитель председателя областной думы, Николай Иванович Круглов, поступил совершенно несообразно тому самому табелю. Он протиснулся в первый ряд столпившихся гостей и остановил свой ироничный, даже несколько вызывающий взгляд на Маме и ее необычном госте. Еще мгновение, и его рот открылся бы, чтобы извергнуть какой-нибудь явно провокационный вопрос. В груди Мамы что-то противно заныло: «Вот оно, начинается!», - имея в виду, что тот самый нарыв, зревший последний год, и должен был сейчас прорваться словами не опасного, на ее взгляд, противника. Но роковые (а может, и совсем обычные) слова так и не прозвучали, потому что их опередила добродушная, несмотря на внутреннее содержание, фраза Казанцева:
- А я думал, что ты выпадешь из окна, дядя. Так махал руками, что я не успевал следить за твоей физиономией, - Федор повернулся к остальным с обезоруживающе улыбкой, – знаете как трудно было следить за ним в прицел снайперской винтовки?!
Теперь отшатнулись все, и первым Круглов. А Мама схватила Казанцева под руку и повела его к лестнице и дальше – в банкетный зал, где у каждого было свое, закрепленное за ним на постоянной основе место. Сообразительный управитель (дворецкими в России пока еще таких людей не называли) успел поставить во главе длинного стола еще один стул с высокой спинкой, как разна которой вычурный вензель уже красовался, и даже так покомандовать на столе переменами холодных закусок и приборами, что сейчас ничто не говорило о том, что еще пару минут назад этих самых приборов было на один комплект меньше.
И Казанцев вполне справедливо сообразил, что это место ждет его. Тем более, то Мама отпустила его руку прямо рядом со стулом. Федор принялся демонстрировать чудеса галантности. Зыркнув грозно глазами на слугу, который взялся было за спинку стула Золотовой, он сам усадил даму. Затем пошарил по столу взглядом; успей он сейчас схватить хитро сложенную салфетку раньше самой Мамы – точно принялся бы пристраивать ее на такой волнующей воображение груди; как малому ребенку. Но Мама этот маневр каким-то чудом предвосхитила; салфетка была вне досягаемости гостя; другая рука Мамы усадила Казанцева за стол.
Она милостиво кивнула, отчего из-за ее спины протянулась рука с бутылкой шампанского и напиток, заполнивший все вокруг божественным ароматом, запузырился в высоком фужере перед хозяйкой. Такой же мелодичный звон донесся от других столов; гости негромко зашумели, заполняя тарелки перед собой пока только холодными закусками. Федор отметил, что не перед всеми стояли такие же бокалы; и хрустальные емкости и напитки в них были самыми разными – и по форме, и по содержанию. И он без всякого смущения процедил сквозь зубы, даже не поворачивая головы:
- Мне водки!
Над плечом тут же выросла чужая рука с бутылкой, от которой несло восхитительной свежестью. Неведомый зверь на этикетке не нашей водки многозначительно подмигнул ему. А рядом проворковала прекрасная дама:
- Только водка и мясо. Много мяса, - прижалась он грудью к плечу; точнее много ниже плеча Федора, - то еще нужно настоящему мужику?!
- Настоящая женщина, - брякнул Федор, постаравшись загнать внутрь видение гигантской сковороды, шкворчащей жиром.
И его призыв услышали – за соседним столиком. Там главным был губернатор, который встал и провозгласил первый тост:
- За настоящую женщину! За нашу Маму, за ее день рождения! Будьте счастливы Людмила Васильевна; здоровы и счастливы – на радость нам и всему региону.
- Сейчас встанет мэр и повторит это – только не про регион, а про город, – засмеялась рядом с Казанцевым Золотова, ничуть не стараясь приглушить голос.
За остальными столами подхватили смех – чересчур поспешно и угодливо. Мэр действительно тут же вскочил – чуть подальше от именинницы, чем губернатор.
- Ага, - внезапно вспомнил Казанцев свою невольную партнершу, Марину Кошкину.
Снайперша ждала его в гостиничном номере в компании компьютера, который в этот номер очень быстро доставил и еще шустрее установил посыльный из магазина. Настолько шустро, что Кошкина успела загрузить Федора ворохом сведений о хозяйке дома на улице Пушкина. Улица, кстати, была очень короткой, и дом на ней был единственным – тот самый, в котором сейчас шумел пир на полсотни гостей. Где-то на просторах Интернета конечно же затерялась и дата рождения его хозяйки. Увы, на этом факте ни Кошкина, ни сам Казанцев внимания не заострили. Так что сейчас Федор, опрокинувший в себя порцию божественного напитка и благодарно кивнувший руке, тут же опять наполнившей рюмку, лихорадочно размышлял – какую бы отмазку придумать насчет подарка. Белая роза, сейчас гордо, но сиротливо торчавшая из вазы в центре стола, на подарок ко дню рождения тянула слабо.
Оттого он не замечал, как гости перестают жевать, и сводят взгляды на его скромной персоне. Всех их, включая самых первых лиц, черной икрой удивить было трудно. Но есть вот так – большой серебряной ложкой, которая прежде торчала в глубокой хрустальной емкости, полной этой самой икры… Сейчас ни ложка, ни что иное торчать бы так не могли – икра оставалось на донышке. Золотова единственная поглядывала на гостя, который, кстати, так и не представился, с веселой улыбкой.
- Вкусно? – спросила она наконец, дождавшись, когда Федор опрокинет внутрь вторую рюмку.
- Вкусно, - кивнул Казанцев, - под водочку самое то.
- Сейчас еще мясо принесут, - подначила его хозяйка, - горячее.
- Мясо я сегодня ел, - повернулся Федя к ней с доверчивой улыбкой – такой, что невозможно было ему не поверить, как бы поразительно не звучали слова гостя, - не понравилось. Очень, знаешь ли, своеобразный вкус у человеческого мяса. На любителя.
И он ткнул пустой ложкой в сторону супруги мэра – такой же низенькой и полновесной тетки, которая как раз поднесла ко рту что-то морское, членистоногое. Женщина оценила то, что подцепила специальной вилкой из блюда; потом слова Казанцева и из нее бурно полилось в то самое блюдо; почти так же сильно, как утром из самого Федора на несчастного чемпиона. Рядом испуганно поперхнулся и едва не присоединился к жене в ее увлекательном занятии градоначальник. Остальные молчали – очевидно боялись открыть рты; по той же самой причине. И только у хозяйки азартно блеснули глаза:
- И где же в Сибирске можно достать такой деликатес?
Федор пожал плечами, а потом развел руки в непонятной гордости:
- Что значит достать? – ответил он вопросом на вопрос – сам добыл!
Он обвел застывших теперь уже окончательно гостей победным взглядом и вспомнил очень кстати слова Галчонка. Вспомнил только слова – но не саму ее. Галину он, по крайней мере на этот вечер, из своей жизни вычеркнул.
- Ножиком ткнул – между пятым и шестым ребром… И там два раза повернул свое оружье…
- Как интересно, - опять навалилась на него грудью Зайка; она почему-то, в отличие от абсолютного большинства гостей, не чувствовала никакого дискомфорта – может потому, что сидела ближе других, и ощущала сейчас, как на нее исходят волны искреннего добра, тепла и доли бесшабашного хвастовства, но никак не черной злобы, - и как часто ты охотишься подобным образом?
Казанцев ответил неожиданно; скорее даже нелогично - но вполне зловеще, как и надеялась хозяйка:
- Вообще-то свиное мясо намного вкуснее. Я тебе как-нибудь, Зайка, приготовлю – по собственному рецепту.
- Вот и договорились, - с очаровательной улыбкой ответила хозяйка, имея в виду какой-то совсем другой рецепт, к свиному мясу никакого отношения не имевшему, – сегодня же и угостишь..
Тут ее улыбка несколько потускнела. Потому что в зале, где сейчас все сидели, словно проглотив колья, а потом зашив друг дружке рты, резко выделялись два пустых места. Такого не могло быть по определению. Человек, приглашенный на званый ужин самой Мамой, мог не явиться, только если был при смерти. Или уже умер. Такой знак тоже мог означать начинающееся брожение в высшем обществе. Золотова чуть заметно дернула плечом, и за ним тут же материализовался управитель.
- Кого нет? – спросила она ровным голосом, от которого и так неестественно прямая спина управителя выгнулась в обратную сторону.
Тот по памяти, явно ожидая этот вопрос, отбарабанил:
- Господина Купалова, Владимира Петровича, сотрудника мэрии и господина Самойлова Николая... э.э.э.., - того самого чемпиона, Людмила Васильевна, - так и не вспомнил он отчество гордости Сибирска.
"Того самого" означало, что когда-то чемпион по боям без правил гостил в этом доме – известно в каком качестве. Гостил совсем недолго, потому что слишком любовался собой, когда надо было любоваться совсем другим телом. Да и привык он к боям без правил слишком буквально. А в этом доме правила были; их устанавливала Мама, и всем остальным предписывалось их неукоснительно выполнять. Так что брови Людмилы Васильевны хмурились совсем не случайно. Хозяйка сейчас решала – вычеркивать ли ей сейчас Самойлова из высшей лиги сибирского общества.
Еще за одним столом – третьим по счету, начиная от главного, где сидели Федор с пока не своей Зайкой – наметилось движение. Там встал, с грохотом отодвинув стул, начальник всей губернской полиции. Вторую большую звезду на погоны он получил совсем недавно, и теперь появлялся всюду только в форменной одежде.
- Позвольте я поясню, - откашлялся он наконец, одернув китель, - уважаемый мной господин Самойлов подвергся сегодня злодейскому нападению. Злодейскому, и очень неожиданному, я полагаю. Так что не успел дать достойный отпор злодею. Сейчас наш чемпион в центральной городской больнице, и боюсь – очень не скоро вернется к тренировкам.
- Если вообще вернется, - чуть слышно прошептал Казанцев, с содроганием вспомнив, как медленно и неотвратимо летели к ступням чемпиона двухпудовые гири.
Его шепот отчетливо подчеркнул тишину, опять установившуюся в банкетном зале. И опять хохотнула хозяйка:
- Да ты у нас шалун, оказывается, - погрозила она пальцем, отчего ее соблазнительное тело колыхнулось под платьем, - давай рассказывай, как справился с Николашей?
- А че я? - насупился тут же Федор, - я вообще не трогал вашего чемпиона... руками. И гири он сам уронил. А я еще в скорую хотел позвонить.
Казанцев попытался было выхватить из кармана и выставить на всеобщее обозрение свой "Самсунг", но что-то подсказало ему, что этого делать ни в коем случае нельзя. Не столько из боязни, что на смех поднимут его, хозяина допотопного средства связи, как из-за нежелания в чем-то подставить хозяйку. Поэтому он вынул из кармана носовой платок, что всучила ему перед уходом Марина, всмотрелся в него, как в шпаргалку на экзамене, и почти басом прогудел, заполнив немалый зал до самых дальних уголков:
- В общем, чемпион сам напросился. Если есть еще желающие, прошу вставать в очередь.
Где-то, когда-то он уже слышал подобную фразу. Никогда не думал, что сможет вытолкнуть из себя такую же - под внимательным взглядом сливок городского общества. Он еще и откашлялся утробно, но харкнуть в сторону, как тот самый киношный персонаж, не посмел, хотя чувствовал - чего-то подобного от него Зайка и ждет.
Немного разочарованным голосом хозяйка спросила - сразу у всех в зале:
- А что это за Купалов, Владимир?..
- Петрович, - подсказал сзади управитель.
- Вот именно, - еще круче насупила брови Мама, - не знаю такого. И среди приглашенных такого не помню.
Федор рядом встрепенулся, потому что за третьим столом, рядом с генералом, поднялся тот самый краснорожий молодец, что махал ему руками с четвертого этажа гостиницы "Сибирь".
- Прошу прощения, Людмила Васильевна, - чуть склонил он голову, показав обширную лысину на макушке, - это я взял на себя смелость пригласить своего племянника... вместо супруги. Анна Михайловна приболела, к сожалению. Очень серьезно приболела. Присутствие здесь Володи... Владимира Петровича, посчитал совершенно необходимым. Я надеялся, что вы после завершения празднования, согласились уделить совсем немного времени. Очень уж интересные... документы должен был принести с собой Владимир.
Казанцев интуитивно почувствовал, что внутри так волновавшей его женщины зарождается вулкан гнева. Первыми его провозвестниками служили нервно раздувавшиеся ноздри точеного носика. Но Федору не нужно было смотреть в ее лицо, чтобы понять, как она зла. Он уже чувствовал ее на уровне подсознания, на уровне общих чувств и устремлений. И сейчас он понял, что его Зайка готова вцепиться в этого краснорожего господина, посмевшего распоряжаться в чужом доме. Но раньше Мамы в глотку заместителя губернатора вцепился бы Казанцев - только кивни ему, Федору, соседка.
Опять - теперь уже успокаивающе, несмотря на их смысл - прозвучали слова полицейского генерала;
- Это не тот ли господин из мэрии, что лежит сейчас в реанимации, в той же больнице, что наш чемпион?
- В реанимации?! - вскричал краснолицый, теперь уже багровея, - как в реанимации? А где документы, что были при нем?
- Про документы ничего не знаю, - вполне дипломатично пожал плечами генерал, - может их разнесло гранатой?.
- Какой гранатой? - заместитель областного руководителя теперь начал бледнеть; ему явно не хватало воздуха.
- Моей гранатой! - машинально прошептал Казанцев; этот шепот расслышала только Мама.
- Молчать! - прошептала она яростно, сжимая рукой под столом бедро Федора.
Последний тут же заткнулся; вернее переключил выключатель в своей голове совсем на другой канал - из боевика на эротику. Потому что рука Зайки чуть промахнулась, и ухватилась совсем не за бедро. Но ладошки она так и не отпустила; правда злость в голосе совсем пропала, когда она прошептала ему:
- Расскажешь потом, когда останемся одни.
От этого "одни" Федора бросило в жар, потом в холод. А он к тому же вспомнил, что у него есть подарок для именинницы - тот самый листок, что вручила ему Марина после беглого изучения документов из злополучного дипломата.
- Держи, - всучила она сложенный вчетверо лист, - подаришь своей Зайке. Думаю, она ему очень обрадуется.
Показалось, или нет тогда Казанцеву, но в голосе Кошкиной он прочел нешуточную ревность.
- А где-то и Галчонок локти кусает, - самодовольно подумал он, положив свою ладонь на Зайкину.
Задыхающийся чиновник тем временем рухнул на свой стул, а Зайка, чья ладошка сейчас медленно сжималась и разжималась, заставляя Казанцева приставать на стуле и снова вжиматься в него, обратила совсем благосклонный взгляд на главного полицейского:
- Это все новости по твоему ведомству, Андрей Андреевич?
- Из интересного, пожалуй, все. Бытовуха вас наверное не интересует?
- Не интересует, - кивнула Мама, - меня совсем другое интересует.
Рука ее при этом сжалась особенно сильно, и Федор стал серьезно опасаться за чистоту чужого когда-то костюма.
- Ну разве что.., - протянул генерал, и ладошка хозяйки, к облегчению Казанцева, почти полностью расслабилась, - начальник Центрального райотдела, подполковник Петров...
- Что с ним?
- Лично преследовал преступника. Получал сильнейший удар электрическим током. Сейчас тоже в реанимации.
- Выжил все-таки, - процедил, помня о предупреждении Зайки, Казанцев.
Ладошка наконец отпустила несчастного парня и, сжавшись в кулачок, несильно ткнулась ему в бок. Золотова едва сдерживалась от истеричного смеха.
- А подполковника за что? - еще тише прошептала она, приподнявшись на стуле - так, чтобы ткнуться губами прямо в ухо Федору.
- Ни за что, - Казанцев не отказал себе в удовольствии склониться в свою очередь к нежному ушку собеседницы, даже задев его; по сути в первый раз поцеловав эту удивительную женщину, - он сам, по дурости. Не знает, что ли, что не надо прыгать на мокрый асфальт, когда рядом валяются электрические столбы.
- А ты бы на что прыгнул? - спросила Мама уже громче, едва сдержав хохот.
Казанцев сделал паузу, длинную, как он сам, окидывая Зайку таким откровенно восхищенным взглядом, что без слов стало понятно, куда бы - точнее на кого - он бы прыгнул в первую очередь. Но ответил совершенно правдиво:
- А я и прыгнул. На кота.
- Какого кота? - округлила от удивления глаза Мама.
- Одноглазого, - выдал опять не приукрашенную истину Федор, - и рыжего. Теперь уже наверное и безхвостого.
Зайка не выдержала и закатилась в истерике, где непонятно было пока - хохочет она, или льет слезы. А все, что было непонятного в этой женщине, было смертельно угрожающим для окружающих. Потому все и застыли на своих местах, постаравшись придать лицам абсолютно нейтральное выражение. Только Федор рядом с Мамой счастливо улыбался; он успел оценить богатство и изобилие на столах. Теперь вдруг представил, какое шикарное ложе должно было быть у этой женщины. Если бы он мог прочесть, что думают о его будущем абсолютное большинство замерших на своих стульях приглашенных, да и сама Мама, он не раздумывая бросился бы вон из этого дома.
Нет - надо отдать должное ветеринару Федору Казанцеву. Он бы сначала, несмотря ни на что, оценил хозяйское ложе...
Глава 6. У вас есть план? У нас есть план!
Марина Кошкина перекладывала листки с места на место, словно раскладывала какой-то финансовый пасьянс. Финансовый - потому что в основном это были счета, какие-то переводы, самым часто встречаемым словом в которых было "офшор". И в них, в этих бумагах, было спасение - и ее, и, при удачном раскладе - Федора Казанцева. Но все это было пока на уровне интуиции. Никакого плана у Маши, Марины Кошкиной, пока не было. Потому она и перекладывала бумажки с места на место, пока не наткнулась в одной из них на знакомую фамилию.
- Вот так фокус, - Кошкина даже отодвинула от себя этот листок подальше.
Она не страдала близорукостью; нет – просто так на бумажку падали солнечные лучи, бившие в окно с силой, положенной в середине лета. Кстати, окно это было совсем не тем, в которое недавно глядел Федя Казанцев. Было бы верхом глупости оставаться в гостиничном номере после того, как ее временный напарник отправился в змеиное логово по адресу улица Пушкина, дом один. Марина даже не стала пытаться отговорить Казанцева. Федор весь горел от нетерпенияи Кошкиной лишь оставалось надеяться, что от смертельно опасного визита будет хоть какая-то польза. Главным же аргументом, заставившим ее все-таки надеяться на благополучный исход предполагаемой любовной авантюры, стало неизменное: "Дуракам везет!".
Потому она проводила Казанцева до особняка, держась позади так, чтобы Федор, и так не замечавший никого и ничего вокруг, не возгордился, что его сопровождает почетный, хотя и невидимый эскорт. Марина одобрительно хмыкнула, когда длинноногий кавалер вдруг резко затормозил у цветочного киоска. В стеклянную дверь парень вышел с единственной белой розой в руках, и Марина еще раз одобрительно кивнула. Если бы она знала, что за этот цветок Казанцев щедро отслюнявил стодолларовую банкноту! Так уж устроен человек – Кошкина понимала, то шансы остаться в живых у нее, а особенно у ветеринара-недотепы близки к нулю, но… В общем, на загул она выделила Казанцеву всего пять зеленых бумажек. И еще одну – стандартный лист, заполненный фамилиями. Тот самый, что Федор приберег в качестве подарка. Самому Казанцеву этот список ни о чем не говорил, хотя многих из него он – сам того не подозревая – видел в банкетном зале. Цифры – семизначные, и даже восьмизначные – напротив этих фамилий, добавленные от руки, его тоже не интересовали. Зато, как небезосновательно предполагала Кошкина, они должны были очень заинтересовать хозяйку особняка. Прежде всего тем, что против ее фамилии красовался сиротливый ноль.
Марина проводила взглядом Федора, нырнувшего в ворота после недолгих препирательств с привратником, и отправилась по адресу, который вычитала в газете городских объявлений; втайне от напарника, конечно. Комната, которую сдавала бойкая старушка баба Варя, выходила своим окном на ту самую дверь, из которой они с Казанцевым вышли на улицу, отягощенные общим спасением от смерти. А еще футляром, где раньше хранилась любимая винтовка снайпера Кошкиной. Отсутствие оружия сейчас напрягало девушку больше всего. Найти винтовку, тем более снайперскую, в незнакомом городе было трудно, почти нереально. Хотя, имея полчемодана долларов…
- Кстати, - хорошенькая темноволосая девушка в скромном платьице, которую тот же Казанцев вряд ли бы узнал, проходя мимо на улице, подвинула к себе футляр, - сколько тут всего?
Не отрывая взгляда от двери в здании напротив, Марина принялась выкладывать тугие пачки на стол.
- Ага, - положила он последнюю, початую пачку, - ровно сорок. Умножаем на десять тысяч – итого ровно четыре миллиона. Жить можно.
Она очень легко прогнала от себя мысль бросить все – Сибирск, эту вот дверь, за которой до сих пор лежал труп ее несостоявшегося убийцы и… Федю Казанцева – и бежать, забиться в глухой угол необъятной родины, где на четыре миллиона заокеанских рублей можно было бы сносно прожить до конца своих дней. Только вот много ли их осталось бы, этих дней? Кошкина знала, что ее будут искать – упорно и профессионально. И в конце концов надут.
- Да и Федю жалко, - нашла она наконец главную причину, по какой решила остаться в Сибирске.
А в голове между тем зрел план. И формировался он вокруг фамилии, за которую она зацепилась взглядом, просматривая бумаги из дипломата. Примечательная была фамилия, знакомая практически всем россиянам. В конце девяностых эта фамилия не сходила с передовиц газет и журналов. Да и сейчас опального олигарха, бесславно закончившего свою жизнь в ванной достаточно скромного британского особняка, вспоминали в России. Главным образом в контексте того вопроса, на который никто не мог дать ответ: "Куда делись деньги миллиардера?". Многие склонялись к тому, что никаких денег у бежавшего из родины олигарха не осталось – потому он и накинул веревку на шею. Немногие догадывались, где могли быть спрятаны миллиарды… ну хотя бы миллионы, украденные у России. А один человек, точнее одна – Марина Кошкина – могла ответить на этот вопрос совершенно определенно. Потому что ответ скрывался в тех самых бумажках, которые лежали пока в футляре. Кому их отнести?..
- На блюдечке с голубой каемочкой, - прошептала она задумчиво.
Была еще одна причина, почему собственно громкая фамилия так заинтересовала снайпера. Она отчетливо вспомнила тот день, когда Иван Иванович принес очередную фотографию, традиционно перечеркнутую черным фломастером. Фотографию именно этого олигарха. Тогда что-то не срослось – то ли заказ отменили; то ли кто-то опередил фирму Ивана Ивановича. В Лондон она так и не попала.
- Фирму! – в очередной хмыкнула она.
За двенадцать лет она так и не узнала, в какой конторе служит. Если речь вообще шла о "конторе", а не о частной лавочке, промышлявшей таким доходным бизнесом…
О том, чтобы самой воспользоваться многомиллиардной заначкой, речь даже не шла. Марина была девушкой здравомыслящей и понимала, на какой кусок можно разевать рот, а от которого лучше держаться подальше. Все, то она хотела получить от наследства опального олигарха – гарантии безопасности. Для себя лично.
- Ну и для Феди – если получится, - проворковала она, насторожившись.
За дверью комнаты раздался подозрительный шум и пачки полетели обратно в футляр, который предстал перед глазами бабы Вари уже в закрытом виде. Старушка вошла в комнату без всякого стука, и остановилась у порога, прямо оттуда выплеснув на пораженную Марину слова, которые подтвердили вывод, сделанный Кошкиной в первую их встречу; то есть меньше часа назад.
Баба Варя щелкнула выключателем. Лампочка под старинным матерчатым абажуром, какие Кошкина видела лишь на картинах в музее, разогнала полутьму в комнате, и девушка поспешила задернуть занавеску, оставив лишь узкую щелочку.
Выключатель опять щелкнул, возвращая необходимую Марине темноту.
- Ладно уж наблюдай, шпиенка, - выпалила загадочным тоном бабка.
- Я не шпионка, - попыталась возразить Кошкина.
- А зачем тогда волосы перекрасила? – сразила ее баба Варя, - и куда хахаля своего длинноногого дела?
- Он мне не хахаль! – невольно выдала себя Марина.
- А кто? – загорелись даже в полутьме глаза старушки, - подельник? То-то он так лихо полковника милицейского уделал.
- Какого полковника? – еще сильнее поразилась Кошкина; этот героический эпизод Фединой биографии она как-то пропустила.
- Петрова, - поделилась с Мариной старушка не нужной ей на первый взгляд информацией – подполковника Петрова, начальника нашего райотдела. А (махнула она рукой) – такую сволочь не жалко. Заслужил.
Чем именно насолил бабе Варе полицейский начальник, которого она повысила в звании, Кошкина так и не успела узнать Так же, как утром Федя Казанцев. Именно баба Варя грозила тогда Петрову отсутствующими пистолетом и дубинкой. Теперь же она раньше девушки подскочила к окошку, заслонив своей фигурой узкую щель меж занавесок. Марина тут же оказалась рядом, в душе поблагодарив шуструю старушку. Сама она, отвлекшись, точно пропустила бы пропустила человека, шмыгнувшего в заветную дверь. Хорошо, что Иван Иванович – а это был именно он –по привычке огляделся в поисках ненужных свидетелей и задержался на несколько мгновений в дверях. Поднять голову кверху, к окнам противоположного дома, он не догадался. А Марина отчетливо разглядела в руке работодателя футляр – точно такой же, что стоял сейчас на полу, почти касаясь ее ноги.
- Мой, - тут же решила Кошкина, и тут же поправилась, - он должен быть моим.
А потом что-то случилось с ней. Она стояла у окна, чуть ли не обнимая бабу Варю, и одновременно шагала по бетонной лестнице, отсчитывая ступени, а скорее секунды, до того момента, когда… Вот она вместе с Иваном Ивановичем открыла ключом, что рука в перчатке вынула из кармана длинного серого плаща, дверь в квартиру. В ту самую квартиру, где по-прежнему лежали голый мертвый киллер и раскуроченная винтовка. Потом зашла в коридор, где их встретили три запертые двери. Каким-то неведомым образом Кошкина подтолкнула Ивана Ивановича к нужной, и тот вошел в комнату – прямо навстречу пуле и осколкам стекла, что гнала перед собой эта стальная смерть от закрытого окна.
Второй – контрольный – выстрел она тоже услышала, но уже уставившись на бабу Варю. И бойкая старушка, не стеснявшаяся поливать отборной бранью полицейское начальство, сейчас испугалась, как никогда в своей долгой жизни. В глазах девушки, которую она пустила на постой скорее от любопытства, чем от безденежья, не было угрозы; не было обещания немыслимых бед. В них была жуткая пустота; именно оказаться в ней, в этом бесконечном равнодушии ко всему, и испугалась сейчас баба Варя.
А девушка, сменившая камуфляж на платьице веселенькой расцветки, шептала ей прямо в лицо – ласково и страшно:
- Ты, баба Варя, все забудь. И меня, и хахаля, и того.., - она махнула рукой в окно, в сторону дома через улицу.
- Там где-то стекло разбили, - не желая сама того пробормотала старушка.
- И про это забудь – еще спокойнее добавила Марина, - держи вот.
В руках бабы Вари оказалась та самая распечатанная пачка с долларами. Сама Кошкина даже не думала – не делает ли сейчас ошибку, оставляя такую шикарную улику. С отпечатками собственных пальцев, между прочим. Мысленно она уже шла через дорогу, к той самой двери. Баба Варя теперь была лишь эпизодом из прошлого. Совсем недавнего прошлого, которое, быть может, получится забыть, и никто о нем не напомнит. А для того – Марина была уверена – надо было спешить. Кошкина подхватила с пола футляр, в последний раз строго глянула на бабу Варю и скользнула за дверь.
И через дорогу, и по лестнице она шла, совершенно не скрываясь – чуть ли не насвистывая в такт едва слышному стуку пачек в футляре. Она даже улыбнулась – точно так же махал им недавно, каких-то четыре часа назад Казанцев. Но перед дверью в квартиру Фединого приятеля остановилась совсем другая девушка – опасная, настороженная; когда надо – стремительная. Именно такая скользнула, подобно хищному зверю, в коридор, а потом в спальню. Здесь сравнение с хищницей стало еще очевидней. Марина буквально обнюхала страшную рану в груди Ивана Ивановича, а потом в правом, отсутствующем сейчас правом глазу. Теперь вместо глаза была черная в сгустившейся тьме дыра. На затылке – там где тонкий ковер на полу пропитала такая же темная густая жидкость, рана была многократно страшнее. Кошкина это знала; хотя и видела до сих пор убитых людей лишь в перекрестье прицела. А потом она полезла по карманам, хотя понимала, что ничего полезного та не найдет.
- А вот и не так! – улыбнулась она в темноте, попытавшись разглядеть лицо, перечеркнутое все тем же фломастером.
Фотография заняла свое место рядом с пачками долларов. Потом Марина, поколебавшись, сунула туда же пистолет киллера, который так и лежал рядом с мертвым голым красавцем. Раньше этот пистолет она взять не решилась; теперь же одной уликой больше, одной меньше… Кошкина едва сдержалась, чтобы не выглянуть в окно, не попытаться определить, откуда прилетела смертоносная пуля.
- Дуэль снайперов устраивать не будем, - усмехнулась Кошкина, продвигаясь по полу к двери и толкая перед собой сразу два футляра.
Однако какое-то чувство, а может и совокупность мельчайших деталей, каждое из которых в отдельности ничего не говорили, заставили ее увериться – выстрел был сверху, может быть из той комнаты, откуда Казанцеву махал руками краснолицый незнакомец
Дверь за спиной негромко хлопнула, и Марина перевела дух, подведя еще одну черту под прошлым. Даже мизерной надежды на помощь – от того же Ивана Ивановича, настоящего имени которого она так и не узнала – не осталось. Теперь надежда была – исключительно на собственные силы и везение. И еще, как ни странно, на Федора. Кошкина вполне резонно заключила, что до утра Казанцев врядли появится в воротах особняка. Да и тогда она конечно же не подошла бы сразу к своему, как выразилась баба Варя, подельнику. Посмотрела бы, сколько хвостов пустят за Федором. А в том, что его выпустят, и что его будут вести очень плотно, она не сомневалась. Залогом тому был листок со списком фамилий.
Но теперь та самая сила, что погнала ее вслед за Иваном Ивановичем, заторопила ее опять; и заторопила именно к особняку на Пушкинской.
- Ну и ладно, - махнула она было рукой; увы – теперь обе были заняты футлярами, - все равно идти больше некуда. Поймаю такси, а там – в скверике напротив дома номер один - найдется укромное местечко. Не замерзну.
Такси даже теперь, когда на чистом небосводе густо высыпали звезды, поймать в крупном городе было не проблемой. Кризис заставлял водил бросаться к потенциальным пассажирам раньше, чем они поднимали руку. Вот и теперь Кошкина только повернула на улицу Гагарина и поравнялась с фонарным столбом, как рядом остановилась, мягко затормозив, машина. Это не было такси; огромный черный внедорожник с тонированными стеклами скорее всего сожрал бы в виде платы за топливо всю выручку. Да и человек, опустивший темное стекло совсем рядом с Мариной, никак на таксиста не походил. Ярко выраженный восточный тип лица, шикарные усы – много гуще тех, что валялись сейчас вместе с обрывком скотча с мусорной корзине – а главное, чудовищный акцент подсказывали Кошкиной: "Беги, девочка. Уноси от них ноги!". Но упрямство и какая-то бесшабашная злость в душе скомандовали: "Вот! Сейчас у тебя появится и хата, и колеса".
- Наверное от Феди заразилась, - подумала она, ныряя в уютный мирок шикарного внедорожника, на заднее сидение, которое открылось само собой – очевидно от нажатия какой-то кнопки водителем.
Водитель в отличие от усача, что общался с Мариной в окошко и приглашал "покататься", был еще и бородат. А акцент скорее всего имел совсем неудобоваримый, потому что ни разу не открыл рта. Зато его не закрывал другой кавказец, назвавшийся Шамилем.
Марина конечно успела порыться в соцсетях перед поездкой в Сибирск. Общую ситуацию, включая криминогенную обстановку (кстати на удивление спокойную, по сравнению с Питером), знала неплохо. По крайней мере получше Федора. Не пропустила и информацию о нескольких странных исчезновениях в последнюю неделю мая. Паники в городе пока не было, но нехорошие слушки уже поползли. К самой себе даже попытку подкатить с непристойным предложением она исключала. Считала что аура смертей (чужих, естественно) отпугивает нормальных мужчин. Но эти горцы были ненормальными – это Марина поняла еще под фонарем. Поняла, но все равно уселась на кожаном сидении, сжав с силой – как и полагалось провинциалке, оставшейся без ночлега в чужом городе – коленки, на которые никак не налезало короткое платьице.
Шамиль эти потуги оценил; коротко хохотнул, но пальцем ткнул все-таки в футляр, который прижимала к ноге Кошкина. Тот самый, где уже ждал своего выхода пистолет. Второй – с винтовкой, в чем успела убедиться девушка – лежал рядом
- Марина, э! – Шамиль уже успел познакомиться, - скрипачка, да?
Что-то насторожило девушку; наверное тот же акцент. Поначалу она приняла этих парней; точнее уже вполне зрелых мужиком за кавказцев. А теперь ей отчетливо послышалась какая-то фальшь и нарочитость. По крайней мере этот Шамиль был не россиянином, хотя и старался казаться таковым.
- Да, - испуганно кивнула Марина, - меня на вокзал отвезите, пожалуйста…
- Отвезем, почему не отвезем, - радостно оскалился горец, и тут же перешел к другому, - а на флейте умеешь играть?
Марина судорожно помотал головой.
- Научим, э! – еще громче захохотал Шамиль, и тут же продемонстрировал, что русский фольклор он все-таки изучить успел, - "Не можешь – научим, не хочешь – заставим!".
Кошкина совсем забилась в угол, демонстративно, хотя и знала заранее результат, подергав теплую металлическую ручку дверцы.
- Ребята, - испуганно шептала она, - ребятки, миленькие. Отвезите меня, пожалуйста на вокзал. Я заплачу… У меня и деньги есть. Вот!
Кошкина действительно щелкнула замками футляра. Теперь выхватить из него и приготовить пистолет к бою было делом одной секунды.
- Зачем денги, да?! – притворно и так же громогласно обиделся Шамиль, - зачем нам твои денги? Я сам тебе денги дам; много денги…
Тут автомобиль затормозил и повернул в темный проулок. Марина напряглась, досадуя, что стрелять придется здесь, в салоне. На машину она уже возлагала определенные виды; как поведут себя пули, прошив жаркую горскую плоть, не мог предугадать никто. Но до выстрелов и, так сказать, "предварительных ласк" дело пока не дошло. Огромный "Линкольн Навигатор" остановился совсем ненадолго. Прямо перед его сверкающим бампером стало подниматься вверх полотно автоматических ворот, и автомобиль остановился окончательно уже во дворе усадьбы, погруженной в темень. Как оказалось, на этот случай была своя кнопка. Молчаливый бородач нажал пальцем на брелок, и яркий свет озарил вокруг все – и "Линкольн" бежевого цвета, засверкавший сейчас посреди маленького ухоженного двора; и свежескошенный газон; и аккуратный особнячок – не большой и не маленький. Именно такой, в каком не отказалась бы жить и сама Кошкина.
А Шамиль был уже снаружи. Следом вышел и бородач, последним нажатием кнопки открывший дверцу для Марины. Испуганная жертва – к некоторому удивлению усатого горца - вышла сама; не пришлось, как он очевидно предполагал, тащить девушку из салона. Впрочем, на жертву Кошкина сейчас никак не походила. На разгневанную фурию тоже. В дверцу вылезла спокойная деловитая женщина, снайпер. И не важно, что в руках у нее была не привычная винтовка со снайперским прицелом. С пистолетом Марина управлялась не менее успешно. Шамиль не успел испугаться, сменить снисходительную улыбку на лице на что-то другое, более приличествующее такому моменту, когда тебе прямо в усатое лицо тычут пистолетом с большим глушителем.
"Беретта" негромко кашлянула и правый глаз горца взорвался кровавой кляксой. Водитель успел повернуться на звук выстрела – как раз, чтобы получить свою пулю, но уже в левое око. На площадку, мощеную коричневой тротуарной плиткой, два соплеменника упали вместе. Марина застыла; совсем ненадолго.Потом поняла, что никаких контрольных выстрелов не понадобится, и направилась к телу бородача. Именно он, как успела убедиться Кошкина, командовал в дуэте всеми ключами. И оказалась права в своем предположении
В железную дверь особняка она скользнула еще стремительней, чем в спальню Фединого приятеля. Наверное потому, что картинку в той комнате, которая ужаснула бы любого обывателя, она представляла себе заранее, во всех деталях. И знала, что ее никто там не ждет – из живых. А здесь была неизвестность; не пугающая, но грозящая неприятными сюрпризами.
- Вот это действительно сюрприз, - все-таки ошеломленно протянула она, оглядывая подвал, в котором не было ничего, кроме бетонных стен.
И двух трупов. Что-то подобное Марина и ожидала. Совсем юные девушки со связанными руками и скотчем на губах лежали прямо на бетонном полу. Что-то ворохнулось в голове, но Кошкина сразу же прогнала картинку утренних событий, Федора с куском скотча в руках. Ставить Федора в один ряд с изуверами, заманившими беззащитных девчушек в этот дом, в этот подвал, душа не пожелала. А еще она заставила произнести несколько вымученных слов:
- Вы меня простите, девчата, но придется вам еще немного полежать здесь, в компании со своими убийцами.
Ответом ей было сдавленное мычание. Кошкина бросилась вперед, на колени перед пошевелившейся жертвой, чтобы убедиться, что и эта, и вторая девушка еще живы! И даже находятся в сознании. По крайней мере глаза таращат вполне осознанно.
- Дела.а.а.., - протянула Кошкина, понимая, что ее надежда обрести здесь временную базу рушится, словно песочный замок, – и что теперь с вами делать?
Наверное в полутьме подвала – а свет сюда проникал из-за двери от лестницы – этот вопрос прозвучал достаточно зловеще.
Поэтому пленницы тут же захлопнули ресницы и замерли, всем своим видом показывая, какие они белые и пушистые – зачем таких трогать? Кошкина негромко засмеялась; ее руки тем временем проворно освобождали девушек от шпагата. Потом они поочередно лишились скотча на губах, отчего так же по очереди болезненно вскрикнули.
- Вот так, - поднялась с колен Марина, любуясь делом своих рук, - встать-то сможете?
Одна из пленниц, одетая в изорванные джинсы и кофточку, от которой практически ничего не осталось, со стоном села на полу. Второй пришлось помогать. Наконец, с еще более громкими стонами и оханьем, все оказались наверху, в залитой светом гостиной. Здесь Кошкиной стало по настоящему страшно – за этих девчушек, за те кошмары, которые еще долго будут заставлять их испуганно вскакивать с постели.
- Ну ничего, - преувеличенно громко воскликнула она, осматривая покрытые ссадинами и пожелтевшими уже синяками тела, - главное живы. Сейчас в теплую ванную; я пока чайку соображу; еще чего-нибудь...
В ванную - большую, с кучей каких-то краников, отверстий, готовых исторгнуть из себя струи теплой воды (нормальные люди, какой считала себя Кошкина, редко пользуются этими совершенно лишними приспособлениями) - девушки входили осторожно. А потом разом окунулись в покрытую пенной шапкой воду, замычав от удовольствия. Точнее замычала одна - светленькая и худощавая Катя; темноволосая пышнотелая (в меру, конечно - критически оценила Марина) Ольга взвизгнула, и скрылась под пеной с головой, выплеснув добрую порцию последней из ванной так, что Кошкина едва успела отскочить.
Она воспользовалась тем, что девушки сейчас расслабились, ушли в себя и помчалась вниз - на улицу. Тащить тяжеленные тела горцев было еще тем удовольствием, но Кошкина справилась - спихнула их в подвал.
- Теперь тут точно мертвецкая, - отряхнула она руки и внимательно оглядела следы волочения.
Последних практически не было, как и кровавых полос, что должны были тянуться вслед развороченным пулями затылкам. Но на такой случай современные технологии придумали замечательные полиэтиленовые пакеты. В данном случае мешки для мусора, скрутку которых она прихватила из ванной. Недрогнувшей рукой она укутала головы - одну усатую, другую бородатую; обе еще теплые, а потому послушные чужим рукам - в эти пакеты. Так - с закрытыми лицами - мертвые бандиты и остались лежать в том самом месте, где недавно Марина возилась с девчатами.
Последние так и сидели в мыльной воде, которая приобрела грязно-розовый цвет. Кошкину они встретили испуганными, ждущими чего-то взглядами.
- Понятно чего - решения своей судьбы, - усмехнулась она; вслух же воскликнула энергично, почти весело, - ну как, полегчало?
Катя с Олей послушно кивнули.
- Тогда слушайте меня внимательно, девчонки, - Марина набрала воздуха, а затем словно нырнула в омут вранья и сочинительства - того самого, что позволял ей выгадать пару дней; очень уж не хотелось искать новую "лежку", - думаю, вам нужно отсидеться здесь пару дней. Понятно почему?
Девушки так же синхронно замотали головами, добавив брызг на кафельном полу. Марина и сама пока не знала почему; придумывала легенду на ходу, надеясь лишь на вполне понятную заторможенность недавних пленниц.
- Конечно, по уму вас бы сейчас надо в больницу. Провериться, подлечить и нервишки, и может что внутреннее врачи найдут. Но вот незадача - эти звери удрали. И где они сейчас - никто, конечно не знает. Может, в горы свои удрали, а может прячутся где-то рядом, ждут, когда вы выйдете отсюда.
- А как же.., - начала Катя, более бойкая.
- Что, вас кто-то ищет?
Девушки переглянулись и наперебой стали объяснять, что учатся на третьем курсе университета, и что у них как раз закончилась сессия, и что домой они пока не собирались, потому что...
- Стоп, - повысила голос Марина, - это все будете объяснять следователю...
- А вы разве не из полиции? - удивилась теперь Ольга.
- Нет, - отрезала Кошкина, - межнациональными отношениями занимается наша служба. Меня можете называть товарищем майором. Понятно?
Девушки кивнули, теперь молча.
- Так вот, - продолжала излагать легенду Марина, - этот дом находится под плотным наблюдением. Здесь вас не достанут - это стопроцентно. Хотя попробовать могут. Тут мы их и возьмем.
- А может, можно в общежитие устроить эту... засаду?
- Как ты себе это представляешь? - нахмурила брови Кошкина, - впрочем, держать вас без вашего согласия права у меня нет. Если откажетесь - сейчас же отвезу вас в общежитие, или куда скажете. Но уж там - извините - разбираться будете сами.
Как и ожидала "майор" Кошкина, девушки согласились на все - и не высовывать нос из дома без разрешения, и обойтись два-три дня без телефонов и интернета, и... Тут она многозначительно посмотрела на часы и обвела уже одетых в хозяйские халаты студенток многозначительным взглядом.
- Мне пора! Еды вам хватит - холодильник полный. Я буду появляться тут время от времени. Одна - сами понимаете почему.
Девушки опять дружно кивнули. Они сейчас явно не поспевали за ходом мысли Марины, а "майору" это и было нужно - уболтать, запутать деталями, а потом - удрать. Естественно, по служебной необходимости. Что она и сделала, запретив девушкам даже выглядывать из окошка.
- Знаете, кого чаще всего убивают из снайперской винтовки? - добавила она в голос зловещности.
- Кого?! - хором воскликнули студентки.
- Нежелательных свидетелей, - совершенно искренне ответила снайпер Кошкина...
Тяжелая связка ключей, среди которых болтался пульт, была теперь в полном распоряжении Кошкиной. Подумав мгновение, она все-таки закрыла двери дома снаружи. Не потому, что боялась побега девчат; скорее чтобы предотвратить вторжение непрошенных гостей. Какие могли быть гости у тех, кто лежал сейчас в подвале, Марина хорошо себе представляла.
Двигатель "Навигатора" довольно заурчал; Кошкина на минуту откинулась в огромном кожаном кресле водителя, расслабила тело и ум. Рука сама нащупала кнопку включения музыкального центра; затем она вполне осознанно зашарила по огромной панели, осветившейся перед ней - как только в динамиках мощно зазвучали восточные ритмы. Судорожное вращение регулятора случайно закончилось на "Дорожном радио"; Кошкина кивнула - пусть будет так. А потом ворота медленно поползли вверх и под бодрую песню ранней Пугачевой "Линкольн" медленно выехал на улицу. Марина нажала на две кнопки, закрывая ворота и одновременно погружая двор коттеджа в темноту и так же медленно, привыкая к огромному внедорожнику, выехала на освещенную улицу.
Сибирск Кошкина знала только по картам. В этот славный город она прибыла накануне неудавшейся операции, что было несколько необычно. Пути отхода; место, где можно было залечь, если прицепится хвост; даже несколько таких "лежек" - если операция намечалась серьезная – она всегда подбирала сама, заранее. На этот раз Иван Иванович обещал чуть ли не прогулку. Сам должен был подобрать снайпера, и отвезти ее в соседний город, где были взяты билеты на несколько останавливающихся не надолго поезда.
- Пустяк, - улыбнулся Иван Иванович тогда, еще в Питере, - "уберешь" (он всегда говорил только так) одного черного паренька, и назад. А потом можно куда-нибудь на острова...
Марина только теперь поняла, что прежде чем в ход событий, очень неприятный - даже смертельный для нее - вмешался Казанцев, она сама непроизвольно оттягивала роковой выстрел. Время там, на жесткой кровати, тянулось и тянулось, а ее палец так и не нажимал привычно на курок. Потому что "черный паренек" оказался президентом Соединенных штатов - на первый взгляд. Потом, при тщательном рассматривании в прицел, Кошкину стали забирать сомнения - очень уж неадекватно вел себя этот "президент" - испуганно озирался, и еще более жалостливо отвечал невидимому собеседнику. Да и откуда он мог взяться здесь - без охраны, целой дивизии сопровождения, наконец без торжественной встречи. Наслаждаясь неторопливой ездой, Марина дала себе обещание - как только получится, заглянуть в интернете в хронику важнейших мировых событий. Где-нибудь в другом месте чернокожий президент должен был засветиться.
Какой бы не была неторопливой езда неопытного водителя, соблюдавшей, несмотря на ночные пустынные улицы Сибирска, все правила дорожного движения, "Навигатор" очень скоро проехал мимо короткой, на один дом, улицы Пушкина. Потом повернул направо, еще, и еще раз - описав практически правильный квадрат, центром которого был особняк. Сам дом Кошкина сейчас не разглядывала - что там увидишь в темноте - ни одно из окон не светилось. А вот ворота, в который должен был; точнее мог выйти Казанцев, она разглядела очень хорошо. Помогли ей в этом два фонаря - точно такие же, как на Невском проспекте ее родного Питера.
"Линкольн" проехал еще раз по тому же маршруту - не до конца, потому что Кошкина разглядела отличное место для парковки. Всем отличное - и своей скрытностью в темноте проулка, засаженного старыми липами; и хорошим обзором тех самых ворот; и, наконец, возможностью в случае необходимости рвануть отсюда на полном газу. Марина еще подумала - не стоит ли перебраться на заднее сидение, представлявшее собой огромный диван.
- Он, наверное, еще и раскладывается, - оценила она габариты кожаного ложа, - на нем точно сразу заснешь.
Нет - она осталась на водительском кресле. Отсюда ворота видны были просто замечательно. А когда темное стекло чуть опустилось, и в открывшуюся щель нацелилась такая родная винтовка...
Кошкина не собиралась стрелять. Оружие нужно было сейчас для наблюдения - в прицел можно было разглядеть каждый завиток кованых орнаментов на тяжелых створках. Ну и, конечно, чтобы почувствовать себя уверенней. Сейчас, со снайперской винтовкой, Марина была готова дать бой всему преступному сообществу города.
- Прямо по списку, - усмехнулась она, - по тому, что Федя должен был вручить своей Зайке. Если не забудет, конечно.
Она представила себе, чем сейчас занимается ее "подельник" и - неожиданно для себя - ревниво вздохнула. Потом Марина, больше для того, чтобы прогнать забытое за последние двенадцать лет чувство, нашарила в другом футляре фотографию и включила лампу, которая освещала лишь малое пространство перед подлокотником и никак не позволяло случайному прохожему разглядеть ни ее лица, ни винтовки, которую она держала второй рукой. С фотографии на нее смотрел незнакомый мужчина очень почтенного возраста. Холеный, со злым прищуром глаз. Фотография была черно-белой, что само по себе уже было необычным в век цифровых технологий. Но и так Кошкина поняла, что немолодой мужчина по жизни ходит с очень румяной, а может, вообще багровой физиономией. И на еду, скорее всего, денег не жалеет - вон какие щеки себе отрастил. Но самым примечательным было не это. Лицо этого чиновника, или бизнесмена не из последних, перечеркивал черный крест. Марина узнала руку и фломастер Ивана Ивановича, и невольно хищно усмехнулось. Тому, что произошло дальше, она и сама не смогла бы дать разумного объяснения ни сейчас, ни потом, до конца своих дней.
Снайпер Кошкина оторвала глаз от фотографии и опять прильнула к окуляру прицела, чтобы пораженно увидеть, как прямо на нее смотрит тот самый пожилой мужчина с фотоснимка. Он очевидно только что вышел из ворот, и теперь растерянно хлопал глазами, наверное не понимая - почему его не ждет автомобиль.
Марина совершенно не размышляя выполнила последний приказ Ивана Ивановича - нажала на курок. И увидела, как растерянное, действительно багровое лицо незнакомца дернулось назад, когда тяжелая пуля ударила в лоб. Того, как это лицо стремительно бледнеет, а мертвый уже человек падает на ворота, залитые его кровью, Кошкина уже не видела.
Так же, на автомате, сработали ноги и вторая рука. "Навигатор" рванул с места, унося ошеломленную Марину и от мертвеца, и от дома номер один, и от Федора Казанцева.
Глава 7. Казанцев, Зайка и Круглов
Неизвестно – кто больше желал скорейшего завершения праздничного ужина – Золотова, у которой такие мероприятия давно не вызывали ничего, кроме изжоги, или ее гость, Федор Казанцев. Мысль о сексодроме, который – надеялся он – уже ждал его вместе с Зайкой, заставила его отодвинуть практически пустую хрустальную вазу, в которой совсем недавно лежал целый килограмм свежайшей черной икры, и даже рюмку, уже привычно полную. А тут еще рука Зайки, все чаще возвращавшаяся на так понравившийся ей бугорок живой плоти под столом, окончательно освоилась на завоеванном плацдарме. И не было никакой возможности хоть как-то пригасить зарождающийся костер в груди, который вполне мог заставить Казанцева совершить небывалое. Совершить поступок, неслыханный даже в этом доме, где Людмила могла позволить себе все – повалить ее на пол, или даже на стол на глазах полусотни гостей. И гостей очень непростых, судя по тому, что начальники с большими звездами скромно сидели за самыми дальними от именинницы столиками.
Потому он сунул правую руку в карман просторных для него брюк, попытавшись создать заслон для шаловливой и настойчивой ладошки. И наткнулся на сложенный вчетверо листок.
- Подарок! – вспомнил он, - Маша сказала, что Зайка очень обрадуется этой бумажке.
Немного помятый листок оказался прямо под носом Золотовой.
- Это что? – изумилась она.
- Подарок, - подмигнул ей Казанцев, облегченно вздыхая; Зайка разворачивала листок обеими ладошками.
Людмила Васильевна не была чиновником; вообще не числилась нигде. Поэтому не привыкла, чтобы ей при всяком удобном случае подсовывали разного рода прошения и жалобы. Она даже чуть поморщилась, заподозрив в необычном госте обыкновенного ходока, столь оригинально пробравшегося на прием к всемогущей Маме. Она развернула листок, и побежала взглядом по списку, который, по сути, был ведомостью полученного вознаграждения.
Кому – понятно; большинство фигурантов списка сидели за соседними столиками. А за что? У Мамы определенного ответа не было. Потому что против ее фамилии скромно красовался нолик. Кто-то именно так оценил вклад Людмилы Золотовой в неведомое начинание. Впрочем, кое-какие подозрения у нее уже были. И связаны они были с цифрами, которые явно обрадовали ее гостей; совсем недавно. Она вернулась взглядом к правому верхнему углу списка, к дате его составления – первое июня две тысячи шестнадцатого года.
- Долго, однако, денежки до вас шли, - обвела она зал потемневшими от гнева глазами; все остальное в ее лице по-прежнему излучало предвкушение того действа, которым должен был закончиться сегодняшний ужин, - я уже и забывать стала о той провалившейся операции.
Тут Мама немного лукавила – она ничего никогда не забывала. А уж о таком провале, о потерянных для Организации, в которой она играла не последнюю роль, миллиардах, забыть просто не имела права. И сейчас этот нескладный парень, от услуг которого на эту ночь Зайка не собиралась отказываться несмотря ни на что, принес дурную весть. Операцию, оказывается, все-таки провели; провели без ее участия. И миллиарды опального олигарха где-то кого-то ждут.
- Не все, - она опять мрачно окинула взглядом негромко шумевший зал, а потом листок, быстро сложив немалые даже для нее суммы, - около миллиарда уже бросили этим шакалам. За что? Или для чего?
В голове вдруг родилось первое объяснение – поссорить элиту региона с ней, Мамой, а значит – с Организацией. Тем самым запустить механизм саморазрушения. И в зале сейчас сидел человек, как-то причастный к этому механизму. Теперь ее глаза невольно остановились на третьем столике – там, где с начальником губернской полиции оживленно беседовал заместитель спикера областной думы Николай Иванович Круглов. В думе он отвечал за социальную политику и прежде из своей сферы влияния, то есть от своей кормушки, без разрешения или приказа не высовывался. До сегодняшнего дня.
Собеседники за столом почувствовали тяжелый взгляд хозяйки и замолчали. Круглов стал еще багровее, а полицейский начальник даже вскочил, одернув мундир. Именно к нему и обратилась Мама, заставив Николая Ивановича шумно выдохнуть в облегчении.
- Ты, Сергей Николаевич (так звали генерала), побольше внимания той самой бытовухе уделяй. Простым людям, так сказать; их проблемам. А дела по чемпиону и… племяннику, - метнула она все-таки взгляд на Круглова, отчего тот испуганно вжал голову в плечи, - закрой. Считай, что их раскрыли. Все бумаги по ним пришли мне.
- Но.., - как-то жалко попытался возразить генерал.
- Закрыты, - пристукнула кулачком по столе Мама, и полицейский покорно склонил голову; тут Федор дернул ее за край платья, задев ладонью нежную коленку, и Мама вспомнила еще один эпизод, - и по своему подполковнику дело закрой. Выпиши ему премию, то ли… Да хоть к медали представь. А все бумаги в архив. В мой архив. И – да! Спасибо, дорогие гости, за поздравления. Час поздний. Всем желаю добраться до дома в добром здравии.
Последнее прозвучало немного двусмысленно, но Федор, к которому эти слова не относились, ничего такого не отметил. Он опять стал заполняться горячим желанием. Настолько горячим, что довольно улыбнулся, когда расслышал негромкий шепот Зайки; точнее одно слово из фразы: «В холодную!». Казанцев и сам был не против оказаться под струей прохладного воздуха из кондиционера – но только с Зайкой, без того неприметного, непонятно откуда возникшего человека, которому Золотова и шептала сейчас о «холодной». Человек этот мазнул взглядом по Казанцеву, как по пустому месту,и ветеринар вдруг ощутил, как по нему действительно прокатилась морозная волна; так что кожа мгновенно покрылась пупырышками.
- Не пугай моего гостя, Миша, - очень мило рассмеялась Зайка, заставив Федора опять переключить внимание к ямочкам на бархатных щечках, - он мне еще сегодня нужен.
- А может, и тебе понадобится, - подумала она, отпуская царственным жестом начальника своей службы безопасности.
Она еще успела вспомнить, что в злополучном списке фамилии этого самого Миши не было, а потом… отринула от себя все сегодняшние проблемы, оставив только предвкушение чего-то необычного, что всем своим немного растерянным видом демонстрировал Казанцев. Надолго ли отринула?
- А это, мой милый друг, - ответила она на свой вопрос, беря Казанцева за мосластый локоть, - будет зависеть только от тебя…
Зайка повела ветеринара по длинному коридору, который круто поворачивал к тому самому крылу особняка, куда доступ был ограничен. Именно тут эта пара едва не столкнулась с Пончиком, который стремительно несся им навстречу. Его лицо через пару секунд могло вполне конкурировать с физиономией Круглова, с какой тот покидал, оглядываясь, банкетный зал – и цветом, и выражением неподдельного ужаса.
Пончик попытался проскользнуть по стеночке мимо, но маленькая, сейчас удивительно крепкая ладошка уцепилась за край джинсового костюмчика необъятных размеров. Другая рука Мамы не менее надежно зафиксировала локоть Казанцева. Людмила Васильевна чуть заметно дернула носом, уловив от сына все тот же непередаваемый словами, очень противный запах, и проворковала:
- Вам надо помириться, мальчики, - она глянула снизу вверх на Федора.
- А я что, - не стал отказываться он, - я совсем и не обижаюсь на тебя.
Он протянул Пончику правую, свободную руку. Младший Золотов застыл от таких чудовищных, как он посчитал – в своей непосредственности - слов долговязого кузнечика. Который мало того, что обделал и новенький «Мерседес», и Тусеньку, и самого Пончика несмываемым до конца дерьмом, так еще и его мамашку сейчас собирался… И он, оказывается, не обижается!
Пончик все-таки вырвался из цепких рук Мамы и унесся с неожиданной даже для себя прытью, впервые в жизни остро приревновав мать к чужому мужику. А самой Людмиле Васильевне это обстоятельство ничуть не испортило настроения. Она еще решительней потащила за собой ветеринара, чтобы уже за следующей дверью победно взглянуть на него.
Федя действительно был поражен – не отсутствием здесь кровати, нет. Поражен тем, что никакого ложа здесь не требовалось. Они с Зайкой стояли сейчас, утопая ногами в чем-то волшебном; восхитительно мягком и пушистом. Казанцев не успел понять, что сейчас они беспощадно топтали обувью - ковры, или выделанные шкуры неведомых зверей. Зайка потянула его к другой двери:
- Нам сначала сюда...
Ванной это помещение назвать было нельзя. Огромный бассейн, наполненный теплой водой, так и звал к себе Федора - покажи удалой размах рук; вспомни, чему тебя учили когда-то в секции плавания. Но кто бы ему дал?! Он все же оказался в воде - совершенно обнаженный, как и Золотова. Но на самом мелком месте, у стеночки, где женщина взяла с длинной, тянувшейся на метры полки, заставленной какими-то флаконами и пузырьками, пластиковую бутылочку. Из нее на Казанцева дохнуло такой свежестью и непередаваемым запахом свежесрезанных цветов, что он не выдержал - взял инициативу (вместе с этим флаконом) в свои руки. Густая ароматная жидкость заполнила его широкую ладонь, а потом сразу же оказалась на полной груди Зайки, которые волнующе покачивались на поверхности воды. Людмила чуть слышно простонала, и требовательно протянула свою ладошку, в которую Федор щедро плеснул очищающий и тело, и душу нектар. Зайка разделила ее поровну - на две ладони, и тоже стала втирать этот эликсир в Казанцева, начиная с плеч, а потом все ниже, ниже, пока обе ладошки не сомкнулись на... Ее глаза, уже закатившиес в блаженной истоме от нежных прикосновений парня, вдруг распахнулись - широко и восторженно - и она мягко запрыгнула на него, обхватив немытую пока шею руками. А Федор успел почему-то подумать, что вообще-то сегодня помылся уже три раза, не считая этого бассейна. А потом провалился в океан страсти. Чтобы много позже осознать, что кроме бесконечных сладких волн у него, как и у Зайки, тяжело дышащей рядом, есть тело, и что оно сейчас наполовину зарыто в тот самый теплый шелковистый ворс, которым был покрыт до последнего квадратного сантиметра пол этой необычной спальни. Ласки на этом не закончились, но стали уже вполне осмысленными. Теперь Федор, изумляясь собственной раскованности и взявшейся неведомо откуда изобретательности, командовал этой игрой. А Зайка покорно подчинялась ему, тоже удивляясь себе - впервые в жизни. И эта игра никак не кончалась, к обоюдному удовлетворению, пока наконец Людмила, закрыв в истоме глаза, не услышала негромкий храп. Федор заснул, так и не выпустив из рук роскошного тела, и Золотовой пришлось приложить немало усилий (а сил практически не осталось совсем), чтобы выскользнуть из этого живого кольца, не разбудив счастливо улыбавшегося во сне парня. Она еще полежала немного на мягком ложе, потом потянулась с хрустом, улыбаясь так же безмятежно.
А потом вскочила одним текучим движением - совсем как когда-то в юные годы, почти полностью пожертвованные художественной гимнастике. Годы те прошли недаром - Золотова довольно провела руками по своему телу - от плеч до самых лодыжек. Она согнулась очень легко и замерла, невольно скосив глаза на Федора. Проснись он сейчас, непременно вскочил бы - всеми частями организма, чтобы продолжить "игру". Людмила тоже не отказалась бы, но... Проклятое но! Ее уже ждало в другом месте совершенно неотложное дело. Она вернулась в то помещение, которое у обычных людей называется ванной, и сделала кружок по бассейну, смывая с тела сладкий пот, и одновременно вымывая из души благостное настроение.
За дверь спальни, в коридор, хозяйка особняка вышла той же спокойной и решительной женщиной, какую привык видеть цвет сибирского общества. Только из одежды вместо обычной мягкой вельветовой пары, сшитой Валентином Юдашкиным собственноручно, или вечернего платья - произведения известного итальянского мастера - на ней был длинный, до пят, пушистый халат веселенькой розовой расцветки. Такими же мягкими и бесшумными были тапочки. Так что притихший дом, совсем недавно невольно прислушивавшийся к ее сдавленным крикам и громкому рычанию Казанцева, никак не отреагировал на быстрое шествие хозяйки по коридору, а потом по длинной, в несколько витков, лестнице. Золотова оказалась в подвале, перед дверью в "холодную". Она зябко передернула плечами. Там, за металлической дверью серого цвета действительно было очень холодно. А еще там пахло болью, страданиями и смертью. Но дело не ждало, и она отказалась от мысли подняться наверх, одеться потеплей. Вместо этого Мама упрямо наклонила голову вперед и толкнула дверь. Сразу стало зябко, а потом по-настоящему холодно. Неслышно работавшие кондиционеры поддерживали тут постоянную температуру; немногим выше нуля.
Золотова знала, что пройдет совсем немного времени, и ей станет тепло, потом жарко; даже пот потечет по спине. Потому что в этой камере она могла часами предаваться другой своей страсти - пыткам. Впрочем, сама она редко дотрагивалась до жертв; для этого были другие, специально обученные люди - тот же Миша, например. Но ей неведомым образом передавалось тепло человеческих тел; та энергия, что истекала из жертв вместе с муками.
Сейчас в кресле - очень, кстати; удобном и мягком - сидел Николай Иванович Круглов. Его опытный чиновничий зад уже успел поерзать, разместиться поудобнее на эргономичном сидении, ничем не уступавшему тому, что ждало Круглова в собственном кабинете на третьем этаже администрации области. Только на том, служебном, не было крепких ремней, которые сейчас не давали несчастному Николаю Ивановичу пошевелиться. Не давали, судя по всему, уже давно. Потому что кисти рук, которыми Круглов уже не шевелил, посинели. Да и весь вид Круглова говорил о том, что он успел наполниться и переполниться тревожным ожиданием.
При виде хозяйки Николай Иванович выпрямился, насколько это позволяли ему ремни, и воскликнул - не возмущенно, как хотел, а почти плачуще:
- Вы что себе позволяете, Людмила Васильевна?! За это, знаете ли...
- Заткнись, - коротко приказала Мама, усаживаясь на стул с прямой спинкой, который уже успел поставить за ней Миша.
Пола халата съехала с ноги, которую она набросила на другую коленку, и вся ее прелестная ножка оказалась на расстоянии вытянутой руки от связанного чиновника. Николай Иванович инстинктивно дернулся, вроде попытавшись погладить эту соблазнительную коленку, а может и что еще повыше. Да кто бы ему дал?! Ремни не дали. А Мама словно не обратила внимания на свой откровенно вызывающий вид. Она поймала глазами бегающий взгляд областного чиновника и отчеканила, словно забивая в эти глаза напротив гвозди:
- Запомни, Николай Иванович! Ты выйдешь отсюда живым, и может быть почти здоровым, если расскажешь все - от начала до конца. Повторяю - все! Уточняющие вопросы будут потом.
И Круглов дрогнул, залепетал, отводя взгляд:
- С чего начинать, Людмила Васильевна?
- Да хотя бы с этого, - усмехнулась Мама, доставая из кармана халата сложенный вчетверо листок.
От этого движения и вторая пола халата упала на пол и Николай Иванович при большом желании мог внимательно рассмотреть самую интимную часть тела всемогущей Мамы, ту часть, что сейчас была прикрыта от его взгляда лишь курчавым треугольником светлых волос. Но Круглова сейчас совсем не интересовало, совпадает ли тон медного отлива волос на голове Золотовой и в том самом месте. Нет - он впился глазами в список, который Мама в развернутом виде держала перед ним - и не отрывал от него глаз, что-то беззвучно шепча.
- Считаешь? - опять усмехнулась Золотова, - ну-ну. Тогда скажи мне, почему напротив твоей фамилии стоит двойка с семью нулями, а против моей голый ноль? И где остальные деньги Бориса Абрамыча? И кто надоумил вас встать против меня?! Ладно бы, только против меня. Против Организации!
Николай Иванович потек. Во всех смыслах. И потом - по спине, туго прижатой к спинке кресла; и жидким стулом, отчего Золотова невольно вспомнила Пончика; и, наконец, словесным поносом, в котором Мама едва успевала отсеивать ненужную шелуху.Впрочем она знала - Миша сейчас записывает каждое слово Круглова. Потом начались уточняющие вопросы, и Мама невольно порадовалась, что здесь, в подвальной комнате так холодно. Иначе дышать в ней от миазмов, которые Круглов, кажется добавлял с каждым вопросом Золотовой, было бы невозможно.
И перед Мамой, поставленной надзирать за интересами Организации в нескольких сибирских регионах, постепенно вырастала картина заговора - во многом наивного; чудовищно грубого, но - как ни печально - в первой своей части успешного. По крайней мере уже то, что об этой попытке она узнала совершенно случайно, говорило или о том, что среди заговорщиков завелся опытный конспиратор, или... о том, что ей самой пора на покой. А покой для таких, как Мама, мог быть только один - вечный.
Увы - истинных командиров тайного сговора Круглов не знал. Должен был догадываться племянник, который служил связующим звеном погрязшей в грязном заговоре сибирской элиты с их турецкими сообщниками.
- Турецкими?! - чуть не вскочила Мама, едва успев поймать халат, сползающий с плеч, - при чем тут Турция?! Мало им сбитого самолета? Мало санкций?
Голос Золотовой был теперь угрожающим, и Николай Иванович удивительным образом сдулся, так что при желании наверное смог бы выскользнуть из ремней.
- Ну ладно, - запахнула наконец халат хозяйка; теперь ничто не должно было отвлекать Круглова от допроса, - об этом потом. Теперь скажи, к чему вся эта клоунада с негром и снайперами?
Николай Иванович знал только об одном снайпере, но на невольную оговорку Золотовой не обратил никакого внимания.
- Это не мой план, - умудрился пожать он плечами, - трогать тебя саму никто не решился бы - жизнь дороже. Поэтому решили сделать так, чтобы твоя Организация сама убрала тебя. Поднимется шум в прессе...
-Какой шум? - не поняла Золотова.
- Ну как же, - с готовностью поспешил объяснить Круглов, - выстрел; в номер врываются журналисты; кинокамеры, прямой эфир. А что в эфире?
- Что?
- Мертвый президент Соединенных Штатов Америки, и рядом с ним дамочка в неглиже, а может быть, и без него. О том, что вместо Президента валяется нанятый чернокожий клоун, потом конечно узнают. Но в первые часы... Такой шум вам не простили бы.
- Я так понимаю, что ты там находился не случайно, - хмыкнула Мама, - должен был обеспечить гласность.
- Точно, - кинул Круглов.
- А зачем руками махал? Снайперу?
Николай Иванович опять пожал плечами. О том, какая паника его охватила в тот момент, когда он понял что в план, который чья-то умная голова посчитала гениальным, полетел ко всем чертям, он говорить не стал - и так было понятно. Свою инициативу - когда он едва не вывалился в окно с четвертого этажа - он тоже не мог объяснить. Но, как говорится, инициатива наказуема. Не попади тогда краснолицый чиновник на глаза Феде Казанцеву, может быть и не сидел бы он сейчас здесь, в пыточном кресле. Впрочем, никаких пыток, если не считать испытания холодом, пока не было. И - как тут же обрадовала его Мама –они вообще откладывались, а может быть и совсем отменялись.
- Ладно, - милостиво кивнула Золотова, - живи, заслужил. А делать теперь будешь вот что...
За ворота особняка Николая Ивановича проводили вежливо, но непреклонно. Его слабую попытку дождаться автомобиля, и только потом выйти в пугающую отчего-то темноту улицы, Миша, который провожал его в единственном лице, решительно пресек.
- Приказано проводить за ворота, - сказал он спокойным до ужаса голосом, - ждите там.
Круглов покорно кивнул, бросил взгляд наверх, на второй этаж, где лишь одно окно чуть светилось за плотными занавесями. А потом шагнул в проем железной калитки, чтобы тут же отшатнуться назад, плеснув на Мишу кровью, мозгами и осколками затылочной кости. Каким-то чудом пуля миновала безопасника, который успел подхватить тяжеленное тело. Широко открытые глаза Николая Ивановича Круглова не видели больше ничего - ни звезд, густо усеявших летнее небо, ни фонаря, что бил сейчас желтым светом прямо в эти глаза, ни того, как шевельнулась портьера в окне второго этажа. Почти сразу же это окно стало темным, как и все остальные.
Глава 8. Снайпер, Казанцева и турки
Уехать далеко не получилось. "Навигатор" резво повернул на темную улицу, которая чуть дальше выходила на центральную, на проспект Ленина. Оказалось, что именно в этом проулке устроил засаду экипаж патрульно-постовой службы. А может, они просто решили отдохнуть, невидимые ни нарушителями правил дорожного движения, ни собственным начальством. Была и третья версия, связанная с не совсем традиционными сексуальными пристрастиями сотрудников ППС, сидевших в своем автомобиле и выключивших все огни, включая мигалку. Красно-синие огни первыми и загорелись, когда огромный внедорожник подхватил белый, недавно полученный городской службой ППС "Форд-Фокус" и с жутким хрустом сминаемого металла прижал его к бетонной стене многоэтажки. Свет в салоне полицейского автомобиля так и не зажегся; зато заработала мигалка, заполнив темный до того проулок сполохами чередующихся полос красного и синего цвета. В этом фантастическом освещении Марина хорошо разглядела ошеломленные лица двух пэпээсников, которые таращились в ее сторону, не предпринимая пока никаких действий.
Они зашевелились, только когда чуть слышно открылась дверца "Навигатора". Кошкина несколько раз тщетно попыталась завести заглохший от удара двигатель внедорожника; поняла, что машины она лишилась, а значит – к немалой досаде – и "лежки". Потому что было очевидно – обнаружить домовладельца автомобиля, даже если он не прописан в нем – для полиции дело максимум нескольких часов.
- В любом другом случае была бы фора минимум сутки, - подумала она, с сожалением окидывая взглядом огромный кожаный салон, освещенный так же фантастически, - а так ребята землю будут носами рыть – вот эти самые ребята и будут. После того, как получат от начальства за загубленный автомобиль.
"Ребятам»" в "Форде" российской сборки очевидно тоже пришла в головы мысль о начальстве, и они зашевелились в салоне, безуспешно дергая ручки дверей – каждый со своей стороны. Увы – ни панельная стена дома, ни бампер огромного внедорожника их усилиям не поддались. Поэтому они лишь проводили взглядами, да громкими, прекрасно слышными из треснувшей коробки автомобиля проклятьями фигурку, которая выскользнула из салона "Навигатора", таранившего их, и растворилась в ночи.
Останься Кошкина за месте ДТП еще на пару минут, она бы услышала, что эти проклятья стали еще громче. Но относились они уже не к ней. Крики бившихся в стальной покореженной банке, в которую превратился "Форд", привлекли внимание еще одного полуночника. Он разминулся с Мариной, предусмотрительно отвернувшей лицо к стене того самого дома, тянувшегося на полквартала. Кошкина все-таки успела бросить на него внимательный, хоть и очень короткий взгляд, и подивилась разительному контрасту лица этого невольного свидетеля буйства стражей правопорядка и одежды впервые увиденного ею человека. Последняя явно ему не принадлежала. Чей-то ношеный парадный костюм подошел бы – как невольно определила Марина – тому же Федору, но никак не низенькому человечку, который давно опустился на самое дно городского общества. По крайней мере опухшее лицо и трясущиеся руки, которые торчали из подвернутых несколько раз рукавов пиджака, не оставляли сомнений – этот незнакомец давно, с завидным постоянством пьет.
- Все, что подвернется под руку, - определила Кошкина, - иначе с чего бы у него был такой землистый, совершенно болезненный вид.
Хотя тут могли сказаться и те самые красно-синие отблески. Так что снайпер могла не беспокоиться – этот человек опознать ее при случае никак не мог. А незнакомец, заметно шатаясь, подошел к автомобилям; несколько минут стоял, покачиваясь, и наслаждался волнами отборного мата, что изливались теперь на него. А потом нырнул в дверь «Навигатора», любезно оставленную Мариной открытой – словно специально для него. Как оказалось, навыки, когда-то приобретенные на прежней работе, о которой этот опустившийся человек практически забыл, заставили его исправить ту ошибку, что Марина Кошкина в силу своего малого водительского опыта просто не заметила. Рычаг автоматической коробки передач стоял в том самом положении, в котором «Навигатор» врезался в полицейский автомобиль. Рука бомжа сама – без команды затуманенного алкоголем мозга – двинула его вперед, в парковочное положение. Вторая так же автоматически повернула ключ, и «Навигатор» послушно заурчал мотором. В помятом лице проявилось удивление, а потом какой-то щенячий восторг.
Внедорожник оторвался от покореженного "Форда", лихо развернулся на месте, а потом рванул от замолчавших наконец полицейских – в противоположную от Кошкиной сторону. Он промчался мимо дома номер один на Пушкинской, где ничто не говорило о происшедшей совсем недавно трагедии. Лишь внимательные глазки сразу двух кинокамер зафиксировали этот бешеный спурт автомобиля, который прежде дважды успел проехать мимо; только совсем медленно. Но эта информация еще ждала своего анализа. Сейчас в особняке решали совсем другие задачи…
Тем временем Кошкина бездумно шла по проспекту, стараясь держаться в тени, ближе к стенам домов. Мимо мчались на полной скорости совсем редкие сейчас автомобили. Среди них девушке не попалось ни одной с мигалкой – видимо ее "крестники" в "Форде" пока не догадались вызвать подкрепление.
- И хозяйка дома на Пушкинской тоже, - внезапно удивилась она.
Кошкина даже остановилась. Впереди было светлый пятачок, освещенный фонарем у подъезда высотки. И что-то зацепило взгляд снайпера. Она порылась в памяти и вспомнила – именно здесь проживал, до сегодняшнего дня почти счастливо, ветеринар Федя Казанцев. Что-то толкнуло ее вперед, и Марина легко вбежала по лестнице, а потом взялась за ручку какой-то необычной формы, которая, к ее собственному удивлению, поддалась. А ведь в том же рассказе, что она буквально выдавила из Казанцева, упоминалось и о кодовом замке. Замок, впрочем, никуда не делся. Кошкина тут же нашла объяснение его нерабочему состоянию. Скорее всего его отключил кто-то, имеющий на это право. Отключил, потому что весь день через эту дверь шастали бесчисленные посетители, у которых ключей не было, а желания, и даже прав попасть внутрь хватало. Кошкина имела в виду полицейских, следователей и медиков из «Скорой». Перечислять всех, кого они пытали допросами, и тащили на носилках вниз, по лестнице, она даже не пыталась. Единственно – подумала с усмешкой, что в подвале этого дома скорее всего никаких следственных действий не проводилась. Ни в расчлененный труп, ни в невольный каннибализм своего "подельника" она не верила. Предполагала, что все объяснится гораздо проще, и не так кроваво.
Объяснить могла Галина Казанцева. К ней, на девятый этаж, и шла сейчас Кошкина. Шла не за объяснением.
- А зачем? – задала она наконец вопрос, остановившись на площадке шестого этажа, на которой кто-то успел прибраться.
Однако следы недавнего взрыва были видны повсюду. И первой бросалась в глаза белая полоска с печатями – железная дверь, единственная на площадке, была опечатана. Марина простояла тут совсем недолго – она так же легко помчалась дальше, лишь ответив на собственный вопрос: «Просто мне некуда больше податься сейчас в этом городе». Но до девятого этажа она так и не дошла. На площадке восьмого одна из дверей была приоткрытой, и Кошкина, чуть поколебавшись, скользнула внутрь. Она настороженно стояла в темной прихожей, едва вздрогнув, когда за ее спиной в тишине оглушительно лязгнул замок закрывшейся двери. Но ничего – кроме ее сдерживаемого дыхания – не нарушало вернувшейся тишины. И девушка решилась, нащупала справа от себя на стене выключатель. Яркий свет заполнил маленький коридор. Дверь перед ней была открыта, и Марина, еще даже не шагнув внутрь большой комнаты, поняла, куда она попала. Дальнюю стену комнаты, куда она вошла, не зажигая светильника, украшал ковер, на котором висели в каком-то непонятном ей порядке медали. Рядом, на деревянной горке, теснились кубки.
Это была квартира чемпиона, которую кто-то – скорее всего врач «Скорой» - не удосужился захлопнуть. И Марина облегченно вздохнула – этот вариант был даже предпочтительней. Она перевела взгляд наверх – там, как она правильно определила, была квартира Федора Казанцева. И там не спали, что было вполне понятно. Марина и сама бы не смогла заснуть после тех сюрпризов, какими обменялись сегодня супруги Казанцевы. Акустика в этом доме - по крайней мере та, за которую отвечали межэтажные перекрытия - была великолепной. Кошкина сейчас слышала, как наверху кто-то ходит, совершенно не озаботившись надеть на ноги мягкие тапочки. А еще – женщина этажом выше что-то бормотала. Но это было слышно уже в приоткрытую дверь балкона. Кошкина тут же оказалась на свежем воздухе, под ветерком, который никогда не стихал на уровне восьмого этажа; даже в такую тихую ночь. Она огляделась – ничего тут, как она представляла картину по рассказам Казанцева, не изменилось. Кроме отсутствия хозяина квартиры, конечно. Все так же сиротливо лежали гири, блеснувшие в неярком свете звезд какой-то подозрительной слизью. В остальном серый линолеум балкона был чист и пуст, и Кошкина не стала здесь задерживаться.
Балконная двери так и осталась открытой, а Марина продолжила ревизию; теперь уже чемпионской кухни. Холодильник девушку откровенно порадовал. Только теперь она вспомнила, что за весь день практически ничего не ела. Ну разве что совсем маленький бутербродик в доме, где она оставила Катю с Олей. Даже наемной убийце со стажем, какой была Марина Кошкина, после двух выстрелов из "беретты" и потом – после того, как пришлось «упаковывать» в пакеты для мусора результаты этих выстрелов - кусок в горло не лез. Теперь же она – все-таки не рискнув зажечь газовую конфорку, или включить микроволновку – расположилась на диванчике за столом. Расположилась с длиннющим, из половинки батона, бутербродом со сливочным маслом и красной икрой и большой кружкой горячего сладкого чая. Остатки икры из баночки, которую она открыла с негромким хлопком, ушли на второй, такой же громадный бутерброд. Его Марина доела уже с трудом. Такой же сладкий и липкий, как чай в бокале, сон навалился на девушку. Она уже готова была провалиться в его нежные объятия, но царапнувшая немного раньше мысль о «беретте» заставила ее все-таки встать с такого уютного диванчика и открыть футляр. А потом еще и выщелкнуть обойму из оружия, чтобы убедиться – боеприпасов, чтобы устроить небольшую войну, вполне хватит. Четырнадцать тускло блеснувших патронов опять заняли свое место в обойме, а та – в "беретте". А еще – это Марина узнала раньше – во втором футляре лежала снайперская винтовка и две обоймы по десять патронов
- Нет, -вспомнила Марина свой последний выстрел, - в одной обойме осталось всего девять.
Длинный жесткий ствол "беретты", уткнувшийся ей в живот, совершенно не помешал девушке наконец забыться глубоким сном…
Ни яркие лучи солнца, заполнившие большую комнату, и весело заигравшие на медалях и кубках; ни шум начавшегося трудового дня Сибирска; ни даже веселый лязг инструментов бригады ремонтников, прибывших чинить лифт, не разбудили Марину. А тихий звонок, прозвучавший совсем в другой квартире, заставили ее мгновенно открыть глаза и вскочить на ноги с грацией дикого зверя. "Беретта" была уже в руках, и Кошкина застыла, вслушиваясь в чуть слышное щелканье замка. Она еще успела мысленно отругать себя – как же, дрыхла без задних ног, когда наверное уже весь город стоял на ушах. Но сейчас до города ей не было никакого дела; больше занимал вопрос: «Кто это мог пожаловать в гости к Галине Казанцевой?». Или это блудный хозяин вернулся в дом, чтобы вымолить прощения у супруги.
- Или напротив, - усмехнулась девушка, - потребовать объяснения у нее. Вряд ли "Галчонок" представляла себе, какие разительные перемены произошли в характере Феденьки.
Однако улыбка тут же покинула лицо Кошкиной. Оно стало напряженным – точно таким, каким оно становилось, когда в прицеле снайперской винтовки оказывался лоб очередного «клиента». Потому что от верхней квартиры донеслись не звуки бурной разборки супругов, а другие голоса. И прежде всего испуганный, а потом заполненный болью вскрик Галины. Громко хлопнула дверь, отрезая этот крик от лестничной площадки, от веселых неторопливых ремонтников, которые переговаривались на шестом этаже. Но не от снайпера – через две открытые балконные двери.
Та сторона дома выходила не на проспект, а на внутренний дворик, сейчас практически пустой. Лишь два автомобиля, припаркованных чуть в стороне от балкона, не дождались пока хозяев; да третья как раз заруливала, останавливаясь как раз под нагнувшейся вниз Мариной. Голова девушки тут же дернулась вверх, навстречу донесшемуся жуткому, оборвавшемуся почти сразу же крику: "Помо…". Крик оборвался так резко, что Кошкина невольно – уже не в первый раз - вспомнила сцену своей первой встречи с Федором. И тот кусок скотча, который держал в руках ветеринар. Но скотч – если его действительно применили в квартире наверху – не смог заглушить мучительных, полных нестерпимой боли стонов, которые перемежались не менее чудовищными ударами. Кошкиной даже почудились (а может, они и на самом деле были) звуки ломающихся человеческих костей, после которых стоны прекратились. А вместо них на девушку обрушился целый водопад брани – как отчетливо поняла Кошкина, хотя ни одно слово не было ей знакомо. Зато был очень хорошо знаком акцент – тот самый, каким щеголял в разговоре с ней покойный ныне Шамиль.
И опять в голове снайпера произошла какая-то метаморфоза; она словно стояла сейчас рядом с одним из чужестранцев там, наверху, слушала и понимала, как тот изливает свое недовольство на второго, не рассчитавшего своих сил, избивая беззащитную жертву. Потом тон этого начальственного голоса чуть изменился; стал не ругательным, а повелительным. Человек наверху отдавал какую-то команду, и Кошкина перевела ее для себя примерно так:
- Заканчивай уж с ней, раз так получилось. Быстро тут все обыскиваем и сматываемся.
Вот это «заканчивай» и заставила Кошкину, ругающуюся про себя и на себя самыми ужасными ругательствами, какие она знала, вскочить на край балкона и ухватиться за металлические прутья верхнего. Федя Казанцев за несколько лет, что он прожил со своей миниатюрной половинкой в квартире на девятом этаже, так и не удосужился застеклить ее; хотя бы закрыть от нескромных взглядов жителей многоэтажки напротив ту половину, что была представлена редкой решеткой. И это обстоятельство помогло сейчас Марине перемахнуть через нее так легко и бесстрашно, словно ее не отделяли от асфальта, и от крыши остановившегося темного автомобиля почти три десятка метров. Страха не было; разве что она боялась опоздать. И тех громкоголосых, что до сих пор обменивающихся на повышенных тонах гортанными возгласами, тоже не боялась. Ведь у ней – совсем непонятно даже для нее как – в руке была готовая к стрельбе "беретта". И она выстрелила, негромко как и прежде; два раза. И оба раза попала в голову человека склонившегося над прислоненной к стене недвижной женской фигуркой. Этого врага Кошкина сразу вычеркнула из списка живых. Потому и не смотрела, как резко, до хруста позвонков, дернулась голова, прошитая двумя полновесными пулями, и как кровь горячей волной обрушилась на Галину, отчего та открыла испуганные глаза. Даже скотч, действительно блеснувший на ее губах, сознание отметило как-то отстраненно, хотя и с изрядной долей изумленного веселья: "Гляди-ка, угадала!".
Не смотрела, потому что на нее живым танком ринулся второй враг – большой, стремительно надвигающийся; готовый накрыть ее, втоптать массивной тушей в крашеный коричневой краской пол балкона. Еще две пули поразили это тело в корпус – пробив обе стороны груди совершенно симметрично. Но для мужика, такого же усатого, как Шамиль, это было уже абсолютно безразлично. Обе раны были смертельными – так что мимо Марины промчался, обдав ее жарким дуновением воздуха, а потом перевалился через низкие перильца, уже труп. Марина еще успела подбежать к этим перилам Она – теперь уже с опаской – смотрела как нелепо, переворачиваясь в воздухе, падает этот труп на автомобиль, только недавно припарковавшийся внизу. Она совершенно так же, как сутки назад Федор подумала о людях, что не умеют летать подобно птицам, а потом вздрогнула, вцепившись что было сил в перила. Это снизу до нее донесся звук удара, и одновременно короткий крик, показывающий, что черноусый успел таки прихватить кого-то с собой. Непонятно только – совсем, или…
Мужичок, вывалившийся в открытые двери машины, слабо шевелился и Марина искренне пожелала ему выкарабкаться из цепких лап смерти. А потом бросилась внутрь квартиры, где уже появилось новое действующее лицо. Посреди комнаты стоял и глупо таращился на свою жену Федор Казанцев. На появление Марины он никак не отреагировал. А девушка по сложной гамме чувств, что ежесекундно сменялись на его лице, поняла – парень действительно явился сюда для разборки; быть может, чтобы гордо бросить в лицо Галчонку какие-то слова и громко захлопнуть за собой дверь. А теперь не знал, как поступить, наткнувшись на взгляд супруги.
Наконец он не выдержал, бросился к ней, одним движением сорвав с губ полоску скотча. Он зачем-то поглядел на внутреннюю, липкую сторону, и Кошкина едва сдержала смешок – поняла, что тот ожидал увидеть нам усы. А из уст Казанцевой, готовой (это тоже успела понять Марина по блеснувшим гневно глазам Галины) обрушиться на муженька не самыми ласковыми словами, прозвучал только стон. Ее резкое движение очевидно сместило внутри какую-то из сломанных костей, и женщина опять откинулась к стене – теперь уже без сознания.
Кошкина успела схватить за рукав Федора, бросившегося к жене. В порыве отчаяния тот мог нанести лишь вред. И ветеринар послушно замер, повернувшись к девушке с необъяснимой надеждой. Впрочем, он ее тут же и озвучил:
- Она ведь не умрет?! Мы поможем ей?
- Конечно поможем, - кивнула Кошкина, отпуская рукав и бережно, насколько было возможно, позволяя сползти бессознательному телу Казанцевой на пол, – только не мы, а врачи. Настоящие врачи.
Она чуть не добавила: «Не ветеринарные», - но Федор ее заминки даже не осознал; сам задал вопрос:
- Какие врачи?
- Из «Скорой», - терпеливо объяснила она, - вот сейчас вызовем, и…
Она не успела сообщить напарнику, что никаких врачей они ждать не будут; что прямо сейчас им надо делать ноги, чтобы не попасть в руки полиции, или – что хуже всего – соотечественников того бородача, что лежал сейчас рядом с Галиной, пугая развороченным затылком. В него и ткнула Кошкина пальцем, переводя внимание озабоченного состоянием жены парня на другое, не менее впечатляющее зрелище. А Казанцев посмотрел на этот кошмар совершенно иначе, чем представляла себе пораженная Марина
- Ага, еще один! - кровожадно воскликнул он, имея в виду очередной доказанный, на его взгляд, факт распутства своей половины.
Теперь он смотрел на Марину с куда большей симпатией, даже благодарностью – словно она лезла на балкон, рискуя жизнью, исключительно ради того, чтобы защитить его, Федора, честь и достоинство.
- Достоинство! – хмыкнула она, вспомнив, с каким тайным торжеством он демонстрировал это самое достоинство вчера, - а сам чем всю ночь занимался?!
Впрочем воспитывать сейчас человека старше себя возрастом, да еще, в отличие от нее, еще и семейного, Кошкина не стала. Она справедливо рассудила, что семья эта должна разобраться в своих новых отношениях сама – когда это сможет делать ее прекрасная половина. Теперь же она властно протянула левую ладонь (правой она до сих пор сжимала "беретту"):
- Телефон!
На свет появился двухсимочный "Самсунг", и Кошкина, с подозрением оглядев это чудо электронной мысли пошлого века, набрала номер службы спасения. Потом она, слушая негромкую подсказку Казанцева, продиктовала адрес.
На другом конце провода (точнее эфира) немного помолчали, а потом возмущенно заявили по громкой связи – к еще более неподдельному возмущению Федора.
- Так к вам уже выехала скорая, ждите.
- Как выехала? - подпрыгнул Казанцев, явно не ожидавший такой оперативности, - вы правильно записали адрес, девушка?
- Это кто говорит? - усталым голосом спросили в трубке.
- Муж, - ляпнул чистую правду Федор.
- А до этого кто говорил?
Марина, сама от себя не ожидая, ляпнула еще громче:
- Любовница!
- Ага, - теперь пауза затянулась надолго; повеселевший голос наконец вынес вердикт, - понятно. Высылаю еще один экипаж. Ждите
А Федор ошалело смотрел на Марину. Даже как-то, показалось ей, плотоядно… оценивающе, что ли. Поэтому она сказала еще жестче, чем в трубку:
- Хватит слюни пускать. Насчет любовницы даже не мечтай!
- А зачем же тогда…
- Затем, - отрезала Кошкина, - сам слышал – сразу пообещали прислать экипаж. Потому что муж, жена и «любовница» - это взрывоопасная смесь, которая может рвануть так, что тремя трупами не отделаешься…
- Двумя, - поправила она себя почти сразу же, выглянув с балкона вниз.
Там стоял на четвереньках и тряс головой мужичок, ушибленный трупом. Ушибленный, видно не смертельно, судя по тому, как интенсивно он пытался вытряхнуть из себя это потрясение.
- О! – воскликнул перегнувшийся рядом через перильце Федор, - что это Миша ползает на четвереньках? Потерял что? Эй, ты куда?
Казанцев даже попытался схватить за подол короткого платьица, которое задралось на соблазнительной попке Марины. Это девушка собралась назад, на восьмой этаж, за футлярами. Она успела подосадовать, что времени открыть дверь квартиры европейского чемпиона совершенно не было, иначе она спустилась бы сейчас в нее, как и посоветовал Федор:
- По лестнице ведь спускаться намного быстрее, - в отчаянии взмахнул он руками, чуть не отправив Кошкину в полет, вслед за усатым незнакомцем.
- Вот и иди вниз, - буркнула Марина, отчаянным рывком забрасывая тело на нижний балкон и едва не растянувшись на скользком линолеуме – а я тебя там догоню.
Растерянной физиономией ветеринара она любовалась всего несколько секунд; потом глаза Казанцева алчно сверкнули – он явно вспомнил, как вот так же, подняв руки к потолку, стоял вчера чемпион. И Кошкина не стала искушать судьбу; она ведь не знала, чем потчевали ее «подельника» в особняке Людмилы Золотовой. Марина погрозила парню кулачком и скользнула внутрь, в комнату, к многочисленным наградам, на которые имела вид. Не на все – только на самый большой кубок. Снайпер резонно рассудила, что чемпион не скоро вернется в эту квартиру. А если и вернется раньше, чем это нужно было Кошкиной, вряд ли схватится за эту свою награду, в которой так замечательно поместились бумаги из футляра. Доллары она оставлять не стала.
Наверху негромко хлопнула дверь – это Федор спешил выполнить ее приказ. Марина негромко вздохнула, услышав, как ветеринар запрыгал по ступеням. Она вдруг подумала, что парня сейчас охватил азарт, и Казанцев изо всех сил скачет, чтобы опередить ее.
- А ведь он действительно поверил, что я сейчас прыгаю с балкона на балкон! – изумилась она, не зная – расхохотаться в полный голос, или позавидовать такой детской непосредственности.
Впрочем, она уже давно пообещала себе не возвращаться к определению "придурок", и сейчас честно постаралась настроиться на серьезный лад. Оглядев еще раз большую залу, а потом и коридорчик, она аккуратно, практически беззвучно закрыла дверь. На лестнице было пустынно. Даже ремонтники, недавно весело шумевшие на площадке шестого этажа, куда-то подевались, оставив многочисленный инструмент.
- Значит, скоро вернутся, - поняла Марина, и поскакала теперь вниз чуть ли не быстрее Казанцева.
Впрочем, с ее среднестатистическими девичьими ножками (по длине, разумеется – в остальном ножки были очень даже ничего) она так и не сумела догнать Федора. Перехватила его уже на улице – в тот самый момент, когда его нескладная фигура была готова вонзиться в толпу, окружившую изувеченный автомобиль. И, соответственно, труп на его крыше и таинственного Мишу, что сидел сейчас, привалившись к переднему колесу машины. Маленькая ладошка вцепилась в локоть, отчего ветеринар резко дернулся. На лице повернувшегося к ней Казанцева расплылась блаженная улыбка – что-то ему это касание напомнило. Улыбку тут же сменило выражение крайнего изумления и нетерпения.
- Ты чего, - воскликнул он, невольно заставив повернуться несколько человек; в том числе тех самых ремонтников, - это же Миша. Ему помочь надо.
- Вот они помогут, - зашипела Марина, показывая рукой на вырулившую с проспекта "Скорую".
Вслед за его головой туда же, к белому микроавтобусу, только что завывавшему сиреной, дернулись и взгляды тех, от кого Кошкина поспешила укрыться, едва не ткнувшись в грудь Федора. Через мгновение невольные свидетели ее появления в том дворике могли видеть лишь девичью спину, которую туго облекало простое ситцевое платьице, да два футляра. Их после недолгой перепалки выхватил все-таки из рук девушки долговязый галантный кавалер.
Завернув на проспект, "подельники" дождались еще одну "Скорую", и с чистой совестью отправились… Куда? Кошкина и сама еще не знала куда. Для начала ей нужно было место, где она могла вдумчиво расспросить Федора.
Глава 9. Бои местного значения
Шевелиться Федору не хотелось. Ковер (все-таки ковер, а не шкуры!) так ласково облегал его обнаженное тело, что даже зародившиеся в желудке нешуточные позывы голода не заставили его открыть глаза. Он лениво вспомнил, что вчерашним вечером съел гигантское, просто невообразимое количество черной икры и… все! Водка не в счет. Она, как считал Казанцев, даже не успевала добежать до желудка – впитывалась организмом раньше. Шевелиться, и даже вскочить его заставили легкие шаги.
- Зайка! – шагнул он навстречу Золотовой, одетой в строгий костюм. И эта железная леди Сибирска дрогнула, шагнула в его объятия, на несколько мгновений почувствовав себя абсолютно счастливой.
А потом перед глазами возникли пустые глаза Николая Ивановича Круглова. И еще одно отверстие по центру лба – темное и страшное. На развороченный затылок она не стала смотреть.
- Судьба, - мог бы подсказать ей Федор.
- Судьба, – подумала сейчас она сама, понимая, что в чем-то ее прежняя размеренная жизнь дала трещину; что этой ночи она никогда не забудет.
Не того ее отрезка, что закончился смертью Круглова; не срочного вызова полицейского генерала, которого, кстати, тоже не было в коротком списке, что принес с собой Казанцев. Наконец, не собственной команды, родившейся после долгих раздумий. Два трупа – и Круглова, и его умершей этой же ночью в больнице супруги – бесследно исчезли. Вместо них родилась легенда, что Кругловы отправились на отдых в Доминикану. Какой именно смертью они там официально помрут, Маму не интересовало. Для нее все, что было связано с Кругловыми, было вычеркнуто из жизни.
А вот этого нескладного ветеринара она, как ни пыталась, не смогла вычеркнуть из нее. Помучавшись совсем недолго сомнениями, она решила, что та самая судьба и подсунула ей Федора – непонятно пока с какой целью. Отсрочив таким образом решенную было кончину Казанцева, она облегченно вздохнула и отправилась будить свое долговязое чудо. Вид спящего, а потом осветившегося счастьем при виде нее, Мамы, мужика, заставил и ее широко улыбнуться. Потом был завтрак; Людмила с удовольствием смотрела, как Казанцев жадно поглощает все, что подсовывает под руку неторопливый слуга. Время поджимало, но она все-таки тянула; даже выпила с Казанцевым чаю. И поняла в какой-то момент, что этот напиток, раньше оставлявший ее равнодушным, сейчас кажется божественно вкусным.
- Ну конечно, - с легкой улыбкой любовалась она тем наслаждением, с каким шумно прихлебывал горячий чай Федор, - «нормальный себе чаек», как ты выразился. Не буду тебя пугать ценой – чашечка чая стоит как раз, как твоя месячная зарплата. Так что ты нахлебался сейчас на полгода вперед.
А Федор, глубоко вздохнув, похлопал себя по плоскому животу: «Все – сыт!», и вскочил на ноги, чтобы еще раз выразить восхищение своей Зайке. Теперь ее золотистый, с рыжим отливом, затылок удостоился звучного поцелуя, и на этом «глупости» кончились. Началась работа, в которой нашлось место и Федору Казанцеву. Конечно, никто не стал говорить великовозрастному парню, что он сегодня будет служить наживкой. Сначала для снайпера, укоторой, как оказывается, хранились бесценные бумаги из архива покойного олигарха, а потом и для рыбины покрупнее, с берегов Средиземного моря.
- Или какого другого, - не стала мучить голову воспоминаниями Мама; она как-то была по делам в Турции, и смутно помнила скороговорку приставленного к ней персонального гида о том, что страну эту омывают кажется сразу четыре моря, - или это был Египет?..
Обе страны запомнились ей прежде всего тем, что болтливые переводчики в постели оказались весьма посредственными любовниками – не то что этот ветеринар. Мама еще раз ласково глянула на Федора, и отпустила его за ворота; вместе с Мишей и еще целой толпой невидимых соглядатаев. Сама же отправилась к генералу, который послушно ждал ее в кабинете. Чаю главному полицейскому не предложили, зато показали кино. Ту самую пленку, что зафиксировала несколько раз "Линкольн Навигатор" бежевого цвета. Номер, естественно, уже пробивали по базе данных, и генерал ждал сейчас результата. И дождался - как раз когда в кабинет вошла Золотова. Так что данные он дослушивал, уже вскочив на ноги.
- Шамиль Дзароев, - наконец сообщил он, сверившись с записной книжкой. Уроженец Чечни; участвовал в первой кампании; естественно, на стороне боевиков. Потом исчез, по некоторым данным, удрал в Турцию. Автомобиль зарегистрирован на его имя вполне легально. Так же, как куплен дом по адресу…
- Про этот адрес забудь, - силой усадила генерала обратно на стул Мама, - и про записную книжку.
Полицейский начальник с тоской проводил свой ежедневник глазами. В нем было несколько очень нужных телефончиков, никак с работой в управлении полиции не связанных. По довольно ухмылке Мамы генерал понял, что про эти телефонные номера, и адреса, за ними скрывающиеся, Золотова знает. Он не сказал ни слова по поводу такой бесцеремонности хозяйки, а потом и вовсе забыл о записной книжке – когда Мама положила перед ним темную пластиковую карточку с логотипом ВТБ-банка.
- Сто тысяч евро, - промурлыкала она ласково, усаживаясь напротив, – ПИН-код в конверте (белый плотный конверт лег рядом с картой), - от тебя нужно лишь одно – найти этот вот "Навигатор".
Она постучала ногтем по застывшей картинке на большом экране. Генерал очень удачно остановил кадр – из чуть приоткрытого окна внедорожника как раз вырвался целый сноп огня, сопровождавший роковой для господина Круглова выстрел.
- Нет проблем, - снова вскочил на ноги генерал, опершись руками о столешницу так удачно, что и карточка, и конверт скрылись под его мясистыми ладонями, - может быть, уже и нашли.
- Вот-вот, - кивнула Мама, - пусть найдут и передадут наблюдение моим ребятам. Вот этим.
Она махнула рукой на дверь, в проеме которой уже стоял человек, чем-то неуловимо напоминавший Мишу. Генерал молча кивнул…
Марина буквально тащила за руку Казанцева, поминутно оглядывающегося назад – туда, куда за второй машиной "Скорой помощи" с ревом мотора и визгом стертых покрышек въехал "луноход". Полицию скорее всего вызвали врачи – после того, как обнаружили кроме покалеченного Миши еще и труп черноусого молодца. О двух пулевых отверстиях в груди будущего клиента городского морга они тоже скорее всего сообщили; иначе зачем бы так спешили стражи порядка? Кошкина вдруг резко затормозила, а потом еще энергичнее дернула ветеринара за рукав, в тихий тенистый переулок. Эта улочка была настолько узкой, что ее полностью перегородил автомобиль, кем-то неудачно оставленный практически поперек движения.
- Странно, что здесь до сих пор нет пробки, - удивилась Марина, осторожно обходя такой знакомый "Навигатор".
Она скорее всего даже не приблизилась бы к нему или пробежала бы мимо, обозначив на лице лишь возмущение такой безалаберностью водителя - если бы не расслышала еще с проспекта удивительные звуки, доносившиеся в открытую дверцу автомобиля. Из салона вырывался настолько мощный храп, что мысль о засаде в голове девушки пропала, едва успев появиться. А еще Кошкину и, естественно, Федора обволокло такой насыщенной атмосферой алкогольных паров, что ей нестерпимо захотелось схватить уже другого – много короче Казанцева – мужика, который заливался сейчас на водительском кресле «Навигатора». Потому что чувство собственницы, что поселилось в ней, как только она оказалась за рулем этого иноземного чуда, никуда не делось. Больше того – оно вспыхнула сейчас с большей силой и девушка отпустила наконец руку Казанцева, чтобы ухватиться покрепче за воротник синего пиджака, который незнакомцу был на несколько размеров больше необходимого.
- Да пожалуй, что и на десять, - оценила она точнее размеры и пиджака, и мужичка в нем.
Этой заминкой воспользовался Федор. С криком: "Паскуда, ты зачем спер мой костюм?!", - он выволок незнакомца на тротуар.
Костюму, который покрывали какие-то свежие жирные пятна, от этого стало только хуже. Теперь он был еще и пыльным. Так что пинок по ребрам, которым угостил пока незнакомого Марине угонщика Казанцев, испачкать сильнее его собственность не мог – если только ветеринар правильно оценил принадлежность одежки, явно купленной в магазине для ширпотреба. Скорее даже немного почистил его, выбив облачко пыли. Мертвецки пьяный водитель лишь замычал; Казанцев поднял ногу для другого, гораздо более впечатлительного пинка.
- Погоди, - остановила его Марина, - ты его знаешь?
- Конечно, - повернулся с недоумением во взгляде повернулся к ней Федор, - я же восемь лет этот костюм… только по праздникам.
Марина подняла голову кверху, чтобы глотнуть свежего, не напоенного сивушным запахом воздуха, а заодно проглотить едва не вылетевшее привычное: "Придурок", - а потом терпеливо пояснила:
- Я про мужика этого спрашиваю… и перестань пинать по собственному костюму.
Казанцев едва удержал уже поднятую в могучем замахе ногу, и повалился – прямо на мычавшего перед ним незнакомца. Вот так – распростершись над ним на вытянутых руках - он и присвистнул изумленно. Федор поднял голову, и Кошкина отчетливо рассмотрела, как в его глазах недоумение медленно сменяется узнаванием.
- Да это же тот тип, с которым я… того! Которого потом – ножик в бок и… там два раза повернул….
- Что-то не похоже, - Кошкина, задержав дыхание, склонилась рядом с этой парочкой, застывшей в весьма двусмысленной позе.
Проходившая рядом старушка, чем-то похожая на бабу Варю, не удержалась и плюнула – самым натуральным образом, удачно попав на брюки. Которые – как правильно поняла Кошкина –тоже раньше носил Казанцев.
- Восемь лет, между прочим, - сообщила Марина почему-то старушке, и та сглотнула комок в горле.
А может, очередной плевок. Но слов все-таки не сдержала:
- Паскудники. Белым днем уже этим занимаются. А если дети тут?
До Федора дошло не сразу. Наверное потому, что в это мгновение он вдруг вспомнил про жаркое в сковородке, про то, что вызвало целый ряд непоправимых событий, начиная с обморока покалеченного чемпиона. И вполне естественным желанием – по его собственному мнению – было проверить, на месте ли сейчас ягодицы лежащего под ним мужика; не зря ли привиделись они ему вчерашним утром, в виде шкворчавших в собственном жире кусков. И он действительно полез туда, зажав жилистый зад незнакомца пальцами так сильно, что тот наконец проснулся. Неизвестно, что снилось ему в горячечном алкогольном сне, но сейчас он очень "удачно" отреагировал, попытавшись оттолкнуть Казанцева:
- Отстань, от меня, противный – я не такой!
Федор вскочил сам; так поспешно, что Марина едва успела отскочить – в сторону старушки, кстати. Она подмигнула последней – очень игриво, как сама посчитала, и бедная старушка вприпрыжку помчалась назад, в темноту проулка. Откуда она, между прочим, с трудом только что приковыляла. Ветеринар между тем принялся довольно успешно возвращать свое имущество. Мужичок в его руках вертелся, словно матрешка, лишаясь внешней оболочки. А Кошкина уже сидела на водительском кресле, оглаживая ладошками вставки из какого-то дерева ценных пород на руле. Она наконец завершила процедуру восстановления утраченных было навсегда связей с этим послушным монстром и повернулась к Казанцеву с вопросом: "Ты едешь?".
Вопрос был риторическим – никуда отпускать ветеринара, предварительно не "выпотрошив" его на предмет подробностей вчерашнего вечера и ночи она не собиралась. Но команда: "Садись быстрее!", - застряла в ее горле, и вырвалась уже заливистым смехом, даже хохотом. Рядом с длинным, и вполне импозантным Казанцевым, который как раз закончил пристраивать подмышкой тючок из костюма, мялся с ноги на ногу абсолютно голый мужичок. Он был побит жизнью – и в прямом, и переносном смысле. А сейчас еще и дрожал; в этом тенистом проулке утром было достаточно прохладно. Впрочем, дрожать он мог и от вчерашнего перепоя… и от позавчерашнего, и от…
"Навигатор" мягко тронулся с места, едва не задев полированным боком стену дома. Уже выруливая на соседнюю, параллельную проспекту улицу, она увидела, как из подъезда крайнего дома вышла, испуганно оглядевшись, та самая бабулька – теперь уже с клюкой в руке.
- Ну я тебе, мужик, не завидую.
Кошкина представила себе встречу старушки с угонщиком, который проводил "Навигатор" жалобным взглядом, и остался стоять там же, где его так ловко раздел Федя Казанцев. Чувство благодарности, которое Марина могла испытывать к пьянчужке, невольно вернувшей ей автомобиль, так и не родилось в ее душе. Снайпера сейчас занимала совсем другая мысль. Ей, как говорится, и хотелось, и кололось.
- Или вообще… «И рыбку съесть, и…», - она невольно покосилась на Федора, вальяжно разлегшегося в соседнем кресле и совсем чуть-чуть покраснела – вспомнила пикантные мгновения их первой встречи. И опять – к собственному возмущению – почувствовала легкий укол ревности к Зайке, которую никогда не видела. И даже, что совсем ни в какие ворота не лезло, к законной супруге Казанцева, к Галчонку.
Потому она и начала разговор с Федором достаточно грубо:
- Ну давай, Казанова, рассказывай.
Лицо Федора стало заполнять мечтательное выражение, и Кошкина вдруг сама испугалась той животной ярости, которую готова была выплеснуть на этого придурка. Она поняла, что сейчас тот начнет живописать свои эротические впечатления от встречи с Зайкой. В какой-то другой момент она быть может, послушала бы, посмеялась в душе и – призналась Кошкина себе – может даже позавидовала бы этой самой Зайке. Которой, кстати - она в отличие от влюбленного ветеринара точно знала - было на двенадцать лет больше, чем этому Казанове. Теперь же ее губы лишь угрожающе протолкнули сквозь себя:
- Только без этих вот подробностей. Галчонку своему это будешь рассказывать.
Ветеринар явно обиделся; даже запыхтел, выпрямившись в кресле так, что едва не достал затылком кожаный потолок салона. Кошкиной пришлось вытягивать из него скупые сведения такими же короткими вопросами. В конце "допроса" Федор все-таки разговорился, начал размахивать руками, и выпалил главное, что ждала от него Марина:
- А подарок ей очень понравился. Очень! Велела расцеловать тебя.
Он действительно сделал движение в сторону водительского кресла, смешно вытянув влажные губы и став теперь точной копией заокеанского президента в светлом исполнении – так что Кошкина даже непроизвольно дернула и руками, и рулем, отчего красная машинка рядом в потоке движения резко вильнула в сторону, возмущенно загудев. Марина выровняла дернувшийся внедорожник и пообещала:
- Потом расцелуешь. Рассказывай дальше.
- Еще она спросила насчет остальных бумаг. Пообещала даже за них…
Ветеринар выдержал длинную паузу, хитро скосив глаза на нее, и Марина милостиво сдалась, спросила первой, словно сгорая от нетерпения:
- И сколько она пообещала за бумаги?
- Не сколько, а что! Обещала выполнить три желания! – выпалил Казанцев с торжеством, - выполнить любые три наших желания. Как золотая рыбка!
- Ну, твое желание "рыбка" уже выполнила, - подумала Кошкина, на мгновение оторвав взгляд от дорожного полотна, которое как раз поворачивало к особняку с двумя трупами в подвале, - остались два моих.
Мысль о рыбке опять заставила ее щечки немного заалеть, а потом и вспомнить о том, что вообще вызвало в голове ассоциацию с этой самой рыбкой. Речь шла о выборе – возвращаться ли в этот особняк; поверить ли тому невероятному стечению обстоятельств, которое позволяло надеяться, что адрес дома на тихий улице пока никому неизвестен. Теперь же никакого выбора не осталось. Увлекшись рассказом Казанцева, Марина вспомнила об этом вопросе, что задала себе еще там, в переулке, где остался голый мужичок, только теперь, едва не ткнувшись бампером "Навигатора" в автоматические ворота.
Рука сама выхватила из подлокотника, внутри которого можно было разместить не меньше двух пудов разного добра, связку ключей. Полотно коричневого цвета поползло вверх, открывая взгляду картину, в которой за ночь совершенно ничего не изменилось. Разве только то, что аккуратный дворик теперь освещали не галогеновые лампы, а жаркие солнечные лучи. И еще – в окно выглядывали две мордашки. Недавние пленницы явно забыли все наставления грозной «товарища майора».
Первым выскочил из автомобиля Федор. Кошкина дождалась, когда ворота практически бесшумно отрежут этот мирок от внешнего мира, и только тогда вышла, скорчив страшную физиономию девушкам. Любопытные лица тут же скрылись в глубине комнаты второго этажа, а Марина, не успев стереть зверского выражения с лица, повернулась к ветеринару. Тот не смотрел на девушку; с полуприкрытыми глазами он шептал о доме своей мечты; их общей с Галчонком мечты. О том доме, который сейчас стоял перед ним. Марина поразилась очередному выверту Фединого сознания, только что неприкрыто вздыхавшего по Зайке, и выпалила против своей воли:
- Если все сложится хорошо, попросим этот дом для тебя – в счет второго желания.
- А какое первое? – Казанцев с глупой счастливой улыбкой остался во дворе, а Кошкина резво вбежала по ступеням и скрылась внутри.
Так же быстро она забежала на второй этаж, где ее встретили две примерные девицы. Ольга с Катериной сидели за столом и даже руки сложили перед собой, как школьники на парте. Но в глазах их плясали веселые чертенята, и Марина невольно позавидовала тому запасу оптимизма и неуемной девичьей энергии, которые не смогли прогнать из них несколько страшных дней. Девчонкам явно было скучно здесь – без привычного интернета, без телефона и телевизора; а еще – это тоже с нескрываемым удивлением поняла снайпер – им не терпелось поделиться с кем-нибудь (да хоть с целым светом – такие возможности сейчас были) своими "приключениями". И Кошкиной опять пришлось врать, стращать выдуманной опасностью и обещать будущую известность и славу.
Все ее усилия почти сразу же пошли насмарку. Кошкина едва не заорала на довольного чем-то (может, обещанным Зайкой желанием?) ветеринара. Тот вломился в комнату, заставив девушек испуганно вскочить со стульев.
- Маша, - закричал он почти весело, - а ты знаешь, что в подвале два трупа? Надо бы убрать, завоняют ведь!
Парень уже очевидно ощущал себя хозяином особняка – вон и нотки в голосе прорезались откровенно собственнические. Он мельком окинул две замершие у стола фигурки: "Здрасьте!", - и уставился на Кошкину, готовый хоть сейчас бежать, избавлять этот чудесный особняк от всего лишнего. А Марина лишь зубами скрипнула, лихорадочно соображая, в какое место своей легенды сунуть мертвых горцев.
- Впрочем, никакого отношения к горам они могли и не иметь, - подумал она, теперь уже совсем медленно усаживаясь за стол; рядом по ее кивку плюхнулся на другой стул Казанцев.
- Знакомьтесь, девчата, - она положила ладошку на плечо Казанцева, - это знаменитый охотник на маньяков. Старший лейтенант Ветеринар.
Рядом два раза подряд икнул Казанцев.
- Это фамилия у него такая, - кивнула Марина, сжимая плечо парня острыми коготками, - он какое-то время поживет здесь, в качестве личной охраны. Вам с ним будет весело. Только (ухмыльнулась она) не верьте ни единому его слову. Как начнет рассказывать про трупы, про расчлененку, и про то, как жрал жаркое из человечины, сразу же ущипните его посильнее. Вот так.
Федор рядом подпрыгнул на своем стуле, едва не заорав от щипка, которым вполне можно было выпытывать военную тайну.
- Ты чего, - обиженно потер он пострадавшее место, - я же на полном серьезе про трупы.
- Знаю, - кивнула больше девчатам, чем "подельнику" Марина, - трупы вывезут ночью. Вот мы с тобой и вывезем. А пока, старший лейтенант (Казанцев икнул еще раз) организуй-ка круговое наблюдение за окрестностями. Чувствую, что скоро у нас будут гости.
Она действительно ощутила вдруг смутное беспокойство - словно за кирпичной стеной кто-то говорил с тем самым характерным акцентом. Но нет - в окошко не было видно ничего тревожного. Но ветеринару все-таки пришлось подчиниться, полезть на чердак, имевший, как оказалось, небольшие оконца на все стороны света. Его отсутствие было необходимо снайперу, чтобы на время оградить его от расспросов девушек. А их, соответственно, от его непредсказуемых ответов. И она продолжила врать, заставив Катю с Олей раскрывать глаза все шире и шире.
- Вы с ним поосторожней, - вдохновенно сочиняла Марина, - есть подозрение, что он как-то связан с этими.
Ее палец ткнулся в пол, в сторону подвала, где лежали уже никакие не тайные трупы.
- А зачем же он здесь? - чуть испуганно вскричала Ольга.
- Так надо, - нахмурила брови "майор", - иначе нам его не раскрыть. Но вы не бойтесь, - положила она руку на плечо Кати, собиравшейся вскочить со стула, - вам ничего не грозит. Каждый шаг под контролем. Но он (теперь палец Кошкиной ткнулсяв потолок - туда, где что-то негромко напевал ветеринар) ни о чем не должен догадываться. Понятно?!
- Понятно, - кивнули девушки.
- Так что мило улыбайтесь, и делайте вид, что верите каждому его слову - каким бы нелепым оно не казалось. Договорились?
- Договорились, - еще раз кивнули девчата.
- Ну и отлично, - улыбнулась Марина, - вы уже позавтракали?
- Собирались, - ответила Ольга; видимо она в этом дуэте была за первую скрипку.
- Ну тогда и меня накормите...
Позавтракать нормально не получилось - не дали. Марина прихлебывала мелкими глотками чай, односложно отвечала на вопросы не умолкавших ни на минуту девчат, и с трудом вынырнула из такого заторможенного состояния, когда услышала голос сверху. Казанцев орал, видно окончательно уверившись в своем праве на этот дом:
- Куда прешь, чернозадый? Свои все дома.
Через мгновение снайпер была у окна - прямо напротив оскалившегося недоброй улыбкой незнакомца. Такого же черноусого, кстати, как Шамиль, и другие, "разучившиеся" улыбаться навсегда. Насчет задницы этого здоровяка Марина не стала бы зарекаться, но лицом этот абрек действительно был черен. Еще и от того, наверное, что расслышал слова ветеринара, и теперь не отрывал взгляда от верхних, чердачных окошек. С пистолетом в руках, между прочим.
На едва слышный скрип окошка пониже он отреагировал с опозданием. Рука бандита дернулась, и сразу же опала, вместе с оружием - когда с таким же тихим звуком "беретты" две злые пули прошили оба предплечья черноусого.
Его лицо немного посветлело от оттока крови, но зверского выражения не потеряло. Кошкина коротко ругнулась - на себя, на собственное милосердие, которое она решила проявить; впервые в этом городе. Этот безусловно похвальный период в ее жизни оказался на удивление коротким, потому что через довольно высокий забор поползли, как черти из табакерки, копии первого усача. Так показалось, во всяком случае, самой Кошкиной, которая выцеливала уже исключительно эти лица. И выцеливала достаточно успешно. Ее губы едва успевали за пальцем, которые нажимали на курок со скоростью автоматной очереди.
- Двенадцать, - наконец прошептала она.
Палец нажал на тугую скобу, но привычной отдачи не последовало. В окне нарисовалась очередная рожа. Марина, хватая со стола футляр со снайперской винтовкой, успела порадоваться, и даже погордиться тем, что смогла внушить противнику растерянность и даже страх - именно эти чувства выражало сейчас очередное усатое лицо. Потом эта физиономия чуть дернулась; губы под усами наметили торжествующую улыбку, а за спиной послышался испуганный крик девчонок. Но повернуться снайпер не успела, так же как и открыть футляр. На затылок словно обрушился потолок, и Кошкина провалилась в тьму, успев все-таки злорадно подумать:
- Не меньше десятка с собой прихватила...
Глава 10. Трехсторонний договор
Сознание возвращалось судорожно, толчками. В голову словно кто-то вгонял молотком раскаленные гвозди – вместе с каждым словом, которые мозг никак не хотел воспринимать. А потом все вернулось; разом – и свирепо оскалившаяся рожа в окне, и крики Оли с Катей за спиной, и что-то огромное и неподъемное, обрушившееся на несчастный, такой хрупкий затылок.
- Ну уж не совсем и хрупкий, - обрадовалась она, отняв руку от гудевшей, словно внутри кто-то разместил колокол, головы.
Череп под огромной шишкой был целым. Она протянула ладонь, будто политую красной краской, тому самому усачу, на которого в "беретте" не хватило патронов. Его лицо сейчас не было искажено звериным оскалом. Скорее оно было заполнено нетерпеливым ожиданием. И ожидание это, как правильно поняла Марина, было связано с ней, с ее готовностью и возможностью отвечать на вопросы.
- А еще, - подумала она, осторожно поворачивая голову, - с моим желанием на эти вопросы отвечать.
Впрочем, она прекрасно понимала, что если за нее возьмется настоящий профессионал, долго изображать из себя несгибаемую партизанку на допросе у нее не получится. Именно такой профессионал и работал сейчас в углу комнаты, куда лежащей на полу Кошкиной все-таки получилось направить взгляд. Федя Казанцев тоже лежал – в том самом углу. Марина ужаснулась выражению его лица. Оно было заполнено мукой, хотя никаких видимых следов пытки ни на физиономии, ни где-то еще не было видно. Он дернулся и закатил глаза в совсем уже беспредельном ужасе.
Усач рядом с девушкой – единственной сейчас в комнате; Ольги с Катериной здесь не было – открыл было рот, что пленница с туго связанными за спиной руками уже очнулась. Но другой незнакомец, тот самый профессионал, от малейшего движения которого Федор забился в беззвучной истерике, как раз нагнулся над долговязой жертвой. Бандит, приставленный к Кошкиной, так и не издал ни звука. Решил, как поняла Марина, еще немного полюбоваться на работу мастера.
А тот взялся за дело самым радикальным образом. Совсем недавно ветеринар изгалялся над своим случайным собутыльником, вытряхивая того из собственного костюма. Теперь он сам был такой же матрешкой в руках низенького, но чудовищно широкоплечего незнакомца. Всего несколько мгновений беспомощного барахтанья в крепких руках, и вот уже Федор опять лежит на полу без нижних частей своего туалета. Без всех нижних. Верхних лишить его так же быстро и непринужденно не получилось бы, потому что у Федора, как и у Марины, руки были туго стянуты за спиной.
- И тоже скотчем, - как-то отстраненно успела заметить девушка, наблюдая, как длинное тело ветеринара без всякого сопротивления вертится в руках крепыша.
А последний, оказывается, обладал тонким, почти девичьим голосом и блестящим знанием русского языка. В другой, не такой острой, ситуации Кошкина на его едва уловимый акцент не обратила бы никакого внимания. Но теперь этот акцент, въевшийся в ее сознания еще с короткого знакомства с Шамилем, она сразу же отметила. Здоровяк еще с минуту помедлил, оглядев обнаженную половину Казанцева с искренним изумлением и, как показалось Кошкиной, с заметным почтением. А потом улыбнулся и кивнул собственным мыслям столь кровожадно, что Федор опять забился в своих путах.
- Очень хорошо, - наконец проявил свой голосочек палач, он же дознаватель, - боишься, значит уважаешь. Сейчас из тебя, дорогой, будем делать мусульманина. Нет, не так – сейчас ты станешь таким правоверным, каким не был сам Мухаммед. У нашего пророка (он благочестиво поднял голову к потолку) не было только кусочка плоти. А тебе обрезание сделаем под самый корешок. Так, кажется, говорят у вас, у русских?
Палач засмеялся еще более тонким визгливым голосом, махнув перед глазами Казанцева неведомо откуда появившимся ножом.
- Пичак, - вспомнила название этого страшного оружия снайпер.
Ее мироощущение за несколько часов общения с Федей Казанцевым очевидно тоже обрело способность к нелогичным вывертам сознания. Вот и теперь, несмотря на бедственное положение – и свое, и Федино, и, возможно, Кати с Олей – злорадно похихикало:
- А не поработал ли над тобой так же лихо другой пичак. Не оттого ли у тебя голосочек… почти ангельский.
Квадратный телосложением "ангелочек" взмахнул тускло блеснувшим синевой клинком, и Федор закричал что было сил; так, что задрожали стекла в плотно закрытых окнах:
- Не знаю! Да не знаю я, где эти бумаги! Честно вам говорю.
Здоровенный, под два метра, мужик зарыдал как младенец – со всхлипами, слезами и соплями, размазывать которые по лицу не мог по причине связанных рук.
- А кто знает? – еще ниже – практически впритирку к драгоценной части Фединого организма махнул холодным ножом"ангелочек".
Казанцев наверное в первый раз в жизни пожалел о выдающихся габаритах своего организма. Его исходящий паникой взгляд вдруг наткнулся на сочувствующие, и одновременно какие-то извиняющийся от невозможности помочь глаза Марины. Казанцев заорал так, что вздрогнувший палач уронил острый нож – рядом с ногой ветеринара.
- Она! Она все знает. У нее эти проклятые бумаги!
Крик снова сошел на рыдания. Марина совсем не обиделась на «подельника». Неизвестно, как она сама бы повела в умелых руках мастера заплечных дел. А тот словно забыл и о Федоре, и о ноже, от которого длинное полураздетое тело успешно отползло, отталкиваясь ногами. Дознаватель обрушил целую лавину слов, ни одного из которых девушка не поняла. Обрушил не на нее, а на соратника, который был приставлен к Кошкиной. Очевидно последнему был дан наказ сообщить начальству (то есть широкоплечему) сразу же, как только Кошкина очнется. Усач даже не пробовал оправдаться. Он молча отступил, освобождая место разгневанному начальству. Тот застыл на долгие мгновения над девушкой, которая не стала отводить взгляда. Это не было вызовом, не было безусловным подчинением обстоятельствам. Просто Марина Кошкина жила так – с открытым взглядом на все; и хорошее и плохое. Последнего в ее жизни, начиная с рокового наезда "Рейнджровера" на человека, которого она за давностью лет постепенно начала забывать, было гораздо больше.
Это она сама так считала. Наверное, огромное число людей – и в России, и за ее пределами –считало бы иначе. Позавидовало быее достаточно обеспеченному положению; совсем необременительной работенке – подумаешь, раз в пару месяцев нажмешь на курок… Только вряд ли бы каждому из тех, кто мог посчитать ремесло киллера необременяющим тело и душу, могли присниться лица – от самого первого, питерского, до последнего, краснорожего, застывшего в узком проеме ворот особняка на улице Пушкина.
Что-то промелькнуло в лице Кошкиной такое, что квадратный здоровяк с писклявым голосом невольно одернул задравшееся выше ее трусиков платьице, аккуратно расправив его, а затем одним рывком усадил ее там же на полу, у стены. Марина успела совсем легонько прикоснуться затылком к обоям, оставив на них кроваво-красное пятно вместе с отпечатком нестерпимой боли, опять пронзившей мозги раскаленным гвоздем. Еще она успела (тот самый выверт в сознании!) мысленно попросить прощения у Казанцева – и за испачканные кровью обои, и за то, что не придется ему, скорее всего, пожить в этом особняке.
Но на Федора она не оглянулась; все так же смотрела на палача, сдержав внутри рвавшийся от боли крик.
- Ну что,- писклявый голосок прозвучал почти радостно, - будем говорить?
- О чем? - разлепила слипшиеся губы Кошкина.
- О бумагах, конечно, - улыбка квадратного стала совсем ослепительной,- о бумагах, которые тебе больше не понадобятся.
- Потому что жить нам с Федей осталось всего ничего? - подалась к нему ближе Марина.
Квадратный «ангелочек» вздохнул, но ответил, как поняла Кошкина, честно.
- А что бы ты сделала с человеком, отправившим на тот свет больше десятка твоих людей?
- Это ты еще не знаешь про тех двоих, из Фединой квартиры, - злорадно подумала Кошкина; вслух же она пробормотала, почти физически ощущая, с каким трудом сквозь иссохшее горло продираются слова, - а взамен мы получим легкую смерть?
Краем глаза она отметила, как в своем углу дернулся Федор – он-то никакого участия в истребление противника не принимал! Но палач на Казанцева никакого внимания не обратил; он ободряюще улыбнулся Марине
- Пусть будет так. Обещаю. Не дам дотронуться до тебя никому – даже пальцем.
Он невольно скосил глаза на платьишко, которое само, без всякого участия Кошкиной, опять задралось до трусиков, и Марина едва не выдавила из себя благодарность за столь щедрое предложение. Не успела. Потому что «ангелочек», словно контрастом своим таким миролюбивым до ужаса словам резко выбросил правую руку вперед. Марина не успела отреагировать; да это было бесполезно – за дело тут взялся настоящий мастер. Его пальцы, которые сейчас вполне можно было сравнить с клещами, ухватились за левую грудь девушки; зацепив сразу полтора номера из тех трех, которые вполне устраивали Кошкину. Они повернулись по часовой стрелке так, что ее заполнила дикая, не скрываемая уже ничем, волна боли. Кошкина заорала так, что палач отшатнулся, выпустив девичью грудь, а усач подпрыгнул на месте. В этом крике дознаватель при всем желании не смог бы расшифровать несколько слов, которые Марина вытолкнула - не из легких, из души:
- Фиг… тебе… сволочь…
С последним словом девушка резко откинула назад тело; еще резче голову, которая припечаталась затылком к тому самому пятну, что появилось на обоях совсем недавно. Мир опять померк, и Марина уже не слышала криков разъяренного широкоплечего «ангелочка», не видела стремительного выпада все той же руки, заполнившей болью теперь правую половину ее груди. Но эта боль не заставила ее, как ожидал палач, открыть глаза. Пинок раздосадованного «ангелочка» по ребрам несчастного Федора, и ответный болезненный стон тоже прошел мимо ее затуманенного оглушающей болью сознания.
Но такие знакомые, родные звуки; легкие хлопки оружия, снабженного глушителями, заставили ее широко распахнуть глаза. В комнате вдруг стало тесно – от взявшихся непонятно откуда парней в камуфляже, которые ловко и как-то буднично уложили на пол попытавшегося совсем недолго оказывать сопротивление палача. Усач оказался там же вполне самостоятельно, заработав все-таки несколько внушительных тумаков. А здоровяк вдруг обрел настоящий мужской голос, и рычал сейчас, извиваясь, не в силах противостоять сразу трем противникам, связывающим его. Наконец он понял тщетность своих усилий, и замер, уставившись в глаза Кошкиной, которая оказывается в бессознательном состоянии сползла на пол, добавив на обои красную полосу, и сейчас лежала, разрываемая болью натрое. Но последнее не помешало девушке – к ее собственному изумлению – задорно подмигнуть связанному палачу. Тот опять задергался, и Марина, с удовольствием наблюдая за этим взрывным, но совершенно бесполезным всплеском эмоций человека, который совсем недавно держал в руках ее жизнь, пропустила, как в дверях появился еще один персонаж.
Она вдруг увидела, как застыли на мгновение в откровенном почтении люди в камуфляже и черных масках, скрывающих лица. Все они, как один, повернулась к двери. Туда, кстати, уже радостно таращился Федор. Еще радостнее был его оглушительный вопль:
- Зайка! Зайка моя пришла!
Женщина, лица которого из-за солнца, сопровождавшего ее в отрытую дверь, пока не было видно, подняла руку, обрывая этот шквал эмоций. Тень от руки упала на лицо, и Марина успела увидеть, как властная, привыкшая к безусловному выполнению своих команд женщина с безупречной прической, которую то же солнце залило сейчас расплавленным золотом, подтверждая тем самым ее фамилию, на короткое мгновение стало растерянным. Она явно была готова броситься сейчас вперед, оказавшись на коленях перед дергавшимся безуспешно ветеринаром. Ему все-таки удалось сесть на полу, а потом и встать, утвердившись на ногах во весь свой внушительный рост.
Федор Казанцев ничуть не смущался ни Марины, ни мужиков – и связанных, и стоящих на ногах, готовых броситься на него или кого другого по первой команде хозяйки, шагнувшей вперед. Не смущался даже любопытных Ольги и Катерины, шмыгнувших вслед за Золотовой в комнату. Марина их понимала – сама была ошарашена, увидев в первый раз Казанцева в том виде, в каком подшутила над ним природа. А Казанцев видел сейчас только одно лицо – свою родную Зайку, которую хотел подхватить на руки и…
- Вот незадача, - скривилась в болезненной улыбке Кошкина, которая наверное уже умела читать незатейливые мысли своего «подельника», - руки-то связаны.
Очевидно, таким же хорошим физиономистом был и мужичок, очень похожий на типа, придавленного мертвым боевиком, который рухнул с балкона девятого этажа. Он, как оказалось, и командовал здоровяками в камуфляже. Сейчас он лишь кивнул парням, и те опять замельтешили по комнате, вынося из нее связанных боевиков. Самый крупный, ростом даже выше Федора – это стало очевидным, когда он подскочил к ветеринару - на мгновение закрыл его от всех своей накачанной мускулами фигурой, и оторвался от него уже с обрывком скотча в руках. Эти две фигуры сравнивать было и глупо, и смешно. Но именно в объятия нескладного ветеринара бросилась всемогущая Мама!
Марина опять не видела Казанцева – не столько из-за Золотовой, сколько из-за того самого живчика, которому беспрекословно подчинялись покинувшие комнату рукопашники. Мужичок, хитро подмигнув Кошкиной, склонился над ней, сверкнув лезвием крошечного ножичка в руках. Ножик этот не шел ни в какое сравнение с пичаком, до сих пор валявшимся у ног Феди и Мамы. Но свое дело исправно исполнил. Мужичок максимально осторожно – так что застывшая в трех точках организма боль даже не колыхнулась – освободил руки снайпера, а потом на удивление легко подхватил ее на руки. Пораженная Марина очнулась уже на диванчике в углу. На несколько прекрасных мгновений отступила даже боль. Но – что самое интересное – она почему-то представляла себе, что столь бережно несут ее длинные руки Казанцева.
А в уши лезли смешки девчонок и до изумления, до истеричного смеха взволнованный и искренний шепот всесильной Мамы:
- Что же ты тут без штанов стоишь Феденька?! Застудишь ведь…
Смешки Ольги и Катерины стали громче; Марина даже подобралась, готовая одернуть их, предупредить о возможных последствиях. Но к ним, к этим смешкам, вдруг присоединился грудной смех самой Золотовой. Кошкина словно сквозь парня, так и загораживающего своим торсом картину, заставившую Маму рассыпаться смешливым колокольчиком, увидела, как Федор подобно одноногому кузнечику нелепо прыгает, натягивая узкие штаны. Мужичок, успевший шепнуть, что его зовут Виктором, наконец отошел – в тот самый момент, когда Казанцев, уже одетый, но еще босой - увидел на полу вместо носок и штиблет пичак.
- Ага, - вскричал он, наклоняясь, и хватая смертельную игрушку, - где этот кабан? Сейчас я из него правоверного делать буду!
Кошкина отметила, как плавно подобрался, напружинил мышцы Виктор, готовый бросить свое тело между хозяйкой и вооруженным «кузнечиком». Но остановился, то ли увидев недовольное шевеление брови Золотовой, то ли услышав ее игривый, полный затаенной иронии вопрос.
- Что, прямо вот так и зарежешь, Феденька?
- Зарэжу, - кинул Казанцев, невольно скопировав акцент недруга, - точнее отрежу – так, как он сам обещал.
- И съешь? – в притворном испуге всплеснула руками Зайка.
- А что? – то ли в шутку, то ли по инерции кивнул Казанцев, - бараньи ел, бычьи тоже ел..
- Ах да, - снова прильнула к его груди Зайка, едва сдерживая рвущийся наружу смех, ты же у нас Ветеринар - с большой буквы. Грозный пожиратель человеческой плоти.
- Нет, - сильнее прижал ее к себе Казанцев, - в прошлый раз ошибочка вышла. Не ел я того мужика. Живой он… до сих пор. Только голый.
Мама даже отскочила от Федора, явно ожидая еще одной поразительной истории. Но затем все-таки сдержалась; снова стала неприступной и властной. И Федор почувствовал это, не решился больше тянуть к ней свои длинные руки.
- Пусть все-таки твоим обидчиком займется профессионал, - спокойно, и в то же время непреклонно заявила Золотова.
Виктор без всякой команды вышел из комнаты.
- А мы пока поставим все точки над и, - продолжила Мама, повернувшись теперь к снайперу.
Кошкина медленно кивнула, почувствовав, как разом вернулась к ней триединая боль. Ее она и понесла, баюкая, к стулу, на котором сидела недавно, стращая девушек бедами. Стращала-то понарошку, а они взяли, да и настигли и их, и Федора, и саму Марину, и… еще не кончились. Такой вывод девушка сделала, уставившись в спокойное, чуть ироничное лицо Золотовой. Та кивнула.
- Давайте сначала разберемся с этими красавицами.
В устах Мамы слово «разберемся», даже произнесенное почти ласково, имело какой-то зловещий подтекст. По крайней мере для Кошкиной. И она тут же встала на защиту девчат, точно как клушка за своих цыплят.
- Девочки не при чем. В этот бардак попали случайно.
Казанцев дернул головой, наверное обидевшись на «бардак», который опять считал своим. А Марина тут же выдала предложение, которое, как надеялась она, вполне устроит Золотову.
- Девушек надо отправить к родителям. Они ведь сами не из Сибирска.
Лица Ольги и Кати одновременно поскучнели и вытянулись от нескрываемой обиды. Кошкина поняла, что гроза, недавно бушевавшая в этом доме, задела их самым краешком; что они не успели хлебнуть лиха – ну хотя бы столько, сколько тот же Казанцев. К нему и обратилась Ольга за поддержкой, вскочив со стула:
- Почему сразу к родителям?! Мы уже не маленькие. Если нужно – мы готовы помочь!
- Чем? – готова была выпалить Кошкина, - чем вы можете помочь этой анаконде в человеческом обличье. Женщине с неограниченными возможностями и собственной армией умелых бойцов…
- Хорошо, - лучезарно улыбнулась, прервав этот безмолвный протест, Золотова; Марина, как ни старалась, не смогла обнаружить в этой улыбке ничего змеиного, - ваша помощь потребуется. Завтра вылетаете в Турцию. Под видом отдыхающих, конечно.
Теперь вскочила на ноги и Катя. Она даже успела несколько раз визгнуть от счастья и пару раз хлопнуть в ладоши.
- Погоди, - остановила ее намечавшийся прыжок на месте более здравомыслящая Ольга, - какая Турция?!Там же сейчас такое творится. Да они нас, русских…
- В отеле, где вас поселят, ничего такого случиться не может,- успокоила ее, а заодно и немного Марину, Мама, - там вы вообще, может быть, ни одного турка не увидите. Только море и чистый белый песок… Ну а потом и мы втроем к вам присоединимся.
Это «мы втроем» еще больше успокоило Марину, но одновременно насторожило в отношении девчат. Она поняла, что Кате с Олей все-таки придется отрабатывать путевки.
- Ну и ладно, - неглубоко – так, чтобы не разбудить опять боль в грудях – вздохнула она, - до Турции еще надо дожить. И, кажется, доживем.
Она по-прежнему не разделяла собственную судьбу с будущим ветеринара.
- Ура, - захлопали уже обе девушки, - мы будем ждать вас там – вот оторвемся! И с товарищем майором, и с товарищем старшим лейтенантом Ветеринаром.
Теперь впору было останавливать Золотову. Но женщина, готовая подпрыгнуть вместе со стулом, наткнулась на смеющийся взгляд Марины и расслабилась; понимающе усмехнулась в ответ.
- Вот именно, - кивнула она милостиво после секундной заминки, - и с майором, и со старшим лейтенантом, и с…
- Товарищем полковником, - едва не прыснула в кулачок Кошкина.
- Вот именно, - повторила, почему-то недовольно посмотрев на нее, Мама; и – уже громче, - Витя.
Старший команды ее бойцов тут же появился в проеме двери – на том самом месте, где недавно стояла Золотова. Солнце за эти минуты успело убежать, и никакого ореола вокруг головы мужичка не было. А Кошкина и не смотрела не его голову; она впилась взглядом в руки Вити. Но нет – с облегчением откинулась она на спинку стула – руки были как руки. Не сжимались в кулаки, а главное – не были запачканы по локоть кровью «ангелочка».
- Витя, проводи девушек, - скомандовала Золотова, - надо подобрать им сегодня все необходимое для отдыха. Завтра они должны купаться в море… В том самом отеле.
Виктор кивнул. А рядом с Кошкиной ойкнула Ольга.
- А у меня заграничного паспорта нет! – пискнула она в отчаянии.
- Ничего, - опять абсолютно ласково, без всякого змеиного подтекста улыбнулась Мама, - Витя его сегодня сделает. Он у нас на все руки мастер.
Девушки ушли в сопровождении широко улыбавшегося Виктора, а за столом на некоторое время воцарилась тишина. Казанцев заерзал на своем стуле, готовый ляпнуть очередную глупость, но его поспешила опередить Зайка:
- А почем только полковник… Почему не генерал? - брови Мамы действительно изогнулись несколько обиженно.
- Так ведь генералы сами бойцов в бой не водят, - фыркнула Кошкин, - а вы здесь, чуть ли не впереди всех.
Две женщины одновременно метнули взгляды на Казанцева, сейчас понявшего, отчего всегда осторожная Мама сунулась на поле недавнего боя, где еще не остыли трупы – в самом прямом смысле. Он стал раздуваться от гордости, и Марина поспешила сдуть ее, повернуть к насущным вопросам.
- Три желания, Федя, - ласково пропела она, обращаясь скорее к Золотовой, чем к парню, главной задачей которого сейчас было – сидеть, хлопать глазами и не вмешиваться в разговор серьезных людей.
Кошкина чуть хмыкнула, вспомнив про первое, уже исполненное Федино желание; потом громче – это насчет второго, особняка, в котором они сейчас сидели. А потом глубоко вздохнула – это уже по поводу третьего, собственного. И Золотова показала ей, что тоже обладает той особой проницательностью, которая позволяла ей держаться на самом верху незримой пирамиды власти половины Сибири.
- Насчет безопасности. Могу гарантировать для тебя лично… «товарищ майор», только в единственном варианте.
Марина подняла взгляд навстречу ее смеющимся глазам. Они почти сразу же стали колючими и серьезными.
- Рядом со мной безопасность гарантируется только моим людям, - проговорила она медленно, почти по слогам, и повторила, - только моим людям.
Это выделенное два раза «моим» царапнуло душу Кошкиной. Лицо снайпера стало обретать угрюмые черты, и Мама, неожиданно для себя, постаралась успокоить ее:
- Вообще-то для тебя мало что изменится, Марина Владимировна, - показала она свою осведомленность, - просто в наших с тобой прежних отношениях исключилось одно лишнее звено – Иван Иванович.
- Иван Иванович, - прошептала почти беззвучно Марина, - лишнее звено…
- Да, - теперь уже жестко заявила Мама, - в Лондон ты должна была лететь по моему приказу.
- Лондон, - прошептал рядом с ними Казанцев, - а я нигде, кроме Москвы, не был. Ну и Сибирска, конечно.
- Съездим, - повернулась к нему Золотова, опять заполнившая голос лаской, теперь откровенно интимной, - и в Лондон съездим, и в Париж. Хочешь в Париж, Федя?
- Хочу, - тут великовозрастный ребенок едва тоже не захлопал в ладоши, - очень хочу!
- А ты?! – два дула, в которые сейчас превратились прекрасные глаза Мамы, в упор ткнулись в лицо Кошкиной.
И снайпер дрогнула, представив, как из них вместе со снопами огня действительно вылетают остроконечные тяжелые пули. Она поняла – кивнет сейчас утвердительно - и на тот вопрос, про "своих людей", фактически ответит: "Да!". В голове по-прежнему крутилась мысль про пули; потом к ней присоединилась еще одна – про солнце, которое так украшало пышную шевелюру Золотовой, и не пожелало запутать свои лучи в реденькой прическе Виктора. О том самом солнце, которое так предательски бликует в стеклах оптического прицела...
В следующий миг она стремительно, совершенно позабыв про боль, прыгнула через стол, снося на пол Золотову. Тело сработало само; сознание с опозданием подсказало, что этим броском она спасает не Маму, а собственную жизнь, которую единственно Золотова могла гарантировать. Потом до ушей донесся удивительно громкий звон разлетающихся на мелкие осколки сразу трех стекол стеклопакета и еще более громкий крик Федора. Ветеринара тоже снесло со стула – выстрелом, который был нацелен в его Зайку.
Та зарычала словно раненая тигрица, сбросив одним движением с себя Марину, и привстала, готовая броситься к Казанцеву.
- Лежать, - страшно и громко прошептала Кошкина, словно снайпер который по-прежнему выцеливал это окно и ускользнувшую жертву, мог услышать ее.
И Мама послушалась, поползла к своему ненаглядному кузнечику, смешно оттопырив зад. Впрочем сама Кошкина, отметившая последнее, выглядела сейчас наверное не менее нелепо. Ее тоже не учили правильно ползать; так что она сейчас извивалась, как червяк, удивительно быстро добравшись до окна. Другого окна, целого, рядом с которым так и лежал футляр с прятавшейся в нем снайперской винтовкой. С этим футляром она поползла дальше, к двери, в которую уже готовы были ворваться бойцы.
- Лежать, - еще страшнее зашипела она на огромных, опасных в ближнем бою парней, и те послушно шлепнулись на пол, пропуская над собой еще одну невидимую смерть.
Второе окно тоже лопнуло мириадом осколков, осыпавших острым дождем снайпера. Но на такую мелочь Кошкина не обратила никакого внимания. Она лишь оглянулась от двери, чтобы увидеть, как Федор, повернувшийся набок – к своей Зайке, а значит, и к Марине, хрипло выдыхает застоявшийся в легких воздух и вынимает из-за пазухи огромную стальную пепельницу, украшенную замысловатым узором. Совсем недавно она спокойно стояла на столе. Несомненно именно эта железяка спасла Казанцеву жизнь. Кошкина вроде бы даже разглядела прямо по центру пепельницы свежую щербинку.
- Какого лешего он засунул пепельницу туда? - Марина задала вопрос глазами Золотовой, которая тоже повернулась к ней, облегченно пожав плечами.
А потом так же безмолвно ответила на тот вопрос - теми же словами, какими могла ответить сама Кошкина:
- Дуракам везет!
Марина уже не слышала, как Золотова действительно задает тот вопрос – уже вслух самому Казанцеву. Не слышала она и его ответа. Потому что уже кралась по лестнице на чердак, хотя здесь-то таиться было не от кого – окон на лестничном пролете архитектор не предусмотрел. С такими же, даже большими предосторожностями, она поползла по чердаку – к тому окну, откуда Федор недавно разглядел первого "чернозадого" боевика. О судьбе этого раненого двумя первыми выстрелами из "беретты" усача Марина не знала и не хотел знать. Сейчас она остановилась у незримой черты, которую сама же и провела взглядом еще от дверцы чердака. Отсюда – как надеялась она – будет видно окошко, из которого продолжал целиться снайпер; сюда же – еще сильнее надеялась она – не достанет взгляд невидимого пока противника.
- По крайней мере солнце точно не достанет – пробормотала она, останавливаясь у этой черты, с теплотой подумав о своем невольном помощнике.
Кроме солнца у нее был еще один козырь в этой снайперской дуэли – как она опять- таки надеялась. Снайпер в высотке напротив не мог знать о сопернике. Даже если ему и сообщили о «коллеге», откуда он мог знать, что Кошкина тоже уже вооружена и очень опасна. И главное – что она выцеливает противника из чердака. Осторожно, не делая резких движений, она заняла удобную для выстрела позицию, удивившись мимолетно, что не ощущает сейчас никакой боли. А потом прильнула к окуляру собранной еще на лестничной площадке винтовки. И сразу наткнулась на приоткрытое окно. Снизу - от асфальта и машин, проносящихся по улицам - снайпера никто увидеть не мог. Другое такое же высокое здание было далеко; так что быть случайно обнаруженным стрелок наверное не опасался. У него была другая проблема – как разглядеть внутреннее расположение комнат в доме, который имел всего два этажа?
- И чердак, - тепло подумала Марина, не отрываясь, впрочем от подозрительного окошка, в которое вдруг действительно выползло винтовочное дуло.
Точнее самый кончик его - глушитель. Окно это располагалось на четвертом этаже. Перепад высот был не очень большим, но и такого хватало, чтобы заставить снайпера практически высунуться из окна. Он наверное спешил; понимал, что команда Мамы не будет безучастно ждать, пока ее не выщелкают поочередно, как зайцев. Что где-то уже раздаются звонки, и срываются с мест автомобили, заполненные бойцами. Специалистами как раз вот таких дел – выслеживания и обезвреживания противника.
И снайпер высунулся, подставил под выстрел свое лицо. Это был круглолицый, ничем не примечательный человек, мимо которого она прошла бы на улице, не оглянувшись. На нее саму все-таки оглядывались. Но не потому, что она имела славу непревзойденного снайпера. Оглядывались на молоденькую хорошенькую женщину - на вид такую безобидную и беззащитную.
Перекрестье прицела привычно замерло посреди невысокого лба. А снайпер еще и оторвал руку от курка, смахнул на сторону жидкую мокрую прядь, освобождая место для пули.
- Ты бы еще зеленкой помазал, - зло прошептала она.
Почему-то Кошкина была уверена, что именно этот невзрачный человечек пустил пулю в грудь, а потом в голову Ивана Ивановича. Было ли ей сейчас безумно жаль своего куратора? Наверное нет. Но то, что человек в окне напротив был одним из тех, кто перечеркнул ее прошлую жизнь, не вызывало сомнений. Поэтому она с нескрываемым наслаждением - как бы это страшно не звучало - согнула палец на спусковом крючке. Марина еще успела увидеть, как появляется черное в первое мгновение пятно на этом чистом, без единой морщинке лбу, и провалилась в глубокий обморок - в третий раз за этот день - атакованная потоками боли сразу с трех сторон.
Глава 11. Переполох в сибирской больнице
- А я не дам вам его увезти!
Голос был противный; занудливый и скрипучий. Он и заставил Федора очнуться и застонать от нестерпимой боли в груди. Казанцев попытался чуть привстатьна ложе, которое оказалось больничной каталкой. Очень узкой и жесткой между прочим. Еще и коротким - ноги ветеринара свисали с каталки почти до колена.
Он со стоном повернул голову, чтобы увидеть, как Витя - младшая копия Миши (вообще-то он действительно был младшим братом начальника службы безопасности Людмилы Золотовой) - с интересом наблюдает за перепалкой толстяка с белом халате и двух здоровяков в камуфляже. На этих бравых парнях сейчас не было черных масок, и Казанцев не мог сказать - принимали ли они участие в спасении его, и Маши, и тех двух девчонок, и - не в последнюю очередь - его нового дома.
Казанцев вдруг вспомнил все, и сразу. Самое главное - тот чудесный миг, когда его Зайка действительно пообещала, что этот особняк теперь его собственный. На радостях ветеринар подхватил не такую уж легкую Золотову, и закружил ее, не сразу поняв, что пожар, тлевший в месте, где его самым волшебным образом защитила от пули снайпера тяжеленная пепельница, стал стремительно разгораться. Уже через пару мгновений он - уже без сознания от боли в груди - свалился на пол. А Зайку очень удачно подхватил на руки вовремя вернувшийся Виктор.
Золотова поспешно (а вдруг Федя откроет глаза и увидит эту картину?) соскочила на деревянный пол. Она успела отметить, что эти крепкие объятия - куда крепче, чем Федины - ничуть не волнуют ее, как было когда-то. Физиономия Виктора осталась такой же невозмутимой, хотя он конечно же ощутил это резкое неприятие знакомого женского тела. Склонив голову, он выслушал приказ:
- Живо скорую! А лучше - вези его сам, на моей машине.
В гигантском "Эскалейде" Мамы можно было увезти целую палату больных. А уж один-то Федор разместился на широченном диване с большим комфортом. Впрочем, никакого блаженства он не ощутил, потому что - как уже говорилось - очнулся уже в длинном коридоре центральной больницы Сибирска. Это был целый больничный комплекс, и каталка сейчас практически бесшумна направлялась в отдельный бокс, который, как оказалось, ничем не напоминал больничный покой. Даже воздух здесь не был заполнен запахом лекарств и боли, как в любой другой палате; даже в тех люксах, которые состоятельные сибирцы могли себе позволить за немалую плату.
Виктор, в отличие от Казанцева, знал, что эти апартаменты, в котором было все для жизнь, включая небольшую сауну и бассейн, никто не смел занимать без разрешения Мамы. А точнее - даже не пытался. Как попал в него мужик с перевязанным лицом, из которого торчал лишь нос, ему было непонятно. Скорее всего здесь распорядился кто-то из больничного начальства - на свою голову. Теперь бессознательного больного везли отсюда, и везли совсем не санитары, а его коллеги.
- Значит, - сообразил он, - больного переводят совсем не в другую палату. Скорее всего в место похолоднее...
Он внутри себя невольно поежился, вспомнив о "холодной" в подвале особняка на Пушкинской. Командовал там его старший брат, но и Виктору пришлось несколько раз присутствовать там на допросах. И он сейчас пожалел незнакомца. Казанцев же даже не повернул голову в сторону каталки, что проскрипела колесами рядом. А ведь к его судьбе ветеринар приложил руку - в самом прямом смысле, когда опускал гранату в мусоропровод. Племянник господина Круглова, он же сотрудник мэрии Владимир Петрович Купалов так и не пришел пока в сознание после удара крышкой люка мусоропровода по черепушке - исключительно потому, что в его лечении использовались традиционные, а значит гуманные методы. Теперь его ждали совсем другие, и Виктор, шагнув к самой стене неширокого коридора, задавил в себе жалость.
- Сам виноват, парень. Не надо было вставать на пути паровоза.
В мыслях братец начальника службы безопасности мог позволить назвать так хозяйку. Он перевел взгляд на другую каталку, с которой ему слабо улыбнулся новый фаворит мамы и шагнул к доктору, который семенил за здоровяками.
- Доктор, - его голос был теперь повелительным и нетерпеливым, - забудьте об этом пациенте. У вас теперь новый.
И он с силой, которую трудно было предположить при виде его совсем некрупной фигуры, развернул дородного врача к ветеринару. А тот как нарочно негромко застонал - это Казанцев вытянул шею, провожая встречную каталку, и задел себя мосластой рукой за грудь, где опять вспыхнула огнем рана. Очень скоро и эту рану, и все остальные - совсем не опасные, но очень болезненные - он осматривал уже, сидя перед огромной кроватью. Миловидная медсестричка шустро поменяла постельное белье, и теперь Федя осторожно ворочал головой, оглядывал огромную палату, больше напоминавшую гостиную президентского номера в хорошем отеле.
- Жить будет, - наконец воскликнул Борис Николаевич, заместитель главного врача, за которым, собственно и был закреплен этот комфортабельный блок, - если бы это был обычный пациент, я бы его прямо сегодня отправил домой.
- Это не обычный пациент, - сжал его плечо Виктор, стоящий за спиной доктора, - Людмила Васильевна ждет его абсолютно здоровым... Во всех смыслах, вы понимаете?
Доктор кивнул, а ветеринар невольно нахмурился - ему почуялось, что в последних словах Виктора скрывался какой-то второй, а может и третий смысл. Он остановил взгляд на лице безопасника, который изобразил улыбку и капризно, голосом умирающего лебедя прошептал:
- А где Зайка? Почему она не пришла ко мне.
Виктор не переменился в лице, хотя в груди вдруг - пожалуй, неожиданно даже для него самого - поднялась буря. Нет - он не ревновал, не думал, что этот несуразный долговязый ветеринар, единственным достоинством которого был размер... "достоинства" (Виктор даже про себя не улыбнулся невольному каламбуру) в чем-то лучше его самого, или других... таких же. Просто он сам, прошедший огонь, воду и медные трубы в спецвойсках, прежде чем попасть к Маме, даже в минуты близости не смел обращаться к ней иначе, чем Людмила Васильевна. А этот... И главное - Мама позволяла ему такие нежности. Больше того - ей это очевидно нравилось!
- Так что постарайтесь, доктор, - Виктор еще раз, уже сильнее, сжал мягкое плечо Бориса Николаевича, - у вас есть не меньше недели...
Недели Казанцев не выдержал. Уже на следующий день он изучал огромные апартаменты, меряя метры своими длинными ногами. Больше всего в этой "палате" его поразил банный комплекс. Без всякого позволения доктора попарился в сауне, которую ему же приготовила все та медицинская сестра. Он и ей, Любочке, предложил разделить с ним банную процедуру. Медсестра не улыбнулась, не возмутилась - для этого она слишком ценила свою высокооплачиваемую работу. Но от предложения отказалась. Подобные услуги контрактом предусмотрены не были. Хотя... Федя был искренен, когда предложил ей "... потереть спинку, и ничего больше". Он действительно видел сейчас перед собой лишь лицо Зайки; можно сказать - горел от нетерпения. Увы - Борис Николаевич не мог сказать, когда же больного навестит желанная посетительница. Зато он, доктор, не выдержал напора пациента - по сути гостя Людмилы Васильевны - и на третий день согласился выпустить его на короткую прогулку.
- Но только в моем присутствии, - попытался он строго нахмурить брови, протягивая Федору халат, - возьму на себя ответственность немного нарушить прописанный вам, коллега, режим. Возьму вас на обход. Желаете?
- Желаю, очень желаю! - Казанцев принялся натягивать немного короткий для него белый накрахмаленный халат.
Первый больной попался им уже в коридоре - в дальнем его углу. Точнее это был небольшой холл, в котором стоял телевизор для ходячих больных. Сейчас в этом холле стояло четыре кровати, в которых спали, стонали и даже матерились (старушка - "божий одуванчик") больные.
- Вот так, - скорбно вздохнул Борис Николаевич, - мест для всех в палатах не хватает.
При этом он глянул искоса на Федора, а потом на громилу в камуфляже, который прежде стоял у двери особого блока, а теперь ни на шаг не отставал от Казанцева. Второй охранник - еще выше и шире в плечах, чем этот - остался в апартаментах. Если доктор и хотел сказать своим взглядом что-то вроде: "И это при том, что некоторые тут шикуют в апартаментах на полкрыла этажа...", - тот ничего он своей попыткой вызвать в "коллеге" чувство вины или стыда не достиг. Во-первых Федор, уже на полном серьезе считал себя человеком, ставшим выше остальных. Как же - чемпиона побил; кучу бабок, иностранной валюты, заработал; даже американского президента от рокового выстрела спас. А еще - сейчас он собирался опровергнуть слова Бориса Николаевича, которые тот так и не рискнул произнести вслух.
- Вот! - победно оглянулся он на доктора, останавливаясь перед кроватью на колесиках, с которой на него испуганным взглядом смотрел человек, чем-то похожий на пациента, которого пару дней назад выселили из люкса, - вот, Борис Николаевич! В третий раз этот мужик мне попадается. Не знаете, к чему это?
Доктор хотел съязвить, мол: "Ты, вон, мне за эти дни уже не в третий - в тридцать третий раз попадаешь на глаза. И что - я должен прыгать от счастья?". Но вслух он нудным профессиональным голосом давно практикующего врача сообщил диагноз пациента, чья голова была почти вся скрыта бинтами.
- Сергей Юрьевич Юрасов, сорока шести лет. Поступил с побоями средней тяжести. Утверждает, что его побила палкой вот эта милая старушка, - он показал на "божьего одуванчика", которая в очередной раз выругалась, не сумев призвать к жизни стоящий в углу телевизор.
Вообще-то пульт, который она едва не швырнула под ноги людей в белых халатах, был абсолютно не причем. Старушка как-то забыла посмотреть, подключен ли телевизор к сети. Казанцев несколько мгновений с любопытством ждал, сможет ли она вопреки законам электротехники заставить работать старенький телевизор. А потом отскочил, когда бабка повернулась к нему и все-таки швырнула ни в чем не повинный пульт.
- Ага, полюбовничек явился! - заорала она, шаря глазами по ближайшим окрестностям, отыскивая другие метательные снаряды.
Казанцев уже спрятался за дородной фигурой Бориса Николаевича. Оттуда он и спросил, шепнув прямо в ухо врачу:
- А ее сюда за что?
- Что значит за что? - не понял Борис Николаевич, - у нас больница, а не капэзэ. Привезли на законных основаниях. Так колошматила этого бедолагу (пухлый палец доктора ткнулся в кровать, на которой пациент спрятался под одеяло с головой), что не удержалась и упала. Перелом шейки бедра.
- Так это, - вышел из-за спины Федор, принявшийся по привычке размахивать длинными руками, - ей же на специальную кровать нужно. Вытяжка и все такое...
- Сказал же, - поморщился доктор, - мест нет. Освободятся к обеду, этих пациентов и расселим.
- Этого я заберу с собой, - решительно взялся за металлическую дужку спинки кровати, на которой с опаской выглянул из-под одеяла его случайный знакомец, - если бы не он, я бы с Зайкой своей не познакомился.
Борис Николаевич пожал плечами и кивнул на сопровождавшего их здоровяка. Доктор не сказал ни слова, но Казанцев каким-то чудом догадался, кто тут принимает решения. Но это его ничуть не смутило. Он гордо вздернул подбородок; вспомнил, каким тоном его Зайка раздавала направо и налево распоряжения и скомандовал, очень похоже скопировав ее интонации:
- Этого в мою палату. Там есть гостевая комнатка, с диванчиком. Вот туда его и переложить!
Охранник, который отзывался на имя Славик, что-то невнятно пробормотал, а потом повторил; а может сообщил совершенно другое, но очень похожее - на взгляд ветеринара - в трубку телефона, как-то незаметно оказавшуюся в его руке. Доктор не успел осмотреть еще двух пациентов, ждущих своей очереди на заселение, а второй охранник, жующий невероятное количество резинки выдающимися челюстями, уже стоял рядом. Он кивнул своему напарнику, такому же немногословному как он, и укатил кровать Фединого знакомца, опять в ужасе нырнувшего под одеяло.
Доктор посмотрел на Казанцева в надежде, что тому теперь будет чем и кем заняться, и свой привычный обход он продолжит без этого долговязого "коллеги", который как раз попытался одернуть халатик, который на Федоре больше напоминал пижамную куртку; белого цвета, естественно. Но Казанцев еще не растряс своего усердия.
В палату Казанцев вошел первым. Ее тоже было смешно сравнивать с апартаментами самого Феди. Хотя пациентка здесь лежала не менее важная. Даже, пожалуй, поважнее Федора. По крайней мере она знала то, чего у Казанцева не смогли выпытать низкорослый палач. Марина Кошкина лежала на кроватис закрытыми глазами. Ее голову тоже покрывал белоснежный слой бинтов, но не так основательно, как у первых двух знакомцев ветеринара. Федор дернулся было к ней. Он действительно обрадовался Кошкиной. Но сразу четыре руки - доктора и охранника - не Славика, другого, дремавшего, как оказалось, на стуле в углу палаты - вцепились в него.
- Да вы что?! - повернулся к Борису Николаевичу ветеринар, - это же Маша... это моя знакомая. Можно сказать, подруга...
- Можно сказать, - зачем-то повторил его слова доктор, - но лучше не говорить. Пациентке прописан абсолютный покой. Сильнейшее сотрясение мозга, понимаете ли. Третий день не приходит в сознание.
- Ага! - протестующе вырвал из его руки собственную Федор, - не приходит, говоришь?! А это что?
На него, а потом и на всех остальных смотрела, широко распахнув глаза Марина. И еще - она улыбалась, словно тоже признала в Казанцеве самого близкого друга. Она даже прошептала... Нет - сказала совершенно отчетливо:
- Федя... Живой...
А потом так же неожиданно для всех села на кровати одним движением. Федор как-то отстраненно отметил, что на девушке, с которой сползло одеяло, абсолютно нет ничего из одежды; кроме тех самых бинтов. Он впился взглядом в ее грудь - но не от того, что они поразили его совершенством форм или размером. Казанцев заскрежетал зубами, разглядев огромные, почти черные синяки, которые практически полностью покрывали два сейчас совсем не соблазнительных полушария. Марина метнулась туда же взглядом; ойкнула, и еще стремительней оказалась под одеялом.
Федор почувствовал, как и левое плечо отпустило - охранник отступил на шаг и забубнил что-то в свой телефон. В груди ветеринара клокотала ярость; в голове такая же ярость делила место с картинками ужасных истязаний, которыми он собственными руками наделял их общего с Кошкиной палача. Потому его сознание выделило лишь несколько знакомых слов: "Людмила Васильевна... очнулась...". Имя Зайки немного встряхнуло Федора, заставило отступить и ярость, и злое лицо палача. Теперь лишь одна мысль осталась в голове - та самая, что подвигла его уже сегодня на благородный поступок.
- А что, - подумал он, - места в апартаментах хватит. В крайнем случае тот бродяга и на полу поспит. Ковер там шикарный, мягкий...
Доктор словно прочел его мысли; он потянул его за полу халата к двери.
- Нет, нет и нет! - твердо заявил он уже в коридоре, - трогать больную не дам. Вот сейчас Катя (он показал на сестру, которая катила по длинному коридору капельницу) даст ей успокоительного, а попозже мы к ней еще раз зайдем.
- Ну ладно, - нехотя согласился Федор, открывая перед капельницей дверь, - попозже, значит попозже.
Теперь уже картинка голого бомжа, сладко почмокивающего губами во сне на светлом пушистом ковре растаяла, уступила место очередному Фединому озарению.
- А что это у вас, милейший Борис Николаевич, все больные какие-то побитые. Причем все в голову.
- Так здесь же травматология, - удивился не меньше его доктор, - вы еще не поняли, коллега? Хотя... действительно, какая-то эпидемия город захлестнула...
Казанцев с таким же глубокомысленным видом кивнул. О том, кто является первопричиной этой "эпидемии" он как-то не подумал.
- Продолжим, коллега, - важно кивнул он.
Борис Николаевич обреченно кивнул и толкнул дверь в палату, где, вопреки его собственным словам о перенаселенности больницы, опять лежал лишь один пациент. Доктор даже чуть покраснел, оглянувшись на Федора в ожидании ироничного возгласа, или хотя бы взгляда "коллеги". Но на лице того он с удивлением увидел сложную гамму чувств, которую распознал, как поэтапное узнавание, потом вину и раскаяние, и наконец, какую-то бесшабашную лихость.
- Так это и есть наш легендарный чемпион?! - воскликнул ветеринар, не решившись все-таки подойти поближе к кровати.
Чемпион визита сейчас не ожидал. Он вообще никого сегодняшним утром не ждал, а именно в эту минуту - особенно. Потому что сиделка, в отличие от Фединой медсестры, старая и толстая, с заметными усиками на губе, как раз подала ему утку; понятно для каких надобностей.
Чемпион, Николай Самойлов, поднял голову. Он только что рассматривал что-то необычайно интимное под одеялом; даже покраснел немного почему-то. Теперь же, когда он увидел в переделах достижимости (он так подумал) своего недруга, краснота, вернее багровость, залила его лицо так, что доктор шагнул вперед, испугавшись за состояние сердечной мышцы пациента. Горло чемпиона исторгло грозный рык - совершенно такой же, как раньше, на балконе. Только вот гирь в его руках не было. Только их отражение в потемневших от предвкушения близкой расправы почудилось Федору. Он опять - уже не в первый раз за сегодняшнее утро - спрятался за спиной врача. Уже оттуда он увидел, как полетело в сторону одеяло, обнажая мощное тренированное тело; как вздулись чудовищные бицепсы, и как...
Увы, в руках чемпиона были не ручки двухпудовых гирь, а стекло. Пусть толстое, но стекло медицинской утки. Которое и хрустнуло, раскололось на множество частей в сильных руках Николая Самойлова. Дурно пахнувшая жидкость хлынула на чемпиона, на его импортные борцовские трусы. Самойлов инстинктивно дернулся, сел на кровати и протянул руки вперед в тщетной надежде дотянуться до Казанцева. Лучше бы он не повторял своей ошибки; даже двух - двухпудовых. Его ладонь сомкнулась на белом халате - но не на коротком, Федином, а на докторском. К Борису Николаевичу чемпион никаких претензий не имел; более того - знал, что всего два дня назад именно этот человек несколько часов кряду ковырялся в мешанине его костей, определяя каждую косточку стоп на место. Поэтому доктор полетел в сторону, освобождая для второй руки Самойлова побледневшего ветеринара. Увы - первая рука отбросила в сторону не послушный груз; хотя бы мешок с опилками соответствующего веса, а вполне живой организм, который имел возможность чуть подкорректировать полет тяжелой туши. Огромное тело упало своей самой впечатляюще частью - животом на... две белые гипсовые культяпки, которые торчали из-под одеяла. Громовой раскат в чемпионской груди на мгновенье замолк; в палате зазвенела тишина, сравнимая с ночной, кладбищенской. А потом раздался истошный вопль. Но исторг его не Самойлов - тот опять был в глубоком нокауте. Федор даже не стал считать до десяти - с чемпионом и так все было понятно.
Казанцев когда-то давал какую-то клятву, правда ветеринарскую. Эта клятва и заставила его броситься к Борису Николаевичу, который и орал, оказывается, сейчас во все горло. Но это не был крик боли. Просто доктор расслышал, а скорее ощутил своим объемистым пузом, как под ним разламывается в крошку гипс, а вместе с ним и то, что он с таким трудом собрал, поставил на место, предназначенное природой.
На крик сбежались еще куча народу в белых халатах, и как-то непонятно для Федора он, а вместе с ветеринаром и Борис Николаевич оказались в коридоре. Доктор, правда, успел скомандовать помощникам:
- В операционную, срочно! Я скоро буду...
Как оказалось, в коридор их вытолкал охранник. Он и сейчас поддерживал обоих под руки с немым вопросом в глазах:
- Куда дальше?
Доктор слабо трепыхнулся в его крепкой руке, попытавшись этим отказаться от двух сопровождающих. Но рядом горел неподдельным энтузиазмом Федя; Борис Николаевич убедился, что слова этого дылды для людей Людмилы Васильевны - закон, и покорно склонил голову, шагнув к следующей, общей палате. Теперь лишь одна мысль занимала его - как исчезнуть, сбежать от "коллеги", от этого настырного пациента. Тащить его за собой в операционную Борис Николаевич никак не хотел. Предвидел, очевидно последствия.
В очередной палате было шесть кроватей, и все они были заняты женщинами разных возрастов и степеней красоты. Это Федор сделал такую оценку, окинув беглым взглядом палату. И самой высокой степенью, как гордо отметил он, обладала его драгоценная (совсем недавно) половина. Он тут же вспомнил и про это "недавно" в городских банях, и про Зайку, и... Тут Галина открыла глаза и завопила - пронзительно и очень долго. И опять сразу два человека в белых халатах подскочили к ней. На этот раз первым был Федор. Он прижал слабо дернувшуюся супругу к своей груди и замер, баюкая ее, словно ребенка.
- Э... коллега, - подергал его за натянувшийся на плече халат доктор, - вообще-то пациент в обмороке. Эту женщину с ее травмами желательно вообще не трогать. Мало ли какая рана откроется.
Федор быстро и очень бережно опустил Галчонка обратно на подушку и ненадолго замер. Сейчас она была тем Галюсиком, на которую он подолгу смотрел по утрам, просыпаясь раньше ее. Но вот что-то - скорее воспоминание о нем, о муже, заставило лицо супруги нахмуриться - и ветеринар вскочил.
- Она в чем-то нуждается? - спросил он, постаравшись опять придать голосу командный тон.
Очевидно, это получилось у него неплохо, потому что Борис Николаевич, на которого ветеринар даже не оглянулся, подтянул живот и ответил четко, по-военному:
- Теперь уже нет, коллега!
Но Федор все-таки повернулся - не к нему, а к охраннику. С короткой командой: "Проследить!". И тот тоже подтянулся; вытянул опять откуда-то телефон, и что-то забубнил в него.
- Так, бабоньки, - с таким же хозяйским тоном окинул Федор палату, - жалобы есть?
- Есть, как нет - на кровати рядом села сухонькая старушка, - кормют плохо, лекарства покупаем на свои. Скоро и на зарплату для сестричек скидываться будем. А про санитарок даже не говорю - одна на весь этаж. Со вчерашнего дня у нас не убиралась.
Федор строго глянул на врача. Тот смутился, начал - к своему глубокому изумлению - оправдываться перед этим, в общем-то посторонним человеком:
- Сегодня же все исправим, Федор Геннадьевич, - вспомнил он отчество необычного пациента, - я лично прослежу...
- Вот-вот, - Казанцев разве что перед носом у заместителя главного врача не покачал пальчиком; прямо как перед первоклассником, - проследите.
И вышел из палаты, сопровождаемый громким шепотом старушек:
- А кто это?
- Наверное из самого министерства...
Дальше Федор, ловко отрезанный доктором от палаты захлопнутой дверью, уже не слышал. Он глубоко и удовлетворенно вздохнул, словно только что исполнил важную миссию и посмотрел сверху вниз на Бориса Николаевича, взглядом спрашивая:
- Ну - показывай, какие тут у вас еще проблемы?..
Доктор показывать не пожелал. Он вдруг заспешил по своим делам вниз, на четвертый этаж. Именно там находилась операционная, куда уже утащили чемпиона. Казанцев понесся следом. Эта пара пронеслась по коридору, выскочила на лестничную площадку. Казанцев даже немного обогнал Бориса Николаевича, чуть притормозив перед крутым лестничным пролетом. Сзади раздались такие же торопливые шаги - охранника, как понял ветеринар. Славик действительно несся, загородив собой дверь на лестничную площадку. Лифт в больнице давно уже не работал. В апартаментах, кстати, был исправен - Федор убедился в этом, прокатившись несколько раз до подвала и обратно; в компании с крупногабаритным Славиком.
Но именно в этот момент - когда Федор оглянулся - мощное тело охранника буквально смело в сторону. Какой-то незнакомец; весь серый и неприметный, явно уступающий охраннику в габаритах, непринужденно заставил Славика посторониться, так что тот охнул. Потом человек в сером так же легко, на бегу, заставил отлететь к стенке доктора, в котором весу было не меньше, чем в Славике, и пробежал мимо Казанцева. В его взгляде, которым незнакомец обжег ветеринара, вдруг начало зарождаться что-то непонятное, чего Федор успел испугаться, даже не поняв. Совершенно инстинктивно он сунул вперед правую ногу, которая, как иногда смеялась Галчонок, была у него длиннее левой - вот он и совал ее куда не следовало.
Сейчас слова Галины оказались пророческими - с точностью наоборот. Не знакомый с правилами хорошего тона незнакомец запутался своими ногами в длинной конечности Казанцева, и полетел вперед головой - вместе со всем своим умением, неприметностью, и тем самым вопросом в глазах. Очевидно этот вопрос так занимал его внимание, что человек, явно знакомый (и неплохо) с приемами боевых искусств, приземлился уже внизу немалого лестничного пролета - та эту самую голову. Казанцев отчетливо расслышал громкое: "Крак!", означавшее какой-то перелом - скорее всего позвонков - а потом почти совсем неслышное лязганье металла по крашенному бетону.
Первым у незнакомца, лежащего в нелепой позе на площадке внизу, оказался Славик. Он лишь дотронулся пальцем до шеи человека в сером; ничего комментировать не стал и потянулся к его руке, которую незнакомец откинул далеко в сторону. Мертвые уже пальцы по-прежнему крепко цеплялись за рукоять ножа. Так крепко, что Славику пришлось по одному разгибать его пальцы, чтобы показать наконец доктору и Казанцеву клинок. Длинное узкое лезвие покрывали какие-то темные потеки, и профессиональный нюх ветеринара тут же подсказал: "Кровь!".
А охранник зачем-то понюхал этот кровавый клинок, провел по нему пальцем, испачкав последний, и поднес его к лицу. Федор даже подумал, что он лизнет сейчас палец, неизвестно что определяя. А потом Славик смертельно побледнел и, не говоря ни слова, понесся наверх, перескакивая сразу по три ступени. Казанцев, даже учитывая его длинные ноги, угнаться за охранником так и не успел - оказался в коридоре, когда за его спиной уже захлопывалась дверь запретного для абсолютного большинства сибирцев блока. Сзади пыхтел доктор, бормотавший что-то на бегу. Федор рванул на себя дверь, заскочил в блок, и едва не растянулся на полу, налетев на тело охранника - не Славика, второго, сейчас лежащего на ковре и выглядевшего намного меньше своих обычных габаритов.
- Может потому, - подумал Федор, - что он так по-детски прижал к груди свои руки, из-под которых на ковер натекло так много крови.
Это темное пятно на светлом половом покрытии завораживало, и Казанцев замер на месте, наблюдая, как медленно, но неотвратимо оно ширится, приближаясь к его тапочкам. А в голове крутился и крутился, словно в заезженной пластинке, дурацкий вопрос:
- И как это я не потерял тапочки?
Доктор наконец допыхтел до его спины, коротко крякнул, увидев неподвижно лежащее тело, и рухнул на колени рядом со Славиком. Но, в отличие от охранника, не покачивался безмолвным истуканом, а прильнул к широченной груди, чтобы почти сразу же поднять голову с коротким, но таким обнадеживающим словом: "Жив!". Он рванулся наружу, в коридор; уже оттуда раздались его крики - деловые и уверенные. А Федор на негнущихся ногах зашагал в ту самую комнату, которую обозвал гостевой.
Его недавний знакомец с перевязанной головой лежал на мягком диванчике, как и распорядился ветеринар. Теперь ему не могли помочь никакие повязки. Потому что горло перечеркивала страшная рана. Кровь в ней уже не пузырилась, не булькала. Даже - прикинул ветеринарский опыт - даже немного свернулась. Этот несчастный был бесповоротно мертв. И Федор прошептал, сам того не отмечая, сакраментальное:
- На его месте должен был быть я...
- Будешь - если напьешься, - такой же классической фразой ответил за спиной милый, долгожданный голос Людмилы Золотовой.
И ветеринар резко развернулся, шагнул в ее объятия. Он был не в силах ужаться, поместиться уютно и полностью в этих крепких и таких ласковых руках. Но Федя очень старался, и это поняла всемогущая Мама, которая действительно принялась гладить по низко склоненной голове, приговаривая:
- Бедненький... Чего только не насмотрелся здесь, пока меня не было.
Глава 12. Война на уничтожение
За трогательной картиной двух великовозрастных возлюбленных безмолвно наблюдал Виктор. Его лицо не выражало никаких эмоций. Может потому, что он еще не устроил допрос с пристрастием Славику. Но такой допрос и Славика, и второго охранника - того, что тоже прошляпил свою подопечную, еще ждал впереди. Пока же они оба стояли с бледными физиономиями у двери. Второй - имени которого Федор не знал - маячил со скорбным лицом за спиной Марины Кошкиной, которая куталась в длинное одеяло так, что были видны только ноги ниже колен.
Золотова наконец ловко вывернулась из объятий Казанцева; метнула недовольный взгляд на Виктора.
- Витенька, - пропела она ласковым, и одновременно не обещающим ничего хорошего голосом, - организуй-ка нам всем срочную эвакуацию отсюда. Домой!
Последним словом она словно вбила гвоздь в гроб собственной службы безопасности. Так, по крайней мер, подумал Виктор, которого сдуло словно ветром. А другие охранники - в черных безупречных костюмах, - прибывшие вместе с Мамой, ощетинились, выхватили откуда-то черные же пистолеты. Все шестеро переместились согласно какой-то схеме, давно отработанной для таких вот случаев. С этим эскортом три особо охраняемых лица - сама Золотова, Казанцев и заметно пошатывающаяся Марина вышли в коридор. Там уже не было никого. Виктор, пробегая по нему, умудрился разве что не подмести длиннющее, сейчас пустынное до жути помещение. Даже тех несчастных пациентов, что ждали своей очереди в холле с неработающим телевизором, куда-то укатили вместе с кроватями. Федор успел отметить, за какой дверью бубнит недовольный голос старушки, и даже зачем-то дернулся в ту сторону. Но крепкая рука охранника успела предотвратить его порыв, направила длинное тело вслед за Мамой, на лестничную площадку.
- Там же у меня лифт работает, - попытался он все-таки вывернуться из безжалостной ладони.
Единственным результатом стали слова Зайки:
- Успокойся, Федя - мальчики знают, что надо делать.
А еще -в руках охранника остались обрывки халата, который все-таки не выдержал издевательств, какие впервые выпали на его долю за долгие годы службы. Эти обрывки полетели в угол лестничной площадки - прямо туда, где совсем недавно лежало тело убийцы. Золотова видимо уже знала о всех обстоятельствах покушения и тех событий, что произошли позже. Она кивнула на жалкие останки халата и на ходу спросила, не обращаясь ни к кому конкретно:
- Выяснили, кто это был?
- Да, - ответил охранник, который замыкал процессию, - Серый. Знаменитый киллер, если вы помните, Людмила Васильевна.
- Помню, - кивнула Мама, - как-то мы нанимали его. Кажется, он меньше, чем за миллион зелеными за заказ не берется.
Она сейчас стояла перед закрытой дверью, ведущей на улицу, на залитый солнцем больничный двор. На широкой лестнице там замерла первая тройка охранников в костюмах. Камуфлированные сейчас сгоняли за пределы двора немногих ходячих больных и медицинский персонал. А прямо у лестницы черными мрачными монументами застыли два "Гелендвагена", в которых, как правильно понял ветеринар, им и предстояло добраться до особняка на Пушкинской. Но прежде он ощутил, как на нем скрестились уважительные взгляды оставшихся внутри охранников.
- Да уж, - важно подумал он, - не за каждого могут отвалить целый миллион долларов... А может, и больше.
О том, что уважение, которым наполнились лица самых доверенных телохранителей Мамы, связанно совсем с другим - с его невероятной удачливостью, Федор как-то не сообразил. Если бы он знал, что его нечаянный финт правой ногой отправил на тот свет лицо, разыскиваемой Интерполом и службами безопасности сразу нескольких крупнейших мировых финансовых империй. Кстати, за его поимку или ликвидацию было назначено несколько совсем немаленьких наград...
Дверь наконец распахнулась, и в нее поочередно вышли охраняемые лица, а потом и охранники. А тут и Виктор появился. Он бросился к Маме, очевидно с каким-то докладом. Но шагнувшая не вовремя вперед Марина оказалась как раз на его пути. Девушку, которая и без того качалась, снесло в сторону от легкого толчка. И первым среагировал Федор. Даже не сам - это его длинное тело вытянулось, подхватило девушку и остановило падение. Ее, Марины - но не собственное. Казанцева больно протащило спиной по асфальту и буквально затолкало вперед головой под днище среднего бронированного внедорожника. Занесло прямо к мигающему огоньку на каком-то устройстве, закрепленному к автомобилю - кто бы мог подумать - все тем же скотчем. Испуганному и одновременно заинтригованному ветеринару вспомнилось сразу несколько фильмов. Без названий, без имен главных героев - только вот такое же тиканье и последние истекающие секунды на циферблате. Здесь, впрочем, не было никакого циферблата; и часы не тикали. Даже проводков, один из которых Казанцеву предстояло мужественно выдернуть в самый последний момент, не было. А потом он почувствовал, как его за ноги буквально выдернули из-под машины. Выдернули и бросили сидящим на асфальте. Прямо перед ним стояла встревоженная Мама. К ней он и поднял голову со счастливой улыбкой и такими неподходящими для сияющего лица словами.
- Зайка, а там бомба...
Теперь его подхватили уже в четыре руки, и потащили подальше, за угол здания. Еще раньше там оказались Золотова и Мариной. Лицо Мамы сейчас сравнялось неестественной белизной с Кошкиной. Но в отличие от гримасы боли, которой скривились губы Марины, Людмила Васильевна сейчас была абсолютно бесстрастной. Только очень близкие люди, а таких во всем мире было не больше, чем пальцев на одной руке, могли бы прочесть сейчас в ее глазах холодное бешенство.
- Значит, все-таки война.., - прошептала она.
Мама повернулась к Кошкиной, словно спрашивая: "Ты с нами", и та медленно кивнула. А потом и она, и все остальные резко повернулись в сторону, откуда прозвучал глухой взрыв, а потом - через несколько секунд - глухой стон покореженного металла, упавшего на другой, совсем недавно такой же блестящий и целый; радующий глаз черной полировкой. Кто-то из охранников за спиной негромко прокомментировал:
- Неизвлекаемая...
Федор первым, очень вовремя, вспомнил:
- А у меня тут "Эскалейд"... Целый.
Золотова не обратила никакого внимания на эту оговорку; может, она действительно решила подарила автомобиль Казанцеву, вместе с квартирой? Теперь же Мама первой шагнула к неприметной двери, у которой застыл еще один боец в камуфляже. Похвалиться работой лифта Федору не дали. Кто-то сзади пригнул его голову и втолкал на заднее сиденье роскошного автомобиля, где уже сидели Зайка с Кошкиной. На широченном ложе, обшитом нежнейшей кожей светлого тона, можно было разместить еще полдесятка людей. Но дверца за Казанцевым сразу захлопнулась, отрезая уютный мир огромного внедорожника от прохлады подземного гаража. Тут же захлопнулись две передние дверцы, и "Эскалейд" сыто заурчал. Почти сразу этот очень негромкий звук стал практически неразличимым за тяжелым дыханием троих людей. Темное непрозрачное стекло поползло вверх, отделяя салон от переднего ряда кресел. На улицу они выкатили, уже полностью отрезанные от внешнего мира. Зажегшийся по воле Золотовой мягкий свет создал в салоне какую-то совершенно интимную обстановку, и тяжелое дыхание спутниц стало восприниматься Федором как-то иначе. Он даже забыл о своей мысли: "А что, если под этот автомобиль тоже подложили бомбу?" и протянул руку к Зайке, сейчас гордо восседавшей между ним и Мариной.
Но Золотова ловко перехватила его руку, тянувшуюся обнять ее за плечи, опустила ее на колени, и уже не отпускала, медленно бросая перед собой слова. Она словно рассуждала вслух, совсем не ожидая комментариев соседей слева и справа:
- Значит, все-таки война. А на войне, как известно, все средства хороши. Особенно крупного калибра... И у нас есть такой!
Она резко повернулась к Кошкиной, и снайпер без всяких уточняющих вопросов кивнула:
- Есть! Те самые бумаги!
- И где же они?!
- Совсем рядом, - Кошкина выдержала короткую паузу и ткнула рукой, едва не дотянувшись до груди "подельника", - прямо под его квартирой.
- Ага, - поняла Мама, - в квартире чемпиона?!
- Так значит ты.., - начал было возмущаться Федор.
Он тут же обиженно замолчал, увидев, как нетерпеливо махнула на него рукой Зайка.
- Едем! - вдруг решила Золотова, - прямо сейчас и едем!
Толстое стекло, отделявшее салон от водителя и охранника опять поползло вниз, и в голосе мамы опять исчезла человечность, которой он только что был наполнен. Теперь команды отдавались сугубо деловым, без единого намека на теплоту тоном.
- Едем по адресу.., - она покосилась на Казанцева и тот послушно продиктовал координаты собственной квартиры, - и запомните, мальчики... Если хоть кто-нибудь узнает о том, что мы сворачивали сюда... В общем вам понятно?
Два квадратных затылка синхронно качнулись вперед, показывая, что с сообразительностью у "мальчиков" все в порядке. "Эскалейд" не снижая скорости вписался в поворот, заставив пассажиров качнуться. А Федор был только рад прижаться к горячему боку Зайки. Но сама Мама никак не отреагировала на этот затянувшийся крен ветеринара. От нее по-прежнему ощутимо веяло холодом - сильнее, чем от решетки климат-контроля у ног, и Казанцев выпрямился, приняв неприступный, как ему казалось, вид.
- Только там замок.., - нарушила паузу Кошкина, - я захлопнула дверь.
- И правильно сделала, - кивнула Золотова, - тем более, что для Коли (затылок переднего широкоплечего пассажира теперь показал, что Коля - это именно он) любой замок откроет на раз. Правда, Коля?
Теперь Федор с Мариной наконец услышали Колин голос.
- Правда, Людмила Васильевна. Если только какой-то совсем навороченный попадется. Тогда придется повозиться.
- Нет, - успокоила его, а заодно Маму с Казанцевым, Кошкина, - самый обычный замок. Я, в общем-то и сама попыталась бы выломать его.
- Не надо, - мягко остановила ее Мама, - лучше вместе с Колей. Вот вдвоем и сходите.
Автомобиль как раз остановился - в том самом месте, где пару дней назад в прямом смысле слова на голову Мише свалился труп. Федор невольно поднял голову - металлического корпуса "Эскалейда" за богатой обшивкой не было видно, но парень понадеялся, что металл на это иноземное чудо техники пошел достаточно прочный. А потом совсем забыл про свои страхи, когда Марина с Колей вышли из автомобиля, и высокий, крепкий сложением парень осторожно взял девушку под локоток. Кошкина до сих пор была в том самом одеяле, что грело ее в больнице последние дни. Она торопилась в квартиру чемпиона не только за бумагами. Ее гнала вперед еще и мысль о том, что в гардеробе Николая Самойлова найдется хоть что-то, что можно увязать, подтянуть, закатать - в общем, сменить ее нынешний гардероб на более подходящее для прогулок по городу.
Зайка тем временем ткнула пальцем на кнопку, и матовое стекло опять отрезало два мира, поместившихся в одном автомобиле. Она повернулась к Федору и жарко дохнула на него, опалив блеснувшими в искусственном свете глазами:
- Вот теперь я вся твоя...
Лифт в доме, где прожили последние годы Казанцевы, уже работал. Коля предусмотрительно ткнул пальцем в кнопку с цифрой "9", и кабина медленно поехала вверх. Кошкина даже не стала кивать - сама она потупила бы почти так же. Только еще задумалась бы - на седьмом этаже выходить, или все таки на девятом, который тоже мог находиться под чьим-то вниманием. Как оказалось, Коля ткнул своим тренированным пальцем в нужную точку. Он первым вышел из лифта и едва успел схватить за шиворот мелкого мужичонку, который уже готов был ринуться вниз по лестнице.
- Из квартиры Казанцевых, между прочим, - подумала Кошкина, входя в дверь вслед за Колей, и воришкой, которого последнему пришлось внести на руках.
Она даже удивилась - зачем человек с такими нежными нервами пошел в домушники?. Как оказалось, нервы тут были не причем. Это Коля, поймав незадачливого грабителя, нажал еще на одну нужную точку, и сейчас скупо похвалился девушке:
- Минут десять будет в отключке.
Теперь Марина удивилась другому - где же добыча? Почему при воришке нет мешка, чемодана, да хоть обычного пакета, заполненного барахлишком, нажитого Казанцевыми непосильным трудом? Она обвела взглядом комнату, где три дня назад собственно и начиналась вся история, и поняла - здесь действительно нечем было поживиться. Кошкина даже заглянула в шкаф, в котором Федор как-то пытался отыскать труп; вспомнила почему-то о четырех миллионах долларов и о доме, за который пообещала похлопотать перед Золотовой.
Коля между тем уже успел оббежать все комнаты; обнаружил другой шкаф, а в нем такой же небогатый гардероб. Одежда Галины Казанцевой с трудом, но налезла на снайпера. У Марины даже голова стала болеть меньше, когда она застегнула последнюю пуговицу на миленькой кофточке, которая, как она подозревала, хранилась на отдельных плечиков для особых случаев.
- Вот такой случай и наступил, - невольно улыбнулась она, оглаживая короткие, до колен, брючки и примеривая первую туфельку, оказавшуюся, как это не странно, впору.
Вторая туфелька замерла в руках, как и Коля, склонившийся над зашевелившимся воришкой. Потому что снизу - от той самой квартиры, куда они пока не попали, послышался скрежет металла о металл. Кто-то пытался взломать замок чемпионского гнездышка. Марина как была - в одной туфле - схватила Колю за руку и потащила на балкон, по разведанному уже маршруту. Она сама не заметила, как оказалась на балконе внизу. Рядом едва сдержал проклятие Николай, наступивший на одну из гирь. Они успели скользнуть внутрь, и даже закрыть за собой дверь балкона, но дальше их движение остановил голос, прозвучавший уже в коридоре. Очень знакомый голос. Коля даже прижал ее к себе, с силой, никак не соизмеримой с нынешним состоянием снайпера. Но девушка не ощутила боли - даже в разбитой голове, в которой тоже шел процесс узнавания. Этот голос она слышала совсем недавно - в устах того самого человека в камуфляже, что грубо оттолкнул ее, чуть ли не на автомобиль с бомбой. Она чуть расслабилась в крепких объятиях, почему-то представив, что это Федины руки сейчас прижимают ее к накачанному мышцами торсу. Может потому, что именно Казанцев первым бросился, подхватил ее после толчка.
Теперь их отделял от Виктора - именно это имя беззвучно прошептали губы Николая прямо в ухо Кошкиной - только плотная штора. Но его слов, и даже шагов по ламинату большой залы она слышать не мешала. Коля медленно, практически не двигаясь, отпустил девушку, и опять напрягся - теперь уже очевидно, чтобы схватить уже другую, гораздо более опасную добычу. И замер - в ожидании нужного момента.
А взломщик остановился совсем рядом. Марина зримо представила себе, как парень в камуфляже оглядывает комнату, бормоча себе под нос:
- Ну и где же вас тут спрятали, милые мои?..
Речь шла о бумагах, и ни о чем ином. Что еще могло представлять интерес для человека, который пошел на смертельный риск; противопоставил себя могущественной Маме, а значит, и еще более могущественной, хотя и совершенно незнакомой для Кошкиной организации, стоящей за ней.
- Ага, - Виктор остановил взгляд на чем-то и шагнул вперед.
Марина с отчаянием вспомнила, что в этой комнате было не так много мест, где можно было спрятать увесистую пачку бумаг. И кубки, точнее один из них, стоял на самом видном месте. Что-то подобное сообразил и Николай. Он распахнул занавесь почти до конца и ступил в комнату - в тот самый момент, когда сверху, из квартиры Казанцевых раздался громкий стон. Это наконец очнулся воришка. И Виктор, поворачиваясь к Коле, машинально метнулся взглядом кверху. Это и позволило Коле первым нанести удар. От его выпрямленной в прыжке ноги Виктора бросило как раз на пирамиду с наградами чемпиона. Кубки разлетелись о комнате с глухим звоном, и это позволило Кошкина заставила себя скользнуть незамеченной на балкон. Впрочем, Виктор все-таки отметил какое-то совсем слабое изменение в комнате - скорее всего мелькнувшую по полу тень. Но отвлекаться на нее не было времени; противник начинал новую атаку.
Виктор недобро усмехнулся. Он был меньше Коли, слабее его физически. Но много опытней, а главное - проверившим себя в реальных схватках не на жизнь, а на смерть. Молодой Николай это знал, а потому сейчас попытался закрепить свой первый успех, добить соперника, до сиз пор мотавшего головой. Как оказалось, этим движением Виктор выражал совсем не собственное потрясение, а ту неосмотрительность, что проявил его подчиненный, напав на заведомо более сильного противника.
- Ну-ну! - поманил он ладонью Колю, - решил выслужиться перед Мамой, встать поближе к трону. О может, и в постели хочешь оказаться. Давай, старайся - может получиться. Получилось же у того длинноногого чмошника.
С последним словом Виктор ловко уклонился от нового удара ногой и, в свою очередь, подсек опустившегося на пол Николая ножницами собственных ног. Противник грохнулся на ламинат гораздо грузнее его. И вскочил не так стремительно, как много старший годами Виктор. А тот не спешил, даже поманил бывшего подчиненного блеском золотого будущего;
- А то давай со мной, - он успел нагнуться и высыпал из кубка бумаги, которые уже торчали наполовину из него, - тут не миллионы - миллиарды. Половину не обещаю, но парочку вполне могу уступить. Представляешь - ты в каком-нибудь океанском раю и у тебя два миллиарда долларов!
- Ага, в раю! - прохрипел поднявшийся все-таки на ноги Николай, - понятно про какой рай ты говоришь. Как верить тебе, предателю?!
Он опять прыгнул вперед, уже не так мощно; и опять упал после хлесткого удара Виктора. Впрочем, упал недалеко - и тут же вцепился руками в ногу противника. А потом, после секундной заминки, которую позволил себе бывший начальник, еще и зубами - в икру правой ноги. Виктор взревел и обрушил на спину противника замок из сцепленных ладоней, заставив того разжать и руки, и челюсти. А сам рухнул на него сверху из-за сведенной от укуса судорогой ноги. А встать ему было уже не суждено. Потому что именно в этот момент на него обрушилась двухпудовая гиря. Виктор еще успел увидеть за падающими тридцатью двумя килограммами бездушной стали совсем не торжествующее лицо Кошкиной; даже наклонил голову, убирая лицо, и подставляя под страшный удар затылок. Но разве могла спасти его от гири такая тонкая кость? Череп раскололся с противным треском, заставив Марину, отпустившую скользкую до сих пор дужку, содрогнуться. А под рухнувшим опять Виктором заворочался Николай. Вот он сел, уставившись на собственную ладонь, покрытую кровью, потом перевел взгляд на лежащего без всяких признаков жизни противника и прохрипел, явно стараясь не тревожить поселившуюся в отбитой безжалостным ударом спине боль:
- Спасибо, родная. Век не забуду...
Его если и заботила сейчас смерть бывшего начальника, то только в контексте скорого отчета перед Мамой. Впрочем он на глазах оживал, становился прежним бодрячком.
- В конце концов, - подумал он почти радостно, - главную задачу мы ведь выполнили... Еще и этого... прищучили.
Он сгреб рукой (другой, не окровавленной) несколько листков и протянул их к снайперу:
- Они?
- Они, - Марина кивнула и захохотала - негромко, но истерично; со слезами на глазах.
- Ты чего? - вскочил по-прежнему упруго Николай.
- Туфли, - сквозь смех и слезы прошептала Кошкина и продемонстрировала левую половинку от необходимой пары обуви, - опять придется лезть наверх по балкону.
- Не придется, - пообещал Коля и метнулся по коридору наружу.
Там, на лестничной площадке, опять раздался короткий крик, и Марина захохотала уже в полный голос. Это она себе представила воришку, во второй раз попавшемуся в руки неизвестному громиле.
- Что с ним будем делать? - лицо Николая, возвышавшегося над буквально висевшем в его руках грабителем на целую голову, светилось мрачным торжеством, - нежелательный свидетель. Придушить, или с балкона скинуть.
- Нет! - заверещал незадачливый воришка, - не убивайте, я все скажу!
Он опять попытался провалиться в обморок, но Николай не позволил ему этого, встряхнув своей лапищей, как котенка. "Все", что обещал рассказать этот бедолага, вместилось в несколько коротких предложений: "Случайно пробегал мимо, случайно увидел открытую дверь, случайно вошел в квартиру...".
- Ага, - недоверчиво прогудел над его ухом Николай, - на девятый этаж - случайно?
- Так у меня кореш там живет, в квартире напротив, - уже не так энергично объяснил парнишка лет сорока, позарившийся, на свою беду, на собственность Казанских, - я ткнулся к нему, а там заперто. А рядом открытая дверь, и не слыхать никого...
- И много успел натырить? - это уже усмехалась успокоившаяся наконец Марина.
Лицо домушника стало недоуменным, а затем откровенно обиженным - он понял, что над ним издеваются. Однако на Марину посмотрел с надеждой, и женское сердце дрогнуло.
- Конечно, по делу тебя надо было бы вот так же, - она пнула новой в туфле в бок Виктору, от чего тот даже не пошевелился, - но так и быть. По случаю удачно завершившейся операции прощаю тебя. Коля, вышвырни его отсюда. Куда?! На лестницу.
Это она остановила напарника, двинувшегося было вместе с пленником в руках на балкон. И Николай послушался. Может потому, что Кошкина сейчас поступила точно так же, как ветеринар - добавила в свой голос интонаций Людмилы Золотовой. Коля, всем своим видом выражая неодобрение, все-таки выпустил ворот воришки, и тот мгновенно исчез.
- Надо было хотя бы запереть его в туалете, - проворчал Николай все же, наклоняясь за бумагами, и едва не сталкиваясь головами с Кошкиной, занявшейся тем же.
- Точно, - словно обрадовалась девушка, - запереть! Чтобы его потом освободил кто-то, кому будет очень интересно узнать и про эти бумажки (она потрясла очередным поднятым листком), и про нас с тобой... А так - он к этому дому больше никогда в жизни не подойдет. Даже если его в гости будут звать - дружок с девятого этажа.
- Ну разве что так, - покладисто согласился Коля, - кстати! Дверь-то он в квартиру так и не запер. Иди, обувайся...
И кофточку, и туфли своей дражайшей половины Федор сразу узнал, но ни слова Марине не сказал. Молчал он и потом, когда Николай скупо, но очень емко рассказывал о их с Мариной непростой вылазке, о воришке и Викторе. Запнулся он лишь тогда, когда дошел до весьма щедрых предложений своего бывшего начальника. Тут ему на помощь пришла Марина. Она с каким-то садистским удовлетворением попыталась согнать с губ "подельника" глупую блаженную улыбку, дословно рассказав и про постель, и про "длинноногого чмошника". Тут Мама расхохоталась как-то совсем игриво и погладила через опущенную перегородку мощное плечо Коли. Вот тут настроение ветеринара резко поменяло знак с плюса на уверенный минус, и Кошкина с удовлетворением откинулась в мягкие объятия дивана.
А "Эскалейд" по команде Золотовой все кружил и кружил по городу, ни разу не повторяя маршрут. Как оказалось, у этого прожорливого монстра семейства "Кадиллаков" было два вместительных топливных бака и автомобиль мог бегать так без остановки до самого вечера. Но Мама вдруг тряхнула головой, ласково улыбнулась нахохлившемуся в своем углу Феде, от чего тот сразу воспрянул духом и лицом, и скомандовала наконец:
- Домой!
Многоопытная интриганка решила, что на сегодня ресурс неведомого пока врага исчерпан, и изучать бумаги все-таки лучше в привычной тишине кабинета.
- К тому же, - ее рука очень органично опустилась на Федино колено, - ребята слишком быстро разделались с Виктором.
Больше она про бывшего своего охранника не вспоминала...
Глава 13. За державу обидно
Федор Казанцев летел в самолете в первый раз. Он вообще – как попал в Сибирск двенадцать лет назад по распределению, так ни разу за пределы города не выезжал. И не очень, в отличие от той же Галины, комплексовал по этому поводу. Его вполне устраивал ежедневный маршрут "дом – работа – дом"; ну и редкие, очень даже редкие загулы. Подобные тому, что закончились такими трагическими событиями. Впрочем, сам Казанцев трагедией эти события не назвал бы. Больше того – он сейчас светился от счастья, устраиваясь поудобнее в широком кресле бизнес-класса. Рядом сидела Зайка; в соседнем ряду уже закрыла глаза черной повязкой, очень похожей на конские шоры, Маша, Марина Кошкина. Еще в небольшом салоне была охрана – накачанные мускулами "мальчики" в строгих костюмах. Среди них несколько выбивался необмятым, явно только пошитым гардеробом Николай. Его лицо, на котором то и дело проявлялась тщательно скрываемая улыбка, было единственным, что портило сейчас настроение Казанцеву. Но – совсем чуть-чуть; ведь с той памятной поездки в «Эскалейде» охранник даже близко не подходил к Маме. Охранял, так сказать, ее тело, а заодно и Федино, и Машино на расстоянии.
Мысль о Коле, воображаемом сопернике за место в Зайкиных сердце и постели вдруг отошла на второй план, а потом и вовсе растаяла. Где-то внутри огромной туши «Боинга» зародился могучий гул – это пилоты включили двигатели. И неустрашимого Ветеринара вдруг заполнил страх, даже паника. Пере глазами сейчас не мелькали картинки с телеэкрана с обломками попавших в катастрофу авиалайнеров; на тех несчастных, что не долетели до пункта назначения, Федору было глубоко плевать (вот такой он был человек!). А вот собственная судьба – особенно теперь, когда жизнь волшебным образом переменилась, причем в лучшую сторону; когда рядом сидела самая прекрасная женщина в мире, а прямо напротив сердца, во внутреннем кармане новенького, с иголочки, пиджака, лежала карточка с двумя миллионами долларов на счету; когда впереди ждал Париж, до которого – он специально узнавал – можно было прекрасно добраться на поезде…
- Прекрасно, но не для нас, - отрезала Золотова, когда он лишь заикнулся о предстоящем путешествии, - потому что времени совсем не осталось.
Объяснять, почему она так спешит, Зайка не стала. Ему, Федору. А вот Марине, получившей такую же карточку (половину долларовых пачек из того самого футляра) и статус придворного снайпера, объяснить пришлось. Потому что ей, Кошкиной, как оказалось, предстояло вести партию первой скрипки в будущем кровавом спектакле. А декорацией к нему должен был стать чемпионат Европы. Ели кто еще не понял – по футболу.
Золотова никогда не была фанатом. Пристрастиями своего нового фаворита тоже как-то не поинтересовалась. Сообщила, как о решенном факте, что они все вместе летят во Францию, на чемпионат, и только потом с изумлением увидела, как Казанцев буквально запрыгал на месте и захлопал в ладоши – прямо как ребенок. Федор любил посидеть на диване перед телевизором; поболеть за «Спартак», или за сборную. Если у Галчонка было хорошее настроение – то с полторашкой пива сибирского производства. А теперь он предвкушал феерическое зрелище, да еще в отдельной ложе, с настоящим пивом…
Если бы только не этот перелет из Сибирска прямиком в аэропорт «Орли»…
Причиной же такого неожиданного решения Людмилы Золотовой, которая пообещала ветеринару Париж, и тут же выполнила свое обещание, был глубокий, растянувшийся на двое суток анализ документов, ради которых лишился жизни Виктор, один из ее ближайших помощников. Мама быстро разобралась, в каком направлении пошли потоки активов бывшего олигарха; еще быстрее поняла, и приняла меры, чтобы перенаправить эти потоки в нужное для нее русло. А вот того, кто стоял за этой операцией; человека, на несколько дней опередившего Золотову, она вычисляла долго и скрупулезно. И вычислила! Судьба этого московского чиновника не из самых крупных, но очень приближенного к верхам, была решена. Исполнителя приговора тоже не нужно было искать – снайпер уже несколько дней жила в особняке на Пушкинской. Оставалось только назначить дату и место. И тут очень кстати Золотова узнала, что чиновник этот оказался ярым футбольным фанатом. Служба безопасности даже смогла уточнить, на какие матчи предприимчивый чиновник достал билеты. Конечно, на матчи сборной России.
Потом была гигантская работа все той ж службы, в результате которой на стол Мамы легло три листка – три варианта будущей операции возмездия. Почему три? Потому что билетов у объекта, которому новый главный безопасник Анатолий Курганов дал оперативный псевдоним «Поганый пес», было именно три – по числу матчей предварительного отбора. В том, что сборная пройдет это достаточно крупное сито, пока не мог сказать никто.
- «Поганый» понятно, - протянула задумчиво Мама, проштудировав все три листка, - а почему «пес»?
Курганов немного помялся, а потом выпалил, как в омут с головой ухнул:
- Так с нами же будет ветеринар! Вот он, если что, с «псом» и поможет разобраться.
Золотова подозрительно покосилась на Анатолия. Она знала этого человека давно; на место Миши, который не скоро вернулся бы на службу – если вообще вернулся бы, учитывая близкое родство с ренегатом Витей – назначила его вполне заслуженно. Так что про «ветеринара» тот упомянул, рискуя навлечь гнев хозяйки, совсем не случайно.
- Рассказывай, - кивнула она.
Курганов вместо рассказа положил на стол перед Мамой газету. Один из заголовков был отмечен желтым маркером. Но Мама и без того сразу бы впилась взглядом в кричащий заголовок: «Знаменитый киллер Ветеринар добрался до Сибирска!?».
Она быстро пробежала глазами по тексту. В общем-то ничего нового для нее там не было. Только вот все факты, действительно имевшие место быть в последние несколько дней, был перевраны и поданы так искусно, что даже Золотова сейчас невольно поежилась, представив, как над замершим в ужасе Сибирском нависает тень грозного и таинственного Ветеринара! А потом, как и надеялся Анатолий, громко расхохоталась.
- А что, - утерла она наконец накрахмаленным платочком слезу, выступившую от смеха в краешке глаза, - можно будет это как-нибудь обыграть. Но не сейчас (встрепенувшийся было Курганов тут же застыл внимательным истуканом)! Мы с Федей едем отдыхать. Работать будете вы, понятно?! Понятно?
- Понятно, - склонил голову Анатолий.
Через минуту он вышел, аккуратно прикрыв за собой тяжелую дверь. А Мама повертела в руках газетку – рупор желтой прессы «Сибирские вести» - и задумчиво прошептала:
- Значит, Ветеринар.
В голове Людмилы Золотовой прямо сейчас родился план – очень перспективный, на долгие годы. План, о котором даже начальнику службы безопасности знать пока было рано…
Мимо кресел бизнес-класса встревоженным, а скорее рассерженным лицом пробежала стюардесса. Она бежала со стороны кабины, и Федор, понявший гримасу на ее кукольном лице именно как выражение нешуточной тревоги, запаниковал. А тут еще самолет дал резкий крен, взяв курс на Европу.
- Ой, мама! – прошептал он громко, так что мог расслышать любой желающий в салоне.
Прошептал прямо в ухо Золотовой, которая проваливалась в привычный для нее в авиаперелетах сон. Глаза Мамы тут же широко распахнулись.
- Что случилось, Федя, - проворковала она, - ты меня никогда так не называл. Я теперь уже не Зайка?
Ветеринар в отчаянии, даже в смятении – только чтобы ни Зайка, ни кто другой не заподозрили его в трусости, замотал головой так, что уложенные стилистом-парикмакером волосы тут же разлетелись в стороны.
- Нет, - прошептал он теперь трагично, схватившись почему-то за сердце – там, где ждал своего часа твердый прямоугольник стоимостью два миллиона долларов, - просто живот прихватило.
Мама понимающе кивнула.
- Ну так сходи в туалет! – она кивнула в сторону прохода и опять закрыла глаза.
Пришлось Казанцеву встать и плестись по проходу туда, куда ему пока совсем не хотелось. Самолет тем временем еще раз немного вильнул, уточняя курс и ветеринар буквально ввалился в открытую дверь туалета, чтобы уже там дать волю безмолвным эмоциям. Он просидел на таком неудобном сидении (не то что в Зайкином особняке, или его собственном новом доме!) так долго, что едва поднялся на затекшие ноги. И никто ведь не постучал, хотя у двери собралась очередь из трех пассажиров бизнес-класса.
Казанцев плюхнулся в кресло, прижавшись к подлокотнику так, чтобы не разбудить ненароком безмятежно спавшую Зайку, и уже привычным жестом погладил себя по левой стороне груди, где под тканью костюма прощупывался прямоугольный кусочек пластика, потом по правой, где должен был находиться заграничный паспорт – почему-то на чужое, нейтральное имя Иванова Федора Ивановича – и похолодел. Паспорта в кармане не было! Совсем не было! Феде стало плохо – так плохо, что перед глазами сама собой стала раскручиваться история о невероятных приключениях итальянцев в России. Та ее часть, где несчастного пассажира, потерявшего паспорт, гоняли по маршруту Рим – Ленинград – Рим в течение всего фильма.
- Зайка! – заорал он теперь в полный голос, - я паспорт потерял! В туалете потерял!
Сзади кто-то негромко, но отчетливо хрюкнул. Так, очевидно, проявил себя не остановленный вовремя смешок. А Марина на соседнем кресле, проснувшаяся раньше Золотовой, которую сейчас немилосердно трясли руки ветеринара, откровенно заржала. На нее и бросила первый, ничего пока не понимающий взгляд Мама. И тоже улыбнулась – заговорщицки, безмолвно обменявшись чем-то таким… о придурках. А к Казанцеву повернулась уже с участливой гримасой – как настоящая Мама.
- Успокойся, Федя. Ничего ты не терял, и потерять не мог. Потому что все наши паспорта у Анатолия – так нам легче было проходить паспортный контроль. Или ты хочешь стоять целый час в очереди?
- Не хочу, - буркнул Казанцев.
Весь его вид говорил, что он был бы спокоен (не считая этого ужасного перелета, конечно) только в том случае, если книжица с его фотографией и чужой фамилией займет свое место в кармане пиджака. Золотова вздохнула и подозвала Курганова.
- Анатолий, паспорта наши на месте?
- Как в сейфе, - чуть усмехнулся нависший над креслом безопасник.
- А что будет, если ты потеряешь их?
Анатолий бросил мгновенный взгляд на Маму, правильно оценил ее ожидание, и затянул уже совершенно испуганно; даже сделал движение, словно собирался броситься на колени перед Мамой, и – естественно – перед ветеринаром, который галантно уступил даме место у окна.
- Только не приказывайте кастрировать! – возопил он, отвернув голову с блудливой усмешкой в сторону.
- Иди! – повелела ему Мама царственным голосом и, уже обычным для Феди, ласковым, добавила, - вот видишь, милый. Он наши паспорта сбережет луче, чем свои… А паспорт получишь, когда мы пойдем гулять, где-нибудь по набережной, вдоль Сены...
Тут ее перебила своим появлением, а затем почтительным поклоном та самая стюардесса, что пробежала раньше по коридору. Она уже вполне успокоилась после разноса, что устроил ей командир воздушного судна за горячий кофе, часть которого пролилась на его форменные брюки. Теперь девушка профессиональным, то есть очень любезным тоном, спросила, безошибочно определив главного, точнее главную в бизнес-классе:
- Прикажете подавать обед, Людмила Васильевна?
Мама также царственно, как только что Курганову, кивнула:
- Подавайте!
Федор, несмотря на страх, который так и шевелился в груди, отдал должное обеду. А Зайка еще ему и передвинула свою порцию нежнейших бараньих ребрышек, приготовленных точь-в-точь, как в лучшем ресторане Сибирска. И это не удивительно – из этого ресторана их и привезли, специально для Мамы и сопровождавших ее лиц. И не только ребрышки; Казанцев отдал должное и холодным закускам, и бокалу терпкого, и очень вкусного сухого вина, и…
- Лучше бы водочки, - подумал он, открывая очередной судочек – с чем-то мясным, но приготовленным так умело, что человек, утверждавший, будто легко может различить свинину от человеческого мяса, так и не определил – что за животное, или птица пошла на приготовление этого чуда поварского искусства.
Еда постепенно вытеснила из Федора страх. Самолет больше не трясся, с огромной скоростью пожирая километры сначала родного, российского, а потом и чужого пространства. И Казанцев, благодарно улыбнувшись Зайке, а не стюардессе, ловко убравшей кучу пустой посуду перед ним, незаметно для себя задремал.
Проснулся он уже от голоса командира корабля, который, прежде чем объявить посадку в аэропорту «Орли» по громкой связи, вышел в бизнес-класс, чтобы лично сообщить об этом Маме. Казанцев заставил себя держать рот плотно закрытым, пока командир – стройный дядечка средних лет рассыпался в любезностях и просил прощения, за те неудобства, которые мог принести таким важным пассажирам их чартерный рейс. А ведь Федю так и подмывало спросить – правда ли, что больше всего авиакатастроф происходит при посадке?
Так, со сжатыми зубами он пережил посадку, а потом громче всех хлопал – но не мастерству экипажа и его командира, а самому себе – тому обстоятельству, что он по-прежнему жив и здоров, и скоро окажется на твердой земле.
- На французской земле.., - прошептал он помимо воли, - в Париже…
Увы – ни Елисейских Полей, ни Эйфелевой башни, ни Лувра увидеть ему в ближайшие дни не грозило. Это ошарашенному Казанцеву Мама объявила только сейчас – в самолете.
- Как же так! – воскликнул он обиженно, - зачем мы тогда сюда приехали?
- Как зачем? - непритворно удивилась Мама, - на футбол, конечно.
И была, в общем-то, абсолютно честна – ведь операция намечалась именно на стадионе. Она вдруг отметила, что ее начинает чуть потряхивать – почти так же, как в «холодной», когда попадался особо неразговорчивый клиент.
- Такой, - вдруг вспомнила она, - как этот, племянничек.
Глаза Золотовой подернулись ледяной дымкой, когда она вспомнила все подробности – и как приводили в чувство беспамятного чиновника мэрии, и как это самое сознание долго и страшно выбивали из него, вместе с информацией. А информации, кстати, было много, но сейчас она была лишней, потому что к Франции никакого отношения не имела. А вот к Турции – да, самое непосредственное. Людмила Васильевна вспомнила к месту еще и Олю с Катей, загорающих сейчас на белоснежном песке Анталии; пообещала – мысленно, конечно – совсем скоро навестить их. Причем пообещала с такой мрачной торжественностью, что непонятно было – чего больше испугался Федор, заглянувший как раз в то мгновение в ее глаза – этого самого предвкушения, или ледяного воспоминания о пропавшем для всех чиновнике.
Казанцев даже про Париж забыл – молча залез в пахнущий свежей кожей салон огромной «Ауди». Еще два таких же автомобиля быстро заполнились охранниками. Федор, немного оправившийся от испуга, только диву давался – за рулем был тоже наш, русский. Из тех, что скромно сидели в задних рядах бизнес-класса. Водитель уверенно завел автомобиль и рванул с парковки, легко обходя медленно тянувшиеся машинки. Про "машинки" он подумал позже – после того как внимание на этот занимательный факт обратила Кошкина.
- Интересно, - протянула она, уткнувшись лицом в затонированное стекло, - у нас куда не глянь – одни внедорожники. Все больше черные, как этот (она полопала по кожаному светлому подлокотнику, что отделял ее от Мамы). А здесь как будто детишки играют. Машинки маленькие и чистенькие. И цвета такие яркие – глаза разбегаются.
- А на наших дорогах только на таких огромных, да черных и ездить, - проворчал впереди едва слышно водитель, - тут уже сорок кэмэ проехали, и ни разу не тряхнуло.
Автомобиль вдруг вопреки его словам тряхнуло, да так сильно, что Кошкина сквозь губы чертыхнулась, а потом прошипела – зло и обвиняюще:
- Сглазил, черт лысый!
Казанцев не успел поинтересоваться: «Почему лысый?»; он прекрасно видел, что голова водителя, по крайней мере со стороны затылка, вполне покрыта густой шевелюрой. Водитель сам отреагировал, не поворачиваясь впрочем, к заднему ряду кресел:
- Приехали… Менты французские нарисовались.
Теперь Федор прильнул носом к темному стеклу, со своей стороны. На обочине действительно стояла машина с проблесковыми огнями; но рева сирены слышно не было. Скорее всего полицейский ее и не включил. Из машины неторопливо и вальяжно выбрался толстяк в форме. Федор нажал случайно локтем на какую-то кнопку, и темное стекло поползло вниз. Полицейский утвердился на широко расставленных ногах и мазнул по Казанцеву взглядом. Последний опоздал придать собственной физиономии грозный вид. Потому наверное француз и не задержался на нем, а поднял руку в сторону Анатолия, который вышел из автомобиля в единственном числе.
Что хотел выразить своим неоконченным жестом французский мент, Федор так и не понял. Зато он хорошо разглядел, как Курганов поднял свою руку и поманил француза пальцем. И что-то было в этом жесте такое, что даже Казанцев, которого никто не манил к себе, едва не выскочил из «Ауди» и не бросился к Анатолию, виляя хвостиком, как… А вот полицейский действительно потрусил к передней «Ауди», заметно пыхтя от усердия. Он застыл на почтительном расстоянии от Анатолия и послушно выслушал несколько коротких фраз. Казанцев французского языка не знал, как и всех других европейски. Но он совсем не удивился, когда француз начал что-то лопотать, явно извиняясь за ничем не оправданную задержку кортежа. Курганов не стал его слушать; лишь пролаял еще одну фразу, определенно ругательную, и громко хлопнул дверцей внедорожника – после того, естественно, как оказался внутри
Тройка черных «лебедей» устремилась дальше – к знаменитому еще по прочитанной Федей толстенной книжке «Граф Монте-Кристо» Марселю. Еще раз увы – до Марселя кортеж тоже не доехал С вернул на какую-то второстепенную, но не менее идеальную дорогу. И совсем скоро остановился перед высокими железными воротами. В особняке гостей ждали. Ворота распахнулись – медленно и торжественно; так же торжественно «Ауди» въехали в огромный двор, который – принялся опять вспоминать Казанцев – здесь, во Франции, назывался как-то по другому. Вот должность человека, который встречал средний автомобиль (две «Ауди» с охраной куда-то незаметно подевались) у высокой парадной лестницы, Федор сразу определил – дворецкий.
Одетый в нарядную, всю блестевшую золотым позументом ливрею, пожилой управитель отвесил величественный поклон, и тепло – как долгожданной родственнице – улыбнувшись Золотовой, пригласил ее (а вместе с хозяйкой и ее гостей, конечно) в дом. Пригласил на чистом русском языке, четко выговаривая каждое слово:
- Добро пожаловать домой, Ваша Светлость!
Мама милостиво кивнула ему и пошла по лестнице оставив у ее подножия обалдевших Федора с Мариной. Анатолий рядом с ними улыбался, но отнюдь не удивленно. «Подельники» наконец бросились наверх, перескакивая через ступени, чтобы уже внутри, за дверью, которую с почтительным поклоном открыл все тот же дворецкий, отзывавшийся на имя Владимир, застыть – не от роскоши внутреннего убранства особняка, больше тянувшего на дворец, а от радостного смеха Золотовой, заполнившего огромный холл.
- Ну как вам? – Людмила закружилась по безупречно сверкавшему паркету, вызвав одобрительную улыбку Владимира, а потом и Анатолия, остановившегося за спинами еще более оторопевших снайпера и ветеринара. Казанцев не выдержал первым; он бросился вперед, чтобы прикоснуться к волнам радости, что буквально исходили от довольной Мамы.
- Великолепно, - совершенно искренне вскричал Казанцев, - как в сказке! А что это за Светлость?
- Самая настоящая, - остановилась наконец Людмила рядом с ним, - здесь я графиня. Потомственная, заметь. Мой прадед был из тех, что сбежали из России в семнадцатом году.
- Хорошо бежали, - с заметной завистью огляделся Федор.
Сам он мог бы похвалиться сейчас лишь длинной родословной предков - крепостных крестьян Вятской губернии. Мог бы, если бы интересовался этим вопросом. Увы – интересы ветеринара так далеко и глубоко не распространялись. Пока же он все с тем же глуповато-восхищенным выражением лица расположился в отдельных апартаментах, в которых было все для приятного времяпровождения неограниченно долгий отрезок времени. Потом убедился, что в соседних покоях, где жила хозяйка, было еще шикарней и уютней. По мелодичному звонку трое «болельщиков» из России оказались за огромным столом, который – к искреннему возмущению ветеринара – накрыли весьма скромно. Золотова правильно определила его недовольную гримасу и поспешила успокоить мужика:
- Не переживай, Федя – это только так, червячка заморить. По плану у нас потом выезд в город, в Марсель. Там и посидим в ресторане, попробуем местной кухни. Или ты не хочешь никуда ехать?
Золотова обвела свои приятные глазу формы таким интимным жестом, да еще сопроводила его не менее страстным грудным вздохом – так что Владимир за ее спиной едва не выронил половник, который он взял с намерением наполнить жиденьким супчиком тарелку перед хозяйкой. Рядом с Федей чуть не подавилась, хотя и не начала еще трапезы, Марина. А потом Кошкина мелко захихикала – наверное представила себе картину того, что случилось бы, набери дворецкий в этот самый половник горячей перетертой жижи из супницы, из которой тугим столбом исходил ароматный пар. Мама лишь снисходительно улыбнулась ей; дождалась, когда тарелку все-таки наполнят (на самом деле плеснут на донышко), а потом добавила:
- Хотя нет! Ресторан – это скучно. В ресторане мы и дома посидим. А здесь найдем какую-нибудь кафешку. Чтобы гулять – так уж по-французски. Федор мельком заметил, что лицо Владимира, стоявшего за маминой спиной, вытянулось в предвкушении чего-то ужасного. Видимо, он уже знал, чем может кончиться «гулять» в исполнении Золотовой и ее свиты.
- Да, - повернулась к нему Мама, - никаких официальных костюмов. Передай Анатолию – джинсы, футболки и… ну остальное он сам знает. И вы (она выпрямилась на стуле, окинула смеющимся взглядом Марину с Федором) тоже поройтесь в гардеробе. Там должны были подобрать что-нибудь по вашему размеру.
Через полчаса группа была в сборе. Людмиле очень шло к раскрасневшемуся лицу что-то невесомое – больше открывавшее ее прекрасное тело, чем скрывавшее его от липких мужских взглядов. Настолько откровенное, что даже дисциплинированные охранники, явившиеся к месту сбора, в холл, в количестве шести человек – все как один, в светло-зеленых футболах и традиционных джинсах (как велели!) – то и дело украдкой оглядывались на нее. На Марине тоже был миленький наряд – такая же футболка, только розовая, и джинсы, цветом отступившие от традиции – интенсивного бордового оттенка. Но настоящий фурор произвел все-таки Федор, появившийся самым последним.
У Владимира, стоявшего уже наготове у двери, отвисла челюсть - так что стало видно сразу все тридцать два зуба, искусно внедренных старику стоматологом. Охрана как-то сразу подобралась, посерьезнела и принялась есть глазами уже не хозяйку, а то лицо, что было изображено на футболке ветеринара. Самое обыкновенное лицо самого обыкновенного Президента Российской Федерации. Так посчитал сам Казанцев, выбрав эту маечку из двух десятков других, действительно ждавших его во встроенном в стену гардеробе и подошедших по росту. Он потому и задержался, потому что успел перемерять все. Но остановился на этой - с ликом Владимира Владимировича. Это был какой-то сюр – темное на фоне ослепительно белой футболки лицо сурового Путина в пилотке и широко улыбающаяся над ним незагорелая бледная физиономия Казанцева. Который, если кто забыл, был точной копией президента американского.
Марина расхохоталась первой. Она подскочила к ветеринару, и сквозь хохот, а потом и слезы, что брызнули из глаз, простонала, с трудом выталкивая из себя слова:
- Ну и кто из вас двоих пашет, как раб на галерах, а кто наслаждается райской жизнью? Кто из вас негр, а кто белый человек?
Второй не выдержала Мама, а за ней и все остальные. Засмеялась даже, казалось, огромная хрустальная люстра под потолком. Во всяком случае сквозь громовой хохот, который вслед за Золотовой обрушили на растерянного ветеринара бойцы охраны, тот отчетливо услышал, как звенел хрусталь; в такт ему стучала керамика во рту дворецкого... А потом все перебил негромкий, но сразу прекративший общий смех голос Мамы:
- А что? Марсель такого еще не видел...
Марсель действительно в этот вечер присмирел - даже до появления такой маленькой, но сплоченной группы российских болельщиков. Потому что двумя часами раньше его начали громить болельщики английские. На парковке, где остались две "Ауди", никаких признаков этого буйства ни видно, ни слышно не было. Первый буйный, в доску пьяный британец попался им уже на подходе к морю электрических огней, которое буквально заливало центр Марселя. За обнаженным по пояс толстяком, пытавшимся напевать что-то громкое и непонятное (даже для тех, кто в отличие от ветеринара понимал по-английски), с опаской следовали двое французских полицейских. Они облегченно вздохнули, когда двое "ребят" в футболках, что шли впереди компании россиян, оглянулись на Маму, получили от нее молчаливое "добро" в виде кивка, и буквально снесли толстяка в темный проулок. Что они там с ним сделали, не узнали ни Мама с Федором и Мариной, ни полицейские, которые повернулись и испарились в другом проулочке - таком же темном.
А от центра вместе с переливами музыки на наших болельщиков накатывал грозный пьяный гул. Но Федор, уже подозрительно начавший оглядываться в поисках такого же персонального переулка, в который можно будет шмыгнуть, так и не показал пока своей "отваги". Вся компания остановилась перед кафе с открытой верандой, из которой на них пахнуло чем-то неземным, вкусным. О том, что именно так пахнут готовые к употреблению лягушачьи лапы, Казанцеву еще предстояло узнать. Пока же он решительно повернул к дверцам, откуда приветливо выглядывал какой-то француз в кокетливом передничке. Его взгляд вдруг наткнулся на грудь парня, вышагивающего впереди возможных клиентов, решительно переставляя длинные ноги в джинсах. Ресторатор вдруг вытянулся, открыв широко перед русскими дверь.
Внутри картина, которую с изумлением наблюдали ввалившиеся вслед за Федором соотечественники, была еще более впечатляющей. Остановившийся посреди зала, где в каком-то понятном лишь местному дизайнеру беспорядке были расставлены столики, он вдруг напряг свою несуразную фигуру. Но на его узкие плечи и мосластые локти никто не глядел. Люди - а здесь было каждой "твари", в смысле представителей разных частей Евросоюза, по паре - вдруг вскочили, когда на них грозно глянул с майки российский Президент.
- То-то же, - расслабился Казанцев и так же - первым - пошел на открытую веранду, которую от залитой светом улицы отделял лишь совсем невысокий барьерчик, увитый какой-то цветущей лианой.
Ветеринар такой перешагнул бы, даже не заметив. Он остановился у стола, который каким-то чудом остался незанятым; грозно посмотрел на соседний, откуда тут же бросились внутрь заведения пара чинных бюргеров (это сам ветеринар так их обозвал). Столики тут же составились в общую поверхность; даже раньше, чем мускулистые охранники испросили взглядами разрешения у хозяйки: "Помогать?!".
Золотова широко, как-то совсем по-бандитски улыбнулась и кивнула - "мальчики" тут же ринулись за стульями. А за дверью - в общем зале - уже стояли наготове и хозяин заведения, и его немногочисленные помощники. Знали, наверное, что сегодня главная выручка будет именно здесь. К хозяину подскочил, незаметно практически для всех, Анатолий. Он тут же принялся что-то яростно шептать на ухо вздрогнувшему французу; тот кивал все энергичней и энергичней; и вслед за этим все шире и шире раздвигались в улыбке его губы. Теперь уже он ринулся - куда-то внутрь помещения; скорее всего на кухню. Казанцев, продолжая ощущать себя хозяином жизни, попытался было вмешаться в этот весьма занимательный диалог; однако из французской кухни он помнил разве что фуа-гра, да те самые лягушачьи лапки. Да - еще французские булки! Их и принесли первыми - горячие, только что из печи. А потом столики, куда хозяйка милостиво пригласила всех, но прежде всего конечно Федора, стали заполняться с ошеломляющей быстротой. И каждое блюдо добавляло в эту крохотную веранду, и на улицу, свой неповторимый аромат. А тут еще прямо перед Казанцевым оказалась открытая заиндевевшая бутылка "Смирновской"; да маленький оркестрик из трех человек в зале заиграл что-то, на взгляд музыкантов, русское...
В общем, когда толпа разгоряченных английских фанатов все-таки доплеснула до этого уголка Марселя, наружу им мощно грянуло: "...Как упоительны в России вечера!". Про Россию, завтрашнего соперника совей команды, британцы явно поняли. Они что-то заорали, заулюлюкали. А потом - к несказанному удивлению и основательно поддавших Мамы, Федора и Марины, и трезвых, как стеклышко, охранников во главе с Анатолием, над британским сборищем вдруг взвился российский флаг. Взлетел, казалось бы на недосягаемую высоту - только лишь для того, что бы тут же упасть на каменную мостовую, под остервенелые ноги очередного голопузого толстяка.
В груди ветеринара стал зарождаться грозный рык. Он еще не выплеснулся наружу, но явно прибавил в мощи, когда рядом Зайка возмущенно воскликнула:
- Да что же ты делаешь, тварь поганая?!
А "тварь" делала вот что - несколько утомленный топтанием на беззащитном куске шелка фанат замер на несколько мгновений, потом сунул руку в карман объемистых балахонистых брюк, и что-то вскричал, подняв победно правую руку. В ней тревожно заплясал огонек, очевидно рожденный в зажигалке. Англичанин наверное представлял себя сейчас Прометеем, который принес огонь людям. И люди, окружавшие его, зло и победно завопили. Толпа сейчас представляла собой живой полумесяц, окруживший кафе. И в центре маленького открытого пространства неуклюже, с пыхтением из-за громадного пивного пуза нагнулся к затоптанному флагу британский "Прометей", уверенный, что ничто и никто не сможет помешать ему в эту минуту.
Совсем по-другому думал Казанцев, а вместе с ним почти литр "Смирновской", которую Федя успел опрокинуть в свой жадный рот. Тигриный рык наконец вырвался из его груди; а сам ветеринар - на оперативный простор, перешагнув через низкие перильца. Нет - он не перешагнул через них, а буквально перелетел. И помчался к низко наклонившемуся на площади фанату. Феде сзади было прекрасно видно, как мощно, совсем как у супоросной свиньи, выпирают его бока. Казанцев и представлял сейчас перед собой свинью, самую злобную и норовистую, какую он только мог вспомнить. Но - отдадим ему должное - настоящую свинью он все-таки пожалел бы. А сейчас Казанцев, как и представлял себе не раз, с разбега, с размаха врезал носком громадного ботинка чуть ниже толстой задницы. И попал, как не попал бы даже Марадона - точно, куда метил. Теперь утробный рев несся впереди фаната; а тот, не различая ничего от боли, врезался в толпу своих. И разрезал ее монолит, заставил шарахнуться людей, только что неистово поддерживающих его, в стороны. А нескольких, самых нерасторопных, разве что не растоптал, а потом и придавил к брусчатке своей необъятной тушей.
Федор отставал совсем немного. А за ним "свиньей", или клином, если так нравится больше, пристроились шесть бойцов Людмилы Золотовой. И если ветеринар, на ходу вскочивший на спину стонавшего на камнях толстяка, махал своими ручищами бешено и бестолково, то следующая за ним смертельно опасная машина с шестью парами железных кулаков укладывала пьяных английских болельщиков десятками. Не насмерть, конечно. Но надолго.
Толпа отхлынула, и как-то сорганизовалась. Федору даже пару раз попало - не так сильно; может потому, что у британцев не поднималась рука на стратегического союзника - на президента союзной страны. Федор от гнева и алкоголя буквально почернел лицом, и сходство его с самым главным на сегодняшний день американцем быстро приближалось к ста процентам. А потом он остановился - в двух-трех шагах от опять ставшей монолитом толпы. Федор слышал за спиной тяжелое дыхание группы поддержки. Но профессионалов за спиной было всего шесть, а перед ними - сотни, а может быть, и тысячи противников. И тогда Казанцев, не очень соображая, что делает, вспомнил совет-шутку другого сатирика. Михаила Задорнова. Мысленно попросив прощения у Владимира Владимировича за то, что собирался сейчас сделать, он скорчил зверское лицо и с криком: "Аллах акбар!", - рванул на себе футболку. Качественный материал не поддался его рукам, но лицо на ней оскалилось толпе еще более страшно, чем ветеринар. И британцы не выдержали. Один из них, где-то в центре живой массы, подавшейся назад, что-то закричал - явно про террористов и бомбы, и люди побежали, роняя соседей; наступая на спины, руки, а может, и головы соотечественников.
А тут еще Марина Кошкина, вскочившая на низенькие перильца, и пошатываясь на них - то ли от алкоголя, то ли от невозможности удержать равновесие (не бывшая гимнастка, как Людмила Золотова, все же), сунула четыре пальца в рот и засвистела, перекрыв даже испуганный вой сотен глоток. А потом так же задорно закричала; по-русски, естественно:
- Ребята, наших бьют!
И ей отозвались - где-то там, куда ринулась без оглядки толпа, раздался радостный, предвкушающий рев на родном языке...
Глава 14. За державу обидно… Продолжение
К глубокому изумлению, и даже огорчению Федора, первый матч российской сборной они с Мамой смотрели с общей трибуны. Его с утра грела мечта об отдельной ложе, о баварском, на худой конец каком-нибудь местном пиве, льющемуся рекой по какому-то соленому руслу. А рядом «болела» бы, обращаясь к нему, Казанцеву, как к опытному, практически профессиональному болельщику, его Зайка.
Увы – и он сам, и Мама, и все те же шестеро охранников послушно отстояли в очереди; заняли свои места, в которых ветеринар даже при наличии какой-то извращенной фантазии не смог бы выделить что-то эксклюзивное. Впервые, кстати, за время знакомства с Людмилой Васильевной. Мама сегодня была на удивление скромно, демократично одета в те самые джинсы и футболку, что опять порекомендовала и охране, и своему долговязому спутнику.
- Только без этого.., - покрутила она рукой в воздухе, а потом поводив ею по собственной груди, не решившись все-таки закончить – кого конкретно она имела в виду.
Так что восемь человек, с относительным комфортом устроившихся совсем рядом с трибуной, где уже вовсю звучали домашние заготовки британских болельщиков, ничем сегодня не выделялись. Анатолий, мониторивший обстановку, сидя прямо за спиной Золотовой, недовольно покосился в сторону соседней трибуны; потом – с еще большим недовольством, и даже пренебрежением – на редкую цепь местной охраны, что разделяла два сектора. Это были не полицейские – какие-то стадионные служители; и чувствовали они себя явно неуютно.
- Людмила Васильевна, - наклонился он к горевшей золотом на солнце голове хозяйки.
- Что случилось, Толя? – Мама даже не повернулась к нему.
Она как раз пыталась рассмотреть, не блеснет ли солнечный зайчик в оптике, что должна была уже быть наготове в ложе напротив. Вместе с винтовкой и снайпером, конечно. Именно поэтому рядом не было Марины Кошкиной. Но нет – никакого шевеления в этой ложе, которую графиня Золотова арендовала еще полгода назад; для себя, естественно - именно для этого матча, не было. Арендовала не сама, а дворецкий Владимир – в таких делах он был столь же предусмотрительный, как и свободный в своих решениях, в том числе и финансовых.
Чуть выше тех мест, что заняла дружная компания из восьми россиян, располагалась точно такая же ложа. Вот в нее и должна была целиться снайперская винтовка. Золотова, быть может, потому и не повернулась к Курганову, чтобы не встретиться ненароком взглядом с московским чиновником, чьи дни, часы и даже минуты (как она надеялась) в мире живых подходили к концу. А в том, что такие удивительные совпадения случаются, что один не вовремя брошенный взгляд может круто поменять судьбы даже не одного, а десятков, сотен людей, она не сомневалась. Чего стоила хотя бы судьба человека, что сейчас нетерпеливо ерзал задом на соседнем пластиковом сидении. Она невольно улыбнулась, глянув на Федю; с такой же благодушной улыбкой выслушала и тревожные слова начальника охраны:
- Что-то не по себе мне, Людмила Васильевна, - честно признался Анатолий, - боюсь, что если эти кабаны ломанутся на нашу трибуну, мне с ребятами их не остановить. Я бы посоветовал уйти отсюда – от греха подальше.
Взгляд Золотовой переместился вправо, на британских болельщиков, которые уже обнялись за плечи и раскачивались живыми цепями, распевая могучим хором какие-то речевки. И дирижировал ими, к большому изумлению Мамы, тот самый толстяк, что познакомился вчера с буйством ветеринара. Она сама тоже – почти полночи – испытывала это самое буйство; но то чувство было сопряжено с нежностью и уносило в пучину сладострастного беспамятства… Уносило до такой степени, что сегодня опустошенный во всех смыслах ветеринар даже не спросил даже – а где, собственно, пропадает Маша Кошкина?
В самой Маме тоже еще бродили отголоски ночных безрассудств; она была так же расслаблена – даже в ожидании рокового выстрела. Потому она и отмахнулась от предостережения, протянув руку к тому самому фанату с огромным, обгоревшим на французском солнышке пузом, который дирижировал уже пивной бутылкой:
- Ничего, Толя – я в твоих ребят верю. Уделали один раз этого поросенка; успокоите и сегодня…
Именно в этот момент прозвучал стартовый свисток судьи, и Федя рядом вскочил, заорав что-то невыговариваемое. И Зайка – к изумлению Курганова – вскочила следом, заорав чуть ли не громче ветеринара. Она забыла и про соседнюю трибуну, и про снайпера, и про того, кто, быть может, тоже хотел бы сейчас бесноваться, болея за наших в ложе над ней, но увы…
Но увы – в перерыве матча, когда на табло было унылое "ноль-один" в пользу англичан, негромко прозвучал давно ожидаемый звонок. И айфон голосом Марины сообщил, что клиент на матч не явился. Золотова если и расстроилась, то совсем незаметно для окружающих. Она даже на ревнивый вопрос ветеринара: "Кто звонил?!", смогла ответить вполне искренней улыбкой:
- Это по работе, - честно ответила она, и окунулась в песенную волну, что подхватила и их с Федей, и охрану, и сотни других соотечественников; едва не перехлестнула через жидкую цепочку расслабившихся стадионных секьюрити, но...
Но там - в английском секторе - ревели по своему, еще более мощно и весело. Потому что матч близился к концу, а счет был все таким же унылым; для россиян, конечно. Вот уже потекли - очень быстро и неумолимо - секунды добавленного времени. Мама вцепилась в руку Федора в отчаянии. Даже охранники, кажется, забыли на время о своих прямых обязанностях. А потом, на последней минуте, весь сектор вдруг вдохнул тысячегрудым телом, а потом выдохнул - отчаянным воплем радости, когда наши все-таки протолкнули мячик в ворота соперников. Соседние трибуны ответили не менее отчаянным стоном. Этот гол, всего лишь сравнявший счет за несколько секунд до финального свистка, стал для наших победным. По крайней мере тот кусочек трибун, где прыгали от счастья и обнимались близкие, и совсем незнакомые люди, воспринял последний отчаянный рейд центрального защитника сборной России именно так.
Может быть, британские фанаты и смирились бы с такой фатальной концовкой; отправились бы заливать горе пивом, или чем другим покрепче - чтобы начать готовиться к следующей игре. Но на общую беду и обоих секторов, и секьюрити, уже готовых спокойно вздохнуть, на трибунах вдруг скрестились два взгляда - счастливый до безумия Федин, и отчаявшийся от ускользнувшей из рук кумиров победы - того самого толстячка. Он опять был голым по пояс; бутылку в руках держал так, словно она была наполнена коктейлем Молотова. Ему даже замахиваться не пришлось; бутылка полетела вперед, над головой успевшего пригнуться французского блюстителя порядка.
Федор закрыл глаза; прикрыть многострадальный лоб руками он не то чтобы не сообразил - просто привык за несколько дней, что за его безопасность отвечают профессионалы. А профессионалы как раз этот могучий бросок пропустили. Не видели они и того, как не менее счастливая Мама подскочила так высоко, что практически сравнялась ростом с застывшим ветеринаром. Золотова еще и повернулась туда, где уже завершала свой путь полулитровая стеклянная бутылка, успевшая расплескать остатки пенного напитка. Бутылка впечаталась донышком точно в лоб Людмиле Васильевне, отшвырнув тело провалившейся в беспамятство Мамы в руки Казанцева.
Ветеринар на удивление быстро сообразил, что произошло. Может потому, что бутылка, не понесшая никакого урона, все таки попала в него; упала на левую стопу. Время для Федора замерло. Вокруг люди открывали безмолвно рты; медленно - очень медленно поднялся на ноги Анатолий Курганов. Ему в руки и передал потерявшую сознание Зайку Казанцев. А сам ринулся вперед - с рычанием дикого зверя, сметая все и всех на своем пути. Секьюрити ринулись с его дороги сами; немногие британцы, даже не поняли, что за живой снаряд пролетел мимо них. До этих фанатов Федору не было никакого дела. Он видел перед собой лишь растущее с каждым мгновением толстощекое лицо того, кто быть может лишил его будущего, лишил его Зайки. В этом лице торжество калейдоскопом сменилось недоумением, потом какой-то неопределенностью - может, желанием скрыться, даже провалиться вглубь трибуны. И наконец - откровенным ужасом - в тот самый момент, когда кулак ветеринара разбился в кровь об эти белоснежные, явно искусственные зубы. А потом и сам Казанцев налетел на врага, снося его на соседа, и дальше - на бетонное покрытие между рядами пластиковых кресел. Удары теперь посыпались градом; длинные руки ветеринара заработали подобно мельнице. Федор вдруг услышал жалобный (!) крик Золотовой.
- Жива! - обрадовался он, и заработал кулаками еще быстрее.
Крик ему не померещился - Мама действительно очнулась; ровно настолько, чтобы успеть увидеть спину Казанцева, падающего между кресел, и отправить ему на помощь Курганова. Анатолий - один из немногих в двух секторах - сохранил относительное спокойствие. Потому команду хозяйки, опять откинувшейся без сознания на его руках, исполнил по-своему, как ему велел служебный долг и ситуация. Он рявкнул, перекрывая нарастающий грозный гул русского сектора и посылая за свихнувшимся фаворитом Мамы тройку бойцов. Сам же ринулся с остальными двумя в обратную сторону - к воротам. Потому что справедливо решил, что главная его задача - спасти хозяйку.
Трое бойцов команду выполнили; и даже перевыполнили. Самый старший, и самый сообразительный из них вспомнил вчерашний вечер; его веселую концовку, и повторил ставшую популярной фразу Марины: "Мужики, наших бьют!". Тот самый гул, который Курганов с большим облегчением оставил за спиной, получил вектор развития. Он полетел - впереди быстро сорганизовавшейся толпы, острием которой были три опытных рукопашника; на соседний сектор. Но как бы ни быстро летел вперед этот живой многосотенный таран, Федору он скорее всего ничем помочь не успел бы. Потому что над его головой взметнулась еще одна бутылка; теперь полная. Британец со звериным оскалом лица уже начал опускать ее на затылок ветеринара, как вдруг громко закричал от боли - сначала в ладони, которую прошила пуля калибра семь шестьдесят два, а потом и в лице, куда полетели мельчайшие осколки стекла вместе с пивной пеной. Пуля, выпущенная с противоположной трибуны, из глубины пустой на первый взгляд ложи, вдребезги разнесла и бутылку, и пару пальцев британца, и чудом не задела никого больше. Ее так и не нашли потом; британец, пряча покалеченную руку со смятой пулей в кисти, не обратится в полицию.
Стеклянно-пивной дождь заставил замереть людей, беснующихся только что над телами Федора и толстопузого британского фаната - буквально на пару секунд. Но их хватило трем охранникам, чтобы сдернуть Казанцева с тела противника, и скользнуть вверх по проходу между кресел, ловко избегнув волны российских болельщиков, которую сами же и вызвали...
Вторую игру предварительного этапа вживую смогла посмотреть только Марина Кошкина. Впрочем, она не столько смотрела на поле, сколько на пустое место двумя рядами ниже. Именно там должен был болеть за российскую сборную объект. Но и в этот день, на удивление спокойный для болельщиков России и Словакии, московский чиновник на стадионе не появился. Кошкина, естественно, была без оружия. Зато рядом сидели несколько ничем не отличимых от простых болельщиков бойцов, которые по ее команде и должны были провести акцию – в толпе покидающих стадион людей.
Людмила Золотова встретила хмурую Марину, лежа в постели. Рядом сидел, держа ее руку в собственной ладони и преданно заглядывая в глаза Зайки, ветеринар. С лица Феди все эти три дня не сходила виноватая улыбка. Он так и не признался никому в страшной тайне, в том, что именно в него летел стеклянный снаряд, угодивший в итоге в лоб Маме. Золотова очнулась уже в собственном особняке, в окружении толпы, в первом ряду которой стояли Федор, Курганов, дворецкий и низенький, пышущий оптимизмом и румянцем на все лицо доктор, прекрасно понимавший русский язык. В первую очередь она слабым голосом потребовала зеркало. Мама протяжно – явно шокировав чопорного Владимира – просвистела; затем глянула на Казанцева, дернувшегося навстречу этому свисту и захохотала; болезненно, но неудержимо. Это она вспомнила первое появление ветеринара пред ее светлыми очами – точно с такой же огромной шишкой, какая наливалась сейчас синевой на ее собственном лбу.
Федя три дня ходил сам не свой; наотрез отказался и от матча, и от других поездок; даже от Парижа. А сейчас стоял рядом с Мариной, не ожидая ничего от ее рассказа. Матч он все-таки посмотрел – по телевизору, вместе с Зайкой; успел заполниться мрачным унынием. "Два-один" не в нашу пользу еще не было катастрофой; Казанцев, как и миллионы других россиян уже привыкли, что сборная, как всегда, запрыгивает в отходящий поезд в последний момент. Сейчас таким поездом был выход в следующий круг чемпионата, и Казанцев очень надеялся на такой исход следующего, третьего матча.
Теперь же он посмотрел, как Кошкина чуть заметно покачала головой и вышел, поняв, что здесь и сейчас он лишний. Федор направился прямиком к дворецкому, который, как оказалось, управлял всеми делами в имении. Федор взял в эти дни на себя обязанность помогать Владимиру в этих, несомненно очень ответственных обязанностях. Сказать по правде, он больше мешал – ведь теперь дворецкому нужно было не только командовать слугами, которые и так прекрасно знали, что каждый должен делать, но и разжевывать Казанцеву все эти команды – что, как и почему. В итоге к третьему дню такой вот «помощи» она свелась к обсуждению меню; завтраков, обедов и ужинов. Увы – заставить повара пожарить мясо так, как он любил, без всяких приправ, ветеринару не удалось. Повар, в отличие от толерантного Владимира, просто выгнал его из кухни.
Так что Казанцев руководил им дистанционно, через дворецкого. А сегодняшним вечером, как оказалось, «потрудился» совершенно напрасно. Потому что неожиданно наткнулся в комнате, что разделяла его апартаменты от Зайкиных, ее саму, кружившую перед огромным зеркалом с весьма довольным видом. В кресле неподалеку сидела Марина Кошкина, такая же нарядная; очевидно готовая к выезду в город. Еще у двери старался казаться незаметным Анатолий. Губы ветеринара предательски задрожали - он один в этой комнате был одет по-домашнему; один не знал о каком-то намечаемом торжестве. Даже – как оказалось – выезде.
- По какому случаю траур? - хмуро спросил он, попытавшись выразить несколькими словами всю обиду, что булькала в нем по самое горло.
- Почему траур, - повернулась к нему Зайка, - а… это?
Она провела руками по черному, облегающему ее роскошное тело платью, по которому вслед за ее пальцами побежали искорки. Такие же, точнее гораздо крупнее и ярче, вспыхнули вдруг внутри Феди, прогнав всю обиду и заставив его судорожно сглотнуть комок в пересохшем горле. А Золотова, явно довольная произведенным эффектом, объяснила:
- Просто кт акому платью лучше всего подошла эта миленькая шляпка, – она коснулась пальцем какого-то чуда на голове.
Чуда – потому что эта шляпка не только подчеркивала ее игривое настроение, но и полностью скрывала огромную шишку на лбу. Желтый цвет, который был теперь главным в ней, можно было скрыть тональным кремом, но куда девать ту выпуклость, про которую никто не посмел пошутить. Насчет единорога, к примеру.
- А ты почему до их пор не одет? – набросилась тут же Мама на Федора, - мы через десять минут выезжаем.
Казанцев не стал выяснять – куда и зачем; так же, как интересоваться у Курганова, отчего у того такое недовольное лицо. Начальник охраны мог бы рассказать, какой у него случился недавно с хозяйкой… - не спор; спорить с ней Анатолий не решился бы никогда. А вот попытаться донести все доводы по поводу собственной озабоченности – и толпами оккупировавших города Франции фанатов, для которых не было различий, когда отмечать победу или поражение; демонстрантами, которые какого-то лешего бастовали против жизни в такой благополучной стране; бандами мигрантов… Наконец, тем самым объектом, о котором он узнал только сегодня, и который конечно же мог иметь свои планы – в отношении той же Людмилы Васильевны.
А Людмила Васильевна только мило расхохоталась, чуть поморщившись – легкое сотрясение мозга еще давало о себе знать.
- Во первых, - начала она загибать пальчики, - это твоя задача, найти рядом городок, в котором не было, нет, и никогда не будет никаких фанатов, мигрантов и демонстрантов. Справишься?
Курганов послушно кивнул.
- Во-вторых, - следом за мизинчиком она загнула и указательный палец, старинный перстень на котором таинственно блеснул каким-то неизвестным Анатолию камнем, - фигурант, или «объект», как ты его называешь, как оказалось, так и не приехал на чемпионат. Струсил, понимаешь ли… Ну ничего, я уже знаю, где мы его отыщем…
Курганов внутри своей совсем не мягкой и не пушистой души содрогнулся – столько нескрываемой злобы и обещания чего-то ужасного «объекту» было сейчас в мелодичном, таком милом для непосвященных голосе хозяйки.
- И наконец в третьих, - рука с двумя оставшимися не загнутыми пальцами едва не ткнулась в лицо охранника, - если я решила, что сегодня ужинаю в ресторане, значит так и будет! Это понятно?!
На последний аргумент никаких доводов у Анатолия не оказалось…
Казанцев в установленный срок уложился. Даже оставил себе пару минут, чтобы повертеться перед тем самым зеркалом. А когда рядом встала Зайка, у Федора даже запершило в горле от гордости – такой замечательной парой ему показалось отражение в зеркале. Золотова тоже одобрительно хмыкнула, поправила быстрым движением галстук на шее ветеринара и позволила ему поцеловать себя в щечку. А потом скомандовала на выход.
Марина садилась в автомобиль – в ту же самую «Ауди» со смешанным выражением чувств. Вроде бы при деле; ест, пьет, и даже вон веселиться едет, как никогда раньше в жизни. Заказчица, или хозяйка, как ее называют все окружающие, относится к ней, чуть ли не как к равной, но… что-то не давало Кошкиной покоя. Та самая капелька ревности, которую она никак не могла выдавить из себя. Даже глядя на такого нескладного и – честно говоря – придурковатого Федю. И Золотова – Марина это чувствовала – знала об этой капле. И даже, каким бы это не казалось невероятным, саму Людмилу Васильевну это чрезвычайно возбуждало.
- Переспать что ли с ним? - лениво подумала Кошкина, - зажать где-нибудь в безлюдном месте и отдаться. Чтобы убедиться – ничего нет в нем такого, чего нет в других мужиках.
- Как же, нет!? – возразил ей другой внутренний голос; другая Марина Кошкина, - почему же за него так цепляется хозяйка? Чего она еще ждет от него?
В то, что это могла быть самая обыкновенная, или точнее, самая необыкновенная любовь, Кошкина не верила. С таким скептическим выражением лица она и подняла первый бокал с вином...
До городка, что выбрал Курганов, кавалькада из трех автомобилей мчалась минут сорок. Как оказалось, начальник охраны не только подобрал нужное место, но и отправил вперед пару бойцов. Так что на крылечке ресторана, залитом ярким, почти дневным светом, их встречал хозяин заведения и пара служанок – с поклонами, караваем с солью, выложенным на расшитый рушник.
Золотова довольно улыбнулась, отламывая душистую, теплую еще корочку – не потому, что так уж любила лесть и почести; просто признала, что Курганов стал чуть лучше понимать ее. А значит – надежнее обеспечит ее безопасность.
- Мою, - хитро усмехнулась она тут же, почувствовав локтем бок Федора, - и всех, на кого я покажу.
А потом она щедро покрутила горбушкой в солонке, и скормила хлебушек довольно расхохотавшемуся Казанцеву. Марина стояла ступенькой ниже и осматривала окрестности. Не по привычке опытного снайпера; безопасность сейчас обеспечивали люди куда опытнее ее. Просто было интересно – как живут обычные французы, далекие от всех этих чемпионатов, демонстраций и далее по списку. И жизнь эта ей очень понравилась. Центр городка был залит огнями; не слепящими, а мягкими, теплыми – позволяющими многочисленным, несмотря на поздний час, прохожим просто бродить по улицам. Другим – кто вставал по утрам пораньше – спокойно спать, не вздрагивая от буйных криков, газующих мотоциклов и взрывающихся петард (это она свою жизнь на питерской окраине вспомнила). Наконец третьи сидели, подобно ей самой, в многочисленных ресторанчиках, кафе, а то и просто за столиками на улице.
Глаз царапнула какая-то особо яркая вывеска. Английский язык снайпер знала неплохо. Собираясь войти в услужливо открытые кем-то в красной ливрее двери, она невольно поморщилась:
- И сюда футбол достал – хотя бы так.
Прямо напротив «их» ресторана сверкала огнями букмекерская контора.
Итак, Золотова, и все остальные подняли бокалы. За столом, уставленным с истинно русским размахом, сидели вчетвером. И все емкости сейчас были заполнены разными напитками. Сама Людмила Васильевна в хорошем – таком, как сегодня – настроении предпочитала шампанское. Марина грела в руках пузатый фужер с красным сухим вином. В бокале Курганова последними пузырьками истаивала минералка, ну а пристрастия Казанцева были им самим установлены много лет назад, и без особых причин никогда не нарушались. Такой причиной могло стать недовольство Зайки, но та на огромное количество водки, что иногда поглощал ветеринар, не обращала никакого внимания. Поверила, наверное, в его утверждение, что такая полезная жидкость в его организме не доходит даже до желудка – усваивается уже в длинной глотке; с пользой для этого самого организма.
- За что будем пить? - с энтузиазмом вздернул выше всех свою рюмку Федор.
- Как за что? – чуть коснулась этой рюмки своим бокалом Мама, - за победу, конечно.
- Как победу?! – отвисла челюсть у Федора, - продули ведь!
- Ну так это не последняя игра, - колокольчиком рассмеялась Зайка, и ее бокал подержал хозяйку, чокнувшись еще раз так же мелодично, - вот в третий раз наши проснутся и надерут задницу… с кем они там играют?
Федор механически ответил, предварительно опрокинув в себя содержимое рюмки:
- С Уэльсом.
- Вот-вот – этому самому Уэльсу и надерут. Какой счет вы хотите, - она обвела взглядом сидящих за столом, - «один – ноль»? «Два»? «Три»?..
Курганов смотрел на хозяйку почти с мистическим восторгом; он вдруг решил, что вот сейчас Людмила Васильевна позвонит кому надо и продиктует счет будущего матча. И двадцать два игрока будут послушно носиться по зеленому газону, исполняя ее волю. А судья так же послушно будет свистеть в свисток. Федор рядом сам, не дожидаясь официанта, наполнил рюмку прозрачной водкой, и мрачно заметил:
- Скорее наши опять продуют. Именно с этим счетом – «Три - ноль»!
И опять опрокинул рюмку, заставив кадык грозно скакнуть кверху.
Рядом вдруг поперхнулась – то ли от смеха, то ли от неожиданности, медленно тянувшая свое красное сухое Кошкина. Она вдруг отставила свой бокал, вскочила, и побежала к лестнице со второго этажа, на улицу. Громко хлопнула внизу дверь; потом еще раз – уже на пределе слышимости. Курганов молча кивнул хозяйке – никуда девка не денется; ребята за ней проследят.
Следить, между тем, было очень просто. Марина в несколько стремительных прыжков перемахнула через дорогу, заставив неспешно ехавший автомобильчик ярко-красного цвета резко затормозить. Впрочем, он тут же продолжил путь, и только тогда через освещенную проезжую часть мелькнули две тени, которые прямо с улицы прекрасно видели, как за огромным стеклом, внутри какой-то конторы, девушка размахивает руками перед самым носом явно испуганного ее неожиданным вторжением господина.
Сотрудник букмекерской конторы оправился быстро – таких возбужденных болельщиков и болельщиц он повидал немало. Вот и этой взбаламошной иностранке, не понимающей ни слова по-французски, но бегло тараторившей на английском языке, пришла в голову какая-то "блестящая" мысль в два часа ночи. Сотрудник – парень лет тридцати с длинными черными вьющимися волосами, крупным носом и явными признаками изрядной доли арабской крови, улыбнулся:
- Желаете сделать ставку, мадам?
- Мадемуазель, - буркнула Марина, переводя дыхание и доставая карточку – ту самую, с двумя миллионами.
- О, простите! – еще ослепительней засиял улыбкой арабский француз.
- Я смогу сделать ставку карточкой?
Букмекер с подозрением посмотрел на черный пластиковый прямоугольник, где серебром были вытеснены совсем незнакомые буквы, и пожал плечами: "Давайте попробуем!", - и достал кассовый аппарат. Совсем скоро договор был составлен, карточка, оказавшаяся вполне платежеспособной, незримо выплюнула нужную сумму куда-то по адресу, о котором араб не имел никакого представления, и только потом он посмотрел и на длинную череду нулей, и на условие ставки. Брови над его черными глазами поползли верх и, кажется, не собирались останавливаться.
- Эта сумасшедшая, - посмотрел он в спину открывшей стеклянную дверь пинком женщины, - поставила на Уэльс… на его победу со счетом «Три – ноль»! Поставила миллион долларов!!
- Мадемуазель! – закричал он отчаянно, чтобы увидеть еще раз лицо этой чокнутой.
Марина медленно повернулась со сжатыми в тонкие ниточки губами. Букмекер даже испугался – вот сейчас эта ненормальная бросится на него, начнет требовать назад свои деньги. Совсем без смеха, как предполагал поначалу, он пролепетал:
- За выигрышем зайдете сюда?
Кошкина напрягла теперь и лоб; спросила в свой черед:
- На эту же карту перечислить можно будет?
- Можно, - ответил араб, растерявшись от такой уверенность ночной посетительницы.
- Вот и перечисли, - царственно кивнула ему снайпер, и еще на краткий миг замерла, словно действительно прицелившись в лоб.
Букмекер покрылся холодным потом; он не скоро нажал на кнопку включения компьютера, чтобы посмотреть, как там распределятся ставки, если случится почти невозможное и незнакомка, швыряющая миллионы, все-таки победит. Компьютер ответил не менее однозначно – такой исход матча очень и очень маловероятен; он оценил его как один к девяносто девяти. И араб невольно присвистнул, на мгновенье поверив, что Кошкина смогла заглянуть в будущее.
Марина такими фантастическими способностями не обладала. Зато у нее был магическое заклинание: «Дуракам везет!»…
Матч «Россия – Уэльс» команда Людмилы Васильевны Золотовой досидела до конца. Хотя Казанцев и вскакивал несколько раз с намерением утащить Зайку подальше от этого позора. Лицо самой Золотовой было не менее мрачным. Но волю чувствам она не дала. Лишь проворчала Курганову что-то непонятное для Феди с Мариной. Последняя, кстати, непонятно чему радовалась. А Анатолий вполне разобрал команду, и в свою очередь послал куда-то одного из бойцов. Остальные погрузились вместе сохраняемыми лицами в автомобили. «Ауди» понеслись, опять явно превышая скорость. Понеслись совсем не в ту сторону, откуда они прибыли три часа назад; то есть совсем не к усадьбе графини Золотовой.
Ветеринар нервно крутил головой на своем месте, не решаясь задать угрюмой Зайке естественный вопрос:
- А куда мы так спешим?
Впрочем, ответ пришел сам – в виде длинного шлагбаума, за которым блеснула полоска голубой воды. Именно что полоска, потому что все остальное обозримое пространство было заполнено корпусами судов – больших, малых и совсем крошечных.
- Яхт-клуб Тулузы, - повернулась наконец к Феде Мама, - сейчас поедем смывать горечь поражения водами Средиземного моря.
- Прямо здесь?! – поразился Казанцев, на мгновенье забыв даже о футболе.
Впрочем, о нем действительно пора было забыть – года на два, как минимум. Федор, кстати, уже запланировал попасть на домашний чемпионат мира – вместе с Зайкой, конечно. Вообще, знакомство с этой удивительной женщиной стало раскрывать его, раньше обычного ветеринара, с самой неожиданной стороны. По крайней мере, прежде он так далеко в своей жизни не планировал.
- Нет, - совсем искренне, даже радостно рассмеялась она, одним мгновением отринув от себя все горести сегодняшнего дня, и прежде всего футбол, - смывать будем там, где вода почище - с борта моей яхты. Вот этой!
Автомобили, въехавшие на территорию порта после небольшой перепалки Анатолия со смотрителем шлагбаума, остановились у белоснежной красавицы. Этот кораблик конечно нельзя было сравнить с яхтой господина Абрамовича, но... Все три "Ауди" свободно разместились бы на ее палубе - еще бы место для Зайки с Федором осталось бы. Это так сам Казанцев прикинул. Он первым и выпрыгнул из автомобиля, восхищенно прищелкнув языком.
- Это твоя?! - воскликнул он, не до конца веря в продолжение волшебства, в то, что вот сейчас они погрузятся на самую настоящую яхту и выйдут в море, на котором, кстати, Федя тоже ни разу не был.
- Моя ласточка, - кивнула довольная Мама, и пояснила, показывая на незнакомые Казанцеву буквы на борту судна, - название так и переводится – «Ласточка».
- Красивая, - зачарованно прошептал Федя, не отрывая взгляда от яхты, - самая красивая здесь…
- А еще она очень удобная; каюты в ней не хуже, чем в лучшем парижском отеле, - с гордостью оглянулась Золотова, первой ступая на узкий трап.
На борту ей подал руку загорелый дочерна моряк, одетый по случаю прибытия хозяйки в белый парадный китель. Впрочем, он уже совсем скоро – как только яхта медленно выбралась из теснины судов и прибавила ход, еще по большой акватории, защищенной от волн Средиземного моря какими-то искусственными сооружениями – нырнул куда-то внутрь кораблика и появился уже в повседневном. В столь же ослепительно белых, но неизмеримо более легких шортах и рубашке с короткими рукавами. Он тоже прекрасно говорил по-русски, хотя и откликался на традиционно французское Мишель.
- Капитан Мишель, - мягко поправил он Федора, когда тот попробовал назвать его по-хозяйски, то есть по имени – вслед за Мамой.
Он тут же склонил голову перед хозяйкой:
- Пункт назначения не изменился, мадам?
- Нет, Мишель, - Людмила Васильевна, стоящая сейчас в таком же легком одеянии на носу яхты, подставила лицо свежему ветру и зажмурилась от удовольствия, - прямым курсом на Турцию, на Анталию.
- Как на Турцию, - подпрыгнул рядом одетый еще легче Федор, - зачем в Анталию?
- Вот так прямо, без всяких остановок, - Мама так и не открыла глаза, - ты уже забыл, что там нас девчата ждут – Оля с Катей?
- Ничего я не забыл, - буркнул недовольно ветеринар, совершенно неожиданно наполняясь патриотизмом, - только как-то… за державу обидно. Пусть сначала извинятся, что ли. За сбитый самолет…
- А мы, может быть, за этим в Турцию и едем, - наконец открыла глаза Золотова, лукаво улыбнувшись, - может, турки, узнав, то к ним едет сам грозный Ветеринар, сразу побегут извиняться. В первый же день… Так что делайте ваши ставки, господа...
Словно в ответ ей мелодично тренькнул мобильник, показывая, что кому-то на палубе пришло сообщение. Несколько мгновений все изумленно переглядывались – кроме самой Золотовой никто своих новых номеров в России не оставлял. Во Франции – тем более.
- Кроме меня, - вспомнила вдруг Марина, с трудом вытаскивая телефон из кармана узких джинов, - неужели сработало?
Над маленьким экраном склонилось сразу три головы. В одну из них – Федину – жизнь и преподаватели так и не смогли вбить какой-нибудь иностранный язык. Но и он восхищенно – совсем без зависти – присвистнул, когда увидел цифру "99" с шестью ноликами, да еще со значком валюты страны, с президентом которой он был немного знаком.
- Это что, у тебя такой щедрый "спонсор" появился, - неуклюже пошутил он, - вот так и отпускай девушку одну на футбол!
Он подмигнул Маме и расхохотался. Но Золотова была серьезна, как никогда. Она требовательно смотрела на снайпера, и та нехотя пробормотала:
- Да ставку я сделала, на счет в последнем матче. Поверила в его удачу… Ему ведь так везет в последнее время!
Золотова понимающе усмехнулась, но фразу про того, кому постоянно везет, послала Марине безмолвно, одним взглядом. Теперь смеялись все трое – до тех пока Кошкина не подняла руку, совсем как школьница, которой в голову пришел неожиданный вопрос:
- Понравилось, - не удержалась опять от смешка, Мама, - и на какую команду теперь хочешь поставить?
- Не на команду, - махнула рукой Кошкина, - вы ведь сами только что сказали: «Делайте ваши ставки, господа!».
- Господи! – всплеснула руками Мама, - да как в это можно было поверить, чтобы через день…
- Нет, - мотнул рядом аккуратно постриженной головой Казанцев, - через день не получится… А за неделю заставим!
Две женщины рядом с ним переглянулись, но смеяться уже не стали. Скорее задумались – каждая о своем. Потому что масштабы у них были разные – Марине хватало и шести ноликов на счету; Золотова за дела, где нолей было меньше девяти, даже не бралась.
Яхта тем временем начала разворачиваться, чтобы взять курс в открытое море, сегодня удивительно спокойное. Тройка пассажиров на носу замерла, в последний раз оглядывая побережье. А потом «Ласточка» взяла курс на далекую Турцию. За бортом осталась Франция с футболом, демонстрациями и мигрантами. И грозной тенью Ветеринара, которая развеется над ней очень не скоро…
Бей первым, Федя. Ветеринар - часть первая
© Copyright: Василий Лягоскин, 2016
Свидетельство о публикации №216091301631
Свидетельство о публикации №216091301631
Рецензии
По-моему, Тимирязевка не готовит ветеринаров. Там сельхозакадемия. Сплошная флора
Валерий Дмитриев-Таец 10.02.2017 18:12 • Заявить о нарушении
Валерий Дмитриев-Таец 10.02.2017 18:12 • Заявить о нарушении
Здравствуйте. Для сведения - кафедра зоотехнии и биологии Российского государственного аграрного университета (бывшая Тимирязевка) с 1934 года выпускает специалистов-ветеринаров. Но это не так важно. Главное, что Вы в моей книге добрались до девятой страницы текста(бумажный вариант). За это - спасибо. Ну, и за рецензию, конечно. Лягоскин Василий.
Василий Лягоскин 11.02.2017 16:25 Заявить о нарушении
Василий Лягоскин 11.02.2017 16:25 Заявить о нарушении