Лес потерянных вещей

 Вячеслав проворно соскочил на перрон. Поезд остановился на двадцать четыре секунды - более чем достаточно, чтобы с него сошёл один человек. За минуту до этого заспанная проводница появилась из своей каморки, вооружённая чашкой с чаем. Было раннее утро, оно, как голосистая пёстрая птичка, свила на голове у женщины гнездо.
   - И что вам дома не сиделось? - не слишком-то вежливо буркнула она.
   Вячеслав улыбнулся, и тогда она, скорчив гримасу, рывком распахнула дверь. Грохнула, опускаясь, лестница.
   - Прошу.
   Оказавшись на перроне, он помахал проводнице рукой. Поезд тронулся; колёсные пары загудели, вгрызаясь в рельсы. Повернувшись в сторону движения поезда, Вячеслав отвесил шутливый поклон машинисту. Вряд ли тот его видел - поезд сверкающей змеёй убегал вдаль, в сияющий рассвет. Мужчина прикрыл лицо от восходящего солнца рукой.
   Было очень холодно. Куртка скрипела и собиралась жёсткими деревянными складками на плечах. В воздухе чувствовалось дыхание зимы - она, видно, прибыла более ранним экспрессом. Ноябрьский лес в пятидесяти метрах от перрона стоял холодный и неприветливый.
   Вячеслав, закинув на плечо рюкзак, побрёл по едва заметной тропинке в сторону леса.
   Станция называлась "Ничейная Роща", и Вячеслав не мог представить, кому (кроме него самого, конечно) могла понадобиться неприветливая тайга. Особенно в это время года. Время грибов ещё не прошло, но все причастные к этому увлечению давно уже выбрались в лес и собрали с божества опавших листьев, хвойных иголок и наполовину замерзших ручьёв положенную четырёхвёдерную дань зимних опят.
   Он вошёл в тень деревьев, и сразу стало холоднее. Мороз пощипывал мочки ушей, выглядывающих из-под черной вязаной шапки. Борода трещала, будто по ней пробегали электрические разряды. Меж осин и елей убегала вдаль едва заметная тропка - такая, что не проехать ни на одном транспортном средстве, включая лошадей. Только человек, не перегруженный вещами, мог пролезть между стиснутыми в кулак пальцами тайги. Только егеря, чудаковатые лесные люди, знали, как превратить её в распахнутую для рукопожатия ладонь. Вячеслав не был егерем. Он был учёным, который к тому же оставил почти всю свою науку дома.
   Шаркая ступнями по палой листве, Вячеслав расслабленно думал о всяких мелочах, вроде самогонки на еловых шишках, запах которого прокрался незамеченным между суровых стражников-десятилетий и проник прямиком к нему в ноздри, а вот вкус - нет; Вячеслав тогда был слишком мал, чтобы такое пробовать. Бутылки с запретным напитком стояли на антресолях одного затерянного в дикости дома. Они и теперь там стоят - правда, пустые. Ни дяди, ни тёти уже нет, рецепт погиб с ними. Бесповоротно теряя некоторые вещи, остаётся только смириться.
   Появление когда-то ярко-красной крыши прошло для занятого своими мыслями Вячеслава почти незамеченным. Теперь она была бурой и выглядела как переспевшая кедровая шишка, из которой вывалились почти все семена: пластинки черепицы кое-где топорщились, показывая чёрное нутро, а кое-где отвалились вовсе. Отдыхая в тени этих стен, нужно быть осторожным - желательно брать с собой зонт, способный выдержать удар чего-то большего, чем градины. Когда кусок черепицы срывается со своего насеста и катится вниз, грохот стоит такой, будто тебе на макушку съезжает какой-то большой зверь, вроде рыси или даже медведя. Такое часто бывает в ветреные ночи. Наверняка Вячеслав услышит этот звук в теперешний свой визит.
   Дому требовался ремонт. Во время дождя он протекал, как десять раз использованный бумажный стаканчик. Перекрытия всё ещё отлично держали влагу, поэтому жилое пространство почти не страдало, однако на чердаке творилось чёрте что. Каждый год, проведя в тайге запланированные выходные и стоя на перроне в ожидании поезда, Вячеслав давал себе зарок подумать о ремонте. Но собираясь в следующий раз, вновь не брал с собой никаких инструментов, только сачки, банки и энтомологическую энциклопедию - всё как всегда.
   "Как бы, скажите на милость, я доставил сюда строительный материал?" - думал он, когда по ночам дом принимался разговаривать с ним на своём скрипучем языке.
   О том, что (при должной фантазии) поблизости можно увидеть филиал "Леруа Мерлен" в дни тотальной распродажи в отделе пиломатериалов и, поселившись здесь на лето, запасшись книгами с названиями, вроде "как сделать так, чтобы крыша ветхого жилья не свалилась вам на голову", привести всё в божеский вид, Вячеслав предпочитал не думать. Он энтомолог, а не строитель.
   И, в конце концов, приезжает сюда всего на несколько дней.
   Дом и в самом деле почти кукольный. Прогулку неспешным шагом вокруг него можно совершить за одиннадцать секунд. Две таёжные ели, pМcea Аbies, склонились над крышей, будто мать и тётка, изумляясь тому, что ребёнок постарел прямо в колыбели. У южного торца - останки маленького огорода, отделённые непонятно зачем низким забором, который большей частью уже лежал на земле. Кто-то из дальних родственников Вячеслава искренне верил, что если разбить сад на пару шагов ближе к экватору, то получится урожай, превосходящий все показатели шестидесятых годов - конечно, в пересчёте на такую маленькую площадь. Сейчас здесь процветала только крапива. В прошлом году Вячеслав, заручившись рецептом, сварил из неё, да ещё из белых грибов, замечательный суп. С тех пор заросли стали только гуще.
   С другой, северной стороны дома - крыльцо и крошечная веранда. Доски её грохотали и скрипели как клавиши старого пианино. Больше здесь не на что было посмотреть - разве что на грубую, как бранное слово, но по-доброму тёплую на ощупь печь, выдающуюся с одного боку. Её, будто вставную челюсть, плотно держали дёсны-брёвна. Необработанный камень сиял в редких лучиках солнца этакой скромной драгоценностью.
   За будкой туалета лежали гнилые доски. Там жили мыши, а однажды Вячеслав спугнул оттуда хорька... вернее, попытался спугнуть, но в конце концов убрался сам, сопровождаемый возмущённым верещанием и белеющими в сумраке зубами. Что ни говори, а "мой далёкий дом", как про себя называл его Вячеслав, достаточно унылое место, особенно в пасмурную погоду. От мокрой древесины пахнет землёй, а на языке сам собой возникает горький осадок. Тянуть сюда может только по-настоящему одинокого и далёкого от бурления жизни человека - именно поэтому мужчина позволял себе приехать сюда лишь на несколько дней в году. Благополучно разменянный пятый десяток, серьёзная работа, которая в пору отпусков вынуждает тебя хорошенько помотаться по стране, да не законченная научная работа придавали его жизни определённый вектор.
   Но да, Вячеслав, упав вечером с бокалом пива в кресло перед каким-нибудь фильмом или расположившись за письменным столом с непременными очками на носу, частенько думал: каково там сейчас, в мире резных кленовых листьев и слежавшихся в ароматную массу хвойных иголок?
   - Ну, привет, - сказал Вячеслав, сбросив на крыльцо рюкзак. - Давненько не виделись. Прости, я немного припозд...
   Только теперь он заметил нечто, выбивающееся из привычного хода вещей. Воздух, вползающий в ноздри Вячеслава, не был диким. Он был прирученным... даже на крыльце. А возле двери - пара обуви, невысокие походные ботинки, облепленные грязью и коричневыми листьями.
   Вячеслав никогда не запирал дверь. Мало ли кому может понадобиться крыша над головой? Разве что накидывал крючок снаружи, который не позволял лесным зверям устроить там себе жилище. Стёкла окон, затянутые паутиной и залепленные рыжей листвой, делали из единственного на много километров вокруг сотворённого человеческими руками жилья укромное место для диких животных - вроде того, что есть внутри каждого из нас и куда мы сбегаем, когда вокруг становится слишком холодно и неуютно.
   Вот только мы редко привечаем (даже в том случае, когда не вешаем замок) в своём убежище постороннего.
   Открыв дверь, он поднял обувь и внёс её внутрь.
   Вячеслав был готов к чему угодно - например, увидеть тело замёрзшего насмерть человека, путника (судя по ботинкам, он прошёл немало, да ещё попал под дождь), у которого не осталось сил развести огонь в очаге. Даже, отчасти, ожидал этого - дым был бы виден издалека.
   В доме была женщина.
   Вячеслав остановился на пороге, будто школьник, опоздавший на урок. Гостья позаимствовала один из двух имеющихся в комнате стульев (стулья были деревянными, с высокими резными спинками и искривлёнными ножками; они будто воссоздавали вокруг себя атмосферу дома-музея одного из великих писателей). Она пододвинула его к книжному шкафу и изучала содержимое полок, пальцем вытирая пыль с корочек и сортируя книги по стопкам согласно одной ей ведомой классификации. Женщина будто светилась изнутри: белое лицо, яркие, с рыжинкой, каштановые волосы, вокруг которых, словно планеты вокруг солнца, летали пылинки. Крупные губы, сложенные как сложнейшее в мире оригами; лицо преждевременно постаревшего ребёнка. "Ей лет сорок, - решил Вячеслав, - А если убрать эти морщины возле глаз и на верхней губе, то можно дать лет двадцать пять или даже меньше..."
   Увидев Вячеслава, она прошептала:
   - Здравствуйте. - В глазах был испуг, как будто женщина сама не слишком понимала, как здесь оказалась.
   - Вы бы не оставляли ботинки снаружи, - сказал мужчина, ставя обувь возле двери. - Она может понравиться какой-нибудь гадюке. Внутри темно и уютно - как раз по душе земноводному. Сейчас они все греются на солнышке. Но вот ближе к ночи это может быть опасно... А что же вы впотьмах? Сейчас я зажгу свет. Здесь есть керосиновая лампа... А керосин - вон там, за печкой, если, конечно, в прошлом году я хорошо завинтил крышку и он весь не испарился... Однако я вас не испугал? Я не ожидал увидеть здесь гостей.
   - Простите. Я проникла в ваш дом, - незнакомка огляделась и несколько раз кивнула сама себе, будто успела позабыть, где она находится. - Просто здесь было открыто, и я...
   Вячеслав замахал руками.
   - Что вы! Всё в порядке. Для того здесь и не висят замки. За десять лет, что я здесь хозяйничаю, гостит разве что местный егерь, да и то зимой. Он оставляет мне записки на столе и в качестве платы за гостеприимство приличного качества самогон, да иногда вяленого мяса. Отличный мужик, правда, я его ни разу не видел. В записках он всё обещает заглянуть летом - когда обычно я здесь и бываю - мол, выпьем, и все дела... но ни разу не сдержал обещания. А может, заглядывал, да меня не застал. Никогда нельзя сказать заранее, когда работа позволит приехать. Кроме того, этот дом, строго говоря, мне не принадлежит. Им владели мои дальние родственники. С тех пор как они умерли, я остался единственным, кто имеет хоть какую-то возможность сюда выбираться.
   На губах женщины появился намёк на улыбку.
   - Вы так много разговариваете. На самом деле, это я должна оправдываться. Проходите. Будьте дома... а я, пожалуй, буду как дома. Простите, что не затопила печь и не приготовила обед. Не ожидала здесь кого-нибудь увидеть.
   "Конечно же, ожидала!" - вдруг понял Вячеслав. Он не был человеком, который легко отличает ложь, но сейчас - впервые в жизни! - что-то за рёбрами шевельнулось и шепнуло: "Неправда. Всё, что она сказала - неправда".
   От этого открытия ему стало неуютно. Вячеслав, поддевая носами пятки, неловко скинул ботинки.
   - Меня зовут Мариной, - сказала женщина, вернувшись к книжным полкам. Казалось, будь она кошкой - она могла бы забраться между ними и уснуть, прижимаясь спиной к корешкам книг.
   - Марина... Красивое имя... Далековато же вы забрались от моря.
   - Думаете? А как же Баренцево? А Норвежское? Не больше сотни километров. Для чайки, например, преодолеть это расстояние - раз плюнуть.
   Белоснежностью кожи и изящностью движений она и впрямь напоминала чайку. Вячеслав выпятил нижнюю губу.
   - Разве в таких местах есть жизнь? Я всё время думал, что Марины предпочитают тёплые местечки на побережье под лазурным солнцем.
   Женщина прикрыла глаза.
   - Только представьте - огромные глыбы льда, рассекающие свинцовые волны. Мокрые скалы, удар каждой волны по которым, что удар молота по наковальне. Жизнь таким местам не больно-то нужна. Она там есть, но они, эти места, прекрасно могут без неё обходиться. Они, так скажем, её не поощряют. А что до вас? Обрадуете каким-нибудь глубокомысленным именем, связанным с тайгой?
   Вячеслав представился. Он был занят делами - пересёк дом и выудил из-за печи канистру с горючей жидкостью. Заправил лампу и переставил её ближе к гостье - за закопчёнными стёклами уже плясал крошечный огонёк. Поворошил в топке печи угольную пыль - кажется, с прошлого года здесь никто не ночевал. Проверил дымоход.
   - Не знаю, какие таёжные мотивы вы можете здесь откопать. Я, наверное, так же не похож на своё имя, как и вы, - Вячеслав подумал и прибавил: - Без обид.
   - Напротив. Борода делает вас настоящим сибиряком. И имя только это подчёркивает. Вячеслав... Наиславнейший... Слава...
   Вячеслав подумал о своём больном сердце, о ревматизме, приступы которого сопровождали начало первых декабрьских заморозков, и проблемах с простатой.
   - Я не протянул бы здесь без цивилизации и полугода. Я учёный. Мне просто нравится иногда дышать свежим воздухом. Но, на самом деле, за столом со всеми благами цивилизации - компьютером, микроскопом и горячим кофе - я чувствую себя куда комфортнее.
   Лицо женщины выражало непонимание. Вячеслав не смог понять, к чему оно относится. Повисла неловкая тишина, а потом Марина спросила:
   - Сколько вам лет?
   Вячеслав откашлялся.
   - Пятьдесят пять.
   Марина покачала головой, как показалось Вячеславу, с неодобрением. Он подумал, насколько вежливо было бы спросить о возрасте её - действуют ли здесь городские правила приличия? - но в конце концов врождённая робость взяла своё.
   - И в какой же из областей вы учёный?
   - Я энтомолог. Чешуекрылые - вот моя специализация. Если по-простому, то я гоняюсь за бабочками. Знаете, несмотря на климат в этих лесах встречаются достаточно редкие виды.
   - Даже в ноябре?
   - В ноябре, леди, вид inachisio... в смысле, дневной павлиний глаз - так вот, они впадают в спячку. Как медведи. Это в высшей степени любопытное явление, и, хотя оно уже описано вдоль и поперёк, увидеть своими глазами спящую редкую бабочку обязан каждый энтомолог. В том смысле, что тебе не приходится бежать за ней с сачком целые километры.
   Вячеслав только сейчас заметил, как необычно одета гостья. Тонкий болотного цвета анорак - такой пользовался в советское время неугасающей популярностью у туристов, жизнерадостно прущих свои палатки и пухлые, похожие на грозовые тучи, спальные мешки к горизонту; карман на животе слегка топорщился. Просторные штаны с чёрными заплатками на коленях, вязаные носки... волосы в лёгком беспорядке, как будто она предложила себя расчесать еловой лапе. Ничего похожего на рюкзак и походную сумку Вячеслав не увидел. Может, она приехала на поезде, так же как он, однако состояние обуви утверждало совсем иное. Дождя не было достаточно давно. Земля чуть влажная от росы и постоянно стелящегося по земле тумана, но это никак не оправдывает слои грязи на подошвах, в которых каждый знакомый Вячеславу археолог почёл бы за честь поковыряться. Можно было предположить, что незнакомка шла через Терновые болота к югу отсюда, но где в таком случае была отправная точка её пути? Оленегорск? Сорок пять километров по тайге без рюкзака, палатки и спального мешка?
   И ещё один нюанс: если она приехала поездом, то это был позавчерашний поезд. Эта ветка принимала у себя пыхтящих, распалённых бегом гостей не чаще одного раза в два дня, а сегодня он был на станции совершенно один.
   Вячеслав потёр подбородок. Он вдруг почувствовал укол паники, совершенно ничем не обоснованный - будто сотни, тысячи человек вдруг завопили от боли где-то на грани слышимости.
   Мужчина тряхнул головой и вернулся к домашним делам, ведя с гостьей принуждённую, похожую на хождение лисицы вокруг свернувшегося клубком ежа, беседу.
   Таёжный дом представлял собой одно единственное, вечно тёмное помещение, примерно пять на семь хороших, мужских шагов, до краёв заставленное мебелью. На полу, будто бы укутывая всё вокруг уютным, правда, пахнущим плесенью и пылью, пледом, лежал мохнатый ковёр. Он потерял цвет и выглядел усталым и очень старым животным, которое, положив голову на лапы, отдыхало посреди комнаты. Возле стены напротив двери, будто череп другого, ещё более древнего зверя, белела печь, рядом - параллельно стене - простая кровать, застеленная клеёнкой, дабы уберечь её от возможной протечки с потолка. Вдоль стены по правую руку - шкаф для одежды (возле входа), далее - книжный шкаф с дверцами из мутного, уже местами потрескавшегося стекла, - его-то гостья и одаривала своим назойливым вниманием. И, наконец, прикроватная тумба с куском янтаря из подземных глубин, на самом деле являющегося обыкновенной керосиновой лампой. Одно время Вячеслав пробовал привить этой старой яблоне веточку цивилизации, привезя сюда хороший электрический фонарь, но в нём всегда - в самый неподходящий момент - садились аккумуляторные батареи, а кроме того яркий, белый свет по-настоящему неприятно резал глаза.
   Возле стены по левую руку от входа находился клапанный рукомойник, нехитрый кухонный гарнитур, на котором скучало в своих ножнах-полках почерневшее от времени оружие кухонного воина - черпаки и пузатые котелки, которыми Вячеслав пользовался хорошо, если раз в год, и закруглённый с одного конца стол. В этой части дома Вячеслав старался вести себя очень осторожно: казалось, одно неверное движение, и мир банок с вареньем десятилетней давности и склянок со специями, яичной скорлупой и чёрт-его-пойми чем лопнет, как мыльный пузырь. Здесь же были два небольших окна (третье располагалось рядом с дверью), в отсутствие хозяев обычно закрытых ставнями. Марина сняла их и внесла в дом, чтобы обеспечить себе немного света. В самом тёмном углу, у потолка, висели иконы, похожие на чёрные дыры в стене.
   - С какой стороны вы пришли?
   - Я уже сказала. От моря.
   - Наверное, попали под дождь?
   Марина не ответила. Она задумчиво рассматривала сложенные стопками книги.
   - Люди, которые здесь жили. Интересно думать о них через призму этих кирпичиков. Смотрите, я кладу их друг на друга, как заправский каменщик. Получаются чужие жизни.
   Вячеслав сощурился, глядя на потемневшие от времени корочки книг. К художественной литературе, в особенности советского периода, он относился с плохо скрываемым презрением.
   - Сомневаюсь, чтобы кто-то вообще их открывал. Там есть несколько книг по фотографии - мой двоюродный дядя знал всё о затворах и объективах, разбирался в "Зенитах" и "Сменах" не хуже их изготовителей - но это всё, что вы сможете найти там любопытным.
   - Ну, знаете... пометки на полях, случайно забытые, может даже спрятанные между страниц записки, закладки, служившие кому-то посланиями.
   Вячеславу давно уже казалось, что гостья совершила путешествие из прошлого, преодолевая десятилетия с беспечностью ступеней лестницы в парадной. Впрочем, как ни странно, этот образ очень гармонировал с окружением - будто бы единственным чужеродным телом здесь был он сам.
   -Уважаю ваш романтический настрой, но вы очень ошибаетесь, думая, что здесь кипела жизнь. Мои родственники были довольно скромными людьми. Замкнутыми. До ближайшей деревни, например, отсюда километров пять. И народ, который там обитает, ещё помнит русско-финскую войну. Некоторые даже затруднятся ответить на вопрос, в какой стране они живут, спроси вы их об этом.
   Он запнулся, пожевал губами и вдруг спросил:
   - Быть может, вы пришли оттуда? Потому что, на самом деле, вам больше неоткуда появиться. Здесь, в округе, нет больше ничего, кроме железной дороги. Разве что сошли станцией позже и полтора километра топали по болоту.
   Женщина сказала без улыбки.
   - Может, я появилась из утреннего тумана? Открыла глаза и обнаружила, что милостивое провидение подарило крышу над головой.
   Вячеслав засмеялся, похлопывая веником по клеёнке, на которой скопилась пыль.
   - Появилась из тумана... чайкой прилетела... Норвежское море... вы в высшей степени необычная натура. Встречать таких посреди таёжного леса мне не приходилось... и, если хотите начистоту, не приходилось вовсе.
   - Только не вздумайте в меня влюбиться.
   Под пронизывающим, как холодный ветер, взглядом, Вячеслав вдруг почувствовал себя неуютно. Ему вдруг показалось, что рот женщины наполнен размокшей от слюны и утреней росы землёй, что стоит ей рассмеяться или, скажем, запеть, как она комками начнёт сваливаться с языка. Каркающим голосом он сказал:
   - Здесь холодно. К вечеру будет совсем плохо. Если не возражаете, я затоплю печь.
   Женщина рассеянно кивнула. Кажется, она каким-то непостижимым образом хранила целомудрие и не пускала под тонкую ткань анорака ладони ноябрьского холодка.
   Работа помогла разогнать по венам кровь. Вячеслав проверил, не отсырели ли сложенные рядом с печью дрова, нашёл в платяном шкафу топор и точильный камень, привёл в порядок лезвие. Потом вышел наружу, под холодный листопад, углубился в лес и срубил несколько гнилушек. Молодым деревцам в тайге часто не хватает света и пространства, чтобы раскинуть сеть корней. Они чахнут, как тонкие, статные девы, которых недобрые родственники бросили в темницу. Когда Вячеслав нёс дрова в дом, они стукались, как старые кости. Он думал, что, наверное, задремал, присев после долгой дороги на стул, и что, вернувшись, обнаружит дом пустым и молчаливым.
   Конечно, гостья никуда не делась. Она прошла за обеденный стол (перетащив туда стул) и одну за другой выставила на него баночки со специями. Отвинчивая крышки и втягивая носом запах, она то и дело сотрясала воздух громким чихом и говорила что-то вроде:
   - Ну надо же, куркума! Хозяйка здесь была затейницей... и откуда только здесь, в глуши, взялись такие вещи? Ведь раньше её не так просто было достать.
   - Вы не думаете, что это я мог её привести? - не слишком приветливо спросил Вячеслав.
   - Так это вы?
   - Не я. Почти ничего здесь не трогал с того момента, как умерли дядя с тётей. Здесь и без моих инициатив неплохо.
   Когда в жерле печи заморгали сонные глаза живого огня, стало уютнее. В паутине по углам засеребрился странный свет - Вячеслав хотел было её убрать, но потом передумал. Он вычистил раковину рукомойника, вытер клеёнку, покрывающую стоящую рядом небольшую тумбочку, и решил поговорить с Мариной начистоту.
   - Послушайте. Будет неплохо, если вы расскажете мне что ищите.
   Женщина отставила очередную баночку в сторону.
   - Я никоим образом не хотела нарушить ваш покой, Вячеслав. Если хотите, я прямо сейчас исчезну.
   Вячеславу стало неуютно под пристальным взглядом зелёных глаз. Нет, пожалуй, первый раз он не ошибся, ей не может быть меньше сорока. Не двадцать пять, нет. Такой взгляд, взгляд, исполненный какой-то мудрой усталости, не может принадлежать молодой девушке.
   - Вы достаточно хорошо знаете историю своей семьи? - спросила она.
   - Ну... я уже говорил, что семья, которая здесь жила, к моей имеет мало отношения. Моя мать умерла при родах. Отец много мотался по тюрьмам и в конце концов в одной из них и сгинул. Я ни разу не видел ни его, ни хотя бы даже фотографий. Я вырос у бабушки с дедушкой по материнской линии - они-то и стали мне роднёй.
   Вячеслав говорил торопливо, сутулясь и недоумевая про себя: почему он так боится? Женщина слушала, склонив голову набок, а потом выдохнула:
   - Жить в доме и не знать его истории...
   - Я просто за ним присматриваю. Этот дом - как живое существо. Только беззащитное, знаете... беззубое. Он как старуха... да, точно, старуха, которой нужен уход. Если хотите, я проведу для вас небольшую экскурсию. Большая не получится, по той лишь простой причине, что смотреть здесь решительно не на что.
   Она резко встала со стула, с которым, казалось, была связана какой-то общей тайной, вроде как убийца с местом убийства, (от неожиданности Вячеслав отпрянул назад). Потянулась через стол к дальнему его концу и, взяв двумя пальцами, как икону, продемонстрировала мужчине небольшую фотографию в овальной рамке.
   - Кто это?
   Вячеслав прищурился. С чёрно-белой фотокарточки на него смотрела старомодно одетая женщина лет пятидесяти, с морщинами вокруг глаз и улыбчивым светлым лицом. Из-за монохрома её кожа, казалось, имела оттенок свежевыпавшего снега. Возможно, это просто игра света, причуды чёрно-белого снимка, но, скорее всего, женщина на самом деле была очень бледна. Вячеслав узнал спинку стула - на нём только что восседала Марина - а так же окно за спиной женщины, в которое стучалось ветвями дерево сливы. Конечно, сейчас никакой сливы там нет. Те невероятные заросли, в которые превратился участок возле дома, Вячеслав вырубил лет пять назад. Кудрявые волосы женщины, ничем не сдерживаемые, потоком спускались на грудь, и Вячеславу вдруг показалось, что эти пряди касаются его затылка и щекочут сзади шею. Будто женщина с фотографии, вытянувшись в высоту в несколько раз, склонилась над ним и хочет прошептать что-то на ухо. Или смотрит на саму себя через плечо мужчины.
   Конечно, это всего лишь просочившийся через неожиданно приоткрывшуюся дверь холодок. Вот и огонёк лампы пустился в пляс, как будто надеялся таким образом сбросить свои стеклянные оковы...
   Вячеслав подошёл к двери и захлопнул её. С расстановкой сказал Марине:
   - Где вы раскопали этот портрет? Наверное, он затерялся где-нибудь среди книг в шкафу. Ну конечно я знаю эту женщину. Вытащите фотографию из рамки и посмотрите на обороте: там есть имя и дата съёмки.
   Марина последовала совету. Кажется, глаза её совершенно не нуждались в свете. Даже сидя в тёмном углу, она прекрасно разбирала текст в книгах (учитывая тот факт, что влага, перепад температур и томительное ожидание своего читателя оставили от типографской краски лишь бледные силуэты).
   - Марта Елисеева. Пятьдесят третий.
   Вячеслав прочистил горло.
   - Как я уже сказал, мой дядя - дядя Василий - увлекался фотографией. У него была мастерская - вон там, за огородом - но к тому времени как я здесь появился, лес уже разобрал её на дощечки. Странно, что он не разобрал и дом. Обычно он скор на расправу...
   - Это его жена.
   - Верно. Они жили здесь до самой смерти - она умерла в восемьдесят седьмом, он в восемьдесят девятом. Детей у них не было.
   - Как ваш дядя мог жить здесь два года после её смерти? В полном одиночестве. В окружении этого дремучего леса. А зимой... - она поводила в воздухе пальцем, как будто хотела попробовать его на густоту, - зимой, наверное, здесь такая стоит тишина, что кажется, будто ты оглох.
   - Недолго он в одиночестве жил здесь зимой, - буркнул Вячеслав. Ему не слишком нравился их разговор. Казалось, будто со всех сторон к дому приближаются призраки бесед, которые здесь вели двое забравшихся в кокон одиночества людей, и бесед, которые вёл сам с собой дядя, когда остался один. С чавкающим звуком выкапываются они из земли, с ватным шорохом рвут над собой пласт листьев и хвои, и вот они прижимаются к стеклу, погружая комнату в подлинный мрак. Даже дышать стало труднее. На самом деле это всего лишь облака стадом грязных овец закрыли солнце. - Он умер в декабре, и тело, почти сразу замёрзнув, не успело разложиться. Нашли его в конце зимы. К дяде съезжались фотографы со всей страны. Фотографы - чудаковатый народ, они готовы ехать в гости к такому же чудику - и, конечно, ради хорошего кадра - в любую глушь и в самый неурочный час. А дядю уважали. О нём ходила слава как о хорошем пейзажисте.
   Хотя прошло уже больше двадцати лет, в памяти Вячеслава живы были подробности той зимы... О, что это была за зима! Делегация, члены которой не раз и не два бывали в гостях у Елисеевых, два раза проходила мимо дома, прежде чем кто-то понял, что этот снежный холм и есть пункт их назначения... Стоило снять снегоступы, как человек погружался по самое горло в пухлый, холодный снег, будто в наполненную ледяной водой яму.
   - Значит, на стенах тоже его фотографии? Я думала это старые открытки.
   Вячеслав кивнул. По стенам, в простых тёмных деревянных рамках, висел лес - будто окна в прошлое на десятки лет назад. Места, которые изображали фотографии, уже нельзя было узнать. Старик любил снимать всякие мелочи. Запятые в монументальной работе времени, новорожденные грибы, на шляпках которых каплями собиралась слизь, лупоглазых лягушек на камнях возле ручья. Фотобумага пошла волнами, чёрный цвет стал тусклым, а белый выглядел грязно-серым.
   Марина кусала губы, разглядывая снимки - как будто с них снизошла на неё некая тайна. Вячеслав вдруг подумал, что она как ребёнок, которому можно дать в руку любую безделушку и тем самым занять его на добрых полчаса. Вместе с тем ему пришла в голову неожиданная мыль - с самими детьми никогда не стоит обращаться как с безделушками. В самых простых вещах они видят что-то, что уводит их в космос.
   - Собираюсь прогуляться, - буркнул он. - Не хотите со мной? Нужно натаскать воды и осмотреть снаружи дом. Будет неприятно, если крыша вдруг рухнет нам на голову.
   Но Марина, кажется, поняла, что ему нужно побыть одному. Она рассеяно перебирала в пальцах махровый край скатерти.
   - Нет. Идите, проветритесь. Я приготовлю что-нибудь на ужин - там, на полках, я видела банки с тушёнкой и консервированными овощами - и полюбуюсь ещё на эти замечательные снимки. Очень качественные. Ваш дядя был по-настоящему талантлив.
 
   Вячеслав ещё раз порадовался морозной погоде - дождливой осенью земля становилась вязкой, и там, под слоем грязи, кто-то будто хватал тебя за ноги, и из-под земли поднимался гнилостный запах.
   Мужчина нашёл под крыльцом два пластиковых ведра и сходил с ними к водоёму. Идти было недалеко, но шум ручья удивительным образом поглощали стоящие вокруг деревья. В тот момент, когда ты, продравшись сквозь заросли бузины, преодолеваешь какой-то рубеж, и звук исчезает, возникает стойкое чувство, будто ты на самом деле лежишь, прижавшись ухом к одной подушке и положив на голову другую. Заливая воду в пластиковый бак у крыльца, Вячеслав прислушивался к тому, что происходит в доме, и думал о гостье. Это совершенно точно не случайная туристка, заинтересовавшаяся домом посреди чащи. Да и кто в здравом уме попрётся в одиночку в тайгу без соответствующего снаряжения, да ещё и поздней осенью?
   Всё же странные люди здесь когда-то жили. Уединившись в чаще, они вели свою тихую, неприметную жизнь... при мысли о которой у простых обывателей, городских крыс, начинала идти кругом голова.
   Вячеслав почувствовал себя неудобно. А ведь и правда, он почти не знал тётю Марту и дядю Василия. А эта женщина... Марина, определённо знала куда шла. Может, она ни разу здесь не была (иначе, уж конечно, отыскала бы спички и керосин), но точно имела какое-то намерение. Скорее всего, она не ожидала увидеть здесь Вячеслава - он и сам никак не ждал, что сорвётся поздней осенью и уедет в глухомань, где о цивилизации напоминает только проносящаяся раз в два дня электричка, - и не знала, что за домом кто-то присматривает. Возможно, Марина не слишком-то ожидала найти дом на старом месте.
   "Нет, - внезапно решил Вячеслав. - Конечно же, она здесь не в первый раз. Найти это место просто невозможно, если не знаешь, что и где искать. Если не можешь сориентироваться по прозрачным, еле заметным намёкам, которые даёт тебе лес (у леса отличная память, особенно на людей, которых он однажды назвал своими; уж точно дольше человеческой жизни), и найти нужную тропу".
   Вячеслав думал о таких хитрых вещах как о само собой разумеющемся. Он и сам видел эти намёки - взгляд подмечал тут и там занятные мелочи, атласные ленточки, которые вплела бы в своё платье старая, но всё ещё привлекательная вдова, скучающая за столиком в баре и притягивающая взгляды местных завсегдатаев... Собственно, эти мелочи и отмечались разве что завсегдатаями, к коим Вячеслав себя причислял и единственным представителем которых являлся. Вот, в ворохе палых листьев и хвои, в косточках, которыми побрезговал мелкий хищник. Вот в двух шагах в хрупком, будто хрустальном мире, который ломается под твоими ногами, чувствуешь запах гниения - наверное, где-то в гнезде, которое свила маленькая пичуга, стухли яйца. Вот колония опят, словно перо за ухом гнилого пня. Здесь был коренастый дуб, который Вячеслав спилил много лет назад, в первый свой приезд сюда - дерево выросло слишком близко к дому - ещё немного, и оно бы проделало в стене внушительную дыру. Если бы это тогда произошло, к сегодняшнему дню на месте дома остались бы лишь руины.
   Восседая на этом пне, Вячеслав частенько размышлял о том, насколько далеко идущие последствия имеет каждое твоё действие. В кристально чистом мире, за десятки километров от Мурманска и добрую сотню от Санкт-Петербурга, это особенно отчётливо видится. Так же, как видится, что человек не может быть детищем природы. Создания её действуют медленно, тягуче, в завораживающем симбиозе друг с другом, человек же скор на расправу, он торопится за свою короткую жизнь наворотить дел, чтобы успеть насладиться их плодами. Именно поэтому человек - король природы сейчас. И именно поэтому истинная императрица этой планеты рано или поздно сбросит его с престола, вомнёт и впитает в себя. Рано или поздно человечество исчезнет, и случайный гость, путешественник во времени, возникший (создадим его в нашем воображении) из ниоткуда и в конце концов исчезнувший в никуда, будет гулять чащобами и полями и наслаждаться нетронутой природой.
   Вячеслав сам не заметил, как набрёл на могилы дяди и тёти на холме, рядом с кустами ежевики и старой дубовой скамьёй. Постоял над ними с десяток минут, вдыхая запах земли, поправил крест тёти Марты на прочность. Нужно бы забить сюда какой-нибудь колышек. Он не решался присаживаться на скамью - она была здесь задолго до того, как появились могилы, и была похожа на памятник одной из древних цивилизаций. Дядя правильно рассудил, что после короткого, но чертовски неудобного подъёма (кое-где приходилось даже хвататься за корни) приятно было умостить задницу на что-то ровное и относительно чистое. Скамья пахла влагой, глазки её выглядели уродливо, глубокие трещины и щели между пеньками и доской стали пристанищем для чёрных муравьёв, а вот кресты и спутанная рыжая трава на могилах казались бутафорией с одной из нелепых постановочных фотографий, которые дядя на дух не переносил.
   Отсюда, сверху, было заметно, что рельеф в этих местах достаточно неровный. Хижина примостилась между двумя возвышенностями, на одной из которых Вячеслав сейчас находился, за ней были ещё холмы, частично скрытые туманом и будто бы обесцвеченные сумерками тёплого времени года. Это было неуютное, открытое ветрам место, даже птицы старались перелетать его повыше. В детстве, первый раз сюда приехав, Вячеслав однажды выбрался на этот холм с дядей посмотреть на сусликов и больших кузнечиков, которые летам здесь водились, и последние напугали его до крика.
   Бросив неприязненный взгляд в сторону холмов, мужчина побрёл домой.
 
   Обедали в тишине, думая каждый о своём. Вячеслав исподтишка поглядывал на женщину. Марина чему-то рассеянно улыбалась; казалось, она не замечала, что еда получилась без вкуса и запаха. Возможно, просто испортилась, хотя запас консервов Вячеслав обновил всего лишь два года назад. Завтра или послезавтра нужно будет выбраться в деревню за свежим хлебом и картошкой. Интересно, будет ли здесь ещё Марина, или она, восстановив запас сил и выведав сокровенные тайны семьи Елисеевых (хотя ни о каких тайнах Вячеслав и понятия не имел - родственники его были тишайшими людьми, которые просто любили уединение), распахнёт белые крылья и продолжит свой полёт? "В таком случае, - подумал вдруг Вячеслав, усмехаясь про себя, - нужно предложить ей взлёт с Барсучьего озера. Это удобнее, нежели лезть на дерево или искать подходящую по размерам поляну".
   Какой-то толк от её "исследований", всё же, был. На верхней полке, под россыпью чайных ложек, требующих основательной чистки, нашлась связка свечей. Запалив одну от лучины, Марина укрепила её на блюдце и поставила на прикроватный стол, продолжив свои изыскания.
   - У вас были очень интересные родственники, - будто бы мимоходом сказала она. Чёлка свешивалась на глаза, и казалось, будто на голову ей набросили испачканную в мазуте тряпку. Вячеслав не видел её глаз, но заметил, что пальцы, переворачивающие страницы, мелко подрагивают, как будто надеясь и в то же время боясь на следующей обнаружить откровение, которое вывернет всю её жизнь наизнанку.
   - Вы же их знали, не так ли? - спросил он.
   Сколько лет было Вячеславу, когда он в последний раз видел дядю с тётей? Десять? Четырнадцать? Он не помнил. Весточка об их смерти добралась до него только спустя четыре года после похорон Василия, через юриста по делам наследования.
   Если принять, что ей немного больше сорока, то получается Василия и Марту Марина должна была видеть в последний раз в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет.
   - Я не собираюсь вам докучать, выставлять из дома или что-то вроде того, - предпринял Вячеслав новую попытку. - Я же вижу, что они вам были не чужие люди. Не совсем чужие. Просто хочу...
   - Зато вы, похоже, знали о них куда меньше, чем о своих лимонницах и капустницах, - прозвучал неожиданно резкий ответ. - Считайте что я посыльный, доставляющий знание. Призрак, который не может допустить, чтобы память о людях так просто истлевала в пыльных ящиках вместе с их вещами и старыми фотографиями.
   Вячеслав почувствовал, как по спине пробежал холодок. От печи накатывали волны жара; они проходили сквозь тело женщины так, будто её здесь нет.
   - Не могу поверить, чтобы вы забрались так далеко, только чтобы ткнуть меня носом в собственное неуважение к жизни умерших родственников.
   Шорох переворачиваемых страниц звучал как треск льда на лужах.
   - Ваша тётя любила Мандельштама. Я нашла сборник стихов, ещё из прижизненных изданий, до того, как у поэта начались проблемы с властью. Не думала, что когда-нибудь буду держать такой в руках.
   Она помолчала, ожидая реакции Вячеслава, а потом продолжила:
   - Там обе обложки исписаны. И каждое свободное место между строфами. Каждое понравившееся стихотворение тётя Марта выписывала, будто учила наизусть.
   Марина бросила книгу на кровать и продекламировала, прикрыв глаза:
 
Отравлен хлеб, и воздух выпит:

Как трудно раны врачевать!

   - Это повторялось многократно. И вначале, и в конце. Иногда с продолжением, ну, знаете, "под звёздным небом бедуины...", и так далее, иногда - без. Кажется, её зацепил этот отрывок. Он играл на струнах её души, понимаете? Каких-то тайных струнах...
   - Не понимаю. Когда я был с ними знаком, я не интересовался Мандельштамом.
   - Она была медсестрой?
   - Не знаю... ну, то есть, работала какое-то время гражданским врачом в Мурманске, а после - санитаром на фронте. В зимнюю войну тридцать девятого года, где финны потеряли Выборг. Кажется, именно там тётя Марта познакомилась с будущим мужем. Он был военным репортёром.
   Вячеслав пожевал губами и вдруг улыбнулся:
   - Помню, дядя Вася показывал мне свои лыжи. Такие широкие, что на одной две моих ступни умещались. А сверху обломаны. Он хранил их как память, рассказывал, как однажды прямо перед их ротой, идущей на марше, взорвался снаряд. Дядя Вася кубарем полетел в овраг и потерял сознание. То ли концы лыж взрывом оторвало, то ли он умудрился сломать их, когда падал... хотя то были настоящие поленья, не представляю, как их можно было сломать раньше, чем собственные ноги... В общем, когда очнулся, узнал, что война закончилась.
   Марина вдруг встала, взяла стопку грязной посуды, взвесила её и поставила обратно. Не глядя на Вячеслава, спросила:
   - Он больше не воевал?
   - Его контузило. Кроме того, эта короткая война произвела на него сильнейшее впечатление. Так же как и на Марту. Встретившись в госпитале, они решили пожениться и уехать в глушь. Не знаю, почему их тянуло в тайгу. Знаю я только одно - поселившись здесь, никто из них больше не помышлял о возвращении в цивилизацию. Дядя с тётей будто... будто...
   - Будто заново родились в новом мире, - закончила за него Марина.
 
   Ночь наступила неожиданно, как всегда бывает вдали от городских огней и какого бы то ни было электричества. С наступлением темноты Вячеслав поднялся на холм и обратил взгляд на северо-восток, туда, где обычно в ясную погоду можно разглядеть зарево городских огней. Вячеслав иногда воображал себя электрическим мотыльком, что позволяет преодолевшему десятки километров свету пронизывать его тело, наполнять некие ячейки и полости меж рёбер, с тем, чтобы потом обернуться и спокойно уйти вниз, в темноту, которая была здесь вечность до человечества, и будет вечность после.
   Сейчас он не увидел ничего. Возможно, идёт дождь, или даже снег; сплошная его стена закрывает равномерное безличное сияние. Обратив взгляд прямо над собой, Вячеслав увидел хвост млечного пути. Кресты, как огромные пауки, затаились в темноте возле его ног.
   Вернувшись домой (окна тлели, как угольки костра), Вячеслав сказал:
   - Я лягу прямо здесь, на ковре. В шкафу есть запасные матрас и одеяло. А вы...
   - Нет нужды, - перебила его Марина. Она вновь взялась за чтение, и теперь, заложив пальцем том Шолохова с расслаивающейся обложкой, обратила светлые, будто затуманенные какой-то думой глаза на стоящего на пороге Вячеслава. - Вы здесь хранитель. А я... я - всего лишь волна, которая поднимает из глубин то, что должно быть поднято. Спасибо за очаг, ночлега я у вас требовать не смею.
   Наверное, эти фразы тоже из какой-нибудь любимой книги тёти Марты. Вячеславу они показались смутно знакомыми; он будто слышал внутри себя, как их произносила тётя, хотя вместо её лица было размытое пятно, а голос обезличен. Он заметил, что его гостья уже обута только тогда, когда она, всё так же, не выпуская книгу из рук, прошла мимо него и растворилась за дверью.
   - Не глупите. Здесь нам хватит места. Хотите замёрзнуть насмерть?
   В ответ - только скрип досок на крыльце. Дверь затворилась, тихо звякнув крючком.
 
   Конец ознакомительного фрагмента. Полностью повесть читайте в электронном альманахе фантастики "Полдень" N3.2016
   http://fantlab.ru/edition177271