Понтий Пилат

В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Здесь его ждал и исполняющий обязанности президента Синедриона первосвященник иудейский Иосиф Каифа.

На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено два кресла, и прокуратор, пристально глядя на Каифу, сел и протянул руку в сторону.

- Садись, первосвященник. – жестко молвил прокуратор. – Дошла до меня молва, что лжецы в Ершалаиме клевещут на меня. Как будто прокуратором я стал, за место это заплатив металл. Ты слышал что-нибудь о том?

- А разве должно заботить тебя, что шепчут по углам смутьяны и лжецы? Казни их всех, они ведь подлецы.

- Уже казнил. Но дело-то не в них. Меня волнует тут совсем другое. Я думаю сквозь боль в висках, какая память останется о мне в веках. Да, и еще. Все эти сны. Мне кажется с философом Га-Ноцри, с тобой мы дали маху, и чую я, что это приведет нас к краху.

- С философом мы намудрили, ученики в его уста такого уж вложили, что лучше мы их раньше утопили.

- О чем и речь, пока не обвинили нас в содоме, нам надо править реноме. Возьмёшься?

- Прокуратор, скажу как на духу. Потомки не поверят народу моему. Нам греков надобно нанять, чтоб слухи грязные унять. А грекам верят со времен Гомера, они тебя отмоют от любого адюльтера.

- Да, греки басен мастера, акулы, мать его, пера. Истории Гомера известны ведь от Селигера до Шумера. Тому и быть.

Прокуратор тыльной стороной кисти руки вытер мокрый, холодный лоб, поглядел на землю, потом, прищурившись, в небо, увидел, что раскаленный шар почти над самой его головою, а тень Каифы совсем съежилась у львиного хвоста, и сказал тихо и равнодушно:

- Дело идет к полудню. Мы увлеклись беседою, а между тем надо продолжать. И реноме свое нам исправлять.

В изысканных выражениях извинившись перед первосвященником, он попросил обождать, пока он вызовет остальных лиц, нужных для последнего краткого совещания, и отдаст еще одно распоряжение.

Каифа вежливо поклонился, приложив руку к сердцу, и остался в саду, а Пилат вернулся на балкон. Там ожидавшему его секретарю он велел найти ученых греков и передать им свой приказ:

- Пускай изобразят меня, без всякого притворства, философом и миротворцем. Да и еще, а смерть Га-Ноцри пусть, представят будто бы как месть, первосвященника и всех-всех иудеев, им ведь все равно потомки не поверят.