Колёсико

                Не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
                Русская пословица

Весенний день сиял солнечной улыбкой и голубоглазым небом, дышал запахами цветущих вишни и барбариса, грезил окончанием последней четверти, близким летом, теплом и всем тем хорошим, что только может произойти весенним днём и близким летом, а также в жизни как таковой, особенно когда четверть (последняя!) скоро (скоро-скоро, вот уже совсем скоро!) закончится, а тебе одиннадцать лет, и на дворе весна, и вся жизнь впереди, и всё лето. И жизнь, как лето — такая же тёплая и солнечная, а лето, как жизнь — такое же бесконечное и…

И вообще!

И вообще — когда ты недавно нашёл колесико! — необыкновенное! Замечательное совершенно колёсико: металлическое — золотисто-золотое, как солнце, и такое же… такое же круглое-бесконечное! Хотя это и так понятно — ведь колёсико же! — а колёсикам и положено быть круглыми. И бесконечными. Потому что никто ведь не знает, где у круга начало, а где конец.

По краям необыкновенного колёсика красовались, такие же, как у солнышка, малюсенькие «лучики» — зубчики, а из центра по обе стороны торчал металлический стерженёк, но уже не золотой-золотистый, а тёмный.

«Наверное, это от каких-нибудь часов колёсико. Точно, от часов… — думал Гоша, идя по бульвару. — Кто-то потерял… вот дурак! А я нашёл».

Гоша представил себе кого-то, кто чинил, например, часы… разобрал их… потом собирать стал… и все детали правильно собрал, а колёсико — одно, но самое главное — самое-пресамое! — забыл! — вот разиня. И оно укатилось. И покатилось-покатилось… покатилось… И вот… катилось оно, катилось… катилось-катилось… И докатилось аж до помойки. Где навален мусор всякий — всё вперемешку: и луковая шелуха, и картофельные очистки, и тряпки грязные, и гнутые гвозди… и ещё бог знает что… и воняет ужасно.

И вот колёсико валялось… валялось-валялось… Валялось оно, валялось… Вокруг воняло, а колёсико валялось себе… — необыкновенное! абсолютно замечательное колёсико! И вдруг оно сверкнуло на солнце — неожиданно! — совершенно нежданно-негаданно сверкнуло! Но в то же время и так, будто всю жизнь лежало здесь и Гошу ждало: загадочно, призывно блеснуло! — маняще… Или это Гоша его, колёсико, ждал?.. Да-да, наверное, так всё и было… И вот теперь наконец оба они нашлись.

Зажав нос двумя пальцами левой руки, Гоша подошёл к мусорным контейнерам и, двумя пальцами правой бережно взяв колёсико за металлический стерженёк, поднял его, отошёл поскорее от помойки (ужасного этого места), чтобы искупать свою находку в сверкающей луже, оставшейся на дороге после моечной машины, проехавшей тем утром перед Гошиным домом.

Аккуратно держа колёсико за стерженёк, вымыл его, отёр полой курточки, а затем рукавом клетчатой рубашки и быстро спрятал в карман.


А то вдруг, не дай бог, хозяин («дурачина ты, простофиля!»[1]) опомнится да и прибежит на помойку — спасать своё сокровище! Нет уж. Теперь это будет Гошино колёсико. Теперь это будет… это будет…

Это будет его талисман!

А может, и наоборот — может, он из него чего-нибудь сделает… Чего-нибудь такого-эдакого… Ну, например, часы солнечные… И Гоше вспомнилось загадочное слово «гномон»… Он не знает толком, что оно значит, но что-то такое от солнечных часов точно. И немножечко на «гнома» похоже. Из сказки. Сказок, правда, Гоша уже не читает — что он, маленький, что ли, сказки читать? Это малышня пусть сказки читает! В детском саду. А он уж в пятый класс перешёл. Переходит. А солнечные часы — они и сами по себе как будто сказочные. Солнечные часы — это такая вещь бесконечная… как вечный двигатель. Для них ничего ведь не нужно: только круг и стерженёк какой-нибудь… ну или стрелочка там… — тень отбрасывать. И солнце нужно. И погода хорошая. А так — больше ничего. Ни тебе батареек, ни тебе розетки электрической, ни тебе вилки… Лежи себе на солнышке да и наблюдай за часиками… А хочешь — так и не наблюдай вовсе, а спи-отдыхай… ну или мечтай… А часы сами идут — вечные-бесконечное… солнечные…

Только нужно, чтобы лето было — желательно всегда. А то зимой и осенью погода плохая. Да и снегом их засыплет — часы-то. И не будешь знать, который час. «Счастливые часов не наблюдают»[2], — любит говорить Гошина бабушка.

«Только какое же это счастье, — думал Гоша, — когда зима, и холодно, и в школу надо ходить, а ты даже не можешь взглянуть на часы, когда тебе так важно знать, сколько же осталось до конца урока, до перемены! Потому что часы твои — солнечные! — снегом занесло-завалило. Нет, это не счастье, это — горе! Несправедливость какая-то! Так никуда не годится! Когда ты не можешь наблюдать своих часов!»

Гоше вспомнилось, как учительница Валентина Филипповна отобрала у него часы. Его часы. А что такого?! Он просто смотрел! Ведь имеет же он право! Имеет же он право знать, который час! И Толику сказать надо было. И Димону. Они ведь тоже имеют право знать! Как же он может им не сказать? Что ему — жалко, что ли? И Оленьке Малаховой он сказал. Хоть она и не в их ряду сидит, а в соседнем. Ну и что?! А Валентина Филипповна взяла и отобрала у Гоши часы. Снимай, говорит, Овсепян, и клади мне на стол! Ишь какая… Чуть что — сразу «Овсепян!» Овсепян-Овсепян… А Алтынбаев — смеялся! Тоже друг, называется! А ведь Гоша и ему говорил, сколько до перемены! Да не один раз! Нет! — нет в жизни (а особенно в школе!) ни счастья, ни справедливости.

И всё-таки жизнь прекрасна! Несмотря на то, что часы теперь Гоше в школу носить строго-настрого запретили — ну да это ничего: он себе новые сделает, солнечные, карманные. Ещё ни у кого не было солнечных — карманных! — часов. Главное — это незаметно и правильно (а для этого надо будет их с компасом объединить) установить конструкцию на подоконнике… между горшков с цветами (у Валентины Филипповны их завались, цветов этих, просто дикие джунгли!) — никто и не заметит.

Правда, сидит Гоша не у окна… и видеть их, часов своих солнечных карманных переносных, он не сможет… Ну да ничего! — он Санька попросит следить за временем. И регулярно говорить, сколько осталось до конца. И Валентина Филипповна ничего не поймёт! А даже если и заметит: начнёт проверять у Санька часы — а их — опа! — и нету. Часов-то. Обыкновенных, конечно, часов. А про солнечные она в жизни не догадается. Ну или того же Алтынбаева можно попросить покараулить часы — он тоже у окна сидит… Всё-таки друг ему Алтын или нет? Вот пусть и поможет по-дружески. А Гоша, так и быть, его простит, чего уж…

Да, всё-таки жизнь прекрасна! Несмотря даже на то, что в четверти (да и в году) Валентина Филипповна вывела Гоше… Вернее, ещё не вывела, а только грозилась… Значит, может быть, ещё и не выведет — ведь правда же?

Жизнь Гошина прекрасна, несмотря даже на то, что его пуделиха Луша записала паркет в прихожей, и теперь он вздулся пузырём, и мама расстроилась, и Гошу ругала и кричала ему: «А вот если я тебя на улицу выпускать не буду?!..» Но ведь выпускает же.

А ещё потому жизнь прекрасна, что Гоша отважился наконец пригласить Оленьку Малахову, которая так давно ему нравится — вот прямо с самого детского сада (но только, чур, об этом никому! — они ведь уже большие и переходят в пятый класс) — отважился пригласить погулять. Отважился. Вчера. Пригласил. Подошёл к ней на перемене вчера — и пригласил. Погулять сегодня. «Пойдёшь?» — спросил. Так прямо и сказал. Пойдём, говорит, в субботу гулять.

И самое главное и удивительное, что она, Оленька, согласилась. Согласилась! Он даже и не ожидал. Он опешил. Он… растерялся! Когда Оленька посмотрела на него своими ясными голубыми глазами и сказала — еле-еле слышно сказала: «Да, пойду…» И, кажется, даже улыбнулась. «Кажется» — потому что от смущения она тут же опустила глаза и даже голову опустила, так что Гоша увидел прямой пробор, на который были разделены светло-русые Оленькины волосы (всё-таки она была немного выше него). И даже, кажется, покраснела. «Кажется» — потому что и сам Гоша, кажется, тоже покраснел: ему вдруг стало жарко и всё немного качнулось куда-то и, кажется, даже поплыло… И он быстро сказал Оленьке что-то такое взросло-мужское… ну вроде «замётано» или «идёт!» и быстро отошёл. А то ещё вообразит себе невесть что.

И вот теперь он шёл к ней на встречу. Вернее, встречаться с ней. Чтобы гулять вместе. Подумать только!

Он представил себе Оленькины голубые глаза, нежно-пшеничный пробор…

Представил…

И снова всё покачнулось… и даже немного закружилось… словно кто-то невидимый крутанул весь этот золотисто-солнечный мир, точно золотое колёсико со стерженьком… Мир накренился, плавно поехал и закружился… и заплясали в Гошиных глазах золотые лучики-блики и гномоны-гномы…

«Жизнь прекрасна…» — блаженно подумал Гоша и улыбнулся своим мыслям. Только об этом, чур, никому!

И о гномах тоже.

Ведь самое главное, конечно, это то, что он колёсико нашёл.

Ведь он же мужчина. А для мужчины — для настоящего! — что самое главное? Правильно: для настоящего мужчины самое главное — это дело. Дело его жизни. А для Гоши делом его жизни было всякое разное изобретательство и конструкторство. А вдруг он действительно что-нибудь такое изобретёт?! Или сконструирует. Или сначала изобретёт, а потом сконструирует. Или начнёт конструировать… и вдруг неожиданно для себя изобретёт! Или не сам он изобретёт, а кто-нибудь другой. Да ту же самую машину времени! Ну к примеру. И всё с ней будет в порядке, с машиной этой, но работать она не будет. Ну почему-то. По непонятной совершенно причине. А тут приходит Гоша со своим колёсиком. Случайно совершенно приходит. И вдруг оказывается, что в машине не хватает одной детали. Одной всего! Но очень важной. И деталь эта — не что иное, как… Правильно, Гошино колёсико! И вот… колёсико устанавливают в машину… и она… Она начинает работать! И — всё! Всё! В школу больше ходить не надо! Понятно, почему! Потому что можно уехать на этой самой машине в любое совершенно время, где ни тебе школы, ни тебе Валентины Филипповны… Где одни только каникулы или выходные. А хочешь — можно вечное лето себе устроить — вечное-бесконечное, золотистое-золотое, голубое-небесное… Красота! Хочешь, в будущее махни, хочешь — в прошлое… А что? — может, гномы эти самые и правда существовали… и по сей день там водятся… В прошлом, разумеется. Гоша замечтался, представив себе, как он сядет в машину времени — он ведь будет иметь право! Кто же, как не он? — ведь у него же есть волшебное колёсико! Только теперь, оно, конечно, не его, а в машине времени установлено, а посему принадлежит всему человечеству — ведь Гоша бы его, конечно же, подарил! Человечеству. Совершенно безвозмездно. Ведь он же мужчина! А мужчина должен быть щедрым. И благородным. И вот за это, за то, что он его, своё колёсико, так благородно и безвозмездно подарил, Гоша получил бы право бесплатных поездок по всему времени, по всей его бесконечной ленте взад-вперёд — сколько, куда и когда хочет! (Ну или просто «сколько и когда», ведь «куда» во времени — это то же самое, что и «когда», это одно и то же.) А что? Имеет право — ведь без него, без Гошиного необыкновенного колёсика, ничего бы не работало. Поэтому-то он и будет первым, кто уедет в иное, более лучшее, чем сейчас, время. Взяв с собой, конечно, Лушу, родителей, бабушку… ну и Оленьку. Оленьку тоже он, быть может, возьмёт с собой… он ещё подумает. А она согласится, конечно же. Ведь гулять — согласилась же.

Так что теперь это не просто колёсико — это теперь Гошин талисман. Счастливый. Вот. Кто знает, на что ещё оно способно? На что оно вообще способно! А вдруг у него ещё масса никому неизвестных и совершенно неожиданных применений, и Гоша будет первым и единственным, кто их откроет?..

Дорога к Оленькиному дому шла через бульвар и старую школу. Через школьный двор и стадион. Бульвар был залит солнцем и шелестел зелёными берёзовыми косами… По краям стадиона колосились и зацветали луговые травы, над которыми порхали бабочки… Возле здания школы цвели вишни, в их ветвях чирикали-пели птицы, белые круглые лепестки время от времени нежно опадали на землю, отчего асфальт под вишнями стал как будто в горошек и теперь походил на ситец, из которого сшит бабушкин летний халат… А бабушку свою Гоша любит, очень! — и летом он поедет к ней в деревню, и уж там-то он обязательно наизобретает себе всего — всего-всего, о чём только мечтается!.. От этих мыслей и от солнечных лучей, от птичьих песен и нежно-белого на асфальте «горошка» на душе у Гоши сделалось как-то совсем легко и беззаботно — он шёл, крутя в руках колёсико и весело насвистывая.

К Оленькиному подъезду он подошёл даже раньше назначенного им самим времени: «Это девочкам можно опаздывать, а настоящий мужчина должен всегда приходить вовремя», — подумал удовлетворённо.

Оленька ещё не вышла, конечно — ведь ещё очень рано! — и Гоша стоял у её подъезда абсолютно счастливый и совершенно довольный, покручивая замечательное солнечное колёсико и мечтая о том о сём. Он играл колёсиком, колёсико играло на солнце… Было так приятно чувствовать его в руках: тонкий и вместе с тем какой-то такой «тяжёленький», «весомый» металл, думал Гоша, «колюченькие» зубчики-«лучики», прочный стерженёк…

Вот уже стрелка Гошиных часов (на прогулку родители часы ему выдавали, прогулка — не школа) подошла к заветной цифре: скоро, скоро должна выйти Оленька…

Гоша даже заволновался немного!

И вдруг колёсико, наверное, почувствовав это Гошино волнение — ведь это было необыкновенное колёсико! — выскользнуло из его рук и упало в кусты барбариса, в обилии росшего вокруг Оленькиного подъезда.

Ну да это не беда — Гоша вмиг его отыщет! Ему ли не отыскать?! Уж если он его в помойке углядел! Из мусора спас!

И он полез в кусты. Ринулся смело, не раздумывая и не разбирая дороги, как и подобает настоящему мужчине. Вот сейчас — сейчас-сейчас! — он найдёт своё колёсико. Ему ли не…

Из кустов, сплошь усыпанных душистыми золотисто-жёлтыми крестообразными цветочками, с недовольным мявом «вывалился» потревоженный Гошей серо-тигровый кот.

И вот уже Гоша в кустах. Ищет своё колёсико. Ищет. Ищет, ищет…

Ищет-ищет…

Не находится!

Да вот же оно! То есть не «вот же оно», а «вот только что оно было здесь!» И на тебе!

Нету! Как сквозь землю провалилось!.. Вот только что поблёскивало оно загадочным тусклым золотом в Гошиных руках…

Только что, описав в воздухе дугу, сверкнули его зубчики-«лучики»… И пожалуйста!

Да как же так?! Ведь не могло оно далеко укатиться! Ведь тут же трава везде и ветки — ведь за что-то же должно было оно зацепиться-притормозить?.. А скоро Оленька должна выйти! А Гоша тут — на коленках ползает! Гоша опомнился, поднялся с коленок и продолжил свои поиски, передвигаясь уже на корточках. А колёсико всё не находилось. Необыкновенное и очень нужное Гоше колёсико.

Наконец… — ведь когда-нибудь это должно было произойти! — хлопнула дверь Оленькиного подъезда. И Оленька — с небесно-лучистыми глазами в окаймлении длинных ресниц, с приветной улыбкой на милом лице в обрамлении светло-русых, нежно-пшеничных, волос — показалась на пороге.

Она стояла на самой верхней ступеньке, вдыхая сладкий весенний (да почти уже летний!) воздух и щурясь на солнышко.

А Гоша в кустах цветущего барбариса искал необыкновенное и очень нужное ему колёсико.

Оленька постояла так — вдыхая и щурясь — некоторое время, а затем, всё так же улыбаясь, стала медленно, будто нехотя, будто играя, спускаться по ступенькам.

А Гоша продолжал искать своё замечательное и очень важное для него колёсико.

Оленька спустилась по ступенькам и встала на асфальте совсем-совсем рядом с тем местом, где сидел в своём укрытии Гоша. То есть, конечно, он не просто так сидел — он колёсико искал! — и пока что его не нашёл… Ну не вылезать же ему к Оленьке из кустов, в самом деле! Хорош кавалер! Да ещё и колёсика не найдя! Мужчина, называется! Оленьке-то оно, может, и не нужно, колёсико это, а вот Гоше оно — нужно.

Он решил подождать немного, пока колёсико не найдётся — или пока найдётся, без «не», а найдётся оно обязательно! — и, когда Оленька куда-нибудь отвернётся, тогда уже вылезти из кустов. Но не здесь прямо, а немного поодаль. И сделать вид, что это он только что по дорожке пришёл. Извиниться за опоздание, само собой… Ведь он же настоящий мужчина! — опаздывать ему никак не годится.

Оленька стала прохаживаться по пятачку возле подъезда. Улыбка всё ещё играла на её лице, весенний день был всё ещё светел и ещё сулил много всего приятного, всего того, что только может произойти в весенний день, когда последняя четверть подошла почти к самому своему завершению и впереди у тебя целое лето и вся жизнь.

Когда у тебя в табеле почти одни пятёрки (только по математике «хорошо», ну да математика для девочек — это вовсе не самое главное), а лето впереди длинное, как жизнь… а жизнь перед тобой расстилается солнечная и манящая, как летний день… И обо всём — ну просто обо всём-обо всём! — можно мечтать… И так здорово мечтается!.. И кое-что из этого всего «мечтательного» уже начало сбываться: вот сейчас они пойдут с Гошей гулять… Ведь Гоша ей давно… И она заметила, что и она ему… И Оленька ещё сильнее заулыбалась своим мыслям.

А Гоша всё сидел в кустах и всё искал своё необыкновенное и не заменимое ничем и никем колёсико.

А оно всё не находилось.

Оленька перестала прохаживаться и встала на одном месте. Как раз лицом к кустам — к тому месту, где находился Гоша.

Гоша замер, затаив дыхание. Он даже колёсико перестал искать. От волнения!

Оленька стояла неподвижно и ждала.

Гоша сидел в кустах. Ну не век же она будет вот так стоять! Ведь должна же она когда-нибудь…

И вот, подождав немного, Оленька наконец повернулась и стала смотреть в другую сторону…

Затем, как настоящая девочка, стала прихорашиваться.

Одёрнула платье.

Поправила косички — сначала одну, затем вторую…

Тут Гоша подумал, что, может быть, пора ему и вылезти уже… а колёсико он, так и быть, в другой раз найдёт, в другой день — придёт и найдёт… Ничего не поделаешь — ведь девочка! — ждёт! — а он опаздывает… Нехорошо! Настоящему мужчи…

…Как вдруг Оленька наклонилась — то ли носочек поправить, то ли застёжку на туфлях…

И тут только Гоша заметил, какое на ней…

Нет, он, конечно, и раньше это увидел…

Но вот только сейчас — понял.

Какое на Оленьке короткое! — ну просто ужасающе короткое! — платье.

«Да что же это?! Ведь это же просто детский сад какой-то! — подумал он с ужасом. — Ведь, если увидит кто, засмеют! А если, гуляя с ней, я Алтынбаева встречу?!.. Нет! Нет, нет и нет! Не пойду я с ней. В платье этом детсадовском. Не пойду! Не могу! Не могу, нет. Уж лучше я тут посижу…»

Оленька подтянула носки… или это были гольфы? — Гоша не разобрал, и — да, проверила пряжки на туфельках… — всё в порядке.

Снова одёрнула платье.

И снова стала прохаживаться на пятачке возле подъезда.

А Гоша сидел в кустах.

Оленька вышла на дорожку, идущую вдоль дома.

А Гоша всё сидел.

Оленька посмотрела по сторонам — направо, затем налево: не идёт ли Гоша?..

Нет, Гоша не идёт. Гоша сидит.

В кустах.

Улыбка на Оленькином лице сменилась озабоченным выражением: что-то так долго нет его? уж не случилось ли чего?..

Она ведь не знала, что ничего с Гошей не случилось, что он здесь!

Живой и невредимый.

Но просто в кустах.

Нет-нет — ничего с ним не случилось. Ровным счётом ничего, ничегошеньки!

«Может быть, я что-то не так поняла? Может, время перепутала? Или, может, день?..» — думала-недоумевала Оленька.

А Гоша всё не шёл.

«…Да нет, вроде верно всё: суббота, двадцатое мая…»

А Гоша в кустах всё искал и искал своё очень нужное и важное, совершенно необходимое в любом деле — при условии, что это дело настоящее и мужское! — колёсико.

Так упорно, так усиленно и так серьёзно искал, что спроси его кто-нибудь: «Где вы были и что делали в субботу, двадцатого мая, тысяча девятьсот восемьдесят такого-то года в двенадцать часов ноль ноль минут пополудни?» — лет эдак через двадцать спроси, а то и через все тридцать — он не задумываясь ответит: «Где-где! Известно, где — в кустах! Что делал-что делал… Колёсико искал!»

Да он давно уже нашёл его — оно было тут же — у него под носом! — действительно застряло в развилке ветвей куста, у самых его корней, и, скрытое тенью листвы, не поблёскивало — потому-то он и не заметил его сразу! — да ещё и ребром на Гошу смотрело. Да ещё и рябь эта жёлто-цветочная, опавшие барбарисовые цветки, отвлекала сильно.

Гоша очень осторожно, бережно, вызволил колёсико из ветвей, вытер о рукав рубашки и положил в нагрудный карман.

Затем достал — пусть лучше в руках будет, а то ещё выпадет из кармана и… — вот не дай бог! — снова потеряется.

А Оленька всё ждала его у подъезда. Мечтательную улыбку на её лице сменила грусть — будто тучка набежала на небо и вот-вот дождик начнётся…

Она ещё немного подождала, походила…

И ещё чуть-чуть походила…

А потом снова постояла — ещё подождала…

Затем вышла ещё раз на дорожку, посмотрела по сторонам…

Затем поднялась по ступенькам, открыла дверь и ещё разок… ну на всякий случай!.. оглянулась: нет ли?..

Нет, нету его.

…И вошла в подъезд. Снова хлопнула входная дверь.

А Гоша всё сидел в кустах.

Он решил посидеть так ещё немного. Некоторое время ещё. А то вдруг Оленька передумает и обратно выйдет?!

И он посидел — ещё минут десять. Пока ноги совсем не затекли. Тогда он стал переминаться на корточках — так он смог продержаться ещё минут пять.

«Ну всё, теперь, наверное, точно не выйдет», — решил Гоша и на неверных, ватных и будто сверху донизу истыканными малюсенькими иголочками ногах, стремительным внезапно очнувшимся крабом выдрался из кустов, откуда вместе с ним выпорхнула парочка перепуганных воробьёв, а на Гошино — вернее, на своё! — место метнулся-вернулся несправедливо потревоженный кот.

План отступления был продуман Гошей досконально. Ещё бы! — столько сидеть…

И потому он не побежал кратчайшей дорогой, той, которой пришёл сюда, а именно, вдоль Оленькиного дома, а опрометью кинулся в сторону совсем противоположную. Добежал до ближайшей из высоких арок, разделяюших дом на корпуса, и юркнул в неё, сжимая в руке чудесный талисман — драгоценное своё колёсико!

В арку потому, что так, хоть и дальше бежать, и дольше, а Алтынбаева он, скорее всего, не встретит. Алтын в этом же самом доме живёт — ещё начнёт расспрашивать-приставать, что, мол, да чего… Любопытный этот Алтын! А Гоша не сможет мимо него просто так пробежать — ведь друг же. А Оленька возьмёт да и увидит их из окна. Ещё высунется и позовёт его… Или, чего доброго, снова выйдет!

Потому-то он и кинулся в арку. И только выбежав из неё, припустил наконец вдоль всего длинного-предлинного Оленькиного дома, но теперь с другой его стороны, а затем уже известным читателю маршрутом, но в обратном направлении: через школьный в «бабушкин горошек» двор, через заросший травой и облюбованный бабочками стадион, по бульвару, полощущему в тёплом душистом воздухе длинные тонкие берёзовые косицы… — через всё это лучезарное, пленительное, ещё не до конца им самим осознаваемое…

Где уж тут всё до конца осознать! — когда тебе только-только одиннадцать лет исполнилось и ты только-только окончил четвёртый класс. Оленьку, конечно, жалко как-то… и неудобно как-то перед ней… а впереди — целая жизнь…

И впереди целая жизнь, конечно, но пока ты всего-навсего перешёл в пятый… и вот как бы Алтын чего не подумал… Как бы он не удумал чего! А то ведь он такой, что возьмёт да и растреплет всем и каждому! Да ещё и смеяться начнёт! И, что самое худшее, других подначивать! Хоть они с Гошей и друзья, но он начнёт! — смеяться! — о том и над тем, что Гоша, дескать, гуляет с Оленькой! А у Оленьки! — платье короткое! — ну просто ужас! — ну ужас, какое короткое! — ну просто детский сад какой-то! И что Гоша — Гоша! — да-да, Овсепян! — в неё влюбился. Нет, этого никак нельзя допустить! Потому что, если это допустить, то жизни Гоше в школе не будет. Никакой.

А так он благополучно добрался до дома.

И Алтына не встретил…

И Оленька его из окна не увидела (возможно).

И никто так ничего и не узнал (кажется).

И вообще — жизнь всё-таки прекрасна!

Ведь самое главное что? А то, что он колёсико! — опять нашёл.

А что потерял — не считается.

Ну или считается.

Но тогда, значит, он потерял его не зря. Вот и бабушка Гошина говорит: «Ничто в этой жизни не случается с нами просто так». И ещё говорит она: «Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь». Это точно. В этом Гоша на своём опыте убедился. Личном.

Всё-таки, как ты его ни крути, а колёсико это золотисто-лучистое с тёмным стерженьком-гномоном — совершенно необыкновенная, замечательная и незаменимая в любом деле вещь!

Особенно если это дело жизни настоящего мужчины!

Вот так вот.

               
                А. Абовяну с приветом из солнечного детства :)



Сентябрь 2016



Из книги «Убанга мбонго. Рассказы о детях, стихи».

_______________

1 Дурачина ты, простофиля! (А. С. Пушкин «Сказка о рыбаке и рыбке»)

2 Счастливые часов не наблюдают. (А. С. Грибоедов «Горе от ума»)

Иллюстрации:

1. Неизвестный автор «Вишня цветёт»;
2. В. Брегеда «Солнечные часы»;
3. В. Казакова (11 лет) «Солнечные часы»;
4. К. Кузема «Deus ex machina».

Deus ex machina (лат.) – Бог из машины – выражение, означающее неожиданную, нарочитую развязку той или иной ситуации, с привлечением внешнего, ранее не действовавшего в ней фактора. Является калькой с греческого. Словом mechane в древнегреческом театре назывался кран, который позволял поднимать актёра над сценой (позволял ему «летать»). В античном театре выражение обозначало бога, появляющегося в развязке спектакля при помощи специальных механизмов (например, «спускающегося с небес») и решающего проблемы героев. В современной литературе выражение употребляется для указания на неожиданное разрешение трудной ситуации, которое не вытекает из естественного хода событий, а является чем-то искусственным, вызванным вмешательством извне.