Девичья гора

                Девичья гора
                Глава первая
                Часть первая
                Бал
Весело шурша колёсами по недавно присыпанной гравием дороге, упряжка лошадей уносила подполковника Топорнина Андрея Степановича в их родовое гнездо, деревню Степановку, которую три десятка лет назад основал его отец, капитан Степан Егорович.  Деревенька располагалась в семидесяти верстах от Уфы, столицы края, на берегу реки Белой. Степан Егорович 1790 году получил часть этих земель за верную службу императрице Екатерине и за доблесть, проявленную в войнах с турками.  Некоторое время спустя Степан Егорович к землям, жалованным императрицей, прикупил у башкир-канлинцев и прилежащие территории. Поначалу на пригорке, возвышающейся над всей округой, был возведен дом, срубленный из дубов урочища, расположенного на северном склоне пригорка. А затем он, Андрей, вступив в права наследника после смерти отца, выписал из Петербурга архитектора, который и построил настоящий дворец, с фонтаном, с конюшнями для рысаков и высоченной крепостной стеной. Издали дворец казался замком, главенствующим над всеми землями, поддающимися взору с его стен. Их матушка, Афимия Алексеевна, из рода касимовских татар - дворян Кашаевых,  пережившая мужа на добрый десяток лет, не могла нарадоваться этому архитектурному шедевру, ставшему украшением этих диких мест.

Андрей Степанович был в превосходном расположении духа. Его, потомка казанских мурз, а ныне русского дворянина, участника войны с французами, избрали распорядителем бала в честь императора Александра I, который путешествуя по России, ехал в Уфу. Император уже посетил Оренбург. А вскоре должен был прибыть в Стерлитамак. Заблаговременно оповестив дворян края, а также иных важных персон о предстоящем бале, подполковник мчался в свое имение, чтобы забрать супругу, Анну Петровну, выехавшую на летний отдых, с собой в город. Кроме этого, ему было необходимо лично проинспектировать ход строительства дороги, по которой император должен был ехать из Уфы в Бирск, уездный город, к которому относилась и Степановка. К тому же, дорога проходила вдоль их границ, поэтому Андрей Степанович счёл необходимым выставить свои владения в выгодном свете и крестьяне должны были облагородить участок дороги вдоль его земель. Для этого были приготовлены саженцы молодых берёз и елей, которые ждали своего часа в Степановке. Вдовавок надо было строго настрого предупредить старосту, чтобы не вздумали подавать жалобы или того хуже выкрикивать крамольные словечки. И потому, следовало отобрать доверенных людей, которым будет дозволено стоять у дороги и выкрикивать заздравные призывы. Всё должно было быть благочинно.

 Въехав в село, Андрей Степанович перекрестился, глядя на Покровскую церковь, которую он построил в честь победы над французами после возвращения с войны. Церковь располагалась недалеко от имения, являясь как бы продолжением архитектурного ансамбля, украшающего пригорок. Не успела карета остановиться, как к ней подбежали несколько человек из числа дворовых, которые подхватили барина под руки и помогли выйти.
 – С прибытием, Ваше превосходительство! - проорал под ухо подполковнику рослый крестьянин, который был сельским старостой. Андрей Степанович сельских старост старался назначать из отставных солдат, которым посчастливилось вернуться после службы государю в родные края. Они были обучены порядку и грамоте, да к тому же знали, что такое верность присяге. Вот и этот был из их числа. Андрей Степанович вновь перекрестился, повернувшись в сторону церкви, и проговорил:
– А почему непорядок в имении? - и недовольно посмотрел на старосту.
– Как непорядок, Ваше превосходительство? - староста аж вытянулся в струнку. - Как непорядок, ась?
– А так непорядок, что дети малые бегают по улице. Али много их у нас наплодилось? Давно не торговали? Проследи, чтоб более такого не случалось! – Андрей Степанович погрозил старосте пальцем, выражая тем самым свое крайнее недовольство. Но его угроза была больше связана действительно с беспокойством за детишек, которые выскочив перед каретой, махали руками и приветствовали барина, при этом совершенно позабыв об осторожности. Какой-нибудь малец, зазевавшись, мог легко попасть под колеса.
– Слушаюсь, Ваше превосходительство!
А из дома уже выбежали дети самого Андрея Степановича и выстроились как на парад  у входной двери под предводительством гувернантки. А за ними по лестнице спускалась и супруга подполковника, Анна Петровна.
– Здравствуйте, душа моя, матушка Анна Петровна! - поприветствовал Андрей Степанович супругу.
– С приездом, батюшка Андрей Степанович! - Анна Петровна раскрыв объятья, пошла вперед и обняла мужа. А за ней и дети, дочери Мавра с Катериной, кинулись к отцу.
 – А я к вам с доброй вестью! - Андрей Степанович повернулся и громогласно объявил — Едет государь наш, император Александр Павлович в Уфу. Да будет бал, на котором буду я предводительствовать!
– Хвала господу, Андрей Степанович! - Анна Петровна перекрестилась, прижавшись к супругу, вскинула голову и глянув ему в глаза, продолжила, - За верность твою да за заслуги перед государем удостоился ты чести великой! Неужели самого императора суждено будет увидеть да привечать?!
– В точности так, матушка, - Андрей Степанович приосанился, - на балу и ты с доченьками присутствовать обязаны. А потому надобно нам вскоре выехать в Уфу, чтоб не ударить лицом в грязь перед самим императором. Мастерские в Уфе уже извещены и наряды пошьют не хуже чем в Петербурге! – Андрей  Степанович важно глянул на дворовых и повернулся к дому. – Идемте в дом, там договорим. А ты, - обратился подполковник к старосте, - собери-ка недоимки. Да глянь, нет ли бездельников, от коих избавиться бы пора. Бал дело не шуточное. А ввечеру прибудь ко мне, дам тебе поручения.
*
На бал в честь приезда императора съехалось всё дворянство уфимского края. Офицерские мундиры и мундиры гражданских чинов многоцветным пятном мельтешили в ослепительной белизне дамских платьев.  Сверкание брильянтов ожерелий и перстней, рубинов и сапфиров на орденах бесконечной каруселью кружило в танце под светом тысяч свечей. Веера барышень, порхая, словно крылья бабочек, вели свой бессловесный разговор, а юноши терялись в попытках разгадать их тайный смысл. Доброе расположение государя, которому определенно понравилось в Уфе, источало вдохновение для юных кавалеров и провинциальных красавиц, впервые попавших на столь знаменательное торжество, которое могло случиться лишь раз в жизни. И то не всегда и не для всех.

Император стоял в окружении высшего слоя уфимской аристократии и местных сановников. Князья и графы, генералы и  тайные советники смешавшись с прекрасными женщинами, плотным кольцом обступили Александра Павловича. В светло-сером мундире полковника Уфимского полка государь выделялся своим богатырским телосложением. Будучи на голову выше обступивших его персон, Александр I с интересом наблюдал за танцующими парами и одновременно вел беседу с несколькими собеседниками. Не прерываясь от лицезрения бала, он ловко вворачивал остроты в разговор, ненавязчиво делал комплименты дамам.  При этом император был одет весьма скромно, без множества орденов и украшений. Лишь орден Св. Георгия, который он всегда одевал, болтался на шее, да лента ордена Андрея Первозванного украшали мундир. Поверх перчатки на указательном пальце правой руки сверкал перстень с брильянтом.

Императору действительно понравилось в Уфе и он был прекрасном расположении духа. Он с легкостью открыл бал, пройдя вдоль выстроившихся гостей и грациозно пригласив жену председателя уголовной палаты Екатерину Юрьеву на полонез. Юрьев же со своей дочерью встал за парой императора. За ними пошли пары губернатора, градоначальника, предводителя уфимского дворянства. Андрей Степанович вместе с другими распорядителями бала, Федором Дмитриевым и Николаем Левашовым, зорко следили за тем, чтобы пары шли строго по расписанному заранее порядку, не сбивая такта величественного шествия. Андрей Степанович выдохнул с облегчением, когда с последней нотой полонеза, как по писаному, завершилась и последняя фигура танца, а император с учтивостью, достойной лишь Его Величество, снял с указательного пальца бриллиантовый перстень и вручил его своей партнерше. Зал разразился возгласами ликования. Этим жестом император одарил своей благосклонностью не только Екатерину Юрьеву, а всех присутствующих. Стало быть, император оценил своих подданных. Стало быть, башкирская земля не зря содрогалась от его шагов. Стало быть, не зря он проехал тысячи вёрст...

... С легкостью юнца, подпрыгивая и постукивая каблуками сапогов, император танцевал мазурку. Он демонстративно одел сапоги вместо бальных башмаков, чтобы внести в бал дух озорства и свободы. Ему в определенной степени наскучил жесткий дворцовый этикет. Может и оттого пустился он в этот долгий путь, чреватый дорожными опасностями, чтобы рассеять единожды положенный распорядок его жизни. Да и разговоры, доносившиеся до дворца о бродящих по России всплесках недовольства самодержавным правлением, проявили в нём желание лично убедиться о состоянии дел государстве. Ему докладывали, что даже среди офицерства зреет заговор. И из-за этого же заговора пытались отговорить от столь долгой поездки. Но император лишь вскидывал голову и отвечал: «Как смею я, Государь российский, прятаться во дворце, когда говорят мне, что народу моему живется худо? Должен я сам всё видеть. И не в столицах. Здесь горожане избалованны. А заговорщики...Что ж, коль они и есть, то пусть проявятся. А я же посмотрю, с кем народ. Ежели со мной, то честь мне и хвала и люду российскому. А коли с изменщиками, то значит и не государь я им вовсе. Как могу я править народом, который не делит со мной мои помыслы? Я же не тиран ему...». И сейчас, он, танцуя, припоминал  подробности прибытия в этот провинциальный городишко, в коем народу-то едва насчитывалось полтора десятка тысяч душ.   
*
....Кавалькада из карет и конных всадников, сопровождавших императора сановников, подъехала к палаточному городку, возведенному на левом берегу Белой, перед плашкоутным мостом, ведущим в город. Встречавшие выстроились в некое подобие армейского строя, и по приближении высочайшего гостя, вытолкали вперед одетого в национальный костюм башкирского старшину, вручив ему хлеб с солью.
  Александр Павлович ехавший верхом на белом коне, остановил коня напротив башкира, и не слезая с коня принял в руки кусок хлеба.
- Трапезничать будем в городе! – воскликнул он, и пришпорил коня.
Из толпы встречавших выскочил офицер и крикнул:
- Ваше Величество! Спештесь! Мост шаток! Вам, Ваше Величество, лодка приготовлена!
-Не пристало государю российскому пешим в города вступать! – зычным голосом крикнул император, грозно глянув на наглеца, посмевшего остановить его,  и, вновь шпоры вонзились в конский бок.

Мост и в правду был шатким. Лодки, на которые были настланы доски, плавно покачивались на речной волне. Однако при резких ударах волн, мост ходил ходуном и конь мог понести неумелого наездника.  Но государю было не впервой переправляться по таким мостам. И в столице кое-где ещё сохранились подобные мосты. К тому же Александр Павлович был искусным наездником, не одну войну проведший в седле.

Успешно переправившись, Александр Павлович не стал дожидаться, когда остальные нагонят его, а направил коня к первому понравившемуся ему дому. Толпа зевак, собравшихся по случаю приезда государя не признала в одиноком всаднике императора, потому как ждали они богато украшенную лодку, на котором должны были перевезти императора через Белую. Благодаря этому случаю, Александр Павлович без задержки проехал к дому, стоявшему между двумя возвышенностями. Деревянные дома и дворовые постройки, выстроенные в змейки улиц, уходили от этой низменности в гору, где виднелась двуглавая каменная церковь. А поодаль от этого, в два этажа дома с балконом, рубленного из сосновых бревен, стояла небольшая деревянная церквушка, на подворье которой собрались, одетые в военные и гражданские мундиры, люди. Александр Павлович, спешившись, перекрестился, повернувшись лицом к церкви, а затем постучал в ворота дома.
               
- Кто там? – послышался мужской голос из-за ворот.
-Император – кратко ответил Александр Павлович.
- Пошуткуйте, пошуткуйте!  Их благородия любят шутников пороти! – проговорил тот же голос и ворота распахнулись.
Увидев человека в армейском мундире, стоявшего перед их воротами, открывавший ворота мужичок испуганно стал вглядываться в его лицо, и признав императора с ужасом на лице бухнулся на колени.
- Простите великодушно, Ваше императорское Величество! Не со зла я… - тихо приговаривал мужичок, не смея поднять голову.
- Встань! – повелительно произнёс Александр Павлович. -  И изволь доложить, кто таков?
Мужичок проворно вскочил на ноги, надеясь на государево прощение.
- Холоп, ваше Величество. Холоп полкового атамана Патронина – скороговоркой произнёс он и на миг задумавшись добавил, - И Ваш покорный слуга.
- Хорошо! Тогда услужи государю российскому и сопроводи меня в дом, да доложи хозяевам о моем визите.
- Ваше Величество, их благородие атаман государь-императора,  встречать изволят. Вон там, возле церковки.
- Так сам спроводи меня в дом, а кого-нибудь из дворовых направь известить хозяев о моём прибытии. - сказал император, улыбнувшись лишь краешком губ  от того, что ему удалось ловко ускользнуть от попечения местных властителей. Он обрадовался случаю поговорить с людьми без посторонних глаз, открыто и непринуждённо.
                *               
Атаман Патронин, гнавший французов под императорскими знаменами в Уфимском полку, живо вёл беседу с государем, красочно описывая местное житие.
- А по весне, Ваше императорское Величество, река разливается так, что с крыльца можно рыбу удить, ей-богу. Да жаль, водица больно мутная по весне, рыба наживку не  углядит. Благо, дом наш на возвышении стоит, а то при хорошем разливе-то можно и до матушки - Волги уплыть, как на баркасе, а там и до Дона недалече.
- Неужель так близко вода подходит? До реки с версту будет, а то и больше – промолвил император, подойдя к окну.
- Истинный крест, Ваше Величество! – атаман тоже подошёл к окну и встал рядом с государем. – Вон, видите колышки? Это мы отметку поставили, до куда в этом году вода дошла. А в прошлом году вода поближе стояла, шагов на двадцать к дому.
- А скажи, атаман, что это народ у твоего дома собрался? – император кивнул в сторону толпы людей, собравшейся на улице.
- Народ желает изъявить благодарность за оказанную честь нашему городу, Ваше Величество! Ваш приезд знаменует новую веху в нашей жизни. Никогда ещё монаршья поступь не содрогала наши улицы. Окажите милость, Ваше Величество, подайте знаки Вашего внимания народу уфимскому.    
- А выйдем-ка к народу, атаман. Что ж я как затворник буду ручкой из-за окна махать. Извольте, сударь, сопроводить меня во двор.
- Ваше Величество, балкон! – торопливо произнёс градоначальник, - Вам с него удобней будет разговор вести. И весь народ, собравшийся лицезреть, Вас, Ваше Величество, будет иметь тому возможность.
-Идём, атаман, на балкон – приняв предложение градоначальника, произнёс Государь и решительно направился за атаманом, который уже открывал дверь в следующую комнату, ведущую на лестницу.

Народ, собравшийся у дома атамана, увидев Александр Павловича, вышедшего  к ним, хлынул ближе, смяв жиденькую цепь полицейского кордона.
«Государю Александру многие лета!» - послышался чей-то возглас. Толпа мгновенно подхватил этот выкрик, и разноголосый хор взревел на всю придворовую площадь: «Государю Александру многие лета!».
Император же, дождавшись, когда возгласы стихнут, почтительно поклонился собравшимся. Не ожидавшие такого великодушия, люди как один упали на колени. Удивительная тишина стала над площадью. И как гром прозвучал голос императора среди этой тишины:

-Встань, народ уфимский! - по щеке императора незаметно стекла слеза. Не выдав своего волнения от нахлынувшего чувства искренней благодарности этим простым людям за веру в него, император чуть тише повторил, - Встань!
И встали люди, не смея произнести слова при виде того, кто мог одним мановением руки решить судьбу не только их, но и целых стран, а то и всей Европы. А император, в молчании дождавшись, когда люди встанут и успокоятся, произнёс:
-И вам многие лета, люд уфимский! - и Александр Павлович приветственно вскинул руку.
Народ же стоявший внизу разразился воплями ликования. Многотысячный хор воскликнул: «Ура!» Их, простолюдинов, приветствовал сам император, прогнавший французов и покоривший европейские столицы своим благородством. Александр Благословенный, так его прозвали в народе. И он сейчас внимал им, уфимцам.
-Любо ли жить вам при моем царствовании? - внезапно спросил государь.
Люди не ожидавшие подобного обращения к ним на миг, краткий миг, ошарашенно притих, но затем разноголосица разнеслась по улице: «Любо!», «Любо, Ваше Величество!», «Государю-императору слава!».
-Не притесняют ли вас, нет ли обиды, вражды и недовольства меж вами и моими сановниками?
«Нет, батюшка — государь!», «Любо нам жить под Вашей десницей!» - разнеслось вновь.
-Вот и славно! - император довольно улыбнулся и продолжил — А у кого есть какие обиды, извольте обратиться к моему адъютанту. Не утаите от меня никаких помыслов своих. Лишь благодарность мою получите, да помощь, ежели кто из вас доведет до меня непотребства какие, чинимые моими недоброжелателями.   
         
                *
Часть вторая
                Происшествие
Андрей Степанович был на самой вершине своего счастья. Бал, данный в императорскую честь, превзошёл все его ожидания. Удостоившись чести получить слова благодарности от Его Величества,  Андрей Степанович, одряхлевший было за дни и недели, проведенные в хлопотах по случаю посещения государем Уфы,  после слов императора вновь повеселел. Он словно помолодевший, стал посещать балы и  приемы, где все разговоры стояли о столь величественном происшествии в жизни города.

Однако время нещадно шло, не помышляя и замедлить свой ход. Стали стираться с памяти и подробности посещения монархом Уфы. Заложенное императором строительство собора Александра Невского приостановилось по причине отсутствия денег. Да и зима была столь суровой, что все потуги хоть какими либо работами доложиться в столицу об успешной стройке, разбивались о трескучие морозы. Но, всё же на дворянском собрании было принято решение, дабы увековечить случай монаршего визита, собрать с мира деньги и достроить собор.

С наступлением весны Андрей Степанович со своим семейством выехал в имение, где собирался провести всё лето и осень. Летней порой он хотел закончить постройку небольшой пристани лодочных прогулок. Берег Белой за барским домом был очень крут, в вот в низине, в месте слияния к Белой небольшой речушки Кудушлы, берег образовывал небольшой песчаный пляж, с полверсты в длину. Вот там-то и наметил постройку Андрей Степанович.
 
Однако ж, лето в том году выдалось холодным и дождливым. Вода в Белой не спадала и волны омывали берег намного ближе к суше от намеченного места строительства. Приняв это за знак, Андрей Степанович смекнул, что нужно сделать насыпь, укрепить берег валом и только после этого вбивать сваи. Года бывают разные, когда засушливые, а когда и дождливые и для того чтобы не зависеть от прихотей природы, нужно было строить основательно. Всё лето крестьяне, освобожденные от барщины свозили на запряженных в телеги волах, речной песок. А дабы волной не смыло песок в реку, поверх укладывали бутовый камень, которого в округе было множество. И лишь поздней осенью, когда земля начала промерзать, а с неба посыпались искринки снежинок, пристань была готова.

-Слава Богу, управились! - произнёс Антон Степанович, глядя на то как крестьяне забивали последние гвозди в поручни пристани. - Жаль, погодка испортилась, ветерок поднялся. Можно было бы и сейчас рискнуть, прокатится на лодочке.
-А что, Ваше превосходительство, может рискнуть, да нам с мужиками на лодочке-то прокатиться? - спросил барина староста. - Ветерок-то крепчает, да мы справимся, небось.
-Нет, уж, уволь. Я сам первый должен на воду лодку спустить и на ней прокатиться. - Андрей Степанович как бывалый моряк засунул указательный палец в рот, и послюнявив его, вытянул руку наверх. - Ан, нет, ветер в самый раз. Кликни-ка мужикам, пусть лодку тащат.

Андрей Степанович прошел по ступеням вниз и стал дожидаться, когда лодка будет доставлена к пристани. Он нагнулся и поплескал руку в воде. Вода была ледяной и он одернул руку, как обжогшись.
-Несут, Ваше превосходительство, - донесся сверху голос Степана.
Андрей Степанович посмотрел наверх и одобрительно кивнул головой.
-Спускайся, Степан. Совершим приключение, погуляем по воде.
-Есть, Ваше превосходительство, - отчеканил старый солдат и стал спускаться по лестнице. При этом он ловко управлялся одной рукой, так как вторая его рука осталась на полях смоленщины, в битвах при отражении иноземнного посягательства на Россию. Его, своего солдата и крепостного крестьянина, Андрей Степанович вылечил и отправил домой на свои деньги. А сам барин долго ещё служил в армии, вернувшись домой лишь после французской компании в восемьсот пятнадцатом году, при погонах подполковника и звездой Св. Владимира на груди, который стал вторым боевым орденом после Св. Георгия, полученным ещё за персидский поход при императрице Екатерине в семьсот девяносто пятом году.       
-Да поторопи этих бездельников. Замерз уже, их ожидаючи. - Андрей Степанович уже пожалел, что легко оделся. На нём была лишь тоненькая офицерская шинелька, а в пору было одевать тулуп. Да и на голове, была лишь фуражка.

Наконец донеслось кряхтение мужиков, которые несли посудину, на которой легко могли разместиться пять взрослых человек. Обвязав лодку веревкой, мужики стали осторожно её спускать на воду, боясь ненароком выронить её и окатить барина ледяной водой. Когда лодка опустилась на воду, мужики натянув верёвку, подтащили её к пристани.
-С Богом! - произнёс Андрей Степанович и ступил на борт посудины. За ним следом взошёл Степан и ещё двое мужиков, которые взялись за вёсла. Андрей Степанович сел ближе к носу лодки, а Степан уселся на корме, за правилом.
Оттолкнувшись от берега веслом, мужики стали грести. Лодка качалась на волнах, поднятых ветром, и кружила от того, что мужики не были приучены грести вровень. Один из них, широкоплечий, коренастый Ванька загребал в полную силу, опуская вёсла  глубоко в воду. А мужичок помельче, но по-шустрее, Сёмка, грёб часто, но поверху воды.
-Стоять, - заорал Андрей Степанович. - Вы сейчас меня туточки и утопите! А ну-ка Степан, как в полку, на «Ать-Два», задай им шаг. На «Ать» веслами взмахивайте, а на «Два» гребите. Степан, команду «Два» по-протяжней давай, по-протяжней.
-Слушаюсь, Ваше превосходительство! - Степан приосанился и как командир начал чеканить — Ать, два-а, ать, два-а.
Лодка от равномерного гребка пошла, встав носом по течению, более менее плавным ходом.
-Заворачивай, Степан, заворачивай! - Снова закричал Андрей Степанович. -  Против течения надобно их обучить, а по течению на скорости, с лихостью, к пристани подойдём!
Степан же услышав команду, резко повернул правил, отчего лодка накренилась, мужики на веслах повалились на левый борт и лодка зачерпнула воду. Вскочив на ноги, побоявшись промочить ноги в ледяной воде, мужики ещё больше расшатали лодку. Она накренилась на правый борт, затем на левый, и когда она пошла на правый борт, все повалились в ту сторону. Лодка от такого груза накренилась ещё сильней и через миг перевернулась.

Андрей Степанович забарахтался в воде, пытаясь поплыть, но промокшая шинель и сапоги тянули вниз. «Погиб! Как есть, погиб! Погиб как самоубивец! Хуже! Утоп!» - успел подумать Андрей Степанович в тот миг, когда вспенившая волна накрыла его с головой.   
*
...-Слава Богу, очнулись, батюшка наш родимый, Андрей Степанович! - послышался глухой, как в тумане, голос. Он попытался поднять голову, чтобы разглядеть говорящего, но это ему не удалось. Вместо этого он закашлялся и упал на подушку.
-Лежи, лежи, Андрей Степанович. Слаб ты ещё. Да слава господу, жив остался! - вновь запричитал кто-то  и Андрей Степанович больше понял, чем распознал по голосу, что это Анна Петровна говорит с ним.
-Голубушка, Анна Петровна, - едва различимым голосом произнёс Андрей Степанович. - Жив ли я? Али это мороки мне привиделись, будто утоп я?
-Жив, жив! - проговорила Анна Петровна и упала головой на грудь мужа. Она провела рукой по его гладко выбритой щеке рукой, боясь что Андрей Степанович вновь уйдет в беспамятство. Слёзы потекли по её лицу, когда Андрей Степанович шелохнувшись, приподнял руку и прижал её ладонь к своему лицу. - Миленький мой, Андрей Степанович, не покидай ты нас, батюшка. Доктор уже прибыл из города и вот-вот осмотрит тебя. Ты только терпи...- Она снова прильнула к груди супруга...

...Доктор осмотрел Андрея Степановича, то поднимая и опуская его руки, как у куклы, то прикладывая свою серебренную трубочку к груди и спине, без почтения переворачивая его. Осмотрев больного доктор поднялся, развел руки в стороны и сказал:
-Андрей Степанович ещё очень и очень слаб. Потому накладываю запрет на посещение его превосходительства всякими, кто будет при нём разговаривать. Разговорами мы его состояние не облегчим, а слабости добавить можем. Потому, с сего дня к нему окромя меня никого не пускать. Даже кормить его буду сам. А вы, Анна Петровна, в том мне поможете. Вы согласны?
-Как же, сударь, конечно согласны. Только уж вы не покидайте нас...- скороговоркой произнесла Анна Петровна.
-Я буду здесь столько, сколько потребуется для полного выздоровления их превосходительства. Андрей Степанович застудил легкие, потому лечение будет долгим. Буду только рад, если  к весне их превосходительство встанет на ноги.

...Но, не смотря на все тревоги и предостережения доктора, Андрей Степанович к Рождеству встал на ноги. Хоть он был ещё достаточно слаб, но уже уверенно ходил и даже весело напевал. В один из дней Андрей Степанович приказал заложить ему повозку.
-Зачем это, батюшка? - спросила Анна Петровна.
-Как же, голубушка, Анна Петровна? Должен я проведать спасителя своего, Ваньку. Не будь его рядом, утоп бы я. - ответил Андрей Степанович, глядя на Анну Петровну несколько укоризненно.
-Так зачем же Вам, сударь, ехать для этого? Прикажите и прибудет он в Ваши палаты.
-И то верно, да только хотел бы поблагодарить его при семействе его да при народе. Дабы не кружили кривотолки о моей беспамятстве.
-Что ж, воля Ваша, Андрей Петрович. Да только разрешит ли доктор? - Анна Петровна пожала плечами.
-А я и говорить ему не стану. И Вы, голубушка, будьте добры, не обмолвитесь о моем отсутствии при нем ненароком.               

С этими словами Андрей Степанович направился к черному ходу, откуда обычно ходили дворовая челядь. На задворках уже стояла в ожидании упряжка коней, запряженных в карету на санях. Приказав кучеру править коней к дому Ивана, Андрей Степанович уселся в карету.

Подъехав к дому Ивана, расположенного на другом берегу Кудушлинки, на самой окраине деревни, Андрей Степанович вышел из кареты и стал с интересом разглядывать его дом. Он обычно не обращал столь пристального внимания крестьянским постройкам, и теперь он с недоумением разглядывал дом. Серые, скорее даже чёрные, стены бревенчатого дома, стояли прямо на земле. Никакого фундамента или чего-то в таком роде не было и в помине. Одно небольшое окно, затянутое обработанной до полупрозрачности шкурой какого-то животного, глядело в сторону улицы. Крыша, крытая соломой, была сложена наподобие пирамиды и имела четыре ската, посреди которой виднелось отверстие, из которого вился дымок. Заслышав звуки остановившейся кареты, все обитатели дома высыпали на улицу. Первым шёл Ванька, а следом какая-то старуха, видимо жена, и целая орава детей. Увидев самого барина, стоявшего у их изгороди, всё семейство повалилось на снег.

-Прости, барин, кормильца нашего, не губи! - запричитала старуха, стоя на коленях и заливаясь слезами. Вслед за ней начали завывать и дети.
-Встаньте, встаньте, - обескураженно проговорил Андрей Степанович. - За что мне губить вас? Нежели я деспот какой?! - удивлялся подполковник.
-Как же, барин, - говорила старуха, вставая с колен и утирая краем платья слёзы. - Говаривал давеча десятник, что за то, что покушался на Вашу жизнь холоп Ваш, продадите его, Ваньку стало быть, за бесценок на базаре. А перед тем велите пороть до полусмерти.

Андрей Степанович расхохотался так, что дети от испуга сбились в кучку, а старуха перекрестилась. Ванька же стоял опустив голову, не смея и глянуть на барина, переминаясь на босых ногах. Его широченные плечи подёргивались, дрожа, то ли от страха, то ли от мороза.
Перестав смеяться Андрей Степанович огляделся по сторонам, и заметив, что из других домов тоже повылазили крестьяне, он взмахом руки подозвал их. Заметив повелительный жест хозяина, крестьяне подбежали и столпились у кареты.
-Слушай меня, Ванька! - Андрей Степанович поднял вверх руку, чтобы все замолчали. Ванька же поднял голову и посмотрел на барина покрасневшими от слёз глазами. Барин же продолжал — Слушай меня и остальной крестьянский люд. - Андрей Степанович ещё раз оглядел всех и проговорил — За то, что спас меня от смерти позорной, да не растерялся в минуту погибельную, кланяюсь тебе, Иван, в пояс.
Несмотря на возраст, Андрей Степанович без всяких усилий поклонился Ивану и простояв несколько мгновений в поклоне, выпрямился и продолжил:
-А за верность твою, проси от меня что хочешь. Что по силам мне, то я для тебя сделаю. А что выше моих сил, не обессудь, превозмочь не смогу. Видишь сам, стар я для переусердствований1 — Андрей Степанович широко улыбнулся, а люди увидев доброту господскую, стали смеяться.
Иван же и его семейство, стояли в растерянности, не зная смеяться ли им, либо же барин насмехается над ними же. Видя их растерянность, Андрей Степанович, вновь повторил:
-Проси чего хочешь, Ванька! Хочешь вольную? Так подпишу тебе вольную. Хочешь денег? Дам тебе их столько, сколь сможешь унести! Только проси!
-По что мне вольная, барин? Мне и так вольно живется. Семейство мое со мною рядом и ладно. Детишки вон ко мне жмутся, и то мне в радость- и Ванька прижал малышей, обнявших его за ноги, к себе.
-Ладно, Ванька, будь по твоему. Не хочешь вольной, так я тебя иначе отблагодарю. - Андрей Степанович повернулся лицом к толпе, которая теперь и вовсе сходила с ума от непонимания происходящего. С чего это Ивашка отказался от вольной? Как он мог не принять деньги, дарованные барином? И что барин удумал?
-Слушайте все! Я, столбовой дворянин, Топорнин Андрей Степанов сын, освобождаю своего холопа, Ваньку, от барской подати навеки! Да запрещаю предавать порке его самого, и жену его и детей их на такой же срок, то есть навеки! Также, жалую ему денежный пенсион суммою в сто рублей ежегодно! А кромя того, за господский счёт, построить ему дом на горе, с окнами из стекла, да с фундаментом из камня! А более того, разрешаю детям его учится грамоте в барском дворце, а по достижении ими зрелого возраста имеют они право откупиться от крепости моей безвозмездно с сохранением земельного надела в одну десятину каждому! А самого Ваньку назначить старостой вместо утопшего Степана! И быть посему по воле моей, да воле Божьей! Аминь! - Андрей Степанович с этими словами перекрестился.

Когда замолк голос Андрея Степановича, установилась такая тишина, что если мухи летали бы зимой, то и взмах их крылышек показался бы шумом урагана. Сказанное было настолько величественным, что казалось и цари не облагоденствовали бы так бедного крестьянина, который от бросившего его в жар слов барина, не чуял мороза босыми ногами и перестал пританцовывать.  А старуха, жена Ивана, валялась на коленях и теперь уже вне себя от счастья, свалившегося в их дом, тихо бормотала:
-Спаси Вас Бог, за милость Вашу, Андрей Степанович!  Прости нас, ума лишенных, за слова бесстыжие, и за то, что повелись на наветы черные!
    Андрей Степанович же развернулся и подозвал к себе Ивана:
-Сегодня же прибудешь в усадьбу и получишь поверх сказанного одежду теплую, да обувку себе да детишкам с женою. А завтра поутру примешь заботы старосты на свои широкие плечи.
-Есть, Ваше превосходительство — подражая покойному Степану, отрапортовал Иван.
-Ну, с Богом! - и скинув с плеч тулуп, Андрей Степанович протянул его Ивану. - Бери и ступай в дом, замерз уже.
-А Вы, Ваше превосходительство, барин, сами-то как опосля болезни? Застудитесь ещё, не приведи господь!
-У меня в карете резерв имеется, - проговорил Андрей Степанович усаживаясь в карету. И для успокоения совести Ивана накинул на плечи второй тулуп, лежавший на сиденье вместо пуховой перины. Он было приказал кучеру гнать к усадьбе, но что-то вспомнив открыл дверцу кареты и высунув голову крикнул, - А десятника того пороть, а опосля отдать в солдаты! Видеть его не желаю! 

По вечерам в комнате Андрея Степановича собиралось всё большое семейство,  и скучные, промозглые зимние вечера превращались во время жарких дискуссий, бурных разговоров, приятных воспоминаний. Сергей Андреевич,старший сын Топорнина служил в чине корнета в гусарском полку и увлеченно рассказывал о скачках, конных баталиях, о превосходстве кавалерии перед пехотой. Андрей Степанович же, весь век служивший в пехоте, напротив превозносил свой род войск, не даром прозванной царицей полей.
-Где кавалерия увязнет, кони падут, то там пройдет пехоты русской воин. А ваши сабельные атаки отобьёт, встав в каре, плечом к плечу и штыками заставит вас отступить. - говорил Андрей Степанович, насмешливо посматривая на сына.
-Да как же, батюшка, отобьет, коли мы на полном скаку сломаем строй, да айда крошить в капусту, - Сергей Андреевич махнул рукой, будто держал в руке саблю.
-А так, как мы в двенадцатом году батареи генерала Раевского при Бородине отстояли. Выбили поначалу французишек, да штыками кавалерию Мюрата и опрокинули. Вот так-то, корнет, - Андрей Степанович протянув руку, потрепал сына за плечо. - Молод ты ещё, не повидал с моё.
-А доведётся повидать, так батюшка, не посрамлю я тебя. Вот те крест, - взволнованно вскочив на ноги, ответил Сергей на слова отца. - Мы вашей славою вскормлены, и души наши пропитаны духом Бородина!
-А вот за слова эти, благодарю, сын. Если так говоришь, значит доброе о нас, старых солдатах, имеешь представление. - Андрей Степанович с одобрением посмотрел на сына и сильней прижал к себе младшую дочь, свою любимицу Катеньку, сидевшей у него на коленях. Андрей Степанович с Анной Петровной нарекли младшенькую в честь императрицы Екатерины, одарившей их род этими землями, да наградившей Андрея Степановича орденом Св. Георгия IV степени.
-Что ж, вечер был хорош своею темою, однако ж Вам, Андрей Степанович, надобно отдохнуть. Да и поздно уже. - произнёс доктор, Артемий Ильич, вставая из-за стола. За ним поднялись и остальные, прощаясь с Андреем Степановичем на ночь.
   
                *
В конце декабря, под самые новогодние празднества в имение Топорниных приехал старинный друг Андрея Степановича помещик Левашов, отставной капитан лейб-гвардии гренадерского полка,  наряду с ним бывший распорядителем на императорском балу. Имение Николая Сергеевича  располагалось в Стерлитамакском уезде, за две сотни верст от Степановки и потому было столь удивительно его появление у Топорниных.
-Андрей Степанович, голубчик! Прости уж,  ради Христа, не ведал я о твоей болезни. Потому и не мог приехать. А вчерась, в Уфе, как мне сказали, что ты болен, так я прямиком сюда, в Степановку. - приговаривал отставной гвардейский капитан, входя в покои Андрей Степановича.
-Увольте, Николай Сергеевич! Что за хлопоты из-за моей скромной персоны. - Андрей Степанович шёл на встречу своему приятелю, раскрыв руки для объятия.
Приятели приблизившись друг к другу, подали руки для рукопожатия, а затем крепко обнялись. Андрей Степанович радостно глядел на своего младшего товарища по оружию, всё же он на два десятка лет был старше. И потому мог по отечески пожурить и похвалить его.
Однако вместо хвалебных слов, Андрей Степанович всё же немного шутя, но с большой долей правды, произнёс:
-Запустил ты себя, Николай Сергеевич! Вскоре и меня догонять будешь на вид. Дряхлеешь телом-то.
-Эхе-хе, Андрей Степанович, как не дряхлеть, когда дела такие творятся в государстве российском! - Николай Сергеевич горько вздохнул.
-Какие такие дела творятся на России-матушке? - встревожился Андрей Степанович. - Уж не неприятель ли на нас войной пошёл?
-Как? - воскликнул Левашов — Вы не знаете что за происшествие произошло в Петербурге после кончины императора?!
-Император скончался? - обеспокоено спросил в ответ Андрей Степанович — Император Александр Павлович скончался? - слабеющим голосом переспросил он вновь и присев на стул, закрыл лицо руками и горько заплакал. Для него это был удар, которого он никак не ожидал. Государь, под знаменами которого и с которым во главе русская армия дошла до Парижа, освободив Вену и Берлин, Будапешт и Варшаву от нашествия якобинцев-французов, государь, с которым русские солдаты делили огонь пылающих яростью сердец и холод смертельных ран, победы и поражения, скончался?! У Андрея Степановича закружилась голова, он начал валиться со стула и Николай Сергеевич подхвадил его на руки. Усадив Андрей Степановича обратно на стул, Левашов громко крикнул:
-Эй, кто-нибудь, помогите!
От его громкого крика Андрей Степанович открыл глаза и тихо прошептал:
-Не надо, Николай Сергеевич, голубчик, не надо. Я старый солдат, как и ты и с честью вынесу этот удар. Позора в слезах солдата от вести о смерти любимого главнокомандующего нет. - Андрей Степанович тряхнул головой, глубоко вздохнул и поднялся. Левашов взяв друга за локоть помог ему дойти до постели.
-С твоего позволения, Николай Сергеевич, я прилягу. А ты рассказывай, как это случилось. Отчего государь наш Александр Павлович, скончался? - Андрей Степанович прилег на постель, и прикрыв глаза приготовился слушать. В этот миг дверь распахнулась и в барские покои вошли сын Дмитрий и супруга Анна Петровна.
-Что случилось? Нам со двора послышался крик о помощи. - проговорила Анна Петровна, встревоженно поглядывая на Андрея Степановича и Николая Сергеевича.
-Не беспокойтесь, голубушка. - Андрей Степанович приподнял голову и открыв глаза посмотрел на супругу. - Со мной всё хорошо. Мне несколько дурно стало от вести, которую мой друг, Николай Сергеевич, изложил в сей миг. Крепитесь, матушка, - Андрей Степанович взглядом указал Анне Петровне на стул, садись мол, и дождавшись, когда Анна Петровна сядет, выдохнул — Осиротели мы, матушка! Император российский Александр Павлович оставил этот мир....
Анна Петровна от этого известия ахнула, а Сергей Андреевич вскинул голову и вопросительно уставился на Левашова.
-Да, да, господа. К величайшему сожалению, Александр Павлович  на пути в Ливадию скончался в Таганроге. Да успокоится он с миром! - с этими словами Левашов перекрестился.   
      
Вслед за ним прошептав те же слова, перекрестились и остальные. Анна Петровна встала со стула, подошла к постели и присела на её краешек, положив руку на грудь мужа. Зная, с каким священным трепетом относился её муж к персоне императора, она прочувствовала всю тяжесть горя, свалившееся на него.
- Андрей Степанович, право слово, я не знал о том, что ты не не был извещён об этом горестном событии.  Ты уж извини меня, что я так нелепо проговорился. И вы, Анна Петровна, не обессудьте, что не расспросил Вас заранее об этом. - Николай Сергеевич с недоуменным выражением лица стоял у кровати друга. В другую минуту было бы смешно смотреть на  этого рослого, под три аршина, человека, который стоял, как нашкодивший ребенок с понурой головой и шмыгал носом. Да только сейчас было не до смеха.
-Николай Сергеевич, нет вины Вашей в том. Это я, старая, не додумалась Вас предостеречь. Нам-то с неделю будет, как донесли о кончине государя. Да я  не захотела тревожить Андрея Степановича. Вы же знаете, он горяч и скор на поступки. Вот и побоялась, что он, не окрепнув здоровьем, кинется в Петербург, проводить Государя в последний путь.
-И сейчас кинулся бы, да знаю, что поздно уже. - Андрей Степанович с укором посмотрел на Анну Петровну. - Ах, государь наш, Александр Павлович...- Андрей Степанович не договорил и вновь прикрыл глаза.
-С твоего позволения, друг мой, мы удалимся с Анной Петровной, а ты отдохни, вечером поговорим ещё. Есть о чём...- Николай Сергеевич ещё больше ссутулился и направился к двери.
-Что ж, ступайте. Да, Аннушка, распорядись, душа моя, чтобы снесли мне водицы. Больно уж давит в груди.
-Я сама сей же миг Вам принесу, Андрей Степанович, а Вы лежите. Дмитрий, - обратилась она к сыну, - Побудь с Андрей Степановичем, я скоро приду.
Когда дверь за Анной Петровной закрылась,  Андрей Степанович повернулся и открыв глаза уставился в  стену. Пролежав в таком положении некоторое время он обратился к сыну:
-Сын, служи государю так, чтобы, ежели случится, что он погибает, мог ты сам, доброю волей своей, с  легкостью за ним пойти, коли надобно станет. Не изменяй присяге! Хуже нет на свете, чем измена...
                *
 - Мерзавцы! Как есть мерзавцы! - Андрей Степанович возмущенно постукивая кулаком правой руки по ладони левой, ходил по своему кабинету. - Посягнуть на императора! Вместо присяги -измена! Мерзавцы!
Николай Сергеевич вечером рассказал о происшествии, которое случилось в Петербурге после кончины Александра Павловича. О том, что гвардейцы отказались присягнуть на верность взошедшему на престол Николаю Павловичу, брату почившего императора и вывели свои полки на Сенатскую площадь в знак неповиновения. Восставших разогнали, заставив огнём картечи бежать с площади. И в тот же день были произведены аресты офицеров и гражданских лиц, подговоривших солдат на бунт.
-Самое позорное, что и мой полк, лейб-гвардии гренадерский, принял участие в этом подлом деле. - возмущался вместе с другом Николай Сергеевич. - Хороши гвардейцы...
-Избаловали гвардейцев государи, ох, избаловали. Вас бы в поле, землю топтать, грязь месить, а не брусчатку площадей на парадах! - Андрей Степанович помахал кулаком куда -то вдаль, повернувшись к окну. - Вот и пожинают теперь!..
-Что ж, правда твоя, Андрей Степанович. - ответил ему Левашов, беря в руку бокал вина. - Гвардейцы не раз самодержцев на престоле меняли. Сам знаешь, - приглушив голос продолжил он — и Александр Павлович ни без их помощи на царствование взошёл.  Да только не в том главное. Поговаривают, что манифест у них обнаружили, в коем они призывали отречься от самодержавия. На государственное обустройство они замахнулись! Вот что главное. Боле того, доложу тебе, Андрей Степанович, - Левашов отпил вина из бокала и поставил его на стол, на котором стояли различные кушанья. - они полагали, что необходимо наделить всех людей равными правами. Признать, что мужик и боярин равны в правах! Каково, Андрей Степанович?!

Андрей Степанович, вертя в руках пустой бокал, размышлял над словами собеседника. Действительно, думал он, не раз в российской истории бывало, что на престол восходили не по праву престолонаследия, а по праву силы. Но, чтобы вот так, призвав на бунт чернь? Нет, это было не под силу понять  ему, дворянину. Это не укладывалось в его представления о дворянской чести и достоинстве.
-А ещё, - вкрадчиво говорил Николай Сергеевич, перейдя уже вовсе на шепот, - в том манифесте было сказано, что освобождают они, бунтовщики, всех крестьян от крепости.
-Что?! - переспросил Андрей Степанович, выходя из раздумий, - Что? Отпустить крестьян? Это уже с лишком! Это даже не происшествие...Это...Это... Это  же революция! - уже в полный голос воскликнул подполковник.
-Вот, вот! - Николай Сергеевич пододвинул поближе к другу стул, и взяв со стола бутыль с вином разлил его по бокалам. - Мы же все всё понимаем. Гвардейцы не раз престолом баловались. Что там говорить. - взмахнул рукой он. - Да только одно дело императоров на престол сажать, а идти против самодержавия и своего же сословия - совершенно иное!  На самодержавии и дворянстве вся земля русская стояла, стоит и будет стоять! - и Левашов звякнув своим бокалом об бокал Андрея Степановича, выпил вино.
Андрей Степанович тоже отпил из бокала и произнёс:
-А ведомо ли тем бунтовщикам, что поместья и крестьяне дадены нашему сословию не богатства ради, а для служения Государю и Отечеству? Чтоб могли мы, от всего отрешась, жить помыслами лишь о честном служении, да на смерть иди без страха, чтоб его, русский народ, не извели под корень изверги-нехристи? - Андрей Степанович шумно выдохнул и гордо произнёс, - Слава Богу, что нет изменников среди нас!
-Э, нет! Не скажи, друг мой! - Николай Сергеевич вскинул голову и с усмешкой произнёс, - говорят внук генерала Миллера, сын помещицы Фок, чьи имения под Уфой, лейбгвардии Измайловского полка подпоручик Александр Фок, сильно замешан в заговоре. Находится теперь под арестом в Петропавловской крепости.
-Бог мой, не может того быть! Чтобы среди наших дворян завелись вольнодумцы? Не допущу! Слава Богу, сын мой, Сергей, не в гвардии, а в гусарах!   А помещице той, будь она трижды дочерью генерала, будет отказано в приеме в моём доме!

                *
                Часть третья
                Ссылка
Дни, сменяя друг друга сливались в недели и месяцы. Те же в свою очередь — годы.  И незаметно прошло девять лет с описываемых выше событий. Поместье Топорниных, разросшееся до трех деревень, Степановку, Андреевку и Дмитриевку, названные каждая в честь мужчин рода Топорниных, жило своей размеренной жизнью.
Крестьяне сеяли и убирали хлеб, строили дома и дороги, ходили на охоту и удили рыбу. Иван, сельский староста, постарел  ему с каждым днем становилось управляться с разросшимся барским хозяйством. Благо, теперь он со своим семейством жил в просторном доме-пятистенке, построенного как и повелел барин, за господский счёт. Пенсиона, выдаваемого по десяти рублей в месяц, хватало на беззаботную жизнь и на учёбу детей. Младшенький его сын подавал большие надежды в учебе и когда достиг двенадцати годов, барин лично повёз его в Уфу, где отдал в ученики в купеческий дом. И теперь, Иван надеялся, что достигнув зрелости, сын откупится, как и сказывал их благодетель, да станет торговцем.  На этот случай произошёл у них с барином разговор. Как-то в барской усадьбе заприметил его Андрей Степанович и подозвав к себе спросил:
-Давно спросить хотел, Ванька, тебя вот о чём. Скажи мне, любезный, отчего женат ты на старухе? Прогнал бы её, что ли, да женился на молодой. Я дозволение своё дам, коли надумаешь.
-Не гневайся, барин, но не нужна мне молодая. А старая она от того, что на пятнадцать годков постарше меня будет. Она женою моего старшего брата была, а когда он помер от недуга, меня родители и поженили с ней. А она постарше моего брата годов на пять. Вот так мы с ней и прижились да свыклись. И не надобно мне более жены. - ответил своему хозяину Иван, глядя ему прямо в глаза.
-А что же дети?
-А что дети? Братины отпрыски выросли и на вас трудятся. А три младших пока им помощниками ходют.
-Стало быть не все твои дети?
-Говорю же, трое младших только мои, а остатные - братины. - не понимая, почему барин переспрашивает, проговорил Иван.
-Стало быть, я только троим твоим детям обязан дать волю, при случае? - нахмурив брови и о чём-то раздумывая, спросил Андрей Степанович.
-Стало быть так. - уныло произнес Иван. - Раз так уж вышло, что те то братки моего покойного...
-Уж взаправду испугался что ли, - рассмеялся Андрей Степанович — Не веришь слову своего хозяина?!
-Упаси Бог, Андрей Степанович! Знамо дело, слово Ваше крепкое, да что ж поделать-то, коли правда Ваша. Только трое детей моих в семействе моём...
-Успокойся, староста! - Андрей Степанович серьёзно посмотрел на мужика и добавил — Слово дворянина покрепче купеческого будет, и уж всяко крепче мужицкого. А всё потому, за своё слово дворянин жизнью своей в ответе, а купец же только своими деньгами. А за слова мужика в ответе лишь ветер в поле, коли споймаешь его. Так-то, не боись за детишек. Коли пожелают, то они от крепости моей, по слову моему, будут свободны. Крепко моё слово.

И теперь Иван подумывал прикупить лавочку, по достижению сыном зрелости. За остальных детей он не так болел душой, как за этого, в котором не чаял души. Те, уже взрослые и со своим семейством прикипели к селу и не желали знать другой судьбы, как работать на барской усадьбе. Кто-то из них прислуживал кучером, а кто-то стал лесничим. Все были при деле и жили как у Христа за пазухой. А за то что им первыми разрешил барин поселиться за речкой, семейство ихнее прозвали Зарецкими.    

Топорнины же большьшую часть времени проводили в Уфе. Балы в перемешку делами на благо общества занимали их больше, чем состояние имения. Андрей Степанович, ввиду своего преклонного возраста, выезжал на балы крайне редко. Время не щадило и его. Он сильно состарился, от отставного подполковника и кавалера, великолепного танцора остался лишь сгорбившийся старик. Однако ж, он не подавал вида и позволял себе посетить балы в те дома, где непременно нужно было быть.
Вот и сегодня он был в доме губернатора, который созвал на бал уфимскую аристократию. Андрей Степанович станцевал лишь полонез, обязательный для всех присутствующих персон танец и теперь сидел за карточным столом, перекидываясь в преферанс с такими же как он сам стариками. Разговор за карточным столом, начавшийся с осуждения молодежи, падения нравов, перерос к новостям, доносившихся из столицы, а затем плавно перешёл в откровенное смакование слухов и сплетен, бродивших по городу.
-А вот говорят, старец ходит по России. И признают за тем старцем самого покойного императора, Александра Павловича, - говорил Воецкий, коллежский асессор, имения которого находились за Уфой, близ Степановки.
-Ох, уж эти самозванцы! - ответил со вздохом Андрей Степанович — Нет на них князя Пожарского с Козьмою Мининым!
-Не скажите, сударь — возразил Воецкий. - Этот не сам себя называет, а народ признаёт! Чуете разницу? Ходит, говорят, по Руси, да житьё народное наблюдает, дожидаясь своего часа, чтобы открыться.
-Как это похоже на наш народ. - сказал Юрьев, бывший глава уголовной палаты губернии. - Вечно выдумывает себе доброго царя-батюшку, да потом бунтует, проливая кровь и виноватого и невинного. Один Емелька Пугачёв сколько народу погубил!
-Ах, милостивый государь, - поддержал Юрьева Левашов, тоже прибывший в Уфу на зиму. - росейский народ таков! Молчит себе, молчит, а потом хвать топор!
-А я вам больше доложу, - прошептал Воецкий таинственным голосом, хватаясь за ручки кресла, - Говорят, - тут он оглянулся, нет ли поблизости посторонних, и убедившись, что с соседних столов за ними не наблюдают и не могут расслышать, продолжил, - говорят, что Александ Павлович, царство ему небесное, не помер вовсе, а решил замолить грех отцеубийства, а потому и пошел в странники — отшельники. И имя себе взял Федор Кузьмич. Сказывал нынче ротмистр один, что квартировал у нас. Что сам император Николай Павлович соизволил иметь с ним беседу.
-Это уж Вы, любезный Николай Григорьевич, преувеличиваете. Ни в жизнь не поверю, чтобы император российский со старцем-побирушкой беседы вёл. О чём, дозвольте мне спросить, они могут беседы беседовать?
-Видно есть о чём, коли слухи такие ходят, - твердил своё коллежский асессор. - не на пустом же месте, право слово, разговор пошёл.
-Ах, голубчик, - произнёс Андрей Степанович, - разговоры и мы разговариваем, но не всякий разговор есть правда. Пустое это всё, помяните мое слово.
-Это, сударь, право Ваше, за правду ли сей разговор принять, либо же позабыть о нём.
Андрей Степанович кинул карты на стол, поправил мундир и громко, так, что с соседних столов повернулись в их сторону, произнёс:
-Я офицер русской армии и не смею рассуждать! Будет циркуляр об этом старце, тогда и почту за честь почитать его как отца родного. А пока и разговаривать о нём не желаю!
-А что это Вы, Андрей Степанович всполошились? - ехидным голосом спросил Воецкий. - Уж не потому ли, что дочь Ваша с заговрщиком любезничает?
-Что Вы сказали, сударь? - взревел Андрей Степанович. За соседними столиками уже все оставили карты и с интересом наблюдали, пытаясь понять, отчего так кипятятся старики. Андрей Степанович стоял на ногах, схватившись за спинку кресла. Его бледное старческое лицо налилось кровью и противоестественно смотрелось в сочетании с бледностью кистей рук, с которых он уже снимал перчатки.
-А что мне объясняться? Сами спросите у дочери своей, Катерины Андреевны...- говорил Николай Григорьевич.
-Сударь, или Вы сей же час, сей же миг, объясните Ваши слова, либо же я брошу перчатку. - с этими словами Андрей Степанович сжал перчатку в правой руке, уставив взгляд на Воецкого.
-Ах, увольте, Андрей Степанович, какие из нас дуэлянты. Мы же с Вами и пистолет в руке не удержим, не то чтобы произвести выстрел, а Вы перчаткою бросаться вздумали. А ежели хотите объяснений, то пожалуйте, гляньте сами, вон Ваша Катерина Андреевна, - Воецкий кивнул головой в сторону танцующих, - танцует с кавалером. А кавалер никто иной, как Александр Фок, отставленный со службы прапорщиком. Тот самый, что стоял на Сенатской площади в декабре восемьсот двадцать пятого года. И сейчас находящийся под надзором полиции.
Андрей Степанович в единый миг почернел лицом и схватившись за грудь, упал на стул. 
                *
-Извольте объясниться, сударыня, что это всё значит? - Андрей Степанович был вне себя от гнева, но говорил ровным и спокойным тоном, не показывая ни единым словом, ни интонацией своё душевное состояние.
-Что, папенька? Что я должна объяснить? — пролепетала Катерина.
-Извольте объяснить мне, как Вы, моя дочь, посмели приблизиться к этому человеку? Этому изменщику и заговорщику?
-О ком Вы говорите, папенька? - всё таким же тихим голосом произнесла Екатерина Андреевна.
-Я говорю о Вашем вчерашнем кавалере, о Фоке! - начиная закипать, - Или тебе не было известно, что он состоял в заговоре против нашего императора Николая Павловича?

Катерина потупила голову и уставилась в пол. Ей было известно, что Александр Фок, внук генерала Миллера, был блистательным гвардейским офицером и служил в Измайловском полку в чине подпоручика в Петербурге. Но, декабрьское происшествие восемьсот двадцать пятого года наложили крест на его стремительном восхождении по карьерной лестнице. Уличенный в связях с бунтовщиками, он был лишен офицерского звания и сослан рядовым солдатом на кавказскую войну. Однако и на Кавказе продолжал вольнодумствовать. И даже был привлечён к следствию за распространение среди офицеров и солдат книг с сомнительным содержанием. Следствие же не установило его причастность к распространению книг, но рапорт на имя императора был направлен. Пока шёл рапорт до столицы, пришёл указ о производстве его в чин прапорщика. В чине же прапорщика был отправлен в отставку, после того, как рапорт о следствии дошёл до стола нужных людей..
А Екатерине он был представлен по случаю проведения бала в доме Глуховых, богатая помещичья усадьба которых располагалось в двадцати верстах от Уфы, в селе Шемяк. Этот немолодой уже офицер понравился Екатерине Андреевне с первого взгляда. Не было в нем заносчивости и напускной важности отпрысков аристократических семей высшего света, к которому он принадлежал. Он приходился потомком Александру Борисовичу Фоку, сподвижнику Петра Великого и был в родстве с князьями и графами и не нуждался ни в деньгах ни в связях. Александр превосходно держался на балах, изумительно танцуя и интересно излагал различные случаи из войны на Кавказе. Тем и взял Александр сердце молодой барышни, только-только вышедшей в свет.

-Стало быть, известно. - заключил Андрей Степанович. Он повернулся было к Анне Петровне лицом, но услышал тихий шепот дочери.
-Я люблю его, папенька!
-Любовь? - спросил Андрей Степанович — Что есть любовь?! А я скажу Вам, что нет никакой любви. Есть только животные чувства, возведенные в превосходную степень всяческими писаками романов для таких, как Вы, барышень и для томных воздыханий! У человека же есть только разум и он обязан следовать лишь его повелениям. И разум мой говорит мне, что нет места в нашем доме вольнодумцам! - Андрей Степанович севший было в кресло, встал и продолжил:    
-Нет, этого допустить никак не возможно! Это какая нелепость! Любовь... - Андрей Степанович в сильном возбуждении фыркнул. – Так, - Андрей Степанович повернулся к супруге, и, пройдя несколько шагов своей старческой походкой к ней, сказал, - матушка, мы никак не можем позволить этому бунтовщику проникнуть в наш дом. Будь он сто крат внуком генерала и храбрым офицером, но пойдя против императора и своего сословия, он сам поставил себя вне нашего общества. Потому, не мешкая, завтра по-утру мы отправляем Катеньку в Степановку. Пусть там посидит в имении да понаберется ума-разума.
                *
Александр Фок был в сильном недоумении, не приметив среди присутствующих на балу у Аничковых Екатерины Топорниной. Он подождал её некоторое время стоя в парадной и поняв, что её не  будет на балу, пошёл в курительную комнату. У него пропала всякая охота танцевать и веселиться в её отсутствие.
Курительная комната, расположенная в самом дальнем углу дома, прилегая к флигелю, где проживала дворня. Достав кисет он набил трубку табаком, взял трубку в рот и запалив спичку, закурил. «Куда могла запропаститься Катенька? Не приболела ли?» - вились в голове у отставного прапорщика тревожные мысли.

Александр, молодой человек, тридцати лет от роду, без ума влюбился в дочь подполковника Топорнина. Его бурная молодость, прошедшая в столице, а затем ссылка на Кавказ оставили мало места для любви. Он даже стал считать, что загрубел душой и ничто не способно пробудить в нём пылкие чувства.
Но эта девушка своей провинциальной непринужденностью и естественной чистотой души разительно отличалась от жеманных красавиц Петербурга и горячих восточных красавиц. Её ласковый взор, нежный говор и скромная улыбка выворачивали его нутро наизнанку. Волнение, охватывающее его при виде её, заставляло его сердце биться так, что казалось оно в сей миг разорвёт грудину, вырвется наружу и трепыхаясь в судорогах, само поползёт к ней, обливаясь кровью. Александр не знал, что чувствовала эта девушка к нему, покрытому ранами от сабельных ударов горцев, отставному офицеру. Но сам он был уверен в одном, что без неё вся его жизнь теряет всяческий смысл. Тем более теперь, когда он стал не нужен на службе Государю и Отечеству. 
Докурив трубку Александр притушил её и вытряхнул пепел из неё в специально оборудованную урну, которая была выделана из целого куска мраморного камня и высотой была по пояс стоящему в рост человеку и изящно держалась на тоненькой ножке. Выходя из комнаты он столкнулся с молодым Аничковым, который был вхож в дом Топорниных. Обрадовавшись подвернувшемуся случаю, Фок решил узнать о Катерине от него.
-Честь имею представиться, Александр Фок, прапорщик Линейного батальона Оренбургского полка в отставке. - представился он Аничкову.
-Чем обязан, сударь? - несколько удивившись столь развязной манере общения, спросил молодой князь.
-Буду с Вами откровенен, милостивый государь, но я хотел узнать от Вас, отчего на балу отсутствует Екатерина Топорнина.
-Постой, - воскликнул Аничков, - так Вы и есть тот самый Фок, из-за воздыханий которого Андрей Степанович и сослал Екатерину Андреевну в имение, лишив нас удовольствия лицезреть на её красоту? - молодой человек рассмеялся и протянув руку, представился сам, а затем, пожав руку Александру предложить покурить вместе. Александр хотел было отказаться, но не решился нанести обиду своей неучтивостью этому молодому человеку, который открыл ему тайну исчезновения Екатерины. Поэтому он прошёл с ним вновь в курительную комнату и выкурил с ним ещё одну трубку. После завершения пустой светской беседы, он стремительно покинул бал.      
               
                *
               
Екатерина Андреевнеа скучая, бродила по пустым комнатам усадьбы, погрузившись в грустные воспоминания. Она, молодая, даже ещё юная, девушка влюбилась. Влюбилась, как это случается с каждым человеком, когда  наступает пора перейти тот тонкий, незримый рубеж, который разделяет несмышленое дитя от человека, способного нести ответ за свои поступки, стало быть, взрослого человека.
Ей было совершенно безразлично, что говорят в свете про этого, как ей казалось, побитого жизнью человека, который через страдания и лишения смог сберечь свои принципы и веру. При этом для Екатерины очень важным представлялось именно то обстоятельство, что он, Александр, имеет принципы, дающие его жизни некий смысл и направление. А в чём же был смысл самих принципов и был ли он в них вообще она не задумывалась. Созданный её живым и ничем незамутненным воображением образ страждущего за благое дело человека был настолько притягательным, что теперь она жила только этим образом в сердце.

Неожиданно появившаяся тень, появившаяся из-за угла, заставила её замедлить шаг. Она успела сделать ещё пару шагов, как крестьянка-прислужница появилась вслед за своей длинной тенью, обычной для этого времени дня.
-Доброе утро, сударыня, - поприветствовала хозяйскую дочь прислужница и, попыталась сделать реверанс, как обучала их гувернантка,  но это получилось крайне неуклюже.
-Благодарю, - ответила ей Екатерина. - И тебе тоже доброго дня, дай Бог! - при этом, она мечтательно посмотрела куда-то вдаль что-то проговорив про себя а затем быстро перекрестилась, повернувшись в сторону, где стояла церковь.
-А я Вас разыскиваю. - вдруг украдкой прошептала прислужница, словно кто-то за ними приглядывает. А затем подошла к Екатерине и стала поправлять её платье. И в какой-то миг сунула в её руки лист бумаги.

Екатерина удивилась было, но внезапная догадка, судорожно промелькнувшая в её голове, заставила забиться её сердце, отчего заволновалась кровь в жилах и это волнение приятной истомой обволакивало всё её нутро.
-Откуда? - спросила Екатерина, понявшая, что это письмо от её любимого. «Он рядом! Он здесь!» - радостно подумала Екатерина.
-Не ведаю я, сударыня. - потупив взгляд проговорила прислужница. - Мне велено лишь передать Вам.
Екатерина же уже развернула листок и стала с прежним волнением торопливо читать.
         
                « Душа моя, Екатерина Андреевна!
Спешу уведомить Вас, что моё сердце, душа и тело всецело навеки вечные отданы лишь Вам одной и никакие препятствия не остановят меня на пути к Вам. Ежели будет Вам угодно, я,  вопреки запретам Вашего батюшки, Андрея Степановича, решусь ворваться в его имение и освободить вас из плена. Ваше слово, Екатерина Андреевна и я не медля буду у Ваших ног!
Ваш покорный слуга, А.»

Читая эти строки у Екатерины Андреевны затряслись руки и на глазах проступили слёзы. Она поднесла листок к губам и со всей нежностью, на какое  только способно любящее сердце, поцеловала его. Она прикрыла глаза и не смела оторвать свой поцелуй от листа. Простояв так несколько мгновений, она вдруг вспомнила, что прислужница стоит рядом и от этого смутилась. Ей подумалось, что не следовало бы показывать свои чувства при человеке низшего сословия, однако заметив, что та стоит спиной к ней, успокоилась.
-Постой тут, я сей же миг! - приказала она прислужнице и шурша платьем быстрым шагом направилась в свою часть дома.

Войдя в свою комнату она торопливо подошла к столу и села за него. Затем она достала из выдвижного ящика чернильницу, перо и чистый лист бумаги. Обмакнув перо в чернильнице она стала писать ответ Александру.
                *
Получив письмо от свой возлюбленной, Александр обрадовался и озадачился одновременно. Рад был он тому, что его чувства, столь неожиданно проявившиеся в нём, были взаимны. Озадачен же был тем, что Екатерина не приняла или же не поняла его намека на побег и тайное венчание.
«Милостивый  Александр Александрович! - писала Екатерина, в своём письме, - Не смею отрицать, что и Вы не безразличны мне. Скажу более. Я готова ждать встречи с Вами хоть до скончания века. Но не смею я перечить отцу своему и маменьке. И говорю Вам, что отец мой хоть и скор на руку, да отходчив. Тешу себя надеждой, что спустя короткое время от простит нас и наши злоключения благополучно завершаться.  Навеки Ваша Е.А.»
А Александр же не знал, как возможно добиться прощения Андрея Степановича, который, говорят, слово дал, не пускать в свой дом людей замешанных в происшествии декабря восемьсот двадцать пятого года. А слово дворянина это его честь. А с честью не шутят. Только смерть может быть оправданием для не выполнения слова...
«Какое может быть прощение, если император сам до сих пор не соизволит полицейский надзор надо мною учиненный, снять? - горестно размышлял Александр, - А это подтверждение того, что я есть лицо неблагонадёжное. И всякий, кто посмеет иметь со мною иметь всякое, хоть даже самое малое дело, будет причислен к этому же кругу лиц.»

А мог ли он поступить иначе, тогда, во время декабрьского восстания? Когда он ходил по казармам со своими товарищами и уговаривал солдат выступить вместе с ними против, как они объясняли солдатам, узурпатора, великого князя Николая Павловича. Сам Александр и остальные офицеры-заговорщики были прекрасно осведомлены, что Константин Павлович, следующий по праву престолонаследник, уступил престол своему младшему брату, подписав в его пользу отречение. Но эта некая неопределенность с престолом, возникшая после смерти императора Александра I, дала в руки заговорщикам возможность проявить себя и выступить, обманом вовлекая солдат в свои ряды. Им почти удалось свершить задуманное, но   нерешительность заговорщиков, вовремя не арестовавших членов царской семьи, а также их нежелание взять в руки общее руководство восстанием после предательства князя Трубецкого и ещё нескольких основных деятелей заговора, не явившихся на Сенатскую площадь, свело на нет все их усилия. Выстроившиеся в каре солдаты отбили две кавалерийские атаки. Заговорщиками был убит генерал-губернатор Петербурга Милорадович, герой Отечественной войны, который, понадеявшись на свое влияние в гвардии, выехал к ним в одиночку и попытался привести солдат к повиновению. Но картечь артиллерии сделала своё дело, солдаты не выдержали и побежали. Всё было кончено...       

Александр и сейчас считал, нет, был уверен, что поступал тогда правильно. Идеи заговорщиков, стремившихся изжить самодержавие и дать волю крестьянам, привлечь широкие слои российского народа к управлению государством, чтобы многие умы могли принять участие в обустройстве России, были близки взглядам самого Александра.
Немного отойдя от тяжелых воспоминаний, Александр перешел в мечтательное состояние души. «Эх, обвенчаться бы мне с любезной Екатериной Андреевной, да поселиться в деревне. Я б жизнь крестьянскую намного лучше нынешней завёл. Установил бы общежитие, как в книжках, чтобы страсть к людскую к имуществу побороть. От того, что ходит среди мужиков ревность к чужому счастью и алчность, все беды и происходят. А когда все равны, у всех единое имущество, тогда и лишнего никому не надо. То что твоё и не твоё вовсе, а общее. И всегда дела вершить сообща.» - как решенное дело, заключил в своих мыслях Александр.
«Однако, как же повстречаться мне с Екатериной Андреевной?» - вновь вернулся к своей прежней мысли Александр...
                *
А Екатерина Андреевна томилась в имении, целыми днями напролёт проводя в рукоделии. Услужливые крестьянки обучали её обращению с веретеном и тканями, пяльцами и нитями. По памяти она шила на куске атласной ткани портрет своего возлюбленного. В ясные, морозные дни, когда лучи яркого солнца, падая на снег, отражались от него множеством искринок, ослепляя глаза, она выходила на прогулки. Укутавшись в шаль, она подолгу стояла на крутояре, всматриваясь вдаль, а затем тяжело вздохнув, возвращалась в дом.

В один из дней, под самые рождественские праздники к усадьбе подъехали сани, груженые какими-то деревянными коробами. На санях сидели два человека. Один из них, возница, заросший бородой, с длинными  волосами, лохмотьями свисающими из под шапки, которая была нахлобучена по самые глаза,  слез с саней и подойдя к кучеру, что-то спросил. Кучер же отвечая, замахал руками и показал на дом. На шум их разговора из конюшни вышли ещё два крестьянина, занимавшихся ремонтом кареты, на которой приехала Екатерина Андреевна.      

Сама же Екатерина, стоявшая у окна, заметив дворовых людей, о чем-то оживленно переговаривающихся с возницей, решила выйти и разузнать о причине случившегося, а заодно подышать воздухом. Она быстро накинула на плечи теплую накидку, поданную ей служанкой и вышла на улицу.
-Что приключилось, Евграф? - окликнула она управляющего, который тоже вышедший на шум, стоял среди переговорщиков. Управляющий был недавно куплен Андреем Степановичем у своих родственников из Симбирской губернии и отличался от прочего крестьянского люда хорошим знанием грамоты и умением ловко управляться цифрами, складывая и отнимая в уме.
-Вот, Екатерина Андреевна, эти люди говорят, что подарок изволили Вам привезти.
-Как есть правда, - подтвердил возница. - Вот те крест!  - возница перекрестился и продолжил, - Велено передать на праздник Рождества Христова подарок- говорил возница, сильно окая. - Так и сказано, Екатерине Андреевне.
-Так несите в дом подарок, что же ждешь, Евргаф?
-Его превосходительство Андрей Степанович крепко наказывал никого постороннего не пускать — возразил управляющий.
-Какие же это посторонние, - притворно удивилась Екатерина, догадываясь, от кого мог поступить подарок. - Это же посыльные. Люди, можно сказать состоящие на службе. Их дело передать, что велено да ступать прочь после исполнения. Так, что Евграф, не препятствуй, а лучше пособи перенести подарок в дом. Что там в коробах? - обращаясь к вознце, спросила Екатерина.
-Откель мне знать, барышня? - удивленно спросил возница. - Моё дело привезти.
-В коробах находится фортепиано, - подал голос второй человек, до этого молчаливо сидевший на санях и наблюдавший за происходящим. Он был довольно прилично одет и из под верхнего отворота шинели гражданского чина, поверх которого был накинут тулуп, черный торчал галстук-бабочка.  - Я же учитель музыке и обязан оказать помощь в настройке инструмента и дать несколько уроков по пользованию им. Если будет дозволено, то прошу именовать меня Иохимом, как изволили прозвать  меня господа.
-А чьих будешь? - спросила Екатерина Андреевна.
-Холоп Аничковых, сударыня, - отозвался музыкант.
-Аничковых? - теперь уже действительно удивилась Екатерина Андреевна. Ожидавшая иного ответа, она сейчас была обзадачена. Догадка, которая было окрылила её, оказавшись ложной, заставила её вновь принять безучастное выражение лица и былой интерес к подарку улетучился, как предрассветный туман. Она посмотрела на людей, стоявших и ждавших её решения и со вздохом произнесла — Несите уж, коли привезли.

Она повернулась и пошла обратно в дом. Поднимаясь по лестнице она всё же остановилась и решила посмотреть на инструмент, который в Европе вытеснил клавикорд и клавесин из модных салонов. У Екатерины же в комнате стоял клавесин, который своим немного резковатым звуком, разрезал вечернюю тишину, когда она садилась музицировать.
Мужики, затащившие тяжеленный короб, кряхтя, остановились у дверей, не решаясь пройти дальше и держали здоровенный короб в руках за приделанные по бокам ручки.
-Куда тащить, Екатерина Андреевна? - послышался из-за спины мужиков, голос управляющего.
-А поставьте прямо в залу. Да смотрите, паркет не по-портьте, бездельники. - нехотя проговорила она и поняв, что установка инструмента займет много времени, сказав управляющему, - Когда будет готово, доложите, а я пока пойду к себе. - стала подниматься по лестнице.
-Ах, Екатерина Андреевна — прозвучал вдруг знакомый голос. Его голос! - Извольте не беспокоиться.
Екатерина резко оглянулась, пытаясь понять, откуда он прозвучал, но внизу были лишь мужики, пыхтя, несущие свою ношу в зал. Она, подумав, что это ей почудилось, держась за поручни, пошла дальше по лестнице.   
  Она дошла до своей комнаты, и, открыв дверь, посмотрела назад, отчего-то надеясь, что голос был в самом деле, а не был плодом её воображения и что сейчас появиться её воздыхатель. Но коридор был пуст и свет, заливающий его из больших окон, ясно указывал, что даже в потаенных местах не может кого-либо быть. Екатерина вновь обреченно вздохнула и пошла в свои покои.

Зайдя, она подошла к клавесину и указательным пальцем коснулась клавиш. Она задумчиво отстукивала, выбивая из инструмента звуки, которые, появляясь одна за другой и сливаясь в единое, становились мелодией. Так она простояла  некоторое время, прислушиваясь к звукам, а затем села за стул для музицирования и принялась играть, пытаясь отринуть грустные мысли прочь.       
 Но не успела она как следует увлечься игрой, как услышала шаги, шедшего по коридору человека. «Быстро управились.» - успела подумать она и дверь распахнулась. Увидев бородатого мужика, возницу, вместо ожидаемого управляющего, она сильно удивилась.
-Что тебе надобно?- требовательно спросила она.
-Душа моя, Екатерина Андреевна, здравствуй! - неожиданно, милым для сердца юной девицы голосом, ответил мужик.

Екатерина всмотрелась в мужика и увидела шрам на лице, который едва пробивался из-под бороды. Шрам, который, как говорил Александр, появился у него после схватки с горцем, который полоснул его по лицу длинным кинжалом, больше смахивающим на короткий меч. Теперь же этот шрам был знаком для Екатерины, что перед нею стоит её суженный.
-Решились таки, Александр Александрович... - прошептала Екатерина и словно полетела, а не пошла, навстречу Александру, который тоже уже несся к ней.

Влюбленные, подбежав, взялись за руки и зачарованно  глядя в глаза друг друга, обнялись. При этом Александр, будучи отродясь высоким и сухопарым человеком, склонился, ссутулившись, над Екатериной, которая на цыпочках тянула руки к лицу любимого.
-А я не признала вас в этом наряде, сударь, - произнесла Екатерина, проведя ладонью по лицу Александра, а затем опустив руку, положила её ему на грудь. Она потрогала бороду и ужаснулась. - Настоящая борода! - и оттолкнувшись от кавалера, отбежала на пару шагов назад и пристально уставилась на Александра.
-Ей богу, как есть мужик, право слово! - вдруг звонко рассмеялась Екатерина.
-Ах, сударыня, мне без этого наряда не с руки было покинуть дом в Уфе. - стал оправдываться Александр. - Первым делом, я, как должно быть Вы знаете, нахожусь под надзором полиции. И мне пришлось сказаться больным, чтобы провести государево око и выехать в имение на Подымаловом спуске, якобы на воздух. А там я, отрастив бороду  и приняв мужицкий вид я выехал к Вам. Второе же обстоятельство таково, что я не смог бы в дворянском обличье посетить Вас, поскольку Ваш батюшка, вернее всего дал инструкции дворовым людям. Сами видели, как они с неохотой допустили нас в усадьбу. Благо Аничков дал мне благоразумные советы. Видать, не в первой ему такие маскарады устраивать.
-Как? Вы знакомы с молодым Аничковым, Александр Александрович? - спросила Екатерина, всё ещё с интересом рассматривая Александра.
-Слава Богу, довелось иметь честь стать ему знакомцем. Благовоспитанный человек, не лишенный духа авантюризма, знаете ли, Екатерина Андреевна. Он прознав про наши с Вами невзгоды, сам вызвался оказать помощь в нашем свидании. - Александр описав Аничкова в превосходных эпитетах, стал говорить Екатерине о своих планах:
-Я, Екатерина Андреевна, с Вашего позволения, поселюсь рядом, в ближайшей деревушке. Благо их вдоль дороги множество. И буду тайно посещать Вас. - Александр ласково посмотрел на свою возлюбленную и тихо прошептал. - Я не смогу жить без Вас, Екатерина Андреевна.
Девушка потупила свой взгляд и тоже тихо произнесла:
-И я, без Вас, сударь.
Александр, воспылав чувствами, подхватил Екатерину и подняв на руки, закружил. Он смотрел на Екатерину полными счастья глазами и кружил, кружил, кружил, словно в танце, припадая на правую ногу. Затем он остановился и поставил Екатерину Андреевну на пол.
-Ну, будет! Ступайте сударь, - проговорила Екатерина, отдышавшись после кружения, пронесшегося как птичий полёт. - Вас скоро хватятся. Ступайте, - и Екатерина несильным толчком подтолкнула Александра к двери.
-Слава Богу, свиделись, - горячо зашептал Александр, придерживая Екатерину за руку. - Ожидайте моего знака! Не пройдет и трех дней, как я вновь буду в Степановке!
-Хорошо, хорошо Александр Андреевич!  Только будьте осторожны!  А я с нетерпением буду вас ждать, предаваясь тоске и печали.
Александр припал на колени и поцеловав руку Екатерины, прижался к ней щекой и зашептал:
-Ваше слово, намёк или взгляд и я сейчас же увезу Вас, Екатерина Андреевна! Дайте только Ваше согласие!
Екатерина одёрнула руку, высвобождая её из ладони Александра. И отступила на шаг.
-Я единожды ответила, милостивый государь, Александр Алесандрович! Я благовоспитанная дворянка и словам своим ценность имею представление. И не допущу, чтобы над родителями моими насмехались, предавая унижению. А потому и думать забудьте о побеге! И если Ваши чувства не пустое, а от сердца берут начало, то ожиданием своим Вы только укрепите их. А теперь, ступайте.
Она повелительно махнула рукой, а затем присела в прощальном реверансе и взглядом проводила  милого друга, который не отрывая от неё взгляда, пятился к двери.               
                *
Александр ехал на санях в Шариповку, татарскую деревню и сидя рядом с мужиком, вёл с ним беседу.
-Скажи вот, а ежели бы дал тебе хозяин твой вольную, счастлив бы ты стал тогда?
-Это ежели с какого боку посмотреть, барин. - уклончиво отвечал тот.
-Ну, как это, с какого боку? - удивился Александр. - Должно быть вольным всегда хорошо.
-Эка невидаль, воля! - усмехаясь говорил мужик. - Что ж в ней хорошего, если брюхо пусто? А у барина завсегда прокормится можно. Знамо дело, не даст хороший хозяин мужику голодной смертью помереть и дозволит на пропитание своё хлеба добыть.
-А на воле ты не способен что ли добыть хлеб?
-А как его добудешь, коли ни земли ни скотинки? - уныло проговорил мужик.
-А ежели с землей дадут волю? - спросил Александр.
-Да кто ж с землей даст, барин? - вовсе удивился крестьянин, да так, что придержал лошадь. Он оглянулся и посмотрев на своего попутчика горько рассмеялся. - Ха-ха-ха! Это ж какой дурак мужика с землей-то отпустит? Тогда ж вам, господам, кормиться не с чего станет! Какой мужик по своей воле на ваш стол хлеб потащит? Э, нет, барин! Не бывать тому ни в жизнь!
-А вот и зря говоришь такое, - отвечал Александр. - Говорят, за морем есть страна, в которой все вровень живут и нет там ни мужика, ни барина, ни городового, ни солдата. Все равны! А отчего? А от того, что, ты скажем, к примеру, сегодня мужик и землю пахать изволишь. А пройдет срок и ставят тебя барином над всеми, чтобы мог по своему разумению вести управление. А если война придет, то тогда ты солдат и с оружием землю свою оборонять обязан.
-Эк они мудрено всё закрутили, - задумавшись, ответил мужик. - Это что ж получается, ежели в нашем селе полтораста душ крестьян и назавтра все они станут господами, то кто ж станет землю пахать? Опять же, на войну все уйдут, а кто урожай уберет? Нет, что-то больно мудрено затеяли. - покачал головой мужик.
-Ну, конечно, есть у них порядок и тот, кто следит, чтоб не порушена была череда смены, кто и когда что должон делать. - ответил Александр.
-Стало быть,  есть у них царь! А ежли есть царь, то есть и бояре! Только иначе прозываются! - заключил мужик.
-Ну, ты и дурак! - озадаченно ответил Александр, не зная какой ещё выставить аргумент против доводов мужика. - Сказано же тебе, что есть череда, по которой и царей меняют.
-Так какой же царь по своей воле престол отдаст? Это только ежели убьют его. А это уже не череда получится, а смертоубийство, прости господи!
-Эх, непонятливый ты, скажу, мужик оказался. - Александр совсем растерялся и перевел разговор в другое русло. - Ведь, ежели допустить, что ты получишь вольную, заживёшь ты так хорошо, от того что на барщину ходить не надо, да оброк не будет давлеть над тобою. Станешь жить припеваючи в одно своё удовольствие.
-Барщина конечно, мужика сильно подрывает. Но ты не зевай! Поспевай и своё и барское исполнять! А если оброк не в тягость, то и под оброком жить можно. А на воле? Это ж меня любой Вашего брата дворянина прислужник может плетьми побить и ничего с него не станется. А под барином, шалишь,  руки коротки! Ежели кто меня без барского ведома плетьми бить посмеет, тот на гнев барский на себя вызовет. Оттого что барскому имени будет позор, да и убыток немалый, ежели я поротый на барщину, скажем, не выйду. А ежели калекой стану, так это едино что украли меня у него. Потому как цены на такого крестьянина не будет и вовсе.   
-Вот, вот! Именно! - загорячился Александр, поймав нить, по которой ведя разговор, мог бы доказать мужику превосходство вольной жизни. - Скажем,  продадут тебя или же в солдаты отдадут? Или же дитя твое кровное на собаку борзую с помещиком каким дальним обменять изволят?
-Это уж, барин, как водится, есть такое. На то и воля барская, да судьба наша, мужицкая! - нарочито бодрым голосом ответил мужик, а затем отвернулся и больше за всю дорогу не промолвил ни слова.
Александр же, заметив, что мужик не желает более разговаривать, не стал докучать его больше расспросами и погрузился в свои радужные мысли о скором свидании с Екатериной Андреевной.
                *
А Екатерина мчалась в Уфу, получив известие о плохом состоянии Андрея Степановича. Сегодня поутру прискакал верховой, который передал ей письмо от Анны Петровну, в котором она писала ей, что Андрей Степанович третьего дня слег и лежит недвижимым. А вчера приказал доставить к нему её, Екатерину, из имения. Посему, ей не мешкая надобно ехать в Уфу.
Екатерина тотчас повелела заложить карету и вот уже ехала, позабыв обо всём на свете. Только одна мысль, застать отца живым, занозой торчала в её голове. Карета, запряженная четверкой лошадей, мчалась, оставляя за собой вихри снежной смерчи, которые вихря, взмывали вверх и опадали на конские следы тотчас, как только карета удалялась не меньше чем за десять саженей...

Андрей Степанович же лежал на постели и улыбаясь, тихим голосом рассказывал Анне Петровне свой сон:
-А видится мне, матушка, что предстает предо мною чья-то фигура. Вся черная, темная. И испускает она свет, белый, словно ореол пресвятой. А, я, стало быть от света иду, ежели фигура темной мне видится. Так я понимаю это и иду на встречу той фигуре. И открывается мне, матушка,  что это сам император Александр Павлович! - Андрей Степанович глядя в высокий потолок, умолк, всё так же улыбаясь. Помолчав некоторое время и набрав сил, он продолжил — И говорит мне император, весь сияя, но при этом со строгим выражением: «Служил ты мне верою и правдою, а готов ли ты послужить ныне Господу нашему?». А я падаю на колени пред ним и как заплачу слезами от умиления, что довелось мне вновь повидать государя своего. А он всё смотрит так строго-престрого и дожидается моего ответа. Хочу я, значит, крикнуть, что готов я, да не могу и рта открыть, словно запечатал кто мне его. - Андрей Степанович снова примолк. Обдумав что-то, он сказал. - С тем и проснулся я, матушка Анна Петровна, и, понимаю отчего я не смог вымолвить ответ свой императору. Призывают меня, голубушка, приходит  мой час. Стало быть, пора нам прощаться.
-Что это Вы, Андрей Степанович, всяческий болезненный бред за чистую монету принимаете, - заплакала Анна Петровна, прильнув к мужу. Стоящие око них прислужницы, заплакали навзрыд, одна громче другой, явно стремясь угодить барыне.
-Умолкните, дуры! - попытался прикрикнуть на них Андрей Степанович. - сказано же, ожидают меня! А это знак, что жизнь я провёл достойную звания дворянина и кавалера. Стало быть и неча тут завывать! - он устало прикрыл глаза, а служанки как по мановению дирижера, прикрыли рты. Андрей Степанович же открыл глаза и спросил — Не приехала ли Катенька?
-Едет уже, батюшка, наверное. - Анна Петровна кинула взгляд на часы. - Я с вечера отравила гонца в Степановку. Ежели по дороге чего не приключилось, то вскорости должна наша доченька быть в дому.
-Дай Бог, дождаться Катеньку. - Андрей Степанович притянул супругу к себе и зашептал ей на ухо — Если же случится так, что меня не станет к приезду Катеньки, попроси за меня прощения перед нею, да передай, что даю я свое благословение на союз с Фоком. От слова моего смерть даёт отступную и честь моя не понесет убытка. Вот отчего не смог я ответ держать перед императором, что слово моё держало меня, словно долг тяжкий.
-Вот сами и скажите, а пока лежите и набирайтесь сил, Андрей Степанович. - ответила Анна Петровна, вставая на ноги. Всю жизнь она была тенью своего мужа, становясь опорой ему во всех его предприятиях. Теперь же она старалась совершенно не представляла, как она будет жить одна, без своего сокола, с которым пришли они в эти края, вслед за отцом Андрея Степановича. 


Екатерина въезжала в Уфу, когда колокола на церквях призывно звонили, созывая прихожан к обедне. Лошади едва тащились, устало поднимаясь по крутому склону пригорка, за которым открывалась Уфа. Постройки разномастного люда, облепили склон, образовывая район, прозванный нижним городом. Дорога же, ведущая вверх к самому городу петляла  по эти узким улочкам, образуя серпантин. Благо на дворе всё ещё стояла зима и непролазная грязь, непременно рекой стекающая по этим улочкам в весенние и осенние дни, теперь лежала глубоко под снегом, примёрзнув к земле, дожидаясь своего часа. 
Проехав к родительскому дому, Екатерина спешно вошла, на ходу скинула верхнюю одежду, подхваченную одной из горничных и быстро  поднялась по лестнице, следуя в покои отца.
  В комнате, полным людей, казалось что стоит полумрак, то ли от того что то свет, идущий от окна, загораживался людскими телами, то ли это мрачное настроение самой Екатерины накладывало отпечаток на восприятие происходящего.  Стоящие люди увидев, что вошла Екатерина, расступились, пропуская её к отцу, который лежал на постели, закрыв глаза. «Неужели  опоздала?» - встревоженно подумала Екатерина, но заметив, что отец шевельнул рукой, отвела дух.

-Екатерина приехала, - зашептались в толпе.
Анна Петровна расслышав шепот, поднялась с постели и пошла навстречу дочери, старческой походкой, еле перебирая ногами. Две горничные подхватили с двух сторон за руки и помогли пройти ещё несколько шагов вперед. Екатерина, вся в слезах, подскочила к матери и обняла её.
-Как папенька? - спросила она шепотом, склонившись к самому уху Анны Петровны.
-Едва дышит. - отвечала ей Анна Петровна. - С самого утра тебя дожидается. Велел, как только ты явишься, дать знать ему. Идем, доченька, к Андрей Степановичу, соколу нашему... - Анна Петровна не договорила, так как комок встал у неё в горле и она молча приложила платок к глазам. Затем она остановилась и вспомнив, сказала, - Плакать же он не велел. Крепись, Катенька и утри слёзы. Пусть видит, Андрей Степанович, что мы и в его смертный час тверды в исполнении его повелений.

Екатерина тихо подошла к постели отца и присев на краешек, прикоснулась к его руке. От её прикосновения Андрей Степанович медленно поднял веки и помутневшим взглядом на дочь.
-Катенька! - слабым, почти не слышным голосом прошептал Андрей Степанович, признав свою любимицу и краешки его губ чуть заметно дернулись. Улыбка, его последняя улыбка, задержавшись лишь на мгновение, исчезла.
-Благословляю, - проговорил Андрей Степанович, но это слово уже только читались, так как звук уже не доносился до людского уха, а словно застывал прямо на его устах...
...В ту же ночь, уже под самое утро, Андрей Степанович скончался.
                *
Александр Фок и Екатерина Топорнина поженились спустя год после кончины Андрея Степановича и поселились в Андреевке, деревушке, доставшейся Екатерине Андреевне по завещанию отца. Мечты Александра сбылись и он, проживая в деревне со своей женой, энергично принялся за обустройство крестьянской жизни. Пытался организовать общежитие, как он вычитал в книжках, собрав пожитки крестьян, разделил их поровну между ними. Там же он объявил, что отныне становится всё общим и имущество и жёны и дети. И потому следует всем относится с должным почитанием друг к другу. Он установил жесткий распорядок труда, поставил надсмотрщиков из числа наиболее сильных мужчин, чтобы никто не смел отклониться от его приказов. Затем, чтобы окончательно побороть тягу мужиков к собственности, он переселил всех в большую конюшню для барских коней. А так как коней содержать было негде, то пришлось их загнать в избы мужиков.

Под влиянием всех этих перемен, крестьяне стали разбегаться, причем целыми семьями. Это было неожиданностью для Александра и поразмышляв, он хотел было увеличить количество надсмотрщиков. Но вскоре в бега ударились и надсмотрщики.  Хозяйство стало хиреть, и наверняка погибло бы, пойдя с молотка, если бы Екатерина Андреевна не уговорила мужа отказаться от экспериментов и передать управление ей. И она быстро вернула прежние порядки.

За Александром Александровичем же неусыпно вёлся надзор и его эксперименты не остались незамеченными. И император отклонил ходатайство военного губернатора Уфимской губернии Эссена о снятии с Александра Фока полицейского надсмотра.
Полицейский надзор за ним велся до самой его смерти. В августе 1855 года Александр Александрович с Екатериной Андреевной поехали в Оренбург и в дороге подхватив холеру, умерли в лазарете Оренбургского полка, прожив вместе почти ровно двадцать лет.
А с тех пор, как Екатерина Андреевна оказалась в ссылке в своей родовой усадьбе, народ стал называть тот пригорок Девичьей горой.

Глава вторая
Часть первая
Сделка

Через шесть лет после смерти Александра Фока произошло событие, о котором он грезил всю свою жизнь, которое эхом отзывается и сейчас, по прошествию полтора столетия с тех пор.
В 1861 году император Александр II подписал Указ об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Это нововведение, безусловно благое по своему замыслу, стало тем самым спусковым механизмом, которое дало старт череде потрясений, которые в конечном итоге, привели к гибели империи. Сказано же, что благими намерениями выстлана дорога в ад...
Указ о вольности был неоднозначно, а если сказать прямо — враждебно, был воспринят всеми слоями российской общественности. Дворянство и церковь  были недовольны тем, что их в одночасье лишили их собственности. И хотя реформа готовилась с конца ХVIII века и практически всю первую половину ХIХ века, начиная с Манифеста о трехдневной барщине Павла I, и Указа о вольных хлебопашцах  Александра I, аристократия оказалась совершенно не готова принять новшества. Если Указ о вольных землепашцах носил рекомендательный характер, то крестьянская реформа обязывала дать волю крестьянам, хоть и с ограничениями по времени.
Крестьяне же были недовольны тем, что волю им дали с многочисленными оговорками, исполнение которых приводило их в ещё большую зависимость от помещиков, при этом освобождая последних от обязанностей доброго отношения к своим подданным. Земля оставалась в полной собственности помещиков и им было рекомендованы площади, которые они могут предоставить для пользования крестьянами, согласовов это с сельской общиной. Община же была в полной власти помещика, куда они назначали своих представителей. При этом полная судебная и административная власть в селах оставались за помещиками.
 Интеллигенция, этот слой разночинцев, либералов и революционеров, был недоволен тем, что из их рук выбили знамя их борьбы. Ведь борьба крепостничеством была краеугольным камнем их программы. И теперь им приходилось менять всю стратегию борьбы и начинать поиск новых союзников в этом, святом, как они полагали, деле.
Мастеровые и ремесленники были недовольны тем, что в городах появилась дармовая рабочая сила, которая выметала их из собственных цехов и они становились той же дармовщиной, которой и оставалось лишь идти на крупные предприятия, сливаясь с общей массой.
Мещане, которым в общем-то, всё было безразлично, в силу их политической инертности, всё же тоже были вовлечены в процесс назревания недовольства. Их раздражало появление большого количества нищих и бродяг, которые портили картину их благостного проживания, под сенью величавой руки самодержца.
И лишь Европа рукоплескала реформам Александра II...
*
….Степановка, Андреевка, Дмитриевка, слившись в одно большое село, которое стало именоваться Покровским, по названию возвышавшейся на Девичьей горе церкви, тоже переживало не лучшие времена.  Свыше ста крестьянских дворов работало на Дмитрия Андреевича Топорнина, младшего сына Андрея Степановича. Первым делом Дмитрий Андреевич выкупил всё имение у своих многочисленных родственников и теперь единовластно управлял им. Хотя слово управлял мало подходило для того образа хозяйствования, которое он вёл. Будучи страстным любителем скачек, в свободное от военной службы время, он просаживал на них все свои доходы. И лишь для содержания рысаков, которых он покупал, когда появлялись лишние деньги, надеясь, что со временем станет конезаводчиком, перечислял средства.  Он редко появлялся в Покровском, пребывая в основном в разъездах на всяческих скачках, проводимых то в Санкт-Петербурге, то в Москве, то в Варшаве, то в Берлине, а то и в Париже.
Приехав вечером вчерашнего дня в Покровское после удачных скачек, проведенных в Казани, где он верно поставил на скакуна, первым прискакавшего к финишу, Дмитрий Андреевич сегодня со своими приятелями закатил гулянку. На широкую и просторную площадь перед барской усадьбой были установлены столы, на которых сидели гости. Стерляжья уха и фаршированные яблоками поросята, лосятина и копчености из кабана, фрукты из собственного сада, шампанское и вина громоздились на столах, а услужливые дворовые люди всё несли и несли всяческие блюда, стараясь удивить гостей и угодить барину.
Сам же Дмитрий Андреевич прохаживался по двору и демонстрировал своих рысаков, на которых важно восседая, въезжали конюхи одетые в расшитые золотом камзолы.
Прием во двор;е Топорниных был в полном разгаре, когда в барском дворе показался мужик. Заросший бородой, в шапке, несмотря на жару, в рубахе, перевязанной бечёвкой,и в лаптях,  мужик спокойно шел, не обращая внимания на веселящихся господ.
-Эй, холоп, куды пошёл? - окликнул его конюх Ванька.
-Мне б барина повидать. - ответил мужик.
-Барин не велит посторонних пущщать. Пошёл отседова.
-Позови барина! - требовательно повторил мужик.
-Я чичас собак спущу, будет тебе барин.
-Только попробуй, потом барин с тебя самого шкуру спустит. Зови не медля! - выкрикнул мужик.
-Ну, смотри, холоп! Сейчас барин налюбуются на собачью охоту.
Дворецкий нехотя направился к столу барина. А мужик подошёл и сел на скамейку, искусно изготовленную местным кузнецом и с интересом стал разглядывать струи воды, весело игравшими под лучами яркого летнего солнца, изливаясь из фонтана.   Мужик запрокинул голову и улыбнулся, глядя на кусочки радуги, пляшущих по округе фонтана.
Через некоторое время,  к нему подбежал все тот же конюх и произнёс:
- Барин приказали тебе пройти во двор и изложить свою просьбу….Да смотри! – погрозил кулаком конюх – Без шалостев!
Незваный гость, ещё раз глянул на фонтан, потрогал ажурную скамейку и пошёл за конюхом.
Дмитрий Андреевич восседал за столом в отличном расположении духа. Он решил попользоваться случаем и продемонстрировать гостям свою щедрость и господскую милость, приняв крестьянина и исполнив его просьбу. Среди его гостей были люди и либеральных взглядов…Впрочем, Дмитрий Андреевич чурачился всякой политики и всецело был поглощен лишь конями, скачками и военной службой…
Мужик прошел до длинного ряда столов и остановившись напротив Сергея Дмитриевича, поклонился ему. Не в трипогибель, как это делали крестьяне прибывающие с просьбой или же жалобой. А так, словно это был человек из высшего сословия и его поклон означал лишь приветствие хозяина и его гостей.
 - Что тебе надоть, холоп? – требовательно спросил Дмитрий Андреевич, недовольный дерзким поклоном крестьянина..- Сказывай с чем пришел и упаси тебя господь, если твоя просьба будет столь ничтожной….что ты посмел отвлечь меня и моих гостей от пира….Берегись тогда!
- Ваше благородие! – проговорил быстро крестьянин – Я человек простой и просьба моя проста ... – с этими словами крестьянин поднял голову и прямо посмотрел на хозяина пиршества. – Продай мне имение!
От этих его слов за пиршественным столом на миг установилась тишина, а затем разразился хохот…..Хозяин и гости хохотали так, словно мужик им рассказал смешную историю , а не сделал предложение. Насмеявшись вдоволь, Сергей Дмитриевич вскинул руку и остановил смех за столом….
- Да ты, холоп, видать белены объелся….- Дмитрий Андреевич отошел от смеха и теперь уже начинал гневаться. – С таким непотребным предложением придя сюда…..Велю-ка я сейчас спустить собак…. А мы поглядим, как ты будешь улепетывать отседова…
- Не спеши, хозяин…- мужик, видать был настроен решительно и не собирался отступать. – Назови цену! Назови цену и давай потолкуем!
- Что мне цену называть…- Сергей Дмитриеви вопросительно развел руки в стороны. – Тут и думать нечего….Эй, кто-нибудь! Спустите собак на этого невежу!
- Назови цену! – с требовательностью в голосе произнес мужик.
Дмитрий Андреевич посмотрел на мужика с нескрываемым интересом. Он уже засомневался, стоит ли натравливать собак на него. Он вновь поднял руку и остановил конюха, который уже было побежал на псарню…
- А если я назову цену…что будет тебе неподьемна…Что тогда?
- А вот тогда и спускай собак,  Дмитрий Андреевич!   - мужик с вызовом вскинул голову.
Дмитрий Андреевич повернул голову в сторону гостей и произнес:
- Что ж, господа! Уважим русского мужика и назовем ему цену? Ну, кто сколько назовет?
Гости наперебой стали выкрикивать:
-Двадцать тысяч!
-Двадцать пять тысяч!
- Пятьдесят!
- Сто тысяч! – прокричал кто-то.
- О, господа…стойте, стойте! Откуда у этого мужика сто тысяч?! – Дмитрий Андреевич рассмеялся. – Это же верная погибель ему… Сто тысяч …Это же целое состояние! Будем благоразумны…
Дмитрий андреевич сделал вид, что о чем-то раздумывает , помолчал немного и взглянув изподлобья на мужика, проговорил:
 - Двести тысяч!
От услышанного гости повскакивали со своих мест и загалдели. А мужик всё стоял напротив стола и чему-то улыбался.
- Двести тысяч и немедля! – повторил Дмитрий Андреевич. – А нет так…сам знаешь…собаки заждались уже…
Мужик как стоял, так и опустился на землю. Он сел и стал снимать лапти.
- Эй, мужик, побыстрей скидывай обувку! Собаки ждут! – выкрикнул кто-то.
От этого выкрика снова разразился смех гостей и дворовых людей.
Мужик же снял лапти и отмотав обмотки с правой ноги, вытащил из под них ассигнации. Затем он отсчитал несколько купюр и отложил их себе за пазуху.
- Здесь ровно двести тысяч! – мужик поднял руку с деньгами над головой и потряс ими – Продешевил ты, Дмитрий Андреевич!...
- Здесь ровно двести тысяч! – ещё раз выкрикнул мужик и протянул деньги теперь уже бывшему хозяину имения.
Сергей Дмитриевич, с раскрытым от неожиданного хода событий ртом, машинально протянул руки и взял деньги. А гости, уже вовсе ошарашенные увиденным, не знали что делать и сидели молча переглядываясь.
А мужик, впрочем …. Пора представить и его…
- Позвольте представиться, господа! Купец второй гильдии Грибушин Михаил Иванович!
Сам хозяин и гости с неприкрытым интересом стали всматриваться в этого невзрачного мужичка, не веря, что это и есть известный купец, чаеторговец Грибушин.
- Да, господа! Это я, собственной персоной! – Михаил Иванович зассмеялся и развел руки в стороны – Прошу Вас простить меня, Дмитрий Андреевич и вас, господа, за сей маскарад….Но, Вы, Дмитрий Андреевич иначе никогда бы не продали мне своё имение. А теперь, продолжим пир господа! Я угощаю!
Гости загалдели, некоторые повскакивали с мест, рукоплеская новому хозяину. Имя Грибушина было известно всем любителям чая в России. Чаеразвесочные лавки Михаила Ивановича были расположены во всех крупных городах России. Была она и в Уфе.
Уроженец Пермского края, он из ничем не примечательного сына простого ремесленника, сумел найти и поймать ту нить, которая дается человеку лишь раз. Она тонкая, почти неосязаемая…Все время выскальзывает из рук. И немногим удается удержать её, взявши единожды. Михаилу Ивановичу это удалось.
- Чем же приглянулось мое….теперь уже Ваше имение Михаил Иванович? – спросил Дмитрий Андреевич, немного оправившись от происходящего.
Михаил Иванович на секунду задумался, а потом широко улыбнулся и сказал:
- А ничем…Просто виды здесь открываются… роскошные…
Михаил Иванович утаил от Дмитрия Андреевича и его гостей, что он уже несколько раз заезжал в Топорнино и давно облюбовал эти места для размещения здесь своей резиденции. И на счет видов он не солгал. Но, он имел ввиду не только красоту здешних мест, а виды на расширение собственного дела.
Так, весьма необычным образом в Топорнино появился Михаил Иванович Грибушин, новый владелец всех окрестных земель и угодий.....
*
Григорий Зарецкий, сын того самого сельского старосты Ивана, сидел за столом в своей избе и молча теребил бороду. Его семья собралась на ужин и детишки шустро перебирали ложками, уминая стерляжью уху. Его жена , Степанида, с непониманием смотрела на мужа, который обычно за столом был весел и любил уху.
Поседев некоторое время в раздумье, Григорий Иванович недовольно отбросил ложку, встал из-за стола и быстро перекрестившись, вышел из просторной столовой комнаты. Уже в дверях он оглянувшись, негромко сказал жене:
 - Степанида, отправь кого-нибудь за братом, Никитой. Пусть немедля придет ко мне. – и хлопнув дверью, вышел.
Он поднялся на второй этаж дома и направился в свой кабинет.
Войдя, он сел за свой рабочий стол и начал просматривать бумаги. Время от времени он, щелкая костяшками счёт, начинал что-то подсчитывать. 
Так он просидел до самого прихода  Никиты. Никита, старший из сыновей Ивана, был весь в отца. Широкоплечий детина, с ладонями как лопата, был немногословен и во всем полагался на своего младшего брата, который знал грамоту и был заправилой в их семействе. Остальные Зарецкие жили в доме отца, благо отстроенный на средства Андрея Степановича Топорнина дом был просторным и всем хватало в нём места. К тому же, за эти годы из их семьи в живых остался сам Никита и Григорий. Но и детям своих братьев и сестер Никита нашёл место в доме. Григорий же отстроил двухэтажный дом, на манер барского, в самом центре Степановки. «Ближе к народу» - любил повторять он. Но в этом была своя купеческая хитрость. В самом селе проживало больше народу, которые и составляли всю клиентуру его магазина. Господа же закупались в Уфе, да и из Бирска завозили к ним товары. Магазин же Зарецкого для них не представлял никакого интереса.
До сих пор дела шли у него очень хорошо. Начавший дело с небольшой лавки, купленной отцом, Григорий сумел расшириться и в ближайших деревеньках имел небольшие лавки. Доходы его росли и он уже размечтался открыть магазин в Уфе.
- Звал, Григорий? – зычным голосом спросил Никита, входя в кабинет.
От его вопроса Григорий встрепенулся и вскинул голову.
- А это ты…- Григорий посмотрел на брата,  словно впервые увидел его. Немного помолчал, а затем встал из-за стола  и пройдя ему навстречу проговорил – Да, звал, брат…Проходи, садись. - И он жестом показал на стул за столом.
Никита прошел до стола и уселся за стул, который жалобно скрипнул под ним.
Григорий же все ещё прохаживался по комнате, молча поглаживая свою бороду. Через пару минут он взял другой стул и подняв его прошелся к столу и сел рядом с братом. Не смотря на свой не самый маленький рост, он всё же терялся на фоне брата и казался недомерком. И только общие черты лица говорили, что это родные братья. Правда, лицо Григория было живее и все его переживания отражались в нём. Лицо же Никиты было словно вырезано из камня.
 Никита безмолвно сидел и гадал, чего это его вызвал на ночь глядя брат. И Григорий не заставил себя долго ждать. Он приобнял брата и всмотревшись в него произнёс:
- Ох, брат! Худо наше дело…
- Что приключилось, Гриша? – тихо спросил Никита.
- Чую…пойдем мы по миру…- Григорий глубоко вздохнул и встал со стула и направился на свое место за противоположной стороной стола, при этом он обхватил голову двумя руками и покачивался со стороны в сторону.
- Что ты говоришь, Гриша? – непонимающе провожая брата взглядом, промолвил Никита. – Не пойму я…
Григорий же уже уселся за стул и взяв со стола бумаги потряс ими перед собой. Затем, горько усмехнувшись, небрежно бросил их обратно. Листы бумаги разлетелись в стороны по всему столу.
- Вот, Никита, наши труды за два года. Два года! – Григорий выпучив глаза уставился на Никиту, который всё ещё ничего не понимая сидел за столом ждал объяснений от брата.
Григорий же немного успокоившись, налил из графина себе воды и выпил. Потом он, шумно выдохнув, продолжил:
- Два года, Никита, мы работали…нет…горбатились! Два года! Себе в убыток! – Григорий вновь начинал распалятся. Но, видимо сумел взять себя в руки и посмотрев на брата спросил – Понимаешь?
Григорий посмотрел на Никиту и увидев глаза брата, понял, что его вопрос повис в воздухе, махнул рукой и стал говорить дальше:
- Вот смотри, брат, - Григорий взял один из листов бумаги и поднес его к лицу Никиты. – Если мы в позапрошлом наши доходы и расходы сровнялись, то в прошлом и этом году расходы перевалили наши доходы. А всё почему?
- Почему? – спросил брата в ответ Никита.
- Долго я думал….Почему?....- Григорий снова отпил воды. – Если я поначалу думал, что недород позапрошлого года сказался на наших доходах, то тепереча я знаю, отчего наше дело хиреет. – Григорий встал из-за стола и снова прошелся по кабинету. Никита же нехотя поворачивая голову следил за каждым движением Григория. Остановившись посредине кабинета, Григорий снова заговорил:
- Наши беды начались с появлением этого прохиндея! Грибушина! – Григорий развернулся и погрозил кулаком в сторону окна, будто увидел виновника своих несчастий за окном. – это он, снижая цены в своем магазине несет нам убытки! Это он переманивает всех наших покупателей! Это он, завел манеры…Устраивать раздачу бесплатных обедов по праздникам! А мы!...- Григорий невольно поежился. – Мы не можем снижать более цену. Всё, брат! Край! Если он снижает цены и покрывает расходы через жалование рабочих…у нас нет такой возможности. У нас нет его миллионов! Мы погибли, брат! Ещё пару лет, мы может и протянем. Но, потом сами пойдем к нему наниматься на пристань ….батрачить…
- Мы? – Никита приподнялся со стула – Батрачить? Мои дети батрачить? Не бывать тому!
- Да, брат! Да! Именно батрачить! Так и будет, ежели мы с тобой чего не придумаем.
- Чего придумаем? – спросил с надеждой Никитой.
 - Я не знаю. – Григорий снова прошел к столу и сел за стул. Он откинулся на спинку стула и уставился на картину, на которой был изображен он сам в барских одеждах. Художник из Уфы, приглашенный в дом к Топорниным, за десять рублей за один вечер намалевал его, восседающим на этом самом стуле.
- Эх, Сергей Дмитриевич! Пошто ты продал имение этому кровопийце! – Григорий в сердцах метнул стоявшую на столе чернильницу в картину. Чернильница ударившись об стену разбилась и изсиня черные брызги заляпали всю картину. Григорий без сожаления отвернулся от картины и прикусив кулак, еле слышно проговорил . – Как же ловко мы проворачивали с тобою дела…
Никита испуганно смотрел на Григория. Он никогда не видел его таким…взбешенным. И желая приободрить брата он проговорил:
- Дык, может энто…Сговорить барина…пущщай в обратку имение и выкупит…
- Он? Выкупит?!!! – Григорий насмешливо посмотрел на брата. – он-то, может быть, и рад бы выкупить….Да кто ж ему продаст? Грибушин вцепился в село, как клещ! – Григорий вновь задумался. Никита же, ковырнув в носу, стал с интересом рассматривать палец, словно в нем была отгадка стоящих перед ним вопросов. 
- И что ему тут надобно? С его миллионами в Париже дела крутить надобно! В Петербурге, Варшаве, Берлине, Уфе…Где угодно…Но не здесь. И что он к нам приперся?! Что он нашел в этой дыре? За такие говорят, денжища купил имение, что можно было город отстроить. А он тут пристань строит. Зачем? Что? Здесь параходы ходют? Крупорушку строит? Зачем? Куда он собрался возить крупу? Обозы в Уфу? Бирск? Так это убытки пущще наших будут. Киргизцы из Китая и рис, и другие крупы везут. Куда с ними тягаться?
- А что, брат, - вдруг заговорил Никита. – может запалить ему крупорушку с пристанью то?
Услышав слова брата, Григорий с испугом вскочил из-за стола и кинулся к дверям. Резко распахнув дверь, он выглянул в коридор и поозирался по сторонам. Убедившись, что никого нет, он поплотнее закрыл дверь и подойдя к брату и встал у него за спиной.
- Да ты в своем уме, Никита? – зашипел он и вновь оглянулся на дверь. – Да за это..в Сибирь! На каторгу!
- А в батраки? – оглянувшись на Григория спокойным голосом спросил Никита. – Что Сибирь, что здесь задарма погибать, всё едино…
- Это ты верно подметил. – ответил Григорий, удивляясь рассуждениям брата, в котором он привык видеть лишь бессловесного исполнителя своих приказов. – Да только одной крупорушкой его не спугнуть. Тут надобно так вдарить, чтобы он побёг отсель! Не оглядываясь и не помышляя более вернуться в эти края! – Григорий резко стукнул кулаком по столу, так, что Никита вздрогнул от внезапного звука. Он поднял голову и вопросительно посмотрел на Григория.
Григорий же, видимо уже принявший какое то решение, навалился грудью на стол и зашептал….
*

Михаил Грибушин ехал в Топорнино. Он хотел лично убедится в состоянии дел на постройке пристани. Постройка вызвала кривые ухмылки среди сельчан и даже управляющий имением никак не мог взять в толк, зачем понадобилась столь масштабное строительство, коли есть старая лодочная пристань, стоявшая поодаль. Все единогласно решили, что купцу нужно пустить пыль в глаза всякому приезжему гостю, показав свою купеческую широкую душу и удаль. И пристань, вдоль которой могли выстроится несколько пароходов, была тому подтверждением. Жаль только, что по Белой редко проходили пароходы. Почти и не ходили вовсе…
« А как бы не так! – весело подумал Михаил Иванович. – Офицеры-путейцы уже проверили фарватер Белой. Река судоходна! И не пройдет и пяти лет, по ней пойдут пароходы. И моя пристань будет как раз кстати. Судоходство – это торговля! Это очень большая торговля! Я за одну навигацию отобью стоимость имения! А Топорнин со своими скачками голову потерял…Такую выгоду не углядел!» - И Грибушин весело посмотрел по сторонам.
Осеннее солнышко устало обогревало землю и  деревья обессиленно свесили покрывшиеся позолотой ветви. Лес живо откликался на топот лошадиных копыт криками птиц. Дорога от Уфы до Шариповки была  хорошо укатана проезжающими мимо караванами. А вот за Шариповкой дорога сворачивала от Топорнино и уходила по той самой дороге по которой император Александр I проехал в Бирск. Киргизцы и другие караванщики тоже шли по той же дороге.
«Надо бы караваны заманить в село. – подумал Михаил Иванович. – надобно поставить трактир. Сколь-нибудь прибытка даст, да и караванщикам будет лишняя приманка, чтобы не объезжать село, а напротив, обязательно через него идти. И от пристани переправу через Белую оборудовать было бы хорошо.»
Умиротворенный своими мыслями Михаил Иванович начинал засыпать под мерный стук копыт. Он ещё раз вскинул голову, и улыбнувшись успел подумать, что и работникам надобно жалование поднять. Чтобы у караванщиков могли товары покупать. А где караваны, там базар, торговые ряды. А с базара оброк снимать. Этим и покрывать расходы на жалование работному люду. Блаженно улыбаясь, Михаил Иванович уже откинулся на спинке коляски и крепко уснул.
Возница же погонявший лошадей увидев, что Михаил Иванович уснул, отпустил вожжи и дал волю упряжке, боясь ненароком разбудить хозяина. А лошади перейдя на неспешный бег, покачивая упряжку на мягких рессорах, неслись к Топорнино.
Управляющий имением, сын Евграфа, Ефстафий, огорошил Михаила Ивановича неприятной вестью о том, что обоз с его товарами, шедший из Уфы, был разграблен лихими людьми под Шариповкой.
Шариповка давно слыла нехорошим местом среди торгового люда. Частенько караваны становились добычей разбойников в тех местах. Поэтому это происшествие огорчило Грибушина, но особо не встревожило. Дело житейское, его караваны не раз были граблены.
- Пристава поставили в известность? – спросил Михаил Иванович.
- Как сия весть достигла имение, так сразу же…- поспешил ортветить управляющий.
- И что же он?
- Велел опросить обозных и передать Вам, Михаил Иванович, что лиходеи будут изловлены.
- Как же! Изловят они! – Миъхаил Иванович расхохотался. – Пока они следствие будут вести, разбойники уже в оренбургских степях будут гулять.
Михаил Иванович неспешно пршелся по кабинету. Потом, глядя в окно, откуда всё село виднелось  как на ладони. Сказал:
- Окромя полицейских, пусти верных людей в Шариповку и окресные села. Пусть походят да послушают что в народе поговаривают. Может и выведут на след разбойников.
- Уже сделано, Михаил Иванович. Вчерась отправил людишек.
- Молодец! – Михаил Иванович присмотрелся к своему управляющему, доставшемуся ему в наследство от Топорнина. Ему понравилось, что управляющий самостоятельно принял правильные решения. – А что товар в обозе? Убыток большой?
- Чай, пряности и так по мелочи всякого добра…
- В купеческом деле не может быть мелочей! – Грибушин резко развернулся и вплотную подошёл к управляющему. – Мелочи и съедают нашего брата, коли вовремя не углядишь! Потому подробно изложи на бумаге, что и на какую сумму было разграблено!
- Уже, Ваше купеческое благородие! – Управляющий подобострастно протянул трясущимися руками к Михаил Ивановичу листок бумаги.
- Молодец! – Михаил Иванович одобрительно кивнул  управляющему и взял в руки бумагу. – С этого и надо было начинать. Я ж должен оценить убыток, прежде чем что –либо предпринять.
- Убыток составил триста тридцать рублев и сорок три копейки. Сумма не маленькая.
- Триста тридцать рублей?! – Грибушин вскинул бровь – Это же не малые деньги!
- В точности так! Лиходеи унесли чая полпуда, пряностей, перца на четверть пуда , тканей разной и водки пятьдесят ведер. А окромя энтого уганы лошади с упряжками.
- Что ж, и убыток значим и угроза торговле сильна. Нужно покончить с разбоем на дорогах!
- Как же покончить, Ваше купечество?! Ежели всяк норовит  чужое отхватить! Да и лихих любишек после Указа стало много. Мужики-то вольеные нынче. Стало быть никому не нужные.  А прокормиться тяжело. Землицы-то нету.
- Ты это брось! - Михаил Иванович грозно посмотрел на управляющего. – Ты в Сибирь захотел? За вольнодумство знаешь ведь что!
- Прости, Христа  ради, Михаил Иванович! Сорвалось! – управляющий бухнулся на колени. – По глупости ! По глупости с языка сорвалось!
- Приставу всё едино, по глупости ли, по злому умыслу ли. Вмиг упрячет куда подальше! – Михаил Иванович недовольно фыркнул. – Смотри у меня! – Грибушин погрозил управляющему кулаком.- Боле не говори таких слов! А я нынче ничего не слышал… А теперь докладывай, что с постройкой и каковы дела в селе.
Топорнино, ставшее волостным центром, потихоньку разрослось в большое село, в котором уже было свыше трех сотен домов. С началом строительства крупзавода в селе появились первые квалифицированные рабочие, которые внесли новое дыхание в жизнь села. Грамотные, умеющие управляться со всяким инструментом и механизмами, они быстро вросли в сельскую жизнь. И крестьяне тоже ухватили выгоду от рабочих, обращаясь к ним со всяческими просьбами.
Для рабочих Грибушин построил построил бараки. Которые вытянулись вдоль Белой, у самого крупзавода. Там же была поставлена лавка, где рабочие отоваривались, чаще всего в долг, всем необходимым.
Крупорушка же стояла у самой Белой. Где за счет силы воды механизмы приводились в движение. Но Михаила Ивановича не устраивала сезонность и зависимость от прихотей реки, работа завода. Поэтому он задумал установить в крупорушке паровой двигатель. А для работы парового механизма нужны были высококвалифицированные специалисты. Так в селе появился первый механик.
В Топорнино же расположились волостная управа и полицейский участок, как и положено волостному центру. И волостные чиновники, приехавшие из Уфы и Бирска, незаметно вросли в сельскую жизнь. По улицам села постоянно бродили люди из окрестных деревень, приезжавшие решать свои большие и малые проблемы. Из этих же деревень в село переезжали в надежде на лучшую долю люди, прослышавшие о новостройках Грибушина.
Для чиновников усадьба Грибушина стала местом их совместного времяпровождения. Благо Михаил Иванович часто бывал в селе и постоянно устраивал балы.
А для самого Михаила Ивановича жизнь кипела и неслась так, что он еле поспевал вершить свои дела.
*
Никита, горой возвышавшийся среди окруживших его людей,  тихо говорил:
- Завтра туточки должон пройти обоз. Вся добыча с него ваша. Мне же вы должны отдать лишь бумаги. Любые бумаги, которые вы сможете найти. В обозе будут много различного добра. А окромя этого там будут всяческие богомерзкие механизмы. Так вот эти механизмы нужно уничтожить. Утопить в реке. Всё что не сможете унести сожгите.
Разбойники, а это были именно они, молча слушали Никиту. И только вожак разбойников, пожилой, но ещё крепкий мужик, громко проговорил:
- А что ещё нам окромя обоза достанется?
Никита, ожидавший этого вопроса, потому что с вожаком это было уже уговорено, произнес:
- А окромя обоза за свою работу вы получите десять рублёв! За труды и риск! – пафосно и, с довольным видом произнёс Никита. Он вскинул голову, надеясь на одобрительные возгласы разбойников. – Вы славно поработали и в прежние разы. Вся округе в страхе от вас!
Но разбойники молчали. Вдруг из толпы выделился неказистый паренек.
- Десять рублев? – презрительно произнес он. – Десять рублев за то что мы на смерть идём? Там же наверняка сейчас будет охрана. Казаки либо татары. А под их сабли башку совать ищи дурака!
Никита опешил от такой наглости.
- Так вы и обоз и деньги …- попытался было он сказать. Но паренек перебил его речь.
- Коли пришёл по делу, так и сказывай по сурьезу!  А я за гроши не готов помирать!
«Верно!», «Дело говорит малой!» - послышались со всех сторон голоса разбойников.
- А сколь вы хотите получить ? – удивленно спросил Никита. – В прошлый раз вы довольны были и пограбленным…
- В прошлый раз это было в прошлый раз! – резко прервал Никиту тот же паренёк. – тогда было впервой и для нас и для обозных. Теперь и мы и они ученые. Мы знаем цену делу, а они товару. А потому будет у них сильная охрана. Вот те крест! Будут татары! А то и казаки. А нам что казацкая, что татарская сабля. Рубят они одинаково лихо!
Никита, огорошенный таким напором паренька, вопросительно посмотрел на вожака, но тот отвел взгляд, будто рассматривал окресности.
- И сколь вы тогда хотите за дело? – устало вновь спросил Никита.
Толпа загудела от этого вопроса, почуяв его слабину. А Никите было уже некуда деваться. Он был повязан с разбойниками предыдущими набегами, и ему оставалось лишь подчиниться им. А ведь еще несколькими мгновениями назад он смотрел на них надменно, словно барин на своих холопов.
- Сто рублей и по рукам! – выкрикнул всё тот же паренёк, высоко вскинув руку, то ли призывая всех в свидетели, то ли уже для рукопожатия.
- Сто рублёв?! – вскирчал Никита.
- Да. Сто рублёв! – крикнул в ответ Никите какой-то старик, опиравшийся на дубинку.
- Это же грабёж! – Никита был в полной растерянности. Мысли улетучились, а слова застряли в горле. И тут раздался голос вожака.
- Всем тихо! Я говорю!
Толпа вмиг притихла, а паренек затерялся среди разбойников.
- Вот что. Десятка конечно мало для такого рискованного предприятия. Мы с тобой провернули уже несколько дел, - вожак посмотрел на Никиту. – И знаем, что твое слово верное. Но пойми и ты нас. Ни за грош же полягем, ежели что. Потому…Полста реблёв и по рукам! – вожак виновато посмотрел на Никиту, мол, видишь же, не я, а войско моё требует. И Никита с неохотой протянул ему руку…

…- Вот таки дела, брат! – взволнованно закончил рассказ о своей встрече с разбойниками Никита.
Григорий Зарецкий, молча выслушал повествование брата о похождениях в разбойничьей шайке. Он только кивал головой да нервно стучал пальцами по столу. В начале рассказа он было вновь пригорюнился. Но узнав, что кроме денег разбойники требуют участия Никиты в следующем налёте, Григорий Иванович встрепенулся. Какая-то мысль пронесшая в его голове, заставила его повеселеть.
- А ты, брат, и впрямь, сходи с ними на дело в другой раз. – Григорий встал из-за стола и обойдя его подошел к Никите и глядя прямо ему в глаза, произнес. – Может это и к лучшему. Пойдешь с ними, да посмотришь, стоит ли то тех денег, что они требуют. Вот тогда мы и покажем им кукиш. А сейчас отдохни, да к вечеру будь у меня. Я денег приготовлю назавтра. – Григорий Иванович посмотрел на дверь и понизив голос, продолжил. – Да ты смотри, не проговорись кому-либо из разбойников кто таков. Они, может и знают тебя, а может и нет. Потому надо осторожней. Не то сгубишь и себя и меня.
Когда Никита ушёл, Григорий Иванович вновь сел за стол и недовольно покачал головой. Рассказ Никиты встревожил его не на шутку, хоть он и не подал вида при Никите. Разбойники, почувствовав, что можно кормиться с двух рук, начали показывать свой истинный норов. А потому следовало избавится от них. Да так, чтобы ничто не указывало, что он, Григорий Зарецкий и его брат Никита, подговорили разбойников грабить обозы Грибушина. Да и толку от этих налётов было мало. Грибушин упрямо строил пристань и крупорушку, словно ничего и не происходило. Он свозил в село рабочих и механизмы, Пристань, рассчитанная на стоянку больших пароходов,  была почти достроена. Правда, пароходы ещё не ходили по реке и Григорий втихомолку радовался этому, потому как Грибушин понапрасну тратил свои деньги. В селе, люди, как муравьи, суетливо занимались делами. Строили, воздвигали, меняли свою жизнь.
И лишь Григорий кривил рот от недовольства, глядя на все эти перемены.
- Прав был Никита! Надо было спалить и пристань и крупорушку! – Григорий Иванович от злобы стукнул по столу кулаком. Чернильница подпрыгнула от этого удара и темно-синие брызги расплескались по столу. – Хотя… Спалить и сейчас не поздно!
*
Иван Михайлович Грибушин, сын простого ремесленника, в свои тридцать пять лет, создал целую торговую империю, раскинувшуюся от Владивостока и Хабаровска до  Москвы и Санкт-Петербурга. Чай! Вот с чего начал восхождение к вершинам торгового искусства Михаил Иванович. Бегая мальчиком на посылках у торговца чаем, пятнадцатилетний Миша Грибушин схватывал и запоминал все тонкости торговли этим божественным напитком. А уже через год Мише было доверено сопроводить первый караван из Китая в качестве торгового представителя. Это было невероятным событием для вчерашнего мальчишки, перед которым внезапно открылись двери  в совершенно иной мир. Буквально, двери в другой мир, потому что Китай и есть другой мир для человека из Европы.  Но кроме этого дорога в Китай  многому научила Мишу. Он многое увидел и узнал. Он о многом задумался. Он многое задумал. И вот, задуманное им мальчишкой, свершилось. Стратегия, основанная на создании сети торговых точек по продаже чая, дала свои плоды. Но… Ему этого было мало. Теперь чай стал побочной деятельности, потому что в торговле чаем было всё налажено и всё работало как часовой механизм, который работает без сбоев, только и знай, что заводи вовремя. А сейчас Михаил Иванович решился на новое, на хлебозаготовки. Торговля хлебом за границу, перевозка хлеба, вот что должно стать основой могущества империи Грибушина.  А для этого нужна была база, с которой было бы удобно, а главное, дешево перевозить до покупателей зерно, крупы, фураж. Потому и купил за баснословные деньги Михаил Иванович это село, расположенное  на судоходном участке реки, и что важно, среди деревень с плодородными землями.
И сейчас Михаил Иванович со своей супругой и своим первенцем Иннокентием шёл по пристани, который был готов принимать пароходы, а рядом гудела крупорушка. Значит, скоро, очень скоро запыхтят тяжело груженные баржи и загудят толкачи на всю реку, пуская клубы пара из тру, словно просят помощь у своих товарищей, которые разрезая килями  воду, идут им навстречу вверх по течению. 
Михаил Иванович улыбаясь осмотрел пристань и остался доволен постройкой. Он приказал мастеру Ефиму сообщить работникам, что в честь окончания постройки, он, Михаил Грибушин велит поставить на пристани пять ведер водки. «Пусть порадуются и люди! А тебе, Ефим, три рубля жалую, за усердие.» - сказал он мастеру.  Мастер тотчас помчался к работникам, делится радостной вестью.
- Уж больно ты добр к ним. – проговорила вполголоса Антонина Ивановна.
- Нельзя иначе, душа моя. Я должен верить им, а они мне. Тогда и дело пойдёт. А если я сейчас им пожалею водки, то погодя, пожалею о том что пожалел водку. Потому что, в следующий раз они будут работать спустя рукава. А работать им здесь ещё долго. Вот, я так полагаю.
- Тебе, Михаил Иванович, больше моего ведомо. Потому и говорю, чтобы наперёд знать, а зная, помогать тебе, мой властелин. – супруга Михаила Ивановича улыбнулась ему, но глаза её были серьезны.
- Люблю тебя. Вот за то и люблю, что ты опора мне во всех моих начинаниях. – Михаил Иванович тихонько приобнял жену и убедившись, что никто кроме сына рядом с ними нет, поцеловал её. 
… Григорий Зарецкий узнав, что на пристани вечером будет праздник, радостно потёр руки. « Этот случай нельзя упустить. Другого может и не подвернуться. Надоть позвать Никитку и покумекать, как свести на нет эту чёртову пристань.»
Не у спел он войти к себе в дом, продумывая способы устройства пожара, как следом зашёл Никита. Тот молча перекрестился и загадочно улыбнулся.
- Какую весть принёс, братец? – спросил равнодушным тоном Григорий.
 Григорий же в ответ лишь кивнул головой в направлении второго этажа, пройдем мол.
- Что ж, пойдем, коли  дело серьезное. – Григорий повернулся и пошёл к себе в кабинет, а Никита, пригнув голову, не смотря на высокие потолки, пошёл в след за ним.
Как только они вошли в кабинет, Никита полушепотом сообщил:
- Братушка, Бог нам сам помогает! – он довольно улыбнулся и продолжал, - Грибушин гулянку устраивает на пристани. А это тот случай, когда можем спалить пристань по тихому.
- Тебе только всё спалить неймется, - ответил ему Григорий, а сам обрадовался. Никита сам вызывался поджечь пристань. – Да как ты его спалишь? Там люди кругом, и днём и ночью.
- Вот! То что надоть! – тараторил Никита, раньше больше молчавший. – Пьяный люд он знаешь, всякое может учудить. Костёр, к примеру разжечь.
«И когда у этого молчуна голова начала работать?» - удивился Григорий. -  « Я полдня не мог до этого додуматься.». А Никита продолжал:
- Я плотников рыбкой угощу. А они уж ухи-то сварят! – Никита широко заулыбался. – И с нас спроса никакого.  Дело случая. Что ж тут поделать – то?!
Григорий для вида покачал головой, пряча довольную улыбку в бороде. «Вот поистине голова. И что он столько годков молчал-то?»  Не знал он, что он своей грамотностью давил природную хватку брата. А тот, только появилась возможность, проявил её. Да только в недобром деле…
- И ты думаешь, что получится? Плотники ж не дураки, на пристани то костёр жечь?
- Да и не надо на пристани. Пущщай лишь разожгут. А искорку от костра, уголёк ли не потушенный, я сам снесу куда надоть, ежели что.
Григорий снова улыбнулся. Теперь уже открыто, чтобы и Никита видел.
- Ну, тогда с Богом брат.  – Григорий Иванович перекрестил брата и троекратно поцеловал. – Ступай тогда. За святое дело борешься, землю нашу изгадить не даешь сатанинскими механизмами…
… Михаил Иванович вернувшись к вечеру с пристани, где работный люд начал гулянку, немного побродил по дворцу. А затем лег спать. под самое утро его разбудил топот шагов и крики. Он приподнял голову и в окно увидел зарево. Мгновенно всё поняв он вскочил на ноги. на ходу накидывая одежду, он помчался вниз, откуда к нему навстречу бежал управляющий и ещё кто-то.
- Беда, Михаил Иванович! – кричал управляющий. – Беда! Пристань горит!
- Вижу!– крикнул Михаил Иванович. – Коня! Живо!
 Когда он прискакал, полпристани было охвачено пожаром. Огонь пожирал строение, которое строилось больше года, не щадя ни щепки. Устрашающе трескаясь во все стороны разлетались угли и шипя, гасли в воде. Михаил Иванович быстро оценил ситуацию. Оцепенение, охватившее в первые секунды, отпустило его. Шипение углей в воде подсказали выход. «Спасти хотя бы половину и не дать огню перекинуться на крупорушку!»  - подумал быстро Грибушин.
- Слушай меня, - перекрывая общий шум, зычно крикнул он. – Хватит поливать то, что уже горит! Хватаем топоры, багру и всякий другой инструмент! Разбираем целое, отсекаем огонь! Живо!
Получив внятное распоряжение, люди кинулись его исполнять. Пьяные плотники давно протрезвели и теперь, чуя свою вину в происходящем, героически рубили топором то, что ещё вчера с тщательностью подгоняли и приколачивали. А Михаил Иванович  подозвал управляющего, который тоже прибыл вслед за ним.
- Немедля опроси селян. Кто, что видел и почему начался пожар. – Михаил Иванович скрывая внутреннее напряжение и гнев, говорил спокойно и ровно. – Может кто из чужих приходил к пристани. И найдите сторожа. Да отправь пару людей на крупорушку, пускай осмотрят там всё. Да пусть прольют по округе водою! Не приведи Господь, там загорится! Там же керосин! Быстро, быстро исполняйте! – подогнал его Михаил Иванович, а сам, взяв в руки топор, пошёл на пристань.
Меры, предпринятые Михаил Ивановичем, позволили избежать большого пожарища. Огонь легко мог пойти  по всему селу. перекинувшись на крупорушку, затем бараки рабочих, натыканных друг возле друга. А там и до домов мужиков рукой подать.
Пожар потушен. Последние искры потухли, притоптанные сапогом Михаила Ивановича. Река унесла большую часть горелых досок, балок и перекладин. И лишь перекореженный  остов сгоревшей части пристани уныло торчал обугленными сваями из воды. 
Весь в копоти, черный, как уголёк, лицом, Михаил Иванович устало сел на землю. Он обхватил было голову руками, но резко выпрямился. Никто не должен видеть, что ему плохо. Никто не должен заметить, что на душе его черно, как тот уголёк. 
- Что, мужики, никто не покалечился, никто не обжегся? – крикнул он, поднимаясь на ноги.
- Да вроде все целехоньки, Михаил Иванович! Благодетель Вы наш! – крикнул ему мастер Ефим.
- Вот и славно! А пристань мы вновь отстроим, право слово. Так ведь, братцы? – Михаил Иванович задорно улыбнулся. – Главное, то, что большую половину мы спасли. – Михаил Иванович подумал о чём-то немного и крикнул. -   По рублю каждому, кто тушил. Но, больше водки не пить! – погрозил он кулаком. -  С обеда все за работу! Строим дальше!
… Приехав в дом Михаил Иванович первым делом стал беседовать с управляющим. Антонина Ивановны. кинулась было к нему с расспросами. но он решительно прервал её:
- Всё потом, душа моя. Всё потом. А сейчас я хочу немного подумать и поговорить с Ефстафием.
Когда управляющий вошёл в его кабинет, Михаил Иванович, который успел уже помыться и переодеться, спросил его:
- Ну, сказывай, что прознал?
- А сказывать-то нечего, Михаил Иванович. – управляющий виновато развёл руками. – Сказывают, что плотники. как выпили да закусили, костры начали жечь. Уху, мол, захотели сварить. Вот, от костров-то, по моей мысли, и пошёл пожар. Больше неоткуда.
- А костры кто им разрешил жечь? Сторож куда смотрел?! – Грибушин недовольно стукнул ладонью по столу, рядом с которым стоял.
 - Так, пьяному кто указ? – удивился Ефсафий. Словно, это само сабой разумеется, что пьяный сам себе голова. – А сторож… Он тоже в стельку пьяный. До сих пор ещё не протрезвел. Его в кустах подле Кудушлинки нашли. Дрых, как младенец.
- Младенец? – Вскичал, не сдержавшись Михаил Иванович. Он побагровел от ярости. Но, пересилил себя и сделал три глубоких вдоха, как учили его китайские мудрецы. Затем, вытянул руки и напряг их, а затем резко расслабил. И вот уже он тихим и ровным голосом продолжал. – Младенца того уволить без расчета. Плотникам, которым жгли костры, наложить штраф. Мастеру, за то, что не уследил за своими работниками, жалования не платить до того, как я не дам на то распоряжения. – Михаил Иванович призадумался. Наказать, допустивших пожар, конечно надо. Но, надо что-то предпринять, чтобы впредь такого не допустить. – И вот что, Ефстафий. Теперь доведи до всех работников и  строго настрого накажи им, что, ежели кто будет жечь костры близ пристани, за три сотни шагов, без ведома моего, либо механика Ильи Петровича, будет оштрафован на год работ без жалования. Ежели кто из сельчан допустит такое, то того отдать приставу. А ему я скажу, как с тем сельчанином быть. Да ещё. Надо сторожей новых набрать, да таких, которые и огня не испугаются, и не больно-то и пьют.
- Да где таковых съыскать, Михаил Иванович? – вновь удивленно спросил управляющий. – Из непьющих все добрые хозяйства имеют, им свое сторожить надобно, а остальные…
- Скажи, что жалование будет щедрым, тогда и сыщутся таковые. – прервал его Грибушин. – А теперь ступай.
Михаил Иванович проводил управляющего до лестницы,  а сам пошёл в комнату жены.
Антонина Ивановна сидела с сыном и читала ему сказку. А мальчик, утомленный тягучими словами сказки, уже прикрыл было глаза, но открывшаяся дверь прервала его путешествие в сонное царство. ОН встрепенулся при виде отца, но Антонина Ивановна поглаживая его по груди, уложила обратно на постель.
- Спи, сыночек. А мы вместе с папенькой тебе сказочку дочитаем. – проворковала она, а сама вопросительно посмотрела на Михаила Ивановича.
- А где нянька? – спросил шепотом Михаил Иванович.
- Я сама захотела с ним посидеть. Мне было тревожно за тебя, а с сыном стало спокойнее и нисколечко не страшно. С тобою ничего не станется, покуда мы рядом, верно, Иннокентий?
Иннокентий уже засыпал, но видимо и сквозь сон расслышал вопрос матери, потому что заулыбался и кивнул головой, а потом засопел и повернулся на бок.
- Что там приключилось, Михаил Иванович? – спросилда Антонина Ивановна.
- Плотники порезвились. Пристань чуть не спалили. – ответил Михаил Иванович.
*
Григорий Зарецкий, вне себя от злости, ходил по своему кабинету. « Ну, что ему ещё надо, а? Ведь пристань почти сгорела! Да, плюнь, ты на неё, аспид!» - клял Грибушина он. Кроме злобы на  Грибушина, его точила досада от того, что пристань не сгорела и огонь не перекинулся на крупорушку. Всё вроде бы сложилось, как сказывал Никита. Да вот только ветер улягся по вечеру, да народ не упился до потери человеческого облика. Теперь он не желая выходить из дома, ожидал Никиту. Тот пошёл к лихим людям, чтобы прознать про набег на караван.
Он отказался даже обедать, до того сильно было его желание поскорей получить вести от разбойничьей шайки.  И казалось. что если он пойдет обедать, Никита будет дольше идти к нему. Вот он и ходил из угла в угол по кабинету.
Никита же пришёл лишь поздно вечером.
- Ну, сказывай! – заторопил его Григорий.
- Всё сложилось с удачею, Гриша! – Никита злобно ощерился. – Ежели с пристанью промашка вышла, то с обозом порадуем мы этого кровопийцу! – Никита помахал кулаком в сторону грибушинского дворца. – В пух и прах разнесли людишки наши обоз! Сам был на месте и убедился. Ни единого механизма, ни железяки. Весь товар прямо с поводами и увели. Будет теперь знать!
Григорий Иванович молча глядел на брата. Он вроде бы и слушал его, но мысли его были о другом. «Нет, брат. Не прошибём мы его налётами. Надобно думать, как без огласки, с шайкой этой покончить дело. Не прошибём…» - грустно думалось ему.
- В следующий налёт сам пойду на дело! – решительно проговорил Никита. – А то горазды разбойнички денежку с нас стричь, а делов-то, громко свистнуть, да грозно крикнуть! А на это я и сам мастак! – Никита засунул два пальца в рот и хотел было свистнуть, но Григорий, вовремя выйдя из раздумий, остановил его.
- Ты, брат, совсем ошалел, с разбойниками якшаясь! – раздраженно произнёс он. Он резко повернулся и пошёл к столу. – Не дитя, чай. Уж вскорости шестой десяток разменяешь, а всё в свистульки играешься.
- Да я к тому, что, и я ещё ого-го! Силушка есть! – Никита сам удивился своей проделке, но пытался оправдать своё озорство. Действительно, из шайки он прибыл в добром расположении духа. Он был уверен, что Грибушин не выдюжит такого удара. «Вчерась пристань сгорела, а сегодня, на тебе, обоз разграблен!» - радостно думалось ему.
- Раз чуешь силу, то сходи. Но,  - Григорий задумчиво посмотрел на брата. « А что? Может он что подскажет, как от шайки отвязаться? Опасно становится с ними вестись.». Он подошёл к брату.  – Ты в этом деле посмотри, подумай, как бы нам с шайки этой разойтись по-тихому.
- Как разойтись по-тихому, Гриша? – недоверчиво спросил Никита. – Мы же громим обозы, Грибушину и головы поднять не будет вскорости.
- Громите, конечно. Да, только Грибушину нипочём. Он, я полагаю, другую дорожку проторит к селу. Слыхал я, будто из Кунгура на Бирск, а из Бирска к нам пойдут его обозы. И шайка твоя не у дел останется.
- Не останется. Мы и на ту дорогу поставим своих людей! – словно нашёл выход обрадованно сказал Никита.
Видя, что Никита не до конца понимает сказанное им, Григорий смирился с этим.
- Хорошо. Будь по твоему. Перекроешь и ту дорогу. Но, всё же, подумай, между делом, как можно с шайкою этой расстаться. Так, на случай чего.
- А что думать-то? Я с ними на дело схожу. Увижу, что риску нет, и скажу что, это не стоит тех денег, что платятся им. Они, конечно же, завоют. Вот тогда я и скажу, что либо они на дело идут без платы, либо мы прощаемся с ними. Они без платы не согласятся.
- Что ж. Хорошо. Это мы намотаем на ус. Но, пока не говори им ничего. Просто присмотрись, да подумай ещё. Может ещё что на ум придёт. – Григорий обошёл стол и сел за него. – А когда обоз следующий ожидается?
- Как я узнавал, обоз идёт следом. Назавтра я буду у Шариповки. – Никита заулыбался. – Пойду на дело!
- Что ж, Бог в помощь, брат!
 
 … Михаил Иванович, как узнал, что обоз разграблен, почернел лицом, и повалился на кресло. Управляющий, принесший это известие своему хозяину, испугался не на шутку, увидев, как Михаил Иванович, славившийся своим спокойным нравом, в одночасье постарел прямо на его глазах.
- Фелшара! – закричал он в распахнутое окно. – Позовите фелшара!
А сам быстро налил из графина воды и поднес ко рту Грибушина. Но Михаил Иванович, словно не видя стакана с водой, резко привстал. При этом ударился грудью об стакан и вода в ней расплескалась и облила его. Но он не обратил внимания и на это. Он поднялся и прошёл, нет, почти пробежал по кабинет, при этом он  размахивал руками, как будто бил кого-то. иногда делал длинные выпада попеременно то правой, то левой рукою с раскрытой ладонью, словно рука это клинок. Управляющий с раскрытыми от  ужаса глазами смотрел на него. Ему казалось, что Михаил Иванович сошёл с ума. А Грибушин не обращал на него внимания. Шумно вдыхая носом и столь же шумно выдыхая ртом, он прыгал и дрыгал ногами, лягаясь как конь. Управляющий не заметил, как сел на кресло хозяина.
Так и сидел он, пока не отворилась дверь. В этот миг Михаил Иванович, делавший какой-то странный поклон кому-то, выпрямился и вновь помолодевший, с улыбкой на лице посмотрел на вошедших.
- Что приключилось, душенька? Почему Вы здесь, Антонина Ивановна? – спросил он у жены, которая вся запыхавшись, прибежала на крик управляющего.
- Я услышала крик Ефстафия. -  машинально ответила Антонина Ивановна, ничего не понимая. Её муж стоял посреди кабинета и делал поклоны, а управляющий сидел на кресле её мужа.
- Ах, крик! – засмеялся Михаил Иванович. А Ефстафий,  придя в себя от увиденного, вскочил с кресла и вытянулся, как солдат-новобранец. – Это Ефстафий голос потерял. А я подсказал ему, как можно его обрести вновь. Верно, Ефстафий?
-  Угу. – промычал управляющий.
- Я ничего не понимаю. – проговорила Антонина Ивановна – Но, верю Вам, Михаил Иванович. И посему, я удаляюсь. -и повернувшись, покинула кабинет.
А Михаил Иванович недовольно поморщил нос и проговорил вполголоса.
- Я обидел Антонину. – Он посмотрел на дверь, за которой скрылась его супруг. – Я обидел её. Впервые, со дня нашей встречи. – и так приговаривая он дошел до своего кресла, у которого, услужливо повернув для удобства хозяина, всё ещё стоял Ефстафий.
Михаил Иванович сел за кресло и посмотрел на Ефстафия. Тот стоял молча, глядя на хозяина преданными глазами, которые будто говорили: «Я ничего не видел. Я ничего никому не скажу.»   Михаил Иванович улыбнулся и произнес:
- Этому меня научили китайские мудрецы. Эта гимнастика помогает справиться со многими недугами, а также восстанавливает душевное равновесие.
- А-а, - протянул Ефстафий, словно ему теперь стало всё понятно. Хотя всё ещё не понимал, как это какие-то прыжки способны вернуть душевное равновесие. – Я так и подумал. Ваше купечество.
- Вот, что Ефстафий, скажи-ка. когда следующий обоз пойдет в Топорнино?
- Так он уже идёт.
- Что? – спросил Михаил Иванович. будто ослышался.
- Он ужу идёт, Михаил Иванович. Должно быть, из Уфы вышли ужо.
- Эхма, Ефстафий! – Михаил Иванович опять всполошился. – Его же опять эти лиходеи пограбят! Не добился я от пристава, чтобы он повылавливал этих разбойников. Что ж, придется самому снарядить отряд да пустить по следу лиходеев.
- Не извольте беспокоиться, Михаил Иванович.  – управляющий посмотрел в окно. – Должно быть, мой гонец через часа три-четыре нагонит обоз. Шариповку-то он проскакал, это как пить дать.  Я как прознал про грабёж, первым делом снарядил гонца и послал навстречу обозу. С тем, чтобы он остановил его, а затем, пока обоз постоит, нанял татар для охраны. Служилые татары ведь тем и кормятся, что караваны охраняют.
- Вот услужил, так услужил! – Михаил Иванович  с одобрением посмотрел на Ефстафия. – Что ж ты раньше не нанял татар?
- Так я думал. что уймутся лиходеи. Ан, нет, не унимаются. Тепереча посмотрим, что крепче, татарский клинок, или же мужицкий топор. 

*
Никита гоголем расхаживал среди разбойничьей шайки. На нём был надет кафтан, поверх которого на ремне сбоку болталась сабля, которую дал ему вожак разбойников, Ванька, как он назвал себя пи первой встрече. Время от времени Никита выдергивал саблю из ножен, и пытался ею рубануть. Как ему казалось, выходило это весьма недурно. Он, достигший пожилого уже возраста человек, всё ещё хорохорился и надеялся на свою силу. Сила в его руках действительно была немалая. Но… Когда он взмахивал саблей, то вдруг резко покалывало в плечах, то в пояснице. А когда делал выпад, то затрещало в колене правой ноги. Так, вдоволь набаловавшись с сабелькой, он решил, что в начале схватки он первым выбежит к обозу, а уж потом отстанет, чтобы не рисковать зазря. « Я уж и впрямь немолод. Пусть разбойники делают своё дело. А я уж в сторонке. Да и кровушку людскую я пролить не смогу. Это ж не куря зарезать всё же.» - думал Никита, по своему мудря.
А время шло, а обоза было не видать. Разбойники откровенно заскучали, примостившись кто спать, а кто играть в кости. Об обозе уже, казалось, уже позабыли…
В ожидании прошёл день, близилась уже ночь, когда прискакал тот самый паренёк, который так дерзко вёл разговор с Никитой.
  - Едут! – крикнул он, доскакав до места сборища шайки. Он лихо соскочил с коня, который проскакал дальше и скрылся в лесной чаще.
Ванька встал с пенька. на котором сидел и спросил:
- Когда будут здесь?
- Через час, а то и два. – неуверенно сказал паренёк. – Едут больно медленно. Правда и обоз большой. Десятка два подвод. И ни казаков, ни татар.
- Вот и добре! По местам, ребятушки! – прикрикнул вожак. – И не выдайте себя, раньше времени. Пусть обоз весь выйдет на нас. Да и поодтянитесь вдоль по дорожке, чтобы скопом на всех налечь!
Так прошло часа два. Начало уже смеркаться. Никита, сидевший в кустах рядом с вожаком, расслышал, как тот прошептал:
- Лишь бы на ночлежку не встали. Окружат себя телегами, да выставят сторожей, не накрыть будет с наскоку.
Никита подумав, ответил.
- Не встанут. – потом подумал немного и уже добавил неуверенно. - Не должны встать.  Ночлег дело рискованное, тут им часа четыре – пять пути осталось. Пойдут, понадеясь, что летняя ночь коротка и через три светать начнёт. Не встанут на ночлег –то.
И тут же по лесу раздался крик совы. Это был сигнал. Обоз шёл к ним. Вот показалась первая повозка, которая медленно шла, не ведая, что её ждет через несколько мгновений. ещё немного и весь обоз окажется в видимости шайки и тогда поберегись, супротивник! Никита ощерился, живо представив себя, повергающим в смятение обозных.
От резкого крика вожака Никита, всё ещё блуждающий в своих видениях, вздрогнул.
- Эге-гей! – кричал Ванька. – А ну, проезжий, кажи подорожную!
Никита вскочил на ноги и выхватив саблю, выбежал из лесу. До обоза было добрых полторы сотни шагов. И он видел, что с полсотни разбойников налетали на него со всех сторон. Никита оглянулся и увидел, что и за ним бегут люди. «Вот и я верховод в шайке!» - весело подумал он.
Они уже добежали до обоза и схватили за поводья коней, как вдруг послышался крик:
- Татары!
Никита тревожно оглянулся на крик и увидел, что отрезая их от леса с двух сторон, несутся конники  размахивая саблями. Шайка кинулась прочь от обоза. Но вслед им раздались выстрелы. Обозные были с ружьями и пистолями.
Никита, испугавшись, что будет пойман и опознан, бросил сабли и на бегу скидывая ремень с ножнами, что есть мочи кинулся к лесу. Он бежал, и только одна мысль была в его голове: «Пропал! Пропал! Пропал!». Каждый шаг давался ему с трудом. Но спасительный лес близок, он уйдёт! «Держи вожака, уйдёт!» - услышал он чей-то крик. «Вот и слава Богу, ловите Ваньку! А я побегу!» - подумал Никита и не оглядываясь из последних сил сделал рывок к лесу.  «Стреляй! Уйдёт!» - послышался крик. « И Ванька убёг! « - подумал было Никита, как раздался выстрел. Он ещё не понял, что пуля догнала его и ударила в спину. Ему показалось, что новые силы дают ему шанс на спасение, как вдруг ноги подкосились и он больно ударился лицом в землю.
Конный татарин, чуть не упустивший Никиту, подскакал к нему и посмотрел на него. Увидев, что пуля вошла ему между левой лопаткой и позвоночником, крикнул:
- Убил шайтана! – и повернув коня,  поскакал ловить других разбойников.
А Никита, всё ещё лежал и не мог понять, почему он лежит. И только когда струйка крови вдоль шеи потекла к нему на грудь он понял что его подстрелили. «Ах, незадача. Как я к брату дойду?» - всё ещё надеясь на спасение, подумал Никита. Он собрал силы и пополз к лесу. Благо татары и обозные были увлечены поимкой разбегающихся разбойников. Да и сумерки уже сгустились, превращаясь в густую темень. Никита полз и полз. Его грузное тело ещё сохраняло силы и крови, чтобы он мог достичь леса. Когда он дополз до первого дерева,  он обняв его за ствол, стал подниматься на ноги. И это ему с трудом, но удалось. И, чудо! Он увидел коня! Конь того паренька пришёл к нему на выручку. Конь, привыкший в шайке к чужим рукам, без боязни подпустил Никиту, который медленно, боясь снова упасть, подошёл к нему.
Никита, сжав зубы, заполз на коня и несильно хлестанул его концом уздечки по хребту. Конь вздрогнул и поплелся по лесу, а Никита повалился на него, обняв его за шею. 
Так конь шёл, то останавливаясь, то вновь шагая. А Никита всё лежал на нём, не двигаясь, и если бы не стремена, то он давно бы выпал с коня. Вдруг среди леса послышался вой и конь встрепенулся и понес. Никита постепенно сползал с коня. а он всё мчался, мчался и мчался. Вот он выскочил на дорогу и его скачка переросла в панический голоп. А Никита  волочился по земле, вытянув руки, а ноги, вдетые в стремена, безобразно вывернулись в стопах. Но Никита не чувствовал уже боли. Он был мертв.
… Григорий Зарецкий, не о чём плохом не помышляя, вышел на улицу и направился к себе в лавку, как к нему прибежал мальчонка.
- Дядь Гриш! – крикнул он. – Там, за околицей, дядь Никиту мертвого нашли! Скорей айда тудыть!
От этой вести Григорий пошатнулся. схватился за грудь и сел на землю.  Он готов был завыть, но не мог издать ни звука, потому что закусил губу и не был в силах разжать зубы. Кровь потекла по его бороде. перекатываясь с волосинки на волосинку и закапала на грудь. Но Григорий не чуял боли. Его охватил страх. Страх столь сильный, что он сковал его сердце. И ещё миг и его сердце бы остановилось, но мальчик, успел забежать к нему в дом и крикнуть. что дяде худо. Степанида и его работники подбежали к нему. Один из его батраков уложил его на землю и дернул за ворот рубахи. Григорию стало легче дышать и вот сердце едва слышно стукнуло: «Тук! Тук-тук!».
- Гришенька! – причитала его жена.  – Что ж это такое. люди!
Григорий приподнялся и заплетающимся языком промямлил:
- Никитка помер…
С этими словами он провалился в беспамятство и его потащили в дом.
… Придя в себя через несколько минут, Григорий Иванович сразу начал лихорадочно думать.
«Разбойники ли Никитку убил, или ж охрана обоза?» Он слабым голосом позвал Степаниду, которая всё ещё причитая, стояла у его изголовья.
- Степанида, сходи и прознай, как помер Никита.
- Сдался тебе Никита! – проворчала его жена. – Сам при смерти лежишь, а всё о Никите думаешь!
- Ступай! – тихо, но требовательно сказал Григорий. – Я крепкий, я выдюжу!
Когда жена ушла, Григорий Иванович прикрыл глаза и продолжил размышлять.
«Разбойники про меня не должны знать. Потому, если они и убили Никиту, то от меня они более ничего не получат. Это даже хорошо. Хоть и без мира, но распростился я с ними. А вот, ежели охрана, то его смерть вмиг свяжут воедину с разбоем и примчатся ко мне полицейские.» - он открыл глаза и полежал, глядя в потолок. Потом вновь закрыл глаза. – Но, даже они придут, то я знать ничего не знаю и ведать нечего не ведаю! Я брату не указ. Он сам на разбой пошёл. Только бы он не обмолвился в шайке ненароком про меня.». Так он пролежал несколько мгновений. «Нет, не должен. Брат молчуном был. Не должен про меня сказывать…» - и с этой мыслью он провалился в сон.
Степанида вернулась нескоро. Григорий Иванович успел поспать и проснуться. Он набрался сил и поднявшись с постели, сел на кего край. Челядь, выстроившаяся вдоль стены, выжидая смотрела на него. А он молчал. И только когда пришла жена, он спросил:
- Ну, что там?
- Ой, батюшки святы! – заголосила Степанида. – Что творится на свете белом!
- Говори толком, не голоси! – прикрикнул Григорий Иванович.
- Убили Никиту! – Степанида перекристилась и снова заголосила. – Как зайца какого подстрелили!
- Кто? – зычно прорычал Григорий Иванович.
- Лиходеи. А кто же ещё?! – удивилась Степанида.
Григорий Иванович опустил голову и тихо выдохнул. «Слава Богу, с разбойниками у меня разговор будет коротким!», а затем поднялся на ноги и неуверенными шагами направился к двери. Дворовые девки оторвались от стены и обхватили с двух сторон.
- Пошли вон! – крикнул Григорий Иванович. – Я ж не калека какой! Лучше пролётку приготовьте, я к брату поеду!
Приехав к дому Никиты, где уже толпилось всё село, Григорий Иванович, опустив голову, прошёл в избу. Вой от голосящих баб доносился и в доме. В доме же стояли только мужики, да семья Никиты.
Никита лежал на широком и длинном обеденном столе. В голове у него уже догорала свечка.
Григорий Иванович прошёл до него и взял за руку.
- Эх, брат. Как ты оплошал-то? – прошептал он.
Простояв некоторое время возле тела брата, Григорий Иванович отошёл от него и молча постоял в толпе мужиков. Затем он, глянув на старенькую жену брата, теперь уже вдову, печально кивнул ей головой ы вышел.
Голосящий хор встретил его во дворе. Зная, что богатый Григорий не больно-то щедр на подаяния, бабы стремились его разжалобить. Но Григорий Иванович был занят своими мыслями, и даже не замечая этот нестройный хор, вышел со двора. «Вот бессердечный.» - зашушукались бабы. «Родного брата и то по людски в последнюю путь –дорожку не спроводит.»…
Но Григорий Иванович уже ехал в сторону грибушинского дворца. Он уже составил план, как вывернутся из щекотливой ситуации.
…- Вот так, Михаил Иванович! – Зарецкий, пуская слезу, рассказал Михаилу Ивановичу, о гибели своего брата. – Ни за грош извели моего брата лиходеи. – Он, сквозь слезы, посматривал на хозяина дворца, пытаясь определить. Что ведомо ему. Но Грибушин сидел с безучастным лицом, лишь изредка покачивая головой. То ли внимая словам говорящего,  то ли наоборот, отвергая его слова.
Наконец Михаил Иванович встал, и Григорий Зарецкий сидя на предложенном ему стуле проводил его взглядом к окну. А Грибушин, заложив руки за спину, дошёл до окна и остановился, глядя в него. Он простоял так несколько мгновений, молча, а потом вензапно спросил:
- А известно ли Вам, Григорий Иванович, что ваш брат промышлял грабежом и был вожаком шайки разбойников, грабивших по уфимскому тракту? – и с этим вопросом Михаил Иванович развернулся и устремил свой взгляд на Зарецкого. И по тому, сколько эмоций отразились на лице Григория Ивановича безошибочно определил, да, знал! Но, Михаил Иванович не выдал того, что он всё понял.
А Григорий Иванович, начал поднимать свое грузное тело и вдруг повалился на колени.
- Прости меня, Михаил Иванович! Не ведал я! Богом клянусь! – и Григорий Иванович на коленях пополз к Грибушину.
Михаил Иванович с презрением смотрел на двигавшегося к нему человека. Нет, он не злорадствовал. Но он и не жалел его. Он вновь прикрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Когда он открыл глаза, Зарецкий стоял у его ног и пытался поцеловать его сапоги.
Михаил Иванович спокойным, но приказным тоном произнес:
- Встань. – и дождавшись, когда Зарецкий поднялся на ноги, прошёл к своему столу. А Зарецкий, вжав голову  в плечи, засеменил за ним.
Когда Михаил Иванович сел на стул, то уже не пригласил Зарецкого сесть и тот так и остался стоять на ногах. Он стоял и стоял, а Михаил Иванович думал. «Что ж. Теперь я точно знаю, что Зарецкие строили мне козни. И теперь одного из них нет в живых, а второго отправят в Сибирь. А мне какая выгода от этого? Награбленное давно пропито и проедено разбойниками. Имущества Зарецких не хватит покрыть его, даже если по суду мне отдадут. Да к тому же, этот вот, вряд ли даже под пыткою признает свою связь с шайкой. Со смертью брата обрубилась и вся его связь с лиходеями. Да, так и есть.»  Михаил Иванович поднял взгляд на Зарецкого, который уже сгорбился и на цыпочках нависал над столом.  Он мелко трясся всем телом, нервно подергивая головой. «А если ещё и помрет ненароком, то и вовсе худо дело. Надо его успокоить. Пусть пока придёт в себя. «
- Григорий Иванович, присаживайтесь, что ж Вы ждете-то от меня приглашения, - проговорил Михаил Иванович, рукой указывая на стул, стоявший с другой стороны стола, за которым Зарецкий сидел несколько минут назад. Зарецкий, услышав эти слова, словно их только и ждал, змеёю заполз м щель между спинкой стула и столом, умудрившись не задеть ни стол, ни стул.
А Михаил Иванович продолжал:
- То, что Ваш брат был в шайке, доказано! – твердо произнёс он. – Его опознали мои обозные. И тот татарин, который подстрелил его. Они уже ходили в дом к вашему со мною. Я пожертвовал за упокой его души тридцать копеек. – Михаил Иванович помолчал, глядя на Григория Зарецкого, на котором лица не было. Белый. Как снег, со впалыми глазницами, он представлял жалкое зрелище. – но! – проговорил Михаил Ивановия и Зарецкий, услышав это «Но!» весь подался вперед, будто ожидал услышать приговор себе. Впрочем, так оно и было. – Но я дам Вам возможность обелить и себя и брата. При одном условии, - Михаил Иванович глядя прямо в глаза Зарецкого, который тоже не отвёл взгляда, зная, что Грибушин своего слова не нарушит, сказал, - С сего часа, мига Вы будите исполнять мою волю! И не приведи господь, строить шашни за моей спиной! Ну Вы понимаете, что Сибирь окажется самым желанным уголком на земле для вас тогда, дабы избежать моего гнева, так ведь, Григорий Иванович?
Григорий Иванович, ещё не веря своим ушам залепетал:
- Слушаюсь, Ваше благородие! Я, как собака буду Вам предан, Михаил Иванович! – И Зарецкий вновь вскочил из-за стола, желая упасть на колени. Но Грибушин движением руки остановил его.
- Вы без моего ведома встали из-за стола. Так не пойдёт! – Михаил Иванович  махнул ладонью руки и Зарецкий упал на стул, который треснул от его тяжести. – Мы же договорились, что всё по моему велению. А вы уже нарушили договор.
- Я понял! Я всё понял! – Зарецкий, у которого тысячи мыслей кружили в голове, но, ни одна из них не останавливалась, чтобы осознать положение, в котором он оказался, лепетал и лепетал. – Всё только с Вашего ведома! Я больше не нарушу! Нет! Не приведи Господь!   
- Вот и славно. – Михаил Иванович мановением руки поднял Зарецкого из-за стола, который как завороженный смотрел на его ладонь и пытался определить, что же значит то или иное движение. Вот рука застыла, а вместе с ней и Зарецкий. Вот ладонь повернулась и пошла вправо и Зарецкий вслед за ней. Вот Григорий Иванович вышел из-за стола и рука остановилась. – Вижу, что Вы всё правильно поняли. А теперь ступайте и с достоинством проводите брата. Да не скупитесь на подаяния и Вам зачтется.
- Слушаюсь, Ваше благородие! – ответил Зарецкий и спиной зашаркал к выходу, опустив голову в поклоне. Но у самого выхода он остановился и Михаил Иванович спросил:
- Что ещё?
- А что людям говорить про смерть брата?
- Так и говорите, что убили брата вашего лиходеи, что же ещё? А татарин и обозные скажут, что обознались. Ступайте.
Григорий Иванович повернулся и выскользнул за дверь.
Так закончился первый случай конкурентной борьбы в Топорнино.    
И до самой смерти Зарецкий исполнял требования Грибушина. Он за свои деньги отстроил торговые ряды и кабак. Он вносил деньги на постройку пристани, он … В общем, селяне после гибели Никиты не узнавали Григория. Он стал  щедрым и милостивым человеком. И в памяти сельчан остался добрейшим человеком. Никиту же он пережил на семь лет.
А Михаил Иванович, словно добрый волшебник, из захолустного села, только и славившемся своим дворянским дворцом, создал торговый центр. В Топорнино к концу его жизни неделями гудели ярмарки, и тысячами тонн грузили хлеб на пароходы. Топорнинская пристань по грузоперевозкам обошла и уфимскую и бирскую. Топорнино стало торговой столицей края.

Глава третья
Часть первая
Друзья

Иннокентий Грибушин, старший сын Михаила Ивановича со своей племянницей Людочкой, дочерью младшего брата Сергея, приехал в Топорнино.
- Иннокентий Михайлович приехал! – кричали радостно прохожие, махая ему рукой.
- Нашему благодетелю многие лета!
Он и Людочка радостно отвечали на приветствия сельчан.
Иннокентию Михайловичу нравилось бывать здесь. Всё его детство прошло в нём. И каждый уголок этого села напоминал ему о его молодых годах. Ныне же он, высокий и статный господин с галстуком-бабочкой на шее, был важной персоной. Его приезда с нетерпением ждали не только тут, но и в Москве и Петербурге. Он славился своей щедростью и меценатством.
И ныне в Топорнино он приехал не отдыха ради, а с определенной целью.  Он лелеял мечту отстроить в селе больницу. Но собственные его средства его находились в обороте и он решил попросить денег на небольшой срок у своей матери, Антонины Ивановны. Антонина Ивановна не очень одобряла траты сына, но и не осуждала. Только иногда, при случае, она говорила, что деньги надо давать только на те предприятия, от которых ожидаешь прибыль. А пускать деньги на поэтов и писак, от которых нет никакого проку… И она с непониманием пожимала плечами. Вот на пожарную команду, пожалуйста, трать. Береженного бог бережёт. Или же на школу, потому что грамотные рабочие нужны. Вот и гадал Иннокентий Михайлович, увидит ли матушка прок от больницы.
Антонина Ивановна обрадовалась приезду сына с внучкой. Она с распростертыми объятиями встретила их, стоя на лестнице, ведущей в дом. Она, конечно же, что Иннокентий Михайлович с Людочкой едут и было приготовлено всё к их приезду. Челядь, разодетая в праздничные наряды, выстроилась, создав живой коридор и закидывала дорожку, по которой шли Иннокентий Михайлович с Людочкой, цветами. А у фонтана, в беседке, был накрыт роскошный стол, с диковинными яствами.
- Здравствуйте, матушка! – склонив голову, поздоровался Иннокентий Михайлович, а Людочка, хотела было в полуприсяде, как учили в Смольном институте, чествовать Антонину Ивановну, но не выдержала церемонии и кинулась к бабушке в объятия.
…- Матушка, не пойми меня привратно, но эти деньги нужны не мне, а этим людям, которые живут в этом селе! – разгоряченно говорил Иннокентий Михайлович. - Надо бы помочь им.
- В чём помочь, сын? – спросила Антонина Ивановна. – Если Бог решил прибрать чью-либо душу, мы не можем противится тому. И эта душа нам не принадлежит и нам он пользы не принесет, а навлечет сие деяние только гнев божий. И потому я дать денег не могу. И тебе тоже запрещаю строить больницу. – Она остановилась и села на скамейку, поставленную вдоль аллеи. Она немного подумала и сказала. – К тому же во дворце у нас есть фельдшер, мужики к нему ходят, случись что. Нет. И думать не смей. Свободных денег у меня нет. Все в деле. Все в деле! Так-то сын. Тем более время нынче неспокойное. Вот, ты лучше мне расскажи, что там в Петербурге стряслось.
И Иннокентий, опустившись на скамейку, сел рядом с матерью и стал рассказывать о стачках и баррикадах, о шествии рабочих и казаках, которые с шашками наголо, кинулись это шествие разгонять.
- И поделом им, - резко прервала сына Антонина Ивановна. – Ишь, чего удумали, императора уму учить… - с этими словами она поднялась и пошла ко дворцу, а Иннокентий Михайлович взглядом провожал её, всё так же сидя на скамейке.
*
- Людка! Здорово! – чернявый мальчуган, размахивая руками, несся навстречу крохотной девочке. – Приехала! Ур-рааа!
- Сашка! – обрадовалась встрече девочка. - Сашка!
Они подбежали друг к другу и обнялись, как старые друзья. Затем взялись за руки и покружились, глядя друг на друга.
- Молодец, что приехала, Людка! Теперь мы заживём! Всю рыбу на Белой переловим!
- А как было не приехать! В Петербурге нынче неспокойно. Вот меня бабушка и привезла сюда. Правда, мы немного в Перьми погостили, а на лето сюда. 
- Айда на Белую! Я сейчас за удочками, мигом! – Саша было рванулся, но Люда удержала его.
- Сейчас я не могу. Я бабушку жду. Она зачем – то в полицейское управление пошла. А я пока гуляю. Ты приходи позже на наше место, к отрогу, на Девичьей горе. Я как будет время, сразу, мигом к тебе. И Алешку позову.
- Не надо Алешку. Я с ним не дружу больше. – насупился Саша.
- Как? – Люда  удивленно посмотрела на Сашку.
- А так вот. Ему отец его запретил со мной дружить.
- Ах, вот оно что. – Люда деловито посмотрела на Сашу. – Это дело мы поправим. Он же со мной пойдет. А со мной ему очень даже можно дружить. Поэтому, как я сказала, жди нас на нашем месте. А я и книги возьму. Надо же тебе уроки повторить. Ты не забыл то, чему я тебя прошлым летом учила?
- Не надо книгу. Я лучше тебе налима поймаю. Голыми руками.
- И налима поймаешь и книгу читать научишься. – Люда с видом строгой учительницы назидательно посмотрела на Сашу, а затем произнесла. – А сейчас беги за удочками.
- Я скоро. – мальчик развернулся и вихрем понесся в сторону дома.
Сашка, сын рабочего с крупзавода Михаила Воронина, был несказанно обрадован встрече с Людой, внучкой Антонины Ивановны Грибушиной. Люда всё прошлое лето провела в Топорнино и тогда же познакомилась с Сашей. Встреча их была случайной. Алешка, сын управляющего имением Евграфа Дементьева, повёл Люду на речку Кудушлинку, искупаться. Там-то они и наткнулись на Сашку, который рыбачил у висячего моста. Алёшка с Людой стремглав неслись к речке, оглашая всю округу криками, когда вдруг из-под куста высунулся Сашка и злобно на них зашипел:
- Что орёте, окаянные? Всю рыбу распугаете! – и погрозил Лешке кулаком.
Алеша с Людой недоуменно посмотрели на Сашу, посмевшему им погрозить. Алёшка хотел было даже прикрикнуть на Сашу, но Люду заинтересовала рыбалка. Ей очень сильно захотелось посмотреть, как ловят рыбу. Поэтому она придержала Алешку за рукав, и сама обратилась к Саше.
- Извините, пожалуйста. Мы не нарочно. – при этом она хитро улыбнулась и продолжила. – А не позволите ли Вы нам посмотреть, как это ловят рыбу?
- Всегда пожалуйста. Только, чур, не шуметь! – и Саша пригласительно махнул рукой.
А в этом году Антонина Ивановна ещё зимой увезла внучку из Санкт-Петербурга. После январских событий в столице было очень неспокойно. И Грибушина решила перевезти внучку подальше от столицы. Но волна потрясений прокатилась по всей России. Санкт-Петербург, Москва, Киев, Одесса – везде шли народные волнения. И лишь здесь, в Топорнино, запершись в своем имении, Антонина Ивановна была спокойна и считала, что оберегает внучку от ненужных впечатлений.
А бунты достигли уже окраин империи. Даже в деревнях мужики брались за вилы, не говоря уже о крупных городах. Марксисткие организации рабочих распространили свою деятельность и влияние повсюду, где были заводы и фабрики.
Но Топорнино, благодаря тому, что село было достаточно зажиточным, волнения обходили стороной. По Белой сновали пароходы, перевозя зерно, лес, и все они делали остановку в Топорнино. В былые годы миллионы пудов* хлеба проходили через топорнинскую пристань. Подводы с зерном неделями стояли и ждали погрузки, перекрывая все улицы села. И лишь в последние годы, после того как железная дорога соединила Уфу с Казанской губернией, значение пристани упало, но не исчезла вовсе. Крупорушка, работавшая круглый год, исправно выполняла свое предназначение и обеспечивала селу достаток. Село расширилось, около 500 хозяйств вольготно раскинулись вдоль Белой. В селе появились и почта и телеграф, полицейской управление и пожарная команда. Купцы и просто богатые сельчане строили каменные дома. Зарецкие и Нестеровы, Копцовы и Кожевниковы и даже Дмитрий Топорнин, который, спохватившись, вернулся в село. Он был уже в чине генерал-майора и командовал дивизией, но то же решил испытать купеческую удачу. Он поставил здесь своим управляющим  отставного казачьего урядника Власова, который отслужил под его началом. Перекупщики заполоняли всю дорогу к Топорнино, когда начинались хлебозаготовки. Они издали  перхватывали обозы с хлебом и составляли договора с крестьянами. При этом они умудрялись покупать зерно намного дешевле, чем стоил хлеб на рынке. Так называемая «вывеска» - скидка за сырое зерно, - приносили лишние тридцать-сорок процентов «навара» со сделки. Но мужику-крестьянину некуда было дется. Практически монополия топорнинских купцов на торговлю зерном в Уфимской губернии, ставила их в зависимость от них. Цену диктовали они – купцы. А селяне… Они кормились тоже с крестьян. При хлебозаготовках Топорнино превращалось в одну большую ярмарку. Здесь можно было всё продать и всё купить. Здесь неделями на постой останавливались крестьяне, ожидая очереди на разгрузку в пристани или на крупорушках, коих насчитывалось, кроме грибушенской, ещё три. А на постое, бывало, они пропивали всё, что продавали и даже коней с телегами. В общем, жизнь неслась вперед и сельчане жили своей кипучей жизнью, не замечая того, что творится в округе.

*- (старая русская мера весов)1 пуд 16 кг.

*
Сашка сидел под яблоней и ожидал прихода Люды с Алешкой. Яблоневый сад, посаженный покойным Михаилом Ивановичем Грибушиным, разросся и насчитывал уже более пятиста яблонь. Весной вся Девичья гора покрывалась белым цветом, будто снег вновь накрывал землю. И лишь дивный ароматный запах говорил, что это благоухают цветы, даря радость людям и напоминая каждую весну о том человеке, который одарил эту землю такой красотой.
А сейчас, в июне, зеленые, ещё мелкие кругляшки яблок, усыпавшие деревца, давали надежду сельским мальчишкам, что скоро, очень скоро, можно будет потягаться со сторожами в скорости бега и сноровке, пытаясь стащить с сада сочные плоды.
Алеша с Людой показались из-за забора помещичьей усадьбы, и Саша встал на ноги и громко свистнув, помахал им рукой. Увидев ответный взмах рук, он медленно зашагал вниз к реке. На плечи он положил три удочки, которые мерно раскачивались в такт его шагов и словно маячки, указывали его маршрут.
Когда Люда с Алёшой догнали его, Алёша поставил на землю корзинку. Которую нес в руках и весело крикнул:
- Здорово, ворона!
- Здорово. -  угрюмо пробурчал в ответ Саша. – Что, теперь можно со мной дружить, да?
- И теперь нет. Папенька будет сердится, если прознает, что я с тобой рыбачил. Но я же не с тобой, а с Людой! – и Алешка опять расхохотался.
Саша тоже не удержался и весело рассмеявшись, протянул другу пятерню:
- Ну, здорово, дружок!
Люда, видя, что друзья рады друг другу, тоже засмеялась и запрыгала, прихлопывая в ладошки:
- Вот снова мы вместе! Мирись, мирись, больше не дерись!
- А мы и не дрались! – проговорил Алёша. – Мы с Сашкой никогда не подеремся. Он мне как брат. Да, Сашка?
- Да! Ты мне брат. Потому что у меня нет ни брата, ни сестры, как и у тебя, Алёшка. А Люда нам сестра. Правда, ведь?
Теперь настала очередь утвердительно ответить Люде:
- Да, вы мои братья. И мы будем дружно жить. И никогда не поссоримся. Никогда! Клянемся? – Люда торжественно протянула руку, открытой ладошкой вверх и мальчишки не сговариваясь вместе накрыли эту ладонь.
- Клянемся! – хором ответили они.
- Тогда побежали на речку, построим там наш дом! – прокричала Люда и приподняв подол белого кружевного платьица, побежала вниз по склону.
Мальчишки помчались за ней.
Спустившись к реке, ребята первым делом кинулись купаться. Кудушлинка у самого устья была неглубока, взрослому человеку по пояс в самой середине. Её песчаное дно и теплая прозрачная вода делало купание в ней настоящим удовольствием.
Вдоволь побарахтавшись в воде, друзья вылезли на берег и стали наблюдать за пароходами, стоявшими у пристани.
- В этом году хлеба будет мало. – рассудительно сказал Саша. – Работы, значит тоже не много. А значит и денег у отца будет не очень. А он обещал меня по осени на ярмарке купить гармошку.
- А почем ты знаешь, что хлеба будет мало? – спросил Алёшка.
- А потому, что мужик нынче бунтует, вот почему.
- Как бунтует? Зачем?
- А я почём знаю? – пожал плечами Сашка.
- А я знаю. – произнесла Люда.
- Ты знаешь? – вопросительно уставился на неё Сашка.
- Да. Я знаю. Я была в Санкт-Петербурге, когда начала бунтовать чернь. Я же с прошлого года воспитываюсь в Смольном институте благородных девиц. Так вот. Нам сказали, что поп Гапон обманом завлек рабочих бунтовать против императора. Этот Гапон на кресте клялся, что император не самодержец российский и должен быть свергнут. Потому что, якобы император своею волей отправил воинство российское на гибель за море-океан и там положил русскую армию, не ведающую до сего дня поражений.
- А что, разве русская армия погибла? – удивился теперь Алешка.
- Нет, конечно. Вот увидите, она с победой вернется и торжественно вступит в столицу! – воскликнула люда.
- Мне папенька сказал, что наш предний барин Топорнин, генерал, и командует нашей армией в войне с японцами. – полушепотом, таинственным голосом проговорил Алёшка, будто сообщил великий секрет своим друзьям.
- Нашей армией командует император. Неужели непонятно? – спросила Люда. – В нашей империи один командующий – император!
Алёшка смутился от того, что не подумавши сказал такую глупость. Как он мог поверить своему отцу? Правда ведь, армией может командовать только царь!
- Про генерала Топорнина все в селе знают. – подал голос Сашка. – Да только командует он лишь пушками.
- Пушками? – Алёшка подпрыгнул от этой новости. – Значит он бабахает из пушек по самой Японии?
- Конечно! Он же генерал! Куда скажет, туда и из пушек как бабахнут и нет половины врагов! – Сашка махнул рукой так, будто он дал команду на пушечный залп.
- А ты в Петербурге видела императора? – притаив дыхание спросил Алёшка.
- Да. Один раз. Когда в прошлом году нас приняли в воспитанницы Смольного института, государь-император осчастливил нас своим посещением. – Люда посмотрела на друзей взглядом, полным восхищения.
- Какой он, император? – спросил Алёшка.
- Он большой! Сильный! Весь в орденах! Сразу видно, богатырь! – Люда всё ещё восхищенно говорила, а Сашка начал разматывать удочки.
Люда, увидев, что Саша собирается удить рыбу, жестом руки остановила его.
- Нет, мальчики. Сейчас мы покушаем и только потом на рыбалку. Алёшка, тащи корзинку. А ты, Сашка, как покушаем, будешь налима рукой ловить!
Алёша побежал за корзиной, а Сашка всё же закинул удочку.
- Пусть стоит, может рыбка клюнет, пока мы едим. И налима я поймаю, обязательно! – и с этими словами побежал к Алёшке, помогать другу тащить корзину.
Когда ребята поели, Саша встал и сказал:
- Налима будем ловить на крутояре, за горой. – и оставив удочку, побежал за гору. За ним пустились и Алеша с Людкой.
Когда они забежали за гору, Саша стал раздеваться. Оставшись лишь в кальсонах, он полез в воду. Берег здесь был обрывистый, а река глубокой. Но Саша, уверенно плыл вдоль берега время от времени ныряя при этом. Наконец, после очередного нырка, он всплыл, держа с локоть длиной налима за жабры. Он радостно улыбался и стал карабкаться по берегу вверх.
- Поймал! – крикнул он смотревшим на него Алешке с Людой. А они пораженные увиденным,  стояли раскрыв рты. Наконец, Люда опомнилась первой и бросилась вниз, помогать другу подняться на берег. А Алёша так и остался наверху, боясь испачкать новые брюки.
Когда Саша с Людой поднялись, Люда немного отдышавшись спросила:
- Как ты его поймал?! – она протянула руки, желая взять в руки такую рыбину.
- Просто. – ответил Саша, всё ещё часто дыша. Он устал, плавая и ныряя. И ещё больше карабкаясь по глинистому берегу вверх. Он несколько раз соскальзывал вниз, но так и не выпустил из рук налима. – Просто взял и поймал. – Он победоносно поднял руку с рыбиной вверх, а затем опустил и подал её Люде.
- Ну, же, расскажи. – заныл Алёша. – Может и я поймаю.
Саша посмотрел на Люду, которая взяла в руки налима и рассматривала его. Неожиданно рыба трепыхнулась и выскользнула из её рук. Саша бросился на неё и придавил руками. Рыба вновь застыла, выжидая случая спастись. Но, теперь Саша держал её крепко.
- Не уйдешь! – зло проговорил Саша. – От меня не уйдёшь!
- ой, Саша! Какой ты ловкий! – восхитилась Люда, а Алёшка скривил рот.
- Да уж, ловкий. – тихонько пробурчал он. А вслух сказал, - Это мы посмотрим, кто ловчее! Вот я больше его налима поймаю!
- Как? – спросила Люда. – Ты же не умеешь.
- А так! – обижено сказал Алёшка. – Куплю и все дела!
- Ха-ха-ха! – рассмеялись Саша с Людой. – Так-то любой поймать сможет. Ты руками поймай!
Алёшка стал раздеваться, показывая свою решимость поймать рыбу. Но Саша остановил его.
- Стой, дурень! Ты же плавать не умеешь! – он подошёл к другу. – Вот я научу тебя плавать, тогда и лови свою рыбу.
Алёшка, вспомнив что река здесь глубока, быстро отбежал от края берега.
- Ой! И впрямь…Я же не умею плавать! – вспомнил он. Ребята теперь рассмеялись все вместе.
Когда они вдоволь нахохотались, Саша стал рассказывать:
- Налима поймать просто. Плывешь вдоль по берегу и ногами шаришь. Ищешь норку налима. А как нашёл, то не зевай! Нырк, и руку в норку! Налима за жабры и тащи! – Саша показывал рукой, как он ловит налима и тащит его. При этом он, как будто под водой, набрал в рот воздуха, и выпучив глаза, тужился изо всех сил. Потом он со свистом выпустил воздух изо рта. – Вот так, дружок!
И Саша, подойдя к Алёше с Людой, встал посредине, между ними, и обнял их за плечи.
- А этого мы сейчас в костре испечем. Закрутим его в лопух и в костёр!
- Ура! – закричали Алеша с Людой. – Мы сами приготовим ужин!
Взяв в руки свою добычу, Саша первым пошёл к месту их стоянки.
*

Антонина Ивановна приехав из полицейского управления, заперлась у себя в кабинете и долго не выходила оттуда. Она задумчиво ходила по кабинету, временами подходя к двери и порываясь открыть его. Но, в последний момент одергивала руку и вновь принималась отсчитывать шаги. Наконец она приняла какое-то решение и открыв дверь, громко крикнула:
- Эй, кто там! Позовите ко мне Иннокентия Михайловича!
Пока сын шёл к ней, Антонина Ивановна всё ещё бродила по кабинету и когда наконец в кабинет вошел Иннокентий Михайлович, она не поворачиваясь к нему, спросила:
- Как это понимать, сын?
- Что, маменька? Что понимать? – не понимая о чём речь, ответил вопросом на вопрос Иннокентий Михайлович.
Антонина Ивановна, несмотря на свой возраст, резко развернулась и с выражением лица, полным ненависти выкрикнула:
- Как понимать то, что ты предал своего отца, Михаила Ивановича!
Иннокентий Михайлович, увидев лицо матери и услышав её слова, отшатнулся назад, словно его ударили. В его глазах была растерянность и искреннее непонимание слов матери.
- Как я предал, маменька? – заикаясь от неожиданности, спросил Иннокентий Иванович.
Антонина Ивановна быстро прошаркала к сыну и подойдя к нему вплотную, глядя снизу вверх, голосом, полным злобы, зашипела:
- Как все предают. За тридцать серебряников! – потом встрепенулась и поправила. – В твоем случае, наоборот. Ты спустил эти деньги!
- Что Вы, маменька! – Иннокентий Михайлович попытался было что-то сказать, но Антонина Ивановна  не дала ему этой возможности.
- Всё, что была нажито Михаилом Ивановичем и мною приумножено после его смерти, - Антинина Ивановна схватилась руками за грудь и тяжело опустилась на пол. Иннокентий Михайлович наклонился для того чтобы поднять её на ноги, но Антонина Ивановна резко оттолкнула его руку. – Порочь от меня, Иуда! – Она сделала глубокий вздох и сделав усилие над собой поднялась на ноги. Простояв секунду, она повернулась и дошла до стула, стоявшего за её рабочим стола и села на него. – Я не покладая рук все эти годы трудилась. Капитал оставленный Михаилом Ивановичем удвоился. А ты раздаешь эти капиталы и ставишь под удар всё наше дело!
- Маменька! – вскричал Иннокентий Михайлович. – Я же с Вашего благословения занимаюсь богоугодным делом! Как и папенька, помогаю сиротам и обездоленным…
- Богоугодным?! - спросила с усмешкой Антонина Ивановна. – С каких это пор выступления против венценосных особ стало богоугодным делом?! С каких это пор всякая либеральная нечисть стали сиротами и обездоленными?
Антонина Ивановна подняла взгляд и уставилась на сына.
Иннокентий Михайлович всё так же растерянно смотрел на мать.
- Меня сегодня пригласили в полицейское управление, и там имел со мною беседу жандармский штабс-капитан. Так вот, он мне сообщил, что ты оказывал денежную помощь боевикам марксистов. Ты, мой сын, стал революционером?! – Антонина Ивановна вновь встала со стула и набрав полную грудь воздуха, крикнула, - Прочь с глаз моих долой! Я лишаю тебя всего! Я всё отпишу Сергею Михайловичу и Людочке! А ты теперь нищий!
Иннокентий Михайлович побагровел лицом и словно задыхаясь схватился за горло. Он быстро повернулся и выбежал из кабинета. А Антонина Ивановна устало опустилась на стул и разрыдалась.
Не прошло и минуты с того момента, как Иннокентий Михайлович выбежал из кабинета, в доме прозвучал резкий хлопок револьверного выстрела. Антонина Ивановна вскочила на ноги и выскочила в коридор. К ней уже бежал управляющий имением.
- Антонина Ивановна! Иннокентий Михайлович застрелился!
…Иннокентия Михайловича похоронили в фамильном склепе Грибушиных в Кунгуре. Его участие в революционном движении не было доказано, и, жандармский офицер поторопился сообщить об этом Антонине Ивановне. Иннокентий Иванович действительно был одним из крупнейших меценатов России и оказывал поддержку богоугодным делам. Пожарные команды и образовательные учреждения, ученые и деятели культуры всегда могли надеяться на его участие и помощь. Возможно, через некоторые его учреждения и перетекали деньги в революционное подполье, как знать?
Антонина Ивановна всю оставшуюся жизнь кляла себя за поспешность и резкость в обращении с сыном и, пытаясь замолить грех самоубийства сына, построила в Топорнино больницу. В 1910 году больница, возведенная на средства Грибушиной, начал принимать первых пациентов. А в честь своего сына больницу она назвала «Иннокентиевской». А через год не стало и самой Антонины Ивановны.
Наши же юные друзья выросли. Людмила Сергеевна Грибушина всё также училась в Смольном институте. Алешка поступил в услужение в торговый дом Грибушиных.  А Сашка … Сашка стал рабочим на крупорушке.
*
Часть вторая
Люда и Лида

1917 год стал поворотным не только в истории России, но всего земного шара. Отречение императора Николая II от монаршей власти и произошедшие революции всколыхнули страну и народ России, доселе объединенный идеей самодержавия, разобщился. Всяк, кто был побойчее, объявлял себя властью. В Петрограде и Москве постоянно шли митинги. На фронтах вовсю шла агитация солдат и офицеров. И если боевые части ещё сохраняли верность присяге, то тыловые подразделения маршировали под красными флагами. В конце концов, агитация сделал свое дело и целые полки начали самовольно сниматься с фронтов и уходить в тыл. И если семнадцатый год был прошёл в народном  брожении, то в наступившем одна тысяча восемнадцатом году брага была готова к употреблению. Мутно кроваво-красная жижа гражданской войны растеклась по всей России.   
В Топорнино действовала основанная ссыльным большевиком Н.Г. Вагиным марксисткая ячейка и она активно включилась в политическую борьбу. После октября семнадцатого года был создан Топорнинский комитет РСДРП (б), которую возглавил Михаил Юрьев, а в марте восемнадцатого волостной Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов возглавил И.М. Авдонин. На этом Совете был избран военный комиссар – Иван Афанасьевич Кутуев.
В конце апреля 1918 года в село с фронта вернулся и Сашка Воронин. Он на войне был с первых дней, но ни разу не был ранен. Из окопа в окоп,  из полка в полк переходил он. С самсоновской армией вышел из окружения, спасая полковое знамя, за что получил георгиевский крест и чин унтер-офицера. С Брусиловым ходил на прорыв германской обороны. С ним же и перешёл на сторону большевиков, вступив в ряды РСДРП.
Он первым делом направился к военному комиссару.
- Здравствуй, дядя Ваня! – поздоровался Сашка, увидев Кутуева, который расхаживал по своему двору.
Кутуев посмотрел на Сашку и весело расхохотался:
- Здорово, Сашка! Нашему полку прибыло! – он торопливо зашагал гостю навстречу. А Сашка лихо перепрыгнул через изгородь и побежал к старшему товарищу. Они крепко обнялись и Иван Кутуев сделав шаг назад, вновь посмотрел на Сашку.
- Смотри-ка, каков стал!
- Станешь, как же! Месяцами в окопах поваляешься, так сразу и станешь.
- Э, брат… Сам недавно с фронта. Знаю, что это такое.
- Ты тоже?… - спросил Сашка.
- А ты как думал? – Кутуев грустно усмехнулся. – Нашего брата не жаль гноить в окопах. А дружок твой, к примеру, Алёшка, управляющего сынок, тот вон, капиталы наживает. В Уфе торговым домом Грибушиных управляет. И окопная вошь ему не страшна.
Иван Кутуев хоть и был сыном церковного старосты Афанасия Кутуева, ещё с юношеских лет вступил в ячейку, организованную Вагиным.  В 1910 году он порвал со своими родителями и уехал в Уфу,  где устроился на работу в Кержацкие пристани грузчиком. Он  включился в активную революционную работу. На фронте  Иван Кутуев оказался в конце шестнадцатого года и по заданию большевисткой партии вёл агитационную работу среди солдат.
- Алёшка? Управляет? – Сашка удивлённо присвистнул. – Он же два к двум прибавить не может.
- Значит, может. – Кутуев взял Сашку за руку и потащил за собой. – Айда в дом, там поговорим.
Когда вошли в дом, Иван Афанасьевич крикнул жене:
- Устинья! На стол накрой! Гость у нас. Сашка с фронта приехал.
- Не надо, дядь Ваня. Я только из дома, только поемши.
- Нет уж. Коль пришёл, будь добр, присядь. Потолкуем. Нам позарез такие как ты нужны. Которые  из окопов. Чтобы власть нашу, значит, защитить. Время сейчас знаешь какое?!
- Знаю. Потому и пришел к тебе. Мне надо встать на партийный учёт.
- Ты большевик?! – радостно воскликнул Кутуев. - Ну, тогда,  значит ты подкован как надо. – Кутуев повернулся и прикрикнул жене. – Ну, готово там? Да притащи-ка чего покрепче к столу. Нам долгонько говорить придется. – Затем он вполголоса проговорил, обращаясь к Саше. – Полагаю, с фронта не пустой пришёл?  Есть чем контру бить?
- Конечно. Как я свою трехлинейку брошу? – хитро прищурившись ответил Саша. – И наган имеется. Хочешь тебе подарю?
- У меня это добро тоже имеется. – Кутуев довольно заулыбался. – Значит в нашем селе одним солдатом революции стало больше. Молодец, парень!
- А вот и угощеньеце! – Устинья, жена Ивана, довольно улыбаясь, несла горячую картошку и бутыль с самогоном. – С приездом тебя, Саша!
Она поставила на стол горшок с картофелем и разлила по стаканам самогон. Сама же сказала первое слово:
- Ну, за Советскую власть!
Мужики не сговориваясь, встали из-за стола и взглянув друг на друга, чокнулись стаканами.
- За нашу власть! – проговорил Саша.
- За нашу! – тихо поддержал его Кутуев.
Когда они выпили и вновь сели за стол, Саша посмотрев на Устинью, спросил у Ивана:
- А тетя Устинья тоже солдат революции?
- Ещё какой! – расхохотался Иван, перекидывая с ладошки на ладошку горячий картофель. – Она первейший мой помощник. Всех баб в округе съагитировала за Советы. А они уж мужиков своих всяко за одну ночку к нам подобьют! – Кутуев снова расхохотался, а Саша густо покраснел от этих слов.
- Э-эээ, брат! Да ты ещё нецелованый! – Кутуев подмигнул жене, а та погрозила ему кулаком.
- Ты, Ваня, не порти парня! Мы ему подберем невесту. Нашу, советскую! – Устинья одобрительно посмотрела на Сашу. – Ты не слушай бестолковые речи старого хрыча. Он только в политике силен. А в остальноооом… - Устинья с хитринкой посмотрела на мужа и вновь погрозила ему кулаком.
- Ну, будет, будет. – Иван взмахнул рукой, прерывая шутливый тон разговора. – Нам надо подумать как укрепить власть нашу, советскую. Чую, что вскоре поднимет голову контра и у нас. Повсюду мятежи и саботаж. Дутовцы и всякая белая сволочь отошли с юга края в оренбургские степи. Но… Просто так, без борьбы,  они не отдадут нам Россию. Здесь же, в Топорнино, поп этот, Канцеров, грибушинские прихвостни и Зарецкие, Нестеровы и прочая контра почти в открытую агитируют против Советской власти. В том числе и мой отец, церковная крыса! Вот видишь я из дома ушёл. Не хочу с контрой под одной крышей жить! – Кутуев посмотрел на Сашу и продолжил. -  А потому, желательно опередить их и в нужный момент переловить и отправить в Уфу, в ЧК.  Потому, брат, ходи да приглядывай. Нас, по настоящему революционеров, в селе не так уж и много. Я да ты, да Юрьев с Авдониным.  Они тоже недавно с фронта. Но, еще до моего приезда успели сколотить крепкую партячейку и взвод красногвардейцев. Правда, солдаты они никакие, все от сохи да станка. И взвод сказано, конечно, громко. Пятнадцать человек, но всё-таки, какая-никакая, да сила. Вот ты бы занялся с ними подготовкой. Стрелять научи, штыком колоть. Лады? А то у меня самого времени в обрез. То в Уфу мчусь, то в Бирск, то в Белебей. Договорились?
- Лады, дядь Ваня. Научу их всему, что сам умею.
- Ну, значится, с назначением тебя, комвзвода Воронин!
Саша вскочил на ноги и гаркнул:
- Служу трудовому народу!
*
День за днём Саша возился со своими подчиненными, обучая их рыть окопы и бросать гранату, стрелять и ходить строем,  колоть штыком и петь революционные песни. Красный флаг гордо развивался над строем новоиспеченных солдат революции, когда они с песней проходили по улицам села. А за ними, размахивая руками и вздымая клубы пыли, шагали мальчишки.
Так прошло больше месяца. Саша уже свыкся со своими обязанностями и стал настоящим командиром. А тетя Устинья, верная своему слову, всё пыталась познакомить его с кем-либо из своих помощниц.
- Саша, а Саш! Приходи сегодня к сельсовету вечером. У нас будет читка. Мы новые стихи про Советскую власть читать будем.
- Нет. тетя Устинья. У меня у самого вечер полон забот. Надо закончить план обороны села. неплохо бы на Девичьей горе пушку поставить. И Белая под контролем и село как на ладони. Да только где бы пушку взять?
- Ой, не горюй, Саша! Наши всех по всем фронтам гонят. Весь Урал наш. Не вышибут тепереча!
- Вашими устами, теть Устинья, да мёд пить! Но, рано, ещё прохлаждаться. Вот соберется комитет, так и поставлю вопрос ребром! Чтоб добыли пушку. – Саша рубанул ребром ладони воздух. как шашкой, которая висела у него на боку. – Ну, или хотя бы пулемёт…
Уситинья рассмеялась и потрепала Сашу по голове.
- Молодец, сынок! Я рада, что у моего Афони такой помощник появился! С тобой я спокойна за него. – она с искринкой в глазах посмотрела на него и улыбнувшись, сказала, - Но ты всё же приходи вечером. посмотришь и на наш женский взвод.
- Не обещая, теть Устинья. – он посмотрел на гору и добавил. – Если успею осмотреть гору и подходы к нему, обойти лес к вечеру, то приду. А так… Не обещаю. – он махнул рукой и пошёл в сторону моста через Кудушлинку.
Саша шагал размеренным, ровным шагом, придерживая левой рукой шашку, которая болталась на боку. А Устинья долго смотрела ему вслед, а затем, когда он скрылся из виду, вздохнула и пошла к дому. Афанасий собирался вечером выступить на читке, и она хотела подготовить ему речь.
 Но вечером читка не состоялась. Когда у сельсовета собрался народ неожиданно на возведенную по поводу представления сцену, где должны были читать стихи, взобрался батюшка Алексий Канцеров. Он начал гневную речь:
- Слушай меня, народ православный! Слушай и внемли! Пришёл Антихрист на землю нашу! Пришёл, чтобы пожрать тела людские и попить вволю кровь православную! Пришёл, чтобы обобрать и ободрать!
Кутуев, стоявший в сторонке, в начале не расслышал речь попа. Но, когда батюшка крикнул: «Пришла нечестивая власть, идущая под кровавым знаменем!» он всё понял и выхватив револьвер, пошёл к сцене, расталкивая толпу.
- А-а! Контра, повылазили! – Иван вскочил на сцены и направил револьвер на Канцерова. – Власть, значит Советов от Антихриста, говоришь? А ну, ребята, хватай его!
В это время раздался выстрел и Иван опрокинулся на спину. Толпа отпрянула назад, а женщины закричали. Устинья, увидев упавшего Ивана, кинулась к нему. А из толпы начали выходить люди с оружием в руках.
- Отныне и вовеки веков! – громко произнёс отец Алексий, - Власть Антихриста изгнана из нашего края! Аминь!
А вооруженные люди начали выдергивать из толпы бойцов рабочего взвода, которые по привычке, без оружия пришли на вечеринку.
- А где, Юрьев, Авдонин и Воронин? Где их командиры? – закричал Василий Зарецкий.
- Поймать сподвижников Антихриста! – закричал Канцеров. – Судить их будем, судом божеским!
Выполняя его распоряжения, мятежники схватили обезумевшую от горя Устинью и поволокли её на гору, где в конюшне грибушенского дворца они устроили тюрьму.
А ближе к закату солнца в село вихрем ворвался отряд белых. Это был авангард  чешского корпуса, который поднял мятеж. Бронепоезд, стоявший на разъезде, между Уфой и Демой, был захвачен их отрядом. Командовал бронепоездом чешский полковник Веттерна. А с отрядом в село приехала Людмила Сергеевна Грибушина.
Отряд, не останавливаясь в центре села, промчался на Девичью гору и расположился в барской усадьбе. Управляющий, увидев Людмила Сергеевну, обрадованно помчался к ней навстречу.
- Людмила Сергеевна! Батюшки! Радость-то какая! Хозяйка наша вернулась!
- Здравствуй, Ефстафий! Принимай гостей. – коротко бросила Людмила Сергеевна и повернулась к полковнику. – Вот и наше родовое гнездо, господин полковник. Извольте погостевать! – Она лукаво посмотрела на полковника и рассмеялась. Полковник же спрыгнул с коня и бросил уздечку в руки управляющему, который подобострастно улыбаясь с излишней усердностью её подхватил.
- Краше! Краше!
- Да, красиво, - подтвердила Людмила Сергеевна. – Мои предки Топорнины на славу здесь потрудились, чтобы обустроить эти дикие места. А в мае, господи! Как чудно здесь в мае, когда по вечерам аромат яблонь разрывает душу на тонкие струны и которыми беспечно играет!
- А Вы поэт, Людочка! – полковник наклонился и поцеловал руку Люде, а она, словно так и должно быть, стояла с отчужденно улыбаясь.
- А теперь мне придется здесь наводить порядок после всего этого. Но, ничего! Прогоним большевиков и будет время, мой полковник! Наведем порядок. – Она увидела пробегающего мимо управляющего и крикнула, - Ефстафий! Поутру всё село соберите у пристани, а сейчас пригласи всех господ и верных людей во дворец! Будет праздник! Я приехала! – она повелительно махнула рукой. - А с тобой после поговорим, - произнесла Людмила Сергеевна, когда управляющий на всех парах помчался исполнять распоряжение хозяйки.
Праздник по поводу приезда Людмилы Сергеевны удался на славу. Офицеры танцевали и веселились, а местные руководители белого движения дискутировали на политические темы. Их, противников Советской власти, единило лишь одно – ненависть к красным. А в остальном… Отец Алексий был идейным монархистом, Зарецкий – за Учредительное собрание, полковник Виттерна же говорил, что Россия должна стать парламентской республикой и шутя произнёс:
- А Людочка должна стать, как это правильно будет по рюски…э-ээ, первой леди… Во! Царицей!
Гости рассмеялись, но при этом переглянулись. А чем черт не шутит в это тревожное время. Людмила Сергеевна была незамужней девушкой и с  миллионами, которые она унаследовала от отца, вполне может претендовать на престол.
В этот момент ко столу, за которым сидели Виттерна с Людмилой Сергеевной, подскочил солдат и что-то прошептал полковнику на ухо. Полковник встал и поправив мундир, произнёс:
- Господа! – при этом зал затих, офицеры прекратили кружить вальс, музыка затихла. – Господа! Первый части чехословацкого корпуса взять Уфа! Ура!
- Ура! Ура! – разразились радостные возгласы. Батюшка на радостях расцеловал Зарецкого.   
 - Но это ещё не есть всё! – продолжил полковник, когда возгласы затихли. – Пойман красный командир. Он хотеть спасти свой товарищ, но был пойман на месте преступления.
- А-аа! Воронина поймали! - крикнул Канцеров.
- Сашка тоже под суд пойдет, подлец такой! – проворчал Зарецкий.
При этих словах Людмила побледнела лицом и медленно встала со стула.
- Какой Саша? Воронин? – она выронила из рук бокал с вином. – Саша с красными?!
- Так точно, краснее не бывает! – ответил Канцеров, но Зарецкий, резко двинул его локтем, отчего тот замолчал.
- Я хочу видеть его! Немедленно приведите его сюда! – приказала Людмила Сергеевна взволнованно.
 - Исполнять! – приказал полковник, а сам встал и приобняв Людмилу Сергеевну, прошептал ей, - Что это есть такое? Зачем тебе видеть какой-то мужик?
Людмила Сергеевна отстранила руку полковника и села на стул. Она стеклянными глазами уставилась в сторону входа, откуда должен был появится арестованный. Она не отводя взгляда произнесла:
- Полковник! Налейте вина!
Пока полковник наливал вино и Людмила Сергеевна взяла его в руки, появились конвоиры, которые вели прихрамывающего Сашу. Когда он дошёл до стола, все увидели, что он был сильно избит. Из головы текла кровь, нос опух, а бровь правого глаза была рассечена. Если бы в таком виде Людмила Сергеевна увидела его, то вряд  ли бы узнала. Но сейчас…
- Здравствуй, Саша. – тихо произнесла она.
От её голоса Саша вздрогнул. Он не ожидал услышать этот голос здесь, Этот голос из далёкого прошлого, которого казалось и не было вовсе. Оно осталось там…за годами…а может и столетиями…кто же нынче ведет счёт времени.
- Здравствуй, Люда.
- Отвечать как есть устав, солдат! – прикрикнул на него полковник. Его начали обуревать смутные сомнения по поводу этого смутьяна. Он питал надежды насчёт руки и сердца Людмилы Сергеевны, о чём особо и не скрывал. И теперь вот этот…
- Помолчите, полковник. – устало произнесла Людмила Сергеевна. – А если возможно, то оставьте нас одних.
Полковник смутился от слов Людмилы Сергеевны, словно его попросили о чём-то невероятном. И Людмила Сергеевна видя его состояние помогла ему:
- Вы, конечно, останьтесь, господин полковник. Кто же будет меня спасать, в случае чего. – Людмила Сергеевна грустно улыбнулась.
Полковник обрадовался тому, как умело его избранница выправила ситуацию и громко произнес:
- Это есть главный бандит! Людмила Сергеевна и я будет его, как это по рюски..вести донос!
- Вести допрос. – поправила вполголоса Людмила Сергеевна.
- Так точно. Допрос! – полковник махнул рукой. – Господа, ви оставить нас. Немедленно.
Когда все вышли из зала, Людмила Сергеевна подошла к Саше и дрожащими руками провела по его окровавленному лицу.
- Здравствуй, Саша! – её голос вздрогнул. Она прикусила губу, чтобы не расплакаться. А Саша молча стоял и смотрел на неё одним глазом. У него тоже всё обрывалось в душе, сердце билось так часто, что казалось, что оно вырвется из груди и поскачет к этой девушке.
- Здравствуй. – прошептал Саша в ответ.- Вот мы и свиделись. – Саша сжал кулаки так, что казалось, что веревка вот-вот лопнет от напряжения. Она бы и лопнула, но Саша глубоко и шумно выдохнул, напряжение спало и он произнес:
- Вот теперь мы стали врагами.
- Какими врагами, Саша? – Людмила Сергеевна встрепенулась. – Какими врагами, Саша? Одумайся! Вспомни, как мы дружили. Как я тебя учила грамоте. Как мы гуляли по яблоневому саду, тогда, в мае четырнадцатого.
- Да. Май четырнадцатого. – Саша горько усмехнулся. – Этот май четырнадцатого и спас меня, протащив через ад войны. Давая глупую надежду… Но…Это в прошлом. Я считал, что ты примешь Советскую власть. Ты же всегда…- Саша покачнулся, но отступив на шаг, остановился и устоял на ногах. Он сделал вздох и продолжил. – Ты же всегда была за нас, бедных. Кормила, можно сказать, с руки…
Людмила Сергеевна же схватила стул и силком усадила Сашу на него. Она слушала Сашу с каким-то растерянным видом.
- Я приняла. –Она посмотрела на полковника, который с отвлеченным видом бродил по залу, но при этом стараясь расслышать каждое слово, произносимое беседующими. – Я приняла февраль и ходила с красным бантом под красным знаменем. Но октябрь… Нет! Когда разогнали Учредительное Собрание! Когда отвергли выбор… Нет! Я против этого!
- Значит мы враги…- вновь устало произнёс Саша. Он встал на ноги. – А перед врагами я привык стоять.
- Саша! – почти выкрикнула Люда. – Саша. Сашенька! Одумайся! Тебя же расстреляют. Завтра. Утром. Суд! А потом… Вас же всех расстреляют!
- Что ж. Другие принесут Красное знамя в наше село. Чуть позже, но принесут.
- Ах вот ты… Значит, всё в прошлом? – Людмила Сергеевна гневно сверкнула глазами. Она резко повернулась и крикнула полковнику. – Наша беседа завершена, господин полковник. Благодарю вас, за услугу!
Полковник что-то крикнул по-чешски и в зал вошли конвоиры. Они подошли к Саше и подталкивая его прикладом винтовок,  повели из помещения.
- Прощай, Саша! – крикнула Людмила Сергеевна, когда Саша дошел до двери и отвернулась. По её щекам потекли слёзы. Она чуть приподняла голову, когда до неё долетел шелест ответа Саши, но тут же уронила:
- Прощай…..
Когда Сашу вывели, гости вновь вошли в зал. В зале стояла тишина, нарушить которую никто не осмеливался, глядя на Людмилу Сергеевну, которая стояла к ним спиной и плечи её подрагивали. Но вот она повернулась и широко улыбнувшись, крикнула:
- Веселимся, господа! – но в её раскрасневшихся глазах не было веселья.
А гости не присмотрелись к её глазам, тем более они стояли далеко. И в зале вновь завязалась оживленная беседа и зазвучала музыка. А полковник подошёл к Людмиле Сергеевне и склонившись к её уху, тихо спросил:
- Всё есть хорошо, моя госпожа?
А Людмила Сергеевна, что-то обдумав, ответила ему:
- Я могу Вас попросить ещё об одной услуге?
- Всё, что от меня зависит, я сделаю для Вас, Людмила Сергеевна!
- Тогда завтра, после суда, я скажу то, что потребуется вам сделать.
… На следующее утро всё село собралось на нижней торговой площади перед пристанью. Конвоиры привели арестованных. Они брели гуськом, кто опустив голову, а кто-то гордо глядя на сельчан. Саша шёл первым. Он с высоко поднятой голой смотрел куда-то вдаль и шел почти механически. Замыкала колонну арестованных Устинья. После смерти мужа она молчала, но в её глазах было столько ненависти, что если бы она изрыгала огонь, то всё село сгорело бы. Люди всматривались в идущих и шептались. «А где Юрьев с Авдониным?». «Их не смогли поймать?». «Они в Уфе оказались, гадины краснопузые.» - громко ответил на все вопросы Зарецкий.
Когда арестованных шеренгой поставили перед односельчанами, полковник  Виттерна подняв руку призвал всех к тишине, а отец Алексий начал речь:
- С Вашего позволения, господин полковник и православный люд, сегодня будем по законам людским и божьим вершить суд над нечестивцами посягнувшими на святое – на Русь, царя и православие! – батюшка с сожалением посмотрел на арестованных. – Все эти люди родились, росли и жили среди нас. И никто из нас не смел думать худое о них, пока нехристи не помутили их рассудок богомерзкими речами! И может простим мы их, люди православные, коли покаются они?
«Простим!», «Покайтесь, грешеники!», «Свои же, что уж там!» - послышались возгласы со всех сторон.
- Слышите? Народ готов простить вас, если вы откажетесь от своих крамольных мыслей, да перейдете ко святому воинству, идущее на битву за Россию-матушку, да царя православного! Ну, а кто не покается, того под суд!
Шеренга арестованных дрогнула и трое молодых людей упали на колени. «Прости нас, батюшка! Прости народ, православный!» - прокричали они.
 - Встаньте дети мои, принимаем ваше покаяние. Но должны вы доказать преданность! После суда вершить приговор вас назначаю!
От этих слов молодые люди ошарашенно закрутили головами, будто не понимая, что от них требуют. А стоявшие рядом с ними арестанты презрительно от них шарахнулись, а Саша успел одного пнуть, пока конвоиры не ударили его в живот прикладом.
- Начинаем суд! – торжественно произнёс отец Алексий. – Обвинителем выступает Людмила Сергеевна Грибушина, владелица местных земель, лесов и рек. И наша великодушная хозяйка.
Толпа зашумела. Многие ещё не знали, что Грибушина в селе.  Людмила Сергеевна в черном платье и с накинутой черной косынкой на голове вышла вперед.
- Здравствуйте, сельчане! – она наклонила голову в приветствии.
Послышались приветственные возгласы, но Людмила Сергеевна безмолвно выслушала все возгласы и когда толпа затихла, продолжила:
- Печальные события собрали нас в сей час. Мы должны судить тех, кто посмел укусить руку, которая подавала им хлеб. Мы должны судить тех, кто посмел оскорбить самые святые чувства – чувство патриотизма, гордости за свой народ и царя! – Людмила Сергеевна неотрывно смотрела на Сашу и казалось, что вся её речь обращена к нему одному. – Мы судим тех, кто не смог отделить зерна от плевел! – Она немного помолчала, глядя на Сашу. А затем все так же смотря на него, но обратилась к сельчанам, - Скажите мне люди, неужели притесняли мы вас? – и услышав крики возмущения, продолжила, - не дед ли мой, Михаил Иванович сделал это село богатейшим в краю? Не его ли трудами оно соперничало с Уфой и Бирском? Не это ли село, при жизни моей бабушки Антонины Ивановны, село называли второй столицей губернии? Не она ли, беспокоясь о вашем благоденствии построила больницу и церковь? А Иннокентий Михайлович, дядюшка мой покойный, не за вас ли  пострадал от наветов незаслужаных? Да и сама я, с вашими детьми не сидела ли по вечерам, обучая их грамоте?
«Верно!», « Истина Ваша, Людмила Сергеевна!»  прокричали в ответ ей нестройным хором сельчане.
- Так что за черная неблагодарность от вас, коли дети ваши да мужья на нас оружием поднялись?
Толпа промолчала в ответ. Ведь и верно, Грибушины и больницу и школу построили и пожарная команда за их счёт стояла в селе.
- А потому, барыня, - заговорил вдруг Саша громко, - мы с оружием встали, что неправда ваша.
- Молчать! – крикнул Зарецкий.
- Пусть говорит. – остановила его Людмила Сергеевна. – Обвиняемый имеет право на защиту. И в чем неправда? – спросила она Сашу сухим, без единой интонации голосом.
- А в том, что мы за ваши миллионы гнобили себя, вашими объедками питались, собирали крохи с барского стола. Ваши школа с больницей, пожарная команда и церковь – всё это крохи. Потому как, те деньги, что вы собирали с нашего труда, хватили бы каждому из здесь стоящих купить по школе с больницей, и ещё бы вам многое осталось бы. Вы сами меня грамоте учили и я ведаю, как цифры складывать… - Саша помолчал, а толпа в это время тайком перешёптывалась. Он молча посмотрел прямо в глаза Люде, собрался с силами и продолжил.- А потом за ваши миллионы, мы и полегли в окопах миллионами. На нашей крови ваши миллионы заработаны. - Саша сделал глубокий вдох, а затем посмотрел на отца Алексия. – А ты, батюшка, помнится говорил что всякая власть от Бога. Так чего же противишься Советской власти?
- Так оттого и противлюсь, - ответил Канцеров, - что вот эта-то власть от антихриста. Вот вам крест! – и батюшка демонстративно перекрестился. – Было мне видение, что спустился Христос на землю нашу и увидел безобразия, чинимые большевиками и отвернулся он от нас. Так и ушёл обратно в небо, не проронив ни слова.
Саша расхохотался. Он громко хохотал над словами Канцерова. И его не останавливали, потому что Людмила Сергеевна не отрываясь смотрела на него.
Но вот она сама прервала его смех:
- Хватит! Это не защита, а большевисткая агитация и клоунада. Богохульствовать не позволено никому. Поэтому суд окончен. Зачитайте приговор, батюшка.
Отец Алексий поднялся со стула и взяв в руки приготовленный с текстом приговора листок и начал читать:
- Мы, народ православный, сего дня, судив бунтарей и смутьянов, приговорили сих бунтарей и смутьянов карать смертью через повешение!
От услышанного толпа ахнула. Все ожидали, что приговорят бить плетьми, но чтобы повесить…
- За что вешать-то?! Это ж не собаки какие…- подал кто-то голос.
- А за шею и повесим, - рассмеялся Зарецкий. 
- Они хуже собак! Они красные! – поддержал его Канцеров. И дождавшись, когда толпа затихнет, выкрикнул, - Казнь состоится завтра с утра! А сейчас всем по домам! Суд окончен.
… Под самое утро ворота на конюшне отворились и к арестантам вошёл конвоир. Арестанты лежавшие кто-где, погруженные в свои мысли, повскакивали на ноги.
- Прощайте, товарищи! – послышался чей-то шепот.
- Воронин! – крикнул конвоир поведя винтовкой в сторону скучившихся арестованных.
Саша услышав свою фамилию, растолкал плечами товарищей, и вышел вперед. Он изподлобья посмотрел на конвоира и ответил:
- Я здесь. Чего хотел?
- Я-то ничего. – злобно произнес конвоир. - Тебя  на допрос вызывают.
- Что ж. Прощайте, товарищи, ежели чего. Не поминайте лихом.
Он оглянулся на товарищей, ободрительно кивнул головой и пошёл на выход. Он доковылял до выхода и оглянувшись улыбнулся и хотел что-то сказать, но конвоир толкнул его прикладом так, что он вывалился за ворота.
А за воротами стояла Люда и подхватила падающего Сашу на руки. При этом она не удержалась на ногах и упала вместе с ним. Они лежали и смотрели друг на друга, а конвоир, не понимая, что происходит, удивленно смотрел на барыню. Так продолжалось несколько секунд, и вдруг из темноты послышался недовольный голос полковника Виттерна:
- Людмила Сергеевна!
Людмила вскочила на ноги и помогла встать на ноги Саше. Она жестом руки остановила конвоира и сказала:
- Охраняйте арестованных. А мы к полковнику. – и когда конвоир пошёл запирать ворота, зашептала на ухо Саше, - Ты должен бежать! Я помогу. Внизу, на нашем месте лодка. Ты переплывешь Белую и в Бирск. Там ещё стоят красные.
Саша с недоверием посмотрел на Люду. Он обдумал сказанное и ответил:
- Я не могу. – Он кивнул в сторону конюшни. – Там мои товарищи и я пойду с ними.
- Ох, мальчишки! – Люда отстранила Сашу и глядя на него, произнесла. – Ты же ничегошеньки не знаешь! Ничего! – Она закрыла лицо руками и расплакалась.
- Чего я не знаю? – Саша растерялась.
- А то…- Люда утерла слёзы и вскинула голову. – Это наша последняя встреча. Да, наверное последняя. И я всё тебе скажу. Всё. – Она помолчала немного и продолжила. – Я вас обоих любила. Обоих! И оба меня предали!
- Кого обоих? Меня и Алёшку? Он-то причём?
- Дураки вы. И революция ваша дурацкая. Всё поломала! – Люда вновь начала плакать. Она прислонилась к груди Саши и совсем уже разрыдалась. Она не могла найти в себе силы, чтобы остановиться. А Саша своими связанными руками поглаживал её по голове, а затем и вовсе обнял. Но вот Люда успокоилась и горячо прошептала  - Я бы с вами обоими…. Я бы вас всю жизнь любила. Даже нищих. А вы… Дураки. И Алёшка дурак! Ограбил меня…
- Как ограбил? – Саша удивленно уставился на Люду.
- А так…- Люда повела головой сторону и тихо зашептала. – Мне не денег жалко, ни золота, что он унес. Мне его жалко. Нанял себе охрану, взял все деньги из торгового дома и всё золото из ювелирного отдела и решил бежать. А его его же охрана и убила под Оренбургом. Дурак!
- Эх, Алёша… - Саша досадливо плюнул. – С детства хотел быть богатым. Вот и стал…
- И ты, дурак! – Людмила стукнула Сашу кулаком по груди. – Хочешь не за грош в петлю. Ну уж нет!, При мне тебя не повесят! Лучше в поле, в бою, но не так! Поэтому, беги! Беги, Сашенька! И если повстречаешь меня, на поле брани… Может и ты… промахнешься…
- Ох, Людка, Людка… - Саша посмотрел ей в глаза. – Лучше ты здесь меня пристрели…Потому что…- Саша нервно взглотнул и тихо произнёс, - я не обещаю, что не промахнусь. Я не знаю промаха и твоего полковника уложу…
Люда улыбнулась.
- Ревнуешь? Значит любишь! – она крепко прижалась к Саше. Она подняла голову и с грустью посмотрела Саше в глаза. – Но, нам не быть вместе. Никогда. Ни тогда, ни теперь, ни потом. Поэтому…Беги, Саша! Беги! – Она поцеловала Сашу в щеку и отошла от него. Затем она развязала его руки и Саша с удовольствием потер затекшие руки. – Там внизу лодка, припасы и револьвер. Мой револьвер. Прощай.
Она резко повернулась и пошла к кустам, где стоял полковник. А Саша, проводив её взглядом до кустов,  всё ещё потирая руки, ковыляя, но почти бегом, пустился под горку.

*
Утром всё село вновь на нижней торговой площади. Только площадь было не узнать. Пугая своим видом людей на площади стояли виселицы, которую на скорую руку сколотили солдаты и подручные Зарецкого. Легкий ветерок раскачивал веревки, концы которых оканчивались смертельно красиво закрученной петлей. Арестанты, которых уже не подгоняли, молча брели, поглядывая кто на Солнце, кто на людей, а кто на товарищей. Устинья шла, всё тем же ненавидящим взглядом уставившись на Зарецкого. Ведь именно он убил Ивана. Когда колонна арестантов поравнялась с помостом, на котором сидели полковник Виттерна с Канцеровым и Зарецким, она выкрикнула:
- Всех не перевешаете! Дойдет и до вас черед!
Зарецкий расхохотался, а Канцеров издалека перекрестил её:
- Уходи с миром, несчастная!
- С миром? – Устинья расхохоталась в ответ. – Вы кровью умоетесь! Помяни моё слово, вражина! Сашка сбёг и для тебя-то он пулю припас!
- Как сбёг? – вскочил на ноги Зарецкий.
А Канцеров встревоженно оглядел арестантов. Действительно, среди них не было Сашки.
- господин полковник! Воронин сбежал! – закричал на полковника Зарецкий.
- Я хорошо … э-эээ… понимать и знать. Он сбегать сегодня ночь. Я приказывал его поймать. Его поймают и там застрелить. Без повешения. =- полковник с невозмутимым видом восседал на стуле, равнодушно помахивая плетью.
- Как он сбежал? Там же охрана?! – всё ещё удивлялся Зарецкий.
- Он, это, как сказать…э-эээ… оглушить охрана. Один мой солдат повёл его допросить и он убежаль.
- Оглушил? – Зарецкий присвистнул. – Вот гад красный! Везучий...
В действительности же полковник сам оглушил своего солдата, чтобы инцинировать побег. Он был по уши влюблен в Людмилу Сергеевну и был готов поубивать всех своих солдат по её приказу. А после сцены расставания Саши и Люды, в нём клокотали столь противоречивые чувства, что оглушить караульного одним ударом кулака, ему не составило труда. Это даже было необходимо, выплеснуть отрицательные эмоции на ком-либо. И теперь он сидел совершенно спокойный. Потому что Людмила Сергеевна поклялась ему в верности и любви за такую жертву и услугу.
Ещё раз посмотрев на полковника, Канцеров начал читать отходную молитву:
-  Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно, и во веки веков.  Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь.
- Не томи душу, поп! – крикнула ему Устинья. – Не вымолишь пощады!
Но Канцеров не обращая на неё внимания, продолжал:
- Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.  Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради. Господи, помилуй.
Пока он читал молитву, арестантов подводили к виселицам и ставили на колоды бревен. Те из бывших солдат-красноармейцев, суетливо бегали, надевая на шеи арестантов петли. Они старались не смотреть на своих товарищей, но угроза смерти им самим, заставляла их безоговорочно выполнять приказ Зарецкого.
Когда отец Алексий закончил молитву, полковник махнул рукой и встал.
- Мы есть борец за справедливость. Мы за правду. Потому, я прощаю ту женщину. А чтобы потом она не быть красной  бить её … э-ээ, - он повертел в руках плеть, вспоминая её название по-русски, но так и не вспомнил. Зарецкий, увидев его взгляд на плеть, подсказал ему:
- Плеткой?
- Да. Плетью бить, пока она не станет красной!
- До смерти? – спросил Зарецкий.
- Нет. Не надо смерть. Просто красной, что бы не стала красной! – рассмеялся полковник своей шутке.
Зарецкий и другие подобострастно рассмеялись, А отец Алексий переспросил:
- До крови?
- Да. – полковник перестал смеяться и рассматривая небо, проговорил. – Бить до кровь!
Двое солдат сняли Устинью с колодки и поволокли к столбу виселицы. Они вытянули вверх её руки и привязали к столбу. Один из солдат-чехов взял в руки плеть и начал стегать женщину.  Свист плети разрезал тишину. Толпа молча наблюдала, как истязают Устинью, ожидая, когда та закричит. Но она молчала и лишь изредка её стон доносился до слуха сельчан.
А приговоренные также молча смотревшие на мучения свою боевую подругу, не выдержали и не сговариваясь запели:
- Вставай, проклятьем заклейменный!
Весь мир голодных и рабов!
Расслышав сквозь пелену боли и ненависти песню своих товарищей, Устинья попыталась подняться на ноги, но это усилие потребовало многих сил от неё и не успела она подняться, как тут же потеряла сознание и безвольно повисла на веревке.
Полковник же вновь махнул рукой и из-под ног приговоренных выбили колоды.
Толпа зашевелилась, послышались голоса и крики родных казненных, которые до последнего надеялись, что смертную казнь отменят. Послышались возмущенные выкрики и женский плач. Казненные ещё дергались на веревках, а солдаты уже стреляли в воздух, сгоняя толпу в кучу.
- Отступники получили заслуженную кару! – крикнул отец Алексий, пытаясь образумить сельчан. Он поднял руку вверх и снова громко выкрикнул. – Православные! Когда нарыв поедает тело, надо выжечь его ибо не пожрал он тело. Так же мы сегодня и поступили. А теперь слушайте господина полковника.
- Мы есть поставить здесь законный власть. Потому, мы уходим в Уфа. А вы бойтесь Бога и власть, ею же посланную! А эта власть есть мы! – с этими словами полковник спустился с помоста и вскочил на коня. – Мы пойдем Москву и царь придет! Гоп-гоп! – пришпорил он коня и поскакал в сторону барской усадьбы. За ним поскакал десяток всадников, а остальные солдаты стали разгонять толпу.
- Ну, вот. Теперь мы и есть власть! – засмеялся Зарецкий. – Поздравляю, Алексей Яковлевич! – по мирскому имени обратился к Канцерову он.
Когда чешский отряд ушёл из села, Зарецкий создал отряд из верных ему людей. Хоть Уфа и была взята белыми, он остерегался возможного нападения разрозненных красных банд. Он занял барскую усадьбу и якобы по поручению Людмилы Сергеевны стал охранять его. Управляющий. Отец Алешки, узнав о смерти сына, слег и ему не было дела до происходящего. А люди Зарецкого вовсю хозяйничали, уволакивая по дворам всяческое нужное в хозяйстве добро. Зарецкий же сам решил, что если что, всё спишет на слегшего управляющего, благо Людмила Сергеевна была почему-то на него сердита.
Через два дня после убытия чехов, Зарецкого среди ночи разбудил крик Спиридона, его приказчика.
- Яков Григорьевич! – Спиридон остервенело тормошил Зарецкого. – Яков Григорьевич! Красные!
- Какие красные? – сквозь сон, потягиваясь проворчал Зарецкий. – Поймать и повесить!
.- Красные село занимают! По Белой пароход пришёл!
У Зарецкого сон как ветром сдуло. Он мигом вскочил на ноги, на ходу выхватывая из-под подушки револьвер.
- Далеко? – он сунул револьвер под нос Спиридона. – Почему мои бойцы не стреляют?
- Красные в Низах. А наши не стреляют, потому что дрыхнут по домам. Бежать надо, Яков Григорьевич!
  - Надо! Надо бежать…– Зарецкий застегнул портупею и побежал к выходу.
Спиридон с винтовкой в руках, побежал вслед за ним. Они выскочили во двор и вдруг раздался выстрел. За ним последовали хлопки. Видимо кто-то на винтовочный выстрел, ответил из нагана.
- где стреляют? – прислушался Зарецкий.
- Вроде у твоей лавки, где-то там, Яков Григорьевич.
- Что ж, караульные не дремлют. Но нам надо скрыться. На пароходе сотни две бойцов. А у меня и двадцати нет. Так что бежим к лесу.
Зарецкий и Спиридон обогнули флигель и побежали в противоположную от села сторону. Где располагалась дубрава, а за ней спуск к Белой, покрытый разнолесьем.
А в село входили бойцы красного командира Чеверева. Они, последние, кто прикрывая отступление красных частей. С боем прорвались на пароходе и ушли вниз по Белой. Узнав о мятеже в Топорнино, Чеверев решил восстановить в селе Советскую власть и отомстить за смерть товарищей.
В течении ночи по селу прошли чеверевцы и к утру на той же нижней торговой площади выстроили бойцов Зарецкого, отца Алексия и больного управляющего Ефстафия.
- Мы, борцы за счастье трудового народа! – Чеверев тоже собрал местное население и тоже говорил речь. – Мы бьемся за каждого из вас, спасая от гнёта богатеев! Они, - Чеверев вскинул руку в сторону новых арестантов. – кто по своей воле, а кто не ведая того что творит,  встают против этого счастья! И потому ждёт их наш суд! Суд трудового народа! Мы будем судить их по законам нашей революции! Товарищи красноармейцы! – Обратился он к конвойной группе. -  Погрузить арестованных в трюм парохода и доставить до ближайшего ревкома, где и предстанут они перед судом.  – Красноармейцы также, как чуть ранее сами арестованные, подталкивая прикладами винтовок погнали их к пристани. При этом отец Алексий воскликнул:
- Предаю вас анафеме, нехрести!
Один из чеверевцев ткнул его прикладом винтовки по спине, и он охая, полетел в пыль. Он тут же вскочил на ноги и вновь закричал:
-   За веру страдаю!  За веру!
Чеверев, наблюдавший за происходящем всё на том же помосте, рассмеялся.
- Ты страдаешь не за веру! Ты страдаешь за свою ошибку! Ошибся ты, не признав в Советской власти, заметьте, народной власти, власть от бога!
Но Канцеров не мог его слышать, так как его, как и других арестантов,  пинками гнали к пароходу.
- Я призываю желающих бороться за наше общее счастье в рядах революционной рабоче-крестьянской Красной Армии, вступить в наш отряд. – обратился Чеверев к сельчанам.
Но те, всё так же молча смотрели на него. Если два дня назад происходящее казалось им кошмаром, то сейчас это становилось обыденностью, с которой они начинали свыкаться. Ничего нового не произошло. Всё как в прошлый раз. Убили нескольких бойцов Зарецкого, а остальных уволокли. Слава  Богу, что никого не повесили на глазах детей, и на том спасибо. А что с теми, угнанными, Бог весть что случится. Но это будет не здесь и не на их глазах.
И снова родные рыдали, пытаясь прорвать оцепление, а их отгоняли штыками и прикладами. А у самого берега пулемёты зорко поглядывали на толпу, и стоило бы Чеверёву махнуть рукой, и свинцовые градинки полетели  бы, ища горячие сердца.
Но Чеверёв видел. Что толпа разобщилась. Родные убитых двумя днями ранее, радовались постигшей судьбе своих обидчиков. Но всё происходило молча, так как никто не знал, как долго продлится эта война. И все приучались держать рот под замком.
Но вот неожиданно голося из толпы вышла женщина. Это была Устинья.
- Дайте мне его! Сама убью, ирода! – Устинья кинулась к Чеверёву. Чеверёв подошёл к ней и обнял.
- Прости, Устиньюшка. – Он похлопал её по плечу. – Ушёл на сей раз убийца нашего товарища. Но революционная справедливость настигнет и его. Придёт час осудим и его и поставим к стенке!
- А-ааа! – голосила Устинья. – Дай, командир, мне наган! Хоть этого попа… порешуууу!
- Нет! Я же сказал, его осудит ревком! – твёрдо ответил ей Чеверёв.
- Тогда возьми меня с собой, товарищ Чеверёв. Санитаркой возьми! Я вступаю в твой отряд. – Она повернулась к людям. – Мужики, а вы что стоите? Айда в отряд! – Устинья крикнула пареньку, стоявшему в окружении таких же юнцов. – Мишка! Твоего брата здесь же белые повесили!
- Устинья не смей! – крикнула мать Мишки – Он у меня один остался! – Женщина со слезами кинулась к сыну и обняла его. – Не пущу! И не думай.
Но паренёк тихонько отстранил мать и глядя на неё, прошептал:
- Прости мама. Я должен… 
Он повернулся в сторону Чеверёва и крикнул:
- Я с вами, товарищ командир.
- Что ж! Уже на двух бойцов стала сильнее Красная армия. Все кто захочет пойти с нами, ждём до вечера на пароходе, а вечером мы убываем в Бирск. Но мы вернемся! Советская власть обязательно вернется! Верьте, товарищи!
С этими словами Чеверёв соскочил с помоста и пошел к пристани.
…Саша почти неделю пешком шёл вдоль по берегу Белой, скрываясь от возможного преследования. Запасов провизии хватило на два дня и он дубьём глушил прибрежную рыбу и запекал её в костре, предварительно заворачивая в лопухи. Без соли рыба была невкусной, но деваться было некуда. Он не хотел заходить в деревни и обходил жилища стороной, потому как там уже могли быть белые.
На шестой день он увидел идущий вниз по Белой пароход. Саша затаился в ивняке и стал выжидать. Когда пароход подошёл поближе, Саша заметил на мачте красный флаг. Саша выскочил из кустов и замахал руками. Пароход, когда поравнялся с ним, застопорил ход и на воду спустили шлюпку. Но Саша не стал дожидаться, когда шлюпка подойдёт к берегу. Он кинулся в воду и размашисто загребая руками поплыл к пароходу. Шлюпка, спущенная на воду направилась было к нему, но течение реки помогало Саше и он быстро достиг парохода. Ему помогли взобраться на шлюпку, а с него на пароход.
Чеверёв, а это был пароход чеверёвцев, деловито спросил Сашу:
- Кто таков и чего махал?
Но тут Устинья, узнав Сашу, крикнула:
- Это же Саша! – и кинулась к нему. – Это же наш Саша! Живой!
А Саша, увидев Устинью, устало опустился на палубу.
Так Саша стал бойцом в отряде Чеверёва.

*
Пароход Чеверёва достиг Бирска с опозданием. Город был уже в руках белых. Попав под ружейный огонь казачьего разьезда, с парохода построчили в ответ из пулемётов и на этом бой закончился, а пароход пошёл дальше вниз по реке. Не доходя до Сарапула Чеверёв приказал вывести арестантов на палубу и расстрелять.
- Мы не знаем в чьих руках город. И нельзя допустить, чтобы эта белогвардейская сволочь спаслась.
Когда ослабленные, оголодавшие арестанты ступили на палубу и солнце ослепило их в последний раз своим светом, они всё поняли . Скучившись на юте, самом конце палубы, они вслед за Канцеровым  начали молится : «Отче наш, ежеси на небеси…», но Чеверёв не дал прочитать молитву до конца и скомандовал: «Пли!». Устинья застрочила из пулемёта, превращая в решето тело священника. По остальным тоже начали стрелять из винтовок и револьверов. Тела арестантов, стоявших по краям,  вываливались за борт, по палубе потекла ручьём кровь. Когда на палубе остались лишь мертвые тела, красноармейцы кинулись к бортам и кранцу, откуда стали стрелять по плывущим телам, боясь оставить кого-либо в живых.
Когда побоище завершилось, Чеверёв приказал смыть забортной водой палубу, а затем построиться. Матросы быстро похватали ведра и зачерпнув из-за борта воду, стали поливать ею палубу, а красноармейцы скидывать мертвых в реку.  Когда палуба была очищена, отряд выстроился там же, на юте.
- Товарищи красноармейцы! Мы проделали большой путь из Уфы и везде в городах белые. Сарапул тоже захвачен беляками. Потому приказываю оставить пароход и пешим маршем идти на соединение с частями Красной Армии. Пароход взорвать, вооружение снять. Через три часа все работы должны быть завершены. Всё. Исполнять!
… Чеверёвцы с боями прорвались до частей Красной Армии и отличились в боях за Ижевск. Там же, под Ижевском погибла Устинья, а Саша получил ранение. Он почти полгода пролечился в госпитале. Но рана затянулась, он пошёл на поправку и снова пошёл на фронт. Он дошёл с боями до Иркутска, сражаясь против Колчака. И там вновь был ранен. На этот раз тяжело. Поэтому его на лечение отправили в Москву. А оттуда он помчался бить врангелевцев, которые закрепились в Крыму.
- Здравствуйте, товарищи красноармейцы! – поприветствовал бойцов Саша. Его назначили командовать ротой, которая была сформирована из пополнения.
- Здравия желаем, товарищ командир! – нестройно, но громко ответили ему.
- Что ж! Неплохо. Громко орёте, значит есть силы и желание бить буржуйскую сволочь. – Саша за гражданскую войну сильно переменился. Он стал требовательным командиром. Иногда даже жестким. В его глазах светилась какая-то остервенелось. Он всё время рвался в бой. Он с наганом в руке, первым вставал в атаку и с наганом же подгонял лежащих солдат. Пули, словно заговоренного, обходили его стороной. «Не отлили для меня пулю! « - шутил он, при этом злобно скаля зубы. Он стал курить. Даже на фронте Империалистической, как называли теперь Великую войну, он не закурил. А сейчас вот дымил папиросами.
Он прошел вдоль по шеренге всматриваясь в лица красноармейцев. Состав роты был разношерстным. Рядом с опытными  солдатами стояли вовсе юнцы. Но взгляды молодых были веселее и азартнее. Старые же солдаты смотрели спокойно, даже отстраненно. Они всё знали и умели. И ко всему были готовы. А молодые с первым выстрелом могли рвануть в кусты. Дойдя до конца строя он остановился у совсем уж маленького солдата. Он стоял, держа винтовку в руках, которая даже без штыка, была выше его ростом.
- Ого! Каков боец! – Красноармейцы захохотали вслед за Сашкой. – Как фамилия, товарищ красноармеец?
- красноармеец Смирнова, товарищ командир! – ответил солдат поднимая голову. И тут Сашка разглядел, что это была маленькая девчушка.
- Девчонка?! – Саша гневно помахал кулаком перед носом девчонки. – Не бывать девчонке у меня в роте! Марш домой!
- Никак невозможно, товарищ командир! – твёрдо крикнула девушка. – Я по приказу Крымского ревкома направлена в вашу роту. Отменить этот приказ вы не в праве!
- Ух, какая грамотная! – Саша аж присвистнул. Он озадачено почесал затылок. Немного подумал и сказал. – Сдать винтовку!
- Никак невозможно! – упрямо заявила девушка. – Это винтовка моего отца. Мне его в ревкоме выдали.
- До чего упряма, а?! – с восхищением произнес кто-то из строя.
- Разговоры в строю! – прикрикнул Саша. – Вот мы как поступим. Как тебя зовут?
- Лида. Лидия Хмилевская.
Саша резко выпрямился и пристально посмотрел на девушку. «Вот это да. Там Люда, а здесь Лида.» Он молча смотрел на девчушку, пытаясь найти слова, чтобы довести своё распоряжение.
- Вот что, Лида. Винтовку ты можешь оставить себе. Но… В довесок к винтовке тебе дадут санитарную сумку. Будешь раненых из боя вытаскивать.
- Товарищ командир, я хочу и буду бить белых! – Лида снизу вверх смотрела на Сашу не отводя взгляда. А Саша проговорил:
- А это тоже бой, товарищ Хмилевская. Бой за жизнь своих товарищей. – Саша развел руки в стороны, словно обнимал весь строй. – Бой за всех них, кто вот сейчас рядом с тобой и ты должна этот бой выиграть!
Лида постояла и немного подумала. Потом она протянула винтовку Саше.
- Хорошо. Я буду санитаркой и отдам винтовку. Но взамен вы, товарищ командир отдадите свой револьвер.
- Нет, товарищ Хмилевская. Этот револьвер мне дал один человек и очень нужен для одного выстрела. Но, я тебе дам другой. Он даже лучше.
- Договорились. – проговорила тихо Лида.
… Рота готовилась к предстоящим боям. Крым должен был стать советским. Но белые прочно закрепились на узком перешейке, ведущем на полуостров. Перекоп был весь утыкан орудийными и пулемётными точками. И просто так. С наскока его было не взять. Тогда в командовании Красной Армии, чтобы избежать неоправданных потерь, решили обойти Перекоп по озеру Сиваш и ударить в тыл белогвардейцам. А для отвлекающего манёвра привлекли отряды батьки Махно. Конники Махно почти полностью полегли в лобовой атаке укрепления белых, а пехотинцы не могли и головы поднять под градом пуль и снарядов. Этим манёвром командование Красной Армии решило две задачи одновременно. Отвлекли внимание белых от основного удара и ликвидировали армию Махно, который был практически неуправляем. Сразу после этой операции Махно со своим ближайшим окружением скрылся за границей, а его мужицкая армия прекратила существование.
Саша же со своей ротой шагал по ледяной воде Сиваша и поглядывал на Лидию.  Он с братской заботой относился к этой бойкой девчушке и стремился во что бы то ни стало уберечь её в этом огненном вихре. Он рассказывал ей о родном крае, о пристани и торговых рядах Топорнино, о Девичьей горе и грибушенском дворце, о реке Белой, полном пароходов. А она ей ведала о Крыме, который предстояло освободить от остатков Белой армии.
 Последние дни Лида сильно привязалась к нему и надо ли, не надо ли, она по всяким пустякам обращалась к нему. Он же терпеливо разъяснял ей, как делать перевязку головы, как отличить пулевое ранение от осколочного, как легче перетаскивать раненных. А кроме этого она спрашивала, почему он не любит девчонок.
- Ну кто тебе сказал, что я не люблю? Я очень люблю девчонок. Только сейчас не до любви . – ответил тогда Саша.
- Для любви всегда есть время! – Лида как-то по-взрослому посмотрела на Сашу. – Потому что потом может и быть поздно. Я, конечно, понимаю, что надо разбить врага. Но это не помеха! А даже наоборот. С любовью в сердце и и идеей в голове человек непобедим!
- А это интересно! – засмеялся Саша. – А ну-ка разъясни мне, старику, как это?
 - Ой, скажете тоже, товарищ командир! Старик! – теперь рассмеялась Лида. – Вам сколько лет?
- Какое это имеет значение? На войне нет возраста!
- Вот и правильно. На войне все молоды. – Лида лукаво посмотрела на Сашу.
- Мне двадцать пять. – проговорил Саша, перехватив взгляд Саши. Он резко отошел от неё и прямо глядя на неё спросил: - Ты что, Лида? Я стар для тебя.
- Для меня? – Лида снова рассмеялась. Она смеялась так звонко, что на них стали смотреть красноармейцы. – Для меня… Ой, рассмешили, товарищ командир. – Она утерла рукавом гимнастёрки краешки глаз, откуда от смеха просочились слёзы. – Нет. Я просто поинтересовалась, почему вы не хотели брать меня в роту. И ещё… - Она заговорчески переглянулась и убедившись, что её никто не слышит, прошептала. – В госпитале одна девушка шлёт вам привет…
- Никаких приветов мне не надо. – Саша отвернулся от Лиды. Он молча уставился вдаль, размышляя о чём-то своём. А Лида подошла к нему и взяла его за руку.
- Вот и правильно, товарищ Воронин. Вот добьем Врангеля, тогда и передам ваш привет.
… И сейчас Саша шёл, и старался не упустить из вида Лиду. Но, война есть война, и командир должен видеть всех. Поэтому когда они достигли берега и кинулись в атаку, на штурм Крымского вала, он потерял Лиду. Он позабыл о ней в горячке боя. Кругом свистели пули и рвались снаряды. Возле него падали, поймав свою свинцовую долю, боевые товарищи. А Саша, ведя стрельбу из винтовки, упорно шёл вперед. Когда передовые цепи красноармейцев достигли вала ми ворвались в траншеи, Саша занял удобную позицию и стал стрелять по пулемётным точкам. Он так увлекся этим делом, что не увидел пробежавшую мимо него Лиду.  А она подбежала к раненному бойцу и стала его перевязывать. В этот момент белые кинулись в штыковую контратаку. А Лида. Занимаясь перевязкой. Не видела, что к ней бегут белогвардейцы. И лишь Саша краем глаз успел заметить бегущих врагов.
 Мгновенно оценив ситуацию, он кинулся к Лиде, на ходу стреляя по противнику. Он успел сделать три выстрела, как в винтовке кончились патроны. Перезаряжать не оставалось времени и Саша выхватил из кобуры револьвер. Он добежал до Лиды и рывком поднял её на ноги.
- Беги назад! - крикнул он Лиде, прикрывая её своим телом.
Лида увидев белых. Идущих в контратаку, достала револьвер и начала стрелять. Саша же оттолкнул её и крикнул:
- Я приказываю! Назад!
Но Лида стояла рядом и стреляла из нагана. В то же мгновение сзади послышалось «Ура!». И Лида оглянувшись увидела конников Буденного, которые сверкая шашками мчались на выручку.
- Буденновцы! – крикнула Лида, но  Саша заметив. Как в Лиду целится белогвардеец крикнул ей :
- Берегись! - И накрыл её своим телом. Пуля, выпущенная из винтовки пробила бинокль и грудь Саши. А затем больно ударила Лиду, но не смогла пробить медную пуговицу.  Лида вскрикнула от боли и посмотрела на грудь, по которой растекалась кровь.
- Меня убили? – тихо спросила она.
- Нет. Убили меня. Прощай, Люда. – Саша тихо сползал на землю, глядя на Лиду, а она стояла и не понимала, почему кровь на ней, а умирает Саша. И почему он назвал её Людой.
Буденовцы, размахивая шашками промчались мимо них, а Лида плакала над телом убитого командира. Она обняла его и её слезы стекали прямо на лицо Саши. Но он уже этого не чувствовал. Он был далеко от Крыма…


*
…Далеко от Крыма, на Урале, в селе Топрнино в доме купца Зарецкого, сидели два человека в в шинелях без погон и сам хозяин дома. Они долго перебирались тайными тропами в село и теперь молча ели, запивая всё съестное самогонкой. Когда их желудки насытились, Яков Григорьевич удовлетворенно потянулся и произнёс:
- Как по вам, господа, а я буду бить эту красную заразу. И сына своего надоумлю, чтобы в гроб сводил каждого, кто посягнет на святое - чужую собственность!
Пожилой человек в шинели, с хрипотцой ответил ему:
- Эх, господа. Мы давно проиграли эту войну. Теперь можем лишь вредить из подтишка.
- С чего это, господин полковник, вы решили, что война проиграна? А Антанта? А барон Врангель? – подал голос молодой человек.
- Э, поручик… Молод ты ещё и многого из сказанного мною ты не поймешь. Но я попытаюсь. – полковник встал и прошел по комнате. Он развел руками в стороны и сказал вовсе не в тему разговора: - А ведь когда-то мои предки владели этим поместьем.
- Ваши предки? – спросил Зарецкий удивленно.
- Да. Это так. Ведь это я сейчас Дмитриев. А в  той жизни я носил фамилию Топорнин. Полковник Дмитрий Топорнин.
- Что Вы такое говорите, господин полковник? – вскочил Зарецкий. – Я же многим обязан вашему роду. Ваши предки возвеличили наш род.
- Вот как? – пришла очередь удивится Топорнину. – И как же это произошло?
- Честно говоря, никто толком и не помнит эту историю. Может сто лет прошло, а быть может и все двести. Кто же скажет точно теперь. Но, по преданию, кто-то из нашего рода был крепостным у господ. И за великую услугу, оказанную своим хозяевам, господа одарили того крестьянина. А вот за что? Не припомню…
- Вот она, мужицкая неблагодарность! – вскричал поручик.
- Верно подметил, поручик. С этого и начинается, что забывают добро. И получаем в ответ  только неблагодарность. А затем и революция не за горами.
- Но, господа! – попытался вывернутся Зарецкий. – Столько лет прошло, кто же упомнит.
- А вот мы, дворяне всё помним, а если не помним, то записываем!  - поручик тоже встал на ноги и прошелся по комнате. – И будь спокоен! И всё произошедшее в России в эти годы будем помнить вечно. И будь уверен! Придет час, и мы напомним о себе! – поручик, ещё недавно обращавшийся к Зарецкому на вы, прознав о его мужицком происхождении, стал пренебрежительно относится к нему.
- Оставьте свой тон, поручик! – обратился к нему полковник. – Наш гостеприимный хозяин давно вышел из мужицкого сословия. И мы нуждаемся в его помощи, если желаем поднять здесь восстание. Со дня на день в Белебее и остальных городах края начнется мятеж. А мы тут диспут устроили.
- Но Вы же не верите в нашу победу, господин полковник? – поручик ехидно скривил рот.
- Точно так, не верю. Но попортить кровушку этим негодяем следует!
- А с чего это такое неверие, объясните нам, недалёким? – поручик всё с такой же кривой ухмылкой уставился на Топорнина. Он был из старого дворянского рода, который давно обеднел, но дворянская кровь давала о себе знать и он вёл себя вызывающе.
- А потому, поручик, что нельзя через предательство прийти к победе.
- Это кого же мы предали? – с недоумением спросил поручик.
Зарецкий, поняв что вопрос о его мужицком происхождении снят с повестки, тоже подал голос:
- И взаправду, кого мы предали, господин полковник?
- А нашего государя-императора и предали. И с того дня проклятие висит над нами. Проклятие такое великое, что не одно поколение будет вымаливать пощады. – полковник смотрел на поручика совершенно трезвым взглядом - Вот Вы думаете, наверное, поручик, что не нами начата эта вакханалия. А в этом Вы не правы. Наши же генералы, Алексеевы, Брусиловы, Корниловы, Колчак изменили Государю, заставив его отречься от престола. Это же они, Врангели и Красновы, легли под немцев, англичан и американцев! Это же Гучков с Пурешкевичем, да со Львовым  во главе скинули императорский стяг в грязь, а большевики всего-то и сделали, что подобрали его и переменили цвет. – полковник закурил папиросу и сделав глубокую затяжку. Продолжил дальше. - В феврали семнадцатого  мы сами принудили императора к отречению, а как его не стало, все стали рвать трон на части, пытаясь взобраться на него. Да только большевики хитрее оказались. Выждали, когда все сползли с трона и почти без борьбы заняли его. И заметьте,  на них нет греха предательства. Они честны перед собой. А вот мы – нет. – Топорнин закончил свою речь и залпом выпил стакан самогонки, стоявший на столе.
- Вот вы как заговорили, господин полковник.  – поручик зло посмотрел на Топорнина. – Значит красные чистенькие, а мы  все в грехах!
- Полагаю, что так. Потому мы и проиграли.
- А может дело в ложных лозунгах и идеях? – подал голос Зарецкий.
- Бросьте, Яков Григорьевич. Причем здесь идеи? Чем плоха наша идея о единой и неделимой России и самодержавии? Патриотически настроенным людям они ближе, нежели идея об интернационале. А патриотов в России достаточно, уж поверьте мне. Мы сражались сами с собой, а не с большевиками. Они только и пожинали плоды. Комуч воевал с Колчаком, Корнилов с Временным правительством, дутовцы с башкирцами и везде их добивали красные. И тех и других. А Антанта… Кому нужна сильная Россия? Они ободрать нас хотели, разбить на княжества и править. А вот большевики дали им по зубам и Антанта дала дёру!
- Браво, полковник! – самогонка дала о себе знать и поручик начал фамильярничать. – Давайте организуем митинг! Сегодня агитируем за красных! – поручик захлопал в ладоши и пошатываясь прошёл к столу. Нетвердой рукой он налил себе в стакан самогонки и выпил. – Браво! – поручик грузно сел на стул и опустил голову. Через миг он засопел.
- Вот что, Яков Григорьевич! – полковник подошёл к Зарецкому и  убедившись, что поручик крепко уснул, сказал, – Я надеюсь, что Вы поднимите народ в этом селе против красных. Но, прошу Вас, не увлекайтесь через чур этим предприятием. Вся эта затея с бунтом призвана отвлечь силы красных от Крыма. Там сейчас идёт перегруппировка войск барона Врангеля. Если удастся оттянуть на себя хотя бы одну дивизию, то мы совершим невозможное. И потому, как только восстание пойдет на спад, немедленно собирайте весь свой скарб и бегите. Лучше к нам, в Туркестан.  Я родом из Орска, там нашу фамилию всякий знает. Так что, имейте ввиду. А сейчас спать. Нам с поручиком ещё до Бирска топать.
- Я вам коней дам. А за приглашение спасибо. Но не пригодится оно мне. Я жил здесь, здесь и помру.
… Восстание, подготовленное в недрах штаба Врангеля, разрослось и стало ширится. Почти полтора месяца шли бои местного значения. Против крестьян с вилами и топорами, были двинуты регулярные части Красной Армии. Около десяти тысяч солдат были сняты с фронтов и отправлены на подавление восстания. Восставшими был взят Белебей. Почти половина территории казанской и уфимской губерний была охвачена волнениями. В захваченных городах и селах восставшие казнили всех схваченных советских работников. Среди населения началась паника. А восстание лишь разгоралось. 
Из Топорнино в сторону Бирска под руководством Зарецкого выдвинулись крестьянские отряды.  Деревня за деревней присоединялись к его отрядам. На вторые сутки они достигли Бирской перправы. Но их здесь уже ждали. Со стороны красных послышалось требование сложить оружие и разойтись по домам.
- От имени Советской власти гарантирую вам безопасность и свободу, если вы немедленно сложите оружие и вернетесь в свои деревни. – всадник на вороном коне скакал поперек шеренг отрядов Зарецкого и пытался докричаться до шедших.
Зарецкий поднял руку и движение мужиков замедлилось, а затем и вовсе остановилось.
- А ты кто таков, чтобы давать гарантии? – крикнул Зарецкий всаднику, когда установилась достаточная для переговоров тишина.
- Я начальник Бирской народной дружины Степанов.
- А-аа. Тогда можно верить, - зассмеялся Зарецкий. Он посмотрел на жиденькую цепь залегших вдали дружинников. Его же отряды насчитывали в общей численности около четырех тысяч человек. «Да мы их одними вилами переколем!» - подумал Зарецкий, глядя на огромную массу людей, которая кто пешком, кто верхом, а кто играя на гармошке ехала в телеге. «Силища!» - весело подумал Зарецкий.
- Так вы согласны на предложение Советской власти? – вновь прокричал всадник.
- Ага! Щщас! – проговорил Зарецкий и поднял винтовку. Он тщательно прицелился и выстрелил. Всадник, как перешибленный, переломился в спине и повалился и лишь стремена не дали ему упасть на землю. Конь, испуганный выстрелом, шарахнулся в сторону, а затем помчался обратно, в сторону города.
И тут же в ответ на выстрел Зарецкого застрекотали пулемёты. А из-за Белой грянул пушечный выстрел. Снаряд, назойливо просвистев упал как раз в середину толпы. Взрывом людей, коней, телеги раскидало в разные стороны. Наводчик орудия видно давно выцеливал эту точку, раз положил снаряд в самую гущу людей. Крестьяне, не имевшие навыков боя, стали стремительно разбегаться.
«Горе вояки!» - в отчаянии подумал Зарецкий, увидев, что его войско разбежалось, даже не вступив в бой.
- Стоять! Вперед на врага! – кричал он, скача по полю. Но никто его не слушал и не слышал. Все спасались бегством. «Эх-ма! Пропала моя голова!» - Зарецкий отпустил уздечку и пришпорил коня. «Надо самому спасаться!» - успел подумать он, когда рядом с ним разорвался второй снаряд и горячая волна из комьев земли, кусков металла и капель крови накрыла его…   
… С окончанием восстания «Черного орла» в Уфимской губернии окончилась и гражданская война. И хотя по окраинам молодой Советской республики шли ещё ожесточенные сражения, здесь же на долгие годы установился мир. И лишь  отдельные случаи диверсий и террористических актов нарушали покой трудового народа.
А полковник Дмитрий Топорнин, как только понял что восстание обречено, бежал в Туркестан, надеясь, что до туда Советы не дотянутся. Но… Там его уже встречали красноармейцы в буденовках. И не дойдя до родного дома около ста верст он был арестован и расстрелян по приговору ревтрибунала как классовый враг.
               
Глава четвертая.
                Часть первая.
          Сад.
Лидия Николаевна Стреляева стояла посреди яблоневого сада и глядя сверху на раскинувшееся в низине село, вспоминала как они с мужем, Василием Павловичем приехали сюда, в Топорнино. Это было пятнадцать лет назад, в 1926 году. И за это время село менялось прямо на её глазах.
Советская власть, прочно и надолго установившаяся почти на всей территории бывшей российской империи, жила новыми, совершенно немыслимыми свершениями. Недолгий период новой экономической политики, провозглашенной для притока товаров, денег, рабочих мест, сменился индустриализацией и коллективизацией. Заводы, фабрики, новые города возникали каждый год. Темпы, с которыми отстраивалась страна, впечатляли даже видавших виды капиталистов. Уставшая от войн, крови, разрывов бомб и снарядов, воя пуль, матерей и вдов, страна выплеснула всю копившуюся годами тягу к мирному строительству, в надежде, что уже больше никогда не будет всего этого ужаса.
Не отставала от городов и село. Начинавшиеся с небольших коммун, вскоре, в селах организовали новую форму хозяйствования – коллективную. Само по себе разумеется, что коллективизация это государственная политика по увеличению эффективности сельскохозяйственных работ и она была глубоко просчитана, проанализирована, согласована и утверждена Советским Правительством. Но, как это часто бывает, даже самые благие дела не находят живого отклика в людях, тем более, когда эти дела вершатся в приказном порядке. Если беднота шла в колхозы добровольно, и даже с радостью, то зажиточные крестьяне не горели желанием делится своим имуществом с босяками. Кто же сам, по доброте душевной, отдаст то, что нажито годами? Вот и сопротивлялось политике коллективизации кулачество – слой зажиточных крестьян.
А для укрепления колхозов, а также для ведения агитации среди сельчан, в села и деревни были направлены тысячи рабочих-активистов.  Дватцатипятитысячники, как их стали называть в советских газетах. Они влились в сельскую жизнь, неся с собой веяния новой эпохи. Двадцатипятитысячники не щадили не свои жизни, ни жизни других. Для них было важным лишь одно – выполнить задание партии. И поплелись кулацкие семьи подальше от родных земель, не пожелавшие поделится малым. И возникли на месте сел и деревень, раздираемых ежегодным дележом паев и наделов, крепкие хозяйства, на помощь которым шли трактора и сеялки, комбайны и зернотока, прежде неведомые в сельской глубинке.
В Топорнино, объединив две трудовые коммуны – «Юность» и им. К. Либкнехта, создали колхоз. 
Но мало было создать колхозы и построить заводы. Для заводов, фабрик, колхозов и совхозов нужны были образованные молодые люди. Армия и особенно флот, нуждались в грамотных солдатах и матросах. А в многонациональной России. Теперь уже Советской России, всякая грамота начинается с изучения русского языка. И в Топорнино создается педагогическая школа, которая со временем стала училищем. Особый упор в училище делали на работу с национальными кадрами для распространения грамотности в селах и деревнях.
В общем, жизнь в селе изменилась до неузнаваемости. От прежней, размеренной жизни зажиточного села не осталось следа. Митинги и демонстрации, конкурсы и театральные представления, субботники и воскресные чтения в библиотеке стали обыденностью. А ещё – труд, труд, труд.  Люди успевали и выполнять планы работ и заниматься просвещением. Жизнь наладилась.
А в 1936 году Топорнино было удостоено чести – его переименовали в Кушнаренково, в честь большевика-двадсятипятитысячника Ивана Ильича Кушнаренко, который годом ранее скончался от ран полученных на фронтах гражданской войны. Иван Ильич работал на различных партийных и хозяйственных должностях. В последние годы руководил партийным аппаратом МТС Башнаркомзема.
А Лидию Николаевну и её мужа направили сюда, в сад, где нужно было выводить новые сорта яблонь, овощей и фруктов.
А начиналось всё обыденно…

…- Знакомьтесь товарищи! – ответственный секретарь райкома ВКП(б) Ефстафьев Иван Семенович завел в кабинет высокого и стройного молодого человека. – К нам из Москвы отправили ученого-агронома для работы в яблоневом саду и для помощи крестьянам. Товарищ Стреляев Василий Павлович и его жена Лидия Николаевна с сыном только что прибыли в Топорнино и уже стремятся на трудовые подвиги. С корабля, так сказать на бал. – он немного подумал и поправился. – В данном случае, конечно же, всё наоборот.  – и рассмеялся своей удачной шутке, как ему показалось. Немного посмеявшись, он сделал серьезное выражение лица и добавил: – Товарищ Стреляев, познакомьтесь с членами бюро райкома. А затем расскажите нам о себе. Ознакомьте товарищей, так сказать, со своей биографией. И расскажите о Москве! Чем дышит столица первой страны Советов?!
- Биография как биография. Нечего необычного. Родился в семье рабочих. Закончил Крымский государственный университет, а затем Тимирязевскую академию. И там же, при академии, работал в плодово-опытном саде. В том же в саду познакомился со своей женой Лидией.
- Вот ведь как, товарищи! – нарочито восхищенно произнес секретарь райкома. – В саду познакомился. Романтика, а не жизнь. А у нас что? План, план и только план на уме! – он улыбаясь лишь глазами, посмотрел на Василия.
- Не обращайте внимания на зависть секретаря райкома. Он у нас всю жизнь в мечтах проводит. – подал голос человек в красноармейской гимнастерке. Это был Михаил Юрьев. – Вот он и мечтает возродить грибушинский сад. Потому и вы здесь. Он столько бумаг исписал, пока вас не направили к нам. Так что, благодарите этого человека, что вырвали вас из столичной среды. – Говоривший испытующе смотрел на Василия, как он отреагирует на слова о столичной среде.
 А Василий вовсе не всматриваясь в говорившего, ответил.:
- А мы не столичные и трудностями нас не испугать. И даже очень рады, что подвернулся случай самостоятельно поработать.
- А вот это хорошо. – секретарь райкома с ободрением взглянул на Василия. – Район у нас сложный. Трудностей всяких хватает. Ещё не всё кулацкое отродье повыводили. Так что, будьте скучать точно не будите!
- Ну, это пока не вывели – громко вступил в разговор человек в милицейской форме. – Я, как начальник милиции, ответственно заявляю, что скоро и следа здесь их не будет. Все они под наблюдением и пусть дадут лишь повод, как мигом окажутся на Соловках!
…Василий Павлович вышел из райкома и пошёл к своей жене, которая с сыном Сашкой, ожидала его, прогуливаясь по площади. Лида, красивая молодая женщина с темно-каштановыми волосами, увидев, как её муж вышел из райкома, пошла к столбу, у которого были оставлены их вещи, держа за руку  сынишку, который уверенно делал маленькие шажки, поспевая за мамой.
- Ух, ты! Как вышагивает! – воскликнул Василий Павлович, подхватив сына и подняв его над головой. – Буденновец ты наш! 
А Лида смотрела на них обоих, слегка наклонив голову и чему-то улыбнулась.
- Ну, как встретили? – спросила она затем.
- Как и положено, с нетерпением. Здесь, как мне в Москве и говорили, большой яблоневый сад от прежнего владельца, помещика Грибушина осталось. А грамотных специалистов, способных по науке ухаживать за ним нет. Вот мне и тебе, моя верная помощница, нужно вывести новые сорта яблок. Да таких, чтобы люди восхищались их вкусу! -  Василий Павлович опустил сынишку на землю и широко улыбнувшись, сказал, - А ещё нам выделили комнату! Представляешь? У нас будет своя комната в общежитии!
- Своя комната?! – недоверчиво спросила Лида. – Своя комната! Это же здорово! У нас будет свой угол.
- Да, Лидушка! А ещё, у нас будет сад! Наш сад, где мы создадим новые, совершенно новые сорта яблок, огурцов, помидоров! Нам будет чем заняться лет пятьдесят! – Василий Павлович засмеялся. – Посмотри, Лидусь! Как здесь здорово!
- Да, Вася. И… Знаешь, мне почему-то, кажется, что я здесь когда-то была. Что-то знакомое. И эта река, и пригорок, и даже эта площадь с торговыми рядами, всё знакомо. Не знаю, почему…
Василий Павлович посмотрел на жену и снова засмеялся.    
- Это потому, что ты жила этим днём, все это время в пути, ты представляла это село, вот и всё.
- Нет. Нет! Совершенно не из-за этого. Что-то есть во мне, что я позабыла. Надо лишь вспомнить. – она странно посмотрела на мужа, взглядом, полным печали. – Я вспомню. Обязательно вспомню и скажу тебе. Вот увидишь!
- Вот и хорошо! – Василий Павлович перехватил взгляд жены и поэтому взял её за руку и притянул её к себе. Затем он приобнял её и сказал. – А теперь пошли искать наше жилище. – Стреляев махнул рукой в сторону горы. – Нам туда. – И взяв в одну руку чемодан, прислоненный к столбу, а в другую, ладошку сына, не спеша пошел, приноравливаясь к скорости сына. Лида, тоже подхватила узелок и зашагала за мужем и сыном.
Вдруг стая ворон с шумом пролетела над их головами. Лида вскинула голову и увидев ворон остановилась, обескураженная внезапной догадкой. Она, проводила взглядом стаю, а затем негромко крикнув, остановила мужа.
- Вася, а я поняла, почему мне здесь всё знакомо. Я же сказала что вспомню! – проговорила она, но не было радости в её голосе, которая бывает от того, что доказал своё. Она подошла к мужу с сыном.
- Почему? – заинтересовано спросил Василий Павлович.
- Ты ведь знаешь, в честь кого мы назвали сына?
- Да, конечно! В честь твоего погибшего командира, Александра Воронина, который спас тебя от верной смерти. 
- Да. И это село – его родина…
... Дни проходили за днями и Василий Павлович с женой работал в саду. Ну, как работал? Они с Лидой практически жили в саду, возвращаясь в свою комнатушку в доме у самого сада лишь для того, чтобы переночевать. Их сынишка бегал тут же, в саду. И если Василий Иванович нацелился на создание новых сортов яблонь, то Лида занималась овощеводством. Огурцы и красная свекла, помидоры и кочаны капусты,  даже кабачки с баклажанами. Однако, вскоре, это занятие наскучило Лиде. Оценив склон, на котором расположился сад, она загорелась мыслю вывести особый сорт винограда – северного. Крым, откуда они с Василием Павловичем были родом, издавна славился своими виноградниками и Лида скучала по этим ягодам.  Но семь лет назад, Лидия Николаевна, крымчанка, загорелась идеей вывести сорт винограда, способного плодоносить в суровых условиях Урала.
Девичья гора, склон которой был словно создан самой природой именно для винограда и был расположен на солнечной стороне, вдохновил Лидию Николаевну.  И вот, она после многочисленных поездок в Москву, где убеждала, доказывала, настаивала на различных комиссиях, заседаниях и совещаниях перспективность её идеи, получила одобрение своих замыслов и уже шесть лет занималась выведением своего северного сорта.
Виноград выращивался садоводами в Башкирии с конца XIX века. Но эти виноградники давали свои плоды редко, и были неустойчивы к уральским условиям. В Уфе и Бирске, Белебее виноградари-любители радовались сами и радовали других этим редким для этих мест ягодами. Изучив их опыты, Лида остановила свой выбор на французских сортах винограда. Особую надежду давал сорт Мадлен, который плодоносил в центральной России.
Вот и сейчас. Лидия Николаевна, радостно ходила вокруг своих саженцев, бережно ухаживая за ними. Этот год обещал быть радостным. Виноград в этом году разросся и распустил свои стебли столь раздольно, что не было сомнений в том, что и плодов будет множество. А другой радостью было то, что их единственный сын, Сашка, заканчивал школу и тоже собирался идти по стопам родителей и готовился к поступлению в Тимерязевскую академию. Он, выросший среди этих яблонь, винограда и груш,  не помышлял себе другой судьбы, кроме как быть агрономом.  Вот и сейчас, Сашка прибежал в сад прямиком  со школы.
- Привет, мама! – ещё из далека крикнул он, бросая портфель на крыльцо дома, которое стояло здесь же, в саду.  Небольшой дом, бывшая сторожка, была передана им в пользование исполкомом района и теперь их вся их жизнь протекала здесь, без отрыва от производства, так сказать.
- Здравствуй, Сашенька! – ответила ему Лидия Николаевна, перевязывая виноградную лозу. – Ты поел бы, сыночка, прежде чем к своим яблонькам бежать.
- Нет, мамуль, я сыт. – Сашка улыбаясь, шёл к матери. – Меня Маша накормила уже. – проговорил он, краснея.
- Ох уж эта Маша, - улыбнулась Лидия Николаевна, грозя пальчиком. – Так и уведёт тебя у меня. И кормит она его, и поит!
- Ну, что ты, мам! Мы же только по-товарищески. – Саша посмотрел на маму. – Мы же комсомольцы!
- Да, да, комсомольцы. – ответила Лидия Николаевна серьезно. – По этому и неси с честью это имя, комсомольское! Смотри у меня!
- Да вот, я как раз про комсомол. – обрадованно перевел разговор на другую тему Саша. – Сегодня на собрании нам объявили, что нужно помощь колхозу с посевной и из комсомольцев набирают бригаду. Я записался.
- Молодец! Вот это нужное дело! – неожиданно подал голос Василий Павлович. – За одно и новые сеялки в деле проверишь.
- А экзамены как же? – обеспокоилась Лидия Николаевна.
- Так до экзаменов ещё не скоро, мам.
- Как не скоро? Через месяц у тебя выпуск, а там и в Москву ехать время настанет.
- Я успею! Я справлюсь, мама!
- Ну, мать, смотри, каков молодец у нас вырос! – Василий Павлович дошёл до Лидии Николаевны и обнял её. – Наш пострел, как говорят, везде поспел! – Он наклонился и поцеловал жену.
- А то! – ответил отцу Сашка, улыбаясь во весь рот.
… Время экзаменов, как и говорила Лидия Николаевна, настало быстро. Но Сашка, который днём трудился в колхозе. а ночами штудировал книги, успешно сдал их. И вот уже выпускной вечер.
- Дорогие наши выпускники! – говорил директор школы АА, - Вы идете в новую, взрослую жизнь в очень интересное, полное различных возможностей для проявления своих талантов время. Вся наша страна с надеждой смотрит на вас, на молодых строителей коммунизма! С надеждой, что вы, получив самое лучшее в мире образование, сможете приложить свои знания для блага всего нашего народа. Вперед, орлята!
- Ура! – закричали выпускники, а их родители зааплодировали.   
Василий Павлович и Лидия Николаевна, сидевшие на стульчиках во дворе школы, тоже присоединились к аплодисментам. тихо перешептываясь.
- А наш-то, смотри, опять с Машей рядом стоит! – прошептала Лидия Николаевна, кивая в сторону сына головой.
- И что? – удивился Василий Павлович. – Они товарищи и хорошие друзья. И Маша хороший товарищ. Они вместе в бригаде в колхозе трудились. Мне колхозный агроном спасибо сказал за сына, между прочим.
- Да я не о том. – ответила Лидия Николаевна мужу. – Я и сама рада, что они дружат и Машу я хорошо знаю. Я о том, что они как смотрятся! Оба комсомольцы, активисты! Вот бы и дальше у них сложилось всё вместе!
- Ой,  ты, какая у нас, Лидушка! Уже и планы за сына построила!
- Так я же всё таки мать. – Лидия Николаевна неожиданно пустила слезу. – И я беспокоюсь за него. Ведь если не завтра утром, то уже вскоре они улетят от нас.
- Не волнуйся, моя родная. Наш сын воспитан так, как и должен быть воспитан человек будущего. Он целеустремлен, смел, образован, силён! Нет! Нам не о чем беспокоиться! Мы вырастили достойного гражданина нашей страны.
Василий Павлович и Лидия Николаевна сидели прижавшись друг к другу головами и смотрели как их сын приглашает на танец выпускников Машу…
А в это время, далеко от них, летели самолеты. На своих крыльях они несли смерть, разрушения, боль и разлуку…
*

Война, стремительно ворвавшаяся в каждый город, село, деревню, дом, навсегда перечеркнула жизнь советских граждан. Навсегда перевернула все планы, которые лелеяли и отдельно взятый человек страны Советов, и вся страна в целом. Навсегда оторвала от матерей миллионы сынов и дочерей. Навсегда разлучила любящие сердца. И навсегда осталась в памяти нашего народа…
- Мама, папа! – Саша стоял у порога и поочередно глядя на отца с матерью, тихо говорил. – Я иду на фронт. Добровольцем.
Лидия Николаевна, схватилась было за грудь, где внезапно заныло, но пересилила себя и не подав вида, встала со стула и пошла к сыну, притворно теребя платок, который был накинут ей на плечи. Василий Павлович тоже подошёл к сыну. Они не сговариваясь, обнялись. Постояв так минуту, Василий Павлович разомкнул объятия.
- Иного я и не ожидал, Саша. – Василий Павлович протянул руку сыну и пожал его пятерню. – Иного я и не ожидал…
А Лидия Николаевна снизу вверх смотрела на сына и сквозь слёзы, само собой потекшие из её глаз, тихо прошептала:
- Я горжусь тобой, Саша!
… Возле военкомата собрались сотни людей, провожающих своих родственников на войну. То тут, то там играла гармошка. Лихие деревенские парни отплясывали, показывая всю свою удаль. Девушки, не отставая от них. вихрем носились возле них. Всю свою душу выкладывали они в эти пляски, стре6мясь запомнится сельчанам веселыми, задорными и бесстрашными.
… - Валька, - закричал кому-то Сашка, который стоял рядом с родителями. – Валька, идём к нам!
Паренек, пробегавший мимо них, остановился и подошёл к Саше, который стоял, держа за руку Машу.
- Привет, Сашок! Ты тоже на фронт?
- А то! – Саша заулыбался. – Не тебе же одному фашистов бить!
- А что? Я и один смогу! – Валька, как бы подтверждая свои слова сжал кулак правой руки и ударил невидимого врага. – Вот так и в нокаут!
- Лихой боец! – похвалил Вальку Василий Павлович. – И кто это у нас такой герой?
- Это ж Валька! – Саша обнял паренька за плечи. Валька, небольшого роста, но коренастый парень, тоже обнял Сашу за плечо. – Он в параллельном классе учился. Боксёр!
- У-уу! – вступила в разговор Лидия Николаевна. – Теперь фашистам точно сдаваться придётся. Если и ты с Валентином пошли на фронт, то уж точно, скоро конец войне!
- Конечно! – проговорил серьезно Валентин. – Вот увидите, ещё месяц и мы с победой придем домой. Лишь бы без нас не закончили!
  - Будем верить, что скоро! – Василий Павлович грустно улыбнулся. – Но, враг силен. Почитай, сколько стран он покорил! Вся Европа под ним. Да ещё и вся Северная Африка! 
- А мы не Европа! Мы Советский Союз! – Валька гордо вскинул голову. – Мы из другого, советского теста сделанные!
«Становись!» - послышалась команда военкома. Толпа, словно только и ожидала эту команду, зашевелилась, зашумела…и развалилась на две части. Одна часть, хоть и неумело, выстроилась в некое подобие армейского строя, а другая, устремившаяся было за первой частью, будто ударилась об невидимую стену, остановилась в нескольких шагах и замерла, то ли ожидая, что оторвавшаяся часть вернется обратно, то ли ещё чего-то…
- Товарищи призывники и добровольцы! – обратился к выстроившимся военком. – Сегодня мы провожаем вас на фронт, на борьбу с немецким фашизмом. Провожаем на священную войну! На защиту нашего социалистического Отечества! Будьте воинами, достойными славы Чапаева и Котовского, Щорса и Фрунзе! Будьте достойны чести быть защитниками страны Советов, рожденной величием Ленина и построенным нашим вождём Великим Сталиным! За Родину, за Сталина!
- Ура! – закричали все вокруг. Стаи воробьев и голубей, клевавших шелуху от семечек, вспорхнули от этого крика.
- Вот и полетели наши птенцы. – прошептала Лидия Николаевна.
- Вот и наш сын стал защитником Родины. – утешил её Василий Павлович, непринужденно улыбаясь.
- Оркестр, - скомандовал военком, - играть марш «Прощание Славянки!».
Грянул марш, и те, которые только что лихо отплясывали и пели, направились к машинам, стоявших с раскрытыми борта и будто ждали, когда в кузова запрыгают эти юнцы, ещё миг назад бывшими простыми ребятишками, а в момент прыжка, становившихся красноармейцами. Теми советскими солдатами, которые, пока ещё не знали сами, что за испытание им выпало. Испытание, из которого многие из них не смогут вернуться. Испытание, которое на веки вечные оставит их в людских сердцах. Испытание, которое сделает их былинными героями-богатырями.
- Саша! – крикнула Маша. – Саша! Я буду ждать тебя!
Но Саша уже не расслышал её. Толпа провожающих зашевелилась и загудела, выкрикивая имена своих мужей, сыновей, любимых. Васи и Саши, Искандеры и Динисламы, Кости и Сереги уходили на войну. 
*
- Лидия Николаевна, проходите,  пожалуйста, присаживайтесь, - кивнул в сторону стула военный комиссар района.
- Здравствуйте, - едва слышно проговорила Лидия Николаевна и глянула на стул, стоявший у стола. Она молча дошла до него и села. Она волновалась так, что сердце из её груди готово было выпрыгнуть, но она молча ждала, что скажет военком. Когда ей сказали, что её вызывают в военкомат, единственное что было у неё в голове это мысль о сыне. «Саша! Саша! Саша!!» - думала она всю дорогу до военкомата. От сына последнее письмо пришло три дня назад и он писал, что бьют фашистов. Что их штурмовик ИЛ-2, как танк утюжит врага. Что их самолёт везучий и ещё ни разу вражеский снаряд не попал в него. И вот… Она в военкомате. Лидия Николаевна всё также молча смотрела на военкома, который что-то торопливо писал. Его гимнастерка была далеко не первой свежести, но гладко выглажена и белый подворотничок говорил о том, что военком с бережностью относится к с военной форме.
Наконец он отложил ручку и проговорил:
- Хоть бы на  этот раз не отказали, а то сижу тут, а там…- он посмотрел на Лидию Николаевну и вспомнив, зачем её вызывал, обратился к ней. – Товарищ Стреляева, у Верховного главнокомандования и наркомата обороны есть для Вас ответственное поручение!
Лидия Николаева облегченно выдохнула и упала грудью на стол. Военком мгновенно поняв её состояние, вскочил и начал судорожно наливать из графина в стакан воду. Он быстро протянул стакан с водой Лидии Николаевне:
- Простите меня, Лидия Николаевна! – он дал отпить воды Лидии Николаевне. – Я не предупредил  Вас о цели вашего приглашения в военкомат. потому что не имею на это права. Я Вам сейчас всё объясню!
А Лидия Николаевна его не слышала, в её голове стоял шум. Шум самолёта. который с воем несся к земле. … Но вот он взмыл, и шум прекратился.
- Это Вы меня простите, товарищ военком! – Лидия Николаевна оправилась от первоначального волнения и сейчас взяла себя в руки. – Это я не выдержала… - - хотела продолжить она своё объяснение, но военком прервал её.
- С Вашим сыном всё в порядке, насколько мне известно. Он в штурмовой авиации гонит врага с нашей земли. И я верю, что он с победой придет в отчий дом. А сейчас, Вы, товарищ Стреляева должны дать подписку о неразглашении и после этого я доведу до Вас задание нашей Родины.
Шёл сорок третий год. Враг, захвативший было инициативу в первые дни и недели войны, потихоньку ослабевал хватку. Героические защитники Бреста, пограничные заставы, на захват которых немецкое командование отводило от трёх до десяти минут времени, своей самоотверженностью задержали победный марш гитлеровцев. Огрызаясь огнём и штыковыми контратаками на каждом участке фронта, раскинувшегося от Черного до Балтийского морей, красноармейцы медленно, но уверенно останавливали рвущихся вглубь страны оккупантов.  И вот в декабре сорок первого советские войска отбросили фашисткие войска от стен столицы. Московское сражение показало всей стране и миру, что гитлеровцам не долго хозяйничать в Советском Союзе. Но враг был ещё силен и опасен. Не добившись успеха под столицей, его полчища растеклись по степям Поволжья, тужась дойти до Кавказа. Сталинград –  стена, о которую враг уперся головой, не сумев пробить. Воронеж – твердыня, в которую он так и не вошёл. Ленинград – гордость страны Советов, колыбель трёх революций, не покорился и не пустил ни единого вражеского солдата на свои проспекты, бульвары и набережные.
Миллионы мирных жителей покинули свои родные края, ища приюта от вражеских орд. Тысячи заводов, фабрик устремились по железным дорогам, рекам, самолётами в тыл, чтобы там, воскреснуть словно птица-Феникс и дать армии и флоту необходимое вооружение, одежду и пищу.
Но не только заводы и фабрики были эвакуированы за Волгу, на Урал, в Сибирь и Дальний Восток. Типографии и учебные заведения, детские дома и интернаты для инвалидов, партийные и хозяйственные учреждения, отделения госбанка и почта. Всё, что требовалось для нормальной жизни государства в мирное время, должно было функционировать и в войну.
В Кушнаренково же была размещена разведшкола Коминтерна. Коммунистический интернационал, как международное движение социалистически ориентированных партий, практически прекратил свою деятельность после поражения в гражданской войне в Испании. Сторонники генерала Франко, получившие открытую поддержку гитлеровской Германии, смогли нанести поражение войскам Коминтерна. И вот, его осколки, нашли прибежище на берегах Белой. 
Школа была глубоко засекреченной и никто из сельчан не мог знать, что работавшие на колхозных полях товарищ Волков и Дарья, стоявший за токарным станком Толя, никто иные как Маркус Вольф и Долорес Ибаррури с Пальмиро Тольятти. Для кушнаренковцев они были одними из многих эвакуированных из вновь принятых в состав СССР прибалтийских республик латышские и эстонские коммунисты.
…- И вот, товарищ Стреляева, партия и правительство, Верховное Главнокомандование поручает Вам работу в этой школе. Понимаю, что Вам будет очень трудно совмещать работу в плодово-опытном саду,  на метеостанции, а теперь и в школе Коминтерна. Но, я уверен, Вы справитесь!
- Есть, товарищ военком! – по-военному ответила Лидия Николаевна.
… И вот Лидия Николаевна уже работает кассиром в разведшколе. Она ведёт табели, ездит в Уфу за денежным содержанием и составляет финансовые отчёты. Кроме того, ежедневно по утрам и вечерам передает метеосводку в метеослужбу советской авиации. Но никогда она не забывает о винограде. В разведшколе она познакомилась с товарищами с Испании и Франции. И вот Долорес Ибаррури рассказывает ей какие виноградники в Испании, а  Морис Торез передает ей секреты французских виноградарей. А Лидия Николаевна всё тщательно записывает, анализирует, обобщает и применяет в своих экспериментах.
И так идёт день за днём. Она, вместе со всей страной, сражается с врагом. Она рядом с сыном, который летает над врагом, поливая его свинцом и реактивными снарядами, она рядом с защитниками Сталинграда и с жителями блокадного Ленинграда, она в рядах партизан и подпольщиков. Она рядом с мужем, который тоже добровольцем ушёл на фронт. Ушла на фронт и Маша Кузнецова, чтобы приблизить час встречи со своим любимым, с Сашей. А Лидия Николаевна обороняла свой фронт, трудовой. А  с нею вместе тысячи и тысячи рядовых колхозников и рабочих, учителей и школьников. Кто-то по зернышку собирает хлеб и отрывая его от себя ведет подводами на хлебоприемный пункт, кто-то не смыкая стоит у станка, вытачивая снаряды и гильзы, отливая пули и куя булатные кинжалы, кто-то из дома в дом ходит со своими учениками, собирая теплые вещи, чтобы переслать их своим защитникам. Вся страна в едином строю.
*
- Лидия Николаевна! – бежала к ней Деева Нагима, татарка, работавшая на в саду. – Ой, Аллам! – Она на ходу вытирала слёзы и добежав до Лидии Николавны обняла её. – Беда у меня! Моего мужа,  моего Нурислама, ранило на войне. Ногу ему отрезали.
- Эх, Надя! – Лидия Николаевна называла Нагиму Надей. Она прижала к себе эту смуглую татарку к себе. – Главное, твой Нурислам жив! а нога…. Что ж, не велика беда. Вернется к тебе и ещё на одной ноге будет отплясывать.
- Да, да! – быстро-быстро проговорила та в ответ. – Главное живой. Из госпиталя письмо пришло. пишут, что плохо ему. Что сильно переживает, что без ноги остался. Он же у меня батыр, Вы же его помните, да?
Лидия Николаевна помнила этого жизнерадостного парня. Перед самой войной, весной сорок первого сыграли они свадьбу. И рос у них маленький сынишка, Минислам. Нурислам Деев был рослым, сильным парнем. Про таких говорят, что быка-трехлетку с удара валит.
- Да, я его хорошо помню, моя родная. Ты не волнуйся. Вот скоро он приедет…
Но Надя перебила её.
- Нет, не приедет. Я ж его знаю. – Надя успокоившаяся было, вновь заплакала. – Он будет думать, что безногий никому не нужен. Нет, он не приедет. А я так люблю его.
- Так что ж, Надя, любишь так езжай к нему. Привези его!
- А разве так можно, Лида апа? -  удивленно спросила Надя. =- Война ведь.
- А я к военкому схожу и попрошу, чтобы тебе дали разрешение проехать до госпиталя для сопровождения раненного бойца Красной Армии. Думаю, что он сможет помочь.
- А Вы как же здесь, совсем одна останетесь?
- Нет, почему одна, - спросила Лидия Николавна. – Ко мне давно просится в сад Дарья из Эстонии. Вот она поможет.
- Так я могу поехать к моему Нурисламу? – обрадовалась Надя.
- Да. Давай-ка, ты здесь поработай, по-обрезай все лишние верхушки с саженцев, а я к военкому. Тебе нельзя мешкать.
Отъезд Нади был как нельзя кстати для Лидии Николаевны. Она теперь работала в саду с Долорес Ибаррури. Скоро время обучения разведдеятельности подходил к концу и Долорес должна была покинуть территорию школы. А у Лидии Николаевны были к ней вопросы по виноградарству, ответы на которые она хотела не только услышать, но и увидеть.
Её работа над созданием башкирского винограда шла с переменным успехом. Уже вскоре будет десять лет, как она работает с виноградом, а все труды на смарку. Нет устойчивости в плодоношении, нет вкуса, нет вина.
Какие только сорта не скрещивала Лидия Николаевна, а успеха не было.
Временами ей казалось, что пора заканчивать пытаться брать верх над природой. Что невозможно сделать то, что не сделал никто в мире. Нельзя без теплых солнечных дней на всё лето заставить зреть виноград.
И Долорес Ибаррури, хоть и приободрила Лидию Николаевну, но … с сомнением отнеслась к возможности плодношения винограда в промышленных масштабах.
- Не будет Солнца на небе, не заиграет и вино в бокале. – с грустью вынесла она приговор.   
… Вот приехала и Надя, исколесив полстраны. Держа на руках своего малолетнего сына, она проехала до Казани, откуда её направили вслед за санитарным поездом в Оренбург, а оттуда до Киргизии. И только там она настигла госпиталь, в котором лежал её муж.
- И как вы встретились? – спросила Лидия Николаевна. – Почему он не приехал? Он всё ещё плох?
У Нади из глаз брызнули слёзы. Она отвернулась и прикусив кончик платка тихонечко всхлипывала. Лидия Николаевна села возле неё и обняла.
- Ну, родная, успокойся. Давай-ка, попей воды. – она встала и пошла к колодцу, возле которого стояло ведро с водой. Она набрала в ковшик воды и пошла обратно. Надя сделала два глотка и поставила  ковшик рядом с собой, а Лидия Николаевна села на скамейку с другой стороны и неожиданно обняв Надю, расплакалась. Так и сидели они, обнявшись и плача, до тех пор, пока не раздался колокольный звон. Это звали на ужин курсантов разведшколы.
- Ну, давай, рассказывай всё по порядку, - вытирая слёзы сказала Лидия Николаевна.
- Эх, Лида па, что рассказывать –то, - ответила ей Надя. Она посмотрела куда-то далеко, словно пытаясь заглянуть за горизонт. Помолчав немного, она выпалила. – Не любит он меня. Говорит, брось и его и сына и живи заново. А как я брошу сына? И как его забуду? Он совсем другой стал. Совсем чужой. Гонит меня всё время…. – Надя чуточку всхлипнула, но почувствовав, как Лидия Николаевна сжала её ладонь, остановилась и продолжила. – Бросай, говорит безногого, калеку И сына, говорит, не прокормишь, помрет говорит в дороге. А Минислам-то весь в отца, крепкий! За всю дорогу почти и не плакал. Больше молчал, как-будто понимает всё. Совсем взрослый, хоть и два года. Так и остался мой Нурислам в Киргизии.
Лидия Николаевна огорчённо покивала головой. Потом подумала немного с сказала.
- Врёт тебе твой муж. Он любит тебя и не хочет быть тебе обузой. Потому и гонит, что боится за тебя. Ведь и ребёнок и он, это тяжелая ноша для тебя. Вот он и испугался. Вот увидишь, он вернется, когда всё наладится.   
- Вы так думаете? Он вернётся? – с надеждой в глазах посмотрела Надя.
- Обязательно! Вот помяни моё слово! Он вернется.
… Под Курском Советская Армия нанесла тяжелейший ударнемецким войскам. Гитлеровцы, рассчитывавшие взять реванш за поражение под Сталинградом, были разбиты в пух и прах. Советские воины начали освободительный поход по всему фронту. Каждый день приходили радостные вести с фронтов Великой Отечественной войны.
В январе сорок четвертого года неожиданно кушнаренковцев собрали в сельском клубе. В людской толпе слышались голоса: «Кажись войне конец!» - обрадованно говорил один. «Нет! Пока наши до Берлина не дойдут, не повесят Красное Знамя над рейхстагом, не будет конца войне.» - уверенно отвечал другой. А Лидия Николаевна стояла в уголке, прислонившись спиной к стене и думала о своем. Давно уже не шли письма от сына. Муж, раненный ещё под Курском, всё ещё лежал в госпитале. И если она зная о характере ранения Василия Павловича, не так сильно переживала за него, то мысли о сыне не давали ей покоя.
- Товарищи! – раздался громко голос нового военного комиссара. – Дорогие кушнаренковцы! Сегодня опубликовано Постановление Верховного Союза Советских Социалистических Республик о присвоении нашему земляку Валентину Дмитриевичу Паширову звания Героя Совесткого Союза. – военком замолк на секунду и тихор добавил. – Посмертно.
Зал зашумел. «Валька Герой!» « Слышал, посмертно, значит убит!» - воскликнул кто-то.
А мать Валентина Паширова стояла, словно её поразила молния, вся черная и безмолвная. Стоявшие возле неё люди окружили со всех сторон, кто-то предложил ей стул. Но Паширова стояла, будто вокруг неё никого нет, уперев взгляд в портрет сына вынесенный на сцену. Неожиданно она пошатнулась и стала падать. Её похватили за руки и усадили на стул, а военком крикнул: «Врача! Срочно!». А врач уже пробирался сквозь толпу, которая плотным кольцом окружила Паширову. Нашатырь привел в чувство бедную женщину. Но она всё ещё оставалась безучастной к происходящему, словно из неё вынули душу.
А военком тихо прошептал секретарю райкома:
- Эх, надо было всё-таки её дома оставить. У неё такоё горе, а мы…- он в сердцах махнул рукой.
- Согласен в Вами, но мы же её заранее оповестили и обо всем поговорили. Она сама так  захотела…- пытался отговориться секретарь райкома.
А народ галдел, не умолкая, сотнями голосов. Многие хорошо знали и помнили Валентина Паширова, неоднократного чемпиона района по боксу. Для кого-то он был одноклассником, а кому-то соседом по улице.  И всем казалось, что он был знаком каждому. И всем было удивительно, что такой парень жил рядом с ними.
- Товарищи! – выкрикнул военком, заглушая разноголосицу. – Почтим память нашего Героя минутой молчания!
Зал притих. И каждый, не то чтобы проронить слово, шелохнуться, вздохнуть лишний раз не посмел, пока длилась эта минута.
- Лейтенант Валентин Дмитриевич Паширов, 6 ноября 1943 года в боях за деревню Хотив Украинской ССР подбил два фашистких танка, уничтожил свыше ста гитлеровцев, 50 повозок и десятки автомашин. К сожалению, его танк был подбит, а сам ранен. Но наш земляк не покинул поле боя. Мстя за смерть своих боевых товарищей и за Советскую Родину, товарищ Паширов в течении пяти часов вёл бой, превратив танк в дзот. И только когда его окружили фашисты и подожгли танк, он погиб, до последнего вздоха оставаясь верным сыном Советской родины. Вечная слава павшим советским воинам!
«Вечная слава!» - приглушенно раздалось в зале. Для каждого стоящего в зале, был дорог свой воин. И каждый из них был героем. И каждый славил своего. А все вместе они славили всех, и павших, и тех, кто громил врага, неся свободу и жизнь своим соотечественникам.
 Лидия Николаевна шла домой и раздумывала про себя: «Эх, Валька! Такой отчаянный парень. И вот, ты Герой! Жалко, что не смог дожить до Победы. Славный ты человек, какой бы славной была твоя жизнь. И вот война по предательски украла у нас тебя. А ведь по тебе, кто-то сох, надеялся и ждал… как Настя ждёт Сашу. И я жду.»
… Лето сорок четвертого года, полные надежд на окончание войны. На скорую победу. На скорую встречу с отцами и сыновьями, с матерями и сестрами, с любимыми… Надежды, что Второй фронт, открытый союзниками, заставит капитулировать фашистскую Германию.
Но, изгнанные за пределы Советского Союза фашисты и не помышляли о мире. А Страна Советов не могла допустить, чтобы братские народы Европы оставались под ярмом гитлеровского ига. Поэтому наши войска шли дальше, изгоняя фрицев на Запад.
А Лидия Николаевна всё растила свой виноград. Всё также по утрам бежала на метеостанцию. Выдавала деньги коминтерновцам.  И так пролетело лето. Осенью она вместе с помощницами готовила к зимовке саженцы яблонь и виноградную лозу. Виноград прятали  в землю, стараясь как можно лучше утеплить. Лозу укутывывали в старою солому и прикапывали в землю, стремясь уберечь нежные стебли от трескучих морозов. Зима была не за горами.
Почтальонша Зина, с тяжёлой сумкой через плечо, взбиралась по крутому склону горы, стараясь не смотреть в сторону сада. «Лишь бы Лидия Николаевна не увидела!» - думала она. Самая неблагодарная работа в военные годины, работа почтальона. Почтальона в каждом доме встречали с тревогой. Почтальона проклинали матери и сестры. Почтальон – вестник смерти…   
Александр Стреляев погиб в октябре сорок четвертого. Он, тяжело раненный в боях за прибалтику, скончался в госпитале, не дожив полгода до Победы.
А его мать, Лидия Николаевна,  не проронив не слова, увидев в руках Зины похоронку, развернулась и пошла в дом. Она закрыла дверь, чтобы никто не видел её слёз. Её сын, погиб зачищая Родину. Это гордость. А её слезы… Она их выплакала в эту же ночь…
Она тихо, упав на колени, сидела на полу и плакала. Разрыдаться в голос ей не давала мысль, что её услышат и она закусив губу, лила молча слёзы.  Грудь ей распирала боль, которую невозможно было чем-либо изгнать. Тьма поселилась в ней. Гнетущая, давящая на сердце тьма.
Неожиданно она вскочила на ноги и забегала по комнате. Она что-то искала. Перерыв все вещи и не найдя то, что она искала, Лидия Николаевна снова упала на пол. Теперь она стояла на коленях и её губы что-то шептали:
- Боже Исусе, если ты есть на самом деле, помоги мне! Сына моего ты забрал и его мне не вернешь! Но, дай мне силы, чтобы память о нём осталась на веки в людях! Дай мне силы создать то, ради чего я здесь! Ведь не зря Топорнины избрали это место для своего дворца и не зря Грибушины разбили здесь сад. Не зря спас меня мой командир от белогвардейской пули! Не зря же ты прислал меня сюда! Дай мне, Господи, сил и ума, чтобы восславить эту землю, где ты своим проведением воздвиг сию гору!
И сказав эти слова она обессиленная рухнула на пол.
… На следующее утро Лидия Николаевна, как и всегда, с утра помчалась на метеостанцию. Быстро проведя необходимые манипуляции  с метеоприборами, она побежала на телеграф, чтобы по линии связи передать сводку о погоде. А после она полетела на гору. Глядя на неё люди изумлялись, как она быстро оправилась от страшной вести. Да только им было невдомёк, что она не оправилась. Просто она затолкала свою боль далеко вглубь своей души. Что она превратила своё сердце в камень. Что она жила сейчас только одним – оставить память о сыне среди людей.
Дойдя до сада она подозвала Надю и двух девушек, помогавших ей по саду и четко произнесла:
- Весной выкорчевываем всю виноградную лозу.
- Как всю виноградную лозу? – воскликнули девушки разом.
- А так, что будем начинать всё с начала. Не пойдет эта лоза. Я знаю. Будем сажать новые саженцы. Я скажу вам какие.
…Лидия Николаевна с упорством человека одержимого какой-то  идеей не зная ни сна ни отдыха, работала в саду. С первым солнечным лучом по утрам она уже выходила в сад, а по вечерам проводив Солнце, она ещё до темна оставалась рядом со своими питомцами. Она копошилась возле каждого кустика, задерживалась у каждого листика, она гладила каждую виноградную лозу, разговаривая с ними, как с живыми существами.
- Вот, родимый, ты вырастишь, станешь большой и сильный, - приговаривала она, перевязывая лозу. – И у тебя будет много-много ягод. И они будут радовать нас, греясь на солнышке. Так, ведь? – Она погладила ещё раз лозу и пошла к следующему кусту.
Весной сорок пятого года Лидия Николаевна скрестила  Мадлен Анжевин и Шаслу розовую, французские же сорта винограда, которые раньше она не скрещивала. Она ничего не объясняя своим подчиненным, всё так же молча, делала своё дело. А те, делали всё вслед за ней, понимая, что донимать вопросами её сейчас, когда она всё ещё не отошла от известия о смерти сына, не имеет никакого смысла.
А потом пришла Победа! Победа, которую ждали все. Победа, которая стала наградой каждому, кто вёл бой с врагом на своем участке фронта. Победа, которая живительным весенним ветерком пронеслась по всей стране, а затем помчалась по всей планете, донося до больших городов и горных селений весть о том, что нет больше угрозы миру. Весть о том, что наступил мир!
Победный май привнес ещё больше энтузиазма в работу их маленького коллектива. Лидия Николаевна хоть и была по прежнему замкнута в себе, но и она при известии о Победе, вскинула ввысь руки и крикнула: «Ура!» .  А затем, опять почернела лицом и осунулась. Только в работе находила она себе утешение. Только работа стала её прибежищем. И слабая надежда, что муж оправится от ран и приедет домой, тешила её сердце.
И он приехал. В мае сорок пятого года Василий Павлович оправился от ранения и приехал в Кушнаренково, чтобы со своей верной женой растить своих питомцев. Чтобы поднимать вместе со всеми новые дома и заводы и фабрики. Строить новые города и села. Чтобы жить…

*
Саженцы винограда прижились на кушнаренковской земле. Лидия Николаевна добилась того, что казалось невозможным. Её сорт винограда, выведенный в последний год войны и названный в честь погибшего сына «Александром», дал первые плоды. И не только дал плоды, а стал пригоден к изготовлению вина. Он был не только стойким к суровым условия Урала, но и не требовал большого количества Солнца. 1800 суммарных градусов тепла нужны были для его созревания. И, что важно, он опылял сам себя.
А за «Александром» пошли и «Башкирский Изумруд» и «Юбилейный». первый успех родил уверенность в своих силах. И Лидия Николаевна без устали трудилась, взяв себе в ученицы ту самую Надю Абдееву и вместе с ней возились со своими питомцами.
В 1951 году Родина высоко оценила труд Лидии Николаевны, она стала лауреатом Сталинской премии. Почти двадцать лет упорной работы не пропали даром. Она получила заслуженное признание и в научной среде и среди любителей –садоводов. И пошли по всему Советскому Союзу посылки с саженцами северного винограда. А в ответ приходили лишь восторженные отклики и слова благодарности.
А весной 1952 снежная буря смела на нет все труды. Град и снег уничтожил все саженцы. И надо было начинать всё снова. Всё снова… Но Лидии Николаевне было не впервой. Она снова кинулась в бой.
  … - Вот, товарищи, такое задание дает Вам партия и правительство. – говорил инструктор обкома КПСС Хаматтдинов.
А Василий Павлович и Лидия Николаевна молча смотрели в пол. Инструктор только что поставил их в известность, что обком партии поручает им создать новый, башкирский сорт кукурузы.
- Товарищ Хрущёв лично контролирует вопрос с распространением кукурузы в СССР. – говорил он. – И потому, Вы товарищ Стреляев, как заведующий помологической  станцией, и Вы, товарищ Стреляева, как ученый со всесоюзным именем, лауреат Государственной премии, должны взять эту ответственную работу, на свои, так сказать, плечи.
- Но, я не лауреат Государственной премии. – возразила Лидия Николаевна. – Я лауреат Сталинской премии.
- Это одно и то же. Теперь нет сталинской премии, а есть Государственная. И не надо здесь устраивать дискуссии. – Хаматтинов выразительно посмотрел на первого секретаря райкома Сулейманова, ища у него поддержки.
Герой Советского Союза Шариф Сулейманов, только в этом, 1957 году, возглавивший райком КПСС, молча слушал инструктора обкома. И тот, приняв его молчание за знак согласия, продолжал.
- Да, не надо устраивать дискуссии. И задание обкома не подлежит ни обсуждению, ни отложению. Оно должно быть выполнено! И должно быть выполнено немедленно! – чуть ли не срываясь в крик произнёс Хаматдинов.
Василий Павлович стоял, молча глядя в пол. А Лидия Николаевна подняла голову и твёрдо проговорила:
- Выведение нового сорта – это труд не одного года. Это же не ночь провести и через девять месяцев родить!
Сулейманов, видимо пытаясь разрядить обстановку, громко расхохотался. Вслед за ним послышались смешки и других членов бюро райкома. А инструктор, раскрасневшись как рак, выкрикнул:
- Вы смеете сравнить задание партии с … с… - пытаясь найти более или менее подходящее слово, тужился он.
- Вы хотите сказать с  любовью? – пришла на выручку ему сама Лидия Николаевна, усмехнувшись.
Теперь уже всё бюро райкома хохотало, а инструктор лишь махнул рукой и сел. Когда смех улегся, Шариф Сулейманович встал из-за стола и подойдя к Стреляевым, сказал:
- Раз партия и правительство поручает нам это задание, то оно будет выполнено. У меня нет в этом сомнений. – Он стоял лицом к лицу с Лидией Николаевной, говоря эти слова и будто шутя, подмигнул ей.  Потом он повернулся к лицом к членам бюро и инструктору обкома. – Ведь я правильно говорю, Лидия Николаевна?
Лидия Николаевна, поняв, почему ей подмигнул Сулейманов, нехотя произнесла:
-   Да, задание будет выполнено. Но сколько это займет времени, я не знаю. – Она вскинула руку и горячо стала объяснять – Это ж не только скрестить. Это же и технологию земледелия разработать и методы культивирования…
- Не надо читать лекцию! – грубо прервал её инструктор. Он пытался взять реванш за своё унижение перед членами обкома. – Здесь все грамотные, а некоторые даже с высшим образованием. Не то, что вы…
Лидия Николаевна действительно не имела высшего образования, и, этот укол касался лично её. Но, вместо ожидаемого инструктором укола, получилось иное.
- А лауреаты Государственной премии сразу становятся академиками. – подал голос Сулейманов и снова заулыбался.
И Лидия Николаевна улыбнулась вслед за ним.
Когда уехал инструктор обкома, Шариф Сулейманович задержал супругов у себя в кабинете.
- Вы, товарищи, должны правильно понять политический момент. Вся страна сеет кукурузу, вся страна стремится восполнить дефицит продуктов питания. Вот и взят курс на выращивание кукурузы.
- Это всё понятно, Шариф Сулейманович. – Василий Павлович, сидевший рядом с Лидией Николаевной, ожидал взбучку от секретаря райкома. Они с женой состояли в коммунистической партии с тридцать третьего года, а сам Василий Павлович, к тому же был членом бюро райкома. Но, вместо взбучки Шариф Сулейманович неторопливо вёл с ними беседу.
- Ты дослушай, Василий Павлович, - Сулейманов посмотрел на дверь, словно проверял, закрыта ли она, и  продолжил, - Вам поручено партийное задание и Вы не вправе отказаться от него. Если вы  откажетесь, то придется расстаться с партбилетом. А это, сами понимаете, что влечёт за собой. – Он снова посмотрел на дверь. – Поэтому и вы беретесь за выполнение задания. А так как это, как сказала Лидия Николаевна, труд не одного года, то возможно, со временем, отпадет надобность в его выполнении. Как говорится, или осёл помрёт, или шах. – улыбнулся Шариф Сулейманович.
- Мы вас поняли, Шариф Сулейманович, - улыбнулся в ответ Василий Павлович. -  Мы Вас отлично поняли!
Но Лидия Николаевна произнесла:
- Это же задание партии, оно должно быть выполнено, если взято.
- Эх, Лидия Николаевна, - произнёс Сулейманов, - Нынче заданий много. И одно невыполненное задание погоды не сделает. Поэтому, работайте как работали, а всё остальное я беру на себя. – Он снова посмотрел на дверь. – А про этот разговор с вами - никому ни слова, понятно?
Супруги закивали головами. Они прекрасно поняли, что Герой Советского Союза использует весь свой авторитет и связи, чтобы оградить их, Стреляевых, от возможных преследований в последующем, если обнаружится, что башкирский сорт кукурузы так и не появится.
 Так и случилось, как говорил Сулейманов. Прошло пять лет и кукурузная эпопея с стране Советов сошла на нет, после того как инициатор этой самой эпопеи, Генеральный секретарь Хрущев Никита Сергеевич, был смещен со своего поста. Пришли новые люди, а с ними и новые веяния. Основным направлением в экономике стала нефтедобыча, а сельское хозяйство… Село, как и во все века вечные, кормила города, даже тогда, когда города вели нещадную борьбу с ним. И новые люди в советском правительстве решили превратить все села в малые города. «Сотрем границу между городом и деревней!» - провозгласили они. Хорошая, по своей сути направление, имевшее цель  улучшить жизнь сельчан, на местах было, как всегда, понято неверно, исковеркано и соответственно, коряво исполнено.  С лица земли стали исчезать самобытные, маленькие деревушки, славные своей древностью, своим духом старины. Большие села становились ещё больше, а жизнь в них сложнее. Быт оставался неустроенным. Товарный ассортимент в магазинах сельпо был скуден, клубы не превратились в дворцы культуры, а пыльные улицы, так и остались пыльными улицами. 
В том же шестьдесят втором году вернулся муж Нади Деевой. Спустя двадцать лет закончилась для него война и он пришёл к родному порогу. Его сын уже вырос и стал таким же, как он сам в молодости, высоким и сильным.
- Лида апа! – радостно сообщила Лидии Николаевне Надя новость. – Муж мой, как Вы и говорили, пришёл таки домой! А я и не верила Вам! А Вы всё давно знали, да?
- Вот хорошо. – скупо ответила ей Стреляева. – Теперь твоя жизнь наладится. Вот и хорошо. – произнесла она и отвернулась.
А Нагима, увлеченная своей радостью и не заметила, как по щкекам Лидии Николаевны текли слёзы. А, впрочем, она и так не увидела бы её слёз, потому что Лидия Николаевна нагнулась ниже и будто копошась у корней саженцев,  незаметно смахнула слёзы.
… В канун праздника Победы чету Стреляевых пригласили в школу. Юбилейный, тридцатый День Победы, советский народ встречал новыми трудовыми свершениями. Нефть Самотлора и новые полеты в космос, Красноярская ГЭС и Байкало-Амурская магистраль были каждый день на слуху граждан. С сильные и смелые, грамотные и образованные люди устремлялись с насиженных мест с тем, чтобы принять участие в великих стройках. И, конечно же, устроить свою жизнь по-новому.  Новые герои – герои труда  приходили на смену своим отцам – героям  войны. 
…- И вот, товарищи комсомольцы, пионеры и октябрята! – заканчивал свою речь Василий Павлович. – Советский народ переломил хребет фашизму и освободил нашу Родину и весь мир от этой заразы – фашизма и нацизма.
И вдруг звонкий детский голос спросил:
- А чем отличается нацизм от патриотизма? Разве это не одно и то же?
Взгляды всех приглашенных гостей, учителей устремились в сторону этого голоса. А школьники, стоявшие рядом с невысоким подростком, расступились, и он остался один, со своим нелепым, казалось бы, вопросом.
Классный руководитель, молоденькая девушка, Клара  Масгутовна, погрозила ему кулаком, а остальные зашептались, вспоминая фамилию ученика.
- Нет. Это не одно и то же. – ответила ему Лидия Николаевна.
- Почему? – упрямо спросил ученик. – Ведь в обоих случаях – это любовь к Родине, к своему народу.
  - Ты правильно заметил, что это любовь. – сказала Лидия Николаевна. – Патриотизм это любовь. Она такая же любовь, как и к человеку. Ведь, когда любишь человека, то самое малое, на что ты способен, это ты не обращать внимания на остальных мужчин или же женщин. Ты просто любишь. А самая светлая, большая любовь дарит ещё и уважение к другим людям, а не только к любимому. А нацизм – это обратная сторона любви – ревность. Когда она раздирает тебя и ты готов уничтожить всё вокруг. Потому и нацисты уничтожали народы, стремясь добиться любви своего народа - германского. Но… Как говорят, насильно мил не будешь, и их потуги были тщетны. Они уничтожены.  Ты, юноша, поймешь всё это, когда к тебе придёт любовь.
- Спасибо! – ответил ей подросток, краснея. – Я уже всё понял.
А учителя захлопали в ладоши, радостные от того, что неуместный вопрос юноши получил достойный ответ. За ними захлопали и все остальные.
…В тот же юбилейный год ушёл из жизни Василий Павлович. Фронтовые раны и возраст взяли своё. Лидия Николаевна осталась одна. Но она не опустила руки, а как и прежде, всю свою жизнь, возилась в саду. У неё появились новая ученица. Нина Майстренко, закончившая аграрный факультет сельскохозяйственного института, стала её верной помощницей.
- Лидия Николаевна, надо бы как-то упорядочить нашу работу. – как-то сказала Нина.
- А что не так? – спросила Лидия Николаевна. Она с удивлением посмотрела на Майстренко. – Ишь, что! Порядка захотела! Я тут почти полвека и не замечала беспорядка. – заворчала она.
- Я не о том, Лидия Николаевна. – Нина покраснела от того, что эта пожилая женщина усомнилась в ней. Она взволновано зачастила. – Я о том, что надо бы сорта винограда каталогизировать.
- А, - Лидия Николаевна устала опустилась на скамейку, стоявшую у домика. – вон ты о  чём. Да только я думаю, что не стоит это таких трудов. Наш виноград и без всяких каталогов по Союзу все знают. Только и успевай посылки отправлять с саженцами.
- Но если Вы разрешите, я бы всё же взялась за это. – настойчиво произнесла Нина.
- Занимайся, занимайся, кто же против. У меня руки не доходили в своё время, а сейчас и подавно.   – Лидия Николаевна вдруг по молодецки вскочила на ноги. – А ну, не озорничай! – крикнула она и замахала кулаком в сторону сада. Там, через забор перепрыгнул проходивший мимо сада мальчишка и пробирался тихонько к винограду. А Лидия Николаевна, трепетно относившаяся к своим питомцам, углядела его. -  Я вот сейчас как пальну из ружья!
Мальчишка услышав грозный голос Лидии Николаевны стремглав пустился наутёк. А Лидия Николаевна стояла  и всё ещё махала кулаком.
- У-уу! Как вы его напугали. – рассмеялась Нина.
- Напугаешь, как же. – проворчала Лидия Николаевна. – Пока винограда-то нет, а они уже лезут.   Ладно бы поели да ушли. Виноград на то и растёт, чтобы его ягоды людям в рот попали. Эти же негодники лозу ломают. Это никуда не годится. Это же мои дети. А они...  Что они знают… – горько произнесла Лидия Николаевна и махнув рукой, пошла в дом. Она остановилась у порога и не оборачиваясь сказала Нине:
- А ты не бросай виноград, дочка. Вот не станет меня и некому будет за ним ухаживать. Ты не бросай! – и она по старчески сгорбившись, пошла в дом.
На следующее утро Лидию Николаевну разбудили вопли Саниии, или бабы Сани, как прозвали старушку-уборщицу садоводы.
- Вот шайтан, а! Вот паразит.
- Что случилось, Саня? – спросила Лидия Николаевна старушку.
- Что сучилось? – баба Саня увидев, что это Лидия Николаевна, обрадовалась возможности пожаловаться. –  Я тебе расскажу, Лида ханум, что случилось!
…И она в подробностях изложила что с ней приключилось. Выяснилось, что накануне вечером у неё слегла корова. Она испугавшись, что корова может подохнуть побежала к ветеринару. А ближе всех на горе ветеринар, конечно же Нурислам, муж Нади Деевой. А Надя была давней подругой Сании.  Вот и помчалась она к ним. Нурислам и вправду согласился помочь беде подруге жены и достаточно быстро доковылял на своей одной ноге до дома Сании. Придя к ней он первым делом намекнул, что было бы неплохо в начале выпить за поправку коровы. Сания была вдовой и жила одна, но запас водки у неё всегда имелся. Ведь давно известный факт, что за бутылку водки в селе можно решить любые житейские проблемы. И потому без неё никак, тем более одинокой старушке. Котрой помочь то некому. Разве что тимуровцы придут раз в год, под девятоё мая.
После первой чарки, рука Нурислама по хозяйски схватила бутылку и пока не была выпита до капли, он не вышел из-за стола, накрытого на улице. Затем он встал, и подпрыгивая на своей здоровой ноге, довольно ровно дошёл к загону, где лежала корова. Он ловко перелез между жердинами загона и обскакал корову кругом, а затем вынес свой вердикт:
- Корова у тебя здоровая и будет жить долго.
- А что ж тогда она не встаёт? – недоверчиво спросила Сания.
- Спать хочет. – уверенно ответил её Нурислам и запрыгал обратно к забору.
…-Ну, и чем ты недовольна? – спросила Санию Лидия Николаевна.
- Корова сдохла. Утром и сдохла! – взмахнув в сторону дома Деевых кулаком, злобно произнесла старушка.
Не зная. Что делать, то ли смеятся. То ли плакать, Лидия Николаевна проговорила:
- Саня, брось ругать человека зазря!
- Как это зря? Он мою корову погубил, шайтан его побери!
- А так зря, что он тебе доброе дело сделал, освободил от пут собственничества! Ты теперь свободна и не надо постоянно бегать за этой вздорной коровой, которая то в лес убежит, то от стада отстанет. А ты целые дни напролёт о ней только и талдычешь.
Уборщица призадумалась.
- Правда твоя, Лида. Вздорная у меня корова была. Давно надо было на мясо её пустить!
- Вот видишь, - обрадовалась было Лидия Николаевна тому, что смогла убедить старушку в добрых намерениях ветеринара, но старушка опять запричитала:
- Ой, вэй! Беда! Сколько мяса пропало!
Лидия Николаевна, поняв, что эти вопли надолго, покачала головой и пошла к своим саженцам. Сегодня ей  нужно было спустить на почту несколько кустов винограда, чтобы отправить их по разным уголкам Советского Союза, к садоводам, с нетерпением ждавших её посылки.
 Лидия Николаевна стояла в очереди на почте и слушала, как переговариваются Хамитов Юрис с Касаткиным Степаном, капитаном пристани.
- И гоняли они полдня, - говорил Хамитов Касаткину. – Я к нему, значит, на прием пришёл, как к врачу, а он пишет направление к другому. Я к ней, этой молодой терапевтше, а она обратно к нему с направлением. И так туда-сюда раз пять. Я уже боятся стал, что серьезно заболел. И только тогда, когда додумался прочитать направление, узнал, что оказывается, так они между собой переписываются. Любовь крутят, а я значит, почтальон у них! Каково, а, дядь Степан?
Касаткин рассмеялся так, что вся очередь повернулась к нему. А Лидия Николаевна, словно нечего и не слышала, отвернулась к окну и тихонько улыбнулась услышанной истории.  Жизнь прекрасна! В жизни есть месту любви и счастью!
…Ринат Сухов сидел у себя в кабинете, когда вбежал молодой пожарный Захаров Витя.
- Хазиевич! У нас пожар на Горе, - крикнул он, - Выезжаем!
Ринат Хазиевич вскочил из-за стола и раскрыл шкаф в котором висела его боевая одежда. Одев сапоги, накинув плащ и на ходу одевая каску, он вылетел из кабинета.
Пожарная машина, старенький ЗиЛок, уже стояла за воротами пожарного депо, грохоча своим двигателем. Пожарные сидели на своих местах, а дверь переднего пассажирского места была раскрыта. Водитель ждал его, начальника пожарной части.
Когда он заскочил в кабину, загудела сирена и машина, чихнув выхлопной трубой, рванула с места.
- Что горит? – спросил Сухов у водителя.
- Не знаю. Дым сильный на Горе. Вон, спроси у Витьки, он на каланче сидел. – ответил ему водитель Рамиль Якупов.
- Что горит, Витька? -  крикнул в бойцовский отсек Сухов.
- Вроде как дом. Где-то возле селекционной станции.
- Хорошо, как приедем, разберемся.
А машина уже поворачивала на улицу Юрьева, откуда, через мост, шла дорога на Гору.
Огонь, распластав свои ярко-рыжие крылья, охватил весь дом. Он колыхался, порываясь вырваться на волю. Ему было мало только этого дома. Ему нужна была другая пища. Но вот пожарные развернули рукава. Водитель включил насос. Вода побежала по змейкам рукавов, спеша обуздать пылающую птицу. Со стволов, поданных с двух сторон, брызнули струи и вот огонь яростно зашипел, обижаясь на то, что ей не дали порезвиться.
 Когда сбили огонь и бойцы начали разбирать остатки дома, Сухов, с приехавшими милиционерами и работниками прокуратуры, пошли осматривать место пожара.
- Это дом Лидии Николаевны. – сказал Сухов. – Как бы она сама там не сгорела.
- Типун тебе на язык. – сказал участковый Ганеев.
 - Соседи слышали хлопок. Возможно, газ взорвался.
Не успели они пройти несколько шагов по углям и битому стеклу, заполнившему всё внутри помещения, как наткнулись на обугленное тело. Лидия Николаевна Стреляева погибла. 
Лидия Николаевна, эта неустанная труженица и неугомонная душа, не заметила утечки газа и зажгла спичку, желая сготовить варенья на зиму. Взрывом её выкинуло из маленькой кухонки в прихожую. От удара об стену она потеряла сознание и была обречена сгореть заживо. Огонь унёс её к сыну, мужу и её командиру. Она вознеслась к ним с чистой душой. Она сделала всё в своей жизни, чтобы помнили не только её, но и их, её мужчин. Потому что она их любила.  Любила моча, беззаветно. Так, что никто и не догадался, что за напускной черствостью билось полное нежности и любви сердце. И вкус её любови до сих пор сочится из гроздей винограда, иногда похожая на слезу, иногда на кровь, а иногда на хмельное вино.
Эпилог
Весело шурша колёсами по недавно построенной автостраде, проезжают мимо Кушнаренково легковые автомобили и тяжеловозы-фуры. раскинув крылья над Девичьей горой стоит самолет АН-24, провожая проплывающие мимо баржи, груженые зерном и гравием, нефтью и лесом.  Хоть и сильно пострадал от пожара в середине 90-х годов прошлого столетия, всё так же стоит на горе дворец Топорниных и Грибушиных. Радует сельчан виноградник Стреляевой. Помологическая станция была преобразована в Опытное хозяйство Башкирского научно-исследовательского института сельского хозяйства. Оно разрослось, обзавелось новыми землями и теперь выращивает виноград и яблоки, смородину и клубнику, жимолость и сливу, грушу и вишню, сеет пшеницу и рожь, горох и кукурузу.
Но нет уже пристани, которая целое столетие кормила сельчан. Она, после того как Белая стала мелеть и судоходство почти прекратилось, потеряло своё значение, была снесена. Нет и хлебоприемного пункта. Зерно нынче идёт мимо Кушнаренково и сельчане уже давно забыли шумные ярмарки и длинные очереди конных обозов и тяжело груженых автомашин. Нет нефтебазы. Нет в селе Топорниных, Грибушиных и Стреляевых. Раскидало по белу свету наследников славных фамилий.
Но живёт село.  Село начало которому положили Топорнины, возвеличили Грибушины и прославили Стреляевы.  Живёт своей жизнью. Новые фамилии звенят на страницах газет и новые лица сияют с экранов телевизоров. Ахметшины и Каспранские, Башировы и Коровкины, Юрьевы и Старцевы, Майстренко и Суховы, Муртазины,  Костромины, Мансуровы  и множество других, кто славит свою малую родину. И кто знает, может среди людей, здесь живущих, ходит человек с честью Топорниных, энергией Грибушиных и талантом Стреляевой. И этот человек, может ещё совсем маленький, только что пошёл в школу, и даже сам не знает об этом, но внесёт новую страницу в славную историю Кушнаренково.