Неизбежность. И вечный бой!

*** «И вечный бой!»


Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/PIak96UVmME


После Февральской революции 1917 года в политическом режиме имперского общества настала короткая передышка: власть перешла к «либералу с ползуче неопределённым мировоззрением, поданным в лозунгах “обидной ясности”». А. Белый называл его «передовым дегенератом своего времени» и, в свете этой ясности, операционными ножами, то есть и Шопенгауэром, и Ницше, и Марксом, и Соловьёвым, «отсекал себя от себя самого». Это был его способ спасения от мещанства.
19 марта 1917-го Александр Блок вернулся из инженерно-строительной дружины в Петроград. Кипучая общественная жизнь поэта мало чем отличалась от призыва на фронт: его уже заочно избрали в президиум Временного комитета деятелей искусств, а 25 апреля – в Литературную комиссию при Александринском театре. Художественный театр в Москве взялся за постановку драмы «Роза и Крест», написанной им ещё в январе 1913 года.
8 мая А. А. Блока назначили редактором стенографического отчёта Чрезвычайной следственной комиссии, учреждённой Временным правительством для расследования противозаконной деятельности царских министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств. Глава правительства А. Ф. Керенский, видимо, полагал вынесение приговора сановным особам более настоятельным, чем созыв Учредительного Собрания или решение вопроса войны и мира. А. А. Блок трудится над рукописью «Последних дней Императорской власти», которую считает частью отчёта следственной комиссии.


*   *   *

Среди гостей ходил я в чёрном фраке.
Я руки жал. Я, улыбаясь, знал:
Пробьют часы. Мне будут делать знаки.
Поймут, что я кого-то увидал…

Ты подойдёшь. Сожмёшь мне больно руку.
Ты скажешь: «Брось. Ты возбуждаешь смех».
Но я пойму — по голосу, по звуку,
Что ты меня боишься больше всех.

Я закричу, беспомощный и бледный,
Вокруг себя бесцельно оглянусь.
Потом — очнусь у двери с ручкой медной.
Увижу всех… и слабо улыбнусь.

          18 декабря 1903



Ю. М. Лотман не без иронии замечает, как Блок «осваивал демократический образ жизни»: впервые слез с извозчика, вошёл в трамвай и был поражён, – это был другой мир, – «как только войду в трамвай, да надену кепку – так хочется потолкаться».
Лиха беда начало.
«Пляски смерти», которыми «бредили» символисты довоенной поры, уже плясали на западных рубежах огромной страны.


«Не было на Невском Проспекте людей; но ползучая, голосящая многоножка была там; в одно сырое пространство ссыпало многоразличие голосов – многоразличие слов; членораздельные фразы разбивались там друг о друга; и бессмысленно, и ужасно там разлетались слова, как осколки пустых и в одном месте разбитых бутылок: все они, перепутавшись, вновь сплетались в бесконечность летящую фразу без конца и начала; эта фраза казалась бессмысленной и сплетённой из небылиц: непрерывность бессмыслия составляемой фразы чёрной копотью повисала над Невским; над пространством стоял чёрный дым небылиц.
И от тех небылиц, порой надуваясь, Нева и ревела, и билась в массивных гранитах».

(А. Белый. «Петербург». С. 261)



Пляски смерти

2

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.

Умрёшь — начнёшь опять сначала,
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

  10 октября 1912



По осени А. А. Блок работает в Литературно-театральной комиссии при государственных театрах и Комиссии по их реорганизации. Он не желает иметь каких-либо дел с антибольшевистской газетой «Час», организованной Б. Савинковым и З. Гиппиус. После Октябрьского переворота поэт участвует в совещании представителей литературно-художественной интеллигенции, созванном в Смольном по инициативе ВЦИК РСДРП(б) и вместе с другими участниками заявляет о своей готовности сотрудничать с большевиками.


3

Пустая улица. Один огонь в окне.
Еврей-аптекарь охает во сне.

А перед шкапом с надписью Venena
Хозяйственно согнув скрипучие колена,

Скелет, до глаз закутанный плащом,
Чего-то ищет, скалясь чёрным ртом…

Нашёл… Но ненароком чем-то звякнул,
И череп повернул… Аптекарь крякнул,

Привстал — и на другой сжалился бок…
А гость меж тем — заветный пузырёк

Суёт из-под плаща двум женщинам безносым
На улице, под фонарем белёсым.

    Октябрь 1912



Большевистская власть использует поэта в своих целях нещадным образом, доводя до отчаяния бессмысленностью заседаний. Постоянные выступления в коллегиях, на годовщинах, совещаниях, назначения на должности в организации, комитеты, комиссии… В 1918–1920-х годах А. А. Блок числится в Государственной комиссии по изданию классиков русской литературы, в репертуарной секции петроградского театрального отдела Наркомпросса, в редакции журнала «Репертуар», является лектором «Школы журнализма», заведующим отдела немецкой литературы издательства «Всемирная литература», членом-учредителем Вольной философской ассоциации, председателем режиссёрского управления Большого драматическго театра, членом Союза деятелей художественной литературы, членом редколлегии Исторических картин при Петроградском отделе театров и зрелищ, заместителем председателя литературного отдела Наркомпроса в Москве, членом совета Дома искусств, председателем Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов.


4

Старый, старый сон. Из мрака
       Фонари бегут — куда?
       Там — лишь чёрная вода,
       Там — забвенье навсегда.

       Тень скользит из-за угла,
       К ней другая подползла.
       Плащ распахнут, грудь бела,
Алый цвет в петлице фрака.

Тень вторая — стройный латник,
       Иль невеста от венца?
       Шлем и перья. Нет лица.
       Неподвижность мертвеца.

       В воротах гремит звонок,
       Глухо щёлкает замок.
       Переходят за порог
Проститутка и развратник…

Воет ветер леденящий,
       Пусто, тихо и темно.
       Наверху горит окно.
              Всё равно.

       Как свинец, черна вода.
       В ней забвенье навсегда.
       Третий призрак. Ты куда,
Ты, из тени в тень скользящий?

    Февраля 1914



«Меня выпили», – говорит А. А. Блок о своём состоянии в послереволюционные годы. В январе 1919-го в письме, не включённом в восьмитомное собрание сочинений 1960–1963 года, он признаёт: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах…» (Цит. по: В. Шепелев. «Он будет писать стихи против нас»). Глава Наркомпроса Луначарский признавал: «Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучали его» («Власть и художественная интеллигенция»).



*   *   *

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел её голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, — плакал ребёнок
О том, что никто не придёт назад.

Август 1905



Пример хождения А. А. Блока в «народ» был приведён Ю. М. Лотманом, для того чтобы сделать важный вывод:
«Происходит любопытная вещь: искусство всё время застывает, уходит в неискусство, опошляется, тиражируется, становится эпигонством… И эти разнообразные виды околоискусства могут имитировать искусство высокое, прогрессивное или реакционное, искусство, заказанное “сверху” или заказанное “снизу”, или “сбоку”. Но они всегда имитация. Отчасти они полезны, как полезны азбуки и учебники (ведь не все сразу могут слушать сложную симфоническую музыку). Но одновременно они учат дурному вкусу, подсовывая вместо подлинного искусства имитацию. А имитации усваиваются легче, они понятнее. Искусство же непонятно и потому оскорбительно. Поэтому массовое распространение искусства всегда опасно. Но с другой стороны, откуда берётся новое высокое искусство? Оно ведь не вырастает из старого высокого искусства. И искусство, как это ни странно, выбрасываясь в пошлость, в дешёвку, в имитацию, в то, что портит вкус, – вдруг неожиданно оттуда начинает расти! Ахматова писала: “Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда…” Искусство редко вырастает из рафинированного, хорошего вкуса, обработанной формы искусства, оно растёт из сора». (Ю. М. Лотман. «О природе искусства». С. 270–271).
8 января 1918-го поэт начинает писать поэму «Двенадцать», 28 января она уже завершена. Третьего марта поэма напечатана в газете «Знамя труда». Газетные публикации и общественная активность ведут А. А. Блока, «дитя добра и света», под знамёна пролетарской революции. Много лет образный ряд его последних произведений советское литературоведение так и сяк будет выворачивать на свой – «самый передовой» – общественный лад.



Двенадцать

1

Чёрный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всём Божьем свете!

Завивает ветер
Белый снежок.
Под снежком — ледок.
Скользко, тяжко,
Всякий ходок
Скользит — ах, бедняжка!

От здания к зданию
Протянут канат.
На канате — плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
Старушка убивается — плачет,
Никак не поймёт, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят
А всякий — раздет, разут…

Старушка, как курица,
Кой-как перемотнулась через сугроб.
— Ох, Матушка-Заступница!
— Ох, большевики загонят в гроб!



В 1915–1920 годах поэт десятки раз посещал концерты популярного в дореволюционном Петрограде шансонье и мима-эксцентрика М. Н. Савоярова (1876–1941), за которым после куплетов «Луна-пьяна!», «Кисанька», «Благодарю покорно!» закрепилась слава «Короля Эксцентрики». В 1915 году Вс. Э. Мейерхольд снова ставил «Балаганчик», на этот раз в своём театре, и А. А. Блок, будучи уверен, что савояровский балаганчик «куда лучше нашего», приводил его на концерты шансонье. В 1918-м он несколько раз показывал М. Н. Савоярова своей жене Л. Д. Менделеевой-Блок, в ту пору актрисе Александринского театра, чтобы она «поучилась» эксцентрической манере, в которой надлежало читать поэму «Двенадцать»:
«Люба наконец увидала Савоярова, который сейчас гастролирует в “миниатюре” рядом с нами. – Зачем измерять унциями дарования александринцев, играющих всегда после обеда и перед ужином, когда есть действительное искусство в “миниатюрах”. Ещё один кол в горло буржуям, которые не имеют представления, что под боком». (А. А. Блок. Записные книжки. 20 марта 1918 года).


Ветер хлёсткий!
Не отстаёт и мороз!
И буржуй на перекрёстке
В воротник упрятал нос.

А это кто? — Длинные волосы
И говорит вполголоса:
– Предатели!
– Погибла Россия!
Должно быть, писатель —
Вития…

А вон и долгополый —
Сторонкой — за сугроб…
Чт; нынче невесёлый,
Товарищ поп?

Помнишь, как бывало
Брюхом шёл вперёд,
И крестом сияло
Брюхо на народ?..

Вон барыня в каракуле
К другой подвернулась
— Уж мы плакали, плакали…
Поскользнулась
И — бац — растянулась!

Ай, ай!
Тяни, подымай!



О поэме проницательно отозвался Виктор Шкловский (1893–1984) – писатель, критик, киносценарист:

«У нас не понимают неизобразительного искусства.
“Двенадцать” – ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана “блатным” стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских. Неожиданный конец с Христом заново освещает всю вещь. Понимаешь число “двенадцать”. Но вещь остаётся двойственной – и рассчитана на это.
Сам же Блок принял революцию не двойственно. Шум крушения старого мира околдовал его.
Время шло. Трудно написать, чем отличался 1921 год от 1919-го и 1918-го. В первые годы революции не было быта или бытом была буря. Нет крупного человека, который не пережил бы полосы веры в революцию. Минутами верилось в большевиков. Вот рухнут Германия, Англия, и плуг распашет не нужные никому рубежи! А небо совьётся, как свиток пергамента.
Но тяжесть привычек мира притягивала к земле брошенный революцией горизонтально камень жизни.
Полёт превращался в падение».

(В. Б. Шкловский. «Сентиментальном путешествие»)



12

Трах-тах-тах! — И только эхо
Откликается в домах…
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах…

Трах-тах-тах!
Трах-тах-тах…

…Так идут державным шагом —
Позади — голодный пёс,
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос.



Следом за «Двенадцатью» появляются «Скифы» с эпиграфом из стихотворения Вл. Соловьёва. «Скифы» публикуются в том же «Знамени труда» прежде «Двенадцати» – 20 февраля 1918 года. В это время на Северном фронте разворачивается стремительное наступление германских войск. 19 февраля сдан Минск, 20 февраля – Полоцк, 21-го – Речица и Орша, 22-го – латвийские Вольмар и Венден и эстонские Валк и Гапсала. 24 февраля 1918 года незначительными силами немцами занят Псков. 25 февраля большевики оставляют Борисов и Ревель.
«Статья “Идея родины в советской поэзии” Петроника. Разбираются издания “Скифов” в Берлине. Все эти стихи, начиная со “Скифов”, “прожжены идеей Отечества”, тогда как “советская власть самое слово ‘патриотизм’ сделала ругательным». (А. Блок. Записные книжки. 20 апреля 1921 года. С. 416–417).
23 февраля, согласно декрету Совета Народных Комиссаров РСФСР «О Рабоче-Крестьянской Красной Армии», начинается массовая мобилизация. Третьего марта в Брест-Литовске советской делегацией во главе с Троцким по настоянию Ленина подписываются унизительные условия мира с Германией – «Брестский мир». Четвёртого марта германские войска занимают Нарву и останавливаются на западном берегу Чудского озера в 170 км от Петрограда.



Скифы

       Панмонголизм! Хоть имя дико,
                Но мне ласкает слух оно.
         Владимир Соловьёв

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
       Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
       С раскосыми и жадными очами!

Для вас — века, для нас — единый час.
       Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
       Монголов и Европы!

Века, века ваш старый горн ковал
       И заглушал грома лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
       И Лиссабона, и Мессины!

Вы сотни лет глядели на Восток,
       Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
       Когда наставить пушек жерла!



20 февраля поэт записывает в дневнике:

«Стало известно, что Совет народных комиссаров согласился подписать мир с Германией. Кадеты шевелятся и поднимают головы.
Люба рыдала, прощаясь с Роджерс в “Elevation” (патриотизм и ma femme), – оттого, что оплакивала старый мир. Она говорит: “Я встречаю новый мир, я, может быть, полюблю его”. Но она ещё не разорвала со старым миром и представила всё, что накопили девятнадцать веков.
Да.
Патриотизм – грязь (Alsace – Lorraine= брюхо Франции, каменный уголь).
Религия – грязь (попы и пр.). Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы “недостойны” Иисуса, который идёт с ними сейчас; а в том, что именно Он идёт с ними, а надо, чтобы шёл Другой.
Романтизм – грязь. Всё, что осело догматами, нежной пылью, сказочностью, – стало грязью. Остался один ;LAN.
Только – полёт и порыв; лети и рвись, иначе – на всех путях гибель.
Может быть, весь мир (европейский) озлится, испугается и ещё прочнее осядет в своей лжи. Это не будет надолго. Трудно бороться против “русской заразы”, потому что – Россия заразила уже здоровьем человечество. Все догматы расшатаны, им не вековать. Движение заразительно.
Лишь тот, кто так любил, как я, имеет право ненавидеть. И мне – быть катакомбой.
Катакомба – звезда, несущаяся в пустом синем эфире, светящаяся».
(С. 325–326)


Вот — срок настал. Крылами бьёт беда,
       И каждый день обиды множит,
И день придёт — не будет и следа
       От ваших Пестумов, быть может!

О, старый мир! Пока ты не погиб,
       Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
       Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
       И обливаясь чёрной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя,
       И с ненавистью, и с любовью!..



Согласно договору, в состав Германии входили либо становились германскими протекторатами привислинские губернии, Украина, губернии с преобладающим белорусским населением, Эстляндская, Курляндская и Лифляндская губернии, Великое княжество Финляндское. Советское правительство обязывалось прекратить войну с Украинской Народной Республикой и признать независимость Украины, Центральная Рада которой подписала сепаратный мирный договор с Центральными державами (Германией, Австро-Венгрией, Османской империей и Болгарским царством) ещё 9 февраля 1918 года. Россия выплачивала 6 миллиардов марок репараций и покрывала понесённые Германией убытки в сумме 500 млн. золотых рублей (245,5 тонн чистого золота). Советское правительство обязывалось прекратить революционную пропаганду в Центральных державах и союзных им государствах, образованных на территории Российской империи, демобилизовать армию и флот, уступить Карсскую и Батумскую области на Кавказе. От России отторгалась территории общей площадью 780 тыс. кв. км, на которой до революции проживало треть населения страны – 56 миллионов человек, находилось 27 % обрабатываемых сельскохозяйственных земель, 26 % железнодорожной сети, производилось 33 % текстильной продукции, 73 % железа и стали, 89 % каменного угля и 90 % сахара.
В приложении к договору говорилось, что граждане и корпорации Центральных держав выводятся из-под действия большевистских декретов о национализации, а лица, уже утратившие имущество, восстанавливаются в правах. На какое-то время русские капиталисты получили возможность избежать национализации, продав свои предприятия и ценные бумаги гражданам Германии, Австро-Венгрии, Османской империи или Болгарского царства.


Да, так любить, как любит наша кровь,
       Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
       Которая и жжёт, и губит!

Мы любим всё — и жар холодных числ,
       И дар божественных видений,
Нам внятно всё — и острый галльский смысл,
       И сумрачный германский гений…

Мы помним всё — парижских улиц ад,
       И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далёкий аромат,
       И Кёльна дымные громады…

Мы любим плоть — и вкус её, и цвет,
       И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
       В тяжёлых, нежных наших лапах?

Привыкли мы, хватая под уздцы
       Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы,
       И усмирять рабынь строптивых…



В сентябре 1918 года в Германию было отправлено два «золотых эшелона» с 93,5 тоннами золота на сумму свыше 120 млн. золотых рублей. Впоследствии золото было передано Франции в качестве контрибуции по Версальскому мирному договору. До следующей отправки дело не дошло – 13 ноября 1918 года Брестский мирный договор был аннулирован ВЦИК.



Придите к нам! От ужасов войны
       Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
       Товарищи! Мы станем — братья!

А если нет, — нам нечего терять,
       И нам доступно вероломство!
Века, века — вас будет проклинать
       Больное позднее потомство!

Мы широко по дебрям и лесам
       Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернёмся к вам
       Своею азиатской рожей!

Идите все, идите на Урал!
       Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
       С монгольской дикою ордою!

Но сами мы — отныне вам не щит,
       Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
       Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн
       В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
       И мясо белых братьев жарить!..

 В последний раз — опомнись, старый мир!
       На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
       Сзывает варварская лира!

            30 января 1918



Заключительные строфы «Скифов», обращённые скорее к будущему, неизбежному историческому пути, чем к политическому моменту зимы 1918 года, – едва не последние строфы в поэтическом творчестве Александра Блока. «Варварская лира» умолкла, все звуки прекратились.
– Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах…
– Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!
– Так было уже несколько раз в истории. Задуманное идеально,  возвышенно, – грубело, овеществлялось. Так Греция стала Римом, так русское просвещение стало русской революцией. Возьми ты это Блоковское “Мы,  дети страшных лет России”, и сразу увидишь различие эпох. Когда Блок говорил это, это надо было понимать в переносном смысле, фигурально. И дети были не дети, а сыны, детища, интеллигенция, и страхи были не страшны, а провиденциальны, апокалиптичны, а это разные вещи. А теперь всё переносное стало буквальным, и дети – дети, и страхи страшны, вот в чём разница. (Б. Л. Пастернак. «Доктор Живаго»).


На поле Куликовом

1

Река раскинулась. Течёт, грустит лениво
     И моет берега.
Над скудной глиной жёлтого обрыва
     В степи грустят стога.

О, Русь моя! Жена моя! До боли
     Нам ясен долгий путь!
Наш путь — стрелой татарской древней воли
     Пронзил нам грудь.

Наш путь — степной, наш путь — в тоске безбрежной,
     В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы — ночной и зарубежной —
     Я не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
     Степную даль.
В степном дыму блеснёт святое знамя
     И ханской сабли сталь…

И вечный бой! Покой нам только снится
     Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
     И мнёт ковыль…

И нет конца! Мелькают вёрсты, кручи…
     Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
     Закат в крови!

Закат в крови! Из сердца кровь струится!
     Плачь, сердце, плачь…
Покоя нет! Степная кобылица
     Несётся вскачь!

           7 июня 1908



«Так я хочу. Если лирик потеряет этот лозунг и заменит его любым другим, – он перестанет быть лириком. Этот лозунг – его проклятие – непорочное и светлое. Вся свобода и всё рабство его в этом лозунге: в нём его свободная воля, в нем же его замкнутость в стенах мира – “голубой тюрьмы”. Лирика есть “я”, макрокосм, и весь мир поэта лирического лежит в его способе восприятия. Это – заколдованный круг, магический. Лирик – заживо погребённый в богатой могиле, где всё необходимое – пища, питьё и оружие – с ним. О стены этой могилы, о зелёную землю и голубой свод небесный он бьётся, как о чуждую ему стихию. Макрокосм для него чужероден. Но богато и пышно его восприятие макрокосма. В замкнутости – рабство. В пышности – свобода» (А. Блок. «О лирике». С. 133–134).
Тяжелейшие условия жизни в голодном и холодном городе, арест в феврале 1919-го по подозрению в участии в контрреволюционном заговоре, заключение в Петроградской ЧК, выступления, доклады, заседания подорвали здоровье А. А. Блока.
Зимой 1920-го у поэта началась цинга, развилась сердечно-сосудистая болезнь, астма, появились расстройства психики.
– Жизнь изменилась (она изменившаяся, но не новая, не nuova), вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и всё теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы. (А. Блок. Записные книжки. 18 апреля 1921 года. С. 415–416).
– Драма о фабричном возрождении России, к которой я подхожу уже несколько лет, но для которой понадобилось бы ещё много подступов (даже исторических), завещается кому-нибудь другому – только не либералу и не консерватору, а такому же, как я, неприкаянному. (А. Блок. Записные книжки. 28 июня 1916 года. С. 309–310).


Её прибытие

4. Голос в тучах

Нас море примчало к земле одичалой
В убогие кровы, к недолгому сну,
А ветер крепчал, и над морем звучало,
И было тревожно смотреть в глубину.

Больным и усталым — нам было завидно,
Что где-то в морях веселилась гроза,
А ночь, как блудница, смотрела бесстыдно
На тёмные лица, в больные глаза.

Мы с ветром боролись и, брови нахмуря,
Во мраке с трудом различали тропу…
И вот, как посол нарастающей бури,
Пророческий голос ударил в толпу.

Мгновенным зигзагом на каменной круче
Торжественный профиль нам брызнул в глаза,
И в ясном разрыве испуганной тучи
Весёлую песню запела гроза:

«Печальные люди, усталые люди,
Проснитесь, узнайте, что радость близка!
Туда, где моря запевают о чуде,
Туда направляется свет маяка!

Он рыщет, он ищет весёлых открытий
И зорким лучом стережет буруны,
И с часу на час ожидает прибытий
Больших кораблей из далёкой страны!

Смотрите, как ширятся полосы света,
Как радостен бег закипающих пен!
Как море ликует! Вы слышите — где-то —
За ночью, за бурей — взыванье сирен!»

Казалось, вверху разметались одежды,
Гремящую даль осенила рука…
И мы пробуждались для новой надежды,
Мы знали: нежданная Радость близка!..

А там — горизонт разбудили зарницы,
Как будто пылали вдали города,
И к порту всю ночь, как багряные птицы,
Летели, шипя и свистя, поезда.

Гудел океан, и лохмотьями пены
Швырялись моря на стволы маяков.
Протяжной мольбой завывали сирены:
Там буря настигла суда рыбаков.



Весной 1921 года Политбюро ЦК РКП(б) рассматривало вопрос о выдаче выездных виз Александру Блоку и Фёдору Сологубу. В выезде было отказано. 16 мая болезнь резко обострилась.
– Все звуки прекратились. Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?
29 мая А. М. Горький обратился с письмом к А. В. Луначарскому о необходимости вывезти Блока на лечение в Финляндию. 18 июня поэт уничтожил часть своего архива, 3 июля – некоторые записные книжки. Разрешение на выезд было дано 23 июля, однако помочь поэту, уже отказавшемуся от приёма пищи и лекарств, было бессильно.
– Слышать совсем перестал. Будто громадная стена выросла…
7 августа 1921 года в 10 час. 30 мин. утра Александр Блок скончался в своей рабочей комнате на улице Офицерской 57.
– С «литературой» связи не имею и горжусь этим. То, что я сделал подлинного, сделано мною независимо, т. е. я зависел только от неслучайного. (А. Блок. Записные книжки. 28 июня 1916 года. С. 309).
Смерть поэта была недвусмысленным знаком конца революции, которую воспевали и которой готовы были служить в 1917-м.


*   *   *

Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,
       Молодеет душа.
И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,
       Не дыша.

Снится — снова я мальчик, и снова любовник,
       И овраг, и бурьян,
И в бурьяне — колючий шиповник,
       И вечерний туман.

Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,
       Старый дом глянет в сердце моё,
Глянет небо опять, розовея от краю до краю,
       И окошко твоё.

Этот голос — он твой, и его непонятному звуку
       Жизнь и горе отдам,
Хоть во сне твою прежнюю милую руку
       Прижимая к губам.

     2 мая 1912




____________




В трансфизических странствиях своих Даниил Андреев встретил поэта в верхнем слое чистилища, всё мучение которого в чувстве бессильного стыда и созерцании убожества своей наготы. Там начинает испытываться терпкая жалость к себе подобным и приходит понимание своей доли ответственности за их трагическую судьбу.
«Он мне показывал Агр. Ни солнца, ни звёзд там нет, небо черно, как плотный свод, но некоторые предметы и здания светятся сами собой – всё одним цветом, отдалённо напоминающим наш багровый. <…> Неслучайно мой вожатый показывал мне именно Агр: это был тот слой, в котором он пребывал довольно долгое время после поднятия его из Дуггура. Избавление принёс ему Рыцарь-монах, и теперь всё, подлежащее искуплению, уже искуплено. Испепелённое подземным пламенем лицо его начинает превращаться в просветлённый лик. За истекшие с той поры несколько лет он вступил уже в Синклит России» (Д. Л. Андреев. «Роза мира»).
– Как безвыходно всё. Бросить бы всё, продать, уехать далеко – на солнце, и жить совершенно иначе. (А. Блок. Записные книжки. 21 августа 1918 года. С. 422).


*   *   *

Превратила всё в шутку сначала,
Поняла — принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слёзы платком вытирать.

И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв.
Вдруг припомнила всё — зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.

Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась
И, должно быть, навеки ушла…

Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело своё. —
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твоё?

 29 февраля 1916






БИБЛИОГРАФИЯ

1. Андреев Д. Роза мира. http://www.vehi.net/soloviev/dandreev.html
2. Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. М.: Правда, 1990. http://az.lib.ru/b/beketowa_m_a/
3. Белый А. Воспоминания об Александре Александровиче Блоке // Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. М.: Худож. лит., 1980. С. 204–322.
4. Белый А. Между двух революций. Воспоминания. М.: Худож. лит., 1990. 670 с.
5. Белый А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. М.: Худож. лит., 1989.
6. Белый А. Начало века. Воспоминания. М.: Худож. лит., 1990.

7. Белый А. Петербург: Роман в 8 гл. с прологом и эпилогом // Собрание сочинений. М.: Республика, 1994. 464 с.
8. Белый А., Блок А. Переписка. 1903–1919. М.: Прогресс-Плеяда, 2001. 608 с.
9. Берберова Н. Н. Александр Блок и его время. Биография. М.: Независимая газета, 1999.
10. Блок А. А. Автобиография // Собрание сочинений. Т. 7. М.-Л.: Госуд. изд-во худож. лит-ры, 1963. С. 7–16. http://az.lib.ru/b/blok_a_a/text_0210.shtml
11. Блок А. А. Вечера «искусств» // Собрание сочинений. Т. 5. Проза. 1903–1917. М.-Л.: Госуд. изд-во худож. лит-ры, 1962. С. 304–308.
http://dugward.ru/library/blok/blok_vechera_iskusstv.html
12. Блок А. А. Дневники 1901–1921 // Собрание сочинений. Т. 7. М.-Л.: Госуд. изд-во худож. лит-ры, 1963. С. 19–426. http://silverage.ru/blokdnevniki/
13. Блок А. А. Записные книжки 1901–1920. М.: Госуд. изд-во худож. лит-ры,, 1965.
14. Блок А. А. О лирике // Собрание сочинений. Т. 5. Проза. 1903–1917. М.-Л.: Госуд. изд-во худож. лит-ры, 1962. С. 130–159.

15. Блок А. А. Письма 1898–1921 // Собрание сочинений. Т. 8. М.-Л.: Госуд. изд-во худож. лит-ры, 1963.
16. Блок А. А. Рыцарь-монах. http://www.vehi.net/soloviev/ablock.html
17. Веригина В. П. Воспоминания об Александре Блоке // Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. М.: Худож. лит., 1980. С. 410–488.
18. Власть и художественная интеллигенция. Документы. 1917–1953. M., 1999.
19. Волошин М. А. Александр Блок. «Нечаянная Радость» // М. А. Волошин. Лики творчества. Ленинград: «Наука», 1989. С. 484–490.
http://dugward.ru/library/blok/voloshin_blok_nech.html
20. Гадамер Г. Г. Актуальность прекрасного // Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. (Серия «История эстетики в памятниках и документах»).
21. Кузнецова Г. Н. Грасский дневник. Последняя любовь Бунина. М.: АСТ, 2010.
22. Лотман Ю. М. Блок и народная культура города // О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство–СПБ, 1996. С. 653–669.

23. Лотман Ю. М. О природе искусства // Статьи по семиотике культуры и искусства. Спб.: Академический проект, 2002. С. 265–271. http://teatr-lib.ru/Library/Lotman/statjy/
24. Лотман Ю. М. Об одной цитате у Блока // О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство–СПБ, 1996. С. 758–759.

25. Лотман Ю. М. Символ в системе культуры // Статьи по семиотике культуры и искусства. Спб.: Академический проект, 2002. С. 211–225.
http://teatr-lib.ru/Library/Lotman/statjy/
26. Орлов В. Н. Гамаюн. Жизнь Александра Блока. М.: Известия, 1980.
http://www.belousenko.com/books/bio/orlov_gamayun.htm
27. Орлов В. Н. Примечания. «На поле Куликовом» // А. Блок. Собрание сочинений. Т. 3. Стихотворения и поэмы. 1907–1921. М.-Л.: Госуд. изд-во худож. лит-ры, 1960. С. 587–589.
28. Сологуб Ф. Поэты – ваятели жизни // Искусство и народ. Пб., 1922. С. 93–96. http://az.lib.ru/s/sologub_f/text_1922_poety.shtml
29. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Т. 1. 1938–1941. М.: Время, 2007. http://unotices.com/book.php?id=151456
30. Шепелев В, Любимов В. «Он будет писать стихи против нас». Правда о болезни и смерти Александра Блока (рус.) // Вестник архива Президента Российской Федерации. 1995. № 2. С. 34–42.
31. Шкловский В. Сентиментальное путешествие. М.: Азбука–Классика, 2008.