Усыпительница. Мопассан

Сена расстилалась перед домом без единой морщинки, лакированная утренним солнцем. Это был красивый, широкий, длинный серебряный поток, тронутый пурпуром в некоторых местах, а на другом берегу реки высокие деревья, посаженные в линию, образовывали огромную стену зелени.
Ощущение жизни, которая начинается каждый день, этой свежей, весёлой, пропитанной любовью жизни дрожало в листве, дышало в воздухе, отражалось в воде.
Мне передали газеты, которые только что принёс почтальон, и я спокойными шагами пошёл к реке, чтобы их почитать.
В первой же открытой мной газете я заметил слова: «Статистика самоубийств» и узнал, что в этом году более 8500 человеческих существ покончили с собой.
Внезапно я увидел их! Я увидел эту бойню, ужасную и добровольную бойню отчаявшихся, уставших жить. Я видел людей, которые истекали кровью, раздробленную челюсть, разбитый череп, дыру от пули в груди, и они медленно агонизировали, одни в маленьком номере отеля, не думая о своей ране, а думая только о своём несчастье.
Я видел других, с открытым горлом и вскрытым животом, всё ещё держащих в руке кухонный нож или лезвие.
Я видел других, сидящих то перед стаканом, куда окунали спички, то перед маленькой бутылочкой с красной этикеткой.
Они смотрели на эти предметы прикованным взглядом, не двигаясь, затем пили, затем ждали; затем по их щекам проходила судорога, губы сжимались, глаза расширялись от ужаса, так как они не знали, что перед концом придётся так страдать.
Они вставали, останавливались, падали и, прижав руки к животу, чувствовали огонь внутри, чувствовали, как их внутренности горели от жидкости, прежде чем мысль затуманилась бы совсем.
Я видел других, висящих на стенном гвозде, на раме окна, на крюке потолка, на чердачной балке, на ветке дерева под вечерним дождём. И я догадывался о том, что они испытали перед тем, как остаться висеть неподвижными, с высунутым языком. Я догадывался о тоске в их сердце, о последних колебаниях, об их движениях, когда они привязывали верёвку и убеждались в том, что она крепко держится, когда набрасывали её на шею и скользили вниз.
Я видел других, лежащих на жалких кроватях, матерей с маленькими детьми, стариков, умирающих с голоду, молодых девушек, раздираемых любовными страданиями – все они лежат и задыхаются, а в комнате ещё витает жар от угля.
Я увидел и тех, кто прогуливаются ночью по пустынным мостам. Эти были самыми мрачными. Вода текла под арками со слабым плеском. Они её не видели… они догадывались о ней, вдыхая её свежий запах! Они стремились к ней и боялись её. Они не решались! Но так было надо. Вдалеке на какой-то колокольне звонили часы, и внезапно в тишине сумерек раздавался плеск тяжёлого тела, упавшего в реку, крики и стук рук по воде. А иногда и этого не было слышно, когда они связывали себе руки или привязывали камень к ногам.
О, бедные, бедные, бедные люди! Как я понимал их тоску, как я их понимаю, будучи мёртвым их смертью! Я прошёл через все их страдания, я за один час испытал все их муки. Я знал всё горе, которое толкнуло их на роковой шаг, так как я чувствую позорную обманчивость жизни так сильно, как не чувствовал её никто.
Как я их понимал, этих слабых людей, преследуемых неудачами, потерявших любимых людей, очнувшихся от мечты посмертного возмещения, от иллюзии рая, где Бог будет справедлив, наконец, после того, как Он был жесток, и разочарованных миражами счастья, когда они пресытились этим всем и захотели покончить с этой бесконечной драмой или позорной комедией.
Самоубийство! В нём – сила тех, кто больше ничего не имеет, надежда тех, кто больше ни во что не верит, высшая смелость побеждённых! Да, в этой жизни, по крайней мере, есть дверь, которую мы всегда можем открыть и шагнуть в другой мир. Природа сжалилась над нами, она не заключила нас в темницу. Отчаявшиеся, благодарите!
Что же касается простых разочарованных, которые несут перед собой свободную душу и спокойное сердце, - им нечего бояться, потому что они могут ускользнуть, потому что позади них всегда есть эта дверь, которую боги не могут даже закрыть.
Я думал об этом множестве самоубийц: более 8500 человек в этом году. И мне казалось, что они объединились, чтобы бросить в мир молитву, чтобы прокричать клятву, чтобы попросить чего-то, что сбудется позднее, когда их лучше поймут. Мне казалось, что все эти казнённые, задушенные, порезанные, отравленные, повешенные, утопленные собрались вместе страшной толпой, как граждане на голосование, чтобы сказать обществу: «Позвольте нам, по крайней мере, умереть спокойно! Помогите нам умереть – вы, кто не помог нам жить! Смотрите: нас много, у нас есть право голоса в эти дни свободы, философской независимости и всеобщего избирательного права. Дайте тем, кто отказывается жить, милость смерти, которая не будет ни отталкивающей, ни ужасной».

*
Я принялся мечтать, позволяя своей мысли блуждать по этой странной и загадочной теме.
На какой-то момент я представил себя в прекрасном городе. Это был Париж, но в какую эпоху? Я ходил по улицам, смотрел на дома, на театры, на общественные заведения, и вот на какой-то площади я заметил большое, очень элегантное и кокетливое здание.
Я был удивлён, так как на фасаде золотыми буквами было написано: «Служба добровольной смерти».
О, странность проснувшихся мечтаний, когда разум улетает в нереальный мир! Ничего нас там не удивляет, ничто не шокирует, и отпущенная на волю фантазия больше не различает комического и мрачного.
Я приблизился к этому строению, где лакеи в коротких штанишках сидели в вестибюле перед гардеробом, как в клубе.
Я вошёл, чтобы посмотреть. Один из них встал и спросил:
- Сударь, что желаете?
- Я желаю знать, что это за место.
- Больше ничего?
- Ничего.
- Тогда, сударь, желаете ли вы, чтобы я проводил вас к секретарю?
Я колебался и спросил:
- А это его не побеспокоит?
- О, нет, сударь. Он находится здесь, чтобы принимать людей, которым нужны справки.
- Тогда я следую за вами.
Он провёл меня по коридорам, где беседовали несколько стариков, затем меня ввели в красивый кабинет, немного темноватый, обставленный чёрной мебелью. Молодой человек с большим брюшком писал письмо и курил сигару, по запаху которой я распознал качество высшего сорта.
Он встал. Мы поздоровались, и когда лакей ушёл, он спросил:
- Чем могу служить?
- Сударь, - сказал я, - простите мою нескромность. Я никогда не видел этого заведения. Несколько слов, начертанных на фасаде, меня сильно удивили, и я желаю знать, что здесь делают.
Он улыбнулся и затем ответил в полголоса, с довольным видом:
- Боже мой, сударь, здесь убивают без боли (я не осмеливаюсь сказать «приятным образом») тех, кто желают умереть.
Я не был слишком взволнован, так как это казалось мне естественным и справедливым. Но я был удивлён тем, что на этой планете низких, утилитарных, гуманистических, эгоистичных и принудительных идей реальной свободы, имеет место быть подобное учреждение, достойное человечества с независимым мышлением.
Я спросил:
- Как вы пришли к этому?
Он ответил:
- Сударь, число самоубийств настолько возросло за  те 5 лет, которые следовали за Всемирной выставкой 1889-го года, что нужно было принимать срочные меры. Люди убивали себя на улицах, на праздниках, в ресторанах, в театре, в вагонах, на приёме президента Республики – везде. Это не только гнусное зрелище для тех, кто хочет жить (как я), но и дурной пример детям. Поэтому понадобилось централизовать самоубийства.
- А откуда это увеличение числа самоубийств?
- Об этом я ничего не знаю. В сущности, я думаю, что мир стареет. Люди начинают ясно видеть и хотят уйти. Это судьба, люди это знают, они видят, что их всюду дурачат, и уходят. Когда люди признают, что провидение лжёт, плутует, крадёт, обманывает человеческие существа, как депутат – избирателей, они сердятся, и так как нельзя выбирать новое провидение каждые 3 месяца, как мы делаем с нашими концессионерами, они покидают место событий, что очень плохо, конечно.
- Действительно!
- О, лично я не жалуюсь.
- Расскажете ли вы, как функционирует ваше заведение?
- Охотно. Вы даже можете присоединиться, когда захотите. Это клуб.
- Клуб?..
- Да, сударь, основанный самыми выдающимися людьми страны, самыми великими умами и самыми яркими интеллигентами.
Он добавил, смеясь от всего сердца:
- И клянусь вам, людям здесь очень нравится.
- Нравится?
- Да.
- Вы меня удивляете.
- Боже мой, им здесь нравится потому, что члены клуба не имеют такого страха перед смертью, который так сильно портит игры на земле.
- Но почему они состоят в членах клуба, если не убивают себя?
- Можно стать членом клуба, не давая обязательства убить себя.
- Как так?
- Я объясню. Перед лицом возросших самоубийств, перед лицом отвратительного зрелища, свидетелями которому мы были, образовалось общество благотворителей, защитников отчаявшихся, которые взяли в распоряжение спокойную безболезненную смерть.
- Кто же мог разрешить такую службу?
- Генерал Буланже в течение своего краткого пребывания у власти. Он не умел отказывать. Он сделал это к лучшему, впрочем. Итак, сформировалось общество из людей ясновидящих, разочарованных, скептических, которые захотели воздвигнуть в сердце Парижа некий храм презрения к смерти. Вначале это здание казалось ужасным, и никто к нему не приближался. Тогда основатели, которые собирались здесь, дали здесь большой вечер инаугурации с Сарой Бернар, Жюди, Тео, Гранье и 20 другими. Из мужчин были господа Решке, Коклэн, Муне-Сюлли, Полю и др. Затем концерты, комедии Дюма, Мейака, Алеви, Сарду.  У нас был всего один провал, с пьесой господина Бека, которая показалась грустной, но впоследствии имела огромный успех в Комеди-Франсез. Наконец, весь Париж пришёл. Дело пошло.
- Среди праздников! Какие жуткие развлечения!
- Вовсе нет. Не нужно, чтобы смерть была печальной, нужно, чтобы она не вызывала эмоций. Мы украсили смерть, ароматизировали её, сделали лёгкой. Люди учатся приходить на помощь друг другу.
- Я хорошо понимаю, что сюда приходили за развлечениями, но приходили ли за… ней?
- Не сразу. Люди не доверяли.
- А позднее?
- Приходили.
- Много?
- Очень. У нас было по 40 человек в день. Теперь в Сене почти больше нет утопленников.
- Кто же был первым?
- Член клуба.
- Один из преданных идее?
- Я бы не сказал. Один глупец, который наделал огромных долгов в баккара за 3 месяца.
- Действительно?
- Вторым был один эксцентричный англичанин. Тогда мы напечатали рекламу в газетах, рассказали о своей работе, мы хотели привлечь потенциальных самоубийц. Но большой вклад внесли бедняки.
- Как вы это осуществляете?
- Хотите посмотреть? Я вам покажу и одновременно объясню.
- Конечно.
Он взял шляпу, открыл дверь и впустил меня в игорный зал, где люди играли, как везде. Затем он пересёк несколько салонов. В них весело, живо беседовали. Мне редко доводилось видеть такие оживлённые, смеющиеся клубы.
Так как я был удивлён, секретарь сказал:
- О, это неслыханная волна. Все люди с шиком со всего мира приходят сюда, чтобы сделать вид, что презирают смерть. Затем, когда люди сюда приходят, они считают себя обязанными быть весёлыми, чтобы не казаться испуганными. И вот они шутят, смеются, они выказывают остроумие. Определенно, сегодня это самое посещаемое и самое увеселительное место в Париже. Даже женщины посещают его.
- И, несмотря на это, у вас много самоубийств?
- Как я уже говорил, 40-50 в день. Светские люди среди них редки, но бедняков полно. Средний класс тоже делает большой вклад.
- И как… это происходит?
- Мы их очень безболезненно душим.
- Каким образом?
- Газом нашего собственного изобретения. У нас есть сертификат. С другой стороны здания есть двери для публики. Три маленькие двери на маленькие улицы. Когда мужчина или женщина приходят, их начинают расспрашивать, затем предлагают им помощь, защиту. Если клиент соглашается, мы составляем анкету и часто спасаем его.
- Где же вы берёте деньги?
- У нас их много. Членские взносы высоки. Затем, жертвовать на это является хорошим тоном. Имена всех жертвователей печатаются в «Фигаро». Самоубийство богатых людей стоит 1000 франков. Для бедных – бесплатно.
- А как вы различаете бедных?
- О, сударь, мы догадываемся! К тому же, они должны приносить свидетельство о бедности от комиссара полиции своего квартала. Если бы вы знали, как это мрачно, когда они приходят! Я только один раз посещал эту часть нашего здания, и никогда больше туда не вернусь. Там почти так же удобно и богато, как здесь, но они… Они! Если бы вы видели, как они приходят: старики в лохмотьях, которые пришли умирать, люди, умирающие с голоду месяцами, питающиеся отбросами, как уличные псы, женщины в отрепьях, исхудавшие, больные, парализованные, неспособные найти свой путь в жизни, которые нам говорят: «Вы видите, это не может больше продолжаться, потому что я больше не могу ничего делать и ничего зарабатывать». Я видел, как пришла одна старуха 87 лет, которая потеряла всех детей и внуков и полтора месяца ночевала на улице. Я был болен от расстройства. И у нас бывает так много различных случаев, не считая людей, которые ничего не говорят, а только спрашивают: «Где это?» Их мы провожаем, и всё заканчивается быстро.
Я спросил с сжавшимся сердцем:
- И… где это?
- Здесь.
Он открыл дверь, добавив:
- Входите. Эта часть специально зарезервирована для членов клуба и меньше всего функционирует. Здесь было всего 11 отчаявшихся.
- А, вы называете их… отчаявшимися.
- Да, сударь. Входите же.
Я колебался. Наконец, вошёл. Это была изящная галерея, похожая на оранжерею. Бледно-голубые, нежно-розовые и зеленоватые окна окружали пейзажи на обивке. В этой красивой гостиной стояли диваны, великолепные пальмы, цветы (особенно розы), источавшие сладкий аромат, лежали книги на столах, «Журнал двух миров», сигары в коробках и – что удивило меня – пастилки «Виши» в бонбоньерке.
Мой провожатый сказал, видя моё удивление:
- О, сюда часто приходят беседовать.
Он продолжил:
- Залы для публики похожи на этот, но проще обставлены.
Я спросил:
- Как это происходит?
Он указал пальцем на шезлонг, покрытый кремовым крепдешином, вышитым белым, стоящий под неизвестным кустом, в ногах которого располагалась клумба резеды.
Секретарь добавил более тихим голосом:
- Цветы и запах меняют по желанию клиента, так как наш газ не имеет запаха, и мы придаём смерти тот аромат, который больше всего любит клиент. Мы добиваемся этого с помощью эссенций. Хотите вдохнуть секундочку?
- Спасибо, - возразил я живо, - пока не хочу…
Он рассмеялся:
- О, сударь, никакой опасности нет. Я сам констатировал это несколько раз.
Я испугался показаться трусом. Я сказал:
- Хорошо, я хочу.
- Тогда ложитесь на «Усыпительницу".
Немного встревоженный, я сел на низкий стул, покрытый крепдешином, затем растянулся и почти сразу же почувствовал обволакивающий запах резеды. Я открыл рот, чтобы глубже его вдохнуть, так как моя душа уже отяжелела, начала забывать и наслаждалась в первых приступах удушья этим чарующим опиумом.
Я почувствовал, как меня трясут за руку:
- О, сударь, - говорил смеющийся секретарь, - мне кажется, что вы увлеклись.

*
Но другой голос, реальный, а не из мечты, поприветствовал меня с крестьянским говором:
- Здрасьте, сударь. Как поживаете?
Моя мечта рассеялась. Я видел Сену, ясную под солнцем, и лесника, который приближался по тропинке и держал в правой руке свою чёрную кепку с серебряным галуном.
Я ответил:
- Добрый день, Маринель. Откуда вы?
- Я иду заявить об утопленнике, которого выловили у Морийона. Ещё один бросился в воду. Он даже снял брюки, чтобы связать себе ноги.

16 сентября 1889
(Переведено 13-14 сентября 2016)