Не входи в стеклянный дом или Удивительный июнь

                                                
Повесть для любознательных детей и их родителей

Глава  1.  Как все начиналось.

      Я захлопнула свою дверь и начала на цыпочках спускаться по лестнице. Мне пришлось это делать потому, что очень хотелось незаметно прошмыгнуть мимо квартиры № 20. Там живет очень вредная бабка, от которой никому в подъезде житья нет, особенно нам – мне и моей подруге Светке. Старуха эта обожает за всеми подглядывать, подслушивать и всех воспитывать. Вот вчера, например, мы со Светкой долго и громко хохотали на площадке третьего этажа, но не оттого, что такие негодные и невоспитанные (как утверждает эта противнючая Марья Степановна), а потому что удачно облили сверху водой Сашку Иноземцева - нашего одноклассника. Мы его давно уже подкарауливали – с тех пор, как он коварно подставил Светке ножку возле клумбы с «лютиками-цветочками» и моя подружка упала со всего размаха прямо в середину ее, измяв растущую там зелень. Марья Степановна, конечно, увидела это из своего окна и завопила на весь двор:
- Хулиганки! Бесстыжие! И ходить-то толком не умеют! Изломали  мои лютики-цветочки!..
Как вы уже, наверное, догадались, эта злосчастная клумба – ее произведение и главная забота. И наши соседи по дому зовут ее так, как назвала Марья Степановна – «лютики-цветочки». Пока я поднимала Светку и помогала ей отряхнуться, бабка так и продолжала верещать из своего окна, а Сашка – гад какой! – стоял рядом и тоже возмущенно закатывал глаза, разводил руками, хватался за голову и т. д.  Он настолько мерзко изображал свое порицание якобы безобразного Светиного поступка, что я не выдержала и закатила ему на прощание здоровую оплеуху. Иноземцев от неожиданности плюхнулся как раз на цветущие ирисы, где только что валялась Светка.
- Молодец! - радостно крикнула моя подружка, и мы с ней тут же удрали под новые соседкины визги:
- Драчуньи! Побили мальчишечку! Куда только родители глядят!
      Ну, вы сами понимаете: разве можно было эту Сашкину  пакость оставить без последствий? Тем более что вчера он сделал на своей глупой башке прическу «ирокез» (типа он панк!) и гордо вышел во двор с высоким сине-розовым гребнем. Марья Степановна, сидевшая на лавочке перед подъездом, разинула рот и вытаращила глаза, забыв даже ответить на «мальчишечкино» тихое и вежливое: « Добрый день».
Сашка любит иногда строить из себя паиньку – есть у него такая слабость. Поэтому наивная бабка никогда и ни за что его не ругает, принимая, видимо, его кривляния за чистую монету. Мы со Светкой видели, как он потом рисовался перед мальчишками в дальнем углу двора, а они с разных сторон рассматривали его дурацкую прическу и, конечно, завидовали. Ясное дело, им-то родители ни за что бы не разрешили сделать такое на своей голове! А вот Сашке все можно, потому что отца его постоянно нет дома – он часто ездит на «вахту»; а  мать вообще не обращает на него никакого внимания, и он часто ходит в грязной и рваной одежде. Не помню, чтобы Иноземцев когда-нибудь спешил домой с улицы: знает, что ждать его там особо некому. И многие в нашем дворе ему поэтому завидуют, думая, что жизнь у Сашки сладкая и вольная: что хочет, то и делает. Правда, моя мама думает иначе и называет его «бедным мальчиком», а его мать «легкомысленной женщиной».
      Ну, не знаю, бедный он или нет, а нам со Светкой часто от него достается, и мы его терпеть не можем. Потому-то мы и вылили вчера на Сашкину «ирокезскую» прическу целый бидон горячей воды, как только он вышел из какой-то квартиры на втором этаже. Примерно за час до этого мы с подружкой увидели с балкона, что Иноземцев направляется к нашему подъезду, и сразу же побежали посмотреть, к кому это он идет в гости. Но не успели ничего понять, как услышали: хлопнула дверь внизу, под нами. Я сразу предложила подружке план мести: окатить этого хулигана погорячее, когда он покажется на лестничной площадке! Ждать пришлось довольно долго: Сашка не торопился уходить из гостей. Пришлось несколько раз менять воду в бидоне, а то она остывала. Наконец, опять открылась дверь, Иноземцев сказал кому-то: «До свидания!», и замок внизу щелкнул. Сашка подошел к лестничному пролету, и его «панковская» голова оказалась прямо под нами. И мы тут же опрокинули бидон! Слышали бы вы, как Иноземцев заорал от ужаса! А уж как кинулся бежать вниз по лестнице – любо-дорого было посмотреть! Водичка у нас была ничего себе – не кипяток, конечно (мы ж не звери!), но и не прохладный душ. Мы со Светкой   дико захохотали. Эхо заметалось по  подъезду, и кругом пооткрывались двери, и люди спрашивали друг у друга, что случилось.
 Пришлось быстро нырять ко мне домой, пока не застукали. Мы со Светкой быстренько закрыли дверь квартиры и продолжали смеяться – не могли остановиться до тех пор, пока  из глаз не потекли слезы. Но тут… раздался звонок в дверь и громкий голос Марьи Степановны сказал в коридоре:
- Это они! В квартире прячутся! Кому еще?! А родителей нету, конечно…
 У нас пропал, естественно, всякий смех. Мы услышали перед дверью еще много голосов и поняли, что зловредная соседка решила всем в подъезде доказать, какие мы негодные хулиганки, и уже кричала на площадке:
- Там они, паршивки! Открывать не хотят! Надо дверь ломать!
Но какой-то мужчина внушительно сказал:
- Ну, дверь ломать мы не имеем права. За такое и под суд можно попасть. Да, может, и не девчонки хулиганили? И дома их нет?
Бабка, конечно, завизжала:
- Как же! Нет! Там сидят, паразитки!
Еще чей-то бас проговорил:
- Этого мы не знаем. И кто видел, что  именно они воды налили?  Так что нечего и в квартиру звонить.
Мы со Светкой перевели дух: у нас появилась надежда, что все еще, может, и обойдется. И точно, голоса стали затихать; соседи, видимо, расходились по своим квартирам. Мы уже хотели радостно крикнуть: «Йоу!», как за дверью послышался еле слышный шорох и чье-то хриплое дыхание. Мы обе замерли – конечно, это «бабка из двадцатой», как мы между собой часто звали Марью Степановну, подслушивала через замочную скважину. Так прошло несколько минут, и лишь потом  прошаркали удаляющиеся шаги и до нас донеслось бормотание:
- Ну, ничего, паршивки, долго там не просидите… Все равно мимо пойдете, куда денетесь…
      Мы со Светкой со страху проторчали дома до вечера. Подружка даже боялась к себе  на пятый этаж бежать: вдруг кто-нибудь увидит, что она от меня выходит? Наверное, Марья Степановна тоже в своей квартире волновалась, подкарауливая нас: не выскочим ли? Так мы и сидели, вздыхая и даже почти не разговаривая из-за мрачной безвыходности нашего положения. Но вдруг Светка, стоящая у окна, хлопнула меня по плечу и показала пальцем во двор: там, семеня изо всех сил, Марья Степановна со своей огромной продуктовой сумкой спешила в сторону универсама. Проголодалась, видать, противная старушенция! А бежала так, конечно, потому, что хотела поскорее вернуться  и успеть подкараулить нас. Как только она скрылась за углом дома, мы вскочили, как сумасшедшие, и кинулись  на улицу. Я еле вспомнила схватить ключ и захлопнуть дверь. Мы вылетели, как пробки, из подъезда, сгоряча пробежали еще три двора и только потом брякнулись на какую-то лавочку. Довольные, посидели на ней часок, еще посмеялись над Сашкой и одураченной бабкой и  гуляющей походкой, как ни в чем не бывало, вернулись к нам во двор. Марья Степановна, сидевшая со своей сумкой на скамейке у подъезда, увидев нас, горько махнула рукой и, пробормотав что-то вроде:
      - Ну, ничего, завтра посмотрим… - в ответ на наше вежливое: «Здравствуйте!», стала подниматься по ступенькам, с трудом волоча за собой сумку.
      Даже жалко ее стало: старалась бедная старушка, сторожила опасных преступниц, да так ничего у нее и не получилось. Правда, она бы нас, конечно, не пожалела, если бы выследила выходящими из моей квартиры.
      В общем, вчерашнее приключение закончилось для меня и Светки  вполне благополучно: и Сашке мы отомстили, и сами не попались. Но вот интересно, что имела в виду  «бабка из двадцатой», когда собиралась завтра (то есть уже сегодня) посмотреть? От нее ведь чего хочешь можно ожидать, и потому, как ни хотелось мне сейчас побыстрее выскочить из темного подъезда в залитый солнцем двор, я шла все же на цыпочках, очень осторожно, чтобы Марья Степановна не услышала.
      Вот и ее дверь… Мимо, мимо поскорее! С сильно бьющимся сердцем я миновала это опасное место и уже хотела скатиться вниз по лестнице, но тут щелкнул замок, дверь, скрипнув, отворилась, и я услышала свистящий шепот старухи:
      - Ирка, а Ирка, погляди-ка сюда…
      - Чего вам? – я нехотя повернула голову в ее сторону.
Бабка стояла на пороге и злорадно смотрела на меня. На ее ладони лежал какой-то большой черный клубок. Вдруг он развернулся, и я увидела, что это…огромная мышь. Я невольно отпрыгнула назад, а зверек  ловко сел на задние лапки, страшно оскалился и… подмигнул мне. Я подумала, что схожу с ума, и не могла отвести глаза от этой необыкновенной мыши, забыв даже про Марью Степановну. Но бабка сама напомнила о себе, проговорив:
      - Что, видела где-нибудь такую?
      - Нет, - пробормотала я похолодевшими губами.
      - И не увидишь… и ближе не узнаешь, если пакостить перестанешь. Но смотри! Видала, какие у нее зубы? – и бабка постучала своим синим ногтем по мышиной пасти. – Она теперь за тобой везде следить будет – вместо меня. От нее не убежишь!  Очки ей не вотрешь, будто ты  примерная! И Светки твоей это тоже касается. Поплатитесь мне обе, дрянные девчонки!
      Старуха наклонилась и стряхнула мышь на пол. Я в ужасе попятилась к лестнице, закричала и чуть не загремела вниз, еле успев схватиться за перила. Марья Степановна довольно захихикала и хотела уже закрыть дверь, но внезапно я услышала рядом сердитый и строгий голос подружки:
      - А почему вы нас с Ирой постоянно обзываете? Кто вам дал на это право? То мы паршивки, то паразитки, то хулиганки, а теперь дрянные девчонки. Вот скажем родителям, Как вы тогда запоете?
      Старуха злобно прищурилась и, мне показалось, сделала какой-то знак мизинцем, а потом сразу захлопнула дверь. Светка вдруг дико завизжала. Я посмотрела на нее и обомлела: сзади на ее ноге, вцепившись зубами под коленкой, висела та самая мышь и, кажется, старалась вгрызться еще глубже, помогая себе всеми четырьмя розовыми лапками. Я, не задумываясь, с размаху пнула ее туфлей, и она отлетела в угол. Светка замолчала и бессильно опустилась на пол. Я кинулась, чтобы ей помочь, и мы с ней, вытаращив друг на друга глаза, сели у стены, взявшись за руки. Я посмотрела в угол: мыши там уже не было, она куда-то исчезла. Подружка, зажав рукой довольно глубокую ранку на икре, беспомощно смотрела на меня. Я сразу почувствовала прилив сил, бодро встала и под мышки подняла ее на ноги. В конце концов, главное было сейчас уйти от этой злосчастной двери, да и ранку на Светкиной ноге надо было обработать. Я еще раз огляделась: куда же все-таки пропала мышь? Не маленькая ведь и жирная такая! А ладно,  пусть ее хоть совсем провалится. Я сказала Светке:
      - Пойдем скорее ко мне. Дома сейчас никого нет, мы тебе ногу перевяжем.
      Светка кивнула и пошла наверх, шагая как деревянная; я следом. Только когда я протерла дома подруге укус перекисью водорода, смазала мазью и забинтовала, она наконец-то смогла заговорить и, естественно, спросила:
      - Что это было?
      Пришлось мне рассказывать  с самого начала: напомнить о вчерашней угрозе старухи «завтра посмотреть», поведать Светке о моем сегодняшнем параде-алле через подъезд, о коварном явлении Марьи Степановны в дверях ее квартиры, о странной мыши на бабкиной ладони, о ее явно разумном поведении, о последних старухиных словах перед самым появлением Светки и – как это ни удивительно! – о знаке мизинцем, который Марья Степановна подала своему жуткому зверю.
      - И получается, - закончила я, - что мышь укусила тебя по бабкиной указке. Старуха натравила ее, чтобы отомстить за твой наезд сейчас в подъезде  - да и за прежние дела заодно!
      Услышав такое объяснение, моя милая подружка сморщилась, посмотрела на забинтованную ногу и неуверенно сказала:
      - Но ведь этого не может быть.
      - Да, не может, -  подтвердила я. – Но есть.
      Мы  долго подавленно молчали, не зная, как быть. Поверить в подобные сказки, с одной стороны, было нельзя, но с другой… вроде и мы с ней не полные дуры, и глазам, и ушам своим верим, да и укус на Светкиной ноге говорил сам за себя. Наконец, подруга моя расплакалась (вообще-то она медлительна немного) и сказала, что больше думать и говорить об этом не хочет и пойдет к себе домой. И ушла, оставив меня одну размышлять о нашем приключении, потому что я-то никак не могла забыть о нем даже на время. И дальнейшие события показали: я была права! Как вы сами понимаете, удивительное в нашей со Светкой жизни еще только начиналось. Я очень подробно рассказала о фантастическом начале июньской истории -  и лишь потом расскажу о себе и своей жизни оттого, что должны же вы понять, почему я решила сделать достоянием публики мои и Светкины приключения. Ведь согласитесь: уже и зарождались они необыкновенно! Но есть, конечно, среди вас и скептики, которые скажут: «Это выдумки. Такого не бывает». Особенно, я замечаю, часто так говорят хмурые мальчишки, солидные дядьки и самоуверенные тетки, которые все на свете знают – чуть ли не на Марсе побывали. А вот остальные, кто любит приключения и верит в чудеса, - те вперед! Я все вам расскажу, как было, а Светка, если надо, мне поможет.

                Глава 2.  Про нас с подружкой.

Теперь давайте ближе знакомиться. Зовут меня, как вы уже, конечно, догадались, Ира. Лет мне недавно исполнилось двенадцать. С тех пор, как себя помню, я живу в городе Омске, в одном пятиэтажном доме на улице Гагарина. Поэтому, сами понимаете, и я всех знаю в нашем доме, и меня тоже все (х-мм, но лучше бы некоторые не знали - Марья Степановна, например, или Сашка Иноземцев). Со Светкой, своей одноклассницей, я тоже дружу уже давно – как говорится, с юных лет. Ведь мы не только с первого класса сидим за одной партой, но и живем в одном подъезде: я на третьем этаже, она – на пятом. Светка - хорошая подруга. Безотказно поддерживает действием мои смелые идеи, хотя по натуре вообще-то осторожна, любит без помех поразмышлять о чем-нибудь и никогда никуда не спешит. Меня это, правда, порой раздражает. Вот недавно, например, мы с ней решили поразвлечься (вернее, шалость придумала я, но молчу, как скромная и милая девочка). Мы взяли старый папин микрофон, подсоединили его к мощной колонке от домашнего кинотеатра и выставили ее напротив открытого окна. Окно хорошенько занавесили тюлем, чтобы нас не было видно с улицы. Кто ни проходил внизу по улице, о каждом мы отпускали замечания, которые благодаря микрофону разносились на целый квартал! Светка, например, спрашивала меня писклявым голосом пай-девочки из старого мультфильма:
- Послушай, дорогая, ты не знаешь, почему у тетеньки в желтом платье такая толстая попа?
Тетенька при этих словах, конечно, подпрыгивала, как огромный золотистый мяч, и начинала нервно озираться по сторонам. Тогда я отвечала Светке в микрофон ехидным голосом Марьи Степановны:
- Ня знай, милая! Вона там киосочек стоит, где пончики продают. Вот она там все пончики съела и сразу растолстела!
При моем заявлении прохожие начинали хихикать, а тетка рысью срывалась с места, чтобы поскорее сбежать.
- Ах, что ты говоришь, моя дорогая! – пронзительно пищала Светка. – Все она съесть не могла, их там тысяча!
- Ну, можа, и не все, - рявкала я в ответ. – Столько-то, ей, сердешной, трудно зараз слопать. Остальные, что не смогла, в сумке несет. Дома отдохнет маленечко и доест!
Тут мы замечали, что тетеньки вместе с сумкой, якобы набитой пончиками, уже и след простыл. Прохожие смеялись, смотрели на окна и пытались понять, откуда несутся  голоса. Мы же тем временем избирали себе следующую жертву, и игра начиналось сначала. Так мы веселились уже где-то с полчаса, когда я увидела на другой стороне улицы Светкиного папу, только что сошедшего с «маршрутки» и собиравшегося переходить дорогу. Подружка, конечно, в этот момент никого не видела, кроме какого-то мальчишки, которому крупно не повезло: его велосипед сломался как раз под нашим окном, и он пытался его побыстрее починить. Но  из этого ничего не получалось, потому что Светка, почти рыдая, нежно шептала ему в микрофон:
- Ах, милый мальчик! Мне так тебя жалко, я уже плачу! Брось свой велик, все равно не сделаешь. Это же знаменитая «Машина Би-Би-Си: шаг проехал, три неси…»
Я толкала подружку в бок, показывала  пальцем на ее папу, который уже подошел близко к дому, остановился и с интересом слушал, подняв глаза к окнам. Но Светка не могла перестать: уж очень забавно злился внизу хозяин «Машины Би-Би-Си». Он крутил головой, шарил глазами по окнам, грозил в бессилии кулаками. В этот момент подружка почувствовала усталость и остановилась, чтобы перевести дух. Я еще раз показала ей пальцем на папу возле окон, она испуганно округлила глаза и … Вы думаете, бросилась бежать? Ничего подобного! Она была в ударе и спешить не хотела. Это я в панике оттаскивала колонку в глубь комнаты и пыталась выдернуть из гнезда шнур микрофона.  Светка не дала мне испортить свой последний комментарий, который она отпустила велосипедисту на прощанье:
- Смотрите, какой славный малыш! Крякнулась его «Би-Би-Си», а он ее чинит, старается, пяткой упирается! Про него даже стихи есть:

Этот чистит валенки,
Моет сам калоши,
Он, хотя и маленький,
Но вполне хороший…

Тут мне удалось, наконец, разжать подружкины пальцы, которыми она прижимала штекер микрофона ко входу колонки. Если бы не это, она, пожалуй, долго бы еще завывала. И тогда быть нам разоблаченными и наказанными! Правда, Светка все еще продолжала что-то бормотать и размахивать руками, пока я за руку тащила ее к выходу из квартиры, открывала дверь, выталкивала на площадку и потом волокла вниз по лестнице. Только оказавшись на улице, моя подруженька очнулась, со страхом крикнула:
- Сейчас папа придет! – и быстренько побежала со мной за соседский гараж, чтобы надежно спрятаться там от уже выходящего из-за угла папочки. Добежав, она упала на кучу песка и жалобно сказала мне:
- Ир, ну посмотри! Вдруг он уже во дворе меня ищет?
Выглядывать мне, понятно, не хотелось. Но ведь было ясно, что это - именно Светкин отец, и если он сейчас найдет нас здесь… Мне-то пока ничего не будет, а вот ей… Ух! Так что, может, лучше бежать дальше? Я тихонько высунулась из-за гаража и увидела, что страхи наши напрасны. Светкин папа уже был у двери подъезда и собирался войти в него. Я с облегчением опустилась на песок рядом с подругой и сказала:
- Пронесло! Домой пошел! – и мы с восторгом обнялись.
Правда, я вскоре поняла, что хочу пойти на ту сторону дома и все же посмотреть (осторожненько!), починил ли «малыш» свой велик. Но Светка мне не позволила – доказала, что лучше здесь отсидеться («А то вдруг нас папа из окна увидит?»).
Вот так, без серьезных последствий, закончилась наша проделка. Но что могло бы быть, если бы я не остановила (хотя и с трудом, и поздновато!) подружкино словоизвержение? Ей, видите ли, закончить хотелось!  А ведь еще немного, и ее папа успел бы засечь нас если не в подъезде, то во дворе точно. И, конечно, наши родители опять собрались бы вместе или у них дома, или у нас. И поставили нас рядом друг с другом, и стали бы стыдить и ругать… Да что говорить! Такие «родительские собрания» (как мы их с подружкой называем) время от времени случаются в нашей жизни, потому что моя и Светкина семьи между собой дружат. Что дружат – это здорово, конечно.  Но и отвечать за наши проказы приходится вдвойне тяжелее – ругают-то нас вчетвером! И до того согласованно: ну, просто русский народный хор! То басы вступают – папы, то сопрано – мамы. А мы молчим, сопим и слушаем концерт.
Наши отцы работают вместе в одном цехе на заводе. Они старшие мастера на своих участках и вечно обсуждают между собой  «вечные темы производственного процесса», как говорит моя мама. Она  у меня – учитель в школе, преподает историю. Вот и сейчас вроде бы июнь, каникулы, мы со Светкой забыли уже про надоевшие уроки. А у мамы   – отчеты, консультации, выпускные экзамены. Поэтому мы с подружкой охотнее торчим у нас, чем у них. Мои родители уж точно проведут весь день на работе, а братик Митька – в садике, они его после работы заберут.  А нам, конечно, в квартире – раздолье; мы здесь одни, что хотим, то и делаем. А у Светки только папа с утра на работе, мама же чаще бывает в это время дома. Тетя Таня сейчас заканчивает заочно институт и сдает свою последнюю сессию. Поэтому в июне  не работает и готовится к экзаменам. Ее, конечно, вполне устраивает, что мы со Светкой проводим время у нас, и она может спокойно заниматься. Ха, спокойно! Конечно, мы не позволяем себе  особенно бурных скачек, когда знаем, что она в любой момент, спустившись  сверху, может позвонить к нам и спросить, что мы делаем, или, там, позвать нас обедать. Мы бы, конечно, не устроили этого развлечения с микрофоном три дня назад, если бы тетя Таня с утра не поехала сдавать экзамен в свой институт. А Светкин папа, как после оказалось, пришел тогда с завода домой потому, что забыл на столе какие-то документы (и он, и мой папа иногда берут свою работу домой и что-то еще по вечерам пишут и считают). К нашему с подружкой счастью, он очень торопился назад на завод. Поэтому быстро забрал бумаги и ушел, так ничего и не успев просечь. Повезло нам! Но вечером, Светка говорит, он очень ехидно улыбался, глядя на нее.  Даже ее мама спросила:
- Что это ты сегодня такой веселый? План, что ли, на участке перевыполнил?
Но он только засмеялся и покачал головой. В общем, пронесло нас! Хотя и остались, как говорят, на подозрении.
И еще (я вам уже говорила) у меня есть братик Митя. Я его очень люблю (правда, и поддаю ему иногда, когда  вредничает). Он еще ходит в детский сад, но уже в подготовительную группу, и поэтому страшно важничает. Придя вечером домой, садится с усталым видом в кресло (прямо как папа!) и тихо, солидно сообщает:
- Сегодня у нас на занятиях письмо было. Я больше всех палок нарисовал. Так пальцы болят… - и трясет в воздухе рукой.
Я, чтобы не фыркнуть, утыкаюсь в журнал. Мама строго смотрит на меня и говорит Митьке:
- Ну и молодец! Иди скорее ужинать, раз устал.
Брат, понятно, завидует мне, что я учусь в школе, раньше него прихожу домой и мне не приходится спать днем. Он просто не знает, как иногда надоедает учиться и как хочется, чтобы поскорее наступили каникулы. Когда я говорю ему об этом, он не верит и вздыхает:
- А мне бы не надоело! Зато у тебя сончаса нет!
Митя ждет – не дождется, когда, наконец, перестанет ходить в садик – а осталось ему совсем немного (до конца июня). Потом у него – торжественный выпускной утренник и … каникулы. Это он сам так упорно называет два летних месяца, которые останутся до первого сентября, когда он станет школьником. Ему кажется, что он тогда сразу во всем сравняется со мной. Наивный пупсик! Куда ему! Правда, кое в чем мой брат надеется не напрасно: скоро он, оставаясь дома, сможет гораздо свободнее везде таскаться за мной и Светкой и выведывать наши секреты. К счастью, моя мама выходит в отпуск сразу после братишкиного выпуска из садика, «чтобы ребенок не бегал без присмотра» (по ее выражению). Так что в основном он будет под маминым попечением. Но все-таки скрываться от его любопытного курносого носа будет нам куда труднее, чем раньше. Я думаю (и Светка со мной согласна), что Митька – прирожденный шпион. Все умеет: и незаметно наблюдать, делая вид, что увлеченно играет, и следовать за нами короткими перебежками, и чуть ли не по-пластунски ползать. Честное слово, не вру! Однажды прошлым летом он появился буквально из ниоткуда посреди огромного пустыря, заросшего травой, и заорал: «А я здесь!» - прямо мне в ухо. У меня просто в глазах потемнело и волосы на голове зашевелились. А он хохотал, поросенок белобрысый! Ну, как он мог так к нам подобраться, что даже осторожная Светка, которой было поручено быть часовым, ничего не увидела и не услышала? По земле, конечно, полз, как Чингачгук – Великий Змей -  хоть бы одна травинка шелохнулась! Одно хорошо: ничего того, что нам запрещают взрослые, мы со Светкой тогда не делали, а просто играли в «Бригаду» (есть такой фильм – вы видели, наверное?). Поэтому Митькина разведка ничего ему не дала, кроме огромной царапины на руке, за которую его потом ругала мама (как же, как же, - на этом пустыре много ведь всякого железного хлама валяется – вот и схлопотал, шпик несчастный!). А вообще-то братишка это любит: выведать что-нибудь про меня, а потом шептать ,например:
- Дай мне быстро половинку пирожного, а то сейчас маме расскажу!
Приходится давать, деваться некуда. Такой вот мой брат противный шкет. Но я все равно его люблю, хотя могу и стукнуть за подобный шантаж, когда мамы рядом нет. Я понимаю, что он хочет быть таким же большим, как я, и то же самое уметь. Я это знаю – сама была дошкольницей. Поверьте, приятного мало! Поэтому я особо на Митьку за его делишки не сержусь. Тем более, что сейчас он пока еще ходит в садик и скрываться нам со Светкой приходится от него только по выходным. Вот уж кончится июнь, тогда и будем думать, как с ним бороться. Самое главное, что сейчас каникулы, шестой класс мы со Светкой закончили хорошо (у меня в табеле всего три «четверки», а у Светки – пять, остальные «пятерки»), и играть сколько хочешь и много читать. Да, читать мы с подругой очень любим, хотя это сейчас и не модно. Некоторые дурачки над нами поэтому даже смеются и орут:
- Вот ботанички! Книжки читают!
Но нас со Светкой это не волнует. Мы с ней обожаем приключения и детскую фантастику (ну, там Фенимора Купера, Майн Рида, Кира Булычева). И еще запоем глотаем детские детективы из серии «Черный котенок». Есть, конечно, среди них и неубедительные, и даже глуповатые, но все равно читать их интересно. У меня дома – своя отдельная полка книг, и Митька знает, что трогать их нельзя ни в коем случае. Все остальное брать иногда можно с моего разрешения – даже юбку разрешается надеть, если ему побеситься хочется. Но вот книги – никогда! Иначе он их давно бы изрисовал или наделал из страниц самолетиков. Вот когда подрастет, научится хорошо читать и станет таким же «ботаником», как мы со Светкой – тогда пусть берет. Я знаю: на самом деле читать хорошо, а не позорно. И удовольствия от этого получаешь куда больше, чем от любой компьютерной игры – ведь там в основном одно и то же. Мы с подружкой тоже иногда играем на компьютере (у нее дома или у меня), но нам это быстро надоедает. А вот книгами постоянно обмениваемся и подолгу их обсуждаем. Наши со Светкой родители тоже любят читать и нас к этому приучили.
Ну, и еще, как вы уже, конечно, догадались, мы с подругой любим всякие шалости и проделки. Иначе жить скучно! И книгу про Карлсона  уже по пять раз перечитали. И каждый раз хохочем и жалеем, что этот толстячок с пропеллером – не наш друг. Вот бы мы с ним напроказничали! А Марья Степановна, по-моему, очень похожа на фрекен Бок. Не знаю, правда, умеет ли она печь вкусные плюшки. Но тишину и тоскливый порядок любит так же. И если бы могла, так же запирала бы нас со Светкой в комнате, как «домомучительница» несчастного Малыша. Вот напустила же она на нас сегодня мышь! И, если подумать, слишком уж удивительную мышь. Может, это мне только показалось? Но ведь я ее очень ясно видела. Да и Светку она потом укусила до крови, и это уж нам обеим не приснилось!  Одно хорошо: эта зверюга хотя бы исчезла бесследно. Подружку, правда, жалко. Вот часто с ней так: медлит, осторожничает, рассчитывает, как бы в неприятность не попасть. Зато потом уж не вытерпит и такое выдаст, что вся наша конспирация идет насмарку! И надо ей было сегодня читать Марье Степановне лекцию о хороших манерах, да еще и грозить, что мы пожалуемся родителям… И момент выбрала -   лучше некуда! Как говорится, ответили угрозой на угрозу…
Ну, кажется, достаточно я вам рассказала. Сейчас уже придет с работы мама, надо подогреть ей суп и немного прибрать в доме. Завтра, как проснусь и выпью кофе, буду снова все вспоминать – как странно и фантастически складывались события в этом июне…


                Глава 3.  Мышь появляется снова.

Мне кажется, утро - самое лучшее время суток. Особенно сейчас, летом, когда не надо бежать в школу и можно спокойно посидеть у открытого балкона… В комнату веером влетают солнечные лучи, сквозит прохладный ветерок. В одной руке у меня чашка кофе, в другой бутерброд. Просто блаженство. А ведь день еще только начался, и сколько интересного может за него случиться!... Впрочем, нет. Хватит нам со Светкой того – ну, очень интересного! – что произошло  недавно и закончилось неделю назад. И уверяю вас, этих приключений оказалось для нас,  и для Сашки  Иноземцева, и еще для некоторых других (речь о них впереди) вполне достаточно. Мне в последнее время что-то и шалить не хочется. Светке, по-моему, тоже. Вот так порезвились…
Ну, все. Я доела свой завтрак и теперь буду рассказывать, что было дальше после того, как Светка с забинтованной ногой ухромала  к себе домой. Я  решила уже не ходить больше мимо бабкиной двери – ну, хоть до вечера, пока родители с Митькой не придут. Как-то мне, понимаете, страшновато стало.
Я призналась самой себе, что боюсь этой зубастой мыши. Мне очень хотелось на улицу, на солнышко – но ведь для этого надо сначала пройти через подъезд… Нет, ни за что! Лучше дома посижу, «Зверобоя» почитаю, подальше от неприятностей. Я еще не знала, как сильно ошибалась, считая свой любимый диван  вполне безопасным местом. Но пока  наивно на это надеялась! Правда, еще раз проверила, хорошо ли  закрылась дверь за Светкой. Оказалось, хорошо. Успокоенная, я с аппетитом поела и упала с книжкой на пружинные подушки. Как обычно при чтении, я увлеклась настолько, что очнулась лишь от звука хлопнувшей в прихожей двери и оживленных голосов мамы и Мити. Я вскочила и побежала их встречать. Братишка сразу обнял меня – соскучился за день. Мама поцеловала мою макушку, сунула в руки кучу пакетов и велела нести на кухню. На душе сразу стало легко и весело. Я начала болтать с Митькой, бегать с ним по комнатам – и сразу забыла об утреннем происшествии. Все было прекрасно и в моей жизни, и, значит, в мире. Кажется, я давно не была в таком хорошем настроении. Скоро пришел с работы папа, мы поужинали, выпили чаю с печеньем. Митя, выскочив первым из-за стола, потянул меня за руку в комнату, прося почитать ему сказку («Азбуку» он у нас уже освоил, но вот «Маленького Мука», понятно, еще осилить сам не может – а это его любимая сказка). И тут папа, улыбнувшись, спросил у мамы притворно-строгим голосом:
- Скажи, Леночка, как себя вели сегодня наши дети?
Мы с братом сразу поняли, в чем дело, и закричали:
- Хорошо!
     Мама засмеялась. Было ясно: сейчас я и Митя получим подарки. Карапуз уже был возле папы и смотрел, что он вынимает из пакета – чуть свой нос туда не засунул. У меня от любопытства даже в горле похолодело, но я ведь не такая малявка, как брат, поэтому стояла спокойно и молча, конечно, гордясь при этом своей выдержкой. Но тут же вздрогнула от Митькиного крика «Ура!» и последовавшего за ним оглушительного выстрела. Брат получил наконец-то пистолет с пистонами! Я была так рада за него, что даже не обиделась, когда он оттолкнул меня от кухонной двери и пробежал прямо по моим ногам в комнату, чтобы там пострелять на свободе. Но тут… тут что-то зашелестело в папиных руках, и я увидела, обернувшись… Нет, я не сразу в это поверила. И лишь когда взяла от папы в руки свой подарок, завопила от радости и стала обнимать  родителей. Это был пушистый рюкзачок в виде мягкой игрушки – слоненка! Я давно такой хотела, но все как-то не получалось. То денег в семье не было, то те рюкзачки, которые мне показывали в магазине мама с папой, не нравились. А этот – просто прелесть! Я выскочила из кухни с подарком, чтобы показать его Митьке. Братишка еле виден был в густом синем дыму, наполнившем комнату. Он стрелял из своего пистолета, носясь, как ракета. Но рюкзачком моим, конечно, сразу заинтересовался, повертел его в руках и сказал:
- Грамотно! – это у него высшая степень похвалы. Подумав, добавил: - Но плохо, что не стреляет.
Мне стало смешно: я представила себе, что этот забавный слоник вдруг стал стрелять, и из-под его лопушистых ушей, приподнимая их в воздух, полетели теннисные мячики и повалил дым. И вот один мячик щелкнул Мите по лбу, тот выпучил глаза и уронил свой пистолет… Я весело хохотала над Митькой, увидев мысленно эту картину. Брату не понравился мой смех. Он подозрительно покосился на меня, подумал и сказал:  

Теперь довольно улыбался Митька, а я хмурилась. Надо же, вредный клоп! Мне, родной, любимой сестре – не даст пистолет! Увидев, что я рассердилась, и от удовольствия шмыгнув носом, братишка важно добавил:
- И не трогай его! И не бери в руки: я не разрешаю.
Тут он совсем раздулся от гордости за свою находчивость – как же, старшую сестру уел! Конечно, сразу получил от меня подзатыльник, заревел и побежал в кухню жаловаться маме. Слушая, как он там верещит и называет меня дурой, я подошла к креслу, села в него и увидела брошенный братом пистолет.
- Ага,  - обрадовалась я, - сейчас я его запрячу! Пусть этот плакса поищет и еще поноет.
Я уже наклонилась, чтобы поднять игрушку, но тут из-под кресла раздался сильный скребущий шорох. От неожиданности я резко выпрямилась и больно ударилась головой о край стола. Шорох раздался снова, но уже тише. Прижав пальцами быстро вспухавшую на затылке шишку, я завизжала от страха и залезла с ногами в кресло, потом встала в нем и, видно, продолжала кричать… В комнату вбежали мама, папа и Митька и бросились ко мне. Папа схватил меня, снял с кресла и прижал к себе. Мама дрожащей рукой гладила мое  плечо и спрашивала:
- Ира, Ирочка, что с тобой? Доченька, почему ты кричала?
Я, уже придя в себя, показала пальцем под кресло. Митька сразу же, пыхтя, полез туда. Поползав некоторое время на четвереньках и обогнув таким образом кресло, братишка встал на ноги и объявил:
- Нет там ничего!
- А что там могло быть? – спокойно спросил папа.
Мама тревожно посмотрела на меня и тоже заглянула под кресло. Но и она, видно, ничего не обнаружила, потому что с облегчением рассмеялась и прижала меня к себе, оторвав от папы.
- Впечатлительная ты у нас, - ласково сказала она мне. – Ну, ладно, успокойся. Дыма Митя напустил полную комнату, вот тебе что-то и привиделось. Там абсолютно пусто, взгляни сама.
Мне, конечно, хотелось посмотреть, но я не стала. Не будешь же им всем объяснять, что я не увидела что-то – я услышала! А что сейчас под креслом пустота, это и так ясно. Шишка на голове загудела сильнее, я скривилась от боли. Мама ахнула, когда отодвинула мою руку и нащупала  под волосами огромный бугор.
- Идем скорее в кухню, приложим лед, - сказала она мне и повела лечить вон из комнаты.
Я слышала, уходя, как папа отодвигает штору, чтобы распахнуть окно. А Митька, найдя на полу свой пистолет, радостно кричит:
- Вот он, мой пестик! А я уже и забыл про него!
Мама вынула из холодильника ванночку со льдом, вытряхнула из нее два прозрачных кубика, завернула в салфетку и дала мне, сказав:
- Приложи скорее к шишке.
О, какое облегчение – действительно! Боль сразу уменьшилась, а приятная прохлада на голове окончательно успокоила меня. Но тогда я сразу начала думать – легко догадаться о чем: кто же там шуршал под креслом? Конечно, первая же мысль была: мышь. Наверное, пробралась к нам домой, когда  родители с Митей пришли. Кажется, эти мелкие зверьки могут прошмыгнуть так – тихо и незаметно. Но ведь когда она сидела на ладони у Марьи Степановны, то показалась мне не такой уж маленькой! Даже, честно сказать, очень крупная была мышь! Мама могла ее не заметить, но вот Митька – вряд ли. Он у нас знаете какой глазастый – все увидит! Правда, папа пришел позже и мог впустить ее. Но нет: он большой аккуратист и, прежде                                чем войти, всегда тщательно вытирает ноги перед дверью и смотрит при этом вниз, чтобы коврик не съехал в сторону. Нет, папа заметил бы ее и, конечно, не пустил бы в дом. Но как тогда она оказалась под креслом?
От этих мыслей я завертелась на стуле. Мама, сидящая рядом со мной и делающая вид, что читает газету, сразу встрепенулась и спросила:
- Что, Ирочка, опять больно?
- Да нет! – с досадой сказала я. – Это я думаю…
- Конечно, дочка, - очень серьезно сказала мама. - Бывают у людей такие мысли, что они покой теряют и усидеть на месте не могут. С тобой то же самое?
- Да, - вяло призналась я. – Но только ты меня ни о чем не спрашивай.
- Ладно, - согласилась мама. – Но, может, ты поделишься со мной? А вместе мы что-нибудь придумаем.
- Нет, не надо! – испуганно сказала я. - Ничего я не скажу.
Чем я могла поделиться с мамой? Это ведь не ссора с одноклассниками и не «тройка» по математике. Она бы  наверняка не поверила  ни в угрозы «бабки из двадцатой», ни в подмигивающую мышь, ни в ее дальнейшее зловредное поведение. Да и не могло быть этой зверюшки у нас дома! Не сумела бы она проскочить незаметно! Да… но кто же тогда шуршал подо мной? Кто?!
Я почувствовала, что шишка на моей голове снова налилась огнем. И лед, оказывается, уже растаял. Я встала с места, подошла к раковине и пустила в нее холодную воду. Набрала в ладони шипящую струю и с наслаждением умылась. На больное место тоже поплескала водичкой. Жить опять стало легче, а думать веселей. Мама, оказывается, уже ушла с кухни, пока я умывалась. Видно, решила, что я уже вполне пришла в себя и хочу поразмыслить в одиночестве. Молодец у меня мама, все всегда понимает – даже когда и не знает, что должна понимать!
Так, начнем сначала. Вчера, не сумев нас выследить и уличить, Марья Степановна угрожающе пробормотала, что сегодня она «посмотрит». Нынче утром она показала мне на ладони здоровенную мышь и пообещала, что та теперь постоянно будет следить за мной и за Светкой и что от нее уж не убежишь. Потом эта черная нахалка укусила подружку за ногу, мстя ей за вполне, надо сказать, справедливые слова в бабкин адрес. Но потом – она исчезла! Куда? Ведь лестничная площадка очень маленькая, двери на ней были закрыты, а в углах уж точно нет ни одной норки, способной скрыть в себе такую толстую зверюшку! То есть, получается, она растворилась в воздухе… Ерунда какая-то. А потом, значит, полчаса назад снова появилась – уже под моим креслом. Еще лучше. Просто не мышь, а привидение - только, надо сказать, очень упитанное и кусачее.
Стоп! А почему я так уверена, что под креслом была именно она? Я же ее не видела. Мало ли что там могло шуршать… Или  кто… Но ведь ни кошки, ни собаки, ни даже черепахи у нас нет. В моей голове тихо зазвенело, словно я опять стукнулась о стол. Я обреченно почувствовала, что внутри  она совсем пустая, как воздушный шар. Сейчас оторвется и полетит. Только волосы на ней причесывать – забота лишняя.
Мне раньше казалось, что я вроде бы не глупая и характер у меня  решительный. Но тут просто не знала, что  думать и – самое главное! – как действовать. Была мышь или нет? А если была, то зачем приходила? Я ведь, кажется, ничего запретного не делала – не «пакостила», как выразилась Марья Степановна. Тут какая-то мысль промелькнула в моем мозгу, но снова исчезла. Я чуть не заплакала от собственного умственного бессилия.
Ну, нет! Так дальше нельзя. Надо пойти в комнату и опять заглянуть под кресло. И пусть там Митька с мамой ничего не нашли, а я вот посмотрю!
Испытывая жажду хоть какой-то деятельности, я выскочила из кухни и влетела в комнату. Вот удача! – там никого не было. Я опустилась на четвереньки и влезла головой под кресло, пытаясь хоть что-нибудь  разглядеть там, в тени, и… разглядела. Прямо перед моим носом, ярко светлея на синем мехе ковра, поблескивала огромная царапина. Как будто кто-то узким ножом ловко срезал полоску ворса. Я ахнула, сразу похолодев от того, что моя догадка о мыши оказалась верной. На всякий случай я  прикоснулась  ослабевшими пальцами к этой лысине на ковре, выбритой ровно, будто по линейке. Да, это мне не видится и не снится – ворса здесь действительно нет… Но, однако, какой сильной и, должно быть, опасной должна быть старухина мышь, если это действительно она здесь побывала! И что, интересно, скажет мама, увидев, каким стал ее любимый ковер?
Вдруг новая мысль поразила меня. Да ведь мама заглядывала под кресло! И… ничего не заметила. Митька тоже. В полном отупении я уставилась на царапину и подумала, что так, наверное, сходят с ума: ты видишь, а другие нет. Вот ты и псих!
В коридоре раздался смех братишки, и я сразу вскочила с пола. Вот сейчас  возьму и еще раз проверю!
- Митька! – крикнула я. – Зайди-ка сюда на минуточку!
- Зачем? – недоверчиво спросил брат, открыв дверь и просунув голову в щель. – Пистолет заберешь?
И тут догадка, которая появилась и вдруг опять исчезла у меня в кухне, просто вспыхнула перед моими глазами! В нем все дело – в этом злосчастном пистолете, который Митька так нежно прижимал к груди – боялся, что я отниму. Но пока я выясню другое, и брат мне в этом поможет.
- Нет, не заберу, - ласково сказала я. – Заходи, не трусь.
Митя на всякий случай переложил пистолет в карман шорт, прижал его рукой и лишь тогда переступил порог комнаты.
- Ну, чего тебе? – все еще недоверчиво поинтересовался он. – Опять кажется?
- Нет, Митя, - схитрила я, - ничего мне не кажется. Просто я свою заколку уронила, и она под кресло улетела. А мне трудно достать – в голове стучит, понимаешь? – и я, скривившись как можно жалостнее, дотронулась до своей шишки.
- А, ну сейчас, - сказал мой любимый братишка. - Я быстро достану!
Он бодро полез под кресло (в который раз уже это происходило за сегодняшний вечер?), а я стояла и ждала: вот он крикнет:
- Ой, смотри! Что это на ковре?! – или подобное в этом роде.
Но нет! Он молча пыхтел и ползал там, старательно ища мою заколку, которая на самом деле лежала на полке в детской. Так  и есть: он ничего не замечает, потому что… Но все же я сделала последнюю попытку. Присев на корточки рядом с братом, который уже хотел выбираться из-за кресла, я ткнула пальцем в царапину и спросила его:
- А здесь ты ничего не видишь?
Митя внимательно посмотрел на то место, куда я показывала, подумал и сказал:
- Нет! А ты?
- И я ничего. Пропала моя заколочка… – постаралась я вздохнуть как можно печальнее.
Впрочем, я даже почти не притворялась. Мои догадки наводили на действительно грустные размышления.
Митьке было жалко меня: как же, заколка потерялась! Но, имея в кармане долгожданный пистолет, долго огорчаться он не смог. Крикнув мне:
- Не потей! Потом найдем! – братишка удрал.
А я теперь совершенно точно сделала для себя два вывода – и не знаю, который из них был важнее.
Во-первых, эту мышь и ее проделки могли, наверное, видеть только мы со Светкой:  ведь срезанный ворс на ковре усмотрела одна я, а Митя нет. Значит, скорее всего, и мама с папой эту царапину не заметят. И если тогда, когда все это случилось, мышь и сидела еще под креслом, ее тоже не разглядели ни мама, ни Митя.
Во-вторых, вечером эта грызунья появилась не случайно, как я думала раньше. Митька же заявил, что не разрешает мне брать пистолет! А я, прогнав братишку из комнаты подзатыльником, потянулась за его игрушкой. Тогда-то и раздался шорох! Дело в том, что я собиралась сделать запрещенное – взять в руки Митькин подарок, вот мышь и появилась, и приготовилась меня укусить. Но я, крепко стукнувшись головой, про пистолет забыла, и он остался лежать на пол. В это время я  услышала второй шорох, слабее: мышь уходила, потому что кусать меня было незачем – Митькин запрет я не нарушила. Да уж!
Я глубоко вздохнула и вышла через открытую дверь на балкон. Как хорошо становится на душе, когда начинаешь что-то понимать! Правда, выводы мои никак нельзя было назвать приятными. Вредная старуха не соврала, и ее шпионка теперь будет появляться рядом всякий раз, как только мы со Светкой захотим немного развлечься. Ничего себе будущее! Неужели нам придется стать пай-девочками, которые разговаривают тихими, робкими голосами, любят ябедничать про чужие проказы и делают только то, что взрослые разрешают? Вот тоска!
Летний вечер угасал. Солнце уже давно спряталось, кругом разлились голубые сумерки, и на быстро темневшем небе  зажглась первая звезда. От этой картины мне захотелось плакать. Казалось, что эта ночь наступает не в мире, а в нашей со Светкой жизни. А  далекая светлая звезда в небе – это наше веселое и бесшабашное прошлое, которое мы  не ценили! Думали, что так и будет всегда. А теперь конец: эта подлая мышь вместе со старухой не дадут нам житья. Боясь от отчаянья разрыдаться, я ушла с балкона в нашу с Митькой детскую, расправила постель, разделась и легла. Сама не знаю, как это вышло. Обычно мама с папой долго не могут загнать меня в кровать. А тут… Мне было так грустно, что голова сама улеглась на подушку. Видно, я  в этот день очень устала от разных испытаний, потому что уснула почти мгновенно, успев лишь краем сознания услышать удивленный голос Митьки, вошедшего в комнату:
- Ой, а Ира спит!
Мне, помню, сразу привиделся какой-то удивительный сад, зеленый-зеленый, и цветы в нем…

4. Светкины страхи.

Я с трудом проснулась в полной темноте от звонка колокольчика.  Это дребезжал наш со Светкой «телефон». Я совсем забыла  рассказать, что у нас есть своя связь, Вы уже знаете, что я живу на третьем этаже, а моя подружка – на пятом. Мой балкон находится под ее, а окно нашей с Митькой комнаты – соответственно под ее окном. Правда, между нами живет одинокий мужчина – Иван Петрович. Одинокий он потому, что от него уехала жена с двумя детьми еще два года назад. Мы со Светкой очень жалели, когда уехали его сыновья. Такие были веселые мальчишки – просто класс! – хотя и младше нас один на два, другой – на три года. Что мы вытворяли вместе с ними во дворе, до сих пор весело вспомнить! Но я отвлеклась. Теперь, короче говоря, остался один только их отец, который очень хорошо относится к нам с подружкой – всегда улыбается, увидев нас, и часто угощает конфетами. Правда, смотрит при этом грустно – наверное, о своих сыновьях думает, ведь мы с ними дружили. Так вот, этот Иван Петрович никогда  не ругает нас – даже за то, что мы однажды со Светкой, играя на ее балконе, опрокинули стоявшую там банку с зеленой краской, и она вся через щель вылилась на лоджию соседа. А лоджия у него знаете какая красивая – лучшая в нашем доме, он сам ее делал. Вообще-то застекленные балконы у нас имеют немногие – может, семей десять, но у тех по сравнению с этим – просто ерунда какая-то. Хорошо еще, что рамы у Ивана Петровича в тот день были раздвинуты из-за жары, а то мы бы испортили ему стекла. И вы представляете: сосед даже не пожаловался нашим родителям! Сам оттер краску тряпками с какой-то вонючей жидкостью – мы со Светкой сверху видели – а нам только погрозил пальцем, и все! Ну, и вполне понятно, что такой замечательный и добрый человек не помешал нам провести два своих «телефона»: один с моего балкона на Светкин (мимо балкона Ивана Петровича), другой – из форточки нашей детской в форточку подружкиной комнаты (соответственно мимо окна соседа).
Вообще-то «телефоны» - это всего лишь тонкие, но крепкие веревочки, связанные в круги. Первый из них охватывает балконные перила наших со Светкой квартир. По этому «телефону» мы обмениваемся с подружкой разными предметами, привязывая их к веревке – ведь ее концы скреплены узлом. И если потянуть, например, за левую сторону вниз, то правая поползет наверх, к Светке – ну, а вместе с ней, скажем, конфета, или яблоко, или транспортир какой-нибудь (когда Светке срочно его надо, а бежать ко мне вниз неохота).
Второй наш «телефон» ничего не перемещает. Он служит, чтобы вызывать друг друга на балкон для каких-то сообщений или срочных разговоров. К веревке привязаны два колокольчика – один в подружкиной комнате, другой - в моей. Если мне надо что-нибудь побыстрее сказать Светке, я зажимаю рукой свой колокольчик и дергаю за веревку. И пожалуйста: через полминуты мы с подружкой уже разговариваем: она – свесив голову вниз, а я – повернувшись вверх лицом. Может быть, кому-то из вас наша связь покажется смешной – ну и пусть! А мы с подружкой очень гордимся своими «телефонами» и пользуемся ими с удовольствием – при всей их простоте они очень надежны.  Конечно, если бы на четвертом этаже между нами жил не милый Иван Петрович, а, скажем, Марья Степановна, уж она бы нам веревки раз десять оборвала! И жаловалась бы нашим четырем родителям, что «телефоны» ей просто жить не дают – придумала бы почему. Но она живет на втором этаже – ура! Правда, я опять отвлеклась. Продолжаю рассказывать с того момента, как меня разбудил «телефонный» колокольчик.
Открыв глаза от его звонка, я сначала долго ничего не могла понять. Перед моими глазами тихо проплывали пышные деревья и яркие цветы из моего сна. Но наконец я сообразила: грезы кончились, я нахожусь в своей комнате, а колокольчик надрывается оттого, что у Светки наверняка что-то случилось. Ведь ночью она мне пока ни разу не звонила! Выскочив из постели, я подбежала к окну, и, схватив одной рукой свой колокольчик (чтобы он замолчал), другой несколько раз дернула за веревку, приводя в движение подружкин звонок. Так я дала ей знать, что услышала вызов и иду на балкон.
Но сначала надо было проверить, не разбудили ли эти звуки кого-то еще, кроме меня. Кажется, нет: Митька спокойно сопел, в спальне родителей тоже было тихо. Я крадучись вышла на балкон. Ночная прохлада дунула на меня свежим ветерком, и я окончательно проснулась. Подойдя к перилам, я посмотрела вверх и спросила:
- Света, ты здесь?
- Здесь! – долетело до меня с пятого этажа. – Ира, я не могу тут с тобой говорить! – в голосе подруги явно прорезались истерические ноты. – Выйди тихонько на вашу площадку, я к тебе сейчас спущусь! – теперь Светкин голос прозвучал так, как будто она собирается заплакать, но старается сдержаться.
- Ладно, иду! – поспешно крикнула я, забыв всякую осторожность,  а ведь нас могли услышать родители. – Спускайся ко мне.
Проскользнув мимо комнаты папы с мамой, я зашла только в детскую накинуть халат и проверить, не проснулся ли братишка. Кажется, все нормально. Теперь пора к Светке. Надо было бесшумно открыть замок на входной двери, чтобы никого не разбудить. Это мне не сразу удалось – язычок почему-то заело от моих осторожных движений.  Когда я выскочила на лестничную площадку, Светка была уже там. И в каком виде! Бледная, перепуганная, руки мелко дрожат.
- Что с тобой? Что случилось? – спросила я, уже смутно догадываясь, какое событие могло привести в паническое состояние мою рассудительную подругу.
Светка схватилась трясущимися руками за мои плечи, и ее глаза вдруг наполнились слезами. Она очень старалась не зареветь в полный голос, но было ясно, что это вот-вот случится. А тогда, я чувствовала, мне не скоро удастся добиться от подруги, что же у нее стряслось. Поэтому я решила опередить события и быстро спросила :
- У тебя мышь была?
Светка мелко закивала головой, и слезы из ее глаз посыпались градом – но было видно: плачет она скорее от облегченья, что я уже все знаю, а не от отчаянья. Я сразу угадала, в чем дело – да и трудно было бы этого не понять после событий сегодняшнего вечера. Я еще не забыла, в каком виде сама недавно упала на подушку и заснула. Хорошо хоть, что Светка начала успокаиваться – уже сняла руки с моих плеч и смотрит на меня с какой-то странной надеждой. Наверное, думает, что если я понимаю, в чем дело, то и помочь смогу. А вот нет – этого не будет: сама не представляю, как нам теперь из  беды выпутываться. Но сначала надо точно узнать, что произошло с подружкой.
В пустом подъезде стояла мертвая тишина. Тускло и страшно горела пыльная лампочка на площадке. За дверями спокойно спали наши соседи – ведь им ничто не угрожало. А мы с подругой были одни со своим горем, которое так внезапно накрыло нас душным покрывалом. Чтобы было не так жутко, мы взялись за руки. Светка еще раз глубоко вздохнула, вытерла последние слезы, и я наконец-то узнала вот что…
Моя подружка в этот вечер долго не отходила от телевизора – впрочем, вместе с родителями. Сначала они посмотрели новости, потом очередную серию из цикла «Улицы разбитых фонарей». Светка все время старалась не думать об утреннем происшествии и о своей больной ноге. Правда, кое-что ее удивило. Когда ее мама – тетя Таня – увидела повязку, она, сразу расстроившись, потребовала, чтобы Светка  размотала бинт и показала ей, что с ногой. Та, конечно, этого делать не хотела и как могла отнекивалась: тогда уж точно пришлось бы как-то объяснять происхождение укуса. А в то, что это сделала разумная мышь по приказу Марьи Степановны, тетя Таня, ясно, не поверила бы. Но Светкины отговорки не помогли, и повязку ей пришлось снять. Подружка, увидев удивленные мамины глаза, ждала чего угодно: охов, ахов, возмущенных расспросов, но…
- Твоя мама ничего там не увидела? – нетерпеливо спросила я.
- Да! А откуда ты знаешь??? - поразилась Светка.
- Знаю. Дальше что было?
А дальше тетя Таня, тщательно рассмотрев подружкину ногу со разных сторон, засмеялась и сказала:
- Какие выдумщицы вы вместе с Ирой! Для чего только бинт испортили? В больницу, что ли, играли?
Вот тут Светка, можно сказать, припухла! Стояла, переводя глаза со своей мамы на еще слабо кровоточившие следы мышиных зубов, и не знала, что сказать в ответ. Уж лучше бы ей попало от тети Тани, чем это «бинт испортили»: получалось, что она не пострадавшая, а просто фантазерка. И как могла мама – ее мама – ничего не увидеть?
В сильнейшем недоумении моя подружка пробыла остаток дня до самого ужина. Ее упорные попытки как-то логически осмыслить и утренние события, и удивительную мамину слепоту совершенно не удавались. То, что «бабка из двадцатой» сыграла с нами злую шутку, сомнений не вызывало. Но как далеко зайдет эта шутка и что из нее получится? Вон  какие дела уже с мамой происходят – ужас! Родной дочке не верит и ее болячку не видит. Есть от чего расстроиться.
Светкина мама, видно, почувствовав ее плохое настроение, приготовила на ужин творожники со сметаной. Их моя подружка очень любит. Поэтому, поев их от души, она пришла в гораздо лучшее расположение духа. Подумаешь, старуха! Подумаешь, мышь! Укус уже почти не болит, и, может быть, эта глупая история закончится только сегодняшними неприятностями?
Перед телевизором, в компании с родителями, Светка окончательно ожила. Ей было уже весело и спокойно, и ни о чем плохом вообще не думалось. Когда закончилась очередная серия о приключениях питерских милиционеров, Светкина мама сказала, что пора спать, и папа с ней согласился. Подружка призналась мне: в этот момент ее кольнуло какое-то предчувствие, но она сразу отогнала его прочь. Все у нее шло отлично, и так должно было остаться!
Родители ушли к себе в спальню, а Светка – в детскую. Она закрыла дверь, разделась и быстро легла в кровать. На душе у нее было так хорошо, что спать совсем не хотелось. Хотелось, наоборот, смеяться и играть. Но это было невозможно – усталые родители уже, наверное, засыпали, а моя подружка всегда была гораздо послушнее меня. Честно пытаясь хоть как-то задремать, она провертелась под одеялом с полчаса. Нет, ничего не получалось – сон не шел. Что было делать?
И тут Светка вспомнила: у нее в верхнем ящике стола лежит последняя, пятая книга «Гарри Поттера». Мама купила ее сегодня, принесла и подала Светке со словами:
- Читай, дочка!
Это было еще в обед. Сейчас подружка с удивлением вспомнила, что даже не обрадовалась в тот момент – слишком была напугана. Она только вяло поблагодарила:
- Спасибо, мамочка, - и положила книгу в стол.
Но теперь-то ей очень хотелось ее начать! Эти романы про мальчика-волшебника - ¬просто прелесть. Мы с подругой первые четыре книги уже по нескольку раз перечитали. А тут – новая, последняя и еще незнакомая!
Светка тихонько встала, подошла к столу и вынула томик из ящика. Потом включила свет и уже открыла первую страницу. Но из соседней комнаты сразу донесся сонный голос тети Тани:
- Света! Ты зачем свет включила? Сейчас же спи! Не вздумай читать среди ночи.
Так, ясно: мама увидела полоску света под дверью. Пришлось ее дочке щелкнуть выключателем и сделать вид, что она снова легла в кровать. Читать, однако, моей подружке захотелось еще отчаяннее!
Как же выйти из положения? И тут Светка вспомнила про один замечательный способ, о котором ей однажды рассказал папа. Он признался дочке, что в детстве часто  читал так: накрывшись с головой одеялом и светя себе фонарем. Дедушка с бабушкой тоже не разрешали ему делать это ночью! Они, люди простые и работящие, и сейчас живут в той деревне, откуда родом Светкин отец. Всю жизнь много и тяжело трудясь, они не могли понять, как можно тратить на книги драгоценные часы сна. Теперь эта же история повторялась со Светкой. Вот и пригодился папин опыт!
Фонарь у подружки был – мы с Митькой подарили в прошлом году. Светка осторожно прошла к своему шкафчику по ярко-голубой лунной дорожке на полу, тихо открыла дверцу и достала фонарик (она отлично помнила, где видела его в последний раз). Теперь надо было взять «Гарри Поттера» с письменного стола. Бесшумно подкравшись к нему и протянув руку за книгой, моя подружка краем глаза успела заметить какое-то неясное движение под шторой, возле батареи. Испуганно прижав к груди книгу и фонарик, она стала внимательно вглядываться. Но нет – видно, показалось! – край портьеры висел неподвижно, и под ним ничего не было видно. Успокоившись, Светка так же на цыпочках прошла к кровати, тихо легла, натянула на себя одеяло и прислушалась. В соседней комнате стояла полная тишина. Все в порядке, значит, можно укрыться с головой, включить фонарик и … И тут моя подружка услышала, как по полу мимо кровати тихо простучали маленькие быстрые лапки. Она, оцепенев, пыталась вздохнуть, но не могла, и только крепко стиснула в руке край одеяла. Новый шорох внизу около спинки обдал Светку ледяной волной дикого ужаса, и она, судорожно дернувшись, одним быстрым движением накинула одеяло на голову и сжалась под ним в тугой комок. Книги и фонарик оказались под ее упертыми в матрас локтями. Видно, спасаясь под одеялом, Светка случайно нажала на кнопку фонаря, поэтому он вдруг загорелся, ослепив ее в душной темноте и осветив край подушки и толстый томик «Гарри Поттера». А прежде чем она успела, ударив ладонью по фонарику, погасить этот непрошеный луч, кто-то вдруг пробежал по ней от ног до плеч, и возле ее уха послышался внезапный пронзительный писк: «Пи-ик!» В этот момент вконец обезумевшая от страха Светка потушила, наконец, фонарь – невольно, потому что из последних сил рванулась от писка в сторону и скатилась с кровати на пол. Долго она лежала так, запутавшись в одеяле и не смея шевельнуться. Но кругом было тихо, никто больше не шуршал и не пищал. Слышалось только тиканье часов, которое громом отзывалось в ушах  насмерть перепуганной Светки. Тщетно она старалась различить в этом перестуке другие звуки – те, что заставили ее лежать здесь одну в темноте, от ужаса не смея даже крикнуть, чтобы позвать на помощь. Но минуты медленно текли, и ничего больше не происходило. Светкин страх понемногу отступал. Наконец, она откинула одеяло и села на коврик у кровати. К ней возвращалась способность соображать. Первой ее мыслью было: «Почитала, называется!» Подумав немного, она с удивлением поняла, что уже совсем не хочет знать, что там дальше произошло с Гарри. Его приключения были страшными и поразительными, но то, что сейчас произошло с ней наяву, было, ей казалось, куда кошмарнее. Потом, еще раз осмотревшись по сторонам, Светка спросила вслух:
- Почему она пришла?
   И опять удивилась одной простой мысли. Как странно! – ведь она с самого начала, когда лишь едва дрогнула штора, знала, кто это. Это была мышь, Именно та, что злобно укусила ее утром. Та, о которой моя подружка очень старалась сегодня не думать – и ей почти удалось забыть ее. И вот – старухина посланница опять здесь! Как она могла пробраться к ней в комнату, а еще раньше в квартиру? Не через окно ведь! Мыши, кажется, летать не умеют, так же, как и прыгать на высоту пятого этажа. От этих мыслей Светку пробил озноб. Она подняла с пола одеяло и опять плотно закуталась в него. И вдруг слабость и страх ее куда-то улетели: моя подружка возмутилась. Подумать только! Какая-то полоумная бабка, над которой втихомолку посмеивается весь подъезд, нагло подсылает свою мышь к ним в квартиру! И эта жалкая грызунья, которых в городе, может, тысячи, наводит на нее – Ковалеву Свету – такой ужас. А почему??? Подумаешь, какая-то черная воровка, любительница сыра из мультфильма! От возмущения и стыда за собственную трусость моей подружке даже стало жарко. Она встала, бросила одеяло на кровать и сказала раздельно и громко, не боясь, что услышит мама в соседней комнате:
- Вот сейчас оденусь, возьму мел, выйду в подъезд и напишу на бабкиной двери, что она дура!
Холодный сквозняк вдруг полетел по комнате, фонарик упал с кровати на пол и разбился, жалобно звякнув стеклом. Портьера у батареи вновь тихо шевельнулась, и Светка, взвыв от страха, прыгнула на кровать, поджала ноги и зашептала:
- Не буду, не буду, не буду…
Штора успокоилась и повисла неподвижными широкими складками. Опять все было тихо в комнате и за ее пределами. Но не в душе у моей подруги! Мне приятно сообщить вам, что в эту трудную для нее минуту Светка вспомнила обо мне как о единственном человеке, который может поверить в то, что  произошло в  ее комнате. И, пожалуй, только я смогу помочь ей как-то выпутаться из этого положения – уж придумаю как! Надо меня вызывать скорее, хотя сейчас ночь!
Бедная моя подруга! Она не знала тогда, хватаясь за веревку нашего «телефона», что и мне явилась в этот вечер зловредная мышь, и меня тоже она напугала до полусмерти. Но все-таки ее явление Светке было куда страшнее, чем мне – в этом нет  сомнения. Я-то слышала зловещий шорох не ночью, а еще при свете солнца; и родители, и Митька не спали. И мама меня успокаивала, и брат лазил под кресло. Поэтому я и могла потом сделать те выводы, о которых говорила вам раньше, а потом даже уснуть…
Моя бледная от пережитого страха подруга стояла рядом, держа меня за руку, и с надеждой смотрела мне в глаза. И все же она почти рассердилась, когда я спросила ее:
- А больше ничего не было? И родители не проснулись?
- Нет! – нахмурилась Светка. – Спали, как убитые. Я когда тебе позвонила по «телефону», мой колокольчик тоже звенел – я забыла его прижать. А они и ухом не вели! А потом, когда ты мне ответила, я мимо их комнаты, как слон, пробежала к двери – и они не шевельнулись! А обычно мама, ты знаешь, так чутко спит…
- Все понятно! – сказала я как можно бодрее.
- Что тебе понятно? – раздраженно спросила Светка. – Ты самая умная, да? А я дура?
Я чуть не засмеялась, видя, как надулась моя подруга. Еще бы!  Не зря моя мама говорит, что когда мы вдвоем со Светкой, я играю роль двигателя, а она – мозгового центра. То есть, конечно, это не совсем так: ведь придумываю-то проказы тоже часто я, а не только организую их выполнение и распределяю наши роли. Но вот в том, как потом нам выйти сухими из воды, нет лучшего специалиста, чем Светка. Она всегда заранее обдумывает безопасное отступление и заметание следов. Тут ей нет равных! А мне, по правде говоря, и неинтересно думать, что будет потом, когда все уже произойдет. А подружке интересно! Она заранее умеет рассчитать каждый шаг. У нее на случай неудачи первого плана обязательно есть пара запасных вариантов,  Потому мало кому когда удавалось нас уличить, как пишут в детективах, в содеянном. Да, голова у нее варит, и за это я ее очень уважаю. Она и в математике соображает лучше меня, и в шахматы играет тоже. А тут вдруг мне все понятно, а ей – ничего. Трудно такое Светочке перенести! Но сейчас я ее отвлеку и успокою: у меня тоже есть кое-какие новости.
- Да ладно тебе! – сказала я подруге. – Ты еще не знаешь, что сегодня со мной было, и еще раньше, чем с тобой.
Светка слушала мой рассказ с явно возраставшим вниманием и сочувствием. Под конец она совсем повеселела: оказывается, и со мной произошло подобное, а значит, случившееся выглядит уже не так страшно. Мышь – хотя и в разное время – пожаловала к нам обеим, обеих напугала и потом опять скрылась неизвестно куда…
- Ну, и что ты об этом думаешь? – спросила меня Светка уже не сердито, а с любопытством, когда я дошла до того момента, в который услышала ее звонок по «телефону» и помчалась на балкон.
Что было дальше, она и так знала: мы встретились в подъезде. А вот почему мышь не обнаружила себя в течение дня, а потом, как тот Фантомас, вдруг разбушевалась? – этот вопрос я читала в ее глазах.
- Неужели до сих пор не поняла? – мягко спросила я подругу. – Ведь это так просто.
- Нет, - тихо сказала Светка. – А что тут можно понять? Ужас какой-то.
- Да, ужас, - согласилась я. – Но особенный: его видим и слышим только ты и я. Поэтому мама и Митька не увидели царапины на ковре.  Твои папа и мама тоже ничего не услышали – хотя и мышь пищала, и ты на пол падала, и потом мимо них в подъезд топала.  А приходит мышь тогда, когда мы с тобой собираемся сделать запрещенное. Тебе же мама запретила читать – а ты?
- Ну, да, - согласилась Светка, - правильно. А ты хотела Митькин пистолет взять…
Я вздохнула с облегчением: подружкина сообразительность снова была на высоте.
- А не покусала она нас с тобой потому…
- Ну, ну! – подбодрила я наш «мозговой центр».
- Потому, что мы не нарушили запрет, хотя и собирались! – у Светки даже глаза заблестели. – Ты же так и не взяла с пола пистолет, а я не стала читать, - вот эта дура черная                и скрылась! И еще. Кроме того, что нам запрещают другие, есть одна штука, которую мы тоже не можем делать.
- Какая? – спросила я с интересом.
- Нельзя причинять никакого вреда этой бабке. Даже если просто угрожать, мышь тут же прибегает.
«Действительно! – сразу подумала я. – Утром она вцепилась Светке в ногу, как только та начала с бабкой ругаться и пригрозила все рассказать родителям. Да, и потом – ночью – она уже ушла, а потом снова появилась под шторой, когда Светка сказала, что возьмет мел и»…
- И если бы я сразу не перетрусила и не стала говорить «не буду, не буду», - продолжила подруга мои мысли, - она бы меня, наверное, уже съела! А так исчезла – и больше ее не было.
- Голова ты, Света, - сказала я одобрительно, и подружка довольно заулыбалась. – Только одно я не пойму: как она пробралась к нам домой? Двери-то были закрыты, уж у тебя – точно, ведь  была ночь!
- Это как раз понятно, - Светкин голос звучал спокойно и задумчиво. – Она появляется не через двери.
- А откуда? – обалдело спросила я подругу. – В окна, что ли, прыгает? В форточку влетает?
- Нет, сквозь стены просачивается. Ну, что ты на меня смотришь? Не знаю я, как она это делает. Но  после того, как она вечером тебя напугала, к вам никто не приходил?
- Никто, - согласилась я.
- И сами вы  из дома не выходили?
- Нет, - потрясенно сказала я.
- Ну, так откуда она ночью у меня взялась, если от тебя не могла уйти? Только сквозь стены, как призрак. И заметь: в подъезде утром она тоже явилась тогда, когда я старухе угрожала. А потом, ты сама говорила, просто исчезла в углу, и все.
Она была, конечно, права, моя головастая подруга. Но как это – сквозь стены?! Светка взглянула на меня и засмеялась: наверное, вид у меня был совсем очумелый.
- Да ты не бойся! – теперь уже подруга успокаивала меня. – Она  не покажется, если не делать ничего запрещенного. Это же понятно.
- Мало не делать, – возразила я. – Надо даже не думать об этом.
- Ну, и не будем думать! – беззаботно сказала Светка и вдруг сладко зевнула. – Будем паиньки, примерные девочки. И пусть она идет лесом!
Да, действительно! Чтобы избавиться от этой толстой разбойницы, надо всего лишь хорошо себя вести. Это уже кое-что. Правда, мы со Светкой никогда не пытались стать такими послушными, такими… ой, даже подумать противно!
- Придется, – грустно сказала подружка, опять прочитав мои мысли. – А то она нас загрызет.
Так закончилось наше ночное совещание. Мы разошлись по своим квартирам спать (а уже, честно сказать, с ног падали), договорившись, что утром, как проснемся и позавтракаем, встретимся во дворе часов в одиннадцать – раньше, понятно, не встанем. Уже улегшись, наконец, в постель, я решила, что все равно мы что-нибудь сделаем, чтоб совсем избавиться от мыши. И, кажется, по комнате опять пролетел какой-то легкий шорох, когда мне это подумалось. Но я уже не успела испугаться: сразу провалилась в сон. И пусть бы хоть носороги пришли, я уже ничего бы не услышала!

5.Я играю в паиньку.

Следующее утро было прекрасно! Вчерашние неприятности представлялись мне просто дурным сном. Дома, как всегда, никого не было: родители ушли на работу, Митя – в детсад. Я умылась, немного послонялась по комнатам и решила позавтракать на балконе, на свежем воздухе. В самом лучезарном настроении  вынесла туда из комнаты стул и журнальный столик. Потом сварила себе кофе, приготовила пару бутербродов и уже, поместив еду на поднос, направилась к балкону. как вдруг вздрогнула от кольнувшей меня мысли: «А можно ли это?»
От испуга я едва не уронила поднос на пол, но вовремя спохватилась:«Да нет же, никто и не запрещал мне есть на воздухе!»                Опустившись со своей ношей на диван, я еще некоторое время приходила в себя. Хорошее  настроение сразу испарилось – мне было досадно и стыдно за свою новую трусость. И невозможно было удержаться от того, чтобы внимательно не оглядеть все уголки комнаты: а вдруг мышь уже здесь? Это выглядело.                конечно, очень глупо: ведь я уже давно поняла, что не делала ничего запретного! – но как заставить себя пересилить вчерашние страхи, которые вновь вернулись ко мне. Наконец, я рассердилась и поднялась с дивана, подумав: «Все равно  позавтракаю там, где хотела!»
Теплое солнце, залившее мир по ту сторону балконной двери,  сразу согрело и успокоило меня. Мне осталось только улыбнуться и с удовольствием приняться за еду.
« Что же делать? – думала я, прихлебывая кофе. – Если так вздрагивать от каждой ерунды, можно и с катушек съехать! Как там мама говорила? А, вот: пуганая ворона и куста боится. Точно, что ворона: сначала пугаюсь, потом понимаю, что зря».
Все-таки оказалось, что я рано обрадовалась, потому что по-прежнему боюсь этой жуткой мыши, но только более осознанно, что ли. Мне теперь понятно, когда она появляется, и я знаю, как избежать ее прихода. Конечно, это несколько успокаивает. Но от каких пустяков я впадаю в панику! И как это так: никогда не делать ничего запретного??? Просто  невозможно… Я уныло смотрела на качающиеся невдалеке пышные макушки тополей и представляла себя такой… образцово-показательной Ирой. Вечно послушной, вежливой, старательной, ответственной, серьезной, обязательной. Что там еще? Я поставила на поднос пустой стакан, смахнула туда же крошки со стола и поплелась  в кухню. Кстати, не пора ли уже во двор? Наскоро помыв посуду, я помчалась посмотреть,  который час. Может, уже одиннадцать часов и Светка меня ждет на нашей любимой лавочке? Вот было бы хорошо!.. Нет, еще только половина одиннадцатого. Как же мне провести эти долгие полчаса? Очень не хочется думать о вчерашнем без Светки – ну,  до тошноты.  Вместе – совсем другое дело. К тому же  давно ясно, что только с ней я и смогу говорить об этом – больше  никто не поверит.
Ага, вот оно! Поиграю-ка я в пай-девочку. Может, у меня неплохо получится? Надо хоть представить, как такая сладкая тихоня будет выглядеть. Ну, и развлечься заодно. Развлечься?!
- Спокойно! – громко сказала я себе. – Развлекаться мне тоже не запрещали.
Опять  перетрусила. Это уже просто безобразие какое-то. Ну, хорошо! Сейчас я вам (кому это вам?) покажу примерную девочку-тарелочку!.. И  даже стишки какие-то сочиняются… Отлично!
Тряхнем-ка стариной! Как там это было в моем золотом садиковом детстве? Сейчас вспомним.
Я достала из шифоньера свой старый бантик в горошек и прицепила его к волосам. Ага, пойдет. Теперь главное - почувствовать себя в далеком четырехлетнем возрасте, когда все было  просто – и никаких мышей… Опять отвлекаюсь! Итак, начинаем наш утренник.
Приняв серьезный «взрослый» вид, я вышла на середину комнаты и сказала мягким голосом моей любимой воспитательницы Ольги Сергеевны (я и сейчас еще иногда к ней забегаю по старой памяти):
- Начинаем наш концерт! Песенка «Нельзя шалить!». Исполняет Ирочка Костина.
Я изобразила, как «Ольга Сергеевна» ушла со сцены. Потом умильно сложила губки, широко открыла глаза и засеменила «к зрителям». Кажется, получается. Не девочка, а медовый пряник какой-то. Выйдя «на всеобщее обозрение», я «взволнованно» вздохнула и взялась кончиками пальцев за края воображаемого пышного платьица (этому, по-моему, учат всех «хороших девочек» в детском саду). Ничего, что теперь на мне были шорты – зато я просто светилась скромностью и благонравием. Я закатила глаза и запела, шепелявя, тоненьким, дрожащим голоском на мотив «польки- бабочки»:
Нельзя салить! Нельзя салить! –
Мы поняли со Светоцькой.
Нельзя соседям окна бить,
Срывать с березы ветоцьки.
Ля-ля, да-да! Ля-ля, да-да!
Мы умненькие детоцьки!

Потом, скромно опустив ресницы, я выслушала «аплодисменты» и ушла за кулисы.
Ну, что ж, по-моему, ннормальноо. Только вот про битье окон – это слишком сильно для четырех лет. Правда, Митька в прошлом году успел два раза разбить мячом – но ведь ему было уже шесть! И еще интересно, к чему я тут березовые веточки приплела?
Кажется, вспомнила. И не сказать, что с радостью. Похоже, что голова моя теперь работает только в одном направлении. Дело в следующем. Примерно год назад (в середине июня) мы со Светкой сидели у меня дома и смотрели телевизор. И симпатичная дикторша сообщила, что на следующий день будет праздник Святой Троицы. Девушки пойдут в лес завивать березки. Светка сразу уставилась на меня и спросила:
- А как  их завивать?
Я не знала, но признаваться в этом не хотела (ведь подруга считала меня крупным знатоком не только в литературе и русском языке, но и в фольклоре, народных обычаях и т.п.). Наконец, я промямлила что-то вроде того, что завивать березки – значит переплетать их ветки, а иначе сказать – делать из них венки и носить потом на голове. Светке это очень понравилось, и она сказала:
- Вот и будем завтра завивать.
На другой день мы залезли на березу, растущую у нас во дворе, стали обрывать с нее веточки и кидать вниз, чтобы потом плести из них венки, но  совершенно забыли, что это дерево – как раз напротив окна Марьи Степановны! Мы очень увлеклись своим занятием и просто очумели, увидев совсем близко  злющее старухино лицо. Бабка смотрела на нас через открытое окошко и  страшно грозила пальцем. Мы кубарем скатились с березы и, забыв про сорванные ветки, поскорее удрали со двора…
Вот, значит, почему я про это запела. Опять эта противная « бабка из двадцатой» примешалась – ну, ни шагу без нее! Не получилось из меня пай-девочки, хотя все так хорошо начиналось… Я стянула с головы бант и торопливо глянула на часы. Ура! Уже почти одиннадцать. Скорее на улицу, к Светке!

6. Явление Сашки Иноземцева

Надевая в коридоре босоножки, я почувствовала тревогу за подружку. Как она там, интересно? А вдруг мышь приходила к ней снова – мало ли чей запрет Светка за это время ненароком нарушила? Я сама вон целое утро дергалась, а ведь характер у меня гораздо смелее и решительнее… Да еще левая босоножка никак не хотела застегиваться, а я так спешила к подружке! А вдруг с ней что-нибудь случилось, и я не найду ее в условленном месте? Ух, наконец-то, застежка подалась. Я выскочила в подъезд, захлопнула дверь и помчалась вниз. Уже выбежав на крыльцо и с облегчением увидев Светку на нашей лавочке,  подумала: «Странно! Я пробежала мимо старухиной квартиры, даже не вспомнив про бабку и не успев испугаться».
Похоже на первый успех. Но это ерунда. Главное: живая и здоровая Светка обрадовано смотрит, как я подбегаю к ней и шлепаюсь рядом. Вид у нее нормальный – не то, что сегодня ночью: даже щеки разрумянились.
- Ну? – выпалила я. – Жива-здорова? Успела выспаться?
- Да, все хорошо, - махнула рукой подружка. - Спала, как медведь зимой. Только встала рано: думала, что нам делать.
- И придумала?! – от волнения у меня даже голос сел.
Светка покачала головой и усмехнулась:
- Я, кажется, придумала, что можно предпринять, но еще не знаю, как. Надо эту мышь обхитрить и старуху вместе с ней, но…
- Но что? – нетерпеливо переспросила я и, поймав Светкин взгляд, направленный на соседний куст сирени, вздрогнула.
Под ним явно шуршало. Мало того, оттуда слышалось какое-то… хихиканье. Неужели опять?! Приплелась эта черная морда, да еще и смеется над нами? Но почему? Мы ведь ничего не делали, а только разговаривали?
- Это я бабку упомянула, вот мышка и здесь, - спокойно сказала Светка. – Она старухины интересы защищает. Наверное, подслушивать пришла. Но я больше ничего не скажу, и она уйдет.
Ну и ну! А подружка-то совсем не боится! Я сразу почувствовала, что и мой страх сразу съежился и начал таять. Шуршанье за кустом прекратилось, а потом я послышался дробный топоток и тот самый звук, о котором мне недавно рассказывала Светка: «Пи-ик! Пи-ик!» - все тише и тише, пока  не замер вдали. Я покосилась на подругу: она сидела задумавшись, уже, видимо, забыв про эту … Пику. Да, так и следует ее назвать – для нее это самое подходящее имя. Хотя на самом деле пика – это такая длинная острая палка. Но Светка-то - хороша! Я бегу ее спасать, босоножки по дороге теряю, а она, видите ли, уже нисколько не боится этой кусачей зверюги. Она теперь упорно размышляет над другим: как бы ее перехитрить? А я, выходит, трусливее Светки. Это соображение расстроило меня, и мне стало досадно чуть не до слез. Ну, нет! Плакать перед подругой стыдно. Я приободрилась и оторвала Светку от ее мыслительных упражнений, предложив договорить то, что она не успела, когда услышала возню за кустами.
- Нет, пока мне толком нечего сказать, - решительно тряхнула она своими светлыми кудрями. – Когда додумаю, ты сразу все узнаешь.
На мое предложение назвать мышь Пикой подружка сразу согласилась, восхищенно сказав мне:
- Молодец! И как ты это умеешь?
Мое настроение тут же взлетело вверх. Приятно, знаете ли…
Я в рассеянности стала рассматривать окна Марьи Степановны. Они были наглухо закрыты и занавешены тюлем. Сидит там, старая вредина, и портит жизнь людям! А самое обидное: ни один разумный человек не поверит в это, если рассказать. Ни папа, ни мама, ни одноклассники. Митька, пожалуй, поверит, но его как раз впутывать нельзя. Он может жутких дел натворить!
И тут я увидела такое, что даже вскочила с места. За прозрачным тюлем в старухином окне мелькнула, ну, очень знакомая футболка! Нет. Не может этого быть. Наверное, показалось…
- Ты что? – удивленно спросила меня Светка. – Чего прыгаешь?
- А знаешь, кто сейчас в гостях у бабки? – не смогла я удержаться. Очень уж мне хотелось удивить подругу – такую смелую и умную!
- Кто? – с любопытством спросила Светка. – У нее, мне кажется, вообще гостей не бывает. Противная она.
- Ха! – значительно сказала я. – А у нее… Сашка Иноземцев!
Подруга изумленно посмотрела на меня и начала смеяться:
- Ну да, конечно, он! Хи-хи-хи! Самый лучший мальчик, ангел с крылышками…Ха-ха-ха! Порядок уважает, дисциплину…
- Да ты не смейся, – сердито сказала я. – Я и сама сначала глазам не поверила. Но ты знаешь, у него есть такая зеленая футболка – как болото! – и с красной отделкой?
  Светка сразу стала серьезной. Еще бы не знать! У Сашки, кажется, всего две летние майки – и обе просто ужасающей расцветки. Одна – та, что я уже упомянула; вторая – оранжевая с серыми пятнами. И где он такие нашел? Правда, наверное, не он, а его мать – но ведь это не меняет дело.
- А ты не ошиблась? – быстро спросила меня подруга. – Окна не перепутала?
- Нет! – отмахнулась я. – Ну, вон те, белым затянуты – там я сейчас его футболку видела.
- Да, - подтвердила Светка, – это ее. Но что Сашка у нее может делать? Подругу себе нашел! Хотя… они оба нас терпеть не могут. Они, наверное, заодно. Против нас!
Над этим стоило подумать. Я попыталась представить Сашку и Марью Степановну рядышком, на бабкиной кухне. Вот они строят злобные планы против нас, дают строгие указания Пике… Я фыркнула – уж очень смешно получалось. Светка, разобидевшись, уже открыла рот, чтобы доказать мне, что она права.
Но тут мы увидели, что в нашу сторону, громко разговаривая, идет Сашкина мать – Лорка, как зовет ее за глаза весь двор, от старух до малышей – вместе с какой-то старой теткой в мини-юбке. Они с большим интересом обсуждали  свои дела и нас, понятно, не заметили. Наши «здравствуйте» повисли в воздухе. Мы переглянулись: ну, очень, очень вежливые тетеньки, так и хочется сказать им это!
Но теткам было не до правил поведения! Быстро дойдя до ближайшей от нас скамейки, они разом хлопнулись на нее не глядя. А ведь обычно люди смотрят, на что садятся, особенно взрослые. Но их, похоже, ничего не волновало, кроме разговора.
- И откуда вы столько знаете? – долетел до нас восторженный голос Сашкиной матери. – Просто, конечно, удовольствие с вами говорить.
Мы со Светкой с удивлением посмотрели друг на друга. Лорка ведет ученые беседы? И еще выражает удовольствие? Тетка в мини-юбке, томно обмахиваясь газетой, сказала хрипло:
- О, Лорочка, я вам больше скажу: из всех драгметаллов платина – самый шикарный. И редко у кого бывает!
- Как? – растерянно проговорила «Лорочка», заморгав глазами. – А золото? За ним все гоняются…
И мы увидели, как она, схватив свой кулон на цепочке, который висел у нее поверх блузки, быстро спрятала его под красным шелком.
Ее собеседница торжествующе каркнула:
- Милочка, вот если все, то это уже не… Вы меня понимаете? Золото – это просто желтое железо!
«Лорочка» от восторга затрясла головой. Видно было, что она с восторгом упивается таким «умным» разговором. А старая тетка, величаво улыбаясь, посматривала на нее, как королева на служанку. Ей эта роль явно очень нравилась. Как все-таки глупы бывают взрослые! А еще детей не замечают, не здороваются с ними!
     Тут Сашкина мать тоже решила взять высокий тон. Гордо вскинув голову, она жеманно спросила у «королевы»:
- А какие камни сейчас носят? Мне подружка говорила, в этом сезоне в моде рубины. А вы как думаете?
- О, нет! Уж только не рубины, - заявила та, – кто вам мог такое сказать?! Сегодня в моде не красное, а фиолетовое. Такое, знаете, загадочное! – и она понизила голос до хриплого шепота. – Вот, например, аметисты. Или уж если красные, то с отливом в зеленое -александриты… - она сделала эффектную паузу, - как у меня.
Милостиво улыбаясь своей «подданной», она, подняв выщипанные «в ниточку» брови, несколько раз качнула головой. Что-то засверкало у нее в ушах, отбрасывая блики на коричневую морщинистую шею. А Сашкина мать смотрела на нее с такой темной завистью, что мне  стало ее жалко. Бедная, даже губы скривила, словно собираясь заплакать! Ой-ой, сейчас…
Светка ткнула меня пальцем в бок, тихонько засмеялась и сказала шепотом:
- Вот дуры! Неужели и мы с тобою такие будем?
- Нет, - испугалась  я. – Тогда уж лучше не расти!
Тут «Лорочка», наконец, опомнилась и протянула тем же елейным голосом:
- Какие преле-естные камни! Просто  играют. Но я не запомнила: как они называются?
- Я же сказала: александриты! – гордо ответила «королева», прикасаясь кончиками пальцев к своим сережкам, - Почему это вы, милая, не знаете? Так нельзя! – она сипло закашлялась.
- Вам хорошо говорить, – нежно произнесла Сашкина мать. – Вы -свободная женщина, - и она искоса украдкой взглянула на «всезнайку»; мне даже показалось, что при этом слегка улыбнулась. – А тут только и вертишься с утра до вечера – то готовить надо, то стирать. И муж, и сын… одни заботы. Как от жизни не отстать!
Мы со Светкой от изумления прилипли к скамейке. Это она-то в заботах? И «вертится с утра до вечера»? Может, и вертится, но только не со стиркой и кастрюлями! То-то Сашкины футболки вечно от грязи трескаются. Да, насчет его футболки… Мы со Светкой не успели договорить…
«Королева» почему-то сникла и делала вид, что старательно стряхивает что-то со своей мини-юбки.
Теперь торжествовала «Лорочка» - хорошо было видно! – но мы не успели понять, почему. Нам было не до этого: из подъезда вышел Сашка Иноземцев и  прошествовал мимо скамейки к мальчишкам на качелях. И на нем  болталась, как пустой мешок, та самая болотно-красная футболка! Значит, я не ошиблась, и в бабкином окне был он. Светка тоже проводила его глазами и сделала гримасу, означавшую: вот это да! Голова Иноземцева уже имела почти нормальный вид: волосы были не вздыблены, а только разлохмачены и слегка отливали синим.
     - А гребешок-то мы ему размочили, - довольно хихикнула подружка. – Вот Сашенька и побежал к бабке, на нас жаловаться. А ты молодец, быстро его там за шторой просекла.
    Конечно, я была рада, что мои наблюдения подтвердились, и  теперь нет сомнения: он точно зачем-то бывает у старухи. Но было в этом еще что-то странное, чего я пока не могла уловить. И тут я поняла! Сашка прошел мимо своей «заботливой» матери, как мимо пустого места. Ее присутствие здесь, во дворе, его совершенно не интересовало. Но что самое поразительное: и его появление тоже не интересовало «Лорочку». Она наслаждалась победой над «королевой» и улыбалась уже куда откровеннее, рассматривая ее склоненную голову. А Сашка шел мимо нее, будто чужой…
Кошмар какой-то. Мне сразу стало зябко. Я представила на месте Сашки – себя, а на месте «Лорочки» - свою маму. И вот я иду мимо нее, а она ноль внимания. Тут же мне  захотелось плакать.  Светка удивленно покосилась в мою сторону и, кажется,  ничего не поняла. Сашка уже стоял возле качелей и разговаривал с каким-то высоким чернявым парнем. Его мать с «королевой» встали со своей скамейки и  пошли прочь из двора. Роли у них, кажется, вновь поменялись: старая тетка что-то вещала, а «Лорочка»  восхищалась и поддакивала.
Я кивнула на них Светке и сказала:
- Видела, какая «заботливая мама»? Сын мимо нее прошел, а она хоть бы посмотрела! Наверное, сильно от стирки устала и заснула случайно.
- Да, Сашку жалко. Если бы у меня была такая мать, я бы из дома сбежала. А как она этой мымре в рот смотрела, ты видела? У сына штаны вечно порваны, а она про камни чирикает и про золото.
Мы еще некоторое время поговорили про Сашку, пожалели его. Неудивительно, что в школе он главный двоечник! Потом посмеялись над только что увиденной сценой с «Лорочкой» и «мымрой». И тут Светка вдруг сказала с удивлением:
- А ведь мы с тобой совсем про мышь забыли. Не до нее было. И хорошо! – удовлетворенно заключила она.
Я согласилась с ней. Подумаешь, мышь какая-то! Она и укусила-то всего один раз; да мы ее уже почти разгадали. Вот у Сашки – куда хуже: родная мать не замечает.
Мы еще побродили некоторое время по двору, поболтали с девчонками, покатались на карусели. Конечно, наша общая беда не отпустила нас, но стала как-то меньше и легче. Мы по молчаливому согласию не говорили о ней и, лишь идя домой обедать, я сказала Светке:
- Ты ведь у нас «мозговой центр»? Вот и подумай там.
- Ладно, - ответила она, - подумаю! Если к вечеру что-нибудь соображу, позвоню тебе по «телефону».
И мы разошлись по домам. Двор почти опустел – только какая-то кошка бродила, да Сашка слонялся. Видно, не спешил идти обедать. А вот мы с подругой почему-то до того проголодались, что полетели домой, как две ракеты!

7.   Кое-что о детском питании и Пикиных фокусах.

Хорошо все-таки у нас: тихо, чисто, прохладно – особенно после жары и пыли двора. Я люблю возвращаться домой всегда, в любое время – ну, разве кроме тех редких случаев, когда несу в дневнике плохую оценку – знаю, что родители огорчатся и будут меня «воспитывать». Наша квартира – обычная трехкомнатная «хрущевка», и мама говорит, что она ей до смерти надоела. А по мне – так лучше и не надо. Нам с Митей здесь хорошо; главное, что у нас есть своя комната и живется в ней, в общем, очень уютно. Три комнаты  выходят окнами во двор – это кухня, гостиная и детская. Спальня родителей – та самая, в которой мы со Светкой недавно развлекались с микрофоном – на улицу. По моему мнению, это большое удобство: открывается обзор на две стороны дома.
Я прошла на кухню, достала из холодильника кастрюлю с супом и поставила ее на огонь. Потом открыла крышку – проверить, что именно сварила вчера мама на обед. О, как пахнуло укропом и чесноком! Это был мой любимый суп – борщ. Мама готовит его просто божественно. Ага, вот и кусочек мяса – и не маленький. Так, а сметана есть?.. Хорошо. Отрежу пока себе хлеба – вот этого, черного, с блестящей корочкой, посыпанной тмином.
От этих долгих приготовлений мой аппетит вдруг так разыгрался – стал просто волчьим! Я почувствовала, что у меня нет терпения дожидаться в кухне, пока борщ разогреется. Телевизор, что ли, включить? Нет, не хочется. Ага, вот что! Перед моими глазами  всплыла виденная недавно во дворе сцена:  тетка в мини-юбке  царственно покачивает головой в разные стороны, а в ушах у нее горят и переливаются огнями камни. Ведь у мамы тоже есть серьги – красивые, с голубыми самоцветами. А если пойти их примерить перед зеркалом и так же, как «королева», повертеть немного головой? Они тоже, наверное, заискрятся не хуже теткиных! Тем более, что мочки ушей у меня давно проколоты, а вдевать в них еще нечего – сережки мне пока все никак не купят.
Сказано – сделано! Я помчалась в большую комнату, достала из маминого ящика бархатную коробочку с серьгами и, открыв ее,  стала любоваться блестящей драгоценностью. По комнате вдруг пролетел сквозняк, хотя балкон был закрыт. Я достала серьги и положила их на ладонь. Красота какая! Моей ноги коснулось что-то мягкое и теплое – наверное, я задела новое покрывало на диване. Повернувшись к зеркалу,  стала вдевать в ухо сережку, и тут… мою пятку пронзила режущая боль! Я дико закричала и чуть не разорвала себе ухо, потому что рука у меня сильно дернулась. Я со злостью ткнула большим пальцем другой ноги в саднящую пятку. Так и есть! Опять эта мерзкая Пика! От моего удара она полетела до самой стенки, стукнулась об нее и упала возле плинтуса. Ага, где-то тут еще тапок валялся! Сейчас я ей… Но когда я, нашарив обувь, уже хотела запустить ею в мышь, наши глаза встретились… Тапок выпал из моих рук, потому что во взгляде Пики не было ни злобы, ни упрямства, а какая-то… строгость и укоризна. Мне даже показалось, что она сурово нахмурилась – это мышь- то!
И только тут я поняла, почему она напала на меня. Мама уже давно строго-настрого запретила мне даже трогать серьги, а не то что надевать их! Да, но мышь-то откуда об этом знает??? Ведь разговор между мной и мамой произошел еще в Новый Год, когда папа преподнес ей этот подарок. О Пике тогда не было ни слуху ни духу. Как же так?
Но размышлять было некогда: мышь не отрывала глаз от вдетой в мое ухо сережки. Она явно ждала, что я сниму ее. И мне пришлось поскорее сделать это – не ждать же, пока она снова укусит! Спрятав все назад в коробочку, я открыла ящик, чтобы убрать ее туда, и украдкой покосилась на Пику: что она делает? Оказалось, ничего. Потому что мышь опять исчезла неизвестно куда! Задвинув ящик, я для порядка быстро осмотрела углы комнаты и мебель – вдруг она где-нибудь притаилась? Тщетно! Да неужели она действительно сквозь стены шмыгает? Бред какой-то.
Пятка сильно болела. Вот гадюка, прокусила, наверное, до самой кости! Я достала из аптечки перекись водорода, мазь и обработала ранку, как вчера Светке. Бинтовать не стала, а то вдруг повторится та же история, что с моей подругой? Мама встревожится, снимет повязку и… ничего не увидит.
И тут только я вспомнила про борщ. Прибежав на кухню, я увидела, что он уже порядком-таки выкипел. И все из-за этой черной дуры, которая почему-то знает то, что было еще зимой! Хоть поем с горя…Я вылила борщ в тарелку, бухнула туда полбанки сметаны, взяла хлеб и… настроение мое стало быстро улучшаться с каждой съеденной ложкой. М-м, а как хорошо проварилось мясо – так и тает во рту! Уф, ну вот. Теперь, кажется, жить можно – и жить приятно. Голод, наконец, отпустил меня, и даже нога уже не так болела.
Я заварила чай и опять задумалась о своем сегодняшнем открытии: Сашка в гостях у Марьи Степановны. Ну, что он может там делать, первый хулиган во дворе? О чем  может беседовать со старухой, у которой такой бзик по поводу тишины и порядка? Неужели она читает ему свои нудные нотации, а Сашечка кивает и обещает исправиться? Нет, это полная чушь…
Я налила себе чай в стакан, взяла печенюшку и подошла к окну. Интересно, Иноземцев до сих пор там? Да, он был там – одиноко сидел на скамейке. Почему он все-таки не идет обедать? Может, мать ждет? Двор по-прежнему пуст – ни одного человека. И охота ему  торчать на жаре без всякой компании! Лучше уж дома телевизор смотреть.
Я дожевала печенье и потянулась к столу, чтобы взять себе еще. Странно! Сашка, похоже, за это время передвинулся влево. А зачем? Не все ли равно, на каком краю скамейки сидеть? Наверное, мне показалось. Нет, вот опять! Что это у него за фантазии – ездить задом по лавочке? Совсем, что ли, делать нечего?
И тут наш со Светкой недруг опять рывком подвинулся влево. Ха, интересно, а дальше он как собирается перемещаться? Теперь рядом с ним оказалось что-то, завернутое в бумагу. Так сейчас и проедет по этому белому свертку? Тут Сашка осторожно оглянулся по сторонам. Боже, какие тайны! Штирлиц пришел на встречу с резидентом… Я чуть не рассмеялась от нелепой таинственности того, что выделывал там внизу Иноземцев. Но в следующую секунду прикусила язык от изумления. Мальчишка схватил сверток, еще раз быстро оглянулся, разорвал бумагу и что-то достал из нее. Кажется, это был кем-то не доеденный пирожок или беляш, и Сашка жадно вцепился в него зубами…
От увиденного мне стало плохо. Мой бывший (я уже была в этом уверена) враг украдкой доедал то, что небрежно бросили другие - как я, сытые. Вот почему он не пошел обедать вместе с остальными – не потому, что не хотел, а потому, что, как видно, есть ему дома нечего. Он дождался, пока все ушли, чтобы, постепенно приближаясь к этому несчастному свертку, незаметно для других проглотить лежащий в нем огрызок. Поэтому он и оглядывался: как бы кто-нибудь не увидел. А я, как дура, чуть не посмеялась над ним. Хорошо смеяться, умяв тарелку борща! От стыда за себя и от жалости к Сашке я чуть не заплакала. А мне отлично известно, какой он гордый. Я представляю, чего ему стоили эти вороватые и таинственные действия посреди пустого двора. Хорошо хоть, Иноземцев  не подозревает о том, что я все видела. Комок упорно стоял у меня в горле, и я никак не могла его проглотить.
Сашка внизу выбросил бумагу в урну, встал со скамьи и понуро побрел куда-то прочь – явно не домой. Называется, пообедал…
Проводив глазами  сгорбленную фигурку, пока она не скрылась за углом соседнего дома, я в бессилии опустилась на стул. Какой-то ужас. Конечно, я и раньше знала о том, что Сашкина мать не смотрит за ним и занимается только собой. Но что он еще и голодает? Это же  дикость. Я знала: его отец регулярно приносит в семью деньги, когда приезжает с Севера на побывку. Почему же, в таком случае, сын доедает чужие пирожки?
Нет, не потому, что нет средств. Просто его мать – не такая, как моя и как другие матери. Она вообще не помнит, что надо приготовить своему ребенку обед, чтобы он мог поесть в ее отсутствие. Она ведь сегодня, наверное, как ушла со двора с  той морщинистой теткой, так еще и не вернулась. Где ей помнить о Сашке вдали от  дома, если она его не заметила и не повернула головы, когда он рядом с ней проходил?
От злости на «Лорочку» у меня заныл висок. И, главное, непонятно, как помочь Сашке. Не предложишь же ему, как Светке: «Пойдем ко мне, поедим!» - мы с ним совсем не друзья, а наоборот. Да и не пойдет он, это ясно как день. Ни за что не признается, что голоден – уж я его характер знаю, недаром в одном классе учимся. И понятно теперь, почему он такой худой – кожа да кости. Не растолстеешь, пожалуй, с такой мамашей, которая способна думать лишь о том, что модно «в этом сезоне».
Я вымыла посуду и ушла в комнату. Включила телевизор и честно пыталась его смотреть, но… Сашка не выходил у меня из головы. Я с новой волной стыда призналась себе, что появление Пики в нашей со Светкой жизни – абсолютная чепуха по сравнению с тем, что приходится терпеть  этому мальчишке – и, может быть, уже давно.
Хотя нет, Наверное, не очень давно,… Кажется, еще года не прошло, как умерла Сашкина бабушка. Да, это было, точно, прошлой осенью. Я так долго вспоминала потому, что терпеть не могу похороны и все, что с ними связано. Когда такое случается у нас в доме, я стараюсь носа во двор не высовывать. Мне невыносимо страшен и красно-белый гроб, и мертвое лицо в нем, и плачущие родные покойника, и жуткий вой оркестра. Мне невольно представляется, что вдруг умру я, или кто-то из родителей, или Митя. Ведь случается, что и совсем маленькие дети умирают. И тогда от ужаса хочется не просто плакать, а кричать в полный голос…
Ну, так вот. Теперь я точно могу сказать, что Сашка до смерти своей бабушки был совсем другим. То есть, конечно, и в то время был хулиганистым, но веселым и краснощеким. Правда, «Лорочка» и тогда по целым дням пропадала где-то. Но, видно, бабушка очень любила своего внука и даже баловала: его карманы были вечно набиты конфетами, печеньем и тому подобным. А иногда Сашка выходил во двор с еще горячей булочкой, от которой пахло просто умопомрачительно, и ребята начинали глотать слюнки и подбираться поближе – вдруг перепадет? Иноземцев не жадничал – всем отламывал по кусочку. Да, уж тогда он точно не голодал! Зато теперь…
Нет, я больше не могу сидеть перед этим дурацким телевизором! Тем более, что совершенно не понимаю, что происходит на экране. Надо позвать Светку и немедленно ей рассказать об увиденном! А то у меня сейчас от пережитого за последние час-полтора голова лопнет. Правда, подруга в данный момент думает, как нам избавиться от Пики. Не хочется отвлекать ее от размышлений… Нет, все-таки пойду ей «позвоню».
Я решительно направилась в детскую и подергала за веревку «телефона». Когда мой колокольчик ответно звякнул, побежала на балкон. Задрав голову, я увидела, что подруга уже ждет меня. До чего забавно выглядит снизу ее свесившееся ниже перил лицо и белые кудряшки, которые треплются от ветра! Но мне в этот раз было не до смеха, и я поскорее крикнула ей:
- Света! Иди ко мне быстрей, новости есть!
- Лучше ты иди! - ответила подруга. – У меня пирожные – «безе». Ты же их любишь?
Да, люблю, это верно. Ах, как они нежно рассыпаются, и тонко хрустят, и тают на языке…
- Ладно, сейчас, - сказала я. - Поставь пока чайник греться.
Через минуту я была уже у Светки. Она, как заботливая хозяйка, не стала сразу выспрашивать у меня, что случилось. Сначала мы с ней выпили чаю и быстро съели эти воздушные прелести – а было их, кажется, штук шесть.
Потом, убрав крошки и помыв стаканы, мы ушли к Светке в комнату, и я ей рассказала для начала про мамины серьги и гнусную выходку мыши, про странное выражение ее глаз и свое недоумение: как она могла узнать о нашем разговоре с мамой, если он был уже так давно? Светка сочувственно посмотрела на мою опухшую пятку со следами Пикиных зубов и сказала:
- А она ничего и не знала. Просто все мамы, наверное, запрещают своим дочкам трогать их драгоценности. Ну, чтобы они их не сломали и не потеряли. Легко догадаться!
Такая  мысль не приходила до сих пор мне в голову. А ведь, может быть, подруга и права. Но что-то мышь получается уж очень умная, на мой взгляд: все знает, что там, у людей бывает, а сама с хвостом!
Рассказ о Сашке Иноземцеве и пирожке на скамейке расстроил Светку, хотя она старалась этого не показывать. Только нахмурилась и стала тереть пальцем родинку на щеке – а это у нее всегда является признаком крайнего смятения. Она подтвердила мою мысль о том, что Сашка очень переменился с тех пор, как лишился бабушки – злее стал, насмешливее и как-то бесшабашнее, будто ему вообще до лампочки, что с ним будет.
- Наверное, и мы с тобой были бы не лучше на его месте, - глубокомысленно заметила Светка.
« Ну, да, - подумала я, - если бы моя мама, забыв про меня, папу и Митьку, ушла на целый день из  дома, не оставив поесть… Я бы пожалуй, еще как рассердилась и обиделась!»
- Ну, а ты, Свет, - спохватилась я, наконец, - что-нибудь поняла насчет мыши?
- Нет, - призналась она. – Я только одно знаю:  нам с тобой кто-нибудь должен в одно и то же время наложить такие запреты, чтобы они противоречили друг другу. Понимаешь, чтобы один из них исключал другой – и наоборот! Вот тут-то наша мышка и запрыгает!... Но как это устроить, я придумать не могу, - уныло закончила моя подруга-шахматистка, - вернее, пока не могу.
- Конечно, пока! – заверила я ее, и она сразу воспрянула духом. – Но только постарайся побыстрее, а то Пика нам ноги скоро отъест.
- Постараюсь, - серьезно пообещала мне Светка.
 Потом, помолчав, предложила:
- Слушай, давай сейчас «Гарри Поттера» почитаем. Я же его теперь в руки взять боюсь – сразу мышь вспоминаю. Знаю, что глупо – днем-то мне никто еще читать не запрещал.  Но вот если бы ты первая начала, вслух…
Хитрюга моя подружка! Она очень любит слушать, как я читаю вслух. Говорит, что это у меня здорово получается – как у артистки радио. Может, и так, не знаю. Но раз Ковалевой нравится, почему и не сделать ей приятное?
Светка дала мне книгу. Я открыла ее на первой странице, и… понеслась мимо нас по комнате загадочная, страшная и смешная история о мальчике со шрамом на лбу. Яркий вихрь подхватил нас, и мы забыли обо всем, кроме Гарри, который храбро сражался с двумя дементорами на улице Магнолий… Устав читать, я замолчала и подняла глаза на Светку. Она, замерев, округлившимися глазами смотрела куда-то влево от меня, на угол дивана. Я тоже взглянула  и от неожиданности больно прикусила себе язык. Удобно устроившись на диванном валике, там сидела… Пика! Поймав мой изумленный взгляд, она нетерпеливо застучала лапками по обивке и несколько раз возмущенно пискнула.
- Читай дальше! – побелевшими губами шепнула мне Светка, продолжая смотреть на мышь.
   Я, запинаясь, стала бормотать, растерянно глядя в книгу. Краем глаза можно было заметить, что Пика сразу успокоилась, замолчала и, как зачарованная, уставилась на меня. «Неужели она слушает? – напряженно думала я, совершенно ничего не понимая из только что прочитанного. – Ей что, нравятся такие вещи? Она, случайно, в театре не бывает, под креслами там не сидит?»
От волнения и удивления перед новыми фокусами мыши я быстро изнемогла и захлопнула книгу со словами:
- Я устала. Хватит на сегодня.
Светка рядом со мной испуганно дернулась, ожидая, видно, нового нападения бабкиной шпионки, очень недовольной прекращением интересного чтения. Но мне было все равно: не могла же я бубнить вечно! Ну, подумаешь, другую пятку продырявит – так я ей как тресну опять ногой!
Но мышь хотя и  надулась от обиды на мою усталость, вроде бы не собиралась кусаться. Она еще некоторое время переводила глаза с меня на Светку, надеясь, что я снова начну читать. Поняв, что этого ей не дождаться, от разочарования так оглушительно вякнула свое :«Пи-ик!», что у нас засвербило в ушах – и, вильнув хвостом, спрыгнула с дивана. Потом нырнула под штору и без следа испарилась. Как обычно, в общем. Мы со Светкой на этот раз ничуть не удивились ее исчезновению – уже привыкли. Только вздохнули с облегчением и принялись обсуждать то, что нас поразило на этот раз в поведении мыши. А нам было о чем задуматься!
Во-первых, Пика явилась не затем, чтобы следить за нами и карать за нарушение запретов – и сегодняшних, и давних, - а чтобы слушать мое чтение.
Во-вторых, о Марье Степановне мы даже не упоминали – не то
 что ругать ее или грозиться отомстить старухе за какую-нибудь неприятность. А мышь пришла!
В-третьих, она не проявляла к нам никаких враждебных чувств – не скалила зубы, не хихикала ехидно, как недавно во дворе за кустом, не смотрела с укором, как в случае с мамиными серьгами. И хотя потом, когда я захлопнула книгу, она рассердилась на это, все же не стала кусаться.
- Да, - подвела итог Светка. – Сразу, конечно, было ясно, что она – не обычная мышь, но такое…
- Умная зверюшка, - сказала я. – Вот только жалко, что не говорит, а то бы…
Подружка засмеялась:
- Ну, уж если заговорит, то нам с тобой точно в психбольницу пора! А может, и сейчас уже…
Мы уныло замолчали. А что, если это действительно так? И мы просто чокнулись?! Но тут я опомнилась: мне на ум пришел знаменитый мультик про Дядю Федора с Матроскиным и Шариком, и я сказала голосом его папы:
- С ума поодиночке сходят. Это только гриппом все вместе болеют.
- Ага! – мрачно ответила Светка. – Но Пика не такая простая, как нам сперва казалось. Ты видишь – она каждый раз новые фокусы выкидывает? А чего от нее завтра ждать, вообще непонятно.
- Подумаешь! – пожала я плечами. – Пускай себе носится, лишь бы нас не трогала.
- Да?! – разозлилась Светка. – А я вот не хочу, чтобы она за мной бегала, и все вынюхивала, и заставляла быть послушной овечкой!
- Я тоже не хочу, - от возмущения у меня даже голос охрип. Наверное, слишком долго я читала вслух. – Но что мы можем сделать? Она приходит, когда хочет, и уходит тоже.
- Не можем! – закричала моя подружка. - Потому что не понимаем, кто она такая! Почему все про нас знает, как через стены проходит! И вот еще – пожалуйста! – еще и рассказы любит слушать! А может, и читать умеет?!
- Да! И писать! – заорала я. – И каждый день строчит бабке отчет! О нашем поведении и как она нам за это ноги кусает! – тут я окончательно осипла, отошла к окну и сердито отвернулась от Светки.    Подумать только, до чего она развопилась! На нее это совершенно не похоже… 
      Никогда раньше не видела, чтобы моя спокойная подружка так злилась. Бывает, конечно, что она после долгой сдержанности вдруг срывается и начинает возмущаться – как вчера в подъезде с Марьей Степановной. Но сейчас…
- Ну, ладно, Ир! Ты меня извини, - Светка неслышно подошла ко мне сзади и крепко обняла. – Ты-то ни в чем не виновата. Но я не могу – понимаешь, не могу! – выносить, что за мной кто-то постоянно следит. Как за амебой в микроскопе! Она не имеет права – то есть они обе - и бабка, и эта мышь ее. Если мы с тобой маленькие, то можно с нами что хочешь вытворять? Я и ты тоже люди, и мы сами знаем…
- Что?
- Да что нам нужно. Взрослые, конечно, знают больше – но и живут не так, как дети. И хотят совсем другого. Но мы же  не мешаем взрослым делать, что им нравится. А они почему к нам лезут? Да еще так! Я постоянно чувствую эти два дня: за мной следит какой-то… огромный глаз. Что бы я ни делала, он сразу видит и знает. Это  страшно и … противно. Меня просто воротит, и я не могу нормально подумать про эту дуру Пику и понять, кто она такая. А иначе нам от нее не избавиться, ты понимаешь?
- Понимаю, Свет! – успокоительно сказала я. – Но, может, она и не совсем дура? Вон пришла «Гарри Поттера» слушать. И вела себя как человек почти! Только, конечно, не попрощалась вежливо, когда уходила, и не ждала, чтобы мы ее до дверей проводили. Но остальное-то было нормально.
- Тебе, если не кусается, то и нормально, - проворчала подружка. – Как будто это самое главное.
Я машинально потерла свою несчастную пятку и подумала: «Если и не главное, то и не последнее. Тебе хорошо говорить, у тебя нога уже, наверное, не болит».
Подружка, смотревшая в это время в окно, сказала дрогнувшим голосом:
- Смотри, а вон и бабкин гость идет, и не один, а с каким-то толстым! И оба еле тащатся.
Я тоже выглянула. Действительно, по двору медленно шествовал Сашка, а рядом с ним – жирный белобрысый парень лет шестнадцати. Он, казалось, убеждал в чем-то нашего усталого одноклассника, который на этот раз направлялся вроде бы к собственному подъезду. Сашка еще больше ссутулился и уже еле-еле переставлял ноги, слушая толстяка впол-уха или вообще не слушая. Вдруг белобрысый сказал ему что-то такое, от чего Сашка вздрогнул и сразу выпрямился. Парень вынул какой-то предмет из кармана и стал вертеть им перед Сашкиным носом. Тогда «бабкин гость» резко тряхнул головой и решительно направился за белобрысым совершенно в противоположную сторону – туда, откуда они и пришли. Оба быстро скрылись из вида, а Светка сказала:
- Знаешь, Ир, надо что-то помочь Сашке. Вон он как шел – еле ноги волочил. Может, он и был сегодня у старухи. Ну, и что? Мы его все же давно знаем – гораздо дольше, чем Марья Степановна. Она-то в наш дом всего несколько лет, как приехала. А мы с Сашкой раньше часто играли, когда были маленькие – он тогда еще не был таким дураком.
- Да я-то не против. Что ты меня убеждаешь? Конечно, надо помочь, - веско ответила я Светке. – Но ведь он гордый. Он от нас ни за что еду не возьмет, только нахмурится … знаешь? – и я изобразила знакомую подружке высокомерную Сашкину гримасу.
- Ну, если так рассуждать, - сердито возразила Светка, - то надо оставить его умирать с голоду. Режь-ка колбасу и сыр, - она потащила меня в кухню,  быстро достала продукты из холодильника и подвинула мне разделочную доску. - А я сейчас хлеба нарежу…
Светка тоже схватила нож и стала, торопясь, кромсать буханку. Я заметила: подружка посмотрела на часы. Интересно, зачем? Она что, собирается накормить Сашку бутербродами в точно установленное время? Я сразу вспомнила частые сцены из романов Агаты Кристи, когда со звоном часов строгий дворецкий входит в гостиную и говорит:
- Кушать подано, сэр.
То есть, конечно, дворецкий – это Светка в своих оранжевых шортах. А Сашка – молодой аристократ – небрежно складывает газету «Таймс», бросает ее на столик , встает с кресла и неторопливо идет через золоченые двери в столовую, обедать… Все это так ярко представилось моему воображению, что я рассмеялась и в увлечении чуть не порезала себе палец. Подружка удивленно покосилась на меня и на огромную гору из ломтиков колбасы и сыра, сказала:
- Хватит! – и стала делать бутерброды.
Их получилась целая куча. Мы быстро засунули наши изделия в целлофановый мешочек, его в свою очередь в продуктовый пакет. Готово! Мы сели на табуретки вокруг стола, чтобы немного передохнуть, Мне было понятно, что торопилась Светка не зря (и я, конечно, вместе с ней). Скорее всего, сейчас  пойдем во двор с этим милым пакетиком. «Интересно, - думала я, - как все-таки Светка собирается предложить это Сашке? Просто представить невозможно»…
Подруга прервала мои размышления:
- Все, хватит сидеть. Скоро он пойдет через двор домой. Надо уже быть там!
Она схватила пакет и отдала мне. Сама отыскала на полке в буфете ключ, положила в карман шорт. Мы торопливо обулись в прихожей, захлопнули дверь и побежали на улицу. Как там было жарко! Любимая скамейка резко обожгла тело через одежду, когда мы дружно сели на нее, поставив посередине пакет. Глаза наши сразу невольно обратились, конечно, на окна Марьи Степановны. Там она скрывается, эта дрессировщица мышей! Вот уж устроила пакость, так устроила. Сама за нами успеть не могла – и Пику послала! И надо отдать этой толстой разбойнице должное: она поначалу здорово нас напугала. Но теперь… не знаю, как Светке, а мне она стала намного симпатичнее. Литературу вот любит – как и я. Но   подружка тоже права насчет огромного глаза, который следит за нами. Я почему-то чувствую это не так болезненно, как Светка. Тем более, что мама действительно запретила мне трогать серьги, а я взяла. Стыдно все-таки… Мне показалось, что на окне Марьи Степановны дрогнула занавеска. Подглядывает за нами – как всегда, хотя мышь ей, наверное, (уж не знаю, каким образом) часто и подробно доносит о наших «прегрешениях». Меня внезапно возмутило это тайное шпионство из окна:  захотелось взять камень побольше и… Ой, нет! А то опять достанется от Пики! Торчите себе, Марья Степановна, за шторой, смотрите на нас со Светкой – таких умных и красивых, если это доставляет вам удовольствие. А мы уж здесь посидим, подобные, как сказала подружка, амебам под микроскопом…
Я вздрогнула: Светка ткнула меня локтем в бок и показала головой налево. Что там? Так и есть, из-за угла дома выскочил Сашка, бледный и измученный. Он продолжал бежать, но видно было, что из последних сил. Мальчишка задыхался, ноги его заплетались. Мы со Светкой удивленно уставились на него: чего бежит, спрашивается, если уже не может? Но тут все стало ясно: с той же стороны дома вынырнул белобрысый толстяк, с которым они недавно вместе ушли из двора. Он, пыхтя на ходу и тряся щеками, тоже бежал – за Сашкой. Заметно было, что и он сильно устал (попробуй побегать с таким жиром!). Правда, расстояние между ними все же заметно сокращалось – белобрысый упорно догонял нашего одноклассника. «Потому что Сашка голодный! – сразу бухнуло у меня в голове. – А этот вон какой сытый, чего ему не бегать!»
Мы с подружкой переглянулись и без слов поняли друг друга. Было ясно:  надо спасать Сашку. И быстро! – потому что белобрысый был уже недалеко. Но как? Я оглянулась по сторонам. Вот оно! – прямо за нашими спинами между последним гаражом и витым чугунным забором (рядом с нашим домом помещается какая-то солидная контора с ограждением и воротами) был небольшой проход. Сейчас, летом, заметить его было нелегко, потому что в это время года он хорошо скрыт мощными побегами клена, которые растут со стороны нашего двора вдоль забора. Мы-то со Светкой хорошо знаем про эту дыру – сами сто раз через нее удирали. Но как протолкнуть туда Сашку, не показав замаскированный выход толстяку? Оба бегуна были уже совсем близко. Стоило рискнуть! Показав Светке на спасительное отверстие, я шепнула ей:
- Отвлеки жирного! Хоть как!
Краем глаза я увидела, что она вскочила со скамейки и кинулась навстречу толстому парню. Я протянула руку к пробегавшему мимо Сашке и успела схватить его за футболку. От неожиданности он резко споткнулся и чуть не упал. В это время сбоку послышался Светкин визг и дикая ругань толстяка. Пора! Держа Сашку за локоть и ничего не объясняя, я быстро подтащила его к выходу из двора и резко толкнула в него. Он сразу исчез – только зелень закачалась. Уж, думала я, он не тормоз какой-нибудь и догадается спрятаться между гаражами (между ними вполне можно пролезть). Пора было бежать на выручку к Светке.
- Дура больная! – орал парень, пытаясь встать и отрывая от себя мою подружку.
- Сам дурак! – вопила она. – Несешься, как лось! Людей сбиваешь! – а сама яростно трясла его за грудки и не собиралась отцепляться..
   Я сразу жалобно запричитала и подбежала к ним:
- Светочка, милая! Как ты так упала?! Это он тебя уронил?! Вставай скорее, я тебе помогу!
Подружка испустила последний обиженный крик и сильно толкнула парня в грудь, выпустив его рубашку. Он шмякнулся  плашмя, как мешок. Визгливо рыдая и тайно мне улыбаясь, Светка схватилась за мой локоть и поднялась на ноги. Белобрысый встал с трудом, а встав, не сразу вспомнил, зачем он здесь, и стал отряхивать песок с одежды. Потом, вздрогнув, выпрямился и тревожно заозирался вокруг. «Фиг тебе!» – злорадно подумала я, с притворной осторожностью ведя подругу к подъезду и оглядываясь через плечо. Усадив «пострадавшую» на лавочку, я весело показала ей глазами на толстяка. Он со всей возможной поспешностью бежал в дальний угол двора, думая, что Сашка скрылся там, за соседним домом.
Светка довольно усмехнулась и сказала:
- Ну, давай, давай. Чеши быстрей, а то опоздаешь! – и, достав из кармана шорт кружевной платочек, стала вытирать им грязное лицо и руки.
Тут я вспомнила про оставленный на старом месте пакет с бутербродами, сходила за ним и подала подружке со словами:
- Ну, ты молодец! Просто артистка! А он, по-моему, ничего так и не понял, остолоп жирный! – и засмеялась.
Светка, взяв пакет, тоже улыбнулась в ответ, но как-то грустно. Я заметила, что она расстроилась. Интересно, из-за чего? Наверное, из-за того, что, спасая Сашку от погони, мы все же не сумели отдать ему бутерброды. Я кивнула на них  и спросила:
- А что теперь с этим?
- Не знаю, - огорченно призналась подруга. – Я думала…
- Что?
Меня разбирало сильнейшее любопытство. Ведь как-то она собиралась отдать наше угощение этому горе-бегуну! Но тут Светка  как-то подобралась и вскинула голову. Я проследила ее взгляд и увидела… Сашку, который нетвердой походкой двигался через двор прямо к нам.
- Молчи и ничему не удивляйся, - сквозь зубы тихо сказала мне подружка.
- Не буду, - проворчала я в ответ. – А могла бы сказать…
- Тихо, - прошептала Светка. – Все испортишь!
«Бабкин гость» подошел к скамейке и сказал:
- Ну, привет, что ли? А то мы даже не успели поздороваться, - и сел рядом.
- А разве ты когда-нибудь здоровался? – ехидно спросила Светка.
- Нет, - отпарировал Сашка. – Так и вы никогда!
- Ладно, забыто, - прервала я их спор. – Ты чего подошел-то?
- Ну, как! – вдруг сильно покраснел наш хулиганистый одноклассник. – Вы же мне помогли… Только не понял, почему? - недоуменно спросил он.
- Потому что мы всегда… это… выручаем людей в беде, - с достоинством произнесла Светка.
Я в душе восхитилась: просто настоящие «Чип и Дейл спешат на помощь»!
- Ну да, – усомнился Сашка. – Что-то я не замечал.
- Где тебе заметить? – с тихой грустью поддержала я подружку. – Ты только и знаешь людей на клумбы кидать!
Мальчишка покраснел еще больше – заполыхал, как огонь. Подружка, искоса взглянув на него, сделала мне незаметно предостерегающий жест: молчи!
- Извините, - тихо выдавил Сашка. – Вы тоже…
- А мы в ответ! – беспощадно отчеканила моя подруга.
 Иноземцев совсем сник. Тут Светка неловко задела стоящий на скамейке пакет, он упал набок, и из него вывалился тщательно завязанный мешочек с бутербродами. Сашка только мельком взглянул на них и сразу отвел глаза, но я успела заметить, как они блеснули. Подружка подхватила мешок и засунула назад в пакет, воскликнув:
- Вот! Еще и это! Ты помнишь, Ир?
Я, нахмурившись, сочувственно молчала (как меня просили).
- Я из-за тебя не отнесла ужин папе на завод. А он на работе сегодня задерживается, - проворчала подружка. – Мама сделала бутерброды и велела нам с Ирой бежать к проходной. А там бы папа вышел и забрал. Ну, ладно. Двигаться надо. Пошли, Ир, - и она стала вставать со скамейки.
Вдруг Светка громко охнула и упала на свое место.
- Ты чего? – испуганно спросила я.
- Нога, – жалобно простонала подружка. – Тот балбес мне так двинул!
Сашка растерянно заморгал и снова начал заливаться краской.
- Ну, что теперь делать? – отчаянно запричитала Светка. – Папа выйдет на проходную, будет меня ждать, и что? А он сегодня домой  только ночью придет!
- А, может, мы с Иркой отнесем? – робко предложил мальчишка.
- Да вы не знаете куда! – сердито ответила подружка. – У нас с папой есть свое, особое место. Он всегда меня там ждет. А я вам так просто не объясню, где это.
Светка чуть не плакала. Я уже поняла, что она ведет свою игру, и поэтому успокоилась насчет ее ноги. Но что будет дальше?
И тут… из-за угла появился ее папа. Он быстро шел к подъезду.
- О! – растерянно сказала подружка. – Как хорошо! Их почему-то не стали сегодня задерживать.
Сашка облегченно вздохнул и вытер ладонью лоб.
- Добрый вечер, молодежь! –  сказал Светкин отец, подойдя к нам.
- Здравствуйте, – недружно ответили мы с Сашкой.
Светка молча смотрела, как он поднимается на крыльцо и скрывается за дверью подъезда.
- Ну, и что я теперь скажу маме? – сердито поинтересовалась подружка. – Она сейчас сразу у папы спросит, отдала ли я ему бутерброды. Он скажет, что нет; а тут, здрасьте, я заявляюсь с полным пакетиком!
- Попадет тебе, – сочувственно сказала я, наконец, поняв, куда она клонит.
- Так! – решительно заявила Светка. –  Это ты, Сашка, виноват, что мы пакет не отнесли. Вот ты теперь все бутерброды и съешь, а я потом дома скажу, что увидела, как папа домой идет, и угостила ими ребят во дворе. Тогда мама меня ругать не станет, – и она строго посмотрела на Сашку.
Тот удивленно спросил:
- Почему я? А чего сами не съедите?
- А по-твоему, мы слоны? –  сурово поинтересовалась Светка. – Мы знаешь, как наелись перед тем, как из дома выйти?
Мальчишка мрачно нахмурился. «Наверное, вспоминает, когда он сам в последний раз так наелся», - с жалостью подумала я.
Светка протянула ему пакет:
- Бери и шагай домой. Хоть умойся там, а то до сих пор растрепанный. А мы с Иркой сейчас чуть-чуть еще посидим и уйдем к другому подъезду под дерево, чтобы мама меня сразу домой не загнала.
Сашка покорно взял пакет и пробормотал:
- Спасибо!
Потом он тяжело поднялся со скамейки и побрел к своему подъезду. Дождавшись, чтобы он вошел в дверь, я крикнула Светке:
- Ты гений! Просто вокруг пальца его обвела!
Подружка, сияя, устало откинулась на покатую спинку лавочки и сказала, радостно вздохнув:
- Да, удалось все же. А я уже так испугалась, что он совсем убежит из-за этого толстого. Тогда бы мой план сорвался.
- Ага, вот почему ты торопилась и на часы смотрела, когда мы бутерброды резали. Тебе было надо, чтобы твой папа в нужный момент мимо нас с работы прошел. Вот уж точно «мозговой центр»! – от восторга перед Светкиным умом мне хотелось петь и плясать.
- Ну да, – небрежно махнула рукой подружка. – Он всегда, если не задерживается, без пятнадцати пять подходит к дому. Может быть, плюс- минус две минуты.
- Но слушай! – спохватилась я. – Ты же не могла знать, что Сашка будет от толстого убегать. И что тебе придется с ним чуть ли не драться, чтобы Иноземцева спасти. И кто бы тогда тебе «ногу повредил»?
- Я хотела все то же самое с Сашкой проделать – ну, там, попасться ему навстречу, налететь, упасть… Потом заорать, конечно. Еще бы и встать помог, куда бы делся. А дальше – по сценарию.
Довольная Светка скромно опустила свои золотистые ресницы. Я радостно хлопнула ее по плечу, открыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь ободряющее и … замерла от удивления.
Вы уже, конечно, догадались, кого я увидела. Пику, конечно! Ну, как без нее? Мышь сидела на нижней ступеньке крыльца и размахивала своим хвостом, как боевым флагом. Но не это изумило меня, а совсем другое. Дело в том, что она улыбалась, причем так же самодовольно, как Светка. Нет, не может быть. Я закрыла глаза и потрясла головой, чтобы отогнать глупое видение. Насторожившаяся подруга подняла голову и ахнула:
- Опять она приперлась! И еще смеется!
И тут Пика в очередной раз доказала нам, как мало мы ее знаем. Она сверкнула глазками на возмущенную Светку, улыбнулась еще шире и, как-то сложив свою лапку в подобие кулачка, показала нам… большой палец – видимо, в знак своего одобрения той сценки, которую мы только что разыграли с мальчишкой. Потом два раза весело пискнула и растворилась, по своему обыкновению, в воздухе.
На Светку жалко было смотреть: зеленовато-бледная, с трясущимися губами, она потерянно смотрела на меня, наверное, целую минуту. Я терпеливо ждала, что она скажет. И дождалась.
- Ты видела, что она творит? – безжизненно сказала моя подруга. – А я… Я ничего не понимаю. Ты знаешь, как это ужасно – не понимать? – и ее голос  сорвался .
Не знаю, как ей, а мне действительно многое было непонятно. В частности, то, почему Светка так злится. И ведь уже в который раз за последнее время! Но, конечно, любопытно, почему мышка  сейчас одобрила наш поступок? Глупо скрывать: мы обманули Сашку – хоть и для его пользы, но… врать-то нам родители тоже всегда запрещали. И вообще, какое дело мыши до этого мальчишки? Подружке, понятное дело, хочется все разложить по полочкам, как она привыкла делать. Но - не получается. Невозможно  логически связать в одно целое поступки Пики, чтобы как-то объяснить их и вывести даже  простейшую закономерность.
- Знаешь, Ира,  - сказала мне Светка, - если мы в ближайшее время не поймем, что происходит, я  с ума сойду. А помочь нам в этом может один Сашка. Ты уловила? Он и к старухе заходил, и мышь его любит сильно, раз не покусала нас за вранье. Они трое связаны между собой, и надо узнать, как.
От новых подружкиных умозаключений моя бедная голова окончательно закружилась. Я откровенно заявила Светке:
- Больше не могу! Я иду домой и тебе то же предлагаю.
Она кивнула, и мы пошли. Всю дорогу промолчали (не было сил разговаривать), а попрощались у моей двери лишь кивком головы. Я уже дома вспомнила, что мы забыли договориться, во сколько и где завтра встречаемся. Но открытие меня совсем не огорчило, – просто я чувствовала, что это и так произойдет, без всяких слов.
Вид у меня в этот вечер был до того изнуренный, что мама тревожно пощупала ладонью мой лоб: не заболела ли? Митя, который радостно запищал при моем приходе и все пытался рассказать что-то о своих детсадовских делах, обиженно замолчал и отошел в сторону. Папа из-за газеты несколько раз пытливо взглядывал на меня, но ни о чем не спросил.
Зато когда потом, за ужином, я умяла целую гору маминого салата с кальмарами (аппетит у меня был зверский!), родители с облегчением улыбнулись и вроде бы успокоились. Митька, правда, так и продолжал дуться. Зато Пика – какое счастье! - больше не появлялась – ни днем, ни ночью.

8. Жуткое путешествие.

… Мы со Светкой ехали в трамвае. Вернее, не ехали, а неслись вперед с бешеной скоростью. В дребезжащем, лязгающем вагоне было пусто; мы являлись единственными пассажирами (то есть перепуганными пассажирками). Ни я, ни Светка, сидящая у окна рядом со мной, не знали, куда обе так стремительно летим в этом гуле и зачем. Мы, со страхом прижавшись друг к другу, не отрываясь смотрели в окно, за которым бушевала буря. Ветер бросал на стекло целые потоки мутного ливня, дико завывал и  раскачивал трамвай. Нам оставалось только хватать друг друга за руки и в ужасе замирать: вот сейчас опрокинемся и погибнем… Но нет! Вагон  опять с лязгом вставал на рельсы и несся дальше. Мы молча напряженно ждали: чего? – я не находила ответа.
Вдруг ураган за окном стих и трамвай сбавил ход. Он, постепенно замедляя скорость, перестал дребезжать всеми своими железками, дал подряд три звонка и, наконец, остановился. Двери, мягко гудя, открылись. Мы с подружкой встали с сидений и направились к выходу. Ни я, ни Светка уже не трусили – ведь буря осталась позади и мы уже приехали. Но куда? – неизвестно. Странное ощущение чего-то неведомого, что должно было  вот-вот открыться, овладело нами. Мы спрыгнули с подножки трамвая и огляделись.
В безоблачно-синем небе ровно светило яркое солнце. По обе стороны от нас расстилались тщательно подстриженные и даже как будто расчесанные зеленые газоны. Между ними пролегала серая дорожка из каменных плит, так плотно подогнанных друг к другу, что открывшаяся картина казалась нарисованной (или, вернее, расчерченной по линейке). Внезапно раздался шелест крыльев. Стайка воробьев молча и в организованном порядке опустилась на дорожку. Они сели в виде ровного треугольника и  замерли, глядя на самого крупного из всех, с красной шапочкой на голове. Вожак негромко чирикнул, и тогда птички стали клевать что-то, видимо, раньше рассыпанное на плитках -  причем все это неторопливо, солидно, без единого звука. Подобрав последние крошки, они подняли головки и опять посмотрели на старшего воробья. Тот чирикнул – на этот раз дважды – и  стая, взлетев, скоро скрылась из виду.
Теперь путь был свободен. Мы пошли по дорожке вперед (почему-то тоже молча и чуть ли не в ногу). Постепенно мы так приноровились к движению друг друга, что скоро печатали шаг не хуже солдат на парадах. Я с удивлением подумала, что это мне почему-то нравится (а ведь я всегда терпеть не могла строевую подготовку и старалась в школе от нее по возможности отлынивать, вызывая возмущение нашего ОБЖ-шника, майора в отставке).
Увлекшись шагистикой, мы не сразу заметили, что впереди показались какие-то строения, по которым быстро двигались малюсенькие существа. Но не к ним были прикованы наши взгляды, а к прямой и неподвижной фигуре в темном платье, стоящей в конце дорожки. Мы со Светкой еще выше вздернули подбородки, еще больше напружились, и наши ноги застучали по гулким плиткам просто оглушительно.
И не ошиблись: не кто иной, как Марья Степановна собственной персоной терпеливо ждала, пока мы подойдем к ней. Вот мы уже стоим совсем близко, опустив руки по швам. Я без всякого удивления вижу, как Светка, судорожно глотнув, делает шаг вперед и  докладывает, преданно глядя старухе в глаза:
- Марья Степановна! Новые кандидатки на место жительства прибыли!
Та, изобразив улыбку, сдержанно кивает:
- Хорошо.  Рада, что вы здесь. К осмотру готовы?
И тут я внезапно чувствую приступ паники (впервые за все путешествие). «К какому осмотру? – проносится у меня в голове. – Что она, врач, что ли?»
«Бабка из двадцатой», строго нахмурившись, смотрит на меня и осуждающе качает головой. Светка, заметив это, возмущенно фыркает  и почтительно спрашивает у Марьи Степановны:
- Разрешите сказать?
Та важно кивает в ответ, и подруга сердито говорит мне:
- Ирина, не будь дурой! Не нас будут осматривать, а мы. Тебе понятно?
- Понятно, - отвечаю я, стараясь придать своему голосу  твердость и неудержимо краснея, потому что очень хочу и не решаюсь задать вопрос:  « А что тут осматривать? И зачем?»
Еще раз внимательно посмотрев на меня, старуха удовлетворенно усмехается, видно, довольная моей сдержанностью. Она делает нам рукой приглашающий жест и направляется в сторону домов. Мы, слегка отстав, следуем за ней, все так же четко печатая шаг.
Только подойдя совсем близко к постройкам,  видим, что те крохотные существа, которые были еле различимы издали – это мыши. Много мышей, может, несколько тысяч. Они заняты строительными работами: одни быстро замешивают раствор в маленьких ванночках, другие подвозят к ним тачки, заполняют их до- верху и везут к незаконченным стенам. Там они поднимаются по крепким доскам, поставленным наклонно. Другие маленькие строители принимают у них тачки, выкладывают их содержимое в какие-то длинные ящики, прикрепленные снаружи. За стенами ясно видны толстые столбы с перекладиной наверху. На перекладине – аккуратно уложенные горки сверкающих кирпичей и тоже – мыши, мыши, мыши. Они одновременно, как по команде, наклоняются вперед, держа в одной лапке по кирпичику; другой лапой подхватывают раствор, размазывают его по верху стены и ставят кирпич на нужное место. Затем процедура повторяется сначала.
Сразу видно, что работа хорошо спланирована – серые строители снуют, точно заведенные. Здорово, конечно! Очень похоже на мультфильм про муравьев, возводящих муравейник – там они так же слаженно двигались и дружно взмахивали всеми своими шестью ногами.
Стоп! Но как же… Я еще раз внимательно смотрю на столбы, стоящие по ту сторону стен. Почему я их вижу?! Ведь должна быть видна только перекладина с мышами-каменщиками! Я бросаю растерянный взгляд на Светку и понимаю, что она думает о том же. Марья Степановна довольно хмыкает и говорит:
- Да, стены прозрачные. Кирпич-то из стекла, разве вы не видите?
- А зачем… из стекла? – в полном смятении спрашиваю я.
- А затем, - веско говорит старуха, - что здесь будут жить только хорошие, добрые и честные люди. А таким нечего скрывать!
Строго глядя на нас, Марья Степановна ждет, видно, нашего одобрения. Но мы ошеломленно молчим. И правда, стены очень красивы. Они так блестят на солнце, что не оторвать глаз. А когда дом будет готов, то он, конечно, засияет, словно хрустальный дворец из сказки «Аленький цветочек». Правда, в сказке там жило чудовище, а здесь, видимо, поселимся мы со Светкой. И «бабка из двадцатой» будет часто (не сомневаюсь!) бывать тут и наблюдать через стекло за нашим поведением…
- Знайте, что раньше, чем сейчас, вы не могли бы попасть сюда, - долетает до меня суровый голос Марьи Степановны. – Вы были беспорядочными, нахальными девчонками и не признавали дисциплину ни в своих умах, ни в поступках. Но в последнее время я заметила, что вы стали исправляться, - конечно, не сами. В этом вам помогла моя работница.
У наших ног раздается  громкое «Пи-ик!» Мы со Светкой опускаем глаза и видим старую знакомую. Она стоит в самой благонравной позе и ест глазами старуху. Та улыбается в ответ, движением пальца отпускает примерную Пику восвояси и растроганно смотрит ей вслед.
Тут я замечаю, что усердные мыши-строители вдруг бросили работу. Они подняли вверх свои усатые мордочки и зачарованно смотрят на легкое пушистое облачко, плывущее по небу. Черные глазки мышей выражают полный восторг. Стройка замерла.  Старуха вздрагивает и оборачивается. Голос ее дрожит от гнева:
- Это еще что?!
Облако в небесах сразу исчезает, как будто его стерли мокрой тряпкой. Маленькие строители опять начинают усердно суетиться. Работа закипает. Но Марья Степановна очень недовольна, хотя и пытается скрыть это. Она строго говорит нам:
- Теперь вы понимаете, что главное – это порядок? Каждый должен делать только то, что положено. Вам ясно?
- Ясно! – гаркаем мы, вытягиваясь в струнку.
-  Я хочу сказать вам еще кое-что, - сразу смягчается старуха. – Может быть, вы здесь будете не одни. Есть еще достойные люди…
Из-за подстриженных кустов выходит Сашка Иноземцев и смущенно смотрит на нас.
- Он будет жить с вами в этом доме, потому что почти уже исправился, - величаво говорит Марья Степановна, - если только… - и она пронзительно смотрит на мальчишку.
Тот виновато, но вместе с тем упрямо опускает голову и начинает рассматривать свои кроссовки. Бабка снова обращает свои глаза к нам и говорит:
- Видите: дом скоро будет готов. И я позову вас сюда жить, как вы уже поняли, но только не теперь. Пока я еще считаю и Свету, и Иру недостойными этой чести, - обратилась она к Сашке.
Тот, не шелохнувшись, молча продолжал смотреть себе под ноги. Марья Степановна разочарованно вздохнула и громко, раздельно приказала нам:
- А теперь – немедленно домой спать! Вот я и увижу, как вы умеете слушаться. Когда позову – чтобы сразу были здесь.
Мы со Светкой сразу рванули с места и кинулись бежать по знакомой серой дорожке назад, к трамваю. Скорей, скорей! Вон он – ждет нас с открытыми дверями, но уже развернутый туда, откуда мы приехали. Рывком, запыхавшись, вскочили в вагон. Он опять несколько раз прозвенел и полетел назад через дождь и ураган. Снова мы в страхе смотрели в окно на хлещущие струи ливня и думали: «Как же хорошо там, у бабки! Тихо, спокойно, солнце греет. Ну, и пусть стены прозрачные»…
Приехали, наконец. Вот наш дом! Скорее по ступенькам в подъезд, одним духом – к своим дверям. Затылком чувствую ветерок: это Светка летит мимо меня к себе на пятый этаж. Так, вхожу домой. Где там моя кровать? Старуха велела спать, пока не позовет. Валюсь на подушку, закрываю глаза и облегченно вздыхаю: ну вот, уже сплю, порядок не нарушен!

9. Светка  думает.

… Мне кажется, едва я успела прилечь, как звонки трамвая раздались снова. «Уже пора! – тревожно подумала я. – Надо просыпаться и ехать, Марья Степановна зовет».
Открывать глаза ужасно не хотелось, Ну, неужели трамвай не может чуть-чуть подождать, пока я проснусь? Если мы приедем к бабке на пять минут позже, ничего же не случится. Но нет, громкие трели продолжались! И они стали гораздо длиннее. Я с трудом разлепила веки и села на постели. Это уже звонят в дверь! Светка, наверное, сама пришла меня поторопить, чтобы нам поскорее явиться к старухе и не рассердить ее. Я торопливо встала и быстро, как только могла, пошла открывать.
Когда дверь распахнулась, Светка вихрем ворвалась  в прихожую и удивленно спросила меня:
- Ты что, до сих пор спишь?!
- Ну да, - виновато пробормотала я. – Но я сейчас оденусь, умоюсь, и  тогда мы…
- Так умывайся скорее! – нетерпеливо сказала подруга. – Я тебе уже полчаса звоню, думала, что ушла куда-нибудь.
- Да нет, как я могла уйти! – твердым голосом возразила я. – Я же помню, что пора ехать.
- Куда это ты еще собралась? – недовольно спросила Светка. – Будто у нас с тобой дел нет.
- Конечно, есть. – успокоила я ее, бегом бросаясь в ванную.  Наконец-то я окончательно проснулась. Включила воду, схватила свою зубную щетку, ополоснула ее и выдавила сверху пасту. Вот соня! Заставила подругу ждать, и теперь нам обеим попадет от бабки.  Как натравит старуха на нас своих мышей-строителей, так куда там Пике с ее зубами!
- Ну вот! – торжественно провозгласила Светка, стоя в дверях за моей спиной. – Дело не в мыши!
Я в это время торопливо чистила зубы и потому невнятно прошептала:
- Конечно, не в ней. Их там тысячи…
- Да я не про всех мышей говорю, - возразили подруга. -  Остальные пусть хоть провалятся!
« Ого! – удивилась я, плеща себе в лицо водой. – Только-только перед Марьей Степановной в струночку тянулась, а теперь вон что. Посмотрим, что ты скажешь на месте, когда они тебя всей оравой встретят да в стеклянный дом заведут».
- Я тебе говорю про Пику! – продолжала настаивать Светка. – Она вообще не мышь, и это точно.
«Еще лучше, – горестно подумала я, выбегая из ванной и направляясь в детскую, чтобы одеться. – Ей, конечно, обидно, что она так и не справилась с этой Пикой несчастной, вот и оправдывается. И ехать не хочет. Я тоже уже не очень хочу, но ведь надо».
Все, я в шортах и футболке. Бодро и весело  говорю подруге, которая смотрит на меня с любопытством:
- Ну, теперь можно ехать!
- Куда? – удивляется Светка.
- К Марье Степановне, - терпеливо отвечаю я, понимая в душе, что струсившей подружке надо дать время, чтобы она смогла преодолеть малодушие.
- Ха-ха-ха! – смеется Светлана. – Ну, поезжай! – и показывает пальцем в окно. – Смотри, вон она опять в универсам побежала со своей сумочкой. Если быстро заведешься, еще, может, и догонишь. Хи-хи-хи…
Я ошеломленно смотрю на улицу и действительно вижу фигуру старухи, пересекающей  двор, с огромной сумкой в руке.
- Нет, можно даже лучше! – не унимается подруга. - Зачем тебе бензин напрасно тратить? Она уже скоро назад придет! Так ты к ней лучше слетай – вот на этом! – и она, трясясь от смеха, показывает на Митькины воздушные шары, связанные вместе ниткой и висящие на  ключе шкафа.
- Бабка прибежит к подъезду, хлопнется на лавочку, чтобы отдохнуть, как всегда. А тут ты с балкона вылетаешь, приземляешься на асфальт и говоришь:
- А вот и я! Вы рады?
Светка с хохотом падает на кровать, а я только сейчас вполне осознаю, что произошло. Да это же был сон! И трамвай, несущийся сквозь бурю, и мы с подругой, в ногу идущие по плитам, и Марья Степановна со своими мышами, и упрямый Сашка, и преданная Пика… Но почему? Ведь наши приключения разворачивались так же ярко и зримо, как в жизни! И все-таки   окончательно ясно, что я просто спала и никуда не ездила ни на каком трамвае!
Я потрясенно прислоняюсь к стене у кровати. Светка, увидев это, сразу перестает смеяться.
- Ну, ладно, Ир, - тихо говорит она. – Я больше не буду, извини. Не летай ты совсем, если не хочешь!
- Знала бы ты, что мне снилось! Тогда бы уж точно не смеялась, как дурочка, – сердито бросаю я подруге. – И в этом сне, между прочим, ты тоже была. И бабка, и Сашка Иноземцев.
Светка с интересом смотрит на меня и ждет, что я расскажу. Только теперь я замечаю: в руках у нее какая-то большая и толстая книга, заложенная полоской бумаги.
- Зачем это? Мы что, опять с тобой читать будем, как «Гарри Поттера»? – ехидно спрашиваю я.
- Да нет, при чем тут «Гарри Поттер»! – сразу загорается подружка, не замечая моей подначки. – Ты знаешь, я вчера никак уснуть не могла. Только вспомню, как эта мышь на ступеньке сидит, хвостом машет и нам большой палец показывает, ну, ты знаешь, сразу начинаю думать: что тут не так? – и верчусь с боку на бок. И знаю: не то странно, что Пика ведет себя, как человек. Это и раньше было! Она только кусается, как мышь, а остальное… И, понимаешь, я не выдержала, встала ночью и нашла вот эту книгу. Смотри!
Она подала мне том, и я прочитала на темно-вишневой обложке тисненное золотом название: «Энциклопедия животных». Ну, и что? Я вопросительно посмотрела на подругу, а она открыла книгу на том месте, где была закладка:
- Теперь смотри сюда! – Светкин голос звучал победно.
Сверху на странице было крупно написано: «Семейство грызунов». И дальше более мелким шрифтом: «Представители этого семейства относятся к классу млекопитающих. На территории нашей страны обитает около ста пятидесяти видов этих животных, многие из которых очень вредят сельскому хозяйству…» Ну, это я и так знаю. Пика вредит нам, а не сельскому хозяйству, что не оправдывает ее ни в каком смысле! Я опять вопросительно взглянула на подругу. Она ткнула пальцем в рисунки на середине страницы:
- Посмотри на них. Вот мыши!
Картинки действительно изображали разные виды этих зверушек; полевку, степную пеструшку, домовую мышь и даже какую-то желтогорлую. По-моему они были очень похожи на Пику. Но я так-таки не могла понять, из-за чего волнуется Светка. А она после долгой паузы с надеждой спросила меня:
- Ну, теперь ты понимаешь, почему она не мышь?
- А кто? – тупо осведомилась я. – На зайчика что-то совсем не похожа… Хотя он тоже грызун…
Подруга даже завыла от досады на мою глупость. Я невольно подумала, как она изменилась за эти несколько дней: раньше и представить было нельзя, что Ковалева сможет издавать такие звуки. Коротко и резко выдохнув воздух, Светка уже спокойно (даже подозрительно спокойно, как полной идиотке) сказала мне:
- Ты видишь, какие у них лапки?
Я видела. Обычные. Как положено у мышей.
- Сосчитай пальцы! – задушенным голосом посоветовала мне подруга.
Я посчитала. Четыре. Причем у всех.
- А у тебя сколько? – совсем уже ласково поинтересовалась Светка.
- Пять, - на всякий случай подумав, ответила я.
- Ну, так вот! – завопила подружка, ударив рукой по раскрытой странице. – Значит, у них нет большого пальца, понимаешь?! И не могут они сжать кулак и выставить большой палец вверх! Нет его! Теперь ты согласна, что наша Пика – не мышь?
- Согласна, - тихо сказала я, понурившись, в полной прострации из-за своего скудоумия.
Ну, почему я в последнее время так пасую перед Светкой? Просто обидно до слез! Вот и теперь она, только взяв  с полки книгу, сразу сообразила все про эти пальцы. А я, как говорится, смотрела туда же, а видела фигу…
- Ничего, Ир, - утешила меня подруга, заметив, что я чуть не плачу от досады. – Это ты еще не проснулась. Я сегодня ночью тоже не сразу обо всем догадалась – наверное, час «Энциклопедию» читала и рисунки смотрела. Там на другой странице – суслики, хомяки, крысы всякие, - тоже грызуны. Я, знаешь, думала сперва, что Пика – это такая замаскированная крыса, они ведь очень умные и бесстрашные. Но и человеку всегда больше всех вредили, хотя рядом с ним жили и питались. И справиться с ними было никому не под силу, кроме Гаммельнского крысолова – а это, как известно, сказка. Я, понимаешь, когда хорошо рассмотрела серую крысу, - Светка перевернула страницу, - она еще называется пасюк,  сразу поняла, что наша мышь – это не то. Пика – не такая злая.
Действительно, довольно крупный, по сравнению с другими своими родственниками рядом, пасюк на картинке выглядел устрашающе. Он стоял на задних лапах и что-то, насторожившись, высматривал. Его длинная морда со вздыбившимися усами выражала такую дерзость, хитрость и звериную жестокость, что меня передернуло.
- Да, - сказала я, подняв глаза на подругу. – Такой грызунчик точно не будет слушать «Гарри Поттера» и огорчаться, что я взяла мамины серьги…
- И радоваться, что мы накормили Сашку, - закончила Светка. – Ты знаешь, мне только одно обидно – что я про эти пальцы случайно догадалась, когда уже хотела книгу на полку ставить. А должна была логически.
- Ты что?! – закричала я. – Да ты молодец! И пускай случайно; главное, мы теперь знаем: Пика – не крыса, но и не мышь.
- И вообще неизвестно кто, - грустно сказала подруга. – И как это точно выяснить, я пока не представляю.
Опять двадцать пять. Вот всегда Светка так: нет ей покоя, пока она не поймет до конца то, что хочет. А тут – будет ли вообще конец? И, однако, пора хоть кофе выпить: утро-то уже давно началось.
- Слушай, ты завтракала? – оторвала я подружку от печальных дум.
- Нет! Когда мне было? – Светка горько вздохнула. – Я утром, только проснулась, сразу к тебе побежала, рассказывать, такая радостная! А получается, что я опять про нее ничего не знаю. Подумаешь! Мы вот тоже с тобой – не кошки, шерсти у нас нет. Ну и дальше что?
Тут я просто схватила подругу за руку и потащила на кухню. Придвинула ей табурет, а сама стала варить кофе. Но Светка не могла сидеть – она слонялась от окна к кухонной двери до тех пор, пока от горячей турки с кофе не поплыл во все стороны бодрящий аромат.
- Садись, – сказала я Ковалевой и быстро наполнила кружки. – Сейчас печенье достану и сыр.
Тут подружка  оживилась  и, сев за стол, стала накладывать себе в кофе сахар и наливать молоко. Ну, наконец-то отвлеклась. А то я уже думала, что буду есть в одиночестве. Впрочем, откусив печенье, Светка совсем очнулась от задумчивости и спросила меня с любопытством:
- Слушай, а что за сон ты видела?
Нашла о чем вспоминать! Вот уж это я как раз хотела побыстрее выкинуть из головы и потому промолчала.
Но подружка отставать не хотела. Она пытливо заглянула мне в глаза и попросила:
- Ну, Ира! Ну, расскажи, куда ты там ехать собиралась. Ты  до сих пор еще на меня обижаешься?
- Нет, - ответила я, прожевав сыр. – Но вспоминать неохота. Тем более… это был только сон.
- У нас дома есть сонник,-- сообщила Светка и придвинула к себе вазочку с вареньем. – И ты знаешь, что там в предисловии написано?
- Ну, что? – недоверчиво буркнула я.
 Почему это у моей подружки вдруг глаза заблестели?
- Слушай. «Понимать язык снов – это искусство, которое, как и любое другое искусство, требует знаний, таланта, труда и терпения». И сказал это какой-то Э. Фрамм.
- Ты что, веришь в сны?! - изумилась я.
- Верю, - серьезно подтвердила Светка. – Хоть и не каждый из них сбывается точно, но кое-что верно. Вот, например, если только приснится: у меня вырвали зуб, или он выпал, или почернел – обязательно неприятности будут. А если сырое мясо, то заболею.
Вот так так! Моя подруга, любящая математику и шахматы, верит в сны? Есть  от чего мне прийти в смятение. Это я должна в них верить – я, потому что… Ну, понятно! Потому что это у меня, как говорит наша учительница по литературе, ярко выраженное образное мышление, а не у Ковалевой.
- Ну, чего ты так удивляешься? – спокойно, как обычно, спросила Светка, допивая кофе. – Думаешь, в снах нет логики? Еще как есть! Но только она необычная, не такая, как в жизни. А если тебе сегодня приснилась я, и старуха, и Сашка, то ясно: это не просто так. Расскажи мне побыстрее! Вдруг мы еще что-нибудь поймем, если разгадаем сон?
- Ладно, - вяло сказала я. – Помоги со стола убрать.
Куда только делась обычная подружкина неторопливость! Через секунду вся посуда свалилась в раковину, через пять она, вымытая, блестела на мойке, через восемь был протерт стол и открылась дверь из кухни, а через десять мы уже сидели в комнате на диване, И я, вздохнув, начала свой рассказ…
Светка слушала не перебивая, затаив дыхание. Правда, когда она представила нас вместе, печатающих шаг на серой дорожке, сразу захохотала:
- И ты тоже так шла? И получалось?
Вот ехидина! Это она, конечно, вспомнила, как «четко» я вышагивала на ОБЖ, когда уже не смогла от этого отвертеться под строгим взглядом нашего майора, Виктора Петровича. « Ну, погоди! – подумала я. – О тебе-то речь впереди».
И я не ошиблась: сообщение о том, как Светка, вытянув руки по швам, докладывала Марье Степановне о нашем прибытии, возмутило подружку до глубины души.
- Это я так делала?! – закричала Светка. – Ты врешь, не может быть такого!
- Но ведь логика в снах совсем другая, - подколола я ее. – Вот и думай, что это означает.
Услышав о стеклянных стенах, возводимых тысячами мышей, Светка опять оживилась, и видно было: ее голова опять заработала. Но объяснение Марьи Степановны, почему именно следует жить за такими стеклами, опять вывело подружку из равновесия.
- Вон чего захотела! – воскликнула Ковалева. – Я так и знала, что она за всеми  только и следила бы день и ночь, если бы можно было. Ну уж фигушки, у нас-то в доме стены из камня.
- Да ведь это сон, - напомнила я ей елейным голосом. – Ты не возмущайся, Света, ты логику ищи.
И стала продолжать. Мой рассказ о мышах, смотрящих на облако, очень позабавил подругу, и она засмеялась. А вот про наше поспешное бегство назад к трамваю и про жгучее желание скорее уснуть, как велела старуха, и вернуться по ее первому зову, Ковалева слушала надувшись. Рассказ о Пике, заглядывающей в глаза Марье Степановны, ее ничуть не удивил: она удовлетворенно кивнула. А  упрямством Сашки, не желающим выполнить какое-то требование старухи, моя подруга очень заинтересовалась и вновь задумалась, нахмурив лоб.
- Ну, а потом ты стала звонить в дверь, а я думала, что это трамвай за нами приехал и пора нам уже в стеклянный дом.  Теперь поняла? – спросила я у Светки в завершение.
Она молча кивнула и взглядом попросила у меня пока не спрашивать ее ни о чем. « Пожалуйста! – подумала я, удобно откидываясь на мягкую спинку дивана. – У меня и так уже язык устал от  разговора. Лучше я отдохну и подожду, пока ты сама все это объяснишь».
Полная тишина царила в комнате. Ничто и никто не мешал Светке размышлять об услышанном. Только ветер доносил со двора крики малышей, да торопливо тикали часы.
- Знаешь, Ира, - подала, наконец, голос моя подруга, – твой сон трудно разгадывать. Он имеет, конечно, смысл, но… понимаешь, такой, как в романах. А в этом ты лучше меня разбираешься. Давай лучше вместе думать.
- Давай, - с готовностью согласилась я, пряча улыбку (ну, наконец-то и я пригодилась! – не хуже Светки с ее железной логикой).
- Я могу сказать тебе одно, - задумчиво начала подружка. – То место, в котором мы побывали во сне – это как бы  старухин рай. То есть она его себе так представляет: кругом ровно, гладко, подстрижено. Тишина и покой – даже воробьи не чирикают. В общем, порядок.
- Правильно, - поддержала я. – И она этим порядком командует строго – даже облакам летать не дает.
- Но почему мы-то с тобой в этом сне перед ней лебезим, я не понимаю, - сердито сказала Светка. – Ты еще ничего: и думать успеваешь, и сомневаться, и вопросы задавать – хотя бы про осмотр. А я – совсем дура, только выполняю команды, как автомат. Можно подумать, что я всю жизнь только и мечтала: как бы туда поскорее попасть и ей угодить.
Озорная мысль пришла мне в голову, и я не могла отказаться от соблазна посмеяться над подругой.
- Знаешь, Света, - невинным голосом сказала я, – может быть, в этом что-то есть.
-  Что есть? – подозрительно осведомилась она.
- Ну, понимаешь, Марья Степановна любит подстриженные газоны, подогнанные плитки, тишину и дисциплину в жизни.  А ты – в мыслях. Вот потому там тебе и хорошо, - рассмеялась я, - что везде порядок полный, строже некуда. Все на своем месте, никто не пытается оттуда убежать и делать что-то свое, не разрешенное старухой. Ты тоже любишь, чтобы любая мелочь сразу бы  объяснялась, раскладывалась по полочкам и имела свой номер. А если у тебя это не получается – ну, например, ты не можешь понять, кто  такая Пика, - то сразу злишься, и дуешься, и опять стараешься  подчинить факты своему уму. У Марьи Степановны бзик на чистоте, тишине и хорошем поведении, а у тебя – на силе твоей логики. Вот вы там и спелись, как лучшие подруги.
- Ну, знаешь, – растерялась Светка, и в ее глазах блеснули слезы. – Не ждала от тебя. С кем меня сравнила! Она нас хочет за стеклянные стены посадить, а я … борюсь с ней. И никогда бы я с ней не спелась. Вруша ты, а не подруга.
- Да ведь это сон, - опять напомнила я ей, пожав плечами. – Ты же сама говорила, что у него – особый смысл, который надо разгадать. Вот я и стараюсь, а ты злишься.
Светка замолчала, видимо, решая про себя, продолжать ли разговаривать со мной дальше или, обидевшись, уйти домой. Как я и надеялась, победило ее вечное желание  расследовать и разъяснять (а еще возмущается!). Вздохнув в последний раз, подруга спросила:
- Слушай, а как ты думаешь, почему, когда мы едем к бабке, а потом оттуда – домой, ревет ураган, идет ливень и всякое такое?
- Наверное, для того, - сразу нашлась я, - чтобы нам очень захотелось из этого дикого беспорядка поскорее попасть в бабкин порядок – там ни дождя, ни ветра, ни шума. Тепло и тихо, и все за стеклянными стенами сидят, дисциплину соблюдают.
- Молодец! – с уважением сказала Светка. – Я бы до такого не додумалась. Точно, это ведь старуха нас в свой «рай» заманивала. И мы ведь, дуры, поддались – назад к ней ехать хотели
- А вот интересно, почему в жизни у Марьи Степановны – одна мышь, Пика, - мой голос окреп от Светкиной похвалы, - а во сне их было так много, что они просто горизонт закрыли, даже не удалось разглядеть, что там вдали, за стройкой. Как ты думаешь?
- Потому что твой сон – это старухина мечта. И эту мечту ей еще исполнить надо, вот она и захотела, чтобы у нее было много таких, как Пика – прозрачные дома строить, газоны подстригать. А себя она вообразила их царицей: кому же мечтать запретишь!
- Возможно, - кивнула я в ответ, - но почему тогда эти мыши иногда ее не слушаются? Ты помнишь? Как только она перестала за ними надзирать, они на облако засмотрелись  - причем все до единой!
Тут «мозговой центр» признался, что этого он не знает (пока! – ну ясно, как же иначе?). И еще он очень хотел бы разведать, чем там, во сне, не угодил старухе Сашка? Что тот не стал делать? И хорошо бы понять это сейчас, до встречи с Иноземцевым, которая должна произойти сегодня. Тогда из мальчишки наверняка можно будет побольше вытянуть.
    - Не спеши, – осадила я разгорячившуюся Светку. – С этим еще рано разбираться. И не надувайся, а то к старухе поедешь. Там, у нее, ты все сразу понимать будешь и разные тайны в секунду разгадывать, как компьютер. Но тогда она будет твоей подругой, а не я!
- Вредная ты, Ирка, - засмеялась в ответ Светлана, поняв, куда я клоню. – Ну да, я люблю разгадывать загадки, и как можно быстрее –  ты права. Но иначе мы бы с тобой до сих пор  ничего не понимали и тряслись от страха перед Пикой, как зайцы.
- Конечно, ты у нас – голова, - согласилась я, - и за это я тебя уважаю. Но пойми, что некоторые вещи не сразу можно взять умом, а кое-что и вообще нельзя. Я вот в третьем классе долго не понимала дроби, пока папа не стал со мной заниматься – и ничего, не сходила от этого с ума. А ты можешь мне объяснить, почему, если ты видишь во сне сырое мясо, то заболеваешь? Ну-ка, попробуй. Я послушаю.
Светка не нашлась, что ответить. Вместо этого она удивленно воззрилась на меня, стараясь сообразить: как же так получилось, что я ее обставила в споре? Причем не на литературную тему?
- Ладно, не расстраивайся, - я великодушно похлопала подругу по плечу. – Ты у нас - самая умней, кто бы в этом сомневался? Но – не заносись, поняла? А то станешь «бабкой из двадцатой».
Светка хотела рассердиться, но передумала. Когда тут ссориться?
        - Надо как-то Сашку Иноземцева во двор вызвать и допросить, что он знает о Марье Степановне,  - предложила подружка.
 « А может, - вдруг подумала я, - о Пике он знает тоже?» Я уже принялась было со разных сторон обдумывать эту интересную мысль, как Светка уныло заявила:
- Я совсем забыла. Мне же надо сейчас дома белье погладить, я маме обещала. Она сегодня как увидела, что я с утра куда-то собираюсь, сразу поняла, что к тебе, и говорит: « Вы вместе с Ирой скоро дома вообще появляться не будете. Ты мне совсем перестала помогать, только и знаешь на улице бегать. Я сейчас в институт на консультацию поеду, а ты чтоб все выгладила!» Ну, и я пообещала: надо же мне было поскорее тебе про пальцы рассказать.
Светка огорченно замолкла и пожала плечами.  Что было делать? Раз она обещала, пусть идет помогать своей маме. Тем более, что мы еще ведь так и не придумали, как вызвать Сашку на разговор. А вдруг он сегодня (трудно такое представить, но бывает же невезение!) вообще не появится во дворе? А если и появится, как к нему с этим вопросом подступиться? Он ведь не особо болтливый и далеко не наивный, чтобы вот так взять и откровенно все нам рассказать. Мы обе это прекрасно понимали.
- Ладно, иди, Свет, - ободряюще сказала я опечаленной подруге. – Гладь свое белье. Как закончишь, опять приходи, что-нибудь придумаем.
Проводив Светлану, я вошла в большую комнату взять из книжного шкафа книгу. Уже открыв стеклянную дверцу, я случайно бросила взгляд на журнальный столик и увидела там листок бумаги. Так! Это ведь, наверное, мне записка. Действительно, на тетрадной странице маминым почерком стояло:

Ириша! Сходи, пожалуйста, в магазин
за  покупками.
                Целую. Мама.

Внизу помещался список продуктов, и не очень маленький. Да что наши мамы, сговорились, что ли, мешать нам в важных делах?! Вот возьму и не пойду! Но мне тут же стало стыдно. «И ни при чем здесь эти дела, - покаянно подумала я. – Не собиралась ты, Ира, ими заниматься. Тем более что Светка ушла. А хотела ты читать, вот и возмущаешься».
Я оглянулась по сторонам: нет ли где мыши? Она, проныра шустрая, вечно все знает и про то, что я думаю, и что делаю. Небось, сейчас откуда-нибудь вылезет, нахалка!
Под книжным шкафом что-то зашуршало. « Явилась, - с досадой подумала я. – Шпионка! Я и бунтовать передумала, а она уже здесь со своими зубами».
Но шорох сразу затих и больше не повторялся. Еще послушав некоторое время, я поняла, что Пика ушла. Обошлось на этот раз без ее усатой морды.
Ну что ж, надо было двигать в магазин. Я положила в кошелек лежавшие под запиской деньги, отправила туда же список нужных покупок, взяла сумку и вышла из дома.
А погода стояла великолепная! Зря я упиралась, не хотела прогуляться. На улице ветерок нес мне навстречу легкую пыльцу, громко и весело (совсем не так, как в моем сне) суетились и чирикали воробьи возле большой голубой лужи, Мягко шелестели листвой тополя. Люди вокруг тоже показались мне радостными, беззаботными и вполне довольными жизнью и собой. Какой-то малыш в белой панамке, едущий мне навстречу на трехколесном велосипеде, сделал грозное лицо и стал звонить в звонок, приказывая мне немедля убираться с его пути. « А иначе, - подумала я, - он меня задавит, как нарушительницу правил дорожного движения».
Мне захотелось, чтобы он перестал сердито хмуриться и развеселился. Я сделала испуганное лицо, крикнула: «Ой, боюсь!» и быстро отбежала в сторону. Мальчишка захохотал так, что выпустил из рук руль и чуть не свалился со своего красного драндулетика. Засмеялась и его мама, уже догонявшая сзади своего мелкого сыночка.
Настроение у меня было просто отличное! Я даже на время забыла о неприятностях, случившихся в последние дни. Тем более что купить продукты по маминому списку оказалось непросто. Зеленый лук и редиску, например, продавали у нас только в одном месте – возле универсама. А в самом универсаме не оказалось низкокалорийного йогурта (знаете, в таких больших пластиковых ведерках по пол-литра?). Мама у нас в последнее время старательно худела. И поэтому йогурт в записке был подчеркнут аж три раза. Значит, купить его необходимо! В конце концов, обойдя еще три магазина, я нашла его в последнем и, очень довольная, опустила в сумку. Все!
Идя домой, снова вспомнила, как необходим для нас с подружкой разговор с Иноземцевым. Не столько, правда, для меня, сколько для Светки. Я-то ведь уже почти примирилась с присутствием в моей жизни Пики – сколько бы там у нее ни было пальцев на руке (или на лапе?). Мне в последнее время почему-то не хотелось шалить – слишком многое вдруг свалилось на нас с подругой, и было не до проказ. И еще я в душе была убеждена, что загадка Пики обязательно выяснится – не теперь, так позже.
     «Тайное всегда становится явным, не так ли?» – смиренно размышляла я, размахивая сумкой. Но тут мне вспомнился сегодняшний сон, и хорошее настроение сразу отлетело от меня в синюю даль. Еще  неизвестно, какие планы вынашивает Марья Степановна! Может, Пика – это только начало? В этом ее, как выразилась Светка, «раю» мышей полным-полно. И они усердно строят дом-аквариум. Для нас и для Сашки - а он даже об этом и не подозревает. Надо же ему сообщить, что нам троим грозит! Хорошо бы Светка там, возя утюгом, уже придумала, как вызвать этого мальчишку на откровенность.

10. Бои без правил.

       Увлеченная своими мыслями, я не заметила, как подошла к дому. Так, хорошо. Сейчас надо быстро выгрузить продукты, забросить их в холодильник и бежать наверх к подруге.
Свернув во двор и спеша к своему подъезду, я еще издали увидела, что возле него у скамейки стоит  мальчишка и выжидательно смотрит в мою сторону. «Сашка! – обрадовалась я. – Сам догадался, что нам пора поговорить».
Я убыстрила шаг, опасаясь: вдруг он при виде меня передумает и скроется? Надо же, какая удача! А Светка дома гладит и не знает, что… « И хорошо, что не знает», - мрачно подумала я, резко сбавляя скорость.
         У подъезда стоял не Сашка. Но это было еще не самое досадное. Пусть бы там околачивался кто угодно из знакомых мальчишек, но не Щука. А это, к сожалению, был он. И я очень твердо знала, что ничего хорошего от неожиданной встречи мне ждать не приходится. Вот драки не избежать, это точно: ведь он уже давно меня увидел и стоит на моем пути домой не просто так, а с большим желанием  напакостить. И как я, дура, раньше его не узнала?! Он же выше и плотнее Сашки и одет  иначе – в самое модное, с иголочки.
Конечно, если бы я, идя из магазина, не думала все время об Иноземцеве… Да еще на голове Щуки была низко надвинутая кепка- волан, совершенно закрывавшая волосы. А то бы я его рыжую шевелюру еще издали узнала! Что ж, теперь ничего другого не остается, как ввязываться в скандал, потому что ясно: добром он меня в подъезд не пропустит…
Этот Щука (вернее, Ленька Щукин) тоже учится в нашей школе, в параллельном классе. Если, конечно, это можно назвать учебой.  Он – страшный тупица и лодырь, а потому уже дважды оставался на второй год. Конечно, вы можете возразить мне, что это - не такая уж и редкость и двоечники есть в каждом классе, а плохая учеба - еще не повод плохо относиться к человеку. Но я скажу вам: по моим наблюдениям, есть двоечники и – двоечники. Первые - люди добрые и беззаботные, счастливые уже тем, что не корпят над учебниками, вернувшись домой с занятий (как остальные ученики,  менее удачливые, чем они). В школу они ходят только для того, чтобы их оттуда не выгнали совсем (если будут прогуливать), на уроках занимаются всякой ерундой: плюются жеваной бумагой, рисуют карикатуры и т.п. Их жизнь – сплошной праздник (и в классе, и дома), они гуляют на улице сколько хотят, имеют здоровый цвет лица и веселый компанейский характер. Таких, к счастью, большинство.
А вот вторые  - люди совершенно другого сорта. Не желая учиться сами, они терпеть не могут «отличников», то есть тех, кто учится. Они просто вылезают из себя, видя чужой успех рядом с собой, на соседней парте. Каждый блестящий ответ, каждая отличная оценка любого из одноклассников действуют на них, как красная тряпка на быка. Их вечно разъедает зависть и злоба к тем, кто успевает лучше их, но при этом (вот чего я не могу понять!) они совершенно не хотят и не собираются учиться лучше – так, как «отличники». Ничего подобного! Они мечтают, наоборот, «отличников» опустить до своего уровня – а то как они смеют быть лучше их, по какому праву? Девиз таких двоечников прост, как прищепка: «Я не учусь, и ты не вздумай!» В общем, они – злобные безнадежные дурни.
Ну что, согласны со мной? Узнали кого-нибудь из своих знакомых и одноклассников? Уверена, что да.
Так вот, Щуку, который ждал меня у подъезда, с полным основанием можно отнести ко второму типу. Он не выносит нас со Светкой, потому что мы хорошо учимся. Счастье еще, что не в одном с ним классе. Мы  знаем, как он третирует своих одноклассниц – «отличниц»: дергает их за волосы, обзывает, а иногда даже лупит. У них в 6-Г есть еще, кроме этих девочек, двое мальчишек, которые отлично учатся. Их он почему-то не трогает – может, боится получить сдачи? Зато тем из однокашников, кто носит платье, а не брюки, достается по первое число! Родителей Щуки вызывают в школу чуть ли не каждую неделю, но он продолжает свое. Мамы и папы обиженных им девчонок уже и заявления не раз писали, и на педсовет целую делегацию направляли, чтобы Леньку исключили из школы как злостного хулигана. Но им учителя отвечают одно: «Нельзя. Мы не имеем права лишать ребенка образования». Не знаю, может быть, я чего-то не понимаю, но - на мой взгляд - это дикая чушь. Во-первых, никакого образования он не получает, оно ему до лампочки. Во-вторых, хорошо учителям быть добрыми – ведь не им от Щуки достается, а несчастным девчонкам, которые и ответить ему не могут так, как надо, и знают, что жаловаться бесполезно. И Щука неуязвим!  По-моему, учителя не имеют совсем другого права – заставлять страдать от Ленькиной ненависти его беззащитных одноклассниц. Как же нам со Светкой повезло, что мы – не в их числе! Правда, мы живем с ним в одном доме, но это неизмеримо легче: его приходится опасаться только на улице (а гуляет он редко – о том речь еще впереди),  И двор не школа: всегда можно, в крайнем случае, просто убежать домой, оставив Леньку с носом. К тому же мимо постоянно спешат прохожие –  наша главная защита от таких, как Щука.
Но мы все равно много перенесли от этого типа. Именно он придумал звать нас «ботаничками» и, видно, надеялся, что мы со Светкой от такой обидной (по его мнению) клички умрем с горя. Мы в ответ только смеялись, а подружка сказала ему при всех презрительно и спокойно:
- Лучше быть «ботаничками», чем такой туполобой рыбой, как ты!
        Выпад с намеком на прозвище до того взбесил Щуку, что он сразу, сжав кулаки, ринулся в драку (обычно этот подлец сначала старается убедиться, что рядом нет никого из взрослых). И Светке (как и мне – я никогда не бросаю друзей в беде) пришлось бы очень плохо, но на Ленькину беду мимо как раз шел наш добрый сосед Иван Петрович (помните, я вам про него рассказывала?). Увидев, как Щука съездил со всего размаха моей подружке в ухо, он сразу подбежал к нам, схватил этого дурака за шиворот и грозно спросил:
- Кто  тебя научил бить девочек? – и отвесил ему звонкую оплеуху. Ленькина голова мотнулась вперед, он от страха выпучил глаза и заорал:
- Простите меня! Я больше не буду!
Иван Петрович отпустил воротник его рубашки, сердито погрозил пальцем и сказал:
- Что, не нравится? Смотри мне!
И пошел к подъезду, тяжело ступая и сутулясь. Ребята восхищенно переглядывались – ведь Ленька многим успел насолить за свою жизнь. Щука, растерянно моргая, смотрел вслед нашему соседу. Видно, здорово ошалел от неожиданной взбучки – так, что даже про нас забыл. Мы, конечно, воспользовались удобным моментом  и потихоньку удрали, пока наш враг не опомнился.
Кстати, при всем своем неприятии прозвищ – а ведь бывают очень обидные – я должна признать, что Леньке очень подходит его кличка. Конечно, она к нему приклеилась из-за фамилии, но при этом – до чего удачно! У него длинный нос, втянутые щеки и очень мелкие, косо посаженные зубы. Когда он злится или дразнит кого-нибудь, то вытягивает голову вперед на своей длинной шее, прищуривает глаза и оскаливает зубы в мерзейшей улыбке. Ну, точно щука выглядывает из гущи водорослей; сейчас она метнется на мелкую рыбешку и слопает без сожаленья! А вы понимаете, как неприятно чувствовать себя в роли такой рыбешки? Нам со Светкой иногда приходится.
Ленькин отец занимает какой-то большой пост на заводе и очень хорошо зарабатывает. Поэтому его сын напоминает картинку из модного подросткового журнала: одежда у него самая лучшая, фирменная. На наш со Светкой взгляд, она плохо сочетается с его рыжими патлами и тупо-надменным выражением лица. Но сам Щука считает себя просто неотразимым и обожает медленно прогуливаться в очередной модной тряпке на виду у всего двора. Это минуты его торжества! Мы со Светкой, глядя на него, весело хихикаем где-нибудь на безопасном  расстоянии. У каждого, как известно, свои радости.
Вот только у Ленькиных родителей их, наверное, немного. Его отец, как я слышала, очень тяжело переживает разгильдяйство своего сыночка и его репутацию убежденного двоечника. И это понятно: сам-то он имеет высшее образование и на работе его уважают. Самое интересное, что внешне Щука похож на него, а не на мать – и рыжими вихрами, и большим носом. Но – надо же, какая история! – у отца те же самые черты имеют совсем другое выражение: у него некрасивое лицо, но умное и энергичное.
Ленькина мать, красивая полная брюнетка, нигде не работает. Она «сидит дома и воспитывает сына, потому, что это главное для женщины» - так, я слышала однажды, она говорила своим соседкам во дворе. Те вежливо молчали, опустив глаза – все отлично знают, как хорошо «воспитан» Щука и как он учится.
Но однажды я случайно, совсем не желая этого, сделала одно маленькое открытие, несколько объясняющее, как мне кажется, стойкое нежелание Леньки учиться.
Зимой, в декабре, у нас заболела учительница по естествознанию. Поэтому  урок  получился тогда «сдвоенным» - два класса (наш и Ленькин) посадили в один кабинет. Вела естествознание в тот раз Ирина Александровна – Ленькин классный руководитель. На перемене перед уроком я увидела, что к ней, запыхавшись, подошла мать Щуки и стала что-то взволнованно объяснять. Я стояла далеко от них и рассматривала журнал, поэтому  не слышала их разговор. Но через пару минут, когда вот-вот должен был раздаться звонок на урок, Ирина Александровна стала перемещаться  к двери кабинета, и Ленькина мать - вместе с ней. Вот они подошли совсем близко, и до меня донесся возмущенный голос учительницы:
- Но ведь мальчик не был в школе три дня! И без всякой справки, и даже без вашей записки! Теперь, пожалуйста, предоставьте объяснительную. Леня передал вам, что это необходимо?
- Конечно, конечно! – торопливо заверила ее собеседница. – Он у меня хороший, послушный мальчик, все вчера передал. Вот только муж сегодня в отъезде…
- И что? – нетерпеливо спросила Ирина Александровна, поглядев на часы.
- Ну, понимаете, - запинаясь, сказала Ленькина мать, - я эту объяснительную написала… Но, боюсь, не так, как надо. Муж через три дня вернется и напишет. Можно?
       - Нет, нельзя, - строго сказала «классная», - такие документы предоставляются немедленно. Давайте то, что сами написали. Мне скоро на урок.
Та неохотно вынула из сумки листок бумаги и отдала учительнице. Потом умоляюще сказала:
- Вы не думайте, пожалуйста, что Лене дома не уделяют внимания. Да я живу только им! Только придет из школы, пообедает – я его сразу за стол, уроки учить. И сидит, не спорит. Я его даже на улицу почти не выпускаю – там, вы знаете, дурное влияние. Просто ему учеба не дается, - закончила мать Щуки плачущим голосом.
- Да я и не думаю, – вздохнула в ответ учительница.
Тут прозвенел звонок и все пошли в класс. Я, признаюсь, шла на полусогнутых – от изумления. Как, Ленька учит уроки?! Но почему же тогда всегда молчит, как пень, стоя у доски? Неужели мать не может проверить, как он выучил заданное? Меня вот мама иногда проверяет, хотя и нечасто. И еще: его, оказывается, оберегают от дурного влияния. Да он сам – дурное влияние! На нашу с подругой жизнь – уж точно. Мне не терпелось поделиться услышанным со Светкой, но ее в тот день не было (не помню, почему). Уже усевшись за парту и разложив учебники, я решила, что  в этом есть один хороший факт: боясь уличного влияния, мать не часто выпускает Щуку во двор. И  отлично! А то бы мне и Светке совсем от него житья не было –            мы-то ведь гуляем на улице каждый божий день.                                «Пусть мальчик сидит дома, учит уроки, как мамочка велит!» – подумала я и, не выдержав, громко хихикнула, получив замечание Ирины Александровны: картина «Ленька над учебником математики» - это что-то просто фантастическое. Даже я, с моим живым воображением, не могла себе такое представить, хотя очень старалась.
В конце урока некоторые получили карточки с заданием и должны были выполнить его в тетрадках (я в том числе). Когда прозвенел звонок, мы вчетвером подошли к учительскому столу со своими работами, а Ирина Александровна стала быстро их проверять. Я была последней и поэтому встала не с правой стороны стола, как остальные, а слева, обойдя Ленькину «классную»  и оказавшись лицом к сидящим ребятам. Ожидая своей очереди, от нечего делать я стала рассматривать предметы на столе. Ничего интересного – учебники и тетради. Но тут  мой скучающий взгляд упал на лист бумаги справа от классного журнала. Это была та самая объяснительная, которую оставила мать Щуки. Вот что там было написано:

 У Лене во фторник очинь болел зуп.
Я вадила его к врачу.В среду апухла
              щека и тожи болела. А в читверг была
                высокая тимпиратура. Вот он и ни мок
                три дня прити в школу.
                Щукина Зоя Егоровна.
 
Я очень долго не могла понять смысл «документа», пока не стала в изумлении произносить слова шепотом. Хорошо, что учительница не услышала. Тогда мне стало ясно: Щука три дня маялся с зубом. Но как такое вообще можно написать? И взрослому человеку?! Я побыстрее перебежала на другую сторону стола: как раз подошла моя очередь. Мне, конечно, было стыдно, что я самовольно, никого не спросясь, узнала про безграмотность Ленькиной матери. Но зато все встало на свои места. Щука, конечно, не учит никаких уроков, хотя и сидит в своей комнате, а только делает вид. И проверить мать его не может, потому что сама ничего не знает. Настоящий отпад:  так не напишет, наверное, даже первоклассник! Вот такое Щукино «воспитание». И, конечно, мать его в детстве совсем не училась. И он, наверное, в нее.
Я не стала тогда ничего рассказывать Светке: как-то неудобно было, будто подсмотрела чью-то жизнь в замочную скважину…
И вот  теперь – каникулы. И Ленька не ходит в школу, а потому не имеет возможности, как всегда, втихушку от учителей отравлять существование своих одноклассниц – «отличниц». Теперь он может проделывать это только с нами – «ботаничками», да и то не часто, потому что и в каникулы он больше сидит дома, чем торчит во дворе (уж не знаю, что он теперь делает в своей комнате, какие «уроки» учит). Вот он и ждет меня здесь, радостно ощерив свои хищные зубы и предвкушая потеху…
И, как ни обидно, его надежды сбудутся, это я хорошо понимала. Рядом со мной не было Светки, так же, как и никого из взрослых – значит, помочь будет некому. А вот Ленькины дружки – Мухин и Акимов – из кустов вышли! « Как же! – разозлилась я. – Уж такое они не пропустят!»
Эти двое оболтусов тоже учатся в нашей школе, но они на два года младше меня и Светки. А Щуки, второгодника, выходит, на четыре. Они – его верные стражи и, по-моему. просто обожают этого дурака, как собаки своего хозяина. «Шавки», - презрительно подумала я, когда близко увидела их довольные улыбочки и жадно раскрытые глаза: что сейчас будет! Вот поглядим!
А вы не замечали, что люди, с любопытством ожидающие скандала и изо всех сил стремящиеся подойти поближе к тому месту, где он должен произойти, похожи на стаю голодных псов, окружающих какую-нибудь драную кошку? По-моему сходство поразительное: глаза блестят, конечности дергаются, зубы оскалены.
Вот и Щукины прихвостни похожи на таких облезлых дворняжек, когда стоят за его спиной и радостно орут нам:
- Ботанички упертые! Заучки больные! Вас в дурдом надо!
Честно говоря, когда я подошла к этой шайке, ноги меня уже не несли от страха. «Излупят они меня!» – эта мысль просто сверлила мой мозг. Но когда я услышала этот отвратительный, ненавистный Ленькин голос:
- Пришла, ботаничка наша? – и угодливые смешки мальчишек, ужас почему-то сразу отпустил меня и на душе стало легко и спокойно. Видно, я уже сильнее не могла бояться, и на место страха пришла какая-то бесшабашность. Я даже засмеялась в ответ, отчего у мальчишек открылись рты – причем сразу у троих  одновременно. Это было так смешно, что я уже омпания дураков уставилась на меня, выпучив глаза, будто на чудо света. Я уже хотела, помахав им рукой на прощанье, войти в подъезд, но Щука опомнился и загородил мне дорогу. От злости на то, что чуть не дал мне уйти, он сощурил глаза до состояния почти полной закрытости – по-моему, он ими уже ничего не видел. Ему очень хотелось сразу кинуться на меня – я это хорошо видела по его побелевшим, крепко сжатым кулакам. Но рядом были его дружки, и он решил сначала поиздеваться надо мной, покрасоваться перед ними. И вот Ленька, возвышаясь надо мной на целую голову, сказал притворно-добродушным голосом:
- Слушай, заучка, мы тут тебя спросить хотели, а уж потом бить. Ты уже все книжки прочитала или нет?
А я не боялась! Мне было наплевать: помирать, так с музыкой.
- Знаешь, не все! – сердито пожаловалась я этому балбесу, - Все пока не могу, хотя и стараюсь.
- Смотри, Щука! – подал писклявый голос Акимов. – Она и сейчас книжки несет, целую сумку нагрузила. Вот дура!
- Дура, конечно, – убежденно сказал Ленька. – По ней давно психушка плачет, а она старается, книжки таскает. Может. мы ее полечим, пацаны? Нормальной сделаем?
- Надо, надо полечить, - озабоченно подтвердил карапуз Мухин. – Ботаников почаще учить надо, а то других заразят!
Тут в голове у меня что-то тонко зазвенело, как разбитое стекло, и я тоже сжала кулаки. Так, значит, я заразная! Значит, я больная, а эти пеньки – здоровые?! Ага, сейчас я вам покажу (сначала, конечно, Леньке)! Дело в том, что в моем возмущенном мозгу очень удачно и вовремя всплыл один старинный рецепт, по которому любит готовить моя мама. Я уже говорила вам, что она – историк. Вы не представляете, сколько она знает интересных вещей из давно прошедших времен! О Древнем Риме она рассказывает так, будто только что оттуда приехала, прожив всю жизнь среди мраморных колоннад, оливковых рощ и посещая гладиаторские бои. И она считает, что знание человеческой истории было бы неполным, если бы мы не могли представить еще и то, как питались разные народы в разные времена, во что одевались, в каких домах жили. И мама любит удивить меня, папу и Митьку каким-нибудь диковинным блюдом, сообщив при этом, в какой стране и в какую эпоху его любили есть. Вот вы, например, знаете, что такое гречневики? Или гурьевские блины? А оршад вы пробовали? Нет? Мне, честное слово, жаль, но тут ничего не поделаешь, если ваши мамы не преподают историю!
Итак, я уже знала, как мне поступить, чтобы сбить со своего врага его тупую спесь. Хотя, конечно, Щука не даст мне  долго  над собой издеваться – он только сам это любит делать. Но кое-что я все-таки смогу успеть! Правда, для этого мне надо прикинуться наивной пай-девочкой - такой, знаете, чувствительной и откровенной. Кажется, во французском театре семнадцатого века это называлось «амплуа простушки». Придется попробовать, иначе эта банда не позволит мне и слова сказать, а просто наподдает, и все…
Я широко открыла глаза и испуганно спросила Мухина:
- Лечить? А как?
Тот засмеялся. Ему почему-то трудно было ответить мне: «А вот так!» – и ударить. Он вопросительно перевел глаза на Леньку, который просто светился от удовольствия: как же, ботаничка испугалась – это уже хорошо, а скоро еще и по ушам схлопочет.
Щука уже разинул рот, чтобы ответить мне поехиднее, но я не дала ему этого сделать, жалобно сказав:
- Эх, мальчики! Думаете, я уж так читать обожаю? Вот ты, Мухин, любишь?
Тот, удивленно тараща на меня глаза, отрицательно затряс головой.
- Да ведь и я не люблю! – мой голос нежно звенел от полноты чувств. – Но что мне делать-то? Родители заставляют! («Прости, мамочка», - подумала я при этом).
Мальчишки растерялись и не знали, что сказать. Ленька смотрел на меня совершенно обалдело, и я с трудом удержалась от смеха.  Вместо этого  побольнее ущипнула себя за руку, чтобы теперь в моем голосе зазвучали слезы.
- Вы вот говорите: лечить, лечить! – из моего горла вырвалось горькое рыданье (руку просто жгло, наверное, синяк будет). – А не знаете, что можно сразу всех «ботаников» от чтения вылечить – и меня, и Светку, и…
- Как это? – со жгучим интересом спросил «хороший, послушный мальчик», которому просто «учеба не дается». «Вот дурак-то!» – весело подумала я и продолжала плачущим голосом:
      – Да ведь при нашей болезни необходимо особое питание, разве вы не знаете? Это вам не хлеб с маслом, - с него уж точно от книжек не избавишься. 
         - А что нужно? – хором спросили Мухин с Акимовым и оглянулись на Леньку.
Тот так хотел поскорее узнать, что! – просто впился в меня глазами и часто задышал.
- Я же говорю – не так себе! – мне очень хотелось подразнить их подольше: будет потом что рассказать Светке. – Понимаете, очень старинное средство, но надежное на сто процентов. Да что толку-то? – пожала  я плечами. – Все равно мне его взять негде. А если этим каждый день питаться, можно не только про книжки забыть, но и вообще читать разучиться! – мой голос сорвался от отчаянья. – И уж тогда никакие родители не смогут заставить!
- Говори! – решительно заявил Акимов. – Может, мы достанем.
- Может, и достанете, – жалобно сказала я. – Но только трудно, очень трудно это… - и мой взгляд остановился на Леньке, как бы мысленно измеряя его рост и прикидывая вес.
Тот удивленно поднял брови, пытаясь понять, куда я клоню. Все трое с нетерпением ждали. Я, так же пристально разглядывая Леньку, два раза обошла его кругом. Потом вскочила на скамейку и громко объявила:
- Ну, если вы так хотите узнать, то я вам скажу! Это – «щука фаршированная по-еврейски»!
У мальчишек отвисли челюсти. «Немая сцена» повторилась. Первым опять очнулся Ленька, который спросил меня задыхающимся от ярости голосом:
- Что ты сказала?!
Его кулак взлетел было вверх, а мне была судьба, наоборот, слететь от него вниз со скамейки…  Но тут стукнуло открывшееся окно, и женский голос с любопытством спросил:
- Кто это тут шумит? Ты чего, Ирка, раскричалась? И на лавку зачем залезла?
Это была тетя Наташа – соседка с первого этажа. Она вопросительно рассматривала нас.
- Здравствуйте, тетя Наташа, – вежливо поздоровалась я. – Это я тут мальчиков учу готовить. А сюда встала, чтобы лучше слышно было.
Надо сказать, что вопросы ведения домашнего хозяйства – это любимый соседкин конек. Она считается в нашем подъезде лучшим знатоком по мытью окон, чистке ковров, маринованию грибов, заготовке варенья и далее в таком роде. С ней часто многие советуются по подобным вопросам, и тетя Наташа очень этим гордится. Мои слова, конечно, сразу затронули слабую струну  ходячей «домашней энциклопедии», и она с интересом спросила:
- Неужели ты уже сама готовишь?
- Да, конечно, - я скромно опустила глаза.
- А что ты рассказывала мальчикам? – продолжала она меня допрашивать. – Какое блюдо хотела стряпать?
- Очень замечательную вещь! – воскликнула я и опять со вкусом повторила, глядя в красную от злости физиономию врага: - Щуку фаршированную по-еврейски! Просто  класс!
Мальчишки за Ленькиной спиной не выдержали и фыркнули.
- Какая молодец! – восхищенно ахнула тетя Наташа. – Этот рецепт даже я не знаю, хотя и слышала про такое народное еврейское кушанье. Его делают по праздникам, и без него у них торжественный обед – не обед! Но я тебя перебила, ты меня, Ира, извини. Я подумала, что мальчишки к тебе задираются, хотела заступиться. Только подожди, не начинай – я тоже хочу научиться эту щуку готовить; вот сейчас возьму ручку и блокнот… Так, теперь говори: рыба может быть любого размера?
Я посмотрела на Леньку, улыбнулась и сказала:
- Да вообще-то любого, но лучше, конечно, пусть будет побольше! – и я указала пальцем на Леньку. – Можно даже такого.
Мухин и Акимов как-то судорожно захихикали. Я посочувствовала им: конечно, они боялись «хорошего мальчика», но ничего с собой поделать не могли. Ленька резко, всем корпусом повернулся к ним и  сдавленно зашептал. Я не слышала, что именно, потому что вдохновенно продолжала:
- Щуку надо очистить от чешуи и разрезать по всей длине, - и  опять махнула рукой в Ленькину сторону, - но, понимаете, обязательно вдоль хребта, а не по брюху, как обычно режут… - я покосилась на Мухина и Акимова, - всякую другую рыбу!
- Да что ты говоришь? Вот умница! – пробормотала тетя Наташа, строча в своем блокноте и не замечая, что Ленька готов меня растерзать, а «другие рыбы» зажимают себе рты ладонями и уже красны, как свекла.
- Кости из щуки надо все до одной вырезать, жабры тоже…
Ленька с трудом проглотил слюну и схватился за горло, буравя меня глазами.
- Потом ее целиком, внутри и снаружи, хорошенько помыть, посолить и оставить на два часа.
Хорошо понимая, что Щука находится в безвыходном положении, я соскочила со скамейки и подошла близко к нему: все равно он не посмеет меня ударить при тете Наташе. Показав пальцем на его живот, я сказала:
- Особо обработать следует потроха. Печенку, вымыв, солят и тоже оставляют на два часа. Если в щуке окажется икра, - мой голос выразил сильное сомнение, - то и ее следует промыть и присоединить к печенке.
Ленькины дружки уже хохотали не таясь, а сам он из пунцового стал серым.
- Но прямую кишку, знаете, тоже не выбрасывают, – тут уж я не стала показывать на Щуке, где у него этот орган, пощадила его чувства. – Ее просто выскабливают, промывают и присоединяют к печени и икре.
- О! – застонали мальчишки, совсем задыхаясь от смеха и сползая на землю.
- Что это вы смеетесь, мальчики? – сердито спросила тетя Наташа, продолжая быстро писать не поднимая головы. – Вы слушайте внимательно, в жизни пригодится. Потом придете все вместе к Лене и такую у него щуку приготовите, что пальчики оближете!
        - О! – из глаз Мухина уже текли слезы. - А может, из него?
        -  А не у него! – заливался хохотом Акимов.
Тут Щука дернулся, как полуиздохшая муха в паутине, и медленно двинулся к ним.
- Пошли отсюда! – глухо приказал он приятелям.
Они в ответ могли только трясти головами, не соглашаясь покинуть такое потешное местечко. Ленька колебался, не уйти ли одному, но не решался. Ему надо было знать, что тут еще про него наговорят! А потом, когда тетя Наташа захлопнет окно, разнести нас троих в клочья. Не мог же он оставить такое дело безнаказанным!
- А теперь самое главное – фарш! – провозгласила я.
Мальчишки подняли головы из травы. Акимов крикнул:
- Давай!
А Мухин добавил:
- Мы тоже записываем!
И они опять захохотали, в восторге дрыгая ногами. Я злорадно покосилась на Щуку, глаза которого снова налились кровью, и хотела продолжать… Но, увы! Так и не пришлось мне в тот день досказать тете Наташе «старинное средство», помогающее «от чтения вылечиться». В глубине ее квартиры раздался звонок – видно, кто-то пришел. Она оглянулась назад, с досадой сказала мне:
- Подожди, я сейчас, – и пошла открывать дверь.
Увидев, что «домашняя энциклопедия» исчезла из окна. Щука просто взвыл от радости и ринулся на меня, как разъяренный носорог (видела недавно в передаче «В мире животных»). Его дружки резво вскочили на ноги и побежали прочь, забыв про веселье. От первого его удара кулаком я успела увернуться, отскочив в сторону. Щука этого, понятно, не ожидал и полетел вперед,  крякнув от злости. Надо было скорее бежать! Схватив за ручки сумку с продуктами, одиноко стоявшую у скамейки, я на полной скорости хотела рвануть в подъезд. Но нет! Этот рыжий гад уже успел встать на четвереньки и, вытянув  руку, схватить меня за футболку. Я дернулась изо всех сил, но - безуспешно! А Щука, не отпуская меня, уже поднимался на ноги. Я, продолжая вырываться, ждала, признаться, самого худшего. И вдруг – хлоп! – что-то камнем упало возле Ленькиной ноги и разлетелось белыми хлопьями, забрызгав его модные джинсы. Хлоп! – через секунду такой же «снаряд» ударил его в плечо и опять «взорвался» с каким-то влажным чмоканьем. Щука заорал, выпустил мою футболку и схватился за больное место. Я была так поражена начавшейся «бомбардировкой», что даже забыла о бегстве, а только отошла к лестнице и, ничего не понимая, смотрела на обалделого Леньку, метавшегося под этим удивительным градом.
Ага, но ведь  падает-то с неба! Я посмотрела вверх и увидела на Светкином балконе под самой крышей ее светлую голову с растрепавшимися кудряшками. Подружка выглянула на секунду, чтобы, прицелившись, запустить в Щуку «снаряд», и снова исчезла за перилами. Увидев, «как хороший, послушный мальчик», оступившись, поскользнулся на белых «осколках» и едва удержал равновесие, я сразу все поняла.
Да ведь у Светки на балконе стоял мешок с картошкой! Моя верная подружка, скорее всего, услышала внизу шум и выглянула. Увидев, в каком я трудном положении, и понимая, что добежать ко мне на помощь с пятого этажа не успеет, начала картофельную «бомбардировку». Молодчина она, что и говорить. Правда, Светлана могла попасть не только в Леньку, но и в меня… Но ведь не попала же! Вот уж не знала я, что она в придачу к своему уму еще и такая меткая. Теперь, когда суть дела стала ясной, можно было и уходить. Я уже поднялась на три ступеньки по лестнице - и услышала за спиной хриплый голос Щуки:
- Стой!
Как же, сейчас! Я  ласточкой  взлетела вверх и успела рвануть к себе ручку подъездной двери, когда мой враг оказался рядом (я услышала его дыхание), а из дверного проема вышел… Сашка Иноземцев. Мельком взглянув на меня и Щуку и сразу оценив обстановку, он быстро втолкнул меня в подъезд, захлопнул дверь и встал на лестнице снаружи, загородив собой вход. Я, не теряя больше времени, бросилась бежать к себе домой, слыша, как на улице сипло орет Ленька:
- Пусти, Зема! Чего застрял?! Мне догнать ее надо, понял?! Уйди!
Сашка ничего ему не отвечал, но, видно, дверь держал крепко, потому что до своей квартиры я добралась благополучно. Уже торопливо вставляя в замок ключ, я услышала, как кто-то промчался мимо меня вниз по лестнице, словно ветер. Уф, кажется я дома! Дверь квартиры наконец-то защелкнулась, надежно оградив меня от Щукиной мести. Я разулась в прихожей и понесла сумку в кухню. Тяжелая она, однако! И как  я до сих пор этого не замечала? Наверное, мне просто не до того было, когда бежала сейчас к себе домой. Так, продукты в холодильнике. Можно присесть и отдышаться. Я налила себе из фильтра стакан воды и упала на стул. О, как хорошо! Вода была свежей и прохладной; она возвратила мне силы. И как я вывернулась все-таки? Это просто чудо, что Сашка из подъезда в нужный момент вышел и задержал того носорога. Еще бы немного, и… Но как же Щука бесился, когда я диктовала тете Наташе рецепт, –  просто прелесть! Мухин с Акимовым до сих пор, наверное, хохочут, спрятавшись где-нибудь понадежнее, чтобы атаман их не нашел. Но ведь - и Сашка оказался настоящим человеком, как я об этом могла забыть! Если бы не он, мне пришлось бы совсем солоно. А еще вполне возможно и то, что ему пришлось подраться с Ленькой – вон как тот рвался меня догнать. Конечно, и мы со Светкой недавно выручили его из подобного положения. Но если бы он был таким же неблагодарным, беспамятным придурком, как большинство мальчишек, то про это происшествие уже давно бы забыл. И тогда не миновать бы мне сегодня трепки от Щуки – этого злобного тупицы.
Тут я услышала звонок в дверь. «Ленька, что ли? – тревожно подумала я. – Совсем обнаглел!» Общеизвестно, что Щука низкий хитрец и обычно старается обделывать свои подлые делишки тогда, когда взрослых рядом нет.  Интересно, а если бы дверь открыла моя мама, что бы он сказал? Он ведь не смог бы быстро придумать какую-нибудь отговорку. Ну, уж я-то не такая дура, чтобы ему открыть, хотя подойти и спросить все же нужно. На мой осторожный вопрос:
- Кто там? - Светкин голос нетерпеливо ответил:
- Ира, открывай быстрее! Это мы!
Интересно, кто это «мы»? В прихожую шагнули друг за другом моя подруга и Сашка. Иноземцев пристально посмотрел мне в глаза и тихо сказал:
- Это мы. Друзей принимаешь?
- Да! – твердо ответила я и пригласила: - Проходите.
У Сашки на левой щеке багровела большая царапина, а правый глаз заплыл, и под ним уже наливался синяк. «Вон что! – мое сердце ухнуло вниз от сочувствия к Иноземцеву. – Значит, он дрался, защищая меня». Я показала ему на дверь ванной и предложила, стараясь не выдать своего волнения:
- Зайди сюда, умойся!
Он усмехнулся и зашел. Когда послушался шум воды из крана, Светка торопливо прошептала:
- Ира, ты не удивляйся. Нельзя же пропустить такой случай, понимаешь? Я как с балкона увидела, что Щука за тобой в подъезд побежал, чуть вниз не упала. Я же думала,  ты давно убежала, пока он разбирался, откуда в него картошка летит. Вдруг смотрю: они с Сашкой дерутся, Щука орет, а тебя уже на лестнице нет. Я – быстрей вниз, Сашку спасать! – хотя и не знала как. Выбегаю из подъезда, а они уже не дерутся. А тетя Наташа их из окна так ругает! И хулиганами, и петухами лопушистыми, и еще всяко. Тут я вниз с крыльца спускаюсь и говорю вежливо:
- Здравствуйте, тетя Наташа.
 Ну, она сразу тоже тон сбавила:
- Здравствуй Светочка.
Я беру Сашку за руку (ну, какой случай, ты подумай!) и заявляю:
- Это вот хулиган! – и на Щуку рукой показываю. - А Александр - хороший человек. И мы с ним сейчас к Ире пойдем.
Тетя Наташа удивилась, рукой махнула и говорит:
- Разбирайтесь тогда сами, - и окно захлопнула.
А тот придурок посмотрел на нас с Сашкой и пошел себе, хромая. Попало ему, наверное, хорошо! – по спине было видно. Я тогда и говорю Иноземцеву: 
- Пойдем лучше к Ирке! Там  поговорим… 
      Дверь ванной открылась, и из нее вышел улыбающийся Сашка. Вид у него был уже гораздо лучше, хотя синяк под глазом, конечно, не исчез, а, наоборот, вроде бы стал больше и чернее. Мы все трое как-то смущенно переглянулись и гуськом потопали в комнату.
Я шла и думала: «Так вот кто пробежал мимо меня в подъезде, когда я открывала дверь! Это Светка неслась спасать Сашку». Мне стало нехорошо и стыдно. Выходит,  подруга не побоялась Щуки и, как  герой, помчалась на выручку Иноземцеву. А ведь она не сильнее меня; и чем уж особо могла помочь? Но все же побежала. А я, как трусливый заяц, только и думала, как самой побыстрее унести ноги! Сашка же там сражался со Щукой, этим здоровым лбом, и не дал ему догнать меня и исколотить. Выходит, оба они со Светкой – храбрые люди и хорошие товарищи. А я вот – вообще кисляндия дрожащая, паникерша шустрая! Смылась… В горле у меня появился подозрительно твердый комок, и, когда мы дошли до дивана и  уселись на него, я от стыла не смогла поднять глаза на Светку и Сашку. Подруга сразу встрепенулась:
- Ира, ты чего? Все же хорошо кончилось. Этот дурак тебя напугал, да?
Что было делать? Краснея и запинаясь, я объяснила им, почему так внезапно расстроилась. Сашка удивленно поднял брови и сказал:
- Еще бы ты дралась! Зачем тогда я его в подъезд не пускал?
- Да он же тебя избил! – я показала на опухший Сашкин глаз.
- Ерунда, – отмахнулся он. – Что  ты могла сделать? Только бы зря получила.
- А я, думаешь, не знала, когда вниз бежала, что толком ничем не помогу? – весело спросила Светка. – Зато Щука бы точно испугался, когда бы я кричать начала. Он свидетелей не любит.
- А что бы ты кричала? – с любопытством спросил Сашка.
- А ты не знаешь? Спасите! Караул! Хулиганы! Убийцы! - провизжала моя подруга, зажмурив глаза.
Я и Сашка, сразу оглохнув, заткнули уши. Светка, довольная, победно вскинула голову. Мы все рассмеялись, и я почувствовала, что мой стыд и плохое настроение сразу куда-то испарились. «И хорошо!» – с облегчением подумала я.
- Слушай, Саш, - вдруг спросила моя подружка невинным голосом. - А как ты сегодня у нас в подъезде оказался?
Мальчишка полез в карман брюк и вытащил из него аккуратно сложенный разноцветный пакет – тот самый, в котором были бутерброды. Он протянул его Светке и сказал:
- Шел к тебе, чтобы вернуть. Несколько раз тебе в дверь звонил, но ты не открыла: наверное, как раз на балконе была. Спасибо, вкусные были бутерброды.
- Пожалуйста! – вежливо сказала подруга. – Не за что, ты и сам нас тогда выручил.
Я видела: Сашкин ответ нисколько не удовлетворил дотошную Ковалеву, и понимала, что именно она хочет от него услышать (но не знает, как подвести к этому разговор). Мы замолчали. Светка в задумчивости теребила родинку, а я думала, чем ей помочь – и не знала. Сашка спокойно смотрел в окно и, казалось, ждал, что мы скажем.
И тут я поняла, что сейчас для нас возможен лишь один- единственный путь, чтобы хоть что-нибудь узнать от Иноземцева, - путь правды. Он же, кажется, за последние дни уверился: мы - не враги ему. Более того, только что  доказал, что и он нам друг,  не отступив перед негодяем Щукой. И стоит сейчас  начать ходить вокруг да около, хитрить и умалчивать, он сразу перестанет доверять нам и замкнется. А тогда мы точно никогда и ничего не узнаем! Эти мысли быстро пронеслось в моей голове, и я поскорее, чтобы опередить Светку (мало ли какой подход к Сашке она уже успела измыслить?), решительно сказала:
- Знаешь что, Санек? Во-первых, спасибо тебе большое за то, что спас меня от Леньки. Если бы не ты, мне бы не выкрутиться, это точно. А во-вторых, мы давно хотели тебя спросить, - я твердо взглянула в округлившиеся Светкины глаза и продолжала: – Зачем ты бываешь у нашей соседки, Марьи Степановны? Она ведь такая вредная старуха, никому житья не дает и…
- Баба Маша – не вредная, - негромко и с расстановкой перебил меня Сашка. – Она просто другая, чем все остальные бабки. Тем бы только сплетничать друг с другом, а она другого хочет. Порядка, понимаете?
Мы со Светкой переглянулись. Это кто «баба Маша»? Та самая мышиная дрессировщица?!
- Порядок, значит? – с присвистом переспросила моя подруга. – А ты знаешь, мы его ей скоро устроим, когда… дверь ей бензином обольем и подожжем! – неожиданно закончила она свою речь, мрачно сверля глазами Сашку.
       Светка хотела для пущего эффекта прибавить еще что-нибудь позаковыристее – это я поняла по ее вдохновенному лицу – но тут в комнате раздался знакомый (хотя и уже немного подзабытый) длинный громкий шорох. Подружка закричала, вскочила с дивана и отчаянно затрясла в воздухе рукой. Я обомлела: на  ее мизинце, дрожа от злости, висела Пика, намертво вцепившись в этот несчастный палец не только зубами, но и, как  в первый раз, всеми четырьмя лапами. Сбросить ее с руки Светка не могла, как ни старалась – мышь словно прилипла к ней. Похолодев, я увидела, как Сашка, встав со своего места и быстро приблизившись к моей потерявшей голову подруге, сначала несколько раз погладил мышь, а потом, подставив ей ладонь, сказал:
- Ничего! Все будет в порядке, - и Пика послушно разжала зубы, опустила лапки и перешла в руку этого удивительного мальчишки. Светка остолбенело переводила глаза со своей окровавленной кисти на толстенького зверька, спокойно сидящего на Сашкиной ладони и, казалось, вообще не умеющего кусаться. А Иноземцев подошел к шторе на окне, неторопливо наклонился, посадил мышь на пол и сказал ей:
- Иди, не бойся. Ничего такого не будет, я же сказал.
Пика, весело сверкнув на него черными глазками, сразу нырнула под портьеру и, понятно, исчезла.
Сашка постоял там еще немного, смущенно глядя в пол. Потом быстро выпрямился, поднял на нас глаза. Светка, я видела, просто кипела негодованием. Она  уже, подавшись вперед, хотела сказать Иноземцеву что-то сердитое и (как ясно чувствовалось) непоправимое. Этого нельзя было допустить, и я поспешно проговорила:
- Свет! Надо поскорее твою руку обработать, а то вон как кровь выступила.
Подружка посмотрела на свой искусанный, исцарапанный палец и внезапно всхлипнула. «Вот дела!»– удивленно подумала я, стараясь не показать вида, что заметила это. Бедная Светка впала-таки в истерику, и надо было поскорее ей помочь. Я достала из ящика медикаменты и начала действовать. Подружка морщилась от перекиси, которой я мазала ранки, и глаза ее продолжали подозрительно блестеть. Но когда белый бинт надежно и плотно обернул Светкин мизинец, она несколько раз глубоко вздохнула, смахнула с глаз так и не пролившиеся слезы и успокоилась.
Сашка, усевшись  на диван, одобрительно наблюдал, как подружка помогает мне складывать обратно в шкаф медицинские принадлежности. Когда мы, закончив, подошли и сели рядом с ним – я на диван, а Светка в кресло – он вежливо и выжидательно посмотрел на нас, как бы приглашая задавать ему вопросы. Подружка начала первой.
- Ты уже, наверное, понял, что мы хотим у тебя узнать, - медленно произнесла Светка, сосредоточенно уставившись взглядом в Сашкину переносицу.
Я обрадовалась: наконец-то Ковалева приняла свой обычный вид (спокойный и невозмутимый) и обрела прежнюю манеру поведения (солидную и чуть холодноватую – за исключением тех случаев, когда мы с ней проказничаем). Сейчас, я точно знала, ее интересовала одна-единственная цель на свете: все узнать и растолковать из того, что случилось с нами за последние несколько дней – и она собиралась достигнуть ее во что бы то ни стало.
- Да уж понял, - усмехнулся Иноземцев, - не дурак же. Только  ты сама виновата, что она тебе в палец впилась.
- Еще чего! – взвилась было Светка, но тут же спохватилась и сказала уже тихо и спокойно: - Эта мышь - бабкина слуга, как мы с Ирой поняли. Она нападает тогда, когда мы или делаем что-то запрещенное, или угрожаем старухе. Правильно?
- В общем, да, - кивнул Сашка, - но только она - не мышь.
- Как ты сказал?! – от радости моя подружка вскочила с кресла. – Ира, ты слышала? Что я говорила? – ее голос звенел радостью победы.
- А кто же она? – не утерпела я.
Мне было понятно Светкино торжество – ведь именно она недавно сосчитала Пикины пальцы и высказала это же соображение. Но все-таки хотелось узнать дальше!
- Она – мысль, - твердо сказал Иноземцев и прямо посмотрел нам в глаза. – Баба Маша посылает ее везде, где хочет, в том числе и к вам, если надо. Но она не живой зверь, понимаете?
- Значит, не живой? – ядовито осведомилась Светка. - Значит, мысль? Но почему у нее хвост как у мыши, да и зубы тоже? – вспомнив про свой только что пострадавший палец, подружка поежилась и сразу помрачнела.
- Потому что у бабы Маши – очень сильные мысли. Они могут действовать сами по себе, вдали от нее. Но делают   лишь то, что их хозяйка хочет - ну, или приказывает, - терпеливо объяснил нам Сашка. - А что на мышей похожи – так это только для вас. И для меня, конечно, тоже.
- Как – для тебя? Ты же старухе не враг, не то что  мы! Почему же... – Светка, стараясь сохранять спокойствие, все так же сверлила мальчишку испытующим взглядом.
- Да я с ними раньше вас познакомился, - засмеялся Сашка. – Еще месяц назад!
- Ты сказал: «с ними»? Их что, много? – быстро и жадно допрашивала Светка, от волнения подавшись вперед с кресла.
- Ну, не очень много, - подумав ответил мальчишка. – Я лично видел штук пять. Хотя  должно быть гораздо больше.  Ведь у каждого человека их за один день-то бывает сколько! Может, тысячи.
Мы с подружкой понимающе переглянулись: так вот кто строил для нас стеклянный дом в моем сне! Это – старухины ожившие мысли. Но все же как-то странно. Я в недоумении покачала головой.
- Слушай, – продолжила за меня Светка. – Да ведь и другие умеют думать, не одна Марья Степановна! И у всех, значит, бывают мысли – и у нас тоже… Но почему их никто не видит и - не чувствует? -   подружка выразительно показала свой забинтованный мизинец.
          - Как это – никто? – насмешливо улыбнулся Сашка. – Их можно  и видеть, и чувствовать. Хотя и не так, как бабы Машины, но… Вы подумайте. Вспоминайте, не торопитесь. Я подожду.
       Мы стали думать. И точно, я почти сразу припомнила, как однажды прошедшей весной на уроке математики  беспомощно смотрела на доску, стараясь разобраться в вычислениях, которые  написала на ней наша учительница, Галина Анатольевна. Она только что закончила объяснение нового материала, и сейчас – я это понимала – начнется решение задач! А ничего не понятно. И тут я почувствовала взгляд Галины Анатольевны, устремленный прямо на меня. Поймав его, я прочитала в нем: «Пойдешь отвечать!» - и послала в ответ глазами: «Нет! Пожалуйста, не надо!» Учительница еще несколько секунд смотрела на меня, потом улыбнулась, отвела глаза на ряд  одноклассников у двери и… вызвала к доске Наташку Грекову, нашу главную отличницу. Что же получается? Выходит, мы с Галиной Анатольевной смогли увидеть мысли друг друга? Или почувствовать? Да какая вообще разница? Главное, что это было¬. И не только тот случай! Вот я, например, сегодня точно знала, подходя к Щуке, что он, заранее злобно торжествуя, мысленно готовит мне самую крупную гадость, какую только может выдумать. Значит, и его мысли я могу читать? Да. Как, собственно, и Митькины, когда он, например, округлив глаза, указывает пальцем за мою спину и вопит: «Ой! Что это?!» Я в этот момент ловлю его мысль и знаю: поворачиваться назад нельзя, потому что братец просто хочет (я это чувствую!), чтобы его легковерная сестра обернулась, а значит, ему срочно нужно что-нибудь незаметно стянуть у меня из-под носа. Ну, скажем, конфеты, которые я еще не успела съесть (свои-то он, понятно, уже слопал). И тогда…Выходит, мысли – это что-то (или даже кто-то!) совершенно самостоятельное, отдельное от нас? Они, родившись в наших головах, живут своей жизнью? Получается, что так, - если их можно почувствовать, прочитать ( когда они чужие). А бывает и того удивительнее! Например, я сижу спиной к двери за своим столом и учу вслух английские слова. Я не вижу и не слышу, как в комнату входит мама (она делает это абсолютно бесшумно, чтобы не мешать мне). Но я чувствую, что она появилась, - и оборачиваюсь, и улыбаюсь ей, и не нахожу в этом ничего необычного! А на самом деле, наверное, просто принимаю на расстоянии мамины мысли обо мне – и обращаюсь к ним лицом, и радуюсь им.
Да, но… мышь? Все-таки ни мои, ни мамины, ни Митькины  и, смею вас уверить, ничьи другие мысли не обращаются в грызунов…
- И они не кусаются! – я даже вздрогнула от того, как точно Светка продолжила вслух то, о чем я думала. – И не шуршат.
Светка рассмеялась, глядя в мои изумленные глаза. Более того, рассмеялся и Сашка! Выходит, они оба смогли прочитать мои мысли? Вот уж действительно телепатия! И что же? Теперь ход общих размышлений продолжил Иноземцев, сразу легко догадавшись о наших сомнениях в том, что именно Пика может выражать старухину мысль:
- Да просто, я вам говорю, они у нее очень сильные! – кто именно, нам объяснять уже не требовалось. – И еще, баба Маша очень настойчивая. Ей надо, чтобы все шло по ее, как она хочет. А так ведь не бывает. Ну, не хотят ваши соседи соблюдать порядок в подъезде. Вы, девчонки, не хотите вести себя примерно…
- Как паиньки! – хором воскликнули мы со Светкой.
- Да, - живо согласился Сашка. – А Марья Степановна возмущается: почему она старается как лучше - и никому этого не нужно, понимаете? И  в подъезде как попало сорят, и музыку громко включают, и так далее. А некоторые еще и людей водой обливают, - лукаво улыбнулся Иноземцев, и мы со Светкой захихикали при этом приятном воспоминании. – А баба Маша за всех одна переживает – и ничего поделать не может. Она ведь уже старая и одна вашу лестницу убирать не успевает.
-  Да, - с готовностью подтвердила Светка – И догнать кого надо тоже не успевает. И доказать, что кто-то виноват, у нее  не получается, - вздохнула она с фальшивой жалостью и осторожно заглянула под штору: не появилась ли там Пика, то бишь сердитая старухина мысль?
Кто знает, может, она такая умная, что на расстоянии почувствовала издевку в подружкином голосе? Но нет – портьера даже не шевельнулась, и Светка успокоено откинулась в своем кресле.
Сашка, наоборот, вскочил и взволнованно заходил по комнате. Он раздраженно посмотрел на Светку и сказал:
- Ты этого не понимаешь, потому что еще не старая! Можешь бегать сколько хочешь, творить что вздумается – лишь бы никто не узнал. И родители у тебя есть – отругают, конечно, но и помогут. А вот ты попробуй, поживи, как она – и одинокая, и старая, и никому не нужная. Да еще и не слушается никто, хотя она вроде бы людей хорошему хочет научить! Ну что, представила? И здоровья нет уже, ноги не ходят!
Мы со Светкой озадаченно переглянулись и задумались. Как-то нам  не приходило в голову, что «бабка из двадцатой» может быть такой несчастной. Вредной ее считали, и все. А в последние дни так и вообще терпеть не могли из-за проделок ее Пики! Но как же так? Мы  знали, что Марья Степановна живет одна. И не раз видели, с каким трудом она поднимается по лестнице к себе на второй этаж… И, наверное, в конце концов, было бы неплохо, если бы  жильцы у нас в подъезде соблюдали чистоту. В общем, видели – и ничего не понимали.
- Ну что, дошло до вас? – хмуро спросил Сашка. – Она плохая-плохая, а вы самые лучшие? Вот и многие в подъезде – вроде вас. Ну, хоть бы кто-нибудь с ней согласился и один раз послушал! Нет, все только смеются и свое делают. Вот она и…
- Оживила свои мысли? – перехватила я.
- Да. То есть не то что оживила –  они и так были не мертвые. Она, в общем, дала им тело. Баба Маша, понимаете, не только ими думает, а еще и действует. Вот вас, например, наказывает. Мне тоже недавно попадало – нигде я от этой зубастой спрятаться не мог. Очень просто:  человек что-то может, а что-то нет. И даже гораздо больше не может, хотя многого хочет. А мысль – она свободна. Она летит куда ей хочется. И делает то, что ей вздумается, что она считает нужным. Ей нет предела! И никто не может запереть ее, подчинить, заставить изменить направление.
- И стучать в дверь, когда она входит в чужую квартиру, - ехидно закончила Светка. - Теперь-то мне понятно, почему эта мышь появлялась из ничего и потом исчезала, как привидение. Ясное дело, что стены ей не помеха. Она же – мысль! Она, ты говоришь, свободна! Вот и бежит: от старухи – ко мне, от меня - назад к ней. Бабка, понятно, не может зайти в мою в комнату и укусить, если я чего не так делаю. А ее черная мысль – запросто. Так, Сашечка? – нежным голосом осведомилась подруга.
- И поэтому, - безошибочно подхватила я, угадав, что хочет сказать Светка, - ее-то мысли, конечно, нет предела. Она летит туда, куда хочет. И делает что хочет. Но мы так не можем! Мы, кстати, тоже кое в чем с Марьей Степановной не согласны. Но, представь себе, не посылаем ей своих мышастых мыслей, чтобы они ее кусали, если нам что не нравится.
-  Это называется: игра в одни ворота, - подвела итог Светка.
Сашка в ответ неохотно кивнул – а что он мог возразить? Но и соглашаться этот вредный мальчишка тоже не спешил. Хитренько покосившись на довольную собой Светку (как же, припечатала бабку – лучше не надо!), он быстро спросил:
- А что вы вообще имеете против бабы Маши? Она же во всем права. Трудно вам, что ли, делать так, как она просит? И эта мышь перестала бы к вам ходить, даже дорогу забыла бы.
- Ага! – осенило вдруг меня. – С тобой, наверное, так и было? То-то ты и бабку защищаешь, и с мышью ее  хорошо знаком, и слушает она тебя. Как только ты ей сказал два слова – сразу скрылась.
- Может, и было, - без тени смущения подтвердил мальчишка. – А почему нет? Не вы первые - не вы последние. Вам-то я могу это рассказать, не жалко.
- А другим что, жалко? – с любопытством спросила я.
- Да нет! – нетерпеливо отмахнулась от меня Светка. – Просто больше никто не поверит. Да, Саш?
Он улыбнулся и кивнул, а я с досады чуть не хлопнула себя по лбу: ну, почему я не соображаю так же быстро, как моя подруга? Ведь ясно, что раз только мы трое (да еще Марья Степановна) видим эту мышь, значит… И самое обидное, что Сашка-то, двоечник несчастный, тоже все понимает и даже предвидит, а я, выходит, главная тупица!
Ну, что он там замолчал? Я встретилась глазами со Светкой и поняла, что и она ждет того же – рассказа о том, как и почему Иноземцев познакомился с Пикой. Подружкин взгляд горел нетерпением: поскорее узнать, сравнить, сопоставить! А вот Сашка… Он стоял у стены, сгорбившись и угрюмо рассматривая корешки книг в шкафу. Его нелепой расцветки футболка имела жуткий вид - будто ее, выстирав, сразу же надели, не утруждая себя глажкой. Да так оно, скорее всего и было – ведь «Лорочку» подобные мелочи вообще не занимают. А у ее сына - глубокая морщина между глаз, худые руки, бледное, без кровинки, лицо с остро торчащими скулами, мрачно сжатые губы. Острая жалость к Сашке опять резанула меня, как бритвой. «Чего мы к нему пристали? – отчаянно подумала я. – До того ли ему? Неизвестно, когда он в последний раз ел… Может быть, это были еще те наши бутерброды! Он же, если подумать, совершенно одинокий человек – как и Марья Степановна».
Так вот оно что… Может, потому он и ходит в гости к старухе? Может, оттого и жалеет ее, и где-то даже оправдывает? Над этим надо было подумать, но меня в этот момент захватило другое: немедленно накормить Иноземцева. Хоть такую мелочь я для него могу сделать!
- Так, ребята, – сказала я решительным голосом. – Я лично больше разговаривать не могу.
Сашка и Светка изумленно воззрились на меня, ничего не понимая. Подружка даже губы надула от возмущения: мол, как это не можешь? Новости какие!
- Я умираю от голода! И если сейчас не поем, то вообще соображать перестану, - продолжала я настаивать на своем, - да и вы, мне кажется, тоже. Поэтому сейчас пойду в кухню, разогрею азу.
- Что, что разогреешь? – заинтересовался Иноземцев.
- Азу. Это такое старинное мордовское блюдо – Вроде жаркого с чесноком и солеными огурцами. Мама его очень вкусно готовит, - объяснила я.
Светка понимающе кивнула, мельком взглянув на мальчишку, который незаметно для себя уже выпрямился, отошел от стены и, кажется, отвлекся от своих печальных дум. До моей подружки наконец-то дошло, почему я внезапно объявила обеденный перерыв. Она весело сказала:
- И правда, есть хочется. Я тебе помогу в кухне – ну, там, хлеб порежу, посуду достану. А ты, Санек, подожди немного, ладно? Мы быстро.
И она выскочила из комнаты. Я достала какой-то журнал, сунула Сашке в руки со словами:
- Ты почитай пока! - и помчалась следом.
Светка в кухне уже гремела посудой. Она не задавала никаких вопросов – все и так было ясно – только улыбнулась мне, раскладывая по столу ножи и вилки.
- Ложки лучше достань, – проворчала я. – В азу самое главное - соус!
Я быстренько водрузила на огонь кастрюлю с маминым жарким. Скоро от него по всей кухне поплыл такой вкусный запах, что Светка зажмурилась, повела носом и жалобно попросила:
- Ир, ну давай быстрее! А то сейчас действительно умру.
Я подняла крышку: азу уже потихоньку закипало.
- Готово, - обрадовала я подружку. – Зови Сашку, - и начала раскладывать кушанье по тарелкам.
Светка спешно дорезала хлеб, смахнула со стола крошки и убежала. Когда она вернулась на кухню с Иноземцевым, я уже сидела за столом и торопила их:
- Садитесь живее, а то остынет!
Они оба плюхнулись рядом и дружно заработали ложками. Жаркое и правда было отменным – как и любое из «исторических» блюд, которые готовит моя милая мамочка. Сашка, я заметила, сначала старался есть помедленнее (наверное, стеснялся того, что так голоден), но потом, слушая Светкины анекдоты, забыл обо всем и убрал тарелку за пять минут. Я тут же, даже не спрашивая его согласия, снова наполнила ее. Он улыбнулся и принял добавку у меня из рук, сказав:
- Спасибо! Очень вкусно.
Светка, как ни в чем не бывало, продолжала смешить нас своими анекдотами, успевая, впрочем, и расправляться с азу. Наконец я собрала пустую посуду, сунула ее в раковину и достала с мойки стаканы. Тут как раз закипел чайник, и мы завершили свой пир чаем с конфетами. Что ж, по-моему, обед удался! Настроение улучшилось не только у Сашки (чего я больше всего добивалась), но и, к моему удивлению, у подружки. Она так довольно жмурила глаза, что только не мурлыкала. Посуда была вымыта в одно мгновение, а потом я предложила:
- Знаете что? Пойдемте лучше на балкон. На воздухе сейчас  хорошо – лучше, чем в комнатах.
- Да пошли, – согласилась подружка. – Там и поговорим.
Захватив каждый по стулу, мы вышли наружу. Теплый ветер мягко дунул нам в лица, принеся с собой горьковато-зеленый запах тополей. Яркое солнце щедро сыпало с неба лучи, и светлый мир вокруг  нежился в них и, казалось, улыбался. Летнее небо было таким ослепительно-синим, что в него хотелось улететь и купаться  вместе с птицами в упругих струях воздуха. Слышно было, как  высоко на крыше тихо ворковали голуби. Легкая пушинка, плавно порхая, опустилась откуда-то с небес на Сашкино плечо и затрепетала на ветерке.
- Скоро полетит пух с тополей, - задумчиво сказал мальчишка и окинул глазами пышные верхушки деревьев, качающиеся внизу под нашим балконом.
- Да, - озабоченно подтвердила Светка и лукаво покосилась на меня, - а нам с Ирой надо собрать его побольше и набить подушку.
- Какую подушку? – удивился Сашка.
- Как какую? Для Пики, конечно! Даже две, наверное, надо: одна у меня дома будет, другая у Иры. Жалко ведь эту… бабкину мысль - только и знает, что носится от своей хозяйки к нам. Уже все лапы свои бедные сбила на бегу. Пусть уж всегда у нас дома живет, на подушечке отдыхает в перерывах… между своим шпионством, - терпеливо и обстоятельно объясняла моя подружка.
Иноземцев хоть и не сразу понял, кто такая Пика, но когда сообразил, начал потихоньку смеяться (видимо, представив себе, как эта мышь спит у кого-нибудь из нас в комнате на подушке на манер домашнего рыжего Васьки). Потом весело спросил:
- А кто придумал назвать ее Пикой?
Светка кивнула головой в мою сторону, и Сашка, продолжая улыбаться, сказал одобрительно:
- Молодец! Кличка хорошая. Она и правда пикает – но сначала бывает не смешно, а страшно…
Мы со Светкой сразу превратились в слух, даже, кажется, дышать перестали. Мальчишка резко повернулся к нам, насмешливо посмотрел на наши любопытные лица и знаком предложил занять, наконец, принесенные на балкон стулья. Мы поняли, что сейчас он нам расскажет свою историю, и уселись без разговоров. Сашка начал издалека:
- Помните, в мае у нас была контрольная по математике? Ну, тогда еще дымом школу заволокло, а учителя всех  классами из кабинетов вниз  выводили и во дворе строили?
Ну, еще бы мне было не помнить! Именно из-за той сорванной контрольной у меня не вышла за год пятерка по математике. А могла бы, между прочим! Дело в том, что я в этом учебном году в третьей четверти, как одобрительно выразился папа, «поднапряглась» и заработала по математике «пять». Галина Анатольевна, наша учительница, похвалила меня за старание и сказала, что если в последней четверти я смогу «подтвердить свои знания», то закончу год с отличной оценкой в табеле. Что и говорить,  заманчиво! Но в апреле вдруг быстро растаял последний снег, засверкали веселые ручейки, потеплел прозрачный воздух… Словом, вы меня понимаете: на улицу весной неудержимо тянет всех – даже взрослых (а они ведь такие занятые!). И, в общем, не смогла я так корпеть над математикой, как зимой. Поэтому наполучала «четверок». В мае спохватилась и несколько поправила положение. Но Галина Анатольевна объявила, что моя четвертная (а значит, и годовая) отметка зависит от последней  «министерской» контрольной работы. Как упорно я к ней готовилась, знали бы вы! А когда пришел этот день, не смогла завтракать: жутко волновалась. Придя в класс и начав быстро выполнять задания, ничего уже не видела и не слышала, пока… черный вонючий дым не заполнил в одну минуту кабинет. Ребята начали кашлять и побежали к выходу, но перепуганная (и при этом старающаяся казаться спокойной) учительница велела нам встать друг за другом и так, организованно, цепочкой идти за ней. Шагая по коридору и спускаясь по лестнице, мы видели, что и из других классов учителя выводят учеников на улицу. Действительно, дыма внизу было меньше. Директриса, ждавшая нас во дворе, объявила подъехавшим пожарным, что горит, скорее всего, на третьем этаже. И точно, дым клубами валил из нескольких окон наверху. Пожарные быстро размотали свои шланги, приставили лестницы, полезли под самую крышу и исчезли в окнах. А потом… вышли назад через дверь и главный из них рассерженно сказал директору:
- Хулиганы ваши ученики! Ничего там не горит! Просто кто-то поджег в туалете дымовые шашки. Привлекать надо к ответственности и таких дурачков, и их родителей!
Мы растерянно смотрели, как обозленные пожарники складывают назад в машину свое имущество, шепотом ругаясь сквозь зубы. Потом они уехали, а хмурые учителя велели ученикам идти по кабинетам. Мы и пошли, переглядываясь и пожимая плечами. В классе все расселись по местам и сделали вид, что продолжают выполнять контрольную. Но до конца урока оставалось около десяти минут, и было ясно, что никто работу сделать не успеет. Галина Анатольевна с расстроенным видом стояла у окна,  рассматривая закопченный потолок и продымленные стены своего кабинета. В общем, какой-то дуралей сорвал тогда очень важную для меня контрольную! И в моем табеле стоит «четыре». Виновного так и не нашли, хотя в школу приходила милиция, расспрашивала и учителей, и школьников: не видел ли, не слышал ли кто-нибудь чего-нибудь? Но это было бесполезно: неведомый злоумышленник как в воду канул. Или… до меня вдруг дошло… сидит сейчас спокойно рядом со мной и ждет, пока я заговорю. Я и заговорила:
- А, так это ты?! Из-за тебя все?
- Ну, я, - ответил Сашка с притворно-виноватым видом. – А чего ты развопилась? Ты, что ли, эти контрольные любишь писать?
Я уже хотела треснуть вредного дубину по лбу, но бдительная Светка перехватила мою руку и с любопытством спросила:
- А зачем? Что бы ты потерял, если бы написал? Ну, было бы у тебя на одну «двойку» больше, и что?
- А мне нельзя было получать «двойку», - сердито отрезал Иноземцев.
- Почему? Всегда было можно, а тогда – нельзя? - безжалостно спросила я «горе-поджигателя».
Меня так и подмывало хорошенько стукнуть его, но я понимала, что не достану: Светка предупредительно поставила свой стул между мной и Сашкой и, к сожалению, оказалась между нами.
- Училка перед этим вызывала мать в школу, - огрызнулся Иноземцев.
- И что?
- А то, что у меня выходило три «двойки» за год. Но две еще можно было исправить – по литературе, там, стихи рассказать, а по английскому слова выучить и ответить, - с мученическим видом втолковывал нам Сашка, - а математичка уперлась и – ни в какую. Она сказала нашей «классной», что  поставит мне «три», если я напишу эту контрольную «на оценку не ниже удовлетворительной». А я что, профессор? Мать пришла из школы и давай меня пилить: и дурак, и лодырь, и балбес, ну-ка пиши контрольную на «три»! Я ее спрашиваю: «А ты ее сама-то на «три» напишешь?» Тут она какую-то тряпку схватила и начала меня хлестать, и орет: «Мне писать не надо! Я свои восемь классов окончила!» Знаем, как окончила… Ну, я от нее в ванной заперся, а она отдышалась и говорит мне через дверь: «Вот что я тебе скажу, паразит! Если только ты эту контрольную не напишешь на «тройку», у тебя за год выйдет по математике «два». И ты останешься на второй год. А я с тобой мучиться больше не могу! Отдам тебя в интернат, и учись там. Отцу хорошо: уедет себе на Север и в ус не дует. А я тут должна страдать!» Ну, и дальше в таком духе. Я сначала не поверил насчет интерната и думал, она так, случайно, от злости ляпнула. Но на второй день опять – среди ночи заявилась, разбудила меня и за свое: «В интернат пойдешь! Достал меня!»
Сашка замолчал и горестно уставился через перила балкона на двор внизу. Мы с подружкой переглянулись и тоже приуныли. Ничего себе дела! Какая все-таки бессовестная у него мать, подумать только. Решила уже и совсем его из дома сплавить – с глаз долой. Надо же, «мучается» она с ним. Кто еще с кем, это надо подумать! Но тут я вспомнила про последнее классное собрание и радостно вскрикнула:
- Но тебя же не оставили на второй год! Значит, все в порядке?
- Ну, да, – проворчал Сашка, - Но это потому, что я ответил что нужно по литературе и английскому…
- А по математике? – нетерпеливо спросила я.
- А по математике, - усмехнулся мальчишка, - я контрольную-то не писал! А несколько «троек» за последнее время получить успел… Похоже, что мне наша «классная» помогла. Я, когда в последний день мимо учительской проходил, услыхал случайно. Они там вдвоем с математичкой были и громко разговаривали: думали, их никто не слышит. Вроде бы даже спорили. А я на ходу успел уловить, как   «классная» говорит: «Но поймите, Галина Анатольевна, ведь это у него останется единственная «двойка». Да поставьте вы ему оценку, не ломайте парню жизнь. Вы же знаете, какая…»
- Какая – что? - сразу спросила с интересом слушавшая Светка.
А мне не надо было узнавать это – я и так сразу поняла, о чем речь. И хоть меня убей, не стала бы добиваться от мальчишки ответа. Но моя подружка – она не всегда соображает, о чем людей следует спрашивать, а о чем – нет. Нетактичной она бывает, понимаете?
- Какая у него семья, - глухо и мрачно закончил Сашка, глядя в пол.
Светка вздрогнула и покраснела. «Вот так-то! – подумала я. –  Вечно ты лезешь со своим любопытством. Дошло, наконец, только поздно».
- Ну, и хорошо, что все нормально закончилось, - с явным усилием, но бодро сказала моя подружка. – Это было бы ужасно – попасть в интернат.
- Да ничего ужасного! – вяло отмахнулся Иноземцев. – Там  распорядок дня, занятия по часам. Я бы, может, в интернате учиться стал – не то, что дома.
Тут мы со Светкой вытаращили на него глаза от изумления. Сашка даже засмеялся, но только невесело как-то:
- Да чего вы? Не знаете, что ли, какая у меня мать? Ну, как я ее - такую - одну оставлю, а сам в интернат жировать пойду?
Еще лучше. Мало того, что в этом заведении, как он считает, ему лучше будет, чем дома! Он к тому же и мать свою беспечную покинуть не может, а должен, видите ли, о ней заботиться! А она вот о нем вообще не думает, ведет себя так, как будто у нее никакого сына нет…
- Ты извини меня, Саш, - дрожащим от удивления голосом, но очень спокойно спросила Светка, - но совершенно непонятно, кто у вас в семье мать? Такое впечатление, что ты! Извини, конечно, это не мое дело, но раз уж зашел разговор…
- Это я сам его завел, - твердо сказал Иноземцев,  - так что не извиняйся. Я только вам это могу сказать, больше никому, понимаете? Верю я вам. Вы хорошие девчонки, звонить по двору не побежите. Мне, может… не с кем было поговорить о своих делах, а  хотелось! Когда отец приезжает, я ничего ему про мать не рассказываю, никогда, чтобы он не ругал ее попусту. Ему же все равно сразу назад надо, деньги зарабатывать: мы еще долги за эту квартиру не полностью выплатили. Зачем его зря расстраивать, если ничего изменить нельзя?
Мы потрясенно молчали. Подумать только! Насколько мы, оказывается, плохо знали этого мальчишку: вон он какой человек! Семейные проблемы на себя берет, как взрослый – мать бережет, отца не хочет расстраивать… Кажется, это называется благородством.
- И ты живешь сам по себе, самостоятельно? – тихо спросила я. – Трудно тебе, наверное.
- Да нет, я привык, - просто ответил Сашка. – Только  в интернат мне нельзя – мать тогда совсем с пути собьется. Она же как маленькая, верит кому попало. Если меня не будет, из квартиры все вынесут – это точно. Да еще притон из нее сделают. А мать теперь вызнала, что я в интернат не хочу, и чуть что не так, сразу: «Пора тебя туда оформлять! Совсем от рук отбился!» - и пошла, и пошла…
- А ты отцу напиши! – возмущенно предложила Светка и – осеклась.
Как же в самом деле ему писать, если Сашка не хочет, чтобы отец знал, что у них дома творится? Бедный мальчишка, нет ему выхода…
- Баба Маша говорит, что мать моя – дите малое, - со слабой улыбкой сказал Иноземцев. – Она, когда надо было, в куклы не наигралась, да вдруг сама с ребенком оказалась.
- С каким ребенком? – удивилась я.
- Да со мной, с каким еще, - терпеливо, как маленькой, объяснил Сашка. – Она  меня рано родила, в пятнадцать лет.
Тут у нас со Светкой совсем отвисли челюсти. Так вот почему «Лорочка» всегда напоминала нам старшеклассницу – она и действительно еще совсем молодая! Если ее сыну, как и нам, двенадцать, то ей – двадцать семь лет. И она была всего на три года старше нас, когда у нее родился ребенок.
- А отцу твоему сколько тогда было? – заинтересованно спросила Светка.
- Он был уже взрослый, двадцати двух лет, - почему-то с гордостью сообщил Сашка. – Он уже институт заканчивал и маму мою очень любил и жалел. У нее отец – мой дед – сильно пил и бил ее, и мать ее бил. А как только выяснилось, что скоро должен я родиться, отец с матерью сразу в ЗАГСе расписались (раньше им не разрешали),  а потом и бабушку к себе забрали, чтобы дед над ней не издевался. И все у нас было нормально, пока бабушка… не умерла, - Сашкин голос пресекся от слез, и мы с подружкой деликатно отвернулись.
Я смотрела вверх, на стремительно проносящихся в небе голубей, и думала о том, как разительно отличается наша с подружкой жизнь от Сашкиной. Да мы сидим, как птенцы, за родительскими спинами и знать не знаем, как холодно и одиноко бывает на свете таким, как наш новый друг. А самое главное, что и помочь ему по-настоящему  нельзя: родителей человек себе не выбирает. Да к тому же Сашке иных и не нужно – он своих любит и на других ни за что не променяет.
- Ты, Санек, настоящий человек, - услышала я рядом голос Светки. – Я рада, что по-настоящему познакомилась с тобой. Я таких мальчишек, как ты, больше не знаю. Другим только бы в машинки играть! Правда, Ир?
- Да, - подтвердила я. – И ты теперь не один, потому что мы – твои друзья. Мы тебе всегда поможем, если надо.
- Знаю, - заулыбался Сашка. – Но я  вам еще не рассказал, как баба Маша на меня вашу Пику напустила.
- Точно! – воскликнули мы обе хором и рассмеялись.
- Ну, вот, - снова начал мальчишка, - когда нас в тот день учителя вывели во двор и приехала пожарная машина, баба Маша как раз мимо школы шла, в универсам. Я от вас отошел к забору и стою себе там, на улицу смотрю, потому что знаю: волноваться не о чем, огня там нет, только мои шашки дымят. И вижу: идет она со своей сумкой, торопится. Но вдруг голову повернула, увидела дым из окон, людей во дворе, машину красную и к забору подбежала. Вцепилась старушка руками в прутья и смотрит не отрываясь, и будто даже шепчет что-то – губы шевелятся. Но нет, думаю, это мне кажется – я ведь от нее не очень близко стоял, шагов за двадцать, и она меня сначала даже не заметила. Смотрю,  наклонилась бабулька к своей сумке и как будто какой-то черный клубок  достала, держит в руке, а что именно – непонятно, далековато все-таки. А самое странное: она с этим комочком на ладони как будто разговаривает и даже пальцем грозит. Меня даже зазнобило: что это, думаю, старушка делает? Колдует, что ли? А она опять наклоняется и опускает клубок  под забор. И это нырнуло между прутьев, и замелькало в траве прямо к школе! Я тогда первый раз подумал: мышь. Так потом и оказалось. А я стою, смеюсь, как дурак: вот так зверюшка, пожар побежала тушить! Где уж было догадаться, кто она такая, и о том, что баба Маша ее на разведку послала – узнать, большой ли пожар и всех ли вывели из школы. Мысли-то огонь не страшен, она везде пройдет и назад вернется. Но я тогда ничего этого не знал и думаю себе: неужели  мышь и правда назад прибежит? Дрессированная, что ли? Так вроде бы ваша соседка  на артистку цирка не похожа. Обычная бабка, только скандальнее других. А она так и стоит, держась за прутья, и глаз со школы не сводит, даже не шелохнется. И вот, смотрю, «пожарница» ее возвращается, опять в траве мелькает, и старуха ей рукой машет, как будто торопит. Протянула ей старушка ладонь, та на нее запрыгнула и – вижу! – точно ведь, разговаривают они. Та хвостом во все стороны машет, а бабулька вроде бы охает и головой качает. Что же это делается, думаю? Сказка какая-то. И смешно, и интересно! Но тут… тут мне страшно стало. Смотрю, повернулись они обе ко мне и смотрят. Потом бабка подхватывает свою сумку и идет в мою сторону, а мышь свою так на руке и держит. Я до того испугался, что просто весь застыл. Хочу бежать от них, а ноги не двигаются. А баба Маша идет, смотрит сердито, брови нахмурила и головой трясет от возмущения. Но это еще ничего! Когда она близко подошла, я смотрю, а мышь сидит у нее на ладони, будто человек, на задних лапах, а передней как рукой действует – на меня пальцем указывает! Я на них рот разинул, а сам  дрожу, как заяц, и ничего понять не могу. Тут бабка подгребает ко мне вплотную и спрашивает:
- Видишь, кого я держу?
Я киваю, как припадочный, а язык-то не двигается. Она опять:
- А знаешь ли ты, хулиган бесстыжий, что видеть ее могут только те, кто виноват?
У меня, знаете, в глазах потемнело. Чувствую, сейчас упаду от страха, а бабка продолжает:
- Значит, правда это, что я услышала? Нет никакого пожара, а ребята во дворе стоят, потому что ты в школе надымил! Захотел, негодяй, урок сорвать?
Я опять быстро-быстро киваю, будто трясучка на меня напала. А говорить не могу, хоть что делай. Еще, смотрю, мышь эта вдруг на меня как оскалится, как зубами сверкнет! Чувствую: еще немного, и  совсем сварюсь. Ноги у меня ослабели, и я прямо на землю сел. А старуха нависла надо мной, через забор перегнулась и говорит:
- Ты еще не знаешь, кто эта мышка и что она делать умеет. Так вот: она теперь за тобой следить будет, раз ты такие фокусы выкидываешь, людей за нос водишь. И все, что увидит, мне расскажет. А если еще  подобную штуку сотворишь, она так тебя укусит - навек запомнишь! И знай: я не терплю никакого беспорядка и беспутного, как у тебя, поведения.  Понял, паршивец?
А я уже окончательно к земле прилип, даже пошевелиться не могу –  оцепенел. Она посмотрела внимательнее и говорит уже иначе:
- Ты меня не бойся. Ничего с тобой плохого не случится, если хорошо себя вести будешь. А лучше приходи ко мне сегодня  после школы. Мать-то точно тебя не хватится – прошла мимо меня еще во дворе, с какой-то мымрой белобрысой. А я тебе кое-что расскажу! Придешь, что ли?
Вот  тогда меня отпустило немного, и я  отвечаю :
       - Да!
А сам чувствую, не зная как, что старушка и вправду очень хочет, чтобы я ее навестил. Смотрю, она  улыбается и говорит мне:
- Ну, и хорошо. Значит, жду тебя. А теперь подымайся скорее и в школу беги – вон, ваши уже в дверь заходят. Да не бузи больше, слышишь? – и рукой мне махнула на прощанье, повернулась и пошла.
        Какое там бузить! Я еле на ноги встал и до школы доковылял! А в кабинет зашел самый последний, когда вы уже на местах сидели. Добрался до парты, упал на стул, смотрю на листок с контрольной, а сам думаю: «Это я с ума сошел. Или мне все приснилось: и шашки в туалете, и пожарные, и бабка, и ее мышь!» Но нет. Слышу, как Зайцева сбоку говорит Кирюшиной:
     - А как теперь контрольную сдавать? Я даже половины не решила. Что мне, «пару» получать?
А та ей:
     - Да тогда всему классу «пары» ставить надо! Никто же не успел, чего ты боишься? А вот как тому дураку попадет, который надымил, ты представляешь?      
 «Нет, - думаю, - что-то, значит, было. Шашки я поджег, наши перепугались, во двор вышли. Я у забора встал и…уснул, наверное. Стоя, что ли? Или я дыма нанюхался, отравился, и у меня теперь крыша едет? Ну, не может такого быть, чтобы мышь на разведку бегала, а потом старухе доносила (да еще как-то про меня дозналась!) и пальцем мне грозила».
Сижу я себе, не знаю, в своем ли я уме или уже того – сбрендил. А Зайцева помолчала чуток и опять у Кирюшиной спрашивает – и так злорадно:
       - А что за это бывает? Его в тюрьму посадят?         
Тут у меня до того руки зачесались ей плюху дать! Я сразу про бабку забыл. Передвинулся на место рядом (вы же знаете, я один сижу) и уже размахнулся, чтобы огреть ее получше за такие слова. А…рядом по парте коготки тук-тук-тук, и вдруг в самое ухо мне: «Пи-ик!» Я просто обмер.
      Мы со Светкой не выдержали и фыркнули. Удивленному нашим весельем и даже чуть обиженному Сашке я объяснила, что и мы испытывали при появлении мыши те же самые чувства  - и пугались до дрожи, и думали, что с ума сходим.
       - Но все-таки, - подвела итог Светка, - тебе, Санек, хуже было. Мы с Ирой могли хоть встретиться и друг с другом поделиться. А ты был один. Это намного страшнее. И что дальше случилось? Ты увидел Пику?
       - Да, - кивнул Сашка. - Она на парте сидела, прямо передо мной. Здоровая такая, глаза сверкают, шерсть дыбом от злости и зубы оскалила – ну точно, как волк. И опять мне грозит – уже кулаком! Я сразу заоглядывался – не смотрит ли кто? А потом вспомнил, что старуха сказала: видит ее лишь тот, кто виноват. «А виноват, - думаю, - я только в том, что хотел Зайцеву стукнуть». И сразу руку опустил – а то так и сидел, как дурак, замахнувшись. Мышка  успокоилась, перестала  мне свой кулачок показывать и зубы спрятала. Потом пискнула еще раз – не хуже милицейской сирены, я чуть не оглох – и пропала. «Вот, - думаю, - теперь нет сомнений, что мне в  психбольницу пора. Бабушка, когда жива была, рассказывала, как моему пьяному деду какие-то маленькие человечки виделись, а он орал и их с себя стряхивал, Его тогда в дурдом увозили. А мне вот – мышь является, уже второй раз…» Тут звонок прозвенел, вы пошли из класса, а я сижу и встать не могу, как приклеенный. Наша математичка ко мне подходит говорит ласково:
      - Ну, что ты, Саша? Расстроился из-за контрольной? Я помню, что для тебя она была очень важной. Видишь, как получилось: из-за одного хулигана всем неприятности.
И чуть ли не по головке меня погладить хочет, представляете? А не знает, что я и есть хулиган! Не знает, с каким трудом я эти шашки доставал, как их утром мимо дежурных проносил и мимо завуча, как перед контрольной в туалете спрятал, а потом уже на уроке дождался, пока хотя бы двое до меня в туалет у математички отпросятся (ведь будут же потом искать, кто это сделал – так чтобы меньше подозрений на меня было), после них сам попросился выйти и все устроил, что хотел. И до того мне, девчонки, стыдно стало, что даже, кажется, температура поднялась!
       - Это ты просто сильно покраснел, вот тебя жаром и обдало, - авторитетно заявила Светка.
        -  Ну, наверное. Не знаю. Раньше со мной такого не было, - Иноземцев говорил торопливо и  взволнованно, чертя в воздухе пальцем какие-то фигуры. – И я же ей «министерскую» контрольную сорвал, а она меня жалеет! Чувствую, уходить надо поскорее, пока не сказал что-нибудь не то, не признался; «Это я сделал!», и…какие у нее тогда глаза будут? Как она на меня посмотрит и что скажет? Тут меня, наоборот, будто холодной водой окатило – даже замерз. Вскочил я поскорее и – в дверь. Слышу, а она за моей спиной вздохнула и говорит: «Переживает мальчик». Я потом по коридору бежал, как ошпаренный  - только бы поскорее скрыться. Короче, как последние два урока отсидел, не помню. Хотел вообще с них уйти, как раньше…
         -  Но про мышку вспомнил, - лукаво подсказала я.
         -  Да, - засмеялся Сашка, - и остался. Мне двух раз хватило с ней  встретиться, больше не тянуло. А сбегать с уроков – это хулиганство, конечно, -  козе понятно. Дорогу домой тоже плохо помню: шел и все время про математичку думал, как я ее обманул, а она еще меня утешала. И до того нехорошо было, просто до тошноты. А про свое обещание к бабульке зайти совсем забыл. Уже мимо вашего подъезда прохожу, смотрю – она у себя на балконе стоит и на меня смотрит, улыбается. И так мне легко стало, будто камень с души упал – сам не знаю почему. Я ей рукой махнул и в подъезд повернул. Поднимаюсь на второй этаж и думаю; «Зачем я туда иду?! Еще неизвестно, что там мне старушка приготовила. Может, такой сюрприз, что бежать надо без оглядки, а я вот уже в дверь звоню».   
         -  И что она тебе приготовила? – с любопытством спросила я.
         -  О! – засмеялся   Иноземцев  и  закатил глаза. – Плюшки с маком!            
         - Тебя, кажется, серьезно спрашивают, - обиделась я.
         - И я серьезно,  -  заверил меня Сашка,  -  И  какие плюшечки вкусные были, и как пахли! – я  их сразу учуял, чуть только баба Маша  мне  дверь открыла  и  говорит: «Ну, вот. Зашел – и молодец. Будем сейчас чай пить, я сдобы напекла. Проходи!» Я шагнул в коридор, стал ботинки снимать. Краем глаза вижу – в комнате рядом что-то сверкает. Мне интересно стало, я голову повернул, чтобы посмотреть, А там на столе – самовар! Честное слово, не вру, – огромный, красноватый какой-то и сияет! Я пока на него глаза лупил, слышу: возле ног что-то шуршит. Гляжу, а мой правый ботинок (я его уже снял) куда-то ползет. Хотел его схватить и не успел – он уже под шкаф залез, только шнурки снаружи торчать остались. А старушка сидит уже за столом и посмеивается, и говорит мне так, будто это вообще нормально, когда ботинки сами ходят: «Что-то ты долго там разуваешься. Снимай теперь второй и иди сюда, а то чай остывает». Ну, я поскорее башмак с левой ноги сдернул, встал на ноги и хоть на пол не смотрю, а слышу, как  и второй зашуршал и тоже под шкаф поехал. Чудеса, конечно, - но уже не первые в тот день. Я и не удивляюсь, захожу в комнату и…тут уж, конечно, опять начинаю паниковать, хотя и тихо. Вижу, в углу стоит таз, а рядом…вы только не визжите! – две огромные мыши чуть ли не с меня ростом! Я начинаю пятиться, чтобы повернуться и бежать, а бабулька спокойно так говорит: «Подходи к ним и не бойся. Они тебе на руки польют, а то, как на грех, воду выключили – и холодную, и горячую. А руки-то тебе помыть надо!» Смотрю, точно: у одной зверюги в лапах кувшин с водой, а другая полотенце наготове держит. Ну,  я так обалдел, что взял и брякнул: 
      - А вода-то откуда, если выключили?
      - Для дорогого гостя и на колонку сходить можно, - старушка отвечает.
Мне деваться некуда, подхожу к ним, протягиваю руки над тазом, и одна безо всяких там кувшин наклонила и мне на руки полила, а вторая – полотенце подала. Пока я вытирался, они таз подхватили     и в ванную уволокли. Бабулька одобрительно на них посмотрела и говорит мне:
       - Садись за стол. Знакомиться будем.
Я сел и удивляюсь:
        - Так мы с вами вроде бы давно знакомы. Меня Саша зовут, а вас – Марья Степановна.
А она берет большую чашку, всю в розах, расписную, наливает мне чай из самовара, подает и говорит:
        - Ну, считай, что сегодня мы в первый раз встретились. Уж извини, рассердил ты меня своим дымом, и я к тебе сам знаешь кого приставила. Но она еще вперед тебя прибежала и все мне рассказала: как ты девчонку хотел ударить, да не стал, как с уроков сбежать собирался, да тоже передумал. Вот и правильно. И теперь ты для меня Сашенькой будешь, а  меня можешь звать бабой Машей. Бери-ка теперь булочку, подвигай к себе варенье и кушай на здоровье!
     Меня, конечно, уговаривать не надо было. Плюшки, знаете, во рту таяли. И мак с них сыпался – черный такой, маслянистый… - и Сашка мечтательно завел глаза.
     - Значит, плюшки? – не выдержала я. – Ну, точно: фрекен Бок. Я так и знала!
     - Кто-кто? – мальчишка не сразу вспомнил знаменитую «домомучительницу». -  Какой бок?
     - Да не какой, а какая! – подхватила Светка. – Ну, помнишь мультик «Малыш и Карлсон»?
     - А-а, эта толстая, с пылесосом? – удивился Иноземцев. – Нет, баба Маша добрая. Сравнили тоже!
Я была абсолютно не согласна с тем, что их нельзя сравнивать – по- моему, очень даже можно! – но спорить не стала. Не до того было: хотелось поскорее услышать продолжение Сашкиных приключений. И моей подруге, конечно, тоже. Мальчишка понял это по нашим любопытным лицам. Усмехнувшись, он продолжил свой рассказ:
     - Сижу я за столом, убираю плюшки одну за другой – даже стыдно, но уж очень они вкусные были. А баба Маша мне чай подливает, разные варенья предлагает. Ну, просто рай! Я и забыл про то, что в школе было, и про мышей этих. А они, смотрю, опять явились - уже вроде бы из кухни. Обе в белых фартуках с такими … как их…
     - Кружевами? – подсказала я.
     - Да, правильно. И на головах тоже такие белые…
     - Наколки, как у официанток, - закончила Светка.
     - Все вы знаете! – с какой-то даже досадой удивился Сашка.
     - Так ведь – ботанички! – развела руками моя подружка. – Что с нас взять?
     - Ну да, понятно, - засмеялся Иноземцев. – И несут они на блестящих подносах: одна – печенье в какой-то витой корзиночке, другая – конфеты в вазочке. Подошли ко мне и поставили  это – слева и справа. Баба Маша важно им кивнула, и они опять ушли. Ну, конфеты и печенье я тоже, конечно, попробовал, а потом благодарю вежливо (меня бабушка учила):
     - Большое спасибо! Ваше угощение было очень вкусным.
Тут старушка встала со своего места и говорит мне:
     - Давай теперь, Сашенька, на диван перейдем и там побеседуем.
     Я только поднялся за ней, чтобы следом идти, смотрю – а возле стола уже другие две мыши стоят – поменьше тех и не серые, а коричневые вроде бы, в синих фартуках и косынках. А вы себе представляете мышь в косынке? Уши торчат, будто две тарелки, а морды при этом до  того у них серьезные! Прямо как у нашего ОБЖ-шника, когда он речь толкает – про священный долг там, про воинские традиции, про  славные рубежи – ну, вы знаете. Да еще они усами так же озабоченно шевелили, как наш майор, когда, помните, в его кабинете какому-то полководцу рога подрисовали. Я от них поскорее отвернулся, чтобы не засмеяться, и пошел к дивану. А они давай посуду убирать и в кухню таскать – просто в одну минуту все подмели и тоже смылись. На столе один самовар остался.
А баба Маша на диване сидит гордая, важная, руки сложила, как на картине. Я подошел, рядом сел и жду, что дальше будет. Она мне  говорит:
      - Ну как, понравились тебе мои помощницы?
Я вежливо отвечаю:
      - Понравились, конечно. Только страшноватые они, баба Маша, уж извините меня. И что-то я среди них одну не видел – черную мышку, которая сегодня за мной по школе бегала.
      - Эта – особенная, - говорит старушка. – Ты же знаешь: она тебе не всегда видна, а только когда ты хулиганить собираешься. Соскучился, что ли, по ней?
Я сразу:
       - Ну, нет! Еще чего не хватало!
А она строго на меня посмотрела и будто припечатала:
       - Вот так и будет, Сашенька! Если с ней опять встретиться не хочешь и зубов ее попробовать, то будь человеком, а не балбесом, прости Господи, безголовым. Не хулигань, девчонок не обижай, не лодырничай. Ты, я знаю. парень хороший. Только вот воспитывать тебя некому после того, как бабушка твоя умерла (царство ей небесное! Порядочная женщина была, серьезная). Так ведь?
       - Ну, так, - говорю, а сам, как дурак, краснею – уже второй раз за тот день.
       - Вот, милый, и не обессудь. Теперь я со своей помощницей тебя воспитывать буду. Ты ведь от безделья только озорничаешь и от того, что в доме у вас давно ни строгости нет, ни порядка. А она-то с тебя глаз не спустит, не надейся!
Тут уж я не выдержал больше молчать – до того хотелось узнать кое-что, и спросил ее прямо:
       - А она – это кто?
    Баба Маша нахмурилась сначала и так сердито посмотрела! Думала, я испугаюсь. Но я в тот день столько всего видел – даже забыл, что значит бояться. Ну, старушка это уловила и решила по- другому со мной обойтись. Подняла брови вверх и вроде бы удивленно спрашивает:
       - Как это кто? Ты что, мышей никогда не видел?
Я засмеялся и говорю:
       - Нет, баба Маша. Она, конечно, на мышь похожа, но…
       - Кошка, что ли? Или собака? – она недоумевает.
 «Нет, старушка, - думаю я про себя, - ты меня не запутаешь, не старайся!» И  ласково ей говорю:
       - А разве кошки и собаки своим хозяевам что-нибудь рассказывают? Они вроде бы только гавкают да мяукают. И из воздуха они не появляются и в нем не растворяются. И держать в своих лапах кувшины с полотенцами не могут, и посуду со стола убирать тоже! Так кто они такие, баба Маша?
Она опять нахмурилась и заворчала:
     - Шустрый ты больно, вот что я тебе скажу! И все-то ты видишь, и все знать хочешь. Не рано ли?
     - Нет, - говорю, - в самый раз.
Старушка помолчала еще немного – видно, сомневалась она, сказать мне правду или нет. А потом голову повернула, в глаза мне посмотрела внимательно (меня даже в дрожь опять бросило) и улыбнулась:
      - Ладно, Сашенька. Так и быть, расскажу. Хоть и неслушный ты мальчишка, а сердце у тебя хорошее, это я чувствую. Да, верно ты рассудил: мои помощницы – не мыши вовсе! Они только вид мышиный имеют, для людей привычный. Я их нарочно такими сделала, для тех понятными, кто моих норушек узреть может. Но вот этих, крупных, что у меня дома, ты первый увидал. Они мне по хозяйству помогают: старая я уже, болею часто, а чистоту люблю. Ты хоть заметил, как у меня блестит все?
      Я головой в разные стороны повертел: и правда блестит, нигде ни одной пылинки. Но вот…
      - Понимаю, не терпится тебе поскорее остальное узнать, - посмеивается бабулька. – Да не знаю, поверишь ли? Или скажешь, из ума выжила старуха, небылицы плетет, обмануть тебя хочет? Ну, ладно, слушай. Только скажи сначала, как  думаешь: человек ли хозяин своим мыслям или мысли ему? Кто кого больше слушает? Не торопись, подумай.
       Я тут и уши развесил. К чему это, удивляюсь, такой вопрос? И что здесь думать: ясное дело, человек своим мыслям хозяин, он же ведь ими и думает, и в его голове они рождаются! Но почему-то вспомнил, как прошлым летом пошел к одному пацану знакомому (у нас с ним дело было). А его дома не оказалось. Мать его говорит: «Да ты подожди во дворе, он сейчас из магазина вернется». Ну, вышел я на улицу, на лавочку сел и жду его. Смотрю, прямо перед глазами ветка качается, а на ней – ягоды. Красные такие, спелые, соком налитые. И до того мне вдруг есть захотелось, что просто в животе что-то оборвалось. Раньше тоже хотелось, но я этого так не чувствовал, а тут – даже голова закружилась. Наклонил я эту ветку и все ягоды объел. В желудке вроде легче сначала стало, а потом – как заноет! Гляжу, пацан этот самый с сумкой подходит. Я еле смог с ним поговорить и – скорей домой побежал. Захожу в дверь, а мать на меня смотрит и кричит: «Что с тобой?» В общем, вызвали «скорую», и увезли меня в больницу. Отравился я сильно, эти ягоды оказались «волчьими», и есть их нельзя было. А ведь, думаю, как тогда получилось? Глупая мысль мне в голову пришла: «Срывай и ешь!» - и я ее послушал, сделал, что она велела, а потом в больнице чуть не умер. Так кто же тогда кому хозяин?! Она мне, тут и сомневаться нечего. Потому я за ней и побежал, как собачка…
      И вот сижу я с бабой Машей на диване и злюсь: «Какой же я дурак несамостоятельный! Просто остолоп – со своей же мыслью справиться не мог». И до того мне обидно стало, что чуть не заревел, как маленький. А старушка взяла меня за руку и тихонько говорит:
      - Ну, что ты надумал?
А я отвечаю:
      - Должно быть так, чтобы человек мыслями командовал. Но не всегда это получается. Я сейчас понял, что… не умею своими мыслями распоряжаться.
Она головой мне покивала и сказала:
      - Молодец, что сам себя не обманываешь. Многие думают, будто их мысли во всем и всегда им подчиняются и вроде как у них на побегушках. А нет! Все наоборот: это мысли вертят ими, как захотят. Они ведь – тоже живые, как и люди. И если уж они у человека родились, то и – сразу летят в разные стороны, в голове их не удержишь. Им тоже погулять хочется, на свет посмотреть, себя показать. И ладно еще, если мысли эти – хорошие, добрые. А если глупые, злые, вредные? Они и самого хозяина своего погубят, и тех, кому он эти мыслишки дурные передаст. Ну, как тут быть?
     Я сижу и глазами моргаю. Что можно ответить? Да ничего с этим сделать нельзя: каждому дураку в голову не заглянешь и дрянь оттуда не выкинешь.
      - Молчишь? – баба Маша спрашивает. – Не знаешь? А я тебе так скажу: если бы каждый человек упорно за своими мыслями следил и только хорошим следовал, а ненужные выбрасывал не жалея, то и жизнь была бы другая. Серьезная, положительная была бы жизнь! Так вот, Сашенька. Я – своим мыслям хозяйка. Сама этого достигла. И я своею волею их допускаю, какие нужно. А дрянные – гоню без пощады. И мыши эти – на самом деле мои мысли. Они все делают, что я захочу. И полы моют, и кастрюли полощут, и детей глупых наказывают, чтоб умнее были. Ни одна из них из моей воли не выйдет, потому что мои они, и все тут! Ты вот заметил, что они и кувшин подать могут, и посуду собрать, и погрозить пальцем, если надо. Это верно, руки у них человеческие,  пятипалые. А что бы они  мышиными лапами  делать могли? Норки копать да сыр у меня воровать? Зачем они нужны, такие-то? А эти – то, что надо, самые мне, старухе, подходящие. А большими им быть или маленькими, это я сама решаю. За тобой вот мелконькая следит – зачем тебя лишнего пугать? А в доме мне, конечно, крупные служат, чтобы у них сил хватало хорошо работу выполнять. Есть и совсем маленькие – ты их не разглядел. Они твои ботинки под шкаф утащили, чтоб те на дороге не стояли, да и почистили их заодно (за обувью-то ты не следишь). Много их у меня, и все – самые отборные, ни одной дрянной. Понял теперь? 
      - Понял, - говорю.
А сам чувствую, как от того, что услышал, мозги у меня потихоньку набок съезжают. Ведь  подумать только: мысли отдельно от своей хозяйки скачут, да еще  при этом из ее воли не выходят!
      - Трудно, конечно, сразу чудеса мои понять, - усмехается баба Маша. – А только это так. Обманывать мне тебя ни к чему. Когда-то было время, я и людьми командовала, и хозяйство огромное у меня на плечах лежало, да каких трудов требовало! И я так тебе скажу: мысли – лучше людей. Их и лень не берет, и капризов они не знают, и слушаются меня всегда. Надо – и делают, что прикажу. И зря перед глазами не маячат, с просьбами дурацкими и бедами своими не пристают. Надо мне – они являются, не нужны – исчезают. И ни стен для них нет, ни преград, никто им помешать не может, потому что их вижу лишь я да те, кому следует видеть… Но я тебя, парень, совсем заболтала – вон глаза уже осоловели. Я сейчас фотографии свои найду да тебе покажу. Увидишь, какая баба Маша в молодости была – боевая да веселая!
Бодро она с дивана соскочила и в другую комнату побежала, как будто раз – и помолодела. А я руками голову сжал и чувствую: плыву куда-то далеко-далеко. Хорошо бы не в дурдом. Но вот глаза подымаю…
    И тут Сашка, что-то вспомнив, вдруг захохотал. И до того заразительно, что мы со Светкой, глядя, как он, зажмурив глаза, просто трясется от смеха, тоже не выдержали и прыснули. Мальчишка залился еще громче и замахал на нас руками. Светка, все еще смеясь, нетерпеливо спросила:
       - Ну, и что ты там увидел?
Сашка, весь красный и взъерошенный, сделал над собой усилие и сдержал хохот, готовый снова вырваться на свободу. Он прерывисто вздохнул, вытер слезы:
       - Понимаете, смотрю я в угол, между окном и стеной. А там – вроде бы наш универсам. Очень похоже: и полки, и прилавки. Ну, а прямо передо мной – витрина с колбасой, вы ее знаете. За ней стоит мышь: все как положено, в белом фартуке, на голове – тоже... как обычно у продавцов, в общем. Но сама она – почему-то розовая, а не серая, и с рыжими волосами (они из-под этой белой шляпки торчат). И еще – толстая-претолстая, аж расплылась. Стоит, дремлет, еле глаза открыла. А у самой двери из комнаты, вижу, другая мышь – сама серая и в сером платье с синими цветочками – шваброй работает, старается. Ну, вроде пол подмела – еще так внимательно посмотрела, чисто ли. Потом взяла сумку и в универсам пошла. Вот она уже у той витрины с колбасой и показывает розовой, которая продавец, какой кусок ей взвесить. Та его из-за стекла достает и – хлоп на весы. Самое интересное, что все происходит в полной тишине. Я только вижу, но не слышу – как в телевизоре, если звук выключить. Ну, розовая вроде бы рот разевает – говорит, сколько колбаса стоит. А та, которая в сером платье, головой трясет, спорит и не соглашается, что столько ей платить надо. А продавец уперла руки в боки, зубы оскалила и смеется над ней и пальцем так, – Иноземцев повертел у виска, – крутит: мол, дура ты непроходимая! И вот мышь в сером достает откуда-то клюку (здоровую такую, толстую, с загнутым концом), берет ее за низ да как треснет по лбу розовой! Та глаза вылупила и сразу – брык, за витрину свалилась. А серая так гордо выпрямилась, на клюшку свою оперлась и ждет, что дальше будет. Ну, розовая встает, шляпа эта белая у нее с волос слетела, сама трясется, как холодец, а на лбу у нее шишка огромная, и все растет, растет. И тут она лопается, из нее мерзкий такой червяк вываливается – склизкий, в пятнах каких-то гнилых, и пасть разинул зубастую. Розовая глаза завела, смотрит, как у нее между глаз  этот глист раскачивается и плюется чем-то, будто пеной. А вокруг нее мышей сбежалось с сумками просто навалом, все смеются, кивают и на червяка показывают. А некоторые к серой, которая с клюкой, подходят и руку ей пожимают, и вроде бы благодарят даже, так и подпрыгивают от радости. Тут змей оскалился да как продавщице в нос вцепится! Та рот открыла и орет. Червяк кусок носа ей отгрыз и проглотил. Все смотрят, а на этом месте у нее уже – пятачок свинячий, круглый и с двумя дырками. Волосы сразу облетели, как от ветра, а на голове – рыжая щетина. Уши вытянулись, острые стали и тоже рыжим пухом покрылись. Вдруг у нее глаза от злости  засверкали, она за витрину нырнула и достает оттуда какой-то ящик; подымает его и размахивается, чтобы в серую мышь бросить. А у самой раз – и вместо рук уже копыта. Ими-то эту коробку удержать нельзя, и она на прилавок падает. За ней розовая совсем исчезает, а потом выбегает из-за витрины уже настоящая свинья, на четырех ногах, и хвостик у нее крючком. Тут червяк у нее от головы отваливается и куда-то уползает. А хрюшка эта розовая начинает серой мыши кланяться и в пол рылом тыкаться – видно, просит ее опять мышью сделать, как раньше. Но серая ногой топнула сердито, отвернулась и к выходу гордо пошла, и другие мыши толпой за ней побежали. А свинья на задние ноги села, к витрине своей спиной привалилась и давай рыдать и слезы копытом вытирать!
    Сашка заметно выдохся от долгого рассказа, а мы со Светкой загрустили: жалко нам стало эту хрюшку несчастную, чуть сами не заплакали. Иноземцев удивленно посмотрел на нас, потер пальцем морщинку возле глаз и проговорил:
     - И правда, сейчас уже не так смешно. А когда вспомнил, чуть со смеху не умер. И пока эту картину в углу видел, тоже веселился. Смотрю, как там свинья одна плачет, и думаю: «Так тебе, толстой, и надо! Не будешь мышей обсчитывать да еще смеяться над ними и пальцем крутить». Смотрю, рядом с диваном тапки стоят – наверное, бабы Машины – схватил один и только хотел в эту розовую бросить, чтоб еще хуже ей, вредной, стало. А тут рядом – шорох, и опять слышу: «Пи-ик!» - шпионка бабкина на втором тапке сидит и на меня зубы щерит, укусить хочет. Ну, пришлось свинью пожалеть, что делать-то! Отбросил я тапочек в сторону и говорю: «Да не буду я! Исчезни!» - и эта ваша Пика испарилась.
     - Это сейчас она наша, - насмешливо уточнила я. – А тогда, Сашечка, она твоя была.
     - Ну, пусть моя, - отмахнулся мальчишка. – Что ты придираешься-то? Теперь мы ее втроем видим, значит – наша, общая.
     - А дальше что было? – поторопила нас Светка.
Сашка улыбнулся, проследил глазами за парой пролетающих голубей и признался:
     - Да ничего особенного. Тут баба Маша в комнату зашла с фотографиями, все сразу исчезло – и свинья, и  ее витрина, как будто и не было ничего. А Пика, я вам уже сказал, еще раньше убралась, Так что заходит старушка с пачкой фотокарточек, а я сижу на диване, как пай-мальчик за пианино, чуть ли не губки бантиком сложил. А баба Маша довольная зашла, веселая, даже напевала что-то. И начали мы вместе снимки смотреть, на которых она – председатель колхоза. Молодая совсем, красивая, строгая. И видно, что те, кто рядом с ней сфотографирован, ее уважают – лица у них такие…почтительные. То она, знаете, в поле среди колосьев. Вокруг нее мужики стоят – наверное, комбайнеры, потому что комбайн вдали видно. Она им что-то объясняет, брови нахмурила, а те слушают. То, смотрю, она в каком-то красивом зале на трибуне стоит, речь говорит, улыбается, и народу столько внизу под ней, и тоже все ее слушают и хлопают – ладони подняли. Или еще на ферме она. Рядом теленок – смешной, маленький, в платье ей носом уткнулся, А она какую-то книгу подняла вверх и показывает (вокруг  женщины стоят в белых халатах и косынках, на нее смотрят и тоже слушают). И я тогда подумал: «Вот как уважали бабу Машу! И точно, было за что. Неудивительно, что она и мысли смогла подчинить собственной воле, когда состарилась. Люди ее слушались беспрекословно, так уж голове своей она и подавно хозяйка. Не стала бы есть волчьи ягоды, как я, дурак». Но я, правда, и про ту картинку вспомнил, которую перед старушкиным приходом в комнате видел. И как у меня перед глазами всплыл червяк этот у мыши во лбу, и она сама – зрачки скосила вверх и на него обалдело смотрит, опять смех меня разобрал, еле я сдержался – губу себе побольнее прикусил. А баба Маша счастливая сидит, на фотографии смотрит, что-то мне рассказывает про то время. Один снимок даже погладила слегка – там она возле какого-то дома стоит, рядом – строгие дядьки, на груди у нее вроде бы орден блестит, и все так торжественно смотрят – ух!
Тут я говорю ей:
     - Спасибо вам, баба Маша! Очень мне у вас в гостях понравилось. Здорово все было: и плюшки, и мыши-помощники, и фотографии. А теперь мне домой пора – уже мать, наверное, вернулась.
Она вздохнула тихонько и спрашивает:
     - За мышку-то мою не обижаешься? Она ведь только от плохого тебя удерживать будет, а в хорошем не помешает. Вот если сейчас домой придешь и за уроки сядешь, она и не появится.
     - Да понятно, - отвечаю. – Не обижаюсь я на вас. Сам  виноват.
Она обрадовалась так!
     - Ну, раз ты сам все понял, - говорит, - то и приведи свои мысли в порядок. Дурным не следуй, а хороших слушайся. И меня, старуху, не забывай, Приходи, когда захочешь. Я тебе всегда рада буду. А как увижу, что ты озорство свое бросил и повесничать перестал, сразу мышку от тебя отзову. Придешь?
     - Приду, - я киваю.
     А сам уже в прихожую топаю. Ищу глазами свои ботинки – забыл, что они под шкаф уехали. Но тут бабулька пальцами щелкнула. Смотрю, двое мышат – черненькие такие, потешные, на Джерри из мультфильма похожи – толкают их перед собой и вывозят прямо мне под ноги. Поставили ботинки рядом друг с другом, гордо на меня посмотрели и отошли, в стороне стали.  Я башмак надеваю и не верю, что мой – так и блестит, будто только что из магазина. Второй – тоже как зеркало. «Ну, спасибо вам», - говорю мышатам. Они чуть головы наклонили и потопали себе важно назад под шкаф. Я с бабой Машей попрощался и ушел. Вот и все.
     - И с тех пор ты у нее часто бываешь? – с напряженным интересом спросила Светка.
     - Ну, не так чтобы очень: пару раз в неделю захожу, - признался Иноземцев.
     - А случалось за это время опять, чтобы старуха из комнаты уходила, а ты оставался?
     - Было один раз, - подтвердил Сашка.
     - И ты что-нибудь видел, как тогда?
     - Да, -  улыбнулся мальчишка. – Однажды сидим мы за столом (а баба Маша пироги испекла – один с капустой, другой – с рыбой), и вдруг в дверь звонят. Она пошла открывать. А я смотрю: посреди комнаты море синее-синее, по нему лодка большая под парусом плывет, к берегу приближается. А на берегу – пальмы качаются, цветы какие-то огромные трепещут на ветру, попугаи разноцветные летают. И это я сам как бы с берега и вижу, из-за деревьев. А лодка уже совсем рядом. Смотрю, а в ней мышь сидит, похожая вроде бы на ту, что колбасу покупала. Но теперь она – в белом платье, на голове шляпа с большими полями и в руке зонтик держит – тоже белый, а края зеленые, яркие…
     - И что? – затаив дыхание от этой волшебной картины, спросила я.
     - Да ничего, - пожал плечами Сашка. – Как только баба Маша дверь в коридоре захлопнула и на пороге комнаты появилась, все сразу пропало. И стали мы опять чай с пирогами пить…
     - Да ну их, пироги твои! – сердито перебила я. – Ты бабке-то ничего не говорил про то, что видел?
     - Нет, - удивился Иноземцев. – А зачем? Это, наверное, ее мысли меня по-своему развлекали, чтобы мне не скучно было, пока их хозяйка дверь открывала. Что ж тут еще говорить-то?
Подружка недоверчиво покачала головой и нахмурилась. Ее опять одолевали какие-то сомнения, но делиться ими она ни с кем не собиралась.
     - А сколько еще после этого мышь за тобой ходила? – спросила я. – Или ты был таким примерным, что она больше не появлялась?
     - Нет, было еще раза два или три, - смутился Сашка. – А потом – она исчезла, как отрезало. Я и жил спокойно. Но не знал, конечно, что она теперь к вам приставлена.
     - Да где тебе знать, - проворчала Светка. – Тебя это уже не касается, ты у бабки в любимчиках ходишь.
     - Ну, уж в любимчиках, - опустил глаза Иноземцев. – Скажешь тоже!
По-моему, подружкино замечание его нисколько не расстроило, а даже, наоборот, обрадовало. «Ну, и хорошо, - подумала я. – Пусть старуха его любит и чаем поит! Хоть где-то ждут бедного Сашку и хоть как-то воспитывают – пусть даже при помощи этой злосчастной Пики!»
     - Слушай, Санек, - лукаво сказала Светка. – А ведь когда мы тебя недавно водой облили, ты же, наверное, от Марьи Степановны выходил, да?
Иноземцев при этом воспоминании сразу вспыхнул и сжал кулаки. Мы с подружкой весело захохотали и захлопали руками по перилам балкона. Мальчишка сердито посмотрел на нас – и  тоже засмеялся.
     - Ладно, Саша, мир! – торжественно произнесла я и важно, как Атос в «Трех мушкетерах», положила ладонь на перила.
     - Отныне и навсегда, -  подтвердила Светка-Арамис и  поместила свои пальцы сверху моих.
     - Ладно, - проворчал Сашка, и его большая, как у Портоса, рука легла поверх наших.
     Мы смущенно замолчали и поневоле уставились на двор внизу. А там, оказалось, наступал вечер. Солнце уже зашло за крышу соседнего дома; голоса малышей, игравших в песочнице, зазвучали тише и мягче. Кругом легли синие тени, и стало прохладнее. Правда, небо было еще светлым и очень ясным. Вот за что я люблю июнь: за долгие солнечные дни  и лучисто-ласковые вечера.
    - Да вот твоя любимая Ира! – послышался за закрытой балконной дверью голос папы. – Сидит себе спокойно, да еще в веселой компании! – и папа вышел к нам.
Следом появились мама и Митя. Оказалось, мои родные уже часа два как пришли, успели и поужинать, и посмотреть телевизор. Но мама очень беспокоилась, где я: ведь обычно я всегда вечером жду их дома с работы и из садика.
     - А тут тебя что-то нет и нет! - смеялась мама. – А за штору заглянуть мы не догадались.
     - Подождите, -  сказал папа. – Но ведь у Иры – двое гостей! Тогда почему в коридоре нет их обуви? Уж ее-то мы бы заметили.
Митька хитренько улыбнулся и сообщил:
     - Ну, я-то сразу заметил…и спрятал!
     - Зачем? – удивилась мама.
     - А чтобы вы не знали, что Ира дома, и я успел бы съесть мармелад, пока она не найдется.
     - Ну и жук! – покачал головой папа. И успел? – он с трудом сохранял серьезность, пока другие смеялись над братишкиными уловками.
     - Да, - скромно сказал Митя, опустив глаза и будто бы стыдясь.
     - Боже мой! – ахнула мама. – Целый килограмм! Тебе же будет плохо, неужели ты не понимаешь?
     - Пока ему еще слишком хорошо, - строго сказал папа. -  А о том, что с другими тоже делиться надо, слышал?
     - Слышал, -  вздохнул братишка. – Но он такой вкусный был…
Мама взяла его за руку и увела с балкона, папа ушел за ними, Светка тоже вскочила со своего места и озабоченно проверещала:
     - Ой, мне пора! Мама меня уже, наверное, потеряла. Пока, Ир! Я убегаю.
     Она заторопилась и просеменила в прихожую. Сашка отправился следом, я за ними. В коридоре Митя под присмотром папы уже вынимал из ящика трельяжа обувь моих друзей и расставлял ее на полу. Сашка, остановившись рядом, потрепал его рукой по вихрастой макушке. Понурый братишка сразу выпрямился и счастливо улыбнулся. Папа засмеялся и ушел в комнату. Мы стали прощаться. Иноземцев сказал: «Пока. Увидимся», пожал мне руку и вышел первым. Светка, хотя и торопилась домой, все же спросила у меня потихоньку:
     - Как ты думаешь, что на самом деле видел Санек в комнате, когда старуха уходила? Не верю я, что это бабкины мысли его развлекали. Потому что тогда она бы о них знала и, когда возвратилась, спросила бы…ну, понравилось ли ему или еще что-нибудь такое. А похоже, старушка-то об этом ни сном ни духом не знала. Да?
    Я посмотрела на подружкино взволнованное лицо, и какая-то неясная мысль промелькнула в моем сознании. Нечто похожее уже было раньше…Но что? Я так и не могла вспомнить, все ускользало. Я пожала плечами и сказала:
     - Да ладно тебе! Опять грузишься? Придет время – разберемся. Иди лучше домой, а то тебя мама заругает.
Светка кивнула и выскочила за дверь. Она понеслась наверх такими прыжками, что я даже испугалась, как бы у нее нога не сорвалась в очередном кульбите. Скоро на пятом этаже открылся и захлопнулся замок.
   «Вот интересно, - вяло подумала я, заперев дверь и  присев на коридорный пуфик, - почему в последнее время Светка стала бодрой и деловой? Раньше она десять раз думала, а один – делала, и так спокойно, не торопясь. Наверное, как ни странно, наши приключения пошли ей на пользу». Я вдруг зевнула во весь рот. Ну, и денек выдался! Сначала мамин йогурт искала, потом со Щукой воевала, а еще Сашку слушала – и чего только не узнала! Кажется, вопрос с «бабой Машей» и ее мышами уже почти совсем разъяснился. Спасибо Иноземцеву, просветил нас сегодня. Лично мне хотелось бы теперь узнать только одно: почему Марья Степановна не хочет пустить Сашку в стеклянный дом? Ведь они, оказалось, очень даже дружны между собой! А с бабкиными мышами Иноземцев вообще на короткой ноге: с домашними ее «мыслями» два раза в неделю встречается, они ему даже представления показывают – веселые и интересные. Пику он гладит и кротко убеждает удалиться из моей квартиры… Да, эти представления! Чем-то они Светку сильно задели, и она явно хочет начать новое расследование. Она права, здесь что-то есть – я тоже это чувствую. Опять какая-то подсказка словно бы проплыла передо мной и – исчезла. Вот досада!
      В полном замешательстве я пошла на кухню, к маме. Она сидела у окна и что-то с увлечением читала. При моем появлении мама сразу подняла глаза от книги и, улыбнувшись, подвинула мне блюдо, аккуратно прикрытое сверху тарелкой. Интересно, что здесь? Я убрала тарелку и зажмурилась от удовольствия. Это были мои любимые пирожки с капустой и яйцами – тоже приготовленные по фирменному  маминому рецепту. Я, почувствовав внезапный голод, тут же схватила один и сунула в рот.
     - Ирочка, сядь, пожалуйста, за стол, - попросила меня мама, - и поешь нормально. А я тебе чаю налью.
Я так устала, что спорить мне совершенно не хотелось. Пожалуйста, я сяду! А вот и чай в самой большой кружке – китайской, в виде чашечки цветка, с бабочками на кремовых лепестках. Да, вкусно! Когда я уписывала третий пирожок, мама вдруг сказала:
     - Ириша, что с тобой в последнее время происходит? Ты стала какая-то мрачная. скрытная, смотришь исподлобья. У тебя неприятности? Вернее, у вас со Светой, потому что и с ней дела не лучше. Я сегодня ее маму видела, и она мне жаловалась, что родную дочь не узнает: как подменили ребенка. А сегодня на балконе с вами еще и Саша Иноземцев был. Может, вы обе с Ирой влюблены в него? Потому и меняетесь на глазах?
Вот тебе на! Я сразу поперхнулась и страшно закашлялась. Мама похлопала меня по спине и улыбнулась:
     - Что, угадала? Или нет?
     - Ну, знаешь, - проглотила я последний кусочек яйца и залпом допила чай. – Чего придумала! Мы с ним просто друзья, и все.
     - А почему же вы так странно себя ведете уже несколько дней? Наверное, клад ищете? – пытливо расспрашивала меня мама.
     - Да какой клад! – возмутилась я и подумала: «Знала бы ты, что за эти дни пережила твоя дочь!», - Это мы просто расследуем одно  дело.
     - А какое? – встрепенулась мама. – Вы еще маленькие, многого не понимаете и можете попасть в какую-нибудь скверную историю. Рассказывай немедленно!
    И тут в кухню очень кстати вошел папа. Одобрительно оглядев пустое блюдо и чашку, он сказал маме:
     - Ты видишь, аппетит у ребенка нормальный. Значит, все в порядке.
Я ободрилась и даже еще поискала глазами, что бы съесть, - лишь бы мама успокоилась и не задавала мне лишних вопросов. Увидев возле сахарницы забытую Митей мармеладку, сразу сунула ее в рот и радостно (как только могла!) улыбнулась родителям.
    - Вот это другое дело! – хлопнул меня по плечу папа. – А то твоя мама уже места себе не находит. «Чувствую, - говорит, -  что-то с нашей Иришкой не в порядке. Угнетают ее тяжелые мысли». Угнетают, что ли?
    - Нет! – гаркнула я, дожевывая конфету.
    - Тогда, как хорошая сестра, иди и почитай брату сказку. Сегодня он просит «Маленьких человечков» братьев Гримм, а у меня, честно сказать, сил на это нет. Так за день устал, что сплю на ходу, - и довольный папа уселся на подоконник.
    У меня, к слову, сил тоже не осталось – абсолютно никаких. Но не признаваться же в этом, если я только что заявила родителям, что у меня все хорошо. «Значит, - подумала я, - надо выглядеть веселой болонкой, резвящейся на зеленой травке»(есть у нас такая в подъезде – носится по двору, как маленький ураган). И это был удобный повод, чтобы улизнуть от мамы с ее настойчивыми расспросами. Она и так, мне показалось, не очень-то поверила в мой внезапный оптимизм. Я выскочила из кухни и сразу же наткнулась на Митю с книгой под мышкой.
     - Ну, наконец-то! – надменно произнес этот юный любитель сказок. -  Хоть кто-то вспомнил, что есть я. Идем читать. И никаких отговорок! – строго прибавил он для солидности любимое папино выражение, которое наш отец неизменно произносит, стоя по утрам в ванной у Митьки «над душой» и заставляя его чистить зубы (чего мой братишка терпеть не может). 
    На заплетающихся ногах я дошла до детской и сказала Мите:
    - Слушай, давай ляжем на мою кровать – так читать интереснее.
Он недоверчиво покосился на меня, но возражать не стал. Я быстро расправила постель, и мы улеглись. Братишка открыл книгу на заложенной бумагой странице и приказал:
    -  Мне вот эту прочитай. И чтобы интересно было, раз мы лежим!
Я вздохнула, взяла томик и еле ворочающимся языком стала рассказывать брату сказку о бедном сапожнике, у которого «остался только один кусок кожи на пару сапог». И вот стали к нему по ночам приходить неизвестные помощники и делать за него работу. Митька, открыв рот, восторженно слушал. Я уже дочитала сказку до того места, когда сапожник и его жена, спрятавшись, увидели в полночь, что пришли маленькие человечки и принялись шить сапоги – и так проворно, что…превратились в шустрых черных мышат, похожих на Джерри из знаменитого мультфильма. Они бегали по дивану, стульям и столу, на котором стоял огромный самовар, и пищали хором:
             -  Хочешь тайну разгадать?
               Мы тебе поможем!
               Не забудь нам сыру дать
               И колбаски тоже!
               Где ответы? Вот они –
               Только руку протяни.
     - Ира, ты что, спишь? Дальше читай, а то папе скажу! Ира, что там еще было?! – тряс меня за плечо неизвестно откуда взявшийся Митя. Я с трудом разлепила веки и пробормотала:
     - А дальше…все было хорошо. Мы со Светкой наконец-то узнали…
И тут сон накрыл меня своей мягкой лапой. Все пропало: Митя, сапожник с женой, задорные мышата. А я уснула, как убитая.

             11. Мои любимые места. Пика – зрительница.

    На следующее утро меня разбудил звонкий голос брата, распевавшего в соседней комнате. Из-за двери до меня долетало:
                - А для тебя, родная,
                Есть почта полевая.
                Вперед труба зовет!
                Солдаты, в поход!
Что же это, в самом деле? Я ведь не успела выспаться! И почему  Митька не в садике, а дома, да еще так вопит? А мама с папой не слышат, что ли?! Почему они позволяют ему? Неужели сами на работу ушли, а его на меня оставили? «Ну, погоди, вредный поросенок!» - рассердилась я и села на кровати. – Сейчас я тебе покажу!» Митя, услышав скрип пружин, на две секунды замолчал. Зато потом, воодушевленный моим движением, запел еще громче – уже новую песню:
                - По долинам и по взгорьям
                Шла дивизия вперед,
                Чтобы с боем взять Приморье –
                Белой армии оплот!
    Я вскочила с постели и начала торопливо искать какую-нибудь братишкину игрушку – и побольше, чтобы прямо сейчас, в самый разгар «концерта», надавать ею противному мальчишке по попе. Ага, вот этот резиновый крокодил подойдет в самый раз – только отскакивать будет! Схватив бедную ящерицу за хвост, я устремилась было к Митьке. Он, отчаявшись меня разбудить, уже просто ревел, как медведь:
                - Этих дней не смолкнет слава,
                Не померкнет никогда!
                Партизанские отряды
                Занимали города!...
Но, распахнув дверь, я замерла на пороге, потому что все вспомнила. Во-первых, наступила суббота, и, значит, мои родные дома – в том числе и брат, и возмущаться тут нечего. Во-вторых, мы всей семьей сегодня идем в ТЮЗ на детский спектакль. А они, как известно, бывают там по утрам, обычно с десяти часов. Так что и Митю лупить крокодилом не за что – просто уже пора вставать, иначе можно не успеть к началу представления. Брат, увидев меня, сразу замолк и радостно улыбнулся. Но потом спохватился и с видом усталого мученика упал в кресло, начал глубоко дышать и утирать со лба пот. Вот притворщик! Надо бы ему все же наподдавать за нахальное поведение, но уж ладно… Повернувшись, я забросила игрушку назад в детскую. Митька сразу перестал стонать и удивленно проследил глазами за полетом крокодила в корзину. Тут в комнату вошел папа и весело поприветствовал меня такими словами:
     - А вот и наша соня! Хорошо ли ты почивала, принцесса на горошине? Мы уж тут на цыпочках ходим, дышать боимся – вдруг разбудим? Правда, Митя?
     - Да, папа! Я даже пистолет свой взял и дверь ее охранял, чтоб не зашел кто-нибудь! – с чувством ответил этот маленький врунишка.
     - Ладно, Ира, не сердись, - примирительно сказал папа. – Пора уже вставать, а то в театр опоздаем. Быстрее умывайся и завтракай: мы одну тебя ждем. Ты ведь захочешь опять на мосту постоять? А может времени не хватить, так что торопись.
   Я, словно ветер, полетела в ванную. Как я могла забыть еще и это! Конечно, мне надо было перед спектаклем постоять с родителями и братом на мосту, это наша семейная традиция. И завела ее я, чем очень горжусь. Дело в том, что наш сибирский город стоит сразу на двух реках – большой и маленькой. И недалеко от нашего дома находится как раз то место, где обе они сливаются вместе и превращаются в одну. Я не могу передать вам, как мне нравится это занятие – наблюдать сверху, с моста, как две струи – темная и светлая – устремляются одна к другой, бурлят, перекатываются разноцветными лентами, как будто сначала тесня друг друга. Потом они успокаиваются и в обнимку текут дальше…Я с раннего детства люблю это зрелище и даже не помню, когда я впервые увидела эту встречу двух рек, их борьбу, а потом – мирное соединение и неспешный разлив среди зеленых берегов. В дошкольном возрасте я была убеждена, что только одна знаю, почему так неспокойна вода под мостом: там, в таинственной глубине, живут большие быстрые рыбы. Они играют внизу, на дне, плещутся, и поэтому наверху, над их блестящими спинами, все время перекатывается гладь реки. И я пристально вглядывалась в воду: не мелькнет ли невиданно-радужный хвост, не сверкнет ли чешуя тех чудесных рыб? Иногда мне казалось, что я их вижу…Я и теперь не упускаю случая побывать на этом месте и полюбоваться сверху речными потоками, особенно когда мы идем куда-нибудь семьей: в театр, в парк или в гости. Скажу вам по секрету, мои родители зовут между собой этот мост «Иринушка у пруда». Знаете, есть такая картина русского художника Васнецова? Но там, правда, у пруда Аленушка сидит и грустно-грустно в воду смотрит, как зачарованная. Неужели и я так же? Ну, и пусть! Я ничего не имею против сходства с Аленушкой – она такая красивая, со светлыми косами, и глаза у нее большие, глубокие, с длинными ресницами…
    В общем, вы понимаете: наскоро умывшись и одевшись, я вбежала в кухню и сказала маме, что у меня совсем нет аппетита, поэтому завтракать я не буду, а нам уже давно пора на мост. Мама ответила мне на это так: когда голодные экзальтированные (интересно, что это такое?) девицы оказываются на мосту над быстрой рекой, с ними от слабости происходят обмороки; они шепчут: «Ах!» и падают в воду вниз головой, и сразу тонут, и становятся русалками. А русалки уже никогда-никогда не ходят в театр, не едят мороженого «Магнат» и не читают Майн Рида.
     - И не жаль тебе все это терять? – в заключение спросила мама и поставила передо мной тарелку с бутербродами и чашку кофе.
     - Жаль, -  призналась я и взяла бутерброд, - особенно «Магнат». Его я очень люблю.
     Короче, пришлось все же позавтракать – торопясь и давясь – ведь времени до спектакля оставалось немного.
     И мы побывали на мосту! И даже непоседа Митька с умным видом таращился на бегущую реку. Правда, он часто переводил взгляд направо – там рядом со своей мамой стоял какой-то счастливый карапуз лет четырех и, блаженно закрыв глаза, лизал розовую сахарную вату в бумажном фунтике. Я пожалела братишку (ну, что за ребенок: готов съесть все лакомства, какие только существуют на  свете!) и сказала родителям:
     - Пойдемте. Уже пора.
Мама с папой изумленно переглянулись: обычно им не удавалось так быстро увести меня отсюда – и согласились:
     - Да, уже без четверти десять. Двигаем к остановке. Но возле твоего «Дон Кихота», Ира, побываем после спектакля. Сейчас уже не успеем.
     Да, мой «Дон Кихот!» Я вам еще про него не рассказывала? Нет. Но вы обязательно об этом узнаете, только попозже. Этот знаменитый рыцарь – статуя, и стоит он как раз перед зданием ТЮЗа, Быстро сойдя с моста, мы сразу сели на «маршрутку» и скоро покатили по главной улице города – прямо к детскому театру и к любимому моему чугунному всаднику перед ним. «Правильно, - думала я, - «Дон Кихот» и должен стоять на широком, нарядном проспекте, чтобы много людей проезжало или проходило мимо него и вспоминало, кто он такой и каким он был»…
     ТЮЗ – особое место для нашей семьи. Дело в том, что мои папа и мама – приезжие. Они оказались в этом городе потому, что много лет назад (меня тогда и на свете не было – представляете, как давно?) приехали в него учиться – оба из маленьких городков нашей области. Здесь они, когда стали студентами (папа – Политехнического, мама – Педагогического институтов), встретились и потом поженились. Правда, встреча произошла не сразу, а через несколько лет (папа был тогда, как они говорят, «на дипломе», то есть уже на пятом курсе, а мама – на третьем). Ну, а познакомились они – вы уже догадались где? Да на этой же самой площади перед ТЮЗом, по которой мы сейчас и проходили мимо «Дон Кихота». К сожалению,  остановиться перед статуей не хватило времени, потому что уже звенел третий звонок – его слышно было на улице. Родители торопливо показали наши билеты важной контролерше, мы вбежали в зал, пока не погас свет, и сели на свои места. Конечно, наша семья всегда сидит не дальше третьего ряда – так уж я и братишка с детства привыкли, а менять хорошие традиции, считает мама, никогда не стоит без особых причин (типа Всемирного потопа или землетрясения). Поэтому и я, и Митька (да и мама с папой) уже давно знаем всех артистов театра в лицо и даже как бы хорошо знакомы с ними – но не лично, конечно. Здание мы тоже изучили вдоль и поперек до каждого закоулочка. Поэтому ТЮЗ для нас – это второй дом, но только очень большой и посещаемый не каждый день и даже неделю. В среднем мы бываем в нем раз в полтора месяца. Конечно, некоторые пьесы успеваем посмотреть и по нескольку раз, но это не мешает нам получать огромное удовольствие от таких походов.
    Кстати, об удовольствиях. Папа говорит, что нигде он не смотрит спектакли с таким наслаждением, как здесь – из-за того, что, по его выражению, «именно тут бывает полный зал мелкого гороха», то есть детей всякого возраста, и они ахают, переживают, хохочут, кричат и вообще свято верят всему происходящему на сцене. Но совершенно особенный папин «монплезир» (с французского, он говорит, слово переводится как «мое удовольствие») – это незаметно наблюдать за мной и Митей: как мы радуемся и волнуемся за героев постановки, как негодуем на всяких сценических злодеев. Братик – так тот иногда даже грозит им кулаком и кричит, что вот сейчас выйдет и всем им «навешает люлей». Родители рассказывают, что и я раньше так же в ТЮЗе «бузила», но сейчас уже, ясное дело, подросла и стала сдержаннее. И с недавних пор, папа считает, «Иришкин спектакль – на ее лице, но от этого он еще интереснее».
     Следует сообщить вам, что не кто другой, как папа, научил Митю  военным песням, которыми брат будил меня в то субботнее утро. Сам  папа пел их когда-то в пионерском хоре при Доме культуры в том городке, где он провел свое детство. А еще им учил его дедушка, участник Великой Отечественной войны, который уже давно умер (его очень мучили фронтовые раны). Но внуку своему – моему папе – успел передать этих песен такое множество, что никто лучше его в  городке не мог с ходу подхватить любую из них  и уверенно допеть до конца. Поэтому папу всегда приглашали на разные концерты, встречи ветеранов войны, районные конференции и прочие «взрослые» мероприятия, и он охотно пел на них. А его родители – мои бабушка с дедушкой (они сейчас живут в Симферополе) – гордились сыном, как вспоминает папа, «до умопомрачения».
      Чаще всего папа с братом распевают тогда, когда вместе что-нибудь делают (то есть делать-то обычно должен Митя, но он, как говорится, не особенно у нас трудолюбив). Например, недавно мой братец разрисовал зубной пастой зеркало в ванной. Мама рассердилась, дала ему старое кухонное полотенце и велела «все отмыть в пять минут». Митька очень огорчился, но деваться было некуда, и он, намочив тряпку под краном, попытался стереть со стекла свои художества. И, разумеется, только еще сильнее его вымазал. Он помыл полотенце и постарался убрать пятна еще раз – и опять с тем же результатом. Тут мой братец, конечно, громко заревел и стал вопить, что вот сейчас закроется, наберет в ванну воды и утопится в ней, потому что его никто не любит. Папа подмигнул нам с мамой и бодро запел:
                Смело, товарищи, в ногу!
                Духом окрепнем в борьбе…

     И, нарочно шумно топая, как в строю, зашел в ванную. Митя при его появлении радостно взвизгнул, и они вместе так грянули следующие две строчки, что соседи снизу сразу застучали по трубе. Но артисты, не обращая ни на что внимания, продолжали голосить, пока не допели эту замечательную песню до конца. Потом вошли, шагая в ногу, в комнату, и папа доложил по-военному:
     - Товарищ мама! Ваше задание выполнено! Зеркало блестит! Разрешите идти?
     Мама засмеялась и ушла в кухню. А папа с Митей повалились в кресла и еще полчаса стонали о том, как они устали, как проголодались, и что если им сейчас немедленно не напекут блинчиков, они уйдут умирать от истощения куда-нибудь в другое место. И добились-таки: скоро из кухни вкусно запахло печеным, а мама погнала меня в магазин за сметаной.
    Вообще она зовет папо-Митин дуэт «объединенным хором мальчиков-горлодрайчиков», и вот почему. Дело в том, что мой брат, собственно говоря, не поет, а орет. Тех же, кто делает это нормальным, человеческим голосом, он презрительно зовет «пи-пи-пи, муси-пуси». Помню, что на утренниках в детском саду Митя всегда стоял впереди и истошно вопил во все горло. Из большого хора воспитанников было слышно только его одного – он заглушал даже пианино, на котором старательно бренчала музыкальный работник Эвелина Павловна. Папа с мамой в числе зрителей, закрыв лица руками, задыхались от смеха, тщетно прячась от Мити за спинами сидящих впереди. Брат, видя такое дело, от возмущения вылуплял свои голубые глаза и начинал орать еще громче, не обращая внимания на отчаянные знаки своей воспитательницы. Все заканчивалось тем, что другие родители, с трудом сохраняя серьезность, чтобы не расстроить ребенка окончательно, принимались хлопать и кричать: «Браво! Бис!» Гордый своим успехом Митя важно кланялся и уходил, потом опять выходил и кланялся – и так до десяти раз. Зрители уже просто лежали на стульях от хохота, но мой упоенный победой братишка ничего не замечал – ведь он пел, и пел один так, как надо – громко, поэтому общие аплодисменты законно предназначались ему, что тут непонятного?
    И вот в один прекрасный день Митя решил, что если папа его учит боевым песням, то и он должен его учить – детсадовским. Папа отнесся к предложению с пониманием – тем более, что оказалось:  Митины песенки он и сам пел – еще в своем дошкольном возрасте. «Подумать только! – удивлялся папа. – Я все это, оказывается, тоже знаю и могу продолжить с любого места». Но Митя папиного вокала не одобрил: он был убежден, что его любимые рулады нельзя исполнять «пи-пи-пи, муси-пуси» - их надо петь так, чтобы стены дрожали от оглушительного рева. Именно его мы услышали однажды с мамой, едва войдя в подъезд. Два знакомых голоса – тоненький Митин и басистый папин – дико орали с третьего этажа:
                По малинку в сад пойдем,
                В сад пойдем, в сад пойдем!
                Кузовочек наберем
                Наберем, наберем!
Ну, и там дальше – про солнышко во дворе и тропинку в саду. Пока мы добрались до квартиры, нам пришлось несколько раз с независимым видом поздороваться со встревоженными соседями, которые открыли свои двери на площадки и желали понять, что, собственно говоря, происходит. Надо отдать должное нашим «мальчикам-горлодрайчикам»: как только мы позвонили, они сразу замолчали, и вид у них, когда мы зашли, был немного смущенный. Но так случилось один-единственный раз! С тех пор, если они вместе поют (в том числе и папины военные песни), мы с мамой спасаемся от них в самой дальней комнате, закрыв все двери, какие только есть между нами и «хором», которому мама поставила условие: заниматься вокалом только в коридоре, кухне или ванной. В результате папа и Митя оказываются ближе к соседям, чем к нам – и те иногда, не выдержав, начинают колотить по трубам. Но певцы не унимаются. «А ни фига! – азартно кричит брат. – Еще не одиннадцать часов! Давай, папа, по последней!» И они упоенно вопят еще несколько минут. А уж когда  замолчат окончательно, мы с мамой решаемся выйти и выпить чаю после этого стихийного бедствия…
     В то утро в театре давали «Маугли» Киплинга. Сидели мы  дальше, чем обычно – на восьмом ряду. Братишка разочарованно выпятил губу, когда мы подошли к своим местам. Мама сказала:
      - Ничего не поделаешь, сынок. Удалось взять билеты только сюда, не ближе. Но ты увидишь: это совсем не плохо. На  джунгли, зверей и птиц лучше смотреть издали – так они виднее.
      Митя промолчал, сердито уставившись на занавес. Он издалека смотреть не любит и даже мультики по телевизору разглядывает чуть ли не носом в экран – когда, разумеется, родителей рядом нет. Папа усмехнулся и достал из кармана две шоколадки, предусмотрительно запасенные им, как он сказал, «для начала», и дал мне и Митьке. Братишка сразу обрадованно зашелестел своей и, быстро развернув ее, откусил чуть ли не половину. Мне пока шоколада не хотелось, хотя это был мой любимый – «Виспа». Я, как всегда перед представлением, взволнованно ждала действия, которое вот-вот начнется на сцене, и глубоко в груди у меня тихо таял знакомый холодок. Наконец занавес дрогнул, разошелся и – я забыла все на свете. Давно знакомая история про мальчика-волчонка властно увлекла меня за собой. Ничего вокруг не было – ни зрительного зала, ни родителей с братом, ни даже, кажется, меня самой – а только тропический лес, его звуки и краски, и Маугли, и Балу, и Каа, и Багира. И картина жила, двигалась, светилась…
     Я знаю: есть люди, которые не любят театр, потому что ему не верят. «Да куда там, - пренебрежительно говорят некоторые мои одноклассники, - все там неправда: и деревья из тряпок, и дома из картона!» Странно, но мне никогда не мешали эти, как говорит мама, «театральные условности». Ну, нельзя же, в самом деле, на сцену настоящий дуб взгромоздить, если, например, ТЮЗ поставит «Руслана и Людмилу» Пушкина. И кот ученый под ним тоже ведь не может быть настоящим, потому что он тогда никакую сказку не расскажет, а только «Мяу!» зрителям скажет. Конечно, в кино действие натуральнее – и лес можно снять настоящий, и солнце светит как положено – но это совсем другое дело: там история происходит далеко от зрителя и отдельно от него, а здесь – вот они, герои, рядом на сцене – ходят, смеются, сердятся, и они живые, и я им верю…
      Митька рядом со мной тоже увлекся представлением. Судорожно стиснув в пальцах обертку от шоколадки, он широко открытыми глазами смотрел вперед, и обычно бледные щеки его уже окрасились румянцем возмущения; совсем недалеко, в семи рядах от него,  Шер-Хан нагло требовал у волчьей семьи отдать ему маленького Маугли и  ревел: «Это моя добыча!» На такое безобразие моему братишке нельзя было смотреть спокойно! – значит, у папы, сидящего с другой стороны от Мити, справа, наступил его «монплезир»…
      Спектакль шумно катился дальше, как веселый пестрый мяч. Я потеряла счет времени, с головой окунувшись в его чудесное движение. Но вдруг смутная тревога кольнула меня, как иглой. Что-то мешало мне смотреть представление и незаметно раздражало, как маленькая соринка в глазу. Что именно? – я не могла понять. Братишка рядом, замерев, почти не дышал: на сцене удав Каа явился выручить Маугли в беде и страшным голосом приказывал обезьянам: «Ближ-же! Еще ближ-же!» Значит, мешал не Митя: до того ли ему было! Впереди и сзади тоже никто не шумел и не мельтешил. Слева от меня вообще никого не было – я сидела с краю, у прохода между креслами.
      Переживать вроде бы не стоило – публика вокруг была занята спектаклем, а вовсе не моей персоной. Еще раз для порядка оглядевшись, я облегченно перевела глаза на сцену, и тут… Нет, это было слишком! Откуда-то слева, из пустого прохода, до меня донесся знакомый, до дрожи пронзительный звук: «Пи-ик!» Боясь убедиться в правильности своей догадки, я повернула голову. Да, так и есть. Сбоку и чуть впереди от меня на свободном пространстве пола сидела все та же – «любимая» мной и Светкой -  мышь и… что вы думаете? В оба глаза пялилась на сцену, стуча от восторга длинным хвостом по паркету. Я видела ее со спины и слева – с первого взгляда было понятно, что меня она вообще не замечает и даже не подозревает, что я рядом, в двух шагах от нее. Пика, вертя хвостом и возбужденно двигая своими круглыми ушами, смотрела спектакль! И, совсем как и мне недавно, ей было абсолютно до лампочки, что происходит вокруг… Она наслаждалась искусством, трам-та-ра-рам!
     «Ну, это уж ни в какие ворота не лезет, - очумело думала я, не в силах оторвать глаз от мыши. – Может, мне снится сон?» Я старательно ущипнула себя чуть пониже локтя – больно! Значит. Пика посреди зрительного зала – не мираж. Но как она сюда попала? Кто ее пустил?! Ах, да – ведь она невидима. Для всех, кроме меня. Вот и расселась тут в полной безопасности: знает, что никто ее не заметит и не прогонит. А так как я сейчас не делаю ничего предосудительного, мышка и вообще не помнит про меня – зачем ей это? Она «Маугли» смотрит! «Но все-таки…чушь какая! - лихорадочно думала я. – В любом случае бывать в театре – не ее дело. Ее старуха для чего снарядила? Шпионить за нами и сразу кусать, если что не так. А она сюда явилась и блаженствует себе! Ведь эта мышь – верная бабкина слуга и доносчица, ее самая любимая и лучшая мысль. И должна не в театре торчать, а бдительно следить за мной и Светкой, всегда быть на своем посту. Марья Степановна говорила Сашке, что мысли – куда лучше людей, так как постоянно находятся под ее полным контролем и делают только то, что она прикажет. Неужели она приказала Пике по-быстрому сгонять в театр на представление сказки?! Или мышь…сама пошла без старухиного ведома? Но тогда – все враки насчет того, что мысли Марьи Степановны послушны ей до полного опупения. Выходит, это только ваши сладкие мечты, уважаемая бабуся!»
      Последнее соображение непонятно почему обрадовало меня. Я сидела и удивлялась сама себе. Ну, подумаешь: зловредная мышь не послушалась свою хозяйку! Мне-то что? Впрочем, нет. Было тут и нечто вполне определенное, уже мелькавшее раньше в моем уме и – исчезавшее. Но что?! Я тщетно ловила за хвост ускользающую мысль: она опять, как прежде, появилась и пропала бесследно. Вот досада!
      И тут закончился спектакль. Зал загремел аплодисментами, а актеры стали кланяться публике. Все были довольны: и артисты, и зрители. Но, по-моему, самая счастливая была Пика! Она, не видимая и не слышимая никем, кроме меня, тоже, представьте себе, старательно хлопала своими пятипалыми лапами. А уж пищала от восторга так, что  мне уши заложило; я-то была рядом, хотя мышь этого в упор не знала. И только когда зрители стали уже вставать со своих мест, она спохватилась, завертела головой – и правильно, могли ведь и наступить на нее, невидимую – а потом еще раз пискнула и, наконец, растаяла в воздухе…
       Я вздрогнула от Митиного толчка в бок и его любопытного вопроса:
       - Ира, ты чего сидишь, никому пройти не даешь?
И действительно: зрители нашего восьмого ряда уже были на ногах и вежливо ждали, когда я тоже встану и освобожу им выход с  кресел. Публика вовсю валила по тому месту, где только что сидела Пика, и я подумала, шагнув туда же: «Хорошо, что она успела скрыться!» Странно, но почему-то теперь у меня появилось очень теплое чувство к этой мыши. И театр мы обе с ней любим, если разобраться…
      Я была очень занята своими мыслями и даже не заметила, как вместе с родными вышла из здания на мощенную плитами площадь. Митя, зная мои привычки, сразу схватил меня за руку и потащил к «Дон Кихоту».
      Ну, что же, я была совсем не против. Вот он возвышается надо мной, черный и легкий. Узкое лицо, воинственно торчащие усы, острая бородка. Изорванный в скитаниях плащ, развернутый на лету за плечами, как парус. Смотрит грустно добрыми глазами. Сидит на своем коне неловко, вытянув длинные худые ноги по бокам, а не прижимая их к крупу, как это делают другие наездники. Росинант его  - и то выглядит более грозно: вытаращил глаза, оскалил редкие зубы – сейчас, кажется, помчится в бой. Впрочем, и всадник стремится вперед, руки его крепко сжимают копье, и можно не сомневаться: он не отступит. Но все же… совсем не страшно, а скорее решительно выглядят чугунные и хрупкие Дон Кихот Ламанчский и его конь.
      Я давно знаю, что это за конь и из какой книги: мне о нем рассказывала мама. Сам роман я, правда, еще не читала (родители считают, что пока рано). Но я знаю о Дон Кихоте многое: и про его удивительное сумасшествие, и про желание совершать подвиги, восстанавливая справедливость и защищая слабых и угнетенных. Меня всегда восхищало то, что и сам он был не очень силен, и уже немолод, и беден, и все потешались над ним – а он и не думал сдаваться. Рыцарь исполнял свой долг – несмотря ни на что. Мама сказала мне, что Дон Кихот – это воплощение лучших черт испанского национального характера: смелости, благородства, гордости и стойкости.
      Мне нравится то, что и Митя по-своему тоже любит «хитроумного идальго»(так он называется в книге – я видела название романа на титульном листе), хотя для него Дон Кихот пока еще, конечно, только «дядя на коне». Но мне кажется, братишка тоже чувствует его добрую силу, потому что всегда радостно подходит к нему со мной и с улыбкой смотрит в лицо статуи. Уж не знаю, с какими мыслями, не расспрашивала, но наверняка хорошими. Правда, длится это недолго. Вот и в тот день он, постояв чуть-чуть у памятника, уже тянул за руки папу и маму, требуя показать (наверное, в сотый раз), место, где они познакомились и рассказать (по меньшей мере, в трехсотый раз), как это событие произошло. Родители улыбнулись и отвели Митю немного подальше от памятника, вправо, ближе к зданию ТЮЗа. Я, не отходя от «Дон Кихота», прекрасно слышала их разговор. Папа, подойдя к цветочному бордюру, топнул ногой и сказал:
      - В тот вечер мы стояли здесь, и был теплый май. Да, Лена?
      - Скорее, конец мая, - уточнила мама. – Сессия еще не началась, а курсовую работу сдавать мне надо было позарез.
      - Да! – гордо выпятил грудь папа. – И кто тогда помог тебе ее сдать? А?
      - Ты, конечно, - в голосе мамы слышалось веселое лукавство. – Но помнишь, при каком условии?
      - Ха, еще бы! – запетушился папа. – Уж я  тебя не отпустил просто так, пока не познакомился…Что я, дурачок? Ты бы ушла на спектакль, и концы в воду, и прощай, красивая девушка Лена. Как думаешь, Митя, правильно я сделал?
      - Правильно! – закричал брат. – А что ты сделал, расскажи!
      - А ты не знаешь? – сочувственно осведомился папа.
      - Нет, - покачал головой Митя. – Забыл!
      - Ну, так вот, - довольным голосом начал папа, - маме надо было срочно дописать курсовую работу… о чем, Лена?
      - Что-то о влиянии драматического искусства на развитие исторического самосознания у школьников средних классов.
      - Во!!! – в полном восхищении завопил братишка.
    Ему, по моим наблюдениям, вообще нравятся всякие незнакомые и мудреные выражения. Главное, чтобы звучало непонятно и красиво. А тут еще не кто-нибудь писал работу о таких умных вещах, а родная мама – ну, как не загордиться? Митя даже начал незаметно для себя подпрыгивать от восторга, и я с трудом сдержала смех.
      - И в эту работу, - продолжал папа, - обязательно должна была входить практическая часть, то есть…
      - Посещение детского спектакля с последующим анализом! – выпалил Митя.
      - Надо же, помнит! – удивился папа. – Может, дальше и не надо рассказывать, а?
      - Нет, надо, - по братишкиному голосу чувствуется, что он удручен своим промахом и боится не услышать продолжения.
      - Ну, ладно, - согласился папа. – Дальше-то ты, наверное, не знаешь, что было?
      Митька отрицательно покачал головой и покосился на смеющуюся маму.
      - И, понимаешь, ей очень нужно было попасть на этот спектакль, потому что курсовую мама должна была сдать на следующий день – иначе ее бы к сессии не допустили. Оставалась, представь, всего одна ночь, чтобы закончить работу. И вот несчастная студентка прибежала сюда, а билетов-то и нет! И стоит она здесь, на этом месте, и горько рыдает…
     - Не выдумывай! – нахмурилась мама.
     - Ты просто забыла, - заявил папа, - а я все помню, потому что был тогда в нормальном, не истерическом состоянии: ведь я-то был серьезным студентом и свою курсовую давно уже сдал.
     - Ну, и шел бы тогда, серьезный студент, мимо меня, несерьезной!
     - Ты слышишь, сын мой? – возмущенно обратился папа к Митьке. – Я должен был пройти мимо плачущей красавицы! Разве такое могло случиться, как ты думаешь?
    - Нет, - солидно сказал брат, – не могло.
    - Молодец, - одобрительно кивнул папа. – Вот поэтому я, узнав, в чем дело, сразу же отговорил ее уходить домой ни с чем. И скоро, между прочим, прибежал с билетами!
    - Хотя мне, в общем-то, хватило бы и одного, - заметила мама, - но он сказал…
    - Или мы идем вдвоем, или расходимся, как в море корабли, - закончил Митя.
    - Ну, до чего умный ребенок! – папа явно гордился своим сыном. – И вот мы с мамой посмотрели спектакль (что-то, кажется, про героев-пионеров в годы Великой Отечественной войны), а потом я проводил ее домой в общежитие и не ушел, пока она не согласилась прийти на следующий день на свидание…
     - Которое состоялось опять тут, на этом же самом месте, но уже при сданной курсовой работе, - завершила я папаин рассказ, быстро подойдя к своим родным. – А мама была уже веселая, счастливая, и ты, папа, еще больше в нее влюбился.
     - Точно, - поднял папа вверх указательный палец. – Все так и было, как ты, Иришка, говоришь. Нельзя было не влюбиться: такие красивые девушки не на каждом шагу встречаются. Правда, Мить?
     - Правда, - поспешно подтвердил братишка и нетерпеливо добавил: - А теперь пойдемте за мороженым! Я «Фишку» хочу.
Он схватил маму за руку и потянул за собой. Мы с папой быстро двинулись следом, но я, конечно, успела оглянуться на «Дон Кихота», улыбнуться ему на прощанье и шепнуть: «Пока!»

12. Вот она, розовая! И что из этого?

     Когда мы вчетвером возвращались домой после «культпохода» (как зовет мама наши посещения ТЮЗа) и проходили через двор к подъезду, я случайно посмотрела в сторону и увидела Светку и Сашку Иноземцева. Они, стоя на самом солнцепеке, что-то горячо обсуждали, и, видимо, ничего и никого вокруг не замечали – даже меня, подумать только! Я, конечно, не могла такого допустить и, поравнявшись с  ними , крикнула:
      - Эй! Привет, чубрики!
Они вздрогнули, взглянули в мою сторону и обрадовано замахали руками:
      - Привет! Ты куда пропала? Тут такие дела!
      - И у меня тоже дела! – крикнула я, сразу вспомнив про Пику, увлеченно смотревшую спектакль. – Через час, как пообедаю, встретимся! Я вам кое-то расскажу!
     Тут мы дошли до подъезда, ступили на лестницу, и я услышала любопытный шепот Митьки:
      - А что ты им расскажешь?
      - Ничего, - сердито ответила я. – Везде ты поспеешь!
Вот еще загвоздка! Я и забыла: сегодня как-никак выходной, братишка дома и ни за что от меня не отстанет, так и будет следом таскаться и наши разговоры подслушивать. А ему совершенно незачем знать про мои со Светкой и Сашкой дела! Он и проболтаться запросто маме может, да и вообще мешаться будет до безобразия. Что же делать? Как от него по-быстрому избавиться? Сразу и не придумаешь… «Ну, ничего! – бодрилась я, входя в квартиру за мамой и захлопывая дверь. – У меня впереди еще целый обед, есть время для размышлений. В первый раз, что ли, мне Митьку сплавлять?»
      - Дети, быстро мойте руки. Я сейчас быстро разогрею голубцы, и сразу будем обедать, - сказала мама и ушла на кухню.
      - А потом упадем и будем спать, - мечтательно зажмурил глаза папа. – Что-то я так устал за неделю – только бы до подушки.
      - Я не буду спать! – сразу заявил Митя.
      - Еще как будешь, - строго сказала мама, возвращаясь в комнату с полотенцем через плечо. – Пока ты еще ходишь в садик, сынок. И режим нарушать не надо, чтобы потом снова к нему не привыкать. Руки помыли? Обед-то уже на огне.
    Братишка, надув губы, поплелся в ванную. Какая удача! Он уснет, а я скроюсь незаметно! Ай да мама у меня, вот уж выручила! Я, напевая, прошла к умывальнику мимо мрачного Мити, уже вытиравшего руки. Иди скорей обедать, дорогой брат! И потом засыпай еще быстрее! От радости я почувствовала большой аппетит и, наскоро умывшись, полетела в кухню. Мама сразу же поставила передо мной тарелку с дымящимися голубцами, щедро облитыми  соусом. Вкуснятина! Я разрезала кушанье на части и, макая в подливку, начала с удовольствием есть. Мама мне раньше рассказывала: голубцы называются так потому, что в прошлые века их готовили непременно из дичи – в том числе и из лесных голубей, добытых на охоте. А вообще это блюдо есть у всех народов – но, понятно, с некоторыми отличиями. На Кавказе, например, мясной фарш заворачивают не в капустные листья, а в виноградные, и называется это «толма». Разрезав второй голубец, я подняла глаза и встретилась с упорным взглядом братишки, Он, рассеянно ковырял у себя в тарелке и о чем-то сосредоточенно думал.
      - А кто не будет кушать, тот и мультфильмы вечером смотреть не будет, - объявила мама, обращаясь к Мите.
      - Ой, надо быстрей доедать, - торопливо сказал папа. – Что там сегодня по программе? «Человек-паук»? Дай-ка мне, мама, еще один. Наш сын, оказывается, есть-то  не умеет. Так что я его обгоню сейчас, да еще и мультики потом посмотрю.
      Братишка нахмурился еще больше, представил, видимо, папу вечером в одиночестве перед телевизором, вздохнул и заработал вилкой. Я уже заканчивала свой обед в отличнейшем настроении. Конечно, я – не Митька, и, если бы мне не захотелось после обеда ложиться в постель, никто бы меня заставлять не стал. Но все же следовало позаботиться о том, чтобы успокоить братишку и открыть себе этим путь к бегству. Поэтому, выпив компот и убрав за собой посуду в раковину, я, зевнув, сказала:
      - Ох, как я устала! Это ты, папа, хорошо придумал – поспать. Пойду лягу.
     Папа усмехнулся, посмотрев на Митю, не отрывавшего взгляд от тарелки с голубцами, которых, по-моему, у него почти не убавилось. Я еще раз зевнула для натуральности, пошла в детскую, разделась и легла. Интересно, что такое хотят сообщить мне Светка с Сашкой? Пика вроде бы не могла ничего нового выкинуть – она ведь в театре была, елки-палки, искусством наслаждалась. Может быть, Марье Степановне надоело ждать, когда мы со Светкой окончательно превратимся из «паразиток» в пай-девочек и она решила напустить на нас остальных своих «работниц» - в помощь Пике? Чтобы ускорить «процесс воспитания»? Или, может, Щука задумал какую-нибудь гадкую месть за вчерашнее? С него станется, дубины стоеросовой, – на такие дела ума у негодяя хватает! Но для этого еще надо, чтобы его во двор выпустили, а Ленькины прогулки не так уж часто бывают, слава его маме! Интересно, в чем же дело? Увлеченная этими мыслями, я совсем забыла, для чего, собственно, легла в постель. Но, кажется, успела закрыть глаза, когда вошел Митя. Только бы ресницы не задрожали, а то этот хитрец мигом догадается, что я притворяюсь, и тогда уж из дома будет трудно вырваться. Я постаралась придать своему лицу выражение сладкой сонной неги. Пусть захочет спать, поросенок, и поскорее! Слышно было, как братишка раздевается возле своей кровати, шурша одеждой. Так, уже лег, кажется. Ага, возится под одеялом, вздыхает обиженно: не хочется ребенку засыпать после обеда, как в садике. Но ничего, это ведь на пользу его здоровью. И еще больше моему, ха-ха! Мне очень хотелось незаметно подсмотреть, закрыл ли братишка глаза и что он вообще делает. Он же у нас такой: может быть, набрал с собой в постель игрушек и утешается себе потихонечку с ними… Я чуть-чуть приподняла ресницы и перевела взгляд на Митю. Ура, все нормально!
     И не играет, и не смотрит по сторонам. Закрыл глаза, умница, и ровно дышит! Значит, скоро уснет, и можно будет сразу смыться к друзьям. Я, конечно, хотела бежать немедленно, но лучше было для верности немного подождать – пусть этот любопытный мальчишка задремлет хорошенько! Нетерпение разбирало меня сильнее и сильнее, и я вертелась на подушке, как карась на горячей сковородке. Еще раз, что ли, посмотреть, уснул ли братишка? Ура! Лежит совсем неподвижно, обнял подушку и уже сопит. Интересно, родители улеглись там в соседней комнате или нет? Я внимательно прислушалась: тихо. Бесшумно встала и начала одеваться, торопясь и путаясь в рукавах. Собираясь выскользнуть из комнаты, я бросила последний взгляд на брата. Он так разоспался, что даже начал похрапывать, а на лице его блуждала блаженная улыбка. И тут на балконе грянул «телефон» - значит, Светка с Сашкой уже устали меня ждать и подают знак.
    Я мигом выскочила наружу и зажала рукой язычок колокольчика, чтобы больше не звонил. Еще перебудит всех – а самое главное, Митьку! Запрокинув голову, я увидела наверху Светку, которая делала мне отчаянные знаки, указывая пальцем на двор. Я покивала ей в ответ, что поняла и сейчас выйду. Быстро в коридор! Где тут мои босоножки? Странно, я хорошо помнила, что поставила их слева. Пришлось обыскать обувные шкафы, но они так и не нашлись. Митькины фокусы, чьи же еще?! Нарочно спрятал, чтобы я не могла выйти из дома. Но вот фигушки тебе, мой любимый брат, не заставишь ты меня дома сидеть. Я вытащила из шкафа мамины туфли и быстро их натянула: просто здорово, что у нас с ней уже почти один размер, а она их сейчас, в жару, и не носит – поэтому не хватится. Вперед, во двор! Я осторожно открыла дверь, так же тихо захлопнула ее и полетела вниз по ступенькам. Ну, все – я на свободе, наконец-то. На скамейке у подъезда сидела Светка с продуктовым пакетом на коленях и обрадованно махала мне рукой, зовя скорее подойти. Но почему-то она была одна.
     - А где Сашка? – сразу спросила я, подходя и садясь рядом.
     - Да его «Лорочка» в магазин послала, - отмахнулась Светка. – И дело-то не в этом…
     - За продуктами, что ли? – удивилась я.
     - Представь себе! У его матери завтра день рождения, - фыркнула подружка. – И она внезапно вспомнила, наверное, что в такие дни люди дома за столом сидят и даже что-то едят.
     - Ну, значит, и Сашка завтра хорошо поест. Рада за него, - сказала я. – Но сегодня вечером надо бы его как-то опять угостить...
     - Не расстраивайся, Ир! Он уже, по-моему, два раза прошел по двору с полной сумкой – я из окна видела – и в третий раз уже с двумя кошелками побежал. Так что, я думаю, еды у них теперь будет много, хватит и сегодня поужинать. Да вон он идет, смотри, еле тащит, и довольный – аж цветет, - рассмеялась Светка.
     Действительно, к нам медленно подходил Иноземцев, с трудом волоча две огромные сумищи – одну, похоже, с картошкой, а вторую с какими-то мешочками – мукой или сахаром. Он, пыхтя из последних сил, сбросил свою ношу у скамейки, весело улыбнулся, сел рядом и сказал мне:
     - Привет!
     - Привет, пчелка! – ответствовала я. – Мед в улей таскаешь?
     - Угу, стараюсь, - в Сашкином голосе так и сквозила радость.
И я хорошо его понимала. Конечно, как не развеселиться, если в доме наконец-то появилась еда! Раз он третий раз идет из магазина, значит, у них сегодня капитальная закупка продуктов. И отлично.
      -Ты оттуда? – вдруг спросила его Светка таинственным голосом.
Сашка кивнул и, покосившись на меня, усмехнулся.
      - А она там? – продолжала допрашивать моя подружка тем же голосом.
      - Да там, там, куда ей деваться. Идите быстрее! – при этих словах мальчишка встал и взялся за свои сумки. - Я, может быть, еще за чем-нибудь пойду, пока не знаю. Но уже скоро освобожусь – почти все купил. Так вы мне крикните сразу в окно, когда вернетесь, ладно? – и Иноземцев понес тяжелые кошелки к подъезду.
      - А кто это она? И почему вы без меня говорите? И откуда оттуда Сашка пришел? – засыпала я подружку вопросами.
      - Я тебе, Ир, расскажу, но не сейчас, - решительно объявила Светка.
      - Вот еще!  - удивилась я . – А когда?
      - Да ты понимаешь, надо сперва в универсам сходить, мама просила соли купить: у нас кончилась, - проговорила подружка каким-то очень беззаботным голосом, глядя в сторону.
     «Странно, - подумала я. – Что-то она совсем на себя не похожа. И говорит неестественно, как будто роль наизусть выучила». Мне очень захотелось сказать ей: «Зачем ты от меня скрываешься? Думаешь, я ничего не замечаю? Давай-ка быстро рассказывай, что там случилось у вас с Сашкой?» Но я посмотрела на сердито нахмуренные Светкины брови, на ее упрямо сжатый рот и поняла: она мне сейчас ни за что не расскажет о последних событиях (интересно, почему?).
     - Ладно уж, идем скорей за твоей солью. Но уж потом… – сказала я подружке, приняв наивный вид.
     Мы быстрым шагом вышли со двора и двинулись в сторону универсама. Светка явно очень торопилась, временами чуть ли не бежала. Правда, иногда спохватывалась и начинала выступать гораздо медленнее и солиднее – но скоро опять срывалась с места. Я еле поспевала за ней, а она этого даже не замечала – так же, как и того, что мы всю дорогу молчали (а такого еще вообще  не бывало – обычно мы трещим, как две сороки). Сгорая от любопытства и ясно понимая, что совсем не за солью спешит моя подружка, я вбежала следом за ней через широкие створчатые двери в помещение магазина. Тут Светка как бы опомнилась, остановилась и сказала мне  фальшиво-беспечным тоном:
      - Слушай, Ир! Пока я соли не купила, давай просто по универсаму походим, а? Мне еще кое-что надо посмотреть.
      Я пожала плечами в знак согласия, и мы не торопясь пошли вдоль прилавков. Постояли понемногу у всех витрин – и хлебной, и молочной, и кондитерской, и даже вино-водочной. Светка со скучающим видом рассматривала продукты, которые на них были выложено, и следовала дальше. «Что она ищет? – недоуменно думала я. – Соли здесь и близко нет, а она зачем-то ходит». Скоро мы оказались у отдела колбас, и Светка принялась уже гораздо внимательнее изучать всякие мясные батоны-сардельки-сосиски и озабоченно читать ценники. Я смотрела туда же, пытаясь понять, к чему идет дело, но – тщетно. Внезапно над нашими головами раздался сладкий голос:
       - Чего желаете? Или опять балуетесь?
       - Смотри! – быстро и нервно шепнула мне Светка.
Мы выпрямились и сразу оказались лицом к лицу с толстой-претолстой продавщицей. Ее круглое и плоское, как блин, лицо было все усыпано веснушками и полыхало ярким розовым румянцем. Маленькие голубые глазки смотрели хитро и нахально. Огненно-рыжие волосы торчали из-под белой пилотки, в каких ходят продавцы. Она настороженно рассматривала нас и деланно улыбалась малиново-накрашенным ртом. Потом подняла свою толстую, тоже какую-то розоватую руку и стала зачем-то переставлять стоящие сверху на витрине лоточки с ветчиной и копченым салом. Кого она мне так ясно напомнила? Догадка сразу же ударила мне в голову, и я пораженно крикнула:
       - Света! Это же мышь розовая! Из Сашкиного сна у бабки!
Подружка довольно засмеялась и кивнула в ответ.
       - Кто это мышь?! Очумели совсем, дебилки драные?! – басом заорала тетка. – Вон отсюда! А то как дам по башкам!
      Но мы с подружкой только и могли, что таращить на нее глаза и  хохотать – действительно как дебилки. Продавщица совсем взбесилась, и ее лицо из румяного стало того же цвета, как у копченого окорока, выставленного сверху витрины на обозрение. Зубы «мыши» оскалились, а голубые глазки вытаращились и побелели от ярости. Вокруг уже начал собираться народ, желая узнать причину шума.
      - Во-он, гадючки! – завизжала продавщица, брызгая слюной. – Сейчас охрану позову, и они вам пинков навешают!
     - Что это вы, тетенька, так сильно орете? – спокойно проговорил рядом тоненький голосок, и я замерла от жуткого предчувствия, сразу перестав смеяться.
Посмотрела в сторону… Ну, да! Кому же там еще быть-то? Справа от нас, заложив руки в карманы шортиков, стоял мой братец Митя собственной персоной и бесстрашно смотрел снизу вверх прямо в глаза ошалевшей «мыши». Та, отвалив от злости челюсть, в полной прострации проверещала:
     - Во, еще один гаденыш пришел! Меня учить, что мне делать! Ползи отсюда, быстро!
     Тут она совершила крупную ошибку. Еще никто и никогда не называл Митю гаденышем, и я сразу увидела, как напряглось его лицо. «НУ, держись, будущая свинья! – злорадно подумала я . – Ты еще моего брата не знаешь!» Краем глаза я видела, что и Светка смотрит на эту сцену с веселым интересом: уж она-то была давно знакома с моим короедом и понимала: сейчас что-нибудь  случится.
      Митя несколько мгновений помолчал, потом вынул руки из карманов и незаметно огляделся. Кажется, осмотр его вполне удовлетворил. Он победно посмотрел на нас с подружкой и вдруг… заревел во все горло. Да так натурально, что я сразу рванулась вперед на защиту братишки и уже, загородив его собой, хотела сказать окорочно-багровой «мыши», что сама она гадина и почти совсем свинья! Но тут Митя, указывая одной рукой на продавщицу, а другой вытирая слезы, жалобно закричал:
      - Не дает колбаски! Сама продает, а не дает! Меня мама послала за «докторской», сказала, чтоб купил, - и сразу домой! А она мне говорит: «Ползи отсюда!» А что я маме скажу-у-у? Она меня заруга-ает! А-а-а!
     Братишка заорал с новой силой, размазывая по лицу горькие слезы обиды. «Вот артист!» - восхитилась я. Кругом сразу послышались возмущенные голоса:
     - Что здесь происходит? Почему ребенок плачет?
     - Да продавец его от прилавка гонит!
     - Она что, больная?
     - Да явно не здоровая!
     - Посмотрите на нее. У нее же припадок.
     - И зачем таких на работу берут?
     - Да еще продавцом!
     - Не говорите. Сама бешеная, и ребенка до чего довела!
     - Надо администрацию позвать. Безобразие какое! Не плачь, мальчик. Сейчас во всем разберутся.
     С лица продавщицы медленно сползала бордовая краска, уступая место серой бледности: к нам, решительно ступая, уже спешила высокая женщина-администратор (это сразу можно было понять по ее начальственному виду и нахмуренным бровям).
     - Что  - здесь – происходит? – раздельно и громко спросила она, останавливаясь перед прилавком.
     - А то, что нечего таких продавцов на работу брать, - ехидно ответил какой-то дед.
     - Каких? – поинтересовалась администратор.
     - Бешеных! Хамок отъявленных! Которые детей пугают, а не колбасу продают! – загудела толпа.
     - Кого она напугала? Тебя, мальчик? – склонилась над Митькой начальница.
Мальчишка, всхлипывая уже из последних сил, кивнул головой и прерывающимся голосом сообщил:
    - И меня, и вон тех девочек тоже! – он бестрепетно показал на нас со Светкой. – Они у нее сто грамм «краковской» попросили, а она их чуть не уби-и-ила! – и Митька снова громко заныл.
    - Что это значит, Марина Николаевна? – стальным голосом спросила у бледной «мыши» администратор. – Почему вы позволяете себе такие выходки?
    - Да это ж одна компания! – хрипло заорала вдруг опять порозовевшая продавщица.
Мы со Светкой переглянулись и весело хихикнули: дошло, наконец! Увидев это, «мышь» начала в исступлении тыкать в нашу сторону пальцем. Говорить она от злобы была уже не в силах.
    - Вот, опять припадок, - сердито сказала какая-то худенькая женщина в летней шляпке.
    - Как же ей не сбеситься, - ядовито добавил все тот же неугомонный старичок. – Она ведь вечно покупателей обсчитывает, вот и спятила от жадности. Ее в больницу надо, а не за прилавок.
    - Правильно, пусть полечится! – засмеялся какой-то высокий, красивый мужчина. – Может, и похудеет заодно.
    Тут «мышь» широко разинула рот и зарыдала – куда громче Мити! Все замерли, глядя на нее. Особенно растерялась администратор – она просто не знала, что делать, и беспомощно развела руками. Светка незаметно подергала нас с Митей за одежду, показала головой на выход из магазина, и мы трое под шумок быстро выбрались на улицу. Остановившись на крыльце, подружка одобрительно похлопала брата по плечу и спросила:
    - А ты откуда взялся, шкет?
    - А почему она – «мышь»? – ответил Митька вопросом на вопрос. - Я слышал, вы ее так называли.
    - Кто же она, по-твоему? – не растерявшись, пренебрежительно отозвалась Светка. – Человек, что ли?
    Братишка ненадолго задумался, потом кивнул в знак согласия. Такой подход к моральным качествам продавщицы он посчитал  справедливым.  Мы молча пошли по направлению к дому, но мой братишка вскоре рассмеялся и сказал:
     - А она заревела все-таки! А то ругала да ругала: сначала вас, потом меня. Но я ее напугал, а вы не могли!
Митя принял горделивый вид, а мы с подружкой прыснули. Мальчишка удивился и нахмурился от обиды, но Светка миролюбиво сказала:
     - Не заносись, птенчик. Ты был, конечно, молодцом и плакал так, что… вон Ирка еще чуть-чуть, и ей глаза бы выцарапала. Все тебе поверили, и «мыши» досталось как надо. Но заревела она не от этого, будь уверен.
     - А от чего? – ревниво поинтересовался брат.
     - А оттого, что этот мужчина – ты видел, такой симпатичный? – сказал: ей и лечиться надо, и худеть.
     - Ну, и что?! – изумился Митя.
     - А то, что не радуйся чужому горю, - назидательно произнесла подружка. – Вот если бы мне какой-нибудь мальчик… ну, например, из параллельного класса и еще красивый притом сказал такое, я бы знаешь, как расстроилась?
     Митька смерил подружку с ног до головы недоверчивым взглядом, стараясь представить ее такой же толстой и грубой, как «мышь», но не смог и недоуменно вздохнул.
      - А мама знает, что ты здесь? – запоздало спохватилась я.
      - Нет, - честно ответил братишка. – Да и как я бы мог ей сказать, если она спит? А маму будить нельзя! – убежденно добавил этот маленький хитрец.
      - А откуда ты узнал, что мы в универсаме? – решила до конца допытаться я.
      - Да я сразу за тобой вышел, когда ты мамины туфли без спросу надела, - невинно улыбаясь, ответил вредный жук. – Потом в подъезде спрятался, пока вы на лавочке сидели. Ну, а после за вами…
      - Перебежками, - мрачно закончила я. – Так ты, перец, вообще, что ли, не спал?!
      - Поспал немножко, - скромно опустил глаза брат, - пока ты не встала. Отдыхать-то надо иногда – ну, хоть минуточку там или две…
      - Минуточку! Обманщик ты, вот кто! – разозлилась я. – Притворщик несчастный!
      - Сама такая, - отрезал Митька. – Я когда зашел, ты сразу глаза закрыла – типа, спишь, а сама-то… - и он ехидно засмеялся.
      Крыть было нечем. Вот шпион растет, почище Пики! Та хоть иногда отвлекается, в театр ходит, спектакли смотрит. А уж этот, если дома, ни за что не отлипнет, как лишай! Стоп.. Я ведь еще не рассказала Светке о происшествии в ТЮЗе, да и последние события надо обсудить. Но нельзя же это делать при брате! И неизвестно, как вообще можно от него избавиться: прогонять неудобно – после его героического поведения в магазине. Я поймала подружкин понимающий взгляд. Светка подмигнула мне, кивнув в сторону Митьки, и хлопнула себя по лбу.
     - Ох! - воскликнула она . – Про соль-то я забыла, а мы уже почти домой пришли. Что же мне делать теперь, назад, что ли, в универсам пилить? Да и боюсь я…
      - Боишься?! – поразился Митька. – А кого?
      - Да кого – этой «мыши» розовой, - дрожащим голосом пробормотала Светка. – А если я ее там опять встречу? Она меня сразу своей массой задавит – да еще сверху утрамбует!
      - Эх, ты! – снисходительно усмехнулся обманутый братишка. – Чего трусишь-то? Давай деньги, я схожу.
      - И тебе совсем не страшно? – удивленно раскрыла глаза моя ловкая подружка. – Она же вон как на тебя разозлилась, даже говорить не могла. А если ты на нее налетишь нечаянно?
      - Пусть попробует догнать! – задорно крикнул маленький глупый Митя. – Давай уж твой пакет заодно, а то в чем я понесу-то? – озабоченно прибавил он, принимая из Светкиных рук смятую денежную купюру.
     Получив все, мальчишка помахал нам рукой и солидно, не торопясь направился назад в универсам. Мы улыбнулись.  Так, Митька устранен на время, отлично! Можно наконец-то приступить к интересному разговору. Но лучше дойти до нашего подъезда и присесть – так беседовать удобнее, чем на ходу. Мы быстро побежали к нашей заветной скамейке и еще издали увидели, что там уже сидит Сашка, поджидает нас. Совсем хорошо! Наконец-то нас трое, и никого из посторонних. Иноземцев ухмыльнулся при нашем приближении. Глаза его довольно блестели, и от него вкусно пахло жареной картошкой и какой-то сдобой. Значит, он сыт – Светка была права. Надо же, все складывается сегодня на редкость удачно. Но я, не теряя времени, сразу приступила к расспросам:
       - Вы мне скажите, как вообще эту «мышь» нашли? Специально, что ли, в универсам ходили?
       - Нет, конечно, - протянула Светка. – Просто ты утром пропала, а мы не знали, что у вас сегодня семейное мероприятие. Я тебе и в «телефон» звонила, и в дверь стучала: глухо. Ну, я расстроилась, выхожу во двор. А тут как раз Санек с сумкой рулит и говорит мне: «Пойдем со мной по магазинам! Мать мне столько продуктов велела купить – ходить и ходить за ними. А мне одному скучно», И мы двинули. Сначала в павильоне крабовых палочек взяли – для салата на день рождения его мамы (я тебе уже говорила). Потом в универсам надо было – по списку всякие продукты покупать. Пришли туда, все это ищем, в кассе чеки отбиваем, еду в сумки складываем. Саша говорит: «Погоди, еще вот последнее осталось взять – колбасы «Элитной» полкило». Ладно, подходим к витрине, смотрим, что там есть, а «мышь» еще не видим. Тут я эту «Элитную» рядом с сардельками углядела и говорю Саньку: «Вот она, здесь! Бери скорее и пошли домой, надоело уже по магазину таскаться!» А он ничего не отвечает, молчит. Я ему опять: «Иди покупай!», а он встал, как пень, смотрит куда-то и – ни слова. Отрываюсь я от колбасок, а он… - подружка невольно засмеялась, - уставился через витрину на продавщицу, как будто влюбился. А она тоже на него вылупилась, как на сумасшедшего, и молчит, даже рот открыла. Я думаю: «Что это с ними? Может, они давно знакомы?» - и говорю:
      - Санек, мы вроде бы за колбасой пришли, а?
 А он поворачивает ко мне голову, весь белый, и спрашивает:
      - Ты что, ее не узнаешь?! – и глазами как сверкнет!
Я смотрю: тетка как тетка, толстая, и рыжая, и лицо у нее красное.
       - Нет, говорю. – А что?
А он гудит мне в ухо:
      - Да это же мышь, которую я тогда в комнате бабы Маши видел! Только тут она на человека похожа!
И точно, думаю, все совпадает: и колбасный отдел в универмаге, и ее внешность – кроме того, что она просто тетка, а не розовая мышь. Но надо было еще кое-что проверить, тем более что продавщица так и смотрит на нас, глаз не спускает – подозрительными мы ей показались. И правильно, между прочим! Тут я говорю:
      - Взвесьте-ка нам полкило «Элитной».
    Она еще раз покосилась для порядка, достала палку, отрезала кусок. Положила на весы, а я вижу: там не ровно полкило, а пятьсот десять граммов. Ну, ты знаешь, что я быстро считаю в уме. Пока она там с калькулятором возилась, я уже давно знала, сколько мы должны в кассу заплатить. А  «мышь» кусок в пленку завернула и говорит… и кому, главное, - мне! – что, в общем, он стоит столько, будто в нем пятьсот сорок граммов! Я возмутилась и ей сразу:
      - Нет, это вы много насчитали!
А она так нагло улыбается и показывает мне цифру на калькуляторе – такую, какую она сказала. А я опять:
      - Значит, вы не те кнопки нажали!
И тут, как ты думаешь, что эта «мышь» сделала? – и Светка гордо посмотрела на меня и на улыбающегося Иноземцева.
      - Не знаю, говори быстрее! – нетерпеливо приказала я.
Вот еще, будет она мне загадки загадывать!
      - Она сделала вот так! – внушительно произнесла подружка и повертела указательным пальцем возле виска. – Точно, как Санек про ту розовую мышь рассказывал. И говорит нам:
      - Это вам, дебилам, кое-куда нажать надо! Или платите за колбасу, или уходите.
И тут Санек, - Светка не смогла сдержать смех, хотя и очень старалась, - глаза прищурил и говорит:
      - Ну, мы-то не дебилы, мы лучше вас считать умеем! А вот вы сначала мышью были, потом – свиньей, и только сейчас человеком стали. И давно вы?
Она вся синяя стала и как заорет:
      - Что-о давно-о-о?!
А Сашка:
      - Ну, в женщину превратились?
Она затряслась и куда-то под витрину полезла. Я кричу:
      - Санек, бежим скорее! Она там ящик достает, ты же знаешь, сейчас кидать будет! А если попадет?
      - А этот, - Светка ткнула в плечо смеющегося мальчишку, - не хочет уходить, прилип к месту и стоит! Ждет, что будет. Ну, тут я его пнула хорошо, чтобы сдвинуть, схватила за руку и потащила подальше. Из магазина выволокла и говорю:
     - Ну, ты точно дебил! Чего ждал-то? Чтоб она тебе голову снесла? И так уже ясно: это она, из твоего видения.
    А он мне:
     - Если это она, то почему не свинья? Зачем ее в человека превратили, такую дуру?
Ну, я припухла, конечно. Откуда я знаю, зачем? И тогда мы…
     - Мы решили тебе ее показать, - сказал Сашка. – А уж потом думать, зачем, - всем вместе. И еще интересно было, узнаешь ты ее  или нет. Поэтому мы не стали со Светой ничего тебе заранее  говорить, для…как это…
      - Чистоты эксперимента, - подсказала подружка. – Я и сказала, что  надо соли купить, чтоб ты ни о чем не догадалась. На самом деле ничего мне мама не поручала, но надо же было узнать, как ты на эту «мышь» посмотришь. А ты молодец! – сразу поняла, кто она. И еще. Самое главное – это не то, почему она стала человеком, а вообще: что значат все эти мыши – свиньи – тетки и как с ними быть? Что ты думаешь?
     Ничего себе вопросики! Нашли профессора! Я в ответ пожала плечами и сказала:
     - Нет, давайте вы начинайте. Ты-то, Свет, как считаешь? Кто на самом деле эта продавщица?
     - Ну… теперь мы точно знаем: она – живая, а не призрак, который видел Сашка в углу комнаты.
     - Но призраком она тоже была, - упрямо возразил Иноземцев. – И мышью была, и потом – свиньей.
     - Да, - согласилась подружка, - но почему?
Меня осенило:
     - А может, ты, Саш, видел там ее будущее? Ну, она ведь и правда хамка, и обсчитывает, и пальцем у головы крутит – все у нее дураки. И она скоро превратится в мышь, а потом – в свинью?
Я была горда своей догадливостью. Именно так и бывает в фантастических романах, что человек может иногда путешествовать во времени… Воодушевленная этой мыслью, я продолжала:
    - Это многое объясняет. К тому же ты, Свет, веришь в сны и в то, что они предсказывают будущее!
    - Ну, да! – насмешливо протянула подружка. – Значит, мы в будущем станем мышами?
    - Почему? – оторопела я.
    - Да потому что покупатели в универсаме в Сашкином видении тоже были мышками, - и та, которая сначала шваброй мела, а потом за колбасой пошла, и которые ее потом благодарили. Вот мы там  сегодня много что покупали – значит, скоро превратимся в мышат?
    - Погодите, – вмешался Сашка. – Вы забыли, что мыши – это бабы Машины мысли. Они все обозначают, понимаете?
    - Правильно, - успокоенно кивнула Светка. – И людей тоже, так ведь?
    - Так, -  пробормотала я. – Значит, и рыжая в универсаме, и  покупатели на самом деле обычные люди.
    - Открыла Америку! – фыркнула подружка. – Это давно понятно. Ты скажи, в чем тут суть… Может, они превращались в мышей, наоборот, в прошлом?
    - Неважно, в прошлом или в будущем, если помнить, что эти мыши – мысли о людях, - изрек Сашка.
    - Как это неважно? – удивилась Светка. – Надо же понять! А вот скажи, Санек, ты, когда бабкины фотографии смотрел, там не видел таких, где пальмы, море, лодка под парусом? Может, твоя баба Маша, когда председателем колхоза была, куда-нибудь по путевке ездила – ну, там, за хорошую работу?
    Сашка на минуту задумался, вспоминая. Потом покачал головой и твердо сказал:
    - Нет, такого там и близко не было. Все наши места, Сибирь.
    Я заметила, как Светка от досады закусила губу. Что ж, и ее теория лопнула: прошлое эти странные мышки Саньку тоже не показали, как и будущее. И тут я вздрогнула от острого, совсем недавнего воспоминания и воскликнула:
    - Ой, вы же еще ничего не знаете! Как вы думаете, кого я видела сегодня утром в театре?
    - Бабу Машу, что ли? – пошутил Иноземцев.
    - Если бы! – усмехнулась я. – Это бы еще ничего, а то – Пику…
   Лица моих друзей сразу вытянулись – они, как и я несколько часов назад, тоже, наверное, подумали: «Ну, это уж вообще чепуха какая-то».
    - Пику? – недоверчиво спросил Сашка. – А ты ничего не перепутала?
     - А ты думаешь, ее можно с кем-то перепутать? С кем? Может, с Кнопкой?
   Кнопка – это визгливая маленькая болонка, которая живет у нас в подъезде. Когда она бежит на прогулку впереди своей хозяйки по лестнице, об этом знают все: ее заливистый лай гремит с первого этажа по пятый… Светка нетерпеливо тряхнула головой и сказала:
    - Ну, говори! Не молчи! Где ты там ее в театре встретила? Наверное, в буфете: она там сыр воровала?
    - Ха, нужен ей буфет! – засмеялась я. – Она спектакль смотрела, понятно?
    Мой подробный рассказ о мыши – любительнице культурных развлечений был встречен гробовым молчанием. И Сашка, и Светка были поражены.
    - Не могло ее там быть, - заявил расстроенный услышанным Сашка. – Она же – мысль и обязана слушать бабу Машу. А баба Маша не могла приказать ей идти в ТЮЗ – не такой у старушки характер. Она серьезная, зачем ей сказочки?   
Я призналась, что и мне приходило в голову то же самое. А это значит…
    - Что она не спросилась у старухи  и побежала без разрешения «Маугли» смотреть, - победно закончила Светка и сразу повеселела.
    - Ерунду ты говоришь! – упорствовал Иноземцев. – Баба Маша – своим мыслям хозяйка, не могла она так просто ее упустить!
    - Однако упустила. – возразила я. – Но почему, правда, непонятно.
    Светка задумчиво потянула себя за локон и откинулась на спинку скамьи.
    - Дело опять запуталось, - хмуро сказала она. – Я сначала обрадовалась: здорово же, что Пика взяла и сбежала от старухи куда захотела. Ну, и что? Это ничего не объясняет и никуда не ведет. Так ведь?
Я и Иноземцев беспомощно переглянулись. Светка права: мы зашли в тупик. Подружка сердито посмотрела на нас и проворчала:
    - Ну вы, мямлики! Давайте снова разложим непонятные факты и сравним их. Может, и разберемся. Во-первых, розовая мышь, ставшая свиньей. Во-вторых, другая, серая, которая к пальмам на лодочке плыла. В-третьих, Пика в театре. Что еще?
    - В-четвертых, - напомнила я, - мыши-строители, которые смотрели на облако в небе.   
Светка в ответ кивнула, а Сашка заинтересовался:
    - Какие  строители? Что за облако?
    Подруга вздохнула. Деваться было некуда: пора уже рассказать Сашке про мой сон. Раз он наш друг и мы теперь вместе, Иноземцев  имеет право это знать. Тем более, что в событиях сна участвовал и он. Мне не очень-то хотелось вспоминать опять необыкновенную поездку на трамвае в царство Марьи Степановны, но выбора все равно не было. Светка подбодрила меня взглядом и сказала:
     - Ладно, расскажи ему, Ир.
     - Ну, вот, Саша, - начала я. – Как только мы поссорились с бабкой и она натравила на нас Пику, мне приснился сон…
    Иноземцев выслушал мое повествование с большим сочувствием. Правда, когда я рассказала ему, как мы со Светкой строевым шагом шли по дорожке, а потом Марья Степановна принимала подружкин рапорт о нашем прибытии, мальчишка громко захохотал и признался:
     - Вот этого я представить не могу, хоть убейте. Да и сама баба Маша – генерал какой-то, а не старушка. Извини, я тебя перебил. Что там дальше было?
    Известие о том, что он оказался недостойным жить в стеклянном доме, удивило его и заставило недоуменно нахмуриться. А переданную мной в подробностях картинку с изображением работающих мышей, бросивших за спиной бабки строительство и любующихся облачком в небе, он опять объявил неправдоподобной:
    - Не могло такого быть! Они  ей верно служат и никогда бы так не сделали.
    На это замечание я ответила, признаюсь, с некоторым ехидством:
    - Ну да, и Пики в театре не могло быть – а она там сегодня сидела себе и особо не расстраивалась. И эти деловые мыши должны были, конечно, только работать и работать – а они головы задрали и вверх смотрели. Они, выходит, тоже люди и радоваться хотят. А ты как думал?
Сашка насупился и уже больше не проронил ни слова, пока я не закончила рассказывать. И тогда сказал, усмехнувшись:
    - Вот это сон! Здорово! Мне почему-то такие никогда  не снятся.
    - Ну, что ты удивляешься, - заметила Светка. – Это же Ира, она у нас художественная натура, и сны у нее – как романы… Твоя баба Маша и правда, может, уже где-нибудь такой дом строит, запросто! У нее такие мыши, то есть мысли! – что им стоит быстренько стеклянные стены поднять! Тем более, что их много. Но вот мы с Ирой в таком доме жить не хотим. А ты?
Сашка задумался, потом пожал плечами:
    - Сам не знаю. А чего не жить-то, если и правда скрывать нечего и все по-хорошему? Тем более с таким управдомом, как баба Маша. Но мне нельзя в этот дом: куда я от матери?
    - Вот дурак-то! – не выдержала я. – Каждому человеку есть что скрывать, он же не машина и не животное, у которого – одни  инстинкты, а не мысли и желания!
    Сашка сверкнул на меня глазами и уже хотел начать спорить. Но Светка замахала руками и примирительно сказала:
     - Ладно вам, нашли время. Давайте думать, что с этими фактами делать и что они значат. А то эта дура Пика так и будет нас с Ирой вечно пасти и не давать шагу ступить. Вы меня понимаете или нет?
     - Понимаем! – крикнул Митя, выскакивая из ближайших кустов, за которыми он, оказывается, нахально прятался. И, может быть, уже давно… Мы со Светкой совсем забыли про то, что должен же он когда-нибудь вернуться из магазина, и не приняли никаких мер предосторожности. В руках у братишки болтался пакет с чем-то тяжелым – похоже, с той же солью. В волосах у него застряли мелкие веточки, а губы были испачканы белым.
      - И давно ты там, за кустами, сидишь? – сурово спросила Светка.
      - Не очень, - отвел глаза в сторону Митя. – Зато я тебе соли купил, на! – и он отдал ей пакет.
      - А чем ты себе рот вымазал? – поинтересовалась я.
      - Да так, - улыбнулся этот мелкий проныра, - корзиночка с кремом. Вкусная была… – и он облизнулся.
      - А где деньги взял? – моему удивлению не было предела.
Это же надо: родители спят, дома он при мне денег не получал, и – здравствуйте, пожалуйста! – уже добыл себе пирожное.
      - Да успокойся, Ир! Это сдача с соли, – сказала Светка. – Я же ему десять рублей дала, вот и хватило еще на корзиночку с кремом.
      - Как ты мог потратить чужие деньги? – сразу завелась я. – Кто тебе разрешил? Как тебе не стыдно!
Митька обиженно надул губы и сказал:
      - А тебе кто разрешил на трамвае к какой-то бабке ездить? И на мышей там смотреть? Вот скажу маме, тогда узнаешь.
      - Балбес, - ответила я в сердцах. – Это же сон был, понимаешь?
      - Ну да, - хитро прищурился брат. – Стал бы Саня слушать про твои сны! Он – пацан реальный, не то, что вы, девчонки.
     «Реальный пацан» Сашка засмеялся и опять, как тогда у нас в коридоре, взъерошил ему светлые волосенки на макушке. «Одно хорошо, - подумала я, – то, что Митька не так давно пришел, слышал только про мой сон – да и, кажется, ничего толком не понял».
       - Слушай, Мить, - с любопытством спросила Светка,  - а ты там нашу продавщицу видел – ну, из колбасного отдела-то?
      - Нет, - помотал тот головой. – Ее вообще не было, во всем универсаме, а я специально везде прошел, - гордо добавил он, косясь на Светку.
      - Ну, ты смелый, - подтвердила та. – Так она что, у витрины своей не стояла?
      - Нет, - скромно потупился Митя. – Где ей там! Она, наверное, от меня пряталась под витриной.
     Мы трое дружно рассмеялись, а Митька заулыбался. И я, и Светка с Сашкой прекрасно понимали, что вездесущий братишка теперь ни за что не уйдет и поговорить, конечно, не даст. Да и не могли мы почему-то придумать, как объяснить известные нам факты – это было ясно. Поэтому моя подружка грустно сказала:
     - В общем, так. Раз ничего не получается, пока разойдемся. Но  продолжаем думать – каждый у себя дома. Как только кого-нибудь осенит, пусть сразу зовет остальных. Согласны?
     Мы были согласны: больше ничего не оставалось. Но Митька, конечно, сразу запищал:
     - А я не согласен! Я еще и не знаю, о чем думать! Вы мне говорить не хотите, зря только я эту толстую тетеньку пугал!
     - Главное – не кричи, понял? – негромко и веско сказал ему Сашка, и братишка сразу послушно умолк. – Как мы тебе скажем, если ты совсем молчать не можешь? Другимм-то об этом знать нельзя! Ясно тебе?
     - Ясно! – восторженно шепнул Митя. – А о чем знать нельзя?
     - Будешь посерьезнее – тебе сообщат, - ответил Иноземцев голосом героя-разведчика из шпионского фильма.
      Мы со Светкой с трудом сдержали улыбки. Кто бы мог догадаться, что Сашка умеет на равных разговаривать с малышами, да еще с такими, как мой братец – это вам не фунт изюма! Митька в ответ хотел сначала что-то опять в ответ крикнуть, но вовремя спохватился и принял солидный вид (даже брови нахмурил) и важно кивнул в знак согласия.
     - Ну, и ладно, - устало сказала Светка. – Расходимся. Всем пока!
     Мы махнули на прощанье Сашке и стали подниматься по лестнице. «Интересно, - подумала я, - проснулись там папа с мамой или нет? Хорошо бы нет, а то еще спрашивать начнут, где мы были да почему из дома сбежали. И Митька запросто может проболтаться».
      Перед дверью моей квартиры мы попрощались со Светкой, тихонько открыли дверь (я предупредила брата: «Ни звука!») и вошли.
      Вроде бы все было в порядке. Родители не встретили нас, значит, пока еще отдыхают. Забавно получилось: у них сончас, а у нас с братом – суета и беготня. Мы на цыпочках пробрались в свою комнату, и я шепотом скомандовала Митьке:
      - Быстро опять ложись! Я тоже притворюсь, что спала и только проснулась, а то нам от мамы попадет. Они с папой  уже скоро встанут.
      Брат без всяких возражений юркнул под одеяло и затих. Я, прежде чем лечь, нашла своего многострадального «Следопыта» Фенимора Купера, которого никак не могла в последнее время дочитать (странно, и книга-то ведь не очень толстая!). Вот и займусь сейчас  романом, пока Митька молчит, не мешает и дает мне такую возможность. Сначала я, как всегда, увлеклась, оказавшись в диких лесах еще не покоренной Америки среди индейцев и первопоселенцев. Но вдруг, когда я переворачивала страницу, перед моими глазами непрошено всплыла утренняя картина: идущий на сцене яркий спектакль и захваченная им мышь в проходе между зрительскими креслами. И все-таки: как она туда попала? Может быть, еще кого-нибудь должна была выслеживать по заданию старухи, но забыла обо этом, глядя на сцену? Нет, вряд ли. Нас со Светкой и так у нее две подопечных, а раньше-то она за одним только Сашкой шпионила. «Но в таком случае, - подумала я, - интересно, что сказала бы Марья Степановна, узнав, где я сегодня видела Пику?» 
     Под кроватью сразу раздался  шорох, потом из-под нее высунулся длинный мышиный хвост и опять спрятался. «А, явилась! – мысленно сказала я Пике. – Ну, выходи, что ли». Злополучная любительница сказок медленно выползла на середину комнаты. Вид у нее был понурый и виноватый. Ага, значит, я не ошиблась и бабка ничего не знает о том, где она сегодня была! Мышь подняла на меня свои глаза-бусинки, и я увидела в них укоризну и грусть. Мне даже жалко ее стало, эту противную кусачку. «Ты что, - опять спросила я ее мысленно, - боишься, что я все расскажу твоей хозяйке? Потому и пришла?» Мышь быстро-быстро закивала и умоляюще посмотрела на меня. «Не трусь! – ободряюще улыбнулась я. – Ничего я старухе не скажу, я не доносчица», Мышь печально взглянула на меня, потом опустила голову и… вроде бы заплакала. Я, подскочив в кровати, уже устремилась к ней, чтобы утешить, но «нарушительницы порядка» уже не было. «Бедная Пика! – посочувствовала я несчастной мыши. – Как, наверное, трудно старухе служить. И никуда она от Марьи Степановны по-настоящему уйти не может: все-таки это лишь ее собственная мысль».
     - А ты чего встала? – сразу же «проснулся» братишка. – Зачем туда смотришь?
     «Хорошо еще, что только я вижу эту мышь, а Митька нет, - подумалось мне, - и, кстати, вслух я с ней не разговаривала, а только мысленно. А то что бы с этим любопытным было, страшно подумать!»
     - Да так, - небрежно ответила я, опять ложась, - Показалось что-то.
     - Ага, показалось! – недоверчиво протянул брат и мстительно добавил: - Говори, а то все маме расскажу, вот.
     - Расскажи, конечно, - равнодушно сказала я, - особенно о том, как ты из дома сбежал вместо сна. И еще добавлю, что ты в магазине орал, людей пугал, а потом Светкины деньги потратил на пирожное. Прямо сейчас к маме и иди!
     Митька испуганно затих и недоумевающе вытаращил глаза: как так, ему же еще и влетит? Погоди, сейчас ты еще получишь, вредный ябеда!
     - А как только я встречу Сашку, обязательно скажу ему, что ты болтун. Пусть узнает: тебе вообще нельзя тайны доверять, сразу все выдашь! – в моем голосе не было ни капли сочувствия к этому жалкому шантажисту, пожирателю корзиночек с кремом.
Вконец уничтоженный Митька заглянул в мое грозное лицо и понял, что я не шучу.
     - Не говори! – сразу заныл он. – Я больше не буду! Ира, не говори…
     - Что-то ты, сынок, только проснулся, а уже плачешь, - весело сказала мама, входя в комнату. – Вы оба молодцы, хорошо после обеда отдохнули. Даже нам с папой дали уснуть, вот всегда бы так!
     Я невольно улыбнулась маминой наивности. Брат, увидев это, сразу воспрянул духом и тоже засмеялся. Нет, расслабляться ему было рано. Я нахмурилась и украдкой показала ему кулак. Мальчишка сразу сник и, похоже, опять собрался заплакать. Вот это было мне совсем ни к чему!
     - Ладно уж, Митя, - сменила я гнев на милость, - одевайся быстрее и пойдем пить чай. А потом мы с тобой…ну, в прятки поиграем.
     Братишка от восторга подпрыгнул на кровати и, тут же соскочив с нее, начал торопливо одеваться.
      - Приходите скорее на кухню, я уже чайник вскипятила, - ласково сказала нам мама и ушла.
      - Ира, ты не расскажешь Сане? – на всякий случай спросил Митя, заглядывая мне в лицо.
      - Посмотрю на твое поведение, - мягко, но решительно ответила я, натягивая футболку.
      - Оно будет хорошим! – истово пообещал брат. – Сама увидишь!
      - Я уже видела, и не раз, - строго заявила я. – Но… будем надеяться. А теперь пошли в кухню.
      На том и закончился наш с Митькой разговор. И больше мы к нему не возвращались. Но это не значит, что я отвлеклась от мыслей о Марье Степановне и ее необыкновенных мышах. Наоборот, я целый вечер прокручивала в голове те четыре факта, о которых мы говорили со Светкой и Сашкой. Тем более, что к ним прибавился еще и пятый – последнее появление злосчастной Пики из-под моей кровати. Оно снова блестяще доказало правоту моей подружки: мысли Марьи Степановны не так уж покорны ей, как считает Сашка. Но это я знала и раньше.
     А вот почему и при каких условиях они перестают ее слушаться? – это вопрос. Я смутно чувствовала, что в ответе на него –  разгадка тайны и наше со Светкой освобождение от мышиного контроля. Играя с Митькой, смотря телевизор, помогая маме мыть посуду, я неотступно думала: «Ну, как можно связать эти факты? Что означают на самом деле Сашкины видения в квартире старухи? Что хотели увидеть мыши на том пролетающем облаке? И почему, наконец-таки, бабкины мысли то служат ей, как рабы в Древнем Риме, то бегают куда хотят, как Пика сегодня – причем втайне? Недаром же шпионка боится, как бы Марья Степановна об этом не узнала!»
     Неразрешимые вопросы страшно мучили меня до самой ночи. И это, видимо, легко читалось на моем лице – хотя я старалась сохранять веселый и довольный вид. Митька таинственно шептал мне в самое ухо:
     - Думаешь, да? А я тебе совсем не мешаю, видишь, Ира?
     Папа опять остро и пристально взглядывал на меня, но ни о чем не спрашивал. Мама, проходя мимо, ненароком обнимала мои плечи и гладила по голове. Родные сочувствовали мне, желали удачи – я это понимала – и, самое главное, не пытались дознаться, в чем причина моего ступора. «Молодцы мои домашние, и я их люблю!, - благодарно размышляла я. – Вот только задачка моя не решается – никак». И опять я думала, думала, думала…
     На ужин был рыбный салат, который я вообще-то, честно признаться, обожаю. Но в этот раз я даже не почувствовала его вкуса – будто траву жевала! Глотая на десерт кекс и запивая его чаем, я поняла, что сейчас просто зареву от своего умственного бессилия. Надо было скорее выбираться из-за стола, пока это не случилось! Бочком-бочком я протиснулась в дверь кухни, бросилась в детскую, плотно закрыла за собой дверь и уж там заплакала в полную силу. «Тупица ты, тупица! – в отчаянье твердила я, как попугай. – Ведь уже почти догадалась, надо только еще одно усилие сделать, а не можешь, мозгов у тебя не хватает»,
     Никто меня не беспокоил, даже Митька после ужина в нашу комнату не шел – наверное, родители его нарочно чем-то заняли, чтобы он мне не надоедал. Постепенно все мои слезы выплакались и отчаяние уступило место грусти – а это было гораздо легче. «В конце концов, - успокаивала я себя, - Светка и Сашка еще тоже ни о чем не догадались, раз никакого знака не подают, сидят по своим домам. Не я одна, выходит, такая дура. И вообще: может, я сегодня не додумалась, а завтра смогу. Даже в Митькиных сказках всегда говорится: «Утро вечера мудренее».
     И тут мне действительно очень-очень захотелось спать – так сильно, что не было сил раздеться. Я слабыми руками натянула на себя одеяло, уронила голову на подушку и сразу уснула.


                13. Ночной спор.


      Меня разбудил громкий разговор родителей за стеной, в соседней комнате. Судя по тому, что в детской было совсем темно, а на своей кровати рядом сопел братишка, была уже глубокая ночь. Голоса мамы и папы стали еще напряженнее и поднялись до пронзительной ноты. «О чем это они спорят? – с тревогой подумала я, окончательно проснувшись. – Или, может, ссорятся?»
      По правде говоря, я терпеть не могу, когда мои родители начинают выяснять отношения (и Митька, я уверена, тоже страдает от этого). Такое в нашей семье бывает редко – но все же случается. И тогда во мне сразу же, без спроса, начинает расти тоска – огромная, серая и какая-то шершавая. Она быстро заполняет меня, потом и мир вокруг – и нет от нее спасения, потому что я не могу сказать маме с папой: «Перестаньте! Мне тяжело вас видеть и слышать, когда вы такие». Раз родители ссорятся, значит, им это в данный момент необходимо. Что тут  поделаешь? Но в груди все равно – острая боль и такое жжение, что я даже не могу плакать, а только надеюсь изо всех сил, что вот, сейчас, этот ужас кончится, они перестанут кричать друг на друга и можно будет вздохнуть спокойно. Хоть и не сразу (сначала, конечно, подувшись для вида), но постепенно мама с папой начнут улыбаться и нормально разговаривать. И тогда моя жизнь, как обычно, весело полетит вперед, подобно парусу, наполненному свежим ветром.
       А тогда, ночью, я опять с горечью прислушивалась к голосам за стеной и чувствовала: вот она, беда, опять пришла, и нет от нее спасения. Мне показалось, что родительский спор только начался, не успев еще разгореться и перейти в ссору. Может, и не перейдет? Такое тоже бывало, и мне, во всяком случае, следовало надеяться …
        - Ты не понимаешь! – напористо говорил папа. – А еще умный человек, с образованием!
        - Нет, это ты не понимаешь! – возражала мама. – Твои люди работали, целый месяц у станков стояли, и им обязаны за их труд заплатить.
        - С этим никто не спорит! – кипятился папа. – Но я же тебе говорю, что если они будут бастовать и не выйдут на работу, то все остановится.
        - Ну, и пусть остановится, зато ваша бессовестная администрация почешется, наконец, и выдаст людям зарплату! Они ее заслужили, так ведь?
        - И что? Я тоже заслужил, работал вместе с ними, но не бастую же! Ну, нельзя процесс замораживать. Ты знаешь: у нас замкнутый цикл производства...
        - Да, да, да! И его ступени связаны друг с другом, и так далее. Но голодных детей твоих рабочих, как и твоих собственных детей,  рассуждениями не накормишь. А заводская верхушка на это плевать хотела! Почему у них нет денег на зарплату, если все работали, произвели продукцию, и она имеет свою цену?!
       - Не знаю, - нехотя признался папа. – Но я тебе уже в сотый раз объясняю: если производство остановить, его так сразу потом не запустишь! Это тебе не швейная машина, на которой можно построчить, потом отойти суп помешать и снова сесть на ней работать. Это – процесс тонкий и сложный!
      - Настолько тонкий, - спокойно и упрямо сказала мама, - что твои люди должны работать у станков за пустые обещания и падать от голода.
      - Почему только мои люди?! Я что, не вместе с ними? Я так же, как они, ничего не получил и так же выслушал «пустые обещания»! Но деньги-то в будущем месяце выплатят, а производство будет остановлено и полетит к черту! А мы столько времени его отлаживали, намучились с организацией. Ты вот хоть Игоря Ковалева спроси, если мне не веришь!
      - А ты сам-то веришь?
      - Во что?
      - Да в то, что в следующем месяце вам деньги выплатят?
      - Ну… должны же они это сделать! А вот если мы процесс остановим, мои рабочие и я сам ничего не заработаем потом, оттого что  все прервется и не будет деталей, чтобы выпускать продукцию!
      - Вот видишь, «должны»! Если бы ваши начальники сознавали свой долг, то вы бы уже сейчас зарплату получили. И нет никакой, я повторяю, никакой гарантии, что у них внезапно проснется совесть!
      - Да ты пойми, я же не отделяю себя от своих людей, а наоборот – отвечаю за них. Я хочу, чтобы производство не встало на месте и потом для моего участка была работа и, значит, зарплата!
      - А ты помнишь, как пять лет назад учителям не платили деньги по полгода? И все катилось тихо-глухо, городским властям не было до этого никакого дела! А почему? Да потому, что учителя – люди сознательные, у них всегда на первом месте – профессиональный долг, дети в школе, которых надо учить как следует. Ну, то же самое, что у вас – непрерывный процесс! Остановить его нельзя! Вот и пользовались этим наши власти. Что, не так? Ты помнишь, как мы тогда жили?
      О, вот это я помнила, и очень хорошо. Как у нас была только одна – папина зарплата, как я с зажмуренными глазами проходила мимо киосков, где продавались мороженое и шоколад, да при этом успевала отвлекать от соблазнов Митю, которому было два года. Но поверьте мне, и тогда он был еще тот лакомка! Если бы карапуз, пробегая со мной мимо киосков, догадался поднять глаза, то. несомненно, заорал бы! Говорить он тогда пока не мог, но указывать пальцем на то, что ему хотелось получить, и при этом верещать – запросто. В то время я часто видела маму хмуро пересчитывающей деньги, а потом долго складывающей и вычитающей колонки цифр на листках бумаги. Мясо мы ели редко, а когда однажды выяснилось, что мне пора купить новое зимнее пальто, родители впали в состояние тихой паники. Мне его все-таки купили (из старого я выросла), но питаться тогда нам пришлось одной картошкой с соленьями… Я вспоминала прошлое, слушая спор за стеной, и думала: «Неужели нам опять предстоит то же самое? Тогда понятно, почему мама с папой нервничают. И, главное, вроде бы оба правы. Разве так бывает? Я вот недавно со Щукой воевала, но уж там точно я была права, а он виноват, потому что злыдень паршивый, всегда первый лезет. Но ладно, пусть они спорят! Лишь бы только не разругались окончательно!» Тем временем папа, припертый к стене последним маминым аргументом, тихо сказал:
      - Ты совсем за дурака меня считаешь, да? Помню, не сомневайся. Но ты забываешь: я, и только я отвечаю за своих людей, за то, чтобы в будущем у них с работой было благополучно. А они, если сейчас забастуют, через месяц опять без работы останутся. Потому что придется не детали точить, а производство восстанавливать!
      - То есть ты, - торжественно сказала мама, - один точно знаешь, что надо делать. Так? 
      - Так! – не сдался папа.
      - А ты не слишком много на себя берешь?
      - Нет, не слишком, - в папином голосе была ледяная вежливость. – Они думают только о сегодняшнем дне, им немедля нужны деньги – и больше ничего. А о том, что будет с ними завтра, думаю на участке я один! И я знаю, что лучше, не сомневайся.
      - А твои рабочие, значит, дети маленькие? – возмутилась мама. – Не понимают, что делают? Ты их в рай тянешь, а они не хотят, да? Пророк нашелся, гуру! Ты мне очень напомнил сейчас одного человека…
      - Это какого? – насторожился папа.
      - Великого Инквизитора из «Братьев Карамазовых».
      - Ну, знаешь! – с обидой сказал папа. – Ты меня с каким-то злодеем равняешь!
      - Нет, не со злодеем. У Достоевского Великий Инквизитор – не враг человечества. Наоборот, он любит его и хочет уберечь от ошибок Причем так: взять всю власть над людьми в свои руки и указывать им, что следует делать, как думать, о чем мечтать. И это, заметь, для их же блага! А свобода, он считает, очень вредна. Да  погоди, сейчас… Вот первый том романа, а в конце его… Ага, слушай, каким Великий Инквизитор видит будущее людей:
      «Стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы… Докажем им,…что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке… Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке», Узнаешь? Такими ты хотел бы, чтобы стали твои рабочие? – я услышала, как мама с сердитым стуком захлопнула книгу и поставила ее в шкаф.
      - Ну, Лена! – удивленно произнес папа. – Что-то ты уж слишком резко. Не надо мне от них никакой детской песенки и светлой радости…
      - А только чтобы они верили одному тебе и поступали, как ты велишь, - иронически закончила мама. – Так себе, мелочи, конечно.
      - Но они же…
      - Они взрослые, серьезные люди, отцы семейств, - теперь уже в мамином голосе прозвенела сталь, - и пусть не такие образованные, как ты, и многие сильно пьющие, но они хотят получить заработанное немедленно, и это их человеческое право. А ты не смеешь за них решать, надо бастовать или нет. Они это сами знают, без тебя, и нечего ставить происходящее с ног на голову. Ты пойми, каждый человек должен сам отвечать за себя. Если остановится производство, то виновато в этом будет ваше руководство, а не рабочие. Оно вынудило их на забастовку, не выплатив деньги, вот пусть и повертится. А ты, Сережа, поверь мне, не спасешь человечество, если будешь навязывать ему свои взгляды.
      - Ну, ладно! – неожиданно рассмеялся папа, и мое сердце забилось от радости: они так и не поссорились, ура! – До чего умная у меня жена, как она знает русскую литературу, просто блеск! Где уж мне, политехнику, спорить с историком – я больше и не буду. А вот пойдем лучше, Леночка, на кухню, выпьем там кофе покрепче и с пряниками, а то мне даже есть захотелось почему-то. А потом помиримся и пойдем на балкон, дышать воздухом. Все равно ведь сейчас не уснем, после такого спора, а завтра воскресенье. Загляну вот только к детям – вдруг мы их разбудили?
      Я быстро повернулась носом к стене, чтобы папа не заметил мои открытые глаза. Когда он на цыпочках вошел, у нас было тихо, и папа, прикрыв осторожно дверь, убыл на кухню пить кофе. А я, крепко обняв подушку, снова напряженно думала. Какой странный этот Великий Инквизитор! И любит людей. и желает им добра, и в то же время собирается лишить их собственной воли. Вот если бы мне приказали немедленно и без возражений съесть, например, рулетик с маком, мне бы его, конечно, не захотелось. Хотя вообще-то я их очень люблю и без указок проглочу за милую душу. А так, по принуждению… да ни за что я его есть не буду, вот! И пусть этот тип умоется со своим всеобщим дебильным счастьем. А я не буду прижиматься к нему в страхе, как птенец к наседке! Во-первых, я лучше к маме прижмусь, а он кто такой? Во-вторых, мама правильно сказала: «Каждый человек должен сам отвечать за себя». Вот я и отвечу, пусть Великий Инквизитор не беспокоится. Но кто он такой, в самом деле, и почему хочет решать один за всех? И кого он мне так сильно напоминает, не могу понять? Но что-то очень, очень знакомое…
     Лунный свет, струясь сквозь тюлевую занавеску, наполнял комнату голубым сиянием. На тумбочке громко и торопливо тикал будильник. Митька во сне беспокойно повернулся и сердито пробормотал: «Еще чего! Без тебя обойдемся». В открытую форточку долетало сонное щебетанье какой-то пичужки и тихие голоса родителей с балкона. Они, слава Богу, говорили между собой как всегда - спокойно и дружески. Опять вокруг меня было хорошо, и светло, и мирно. Тогда я подумала: «Ладно, я завтра спрошу у мамы об этом Великом Инквизиторе, тогда и додумаю до конца. А мама с папой ни за что не дадут ему указывать, как мне жить, да и сами не будут слушать какого-то сумасшедшего. Лучше я усну»… - и уснула.
               
14. Меня осенило.

      Воскресное утро выдалось чудесным – тихим и солнечным. Митя, который опять встал раньше меня (но, к счастью, в этот раз не пел!), заглянул в комнату, убедился, что я уже проснулась, и радостно крикнул:
     - Ира, вставай! Мама блинчики печет!
Н-да, блинчики – это совсем неплохо! Очень даже аппетитный у нас сегодня будет завтрак! Я сразу вскочила и побежала умываться. Давно известно, что это блюдо надо есть горячим, в крайнем случае – теплым, макая блинчики в холодную сметану или варенье. Скорее попасть в кухню, пока они не успели остыть!
     И я явилась вовремя: мама как раз снимала со сковороды последний блин – ноздреватый, тоненький, золотистый.
     - Доброе утро, мамочка! – поздоровалась я. – Дай мне, пожалуйста, вот этот, сверху, самый горячий.
     Жадный Митька, похоже, сразу захотел перехватить у меня блин, - протянул к нему руку и что-то промычал. Но сказать ничего не мог: так у него был набит рот. А уж мордашка была измазана в сметане чуть не до ушей! Я фыркнула, взглянув на него, а мама засмеялась и сказала:
     - Не торопись, сынок. Я напекла много, всем хватит. Спокойно прожуй, потом будешь говорить.
Мама поставила сковородку в раковину, сунула туда же лопаточку, сняла фартук и села к столу.
     - Ну, вот, - довольно вздохнула она, - управилась я с завтраком. Теперь можно и самой поесть. Жаль, папы нет. Придется ему питаться разогретыми, а они не такие вкусные.
     - А куда папа делся? – спросила я, опуская очередной блинчик в розетку со сметаной.
     - Да опять с самого раннего утра на футбол ушел, - пожала плечами мама. – И не спится ему!
Братишка в это время наконец-то прожевал блин и заявил:
     - А теперь хочу с малиновым вареньем! Мама, достань, пожалуйста.
     Вот сластена, не дает людям спокойно поесть! Я сама встала, взяла из холодильника   банку с вареньем и положила немного малины в Митину тарелку. Мне очень хотелось задать маме один вопрос, он так и вертелся у меня на языке, но надо было подождать конца завтрака. Пусть уж брат уберется в детскую ползать со своими игрушками, тогда я у мамы и спрошу. И он, было похоже, уже наелся – одолел со сладким всего один блинчик, а на остальные посматривал с сожалением. «Эх, как обидно, что больше не могу съесть!» - было написано на его лице.
      - Митя, допей чай, если хочешь, и иди играй, - вывела его мама из затруднительного положения, - а перед этим хорошо в ванной умойся, ты страшно перемазан в сметане.
     Мальчишка, пыхтя от сытости, выполз из-за стола и утянулся за дверь. Мы с мамой продолжали завтракать, и она не подозревала, как мне не хочется признаться ей, что я слышала их ночной разговор с папой. Но иначе я не могла узнать то, что очень хотелось…
     После завтрака мама кивнула мне, чтобы я прибрала в кухне, а сама пошла в большую комнату и, я услышала, включила телевизор. Так, надо быстрее помыть посуду, чтобы она не успела особо углубиться в суть какой-нибудь интересной передачи. Жалко будет ее отрывать, ведь она и так мало отдыхает. Так, все. Я положила в ящик последние вымытые ложечки, повесила на место фартук и отправилась к маме. Хорошо, что папа сейчас играет в футбол: лучше, если он ничего не узнает о предстоящем разговоре. Я вздохнула поглубже, вошла в гостиную и храбро спросила:
     - Мама, кто такой Великий Инквизитор?
     - Торквемада, - был рассеянный ответ. – Так называлась должность, которую он занимал…
Вдруг мама нахмурилась и резко повернулась ко мне. Она строго спросила:
     - Ты слышала?
Мне не оставалось ничего другого, как молча кивнуть головой и опустить глаза. Мы помолчали.
     - Я знаю, Ира, - смягчилась мама, - что ты не стала бы подслушивать нарочно, но все-таки…ты меня понимаешь?
     - Понимаю, - заверила я. – Я не хотела, просто вы с папой громко разговаривали и разбудили меня. Извини, ладно? Но почему этот …как ты его назвала?... так себя ведет? Он что, царь?
     - Ну, во-первых, не царь, а глава испанской инквизиции, - объяснила мама. – Во-вторых, не ведет, а вел – он жил в пятнадцатом веке. В-третьих, в романе Достоевского речь не идет конкретно о нем, это обобщенный образ. И еще мне непонятно, чем ты занималась на уроках истории в этом году! Ведь вы как раз проходили средние века, а ты таких простых вещей не знаешь.
     И тут я вспомнила! Передо мной всплыла картина: наша   «историчка» Лидия Владимировна пишет на доске крупно слово инквизиция и говорит: «Запишите новое понятие в тетрадь и следом определение». А дальше – пустота… И удивляться нечему. Я на том уроке и вообще в тот день чувствовала себя плохо: болела голова, першило в горле. Это было начало тяжелого гриппа – вернувшись  домой из школы, я слегла на две недели. Но вот слово в памяти осталось…
     - Понимаешь, - сказала я маме, - это проходили зимой, как раз тогда, когда я болела – помнишь, долго?
     - А когда выздоровела, и не подумала открыть учебник и хоть что-нибудь узнать? Понятно. Теперь слушай. Если ты не усвоила  данную тему, это только твое личное упущение. Пора его восполнить. У нас дома много исторической литературы, и я тебе нужную сейчас подберу. Сумела услышать чужой разговор, сумей и сама во всем  разобраться. Согласна?
     Я вздохнула и кивнула. Конечно, узнать необходимые сведения  от мамы было проще, но пусть себе спокойно отдыхает, если хочет. Я пороюсь в книгах и найду то, что меня интересует. Мама уже открыла  книжный шкаф, и скоро передо мной лежало три толстых тома.
     - В каждом из них - информация по эпохе средневековья. Вперед! – подбодрила меня мама.
     С этим напутствием я сложила книги в стопку и пошла с ними в детскую. Митька ползал на полу со своими машинками и «танчиками» (так он называет игрушечные танки – их у него целых три). Конечно, гудел при этом, изображая шум моторов, но не слишком. Заниматься было можно. Сама не понимая, почему я так волнуюсь, я с трепетом открыла первый том…
     О, что там было написано! Оказывается, инквизицией называлось судилище католической церкви, созданное еще в тринадцатом веке для расправы с еретиками. А еретиками называли тех, кто не был согласен с господством церкви и ее учения, а также выражал недовольство властью короля и тогдашними порядками. Еретиками считали ученых, мыслителей. Ими объявляли и тех, кто отваживался иметь собственное мнение – или его вера в Бога отличалась от официальной, которую предписывала церковь во главе с Римским папой. Содрогаясь, я читала о том, как жестоко и непримиримо преследовала инквизиция бедных инакомыслящих. Она карала за все: за «не те» мысли и настроения, за помощь еретикам, даже просто за знакомство с ними. Никто, попав в ее застенки, не мог избегнуть зверских пыток. Если подозреваемый не выдерживал их и «признавался», то считалось, что он раскаялся в грехах, и для него испытания могли закончиться телесным наказанием или пожизненным заключением в тюрьму. Тех же, кто держался стойко, считали «закоренелыми» и заживо сжигали на площадях при большом стечении народа.
     В 1480 году была учреждена испанская инквизиция, которая оказалась самой страшной из других, уже существовавших в европейских странах. Причем всю выгоду от нее получала королевская власть, потому что отнятое у еретиков имущество переходило в государственную казну. Оттого в средневековой Испании сжигали живьем не только еретиков, но и просто богатых людей – чтобы на законном основании ограбить их. Год за годом, век за веком «святые отцы» губили больше и больше жертв, поэтому некоторые районы страны почти совсем обезлюдели.
     Первым генеральным инквизитором был действительно Торквемада – причем эта должность существовала только в Испании. В других же странах главным судьей считался сам папа. Торквемада загубил многие тысячи ни в чем не повинных людей.
     «Так вот как ты любил человечество, Великий Инквизитор!» – возмущенно думала я, перелистывая страницы. Замечание мамы о том, что герой романа, о котором она говорила папе, - не конкретный человек, совершенно вылетело у меня из головы. Наверняка все они были на один лад – и Торквемада, и те, что шли за ним. По их приказу людей хватали, пытали, казнили – и делалось это для «чистоты веры». Несчастные испанцы! Получается, что они должны были или думать так, как им велели – или не думать вообще? Ужас.
     Наконец,  в последней книге я наткнулась на портрет одного из инквизиторов. Это была репродукция с картины Эль Греко – великого испанского художника. Со страницы на меня смотрел не тот, первый  (Торквемада), а, наверное, уже шестой или седьмой, потому что картина была написана в 1600-1601 годах. Этого священника в красивой малиновой одежде и какой-то удивительной складчатой шапке звали Ниньо де Гевара. Сначала он мне показался умным, спокойным, хотя и сильным человеком. Даже, может быть, ученым. Круглые очки, полуопущенные веки.  Но потом я увидела и его подозрительность, и жестокую складку рта, и беспощадный, пронизывающий взгляд горящих глаз. Да, такой, конечно, вполне уверен, что имеет право объявить «врагом веры» кого угодно и послать его на мучительную смерть.
     Ладно. Более или менее мне стало ясно, кто такие были инквизиторы. Но кое-что еще нужно было спросить у мамы. За работой я не заметила, как быстро пролетело время, а солнце, повернув на юг, начало уже сильно припекать меня сквозь тюлевую штору; не видела даже, когда Митя перестал играть и ушел из комнаты. Я захлопнула книгу и направилась к маме. Она сидела с папой на диване в гостиной, и они о чем-то весело болтали. Вот как: и папа успел вернуться с футбола – при моем полном неведении. Я рассеянно поздоровалась. Жаль, но придется отложить разговор: надо наедине обсудить то, что меня интересует. А мне не терпелось! С досады я пошла на балкон и стала там отковыривать краску с перил. Давно известно: это отлично помогает, если чего-то очень хочешь, а оно никак не наступает, и надо ждать, ждать… Тогда лучше всего ковырять, ковырять…И еще, еще, еще…
     Машинально выглянув во двор, я увидела две фигуры, шедшие по тротуару прямо подо мной. В следующую секунду я вздрогнула и так подалась вперед, что чуть не выпала с балкона. Это шествовали рядом…крашеная пожилая подруга «Лорочки» и тот самый толстый парень, от которого Сашка недавно убегал и которому мы со Светкой морочили голову. Они выступали медленно и чинно, а в руке ценительницы аметистов покачивалась круглая коробка, перевязанная шпагатом, – в таких носят торты. Парочка добралась до соседнего подъезда и скрылась в нем.
     «Да ведь они к Сашке идут! – внезапно поняла я. – Вернее, к его матери, на день рождения. А в коробке, конечно, подарок». Открытие было не самым приятным: я сразу подумала о нашем друге. Вот он сейчас откроет дверь и – встретится лицом к лицу со своим врагом. И получается, что подружка «Лорочки», скорее всего, его мать. Повезло Иноземцеву – встречать такого гостя – нечего сказать! Как-то он выйдет из положения?
     В этот момент скрипнула балконная дверь, и голос папы у меня за спиной проговорил:
     - Иришка, ты, я вижу, ничем не занята? Иди, пожалуйста, на кухню, помоги маме с обедом. Я ей сам обещал картошки почистить, но сейчас вспомнил: мне надо зайти к Игорю Ковалеву, кое-что обсудить по работе.
     «Понятно! – подумала я. – Бастовать или нет – вот что вы будете там со Светкиным папой обсуждать. Ну, и хорошо. Это надолго, и я успею спокойно поговорить с мамой!» Обрадованная, я устремилась в кухню. Мама была уже там, лепила из мясного фарша маленькие фрикадельки.
     - Ну? – сразу же спросила она, заглянув мне в глаза. - Поняла, что такое инквизиция и почему папа вчера ночью обиделся, когда я сравнила его…сама знаешь с кем? Ты же все слышала! И как?
     - Да, это мне понятно, - сказала я, доставая из ящика картошку и складывая ее в раковину. – Мам, хватит на твой суп?
     - Хватит, - ответила мама и улыбнулась. – А ты глазастая у меня, молодец. Сообразила, что я именно суп собираюсь варить.
     - Да, я вообще ничего, - скромно подтвердила я, беря в правую руку нож, а в левую – картофелину. - Но только вот…
     - Что?
     - Почему инквизиторам позволяли такое делать? Ведь многие же понимали, кто они на самом деле? И что никакую веру они не укрепляют, а просто мучают людей! Неужели никто не восставал?
     - Не забывай, - сказала задумчиво мама, - что это сейчас, в двадцать первом веке, можно так легко судить. А тогда, в средневековье… Во-первых, испанцев объединяла вера в Христа, и сомневаться в том, что веру надо защищать, казалась святотатством. Тем более, что незадолго до основания инквизиции Испания освободилась от власти турок (а они были другой веры – мусульманской) и стала, наконец, независимой. Католическая религия и королевская власть служили объединению всех в одну страну, один народ – а турки были рядом, и угроза порабощения еще сохранялась. И кто бы восстал в то время на «святых отцов»?  Сама идея – защита общей веры – была, казалось бы, благородной и великой. А  возвышенность мыслей дорога сердцу каждого испанца – уж такой они народ.
     - Да, знаю: как Дон Кихот, - вставила я, водружая на стол блюдо с очищенным картофелем.
     - Правильно, - кивнула мама, - Дон Кихот был благородным борцом за идею… Конечно, когда инквизиция показала себя в полной мере, многие опомнились, - хотя было уже поздно.  Тайные судилища, пытки и костры на площадях настолько запугали народ, что никто не смел и слова сказать. И потом: здесь таилась ловушка, я же тебе говорила. Сомневаться, правильно ли поступают священники, было для глубоко религиозных испанцев все равно, что сомневаться в вере Христовой. Умные люди понимали: вера и «святые отцы» - не одно и то же. Но с «еретиками», ты знаешь, монахи быстро расправлялись. К тому же инквизицию мощно поддерживала королевская власть -  ей она была просто выгодна.
     - Но, мама, - с волнением возразила я, - как же так? Ведь в общей вере не было ничего плохого, жестокого? Почему тогда…
    Мама присела на табурет и, вздохнув, нахмурилась:
     - Да, ты права. Дело в том, как служить этой вере. Или с чистым сердцем и доброй душой, или жестко, фанатично, как это, в общем-то, свойственно национальному испанскому духу.
     - Что?! – закричала я и, разрезая картофелину, чуть не располосовала себе палец. – Ведь это Дон Кихот – выражение испанского духа, ты сама говорила!
Мама засмеялась и покачала головой:
     - Ты забыла одно слово – лучшее выражение. Далеко не все смело  воевали с ветряными мельницами, видя в них чудовищ! Инквизиторы, например, хотели совсем другого – полной власти над душами людей – и ничем не брезговали. Поэтому такая национальная черта, как гордость, стала у них надменностью, вера в идею – фанатизмом, а настойчивость в достижении цели – злым упорством и презрением к страданиям людей. Они разрешали себе любые преступления – во имя святой веры – и стали палачами собственного народа…
     Мама, грустно задумавшись, поднялась с табуретки, подошла к окну и стала смотреть на улицу. Я, отставив в сторону порезанную картошку, опять стала размышлять над тем, что узнала. Как это, оказывается, сложно! Почему в испанской истории сплелись вместе и патриотизм, и общая вера, и такая жестокость? И прекрасно они друг с другом уживались! Кстати, Дон Кихот, получается, жил во времена безраздельной власти инквизиции – и ничего, не протестовал! – по крайней мере, мама мне такого не рассказывала. Поскорее бы мне вырасти и прочитать этот роман – тогда, может быть, что-нибудь и пойму?
     - И еще одно, последнее! – решительно сказала я. – Понятно, что люди им свято верили и ни в чем не сомневались – ну, во всяком случае, очень многие. Но сами-то «святые отцы» - они как? Не все же они были жестокими! А для того, чтобы такое творить, надо, ну…твердо знать, что ты прав и иначе нельзя. А разве можно мучить людей без колебаний?! Ведь они были нормальные люди, не маньяки какие-нибудь сумасшедшие. Неужели они никогда не жалели тех, кого  пытали и казнили?
     - Жалели, наверное, и даже очень. Правда, им внушали, что сочувствовать еретикам нельзя, что это дьявол хочет помешать им исполнить  долг и поддаваться добрым мыслям грешно.
     - Но они поддавались? Да, мама? Даже если нельзя?
     - Конечно, девочка, - был убежденный ответ. – Людьми же они были, в конце концов. Хотя, например, монахи-доминиканцы называли себя: «псы господни» и считали главной своей заботой «выгрызать ересь». И «выгрызали», будь уверена! Но никому и никогда еще не удавалось держать в плену человеческие мысли – настолько, чтобы полностью их контролировать. Они свободны, и они приходят и уходят, когда хотят. Потому, конечно, и «святые отцы» тоже жалели, страдали, сомневались… А потом каялись в своем «грехе», много молились, не вкушали пищи, чтобы «победить дьявола». А «дьявол»-то на самом деле был – доброта и сострадание к несчастным.
     Вот оно что! От волнения у меня закружилась голова, и я, опустившись на стул, дрожащим голосом спросила:
     - Но тогда, мама… тогда и ни один человек на свете не может постоянно держать свои мысли под контролем? Даже если очень захочет?!
     Мама, стоя у плиты, бросала в кипящий суп фрикадельки. Быстро опустив последние – сразу штук шесть – она захлопнула кастрюлю крышкой и тревожно обернулась.
     - Что ты вдруг? – пытливо посмотрела она мне в глаза. – Тебя это по-настоящему волнует?
    Я кивнула, лихорадочно теребя попавшееся под руку полотенце.
     -  Понимаешь, - медленно и внятно произнесла мама, - о такой власти мечтали многие –  во все времена, а не только инквизиция в средние века.
     - Думать «что надо»? А лишние мысли отбрасывать?
     - Да. А самое главное – не одного себя, но и других заставить думать так же и поступать «как надо». Это голубая мечта царей, королей и диктаторов. Представь себе, как удобно:  и сам повелитель не знает ни сомнений, ни печали, ни угрызений совести, и его подданные тоже. Не нужны ни полиция, ни тюрьмы, ни застенки! Граждане довольны, и счастливы, и дружно идут в одном направлении. Вот Гитлер, например. Это имя тебе, надеюсь, знакомо?
    Я кивнула и даже обиделась. Стыдно мне было бы о нем не знать – оба мои прадедушки  сражались с фашистами во время  Отечественной войны.
     - Так вот, он не только самого себя убедил в том, что немецкая раса – лучшая в мире. Ему хотелось, чтобы все так думали – и в самой Германии, и в других странах, и покорились ему.
     - Но ему это не удалось, его победили наши прадедушки! – гордо заявила я.
     - Да, и прадедушки, и многие другие, как они! Трудно сейчас представить, но большинство немцев поверило Гитлеру: приятно, знаешь, ощущать себя высшим существом.  Ясно, что не до конца, не от души – это же бред, хотя и выгодный. Были, понятно, и фанатики, такие же, как некоторые инквизиторы, но немного. А душа человеческая и ум его – самая главная из загадок. Нельзя их подчинить чему-то одному, это невозможно – и не нужно! Пока жив человек, остаются жить и его желания, сомнения, таинственные мысли – как раз то, что и делает его человеком. Понимаешь, они свободны, всегда свободны, и никто не может поставить им предел – ни он сам, ни другие. Теперь тебе ясно?
     О, теперь я поняла! Я застыла, как вкопанная, на табуретке, не в силах даже ответить: «Да». Вот оно! Наконец-то все вставало на свои места – все, что случилось со мной и Светкой в последнее время… Но надо было еще подумать, прежде чем подавать знак друзьям. Еле пробормотав:
     - Спасибо, мамочка, я пойду,  - я выбралась из кухни и направилась в родительскую спальню.
Там, я знала, сейчас никого не было: папа пока оставался в гостях на пятом этаже, у Светкиных родителей, а Митя опять играл – и очень громко! – в детской.
     Я, кусая губы, присела на кровать. Голова горела. Да, теперь перечисленные вчера Светкой факты – и даже один забытый! – складывались в одну четкую линию, как узор в мозаике. Странные, удивительные события последних дней получили, наконец, ясный смысл и логику. Мне радостно и страшно было поверить: неужели это я - я, а не Светка – математик и не Сашка – реалист, смогла разрешить такую трудную задачу? Я – «мечтательница», «художественная натура», как говорят про меня? Конечно, в последние два дня обстоятельства складывались на редкость удачно. Очень вовремя случились  и появление Пики на спектакле, и встреча на площади с «Дон Кихотом», и ночной разговор родителей, и то, что я очень захотела узнать, кто такой Великий Инквизитор – и узнала, а мама помогла окончательно разобраться в существе дела. И несмотря на это, я молодец! И вовсе Ира Костина не тупица, как мне казалось в последнее время, когда верное решение появлялось в моей голове, дразнило и – исчезало. Зря я сердилась, честное слово. Ведь мысли – они свободны, летят куда хотят, и глупо желать, чтобы они пришли или задержались по приказу. Теперь я это точно знаю! Держись, Марья Степановна, вместе со своими мышами: никто тебя больше не испугается!
     «Надо, пожалуй, умыться и успокоиться, а то лицу жарко», - подумала я и пошла в ванную. Уже с наслаждением плескаясь под краном, я услышала, как хлопнула входная дверь: пришел от Ковалевых папа. До меня долетел взволнованный голос мамы, вышедшей в коридор:
     - И что вы решили?
     - Бастовать, -  твердо ответил папа.
    Они помолчали немного, и я всем сердцем - может быть, впервые в жизни так ясно – почувствовала на расстоянии, каким согласным было это молчание. Потом отец весело спросил:
     - А обед не готов еще? Так вкусно пахнет, сил нет!
     - Готов, конечно. Мне Ирочка помогала.
     - Тогда идемте скорее. Зови детей, а то я умру с голода.
     - Шагай на кухню, - засмеялась мама, - борец ты мой… с инквизицией.
     - С кем? Какие-то шуточки у тебя, Лена… - бурчал папа, резво несясь обедать, - «просто неудобно отвечать», как говорил товарищ Хачикян из «Мимино».
     Я сразу улыбнулась, вспомнив этот фильм. Особенно мне нравится тот эпизод, где Мимино старается объяснить продавщице, что ему нужен именно крокодил, а не другая игрушка. Та не понимает по-русски, он – по-английски, но не отступает, стоит на своем, а почему? Потому что у него есть тайная, но очень важная мысль: надо привезти этого крокодила маленькому племяннику, доставить  ему радость…А я опять о том же, оказывается, продолжаю думать! И еще мне не терпится скорее бежать к Светке – рассказывать, но, пожалуй, без обеда мама не отпустит. И я, вытерев руки полотенцем, тоже пошла на кухню.
     Мои родные уже были там, и мама разливала душистый суп по тарелкам. Я тоже, как и папа, почувствовала голод и решила, что пообедать, в общем-то, не мешает. Ничего с моими друзьями за эти полчаса не случится, подождут, а супчик-то мы с мамой неплохой сготовили, да…
Обед прошел весело: папа шутил, мама смеялась, и мои родители были очень довольны друг другом. Митька втихомолку подливал в их тарелки своего супа. Заметив, что я увидела его проделки, братишка умоляюще зашептал:
    - Ира, не говори! Если я его весь съем, у меня места на вафли не останется.
    - А разве есть вафли? – удивилась я.
    - Папа сейчас принес и в коридоре оставил, под шарфиком спрятал, чтобы я не знал, пока не пообедаю. А я уже знаю и две штуки съел, - похвастался брат.
    - Ладно уж, - тихо проворчала я. – Не скажу, если ты после обеда за мной не потащишься. И чтоб остальное сам доел, понял?
    Мальчишка взял ложку и стал с кислой миной возить ею в тарелке. Мама, случайно взглянув в его сторону, строго сказала:
    - Митя, в чем дело? Ложка – для еды, а не для игры. Хорошо понял? Вперед!
Еще больше надувшись, братишка начал есть. Мама не спускала с него глаз, пока капризник не дожевал свой кусок хлеба и его тарелка не опустела. Дождавшись, когда мама соберет со стола посуду, папа подмигнул Митьке и сказал:
    - Ну, вот теперь можно и вкусненького! Ты еще не знаешь, что я купил!
Брат радостно просиял, а я с трудом сдержала смех. Как же, не знает он! До чего же взрослые  бывают наивны, даже жаль их немного…
    Пить чай вместе с родными я уже была не в силах. Разбавив свой почти наполовину молоком, чтобы был похолоднее, я залпом выдула его за несколько секунд и, захватив пару вафель, побежала к Светке. Воспользоваться «телефоном» у меня, вы понимаете, не хватило уже никакого терпения!

15. Приключения продолжаются.

     Вафли оказались совсем недурными. Одну я успела схрумкать, пока дошла до пятого этажа, второй решила угостить подружку. Я нажала на кнопку звонка и вдруг подумала: «А интересно, расстроится Светка или нет, когда узнает, что я, а не она все про бабку разгадала?»
     За дверью прошелестели шаги, щелкнул замок, и я увидела на пороге свою подругу. Но в каком виде! Нижняя губа распухла и сильно кровоточила под слоем зеленки, которой была смазана. Щека была ободрана, на лбу синяк, глаза смотрели мрачно. Потрясенная, я отступила назад.
     - Заходи! – хмуро сказала Светка. – Ну, ты чего? Синяков никогда не видела?
Убедившись, что я не реагирую, подруга схватила меня за руку и втащила в квартиру. Я захлопнула дверь и сочувственно спросила:
     - Что это с тобой, Свет?
     - Со Щукой подралась, - зло ответила она.
     - Когда? – ахнула я.
     - Полчаса назад. Видишь, еще кровь идет? - подружка озабоченно посмотрелась в зеркало, висевшее в прихожей. – Что я маме скажу, просто и не знаю, а они с папой уже скоро придут.
     - А как это случилось?
     - Обыкновенно. Он меня в подъезде подкараулил, гад, когда я из магазина шла. Наверное, издали увидел и решил, как всегда, без свидетелей поквитаться, вот и засел там – знаешь, где батарея. А я-то его вообще не заметила, когда шла к подъезду, представляешь? Только открываю дверь, захожу, а он… стоит. И, знаешь, улыбается, и говорит мне:
     - Ну что, ботаничка корявая, попало тебе за картошку? Или ты не всю в меня покидала, и она еще осталась?
А я ему:
     - Ботаничка, но не корявая! А картошки у меня еще много! Становись под балкон, опять по башке получишь – сколько хочешь.
А он голову, как бык, нагнул и ринулся. Драка получилась не так себе: видишь, как он меня разукрасил? Но я ему тоже в нос двинула –  сразу кровь пошла, - удовлетворенно заключила Светка.
     Еще раз критически посмотрев на себя в зеркало, она махнула мне рукой, приглашая в комнату. «Ну, и дела! – ошеломленно думала я, идя за ней. – Наверное, Щука так взбесился, что теперь будет мстить нам до самой смерти».
     - Вот только странно, Свет, как он вообще на улице оказался, - посетовала я, садясь на диван. – Раньше мамочка его так часто не выпускала! А теперь – только и оглядывайся! Во двор нам с тобой не выйти, что ли?
Светка пожала плечами:
    - Не знаю! Давай больше не будем о нем говорить, ладно? Ты-то что сегодня делала?
     Я вздрогнула. О, как мне много надо было сказать подружке – и я ведь с этим шла к ней! Но обо всем, разумеется, забыла, когда узнала, какое горе с ней приключилось. А ей еще скоро предстоит объяснение с тетей Таней по поводу этих боевых ран, и что она ей скажет? Жаловаться моя подружка не любит, но как тут быть-то? Правда, есть дела и поважнее! Сейчас Светка сразу забудет про свои неприятности и даже вообще кто такой этот мерзавец Щука…
     - Знаешь, - призналась я, - мне удалось понять самое главное про «бабку из двадцатой» и ее мышей.
     - Да ты что?! – изумилась Светка, и ее глаза сразу загорелись. – Ты не шутишь? Это ты сегодня, да, обдумала? Говори быстрее, не молчи!
Я кивнула в знак согласия и уже хотела начать рассказывать. Но подружка внезапно схватила меня за руку:
     - Ира, нет. Ты не можешь только мне одной все выложить. Про Сашку-то мы забыли, а он тоже должен услышать, договорились же вчера.
     Конечно, она молодец, что об этом вспомнила, но…
     - Света, но ему, наверное, сегодня не до того, у его матери – день рождения, - напомнила я подружке. – Он же дома с гостями, ему некогда. И видела бы ты его гостей!
Своим последним замечанием я хотела вызвать Светкино любопытство, но она, похоже, ничего не расслышала. Голова моей неугомонной подруги (кстати, уже очень оживленной и довольной) была занята другим: как добраться до Сашки.
     - Знаешь что, - решительно сказала она, - надо его вызвать на улицу. Сами к нему не пойдем – неудобно. Пошлем кого-нибудь из малышей – может, брата твоего?
     - Еще чего! – возмутилась я. – Только не Митю! Он же потом нипочем не отвяжется, будто ты его не знаешь.
     - Ну ладно, что-нибудь еще придумаем, – отмахнулась подружка. – Там видно будет.
     Энергия опять била в ней ключом! Кто бы подумал, что пять минут назад мне было жалко ее просто до слез: такой она выглядела несчастной и понурой. Вовремя я, однако, пришла со своей новостью.
     Через минуту мы были уже на улице. Странно, но ни одна из нас даже не вспомнила про Леньку Щукина и связанную с ним опасность. А ведь он вполне мог быть где-то поблизости: битва со Светкой закончилась совсем недавно. Но нет! Наплевать нам было на него и его кулаки. Нас увлекало другое… Как назло, двор был совершенно пуст в этот жаркий час. Подумать только, ни одной малявки не попадалось в поле нашего зрения, хотя обычно сам воздух вокруг звенит и мельтешит от их писка, смеха и беготни. Неужели действительно придется привлекать к этому делу Митю? А так не хочется! Куда же они вдруг пропали-то, его мелкие приятели? Хоть бы один появился, нам бы хватило! Не зная, что делать, мы с подружкой подошли поближе к Сашкиному балкону и задрали головы. Из окон его квартиры неслась громкая музыка и звуки голосов.
     - Кричать не имеет смысла, - вздохнула Светка. – Он не услышит в таком шуме. Может, выглянет, а?
     И он выглянул! Видимо, все-таки заметив нас под своими окнами, Иноземцев вышел на балкон и помахал рукой в знак приветствия. Мы тоже обрадовано замахали и закричали:
     - Саша! Давай сюда! Быстрее!
Он кивнул в ответ: значит, понял и сейчас выйдет. Все складывалось прекрасно, мы его выцепили. Еще чуть-чуть подождать, и…
     Иноземцев уже шел к нам от своего подъезда. Он шел и улыбался – значит, рад был встретиться. И лишь оказавшись рядом, заметно удивился и нахмурился: разглядел Светкины синяки.
     - Что с тобой? – сразу спросил он, даже забыв поздороваться. – Тебя избили?!
     - А, это неважно, - нетерпеливо перебила его подружка. – Тут совсем другое…
     - Говори, кто? – потребовал Сашка. – Не может быть, чтоб родители.
     - Конечно, нет, - удивилась Светка. – Как ты мог такое подумать? Да они никогда…
     - Тогда кто? – не давал сбить себя с толку Иноземцев. – На тебя же смотреть страшно!
     - Ну…Щука, - неохотно призналась подружка. – Да зачем тебе? Пусть идет лесом!
Сашка побледнел и сжал зубы. Он здорово разозлился. «Ну, конец теперь Щуке. Получит он по шее», - весело подумала я и, чтобы отвлечь Сашку от мысли о немедленной мести, сказала:
     - Да ты послушай! Есть новость, и хорошая. Это то, о чем мы, помнишь, говорили вчера на скамейке. Я обдумала факты и теперь много чего могу рассказать вам со Светой. Ну, про старуху и ее мысли! Только вот у вас сегодня гости…
     - Ну, и что? – вызывающе спросил Иноземцев. – Щуке я все равно тыкву разобью!
Н-да, про свою бабу Машу он, похоже, вообще ничего не услышал, его только Ленька интересует и его «тыква». Мы с подружкой беспомощно переглянулись, и Светка решила взять инициативу в свои руки.
     - Да его во дворе нет, - спокойно и деловито сообщила она Сашке. – Не пойдешь же ты драться к нему домой?
     Иноземцев, чуть подумав, это замечание оценил: его кулаки сами собой разжались и глаза приняли другое, более осмысленное и озадаченное выражение. Ага, дошло!
     - А ты что там говорила? – повернулся он, наконец, ко мне. - Что-то про… Ты все разгадала?!
     - Да, -  подтвердила я. – Вот мы и думали, что надо поскорее собраться, и пошли к тебе. Но у вас гости…
     - Видал я таких гостей, - фыркнул Сашка. – Они к матери пришли, и меня это не касается. А я бы… Знаете что? Двигаем ко мне! Вот и поговорим.
     Мальчишка при этих словах явно развеселился, даже засмеялся тихонько.
     - Зачем? – удивилась Светка. – Уж лучше к нам или к Ире: у вас же полный дом людей!
     - Они за столом сидят, в большой комнате, - упрямо сказал Иноземцев, - а у меня своя есть. Вот там и будем. Мать назвала себе гостей, а я что, не могу?
     - Но, Саша, - попыталась я еще раз возразить, - они же там наверняка пьяные, будут к нам в комнату лезть, мешать.
     - Пусть попробуют, - кратко ответил Сашка и добавил: - Пошли! Чего тут стоять?
     И мы со Светкой, переглянувшись, поплелись вслед за ним. Уверенность мальчишки в том, что обстановка для беседы будет нормальной, нас совершенно не убедила. Мы хорошо представляли себе,  какими бывают подвыпившие взрослые. Приходилось видеть. Но делать было нечего. Если бы мы отказались, Сашка, пожалуй, мог и обидеться.
     Когда мы ступили в подъезд, развеселая музыка, доносившаяся сверху, стала еще громче. Коридор и лестница гремели от залихватского припева:

                Хорошо! Все будет хорошо!
                Все будет хорошо, я это знаю…

Так, пришли. Дверь Сашкиной квартиры была старой и давно не крашенной. Из-за нее теперь, кроме звуков песни, были слышны еще и крики – явно нетрезвые. Мы со Светкой сразу струхнули и уже думали, не сбежать ли все-таки. Но Иноземцев уже открыл ключом дверь и пригласил:
     - Заходите!
     И надо же, как только мы с подружкой шагнули за ним в прихожую, магнитофон резко умолк – видно, его выключили, - и голоса тоже стихли. Пока мы разувались, стояла какая-то странная и напряженная тишина. Сашка бодро сказал:
     - Идем ко мне в комнату. Мы сейчас быстро мимо них проскочим, не бойтесь.
Пришлось не бояться, куда денешься! Мелкой трусцой мы поспешили за мальчишкой и вошли в гостиную, полную людей, как раз тогда, когда какой-то лысый красный дядька, держа в руке фужер, провозгласил;
     - А теперь еще один тост за нашу дорогую именинницу и…ее детей! – неожиданно прибавил он, вытаращив на нас оловянные глаза.
     Гости, сидящие за большим, тесно уставленным закусками столом, тоже с интересом воззрились на нашу троицу. Светка, не выдержав, громко фыркнула. Нарядная «Лорочка», примостившаяся сбоку, недалеко от нас, вздрогнула и покраснела, как вишня. Ее рука, державшая бокал, дернулась, и золотистое вино расплескалось на скатерть.
     - Ну, что ты, Геннадий! – укоризненно сказала знакомая нам подруга «Лорочки», которую я видела недавно с тем белобрысым парнем.
Ага, и он тут! Изумленно переводит взгляд с Сашки на нас с подружкой: узнал, наверное. Ну, и пусть!
     - У Ларисы Сергеевны только один сыночек, - продолжала между тем крашеная. -  Вот он стоит! Это Сашенька!
Она посмотрела на нашего друга с какой-то неуверенной кисло-сладкой улыбкой. Иноземцев в ответ нахмурился и хотел что-то сказать, но тот же лысый дядька перебил его, ткнув в нас коротким волосатым пальцем:
     - А они тогда кто? – и с победным видом захихикал.
     - Мои друзья, - мрачно ответил Сашка и грубо добавил: - И это не ваше  дело!
     Тот растерянно захлопал глазами и сразу сел на место. Иноземцев кивнул на дверь смежной комнаты, и мы уже хотели туда идти. Но толстый парень, теперь вполне сообразивший, какую штуку мы со Светкой недавно с ним сыграли, вдруг выпрямился и злорадно спросил во всеуслышание:
     - А почему же, Сашенька, твои друзья – такие побитые, драные девочки?
Иноземцев резко повернулся к нему, и мы поняли: сейчас он полезет в драку. Но Светка (молодец!) сразу нашлась и ответила обидчику сахарным голосом:
     - Самое главное, что они – не такие жирные и тупые мальчики, как ты!
Гости тихонько захихикали, а толстяк полез было из-за стола, но его удержали и снова усадили, приговаривая:
     - Да брось ты!
     - Чего с детьми связался?
    Небрежно потрогав свою разбитую губу, Светка  повернулась и гордо прошествовала в соседнюю комнату. Мы с Сашкой – за ней. Было слышно, как за закрывшейся дверью сразу начали галдеть и запоздало чокаться гости. Нас это уже не касалось: мы укрылись у Сашки.
    Его комната была по размерам и расположению точно такая же, как Светкина или как наша с Митей детская. Старые обои с цветочными букетами на стенах, потрескавшийся линолеум на полу. Из мебели – темный стол, два гнутых стула, небольшой старинный шифоньер с зеркалом посередине, в дальних углах – две узкие кушетки. Одна из них была застелена, и под голубым покрывалом угадывалась подушка. Вторая – пустая. «Наверное, на ней раньше спала Сашкина бабушка», - с грустью подумала я. Теперь, как видно, эта кушетка служила диваном, потому что Иноземцев жестом показал нам на нее и потом уселся сам. Усмехнувшись, заявил:
     - А жаль!
     - Что? – хором спросили  я и Светка.
     - Что вы не по правде мои сестры, - вздохнул мальчишка. – А было бы здорово, да?
     - Да, - неуверенно подтвердила я.
      Конечно, Сашка был бы отличным братом, но чтобы моей мамой могла быть …ну, пусть не «Лорочка», а Лариса Сергеевна – это уж вообще! Светка, видимо, подумала о том же самом, потому что растерянно уставилась на фотографию Сашкиной матери, висящую на стене в рамочке. Надо было срочно замять тему, да еще и проверить кое-какие предположения, и я спросила:
     - Слушай, Саш! А как этот толстый дурак к вам в гости попал?
     - Он оказался сыном Аделаиды Казимировны, - признался Иноземцев, и его лицо сразу напряглось.
     - А она кто? – продолжала я любопытствовать.
     - Материна подруга, - пробурчал Сашка. – Терпеть ее не могу. Ну, это та, которая сказала, что я – один сын, помнишь?
Я кивнула. Значит, все верно:  двое этих неприятных людей – родственники.
     - А как же вы с ним встретились? – с интересом спросила Светка. – Ну, когда он сегодня с матерью зашел? А ты что?
     - Не обрадовался, - язвительно ответил мальчишка. – Он тоже обалдел, конечно. А что было делать? Не показывать же, какие мы «хорошие» знакомые. Если б я только знал, кого мне Аделаида Казимировна чуть не каждый день расхваливает: и вежливый он у нее, и добрый, и дома помогает! Я, говорит, вас скоро познакомлю, и вы подружитесь. И познакомила сегодня…
     Сашка комически развел руками, а мы с подружкой рассмеялись. Вдруг, что-то вспомнив, Светка замолчала. Потом, пытливо посмотрев на Иноземцева, проговорила:
     - А ведь мы с Ирой так и не знаем, чего он тогда за тобой бежал. Как-то забылось…
     - Я сказал ему, что он нечестно играет, - усмехнулся Сашка, - и не только сказал, а доказал. А парней рядом много было, и это при них случилось. Ну, он и…
     - А во что вы играли-то? – оторопела я. – Он такой здоровый парень, и побежал за тобой из-за такой ерунды, из-за игрушечек?!
     - В «очко», - отвел глаза мальчишка и, видя, что мы не понимаем, пояснил: - Ну, в карты, на деньги.
     - Ну, ты даешь, - осуждающе сказала Светка. – А где вы играли?
     - У него дома, - понуро ответил Сашка. – Слышал просто, что к нему ходят за этим, и тоже… Дурак был, это да. Но я же не знал, что он таким мухлевщиком окажется.
     - А зачем ты вообще туда поперся? – сердито сказала Светка. – Ты что, картежник?
     - Деньжат надо было, - откровенно объяснил Сашка и незаметно для себя облизнулся.
     «Наверное, есть хотел», - одновременно подумали мы со Светкой, переглянувшись, но вслух этого, конечно, не сказали. А действительно, где добыть деньги такому мальчишке, как Сашка, если дома пусто, а кушать хочется? Можно, конечно, гордо ответить: пойти и заработать! Но на самом деле все знают, что это ерунда. На работу детей берут с четырнадцати лет, а ему только двенадцать. Раньше, правда, можно было кому-нибудь машину помыть, но теперь это запретили, милиция постоянно ездит, смотрит. Вот и…
    - Дурак ты, Саня, - в сердцах сказала я. – Нашел, куда пойти. Там тебя и убить могли. Я слышала, такое бывает. Зачем тогда тебе деньги? И еще признавайся: что он такое перед этим тебе в руке показывал, а ты посмотрел и за ним пошел?
Иноземцев внезапно густо покраснел и еле слышно пробурчал:
    - Все вы увидите! Талисман это был.
    - Какой талисман?! – поразилась я. – Ты что, в такое веришь?
    - Да нет, не то чтобы верю, - отмахнулся мальчишка. – Просто я сначала к нему пришел, посмотрел, как играют – а один парень при мне целую тысячу профукал, и не стал с ними садиться: побоялся деньги потерять. Я же их под это дело занял, у меня всего пятьдесят рублей и было. А если бы проиграл? Ну, повернулся и решил смыться. Но только к своему двору подошел – он меня догоняет и давай уговаривать: новичкам будто бы всегда везет, да чтоб я не трусил, что есть у него такой особый талисман, серебряный, с драгоценным камнем – забыл, как называется – который дает удачу в игре. И если его держать за картами в левой руке, то точно выиграешь, а он пообещал мне его одолжить, если я вернусь назад и стану играть.
     - И ты согласился? – недоверчиво протянула Светка. – Поверил в талисман? Никогда бы про тебя такого не подумала.
     - А какой он был? – полюбопытствовала я.
     - Красивый, - задумчиво ответил Иноземцев. – Такой… весь витой, сверкал, а в середине – камешек.
     - Не аметист случайно? – ехидно поинтересовалась моя подружка и бросила на меня лукавый взгляд.
     - Нет, кажется, - удивился Сашка. – А вообще-то не помню. Темно-синий такой, а лучи пускал вроде бы малиновые. Толстый сказал, что это брошка, досталась ему от прабабушки, а та всегда ее надевала, когда в карты играла, и ей постоянно  везло. Ну, и мне захотелось попробовать – почему, не знаю.
    Я подумала, что и сама бы не удержалась и попробовала при виде такой старинной таинственной вещицы – да еще очень красивой. Светка спросила озабоченно:
     - И что? Хоть немного помогала тебе эта прабабушкина брошка? Держал ты ее в левой руке или нет?
     - Держал, - усмехнулся Иноземцев, - да лучше б я ее никогда и в руки не брал.
     - Почему? – удивилась я.
     - Да потому что меня то и дело тянуло на нее посмотреть – ну, и смотрел. А толстый в это время карты передергивал, гад. Но он не знал, что я все карты, прошедшие за игру, наизусть помню – и какие были, и в каком порядке. И когда у него опять оказался бубновый туз, сразу его носом ткнул. Он заорал, заспорил, в драку полез, да парни удержали, за меня заступились. Я сказал, что мухлевщикам свои деньги дарить не собираюсь, запустил в него брошкой и ушел. Но он все-таки за мной погнался – я его увидел, когда уже поздно было, и еле успел оторваться, он уже совсем близко подбежал…
     - Но его встретили мы с Ирой, - засмеялась Светка, - и талисман не показал толстяку, куда ты делся посреди двора. Только мне интересно, чего он так в тебя вцепился, чтобы уговорить на игру? Денег-то у тебя уж не так много было – а толстяк не отставал, даже брошку тебе совал, лишь бы втянуть в это «очко».
     - Не знаю, - пожал плечами Сашка, - сам удивляюсь.
Светка нахмурилась, стараясь найти решение этого вопроса. Задумался и Иноземцев. А вот я могла на него ответить, как мне казалось, о чем и заявила своим друзьям.               
     - Ну-ну! Говори! – заинтересовались они.
     - Тут дело не в этих пятидесяти рублях, - объяснила я. – Просто Сашка ведь играл у него в первый раз, и толстый еще не знал, азартный он или нет, и хотел это проверить.
     - Зачем? – усомнился Сашка.
     - А затем, - назидательно сказала я, - что если у него дома в карты играют, значит, ему нужно, чтобы постоянно новые люди приходили. И если бы оказалось, что ты азартный игрок, то он бы получил над тобой власть.
     - Почему это? – рассердился Иноземцев.
     - Да потому, что, продувшись, ты захотел бы отыграться, и опять бы пришел, и опять, и не смог бы остановиться, и принес бы ему кучу денег, а он бы только смотрел да посмеивался. А ты бы и себя самого забыл, лишь бы играть. Хорошо бы было тогда толстому, правда?
     - Ну, это бы он обломался, - заявил Сашка, - не стану я все время играть. Что я, дурак?   
     - А тут не в дурости дело, - терпеливо втолковывала я, - просто кто-то может вовремя остановиться, а кто-то нет. Так моя мама говорит. Прошлым летом в санатории папу один раз соседи по этажу пригласили играть в карты. Он сразу засобирался, и мама ему сказала: « Иди, но только дай слово, что не будешь играть на деньги». Папа завозмущался и начал говорить то же, что ты сейчас. А мама ему: «Нет, дорогой. Люди поумнее тебя, и то не могли с собой справиться. Пушкин Александр Сергеевич, и тот проигрывал многие тысячи и даже наследственные имения, - и не в силах был остановиться, так его захватывал процесс игры. У нас с тобой имений нет, зато детей двое, а ты не знаешь, как поведешь себя – как и никто не знает. А вдруг наши соседи – шулеры? Ты тогда не только все деньги спустишь, но и должен останешься. А они получат над тобой власть». Папа засмеялся: «Вот куда загнула! Какую там еще власть?» А мама ему: «Да какую угодно. На свете, между прочим, много людей, для которых она – слаще меда. Вот попробуй-ка, проиграй таким в карты или хоть как-то оплошай, тогда узнаешь. Они что угодно за нее отдадут, на любое преступление пойдут, лишь бы и дальше людьми манипулировать». Тут меня девчонки с улицы позвали, в волейбол играть. Не знаю, чем разговор закончился. Но что папа деньги не проигрывал, точно знаю. Моя мама очень умная, я ей верю. И точно: есть, и были, и будут такие люди, которые больше всего любят власть – такие, как твоя баба Маша и Великий Инквизитор.
     - Кто-кто? – переспросила Светка.
     - И опять ты бабу Машу приплела, - обескуражено пробормотал Иноземцев.
Но я не давала сбить себя с толку и настойчиво поинтересовалась у Сашки:
     - Теперь ты понял, почему толстяк от тебя не отставал? Только он не ожидал, что ты его фокусы просечешь – такие же всегда думают, что они - самые умнее, а остальные – просто их игрушки. Вот толстяк и обозлился, и побежал за тобой – не по его вышло, а по-твоему, он и не мог перенести. Говори, неужели опять ушами хлопнешь и к нему играть пойдешь?
     - Да я там всего два раза и был – в тот день, - оправдывался мальчишка. – Чего ты пристала? Ладно вам, девчонки! И вообще мы о другом хотели говорить.
    Сашка выжидательно посмотрел на меня. Я и Светка чуть не подпрыгнули. Конечно! Как мы могли забыть?! Ругаем тут этого горе-картежника, будто бы потом времени не будет. Собрались-то мы по другой причине.
     - Говори, Ира! – торжественно произнесла моя подружка. – Только не тяни, ладно? У меня уже совсем терпенья нет!
     - Сейчас, - кивнула я в ответ. – Но сначала я спрошу кое-что у Сашки. И тогда уж…
     - Ну, и спрашивай, только скорее, - пробурчала Светка, сгорая от любопытства.
     - Помнишь, -  я обратилась к Иноземцеву, - мы тебе рассказывали про мой сон? Вернее, я рассказывала?
Сашка кивнул, с недоумением пожав плечами. К чему, мол, ты про это сейчас?
     - Так вот, - продолжала я, - там ты тоже был, почти в конце. И твоя баба Маша не хотела тебя пустить жить в стеклянный дом, потому что ты в чем-то с ней не соглашался. И никак ей уступить не хотел, только кроссовки свои разглядывал, а сам – ни в какую! Ты, я знаю, эту бабушку очень уважаешь, во всем с ней соглашаешься. Ты и нам предлагал недавно с ней не спорить и делать, как она велит. Но, Санек, наверняка же  что-то здесь есть? Пусть в одном деле, но ты ее не послушал. А в каком, если честно?
     Иноземцеву мой вопрос очень не понравился. Отвечать на него ему явно не хотелось. Значит, я была права! Что-то тут крылось… По заблестевшим Светкиным глазам я поняла: она тоже, затаив дыхание, ждет ответа. Наконец, Сашка вздохнул и проворчал:
     - Ладно, скажу, так и быть. Я еще тогда это знал, когда ты свой сон рассказала. И думал, вы меня сразу спросите. А вы…забыли почему-то. Ну, я и обрадовался, думал, проехали. А тут опять…
Мальчишка снова замолчал. Мы терпеливо ждали. И вот он еле слышно промямлил:
     - Если хотите знать, эта Пика сейчас не за вами должна бегать, а за моей матерью, понятно? Но я не согласился…
Мы оторопели. При чем здесь «Лорочка»?!
     - Да объясни ты! – прикрикнула Светка. – Чего опять потух-то?
     - Помните, я вам рассказывал, как баба Маша мою мать дитем называла и говорила, что она еще в куклы не наигралась? - Сашкин голос окреп, зазвучал увереннее. – Так я вам не все сказал об этом. Старушка, когда мышь от меня отозвала, сразу же предложила…ну, к матери ее теперь подослать. «Ты, - говорит, - не виноват, что она, взрослая женщина, не по земле ходит, а в облаках витает. Ты голодный во дворе носишься, в грязной одежде, а она целыми днями где-то гуляет и знать о тебе не хочет – точно, как младенец глупый, если его без присмотра оставить, так и будет себе играть, все на свете забудет. А если мы с тобой ее пугнем маленько, вреда не будет. Пусть-ка мышь ее куснет пару разочков, напомнит, что дома сын имеется и о нем заботиться надо. Она тогда быстро опомнится и за дело возьмется, мышь-то ей не даст шляться да бездельничать. И будет у тебя, - говорит она, - нормальная семья, как у других детей».
     - И что ты? – выдохнула Светка.
     - Я сказал: «Нет, не надо этого».
     - А почему? – съязвила подружка. – Она же всегда права, твоя баба Маша! И, может, правда бы жизнь у тебя изменилась?
     - Да, наверное, - серьезно подтвердил Сашка. – Я точно знаю, мать сильно бы испугалась этой мыши. У нее характер робкий.
     - И в чем же тогда дело? – не отставала Светка.
     - А в том, что она – моя мать. Это во-первых. А во-вторых, и так дите. А детей пугать нельзя, это общеизвестно.
     Светка ошеломленно замолкла. Но мне тут было еще кое-что не ясно, и я спросила:
     - А почему ты нам сейчас говорить не хотел, да и тогда тоже? Что здесь такого? Мы же вроде друзья?
     - Ну, - нахмурился Сашка, - я думал, вдруг вы разозлитесь на меня?
     - За что?!
     - Так если бы Пика сейчас за моей матерью следила, то, значит, не за вами. А получается, вроде бы я виноват: отказался от бабы Машиного предложения, и она свою мышь к вам послала.
     - За кого ты нас принимаешь? – удивилась Светка. – На что тут вообще злиться-то? Не ты же Пику на нас натравил!
     - Ну, все-таки… - Сашка был доволен, что теперь все нам сказал, а мы не рассердились. Видно, ожидал другого.
     Внезапно за стеной опять завопил магнитофон. Мы вздрогнули: уже успели забыть, что сегодня здесь – праздник и, значит, шум. Самое интересное было то, что мы в увлечении разговором перестали замечать голоса гостей, и они нам вообще не мешали, хотя наверняка уж в гостиной тихо никто не разговаривал. Но теперь вот…да! Отвлечься от творившегося за дверью было уже невозможно, потому что народ там окончательно развеселился и громко начал подпевать магнитофону:
                Я буду вместо, вместо, вместо нее,
                Твоя невеста, честно, честная, е!
     Я вообще эту песню не выношу. Глупая она до невозможности. А тут придется слушать! Я уже хотела заткнуть уши, чтобы было не так громко, и приготовилась терпеть. Но вдруг что-то зазвенело и упало с сильным стуком. Голос певицы тоже как-то захлебнулся и умолк – похоже, магнитофон уронили. И тогда женщины разом завизжали, а одна из них хрипло вскрикнула:
     - Вася! Отойди от него! Он же пьян!
     Сашка одним прыжком оказался у двери, быстро распахнул ее и застыл в проеме. И до нас из гостиной донеслось пыхтенье и звуки ударов. Похоже, там начиналась потасовка. Мы со Светкой испуганно вскочили и тоже бросились к двери. Что за ней делалось! Двое дядек – один из них тот, лысый – изо всех сил тузили друг друга на полу. Трое других мужчин – и среди них наш толстяк – пытались их разнять, но безуспешно. Черноволосая женщина с растрепавшейся прической, видимо, жена Васи – соперника лысого Геннадия – продолжала истошно вопить:
     - Ну, что вы смотрите! Он же его убьет! Он, как напьется, всегда такой свинья! Ищет, к кому бы привязаться и потом подраться!
    Одна из женщин, рыженькая, с пышными кудрями, оказалась сообразительней остальных. Она побежала на кухню и быстро вернулась оттуда с огромной синей кастрюлей, полной воды. С трудом подтащив свою ношу к дерущимся, она аккуратно и не торопясь, как цветы на клумбе, стала поливать их сверху, приговаривая:
     - Вот так, я помню, моя бабушка в деревне соседских мальчишек разливала, когда они перед ее калиткой сцепились. Но те-то хоть маленькие были, лет по восемь, что они понимали? А вы почему деретесь, мужики ведь взрослые, а?
Они не сразу опомнились и еще с полминуты продолжали азартно колотить друг друга, но потом удивились, захлопали глазами и встали с пола.
    - Идем домой, Васенька! – истерически всхлипнула черноволосая. – Здесь порядочным людям нельзя оставаться.
     Она схватила своего вымокшего мужа за руку и потащила в коридор. За ними, толкаясь, побежали другие гости. Я случайно взглянула на «Лорочку», стоявшую у стены, и невольно пожалела ее: бледная, перепуганная, руки трясутся, из глаз градом – слезы. Сашка, похоже, тоже это заметил, потому что дернулся, рывком закрыл дверь комнаты и насмешливо сказал;
     - Все. Банкет закончен.
Потом пошел опять к кушетке и сел на нее, обхватив голову руками. Мы со Светкой опустились рядом, с двух сторон. Мы, конечно, тоже были расстроены, потому что вообще-то подобное зрелище видели впервые. Чтобы взрослые дрались, да еще в гостях, во время праздника! Как им не стыдно-то? Мы просто не знали, что сказать Сашке, как его утешить, поэтому переглядывались и молчали. Понятно, о чем наш друг переживает: такой безобразный скандал в доме, да в день рождения матери, да при нас. Судя по голосам за стеной, почти все уже ушли, потому что слышно было лишь троих: «Лорочку», Аделаиду Казимировну (с ума можно спрыгнуть, пока выговоришь!) и ее белобрысого сыночка. Последние двое, кажется, успокаивали Сашкину мать, потому что оттуда доносилось:
     - Да плюньте вы, Лариса Сергеевна! Он козел, козлом и помрет!
     - Не кричи, Всеволод. Ты же видишь, она и так побелела, а ты еще… Лучше вот воды принеси. Ну же, Лорочка! Возьмите себя в руки, дорогая, так нельзя.
     - Почему они так? – рыдала «Лорочка». – И у меня, как нарочно! И в день рождения!
     - Потому что надо знать, кого в дом звать! – сердито сказал Сашка, выпрямляясь и поднимая глаза.
     Видимо, толстый Всеволод в гостиной услышал это, потому что вдруг заревел:
     - А-а-а, ядреный корень! Там же эти девки еще сидят! Щас они узнают, кто тут жирный и тупой! Я им по второму глазу подобью!!!
Сашка вскочил, как распрямившаяся пружина, и сразу оказался у двери. Он подпер ее плечом и напряженно ждал, когда начнет ломиться Всеволод. Но женщины в соседней комнате не пускали его, видимо, повиснув не его плечах и схватив за руки.
     - Ты же, Сева, сам виноват, - первый к ним прицепился., - говорила «Лорочка»
     - Нет! – орал толстяк. – Пустите меня! Я их разукрашу! Они надо мной смеялись! Меня обманули!
     - А ничего не смеялись! – скороговоркой верещала Аделаида. – Это тебе показалось, ты пьяный был. Пойдем скорее, сынок, тебе надо лечь и уснуть. Простите нас, Лорочка. Видите, нам надо уходить!
Послышалась возня. Видно, Севу энергично толкали к входной двери. Потом еще донесся шум из прихожей, и хриплый голос матери толстяка глухо произнес:
     - Вот, Лорочка! Вы мне недавно жаловались, что много у вас домашних забот с мужем и сыном. А я так скажу: это счастье, когда муж есть! Вы не знаете, как трудно детей одной воспитывать. Пусть ваш муж и на Севере работает, но иногда-то приезжает, с сыном справляться помогает. А я-то, видите, как с Севой мучаюсь? Тут можно позавидовать, дорогая, а вы на судьбу сетуете!
 Наконец, открылась и захлопнулась дверь, и стало тихо. Сашка тряхнул головой, подошел к нам и сказал:
     - Извините, девчонки. Это я во всем виноват. Не надо было вас сюда тащить. Но мне, понимаете, так тоскливо здесь с этими гусями было! – и он расстроено умолк.
     - Знаешь, Санек, не грузись, - строго сказала Светка.
     - Конечно, - поддержала я. – Почему ты-то опять виноват? И пойдемте во двор, что ли, пока здесь еще что-нибудь не случилось.
     Сашка и Светка обрадовано кивнули. Мы, быстро пробежав гостиную с разгромленным столом и чуть не поскользнувшись в разлитой воде, выскочили в коридор и начали торопливо обуваться. Сашкину мать не встретили – наверное, была в кухне, оттуда слышался шум воды. Вот дверь захлопнулась и за нами. Скоро мы были на улице.
     - Пошли на нашу лавочку, - предложила Светка.
Я взглянула в ту сторону: скамейка была пуста. Во дворе тоже по-прежнему никого не наблюдалось. И хорошо! Мы измученно, как загнанные лошади, доплелись до лавки и упали на нее. Светка неожиданно рассмеялась:
     - Веселый день сегодня! Сначала утром – Щука, потом – этот дурак Сева. И оба, главное, хотят меня побить!
     Действительно, сочувственно подумала я, подружке сегодня не везет. Да и о Сашке нельзя сказать, чтобы он удачно провел воскресенье. Только мне вроде бы не на что жаловаться, кроме, может быть, последней угрозы Аделаидиного сына – он ведь и мне хотел «подбить второй глаз». Ха, какой шустрый! У меня первый-то в порядке, а он размечтался, жирняк несчастный. Видимо, распалился, глядя на чужую драку, и захотелось ему тоже кулаками помахать…
     - Ира, не молчи! О чем ты думаешь? – возмущенно сказала Светка. – Мы с Санькой сидим, ей в рот смотрим, ждем, а она!
    - Да, сейчас, - кивнула я. – Только вы меня не перебивайте. Слушайте внимательно, тогда поймете.
     Для того чтобы лучше видеть и слышать меня, Сашка захотел устроиться напротив нашей скамьи. Он по-быстрому сбегал куда-то за гаражи и приволок оттуда чурбан от недавно срубленного и рвспиленного на куски дерева. Водрузил деревяшку рядом с нами, в двух шагах, сел и приготовился слушать.
     - Ну, вот, Саша, - начала я. – Ты уже понял, конечно, что я не просто так спросила, в чем ты не согласен с бабкой. И я ожидала, что ты примерно так и ответишь. То есть, конечно, не знала, что  расскажешь именно про свою мать… Но заметь! Ты к Марье Степановне хорошо относишься, в гости к ней ходишь. Она тебя тоже любит и хочет помочь тебе. Конечно, так помочь, как она одна умеет – натравить на твою маму мышь. Ты тоже понимал, что Пика своего добьется и жизнь сразу же изменится в лучшую сторону, так? И - отказался?
     - Ну, так, - блеснул глазами Иноземцев… – И что?
     - А то, что старуха тебе этого в душе так и не простила. Поэтому   ты пока недостоин жить в дурацком стеклянном доме. И знаешь еще почему?
     - Ну? – сердито буркнул Иноземцев.
     - Бабка-то по-своему тебе добра желала и думала, что всего Сашечку уже вдоль и поперек знает. А ты взял и не согласился!  Помнишь? За стеклом у бабульки будут жить только те, «кому скрывать нечего». И скрывать-то от кого? От нее! Короче говоря, она    туда пустит послушных людей, которые согласны с ней во всем и всегда. Потому что она одна знает, как надо жить и о чем думать, чтобы в мире наступил рай. А остальные должны делать одно: слушаться ее беспрекословно и не иметь своих секретов, а ей их сразу рассказывать. Потому и дом из стекла, неужели непонятно?
     - Это ты загнула! – сердито сказал Сашка. – Баба Маша не такая, она добрая.
     - Добрая, конечно, - согласилась я. – И хочет, я же говорю, чтобы  вокруг было хорошо и правильно – как она это себе представляет. Вот и воюет, старается: и в подъезде соседей ругает за каждую соринку, и за детьми подглядывает – как они себя ведут?, и еще на людей Пику напускает, чтобы только по ее было и не иначе. Правда, я сейчас подумала, что некоторым не помешало бы пожить в бабкином аквариуме. Например, тем шальным дядькам, которые сегодня у тебя дома, Санек, подрались. Они бы там быстро научились себя вести.
     - Это точно! – захохотала Ковалева. – Только им туда попасть не светит! Их старуха в стеклянный дом не пустит. Зачем ей драчуны? Там достойны жить одни смиренные, как моя бабушка Лиза говорит.
    - Ну, вот, - подхватила я. – Поэтому старухин «рай» - бесполезная мечта. Нормальные люди туда не пойдут – да им и не надо, они сами знают, как им жить. А кому надо – тех она в него не возьмет: недостойны. Она, понимаете… Не удивляйтесь, я сейчас вам все объясню. Она одновременно – и Дон Кихот, и Великий Инквизитор.
     - Кто-о?! – изумился Сашка.
Светка тоже хлопала глазами, но молчала, ожидая, что я скажу дальше. Для нее эти имена не были новостью: про Дон Кихота я ей рассказывала, а про инквизиторов она наверняка помнила из истории (потому что не болела в то время, как я! А память у моей подруги – дай Бог каждому). Значит, с ней будет легче. Я вздохнула и опять начала говорить.
     Сначала коротко рассказала им о Рыцаре Печального Образа (то есть о Дон Кихоте). О том, что он поклялся защищать правду, добро и справедливость, насколько хватит сил, и вообразил себя странствующим рыцарем. Он везде храбро вступался за обиженных, например, за мальчишку-пастушка, которого злой хозяин лупил ремнем. Дон Кихот остановил негодяя и, взяв с него обещание уплатить избитому слуге долг, спокойно уехал. Но обозленный крестьянин сразу, как только рыцарь скрылся из вида, схватил мальчишку, опять привязал к дубу и так отстегал его, что тот еле остался жив.
     - Гад какой! – сказал Сашка. – А почему хозяина в тюрьму не посадили?
     - Потому что это было давно, в шестнадцатом веке, - объяснила я, - а тогда господа могли колотить своих слуг как хотели.
     - То есть ты хочешь сказать, - сразу ухватила суть Светка, - что он зря заступился за этого пастушка? Тому же еще больше влетело!
     - Нет, не зря, конечно, - подумав, сказала я. – Он сделал, что мог. Но ведь он был, ты знаешь, слегка сумасшедшим и не понимал, что не все люди – такие же благородные, как он. Этому крестьянину нельзя было верить на слово, а он поверил. И так он всегда кидался в бой, а выходила ерунда. То ветряные мельницы крушил, думая, что это великаны. То один раз услышал какие-то странные удары и, еще не поняв, что это такое, вызвался принять опасный бой. А оказалось, это просто сукновальные молоты…
     - Что-что? – переспросил Сашка.
     - Ну, тогда электричество еще не открыли. Поэтому ставили на реке особые  приспособления, которые двигались силой текущей воды. Так выделывали шерстяные ткани.
     -  Откуда ты все знаешь? – уважительно спросил Сашка.
     - Про сукновальные молоты мне мама объяснила, когда рассказывала о Дон Кихоте. А вообще-то читать больше надо!
     - И что? – вернула нас Светка к существу дела. – «Бабка из двадцатой» тоже, значит, сумасшедшая?
     -  Да нет! – отмахнулась я. – С ней все нормально. Но кое в чем она – точно Дон Кихот.
     -  В чем это? – недоверчиво спросила подружка.
     - Да в том, что баба Маша тоже одна за всех решила воевать за добро – в ее представлении. И так же, как Дон Кихот, не может понять, что не справится с этим делом, как бы ни старалась. Наши соседи так и будут бумажки бросать, а мы со Светкой – развлекаться. Людей же не заставишь по струнке ходить, а она на это надеется!
     - Ну, предположим, - кивнула Светка.
Сашка промолчал, но тоже, видимо, согласился. Они оба выжидательно смотрели на меня, а я собиралась с мыслями для продолжения.
     - А при чем тут этот твой Кизитор, или как его там? – с любопытством спросил Иноземцев.
     - Великий Инквизитор, - пришлось мне его поправить, - Торквемада, или Ниньо де Гевара, или любой из них – неважно, кто именно…
     И я, собравшись с духом, начала рассказывать своим друзьям то, что вам рассказала еще раньше на страницах этой книги – о том, что из себя представляла средневековая инквизиция и как жестоко она преследовала всех инакомыслящих в странах Европы. Остановилась и на Великом Инквизиторе Испании и пересказала его слова о том, что у людей надо отнять всякую свободу мысли и действия и превратить их в наивных детей, чтобы ими легко было управлять. Для краткости я умолчала о том, что так говорил герой романа, а не конкретный человек, занимавший эту должность. Ведь в принципе данные слова были правдой, так что какая разница? Кстати, не забыла упомянуть, что все это Великий Инквизитор хотел сделать из любви к человечеству, чтобы избавить его от забот и хлопот.
     - Чем не добрая цель? – ехидно закончила я.
Сашка и Светка выслушали меня молча, широко открыв глаза, с застывшими лицами.
     - Сволочь был этот Великий Инквизитор, - зло сказал Иноземцев, - и монахи его тоже. Но и ты… - и он выразительно покрутил пальцем у виска.
     - Чего-чего?! – вскинулась я.
     - Тоже, нашла, с кем бабу Машу сравнивать! – голос Сашки пресекся от возмущения. – Она никого не пытала и не жгла, как те!
     -  Да, - уже спокойно подтвердила я. – Но, во-первых, ей этого никто бы и не позволил: мы уже не в средневековье живем. Во-вторых, она так же, как «святая инквизиция», одну себя считает правой. Мало того, еще и другие вокруг должны с ней соглашаться и делать как она велит. И в третьих, Сашенька, она, как и те монахи, уверена, что и думать-то окружающие обязаны по ее подобию. Я не права?
     Сашка в ответ опустил голову. Ответить ему было нечего, но и сдаваться этот вредный мальчишка не собирался.
     - И самое последнее, - твердо сказала я, - хочу спросить тебя прямо, а ты не молчи, понял? Разве твоя баба Маша не преследует тех, кто себя неправильно ведет? То есть она считает, что неправильно. Но другие-то думают иначе! А она пускает на них по следу свою Пику с человеческими руками. Есть у нее такое право, говори? А эта мышь, между прочим, совсем не пряник. Она до полусмерти напугать может. И зубы у нее больно кусают, не хуже щипцов «отцов-инквизиторов». Та еще дрянь черная!
     При этих словах Светка схватила меня за руку и показала под скамейку. Сашка  посмотрел вниз и вдруг улыбнулся. Я тоже увидела: оттуда вылез дрожащий мышиный хвост. Поерзал-поерзал и опять спрятался. Мы беззвучно рассмеялись. Надо же, Пика здесь, подслушивает! Но, интересно, почему больше не угрожает и тем более не кусается? Я тут про ее хозяйку уже столько мерзкого наговорила, что она давно должна в меня вцепиться и уже наполовину обглодать. А  она… под скамейкой трясется.
    - Ты, Ира, правильно говоришь, - уже серьезно заявила Светка, - а Санек этого просто признавать не хочет.
    - Не хочет! – не могла я удержаться от язвительного замечания. – Однако, он тоже не согласился, чтобы мышь «доброй старушки» его маму изводила. И правильно, что маму пожалел, а не эту… дрессировщицу.
    Сашка сердито сверкнул на меня глазами, но возразить ему опять-таки   было нечего, и он, сгорбившись, отвернулся в сторону.
     - А как же факты, про которые мы вчера говорили? Что с ними-то? – нетерпеливо спросила Светка.
     - Да очень просто, - устало сказала я. – Дело в том, что такие инквизиторы – они же постоянно воюют с чужими мыслями, которые в старину назывались «ереси». И они стараются в людях эти «ереси» найти, заставить в них признаться, а потом и «выгрызть»! Не зря же монахов-доминиканцев называли «псы господни»…
     - Ну, и что? – проявил интерес Иноземцев. – Ты нам это уже говорила.
Я улыбнулась:
     - А то, что они уверены: если так строго за чужими мыслями следят, то уж свои-то у них всегда в полном порядке. Они, якобы, держат их под своим контролем и допускают только те, «что надо», а ненужные прогоняют. Вот и про Марью Степановну ты, Саша, что-то подобное говорил…
     Мальчишка сразу выпрямился и весь как-то подобрался. Понял, наверное, что я перехожу к самому главному. Светка насмешливо покосилась на него и сердито показала мне глазами: ну, давай быстрее, говори, не тяни! Я пожала плечами и продолжала:
     - Так вот, на самом деле это ерунда. Ни один человек на свете не может думать только то, «что надо». И наша бабка  - не исключение! Между прочим, те самые монахи в средние века были… ну, поскромнее ее. Они иногда допускали, что могут думать или чувствовать «не то», но считали это кознями дьявола. А дьявол хочет отвлечь их от выполнения долга – преследования еретиков. Поэтому они каялись, молились и опять брались за свое. А наша бабулька не знает сомнений и считает: все ее мысли – только те, «что следует», и не иначе. Вот они ей и отомстили!
     - Так ты думаешь… - ошеломленно сказала подружка и закусила губу. 
Сашка в волнении вскочил и уставился на меня.
     - Да! – кивнула я. - И мои мыши-строители, глядящие в небо, и два Саниных видения, тоже про мышей, и Пика в театре – это тайные старухины мысли. Они не послушались ее приказа, потому что – свободны. Они появились и полетели, когда и как им захотелось. А наша строгая баба Маша, наверное, и сама себе бы не призналась, что бывает такой легкомысленной. Ей бы только человечество спасать, а не в небо смотреть!
     - Погоди, погоди, - хрипло сказал Сашка. – Давай сначала. Мыши в твоем сне – это кто?
     - Ну, пока они работали, на стены карабкались, тачки подвозили – это были как раз «те» мысли. Ими Марья Степановна думает добровольно, потому что они – нужные. Но заметьте: как только бабка перестала обращать на них внимание (она занялась мной и Светой), эти послушные мыши стали сразу делать то, что они хотят, а не то, что «надо». Между прочим, до данного момента небо было чистое, ровное, как положено в старухином «раю». А тут она чуть-чуть отвлеклась, и облако сразу появилось – пушистенькое такое, веселое. Ну, как несчастным мышкам на него не порадоваться? Другого случая, может, не будет: сейчас хозяйка опомнится, работать погонит, и – прощай, удовольствие!
     - Ничего не понимаю, - потер себе лоб Иноземцев. – Это ведь ее мысли, собственные! Значит, она и сама любит на облачко посмотреть?
     - Конечно, - подтвердила я. – Человек же она живой, не компьютер. Но считает такие мысли ненужными и даже, может быть, позорными, понятно?
     - Интересно, - протянула Светка. – НУ, а дальше? Что видел Саня?
     - Ясно, что: старухины мечты. Эта мышь в сером платье с синими цветочками – сама бабка.  Между прочим, я уверилась, что права, когда вспомнила: такое платье у нее есть. Она в нем часто в универсам ходит. Саня, понятно, ни о чем таком не догадался – он мальчишка, и его вообще никакие платья не интересуют.
     - Правильно! – закричала подружка. – И все тогда сходится! Та, что стала свиньей – точно рыжая колбасница, которую мы допекали. Только она сначала была мышью…
      - Потому что все бабкины мысли – мыши, - закончила я. – Они представляли людей, в том числе и покупателей. Просто эта розовая дура, наверное, бабку много раз обсчитывала. А Марья Степановна сделать с этим ничего не могла – разве такой наглой продавщице что-нибудь докажешь? Вот старушка вдруг о ней вспомнила, когда от Сашки из комнаты вышла, и стала мечтать, как она придет в магазин и отомстит этой толстухе – треснет палкой по лбу и превратит в свинью. Та будет каяться, плакать, прощения просить – а баба Маша повернется гордо и уйдет. Ну, покупатели, ясное дело, будут старушку благодарить за справедливость!
Сашка внезапно весело расхохотался, а Светка опасливо сказала:
     - Хорошо еще, что это только ее мечта. Если б она и вправду так делать умела, то наши соседи бы уже, наверное, давно хрюкали. И был бы не подъезд, а настоящий свинарник! Ну, ладно, Ир, а кто на лодочке катался?
     - Да тоже бабулька, неужели вы не понимаете? Только нарядная, конечно, в белом платье, в шляпке. Это тоже ее мечта. Ей, наверное, очень хочется попутешествовать, дальние страны увидеть, под пальмами постоять. Вот ее «послушные» мысли и отправились куда не надо. В Африку, наверное, или в Южную Америку.
     - Так и есть, - неохотно признал Иноземцев. – Здорово ты все разгадала. Но я не понимаю, что в этих мыслях позорного и почему она их сама от себя скрывает?
Я пожала плечами:
    - Потому что они – несерьезные и…недостойны такой положительной старушки. Она тут старается, ереси искореняет, стеклянные дома строит, и вдруг – пальмы какие-то, море, парус. В общем, легкомыслие!
     - Ну да, - кивнула подружка. – А Пика?
     - А это ясно, как дважды два. Марья Степановна в душе очень любит сказки и всякие зрелища, вроде этого спектакля. Конечно, в ТЮЗ она не пойдет и даже думать себе об этом не позволит. Как такое будет выглядеть: строгая Марья Степановна, гроза нашего дома, с детишками «Маугли» смотрит! А эта мысль, может быть, самая у нее любимая. Потому и Пика на спектакль прорвалась – главная бабкина помощница и любимица. Так, Пика? – и я заглянула под скамейку.
      Мышь сидела там, съежившись и понуро опустив усы. Она повернула ко мне голову и опять, как вчера, грустно взглянула своими глазами-бусинами, а потом отвернулась. Я сказала ей:
     - Слушай, хватит там прятаться. Иди к нам скорее!
Пика сразу выскочила на свет и уселась рядом с Сашкой, у его ботинка. Светка, вытаращив от удивления глаза, спросила:
     - Ты что, тоже теперь с ней дружишь? Как он? – и она грозно ткнула пальцем в сторону Иноземцева.
     - Дружу, конечно, - улыбнулась я.    – А она, между прочим, не такая, как мы думали. Ей совсем не в радость за нами шпионить, да бабка заставляет. А Пике, бедняжке, куда деваться? Вы просто еще кое-чего не знаете.
И я рассказала друзьям про вчерашнее появление Пики в детской – как ответ на мои мысли о том, что сказала бы старуха, узнав, что ее любимица смотрела представление.  И о том, как она испугалась, что я действительно все расскажу ее хозяйке, как умоляла меня глазами не делать этого, и я ей это пообещала.
     - Ну, еще бы! – заявила Светка. – Ты же – не она, чтобы бабке ябедничать.
     Повеселевшая было Пика опять понурила голову, и Сашка, укоризненно взглянув на мою подругу, сказал:
     - Хватит тебе! Она уже давным-давно за вами не следит и тем более не бегает. И не собирается этого делать. Да, Пика?
Мышь в ответ обрадовано закивала – на это очень смешно было смотреть! – и приложила свою ну совсем человеческую ручку к сердцу. Светка рассмеялась:
     - Ладно уж, верю! Не грусти, мышка, мы теперь с тобой дружить будем. Погодите, это что получается? Что нам от Пики больше нет никакой опасности?! И она вообще больше не будет старуху слушать, что ли?
     Мышь в ответ опять кивнула и гордо выпятила грудь. Светка и Сашка изумленно притихли. Они, видно, соображали: как же так? Ведь Марья Степановна с таким Пикиным поступком ни за что не смирится. А характер у нее суровый, задаст она неслушнице по первое число!
     - А вы ничего не заметили? – невинно спросила я. - Тут прямо напрашивается еще один вывод.
     - Какой? – сразу насторожилась подружка.
     - А такой, что самая доверенная и любимая бабкина мысль – Пика – вообще торчит где хочет. Конечно, если мы со Светой не делаем ничего запретного – тогда она тут как тут! Я думаю, Марья Степановна требует с нее отчета, где она была и что делала. Но учтите: старуха не может узнать ничего о ее поступках, если только сама мышка этого не пожелает. Причем это давно можно было понять, но мы с тобой, Света, такую простую вещь не сообразили. Помнишь, когда она вдруг появилась – ну, после того, как мы выручили Саню?
     Иноземцев об этом ничего не знал, и нам пришлось рассказать ему, как внезапно соткавшаяся в воздухе Пика радостно скалила зубы, размахивала хвостом и всячески выражала свое одобрение по поводу нашего поступка.
     - А ведь до нас, Свет, не дошло тогда, что она вообще  не должна была появляться, - втолковывала я подруге, - ее задача была – следить и кусать! А она нам поддержку оказывала вместо этого. Ну, разве не странно? Ее ли это дело? Но в целом я понимаю, почему она тогда пришла.
     - Почему? – сварливо поинтересовалась Светка: ее все больше брала досада от того, что я, а не она решила все ребусы про «бабку из двадцатой».
     -  Марья Степановна очень любит Саню, вот в чем дело.
Иноземцев в ответ на это заявление недоумевающее поднял брови, а подружка скептически усмехнулась. Но я уверенно продолжала:
     - И она не просто его любит, а еще хочет ему помочь в семейных делах. И если это возможно, то и вообще уберечь от неприятностей. Сашка сейчас для нее – как свет в окошке, понятно? Поэтому можно предположить, что бабка, увидев из окна, как толстяк за ним гонится, очень испугалась за Саню и даже расстроилась. А помочь ничем не могла – у себя в квартире сидела, а мы  все тут, во дворе были. И, разумеется, она очень хорошо рассмотрела: и как Светка этому Севе под ноги кинулась, и как я тебе, Санек, на дырку в заборе показала, и как ты в нее удрал, а толстый в дураках остался. И бабулька, конечно, очень обрадовалась, что ты избежал неприятностей! Вот тут-то, наверное, ее любимая мысль от нее и сбежала, а старушка и не заметила. Ей не до того было, чтоб за Пикой следить, главное – ее ненаглядный  Сашечка не пострадал. А ей хотелось быть в это время рядом с нами, слышать наш разговор – вот мышь и явилась. Я думаю, она пришла, как только мы сели на лавочку, и пряталась за крыльцом, пока Саня не ушел. А потом нарисовалась, показалась рядом, потому что очень радовалась спасению Саши от опасности – а это случилось благодаря нам со Светой. Ну, и… захотела выразить нам свое мнение, какие мы молодцы, не могла удержаться. Так, Пикочка?
     Мышь опять с восторгом закивала и, внезапно выставив вперед свои смешные ручки, показала нам сразу два больших пальца. Мы рассмеялись, а Иноземцев громче всех, почти до слез. Довольная Пика вспрыгнула ему на колено и уютно устроилась на нем, шевеля усами.
     - Что, не пойдешь больше к своей хозяйке? – спросила я. – С нами останешься?
Мышь в ответ только оскалилась – даже кивать не стала: это, мол, и так понятно.
     - Ну, кто прав? – решила я подвести наконец итог. – Всегда мысли слушают старуху или нет?
     - Да чего там, - улыбнулся Иноземцев. – Не пыхти, Костина. Ты права, само собой.
     - А еще, - важно произнесла Светка, - ты не просто нашла  объяснение фактам. Ты Пику пристыдила, и она теперь нам друг, а не враг.
     Я почувствовала, что меня заливает волна счастья. Вот она, прекрасная минута! Друзья признали мои заслуги. Я была наверху блаженства, но… недолго. Внезапно Светка и Сашка напряженно уставились куда-то в сторону, и я тоже машинально повернула голову в том же направлении. Там, оживленно беседуя, шли… Щука и краснолицый Сева. Вернее, говорил толстяк – с большим чувством и яростной жестикуляцией (даже щеки тряслись). Наверное, был до сих пор не вполне трезв после дня рождения. Ленька слушал его с тонкой улыбочкой и лишь иногда вставлял одно-два слова. После каждой такой реплики белобрысый, казалось, краснел еще больше и еще сильнее начинал размахивать руками. Сашка смотрел на них молча, зло сощурив глаза. Светка тихонько вздохнула:
     - Надо же! Сошлись, называется, Шоша с Ерошей. Так моя бабушка говорит, когда… ну, вы понимаете, какие-нибудь дураки встречаются и начинают вместе что-нибудь делать. Из этого обычно чепуха выходит, но они-то, когда сойдутся, думают, что все у них получится – как у нормальных людей. Интересно, о чем они говорят? Жалко, не слышно.
     Я подумала, что об этом как раз жалеть не стоит. Если нам их не слышно, то им, кажется, нас не видно. Очень приятный факт, если учесть, что их уже двое и оба они на нас троих злы. Неизвестно, что эти дурни выкинут, если нас заметят. Никого из взрослых в поле зрения нет, так что опасность очевидна. Хотя нас и больше, от них двоих будет, пожалуй, много неприятностей. Вдруг Светка радостно подпрыгнула на скамейке и завизжала:
     - Бабушка! Бабуленька приехала! Баба Лизочка, подожди! Я к тебе бегу!
     И она, вскочив, помчалась навстречу пожилой женщине в платочке и с двумя увесистыми сумками в руках, только ступившей во двор с противоположной от наших врагов стороны – видимо, она шла от остановки. Светкина бабушка сразу выпустила из рук сумки и начала обнимать подбежавшую внучку. Сашка смотрел на эту встречу такими тоскливыми глазами, что я ужасно расстроилась. Чтобы он не заметил моего внимания к себе, я перевела взгляд на Щуку и Севу. Оба они остановились, а Сева тыкал в сторону Светки толстым пальцем и что-то возбужденно говорил. Ленька кивал и злорадно улыбался. Потом мальчишки обменялись рукопожатиями, и белобрысый Аделаидин сынок зашагал, все еще покачиваясь, прочь со двора. Светка махала рукой мне и Сашке, чтобы мы подошли. Мы встали со скамейки и быстро приблизились к подружке с бабушкой Лизой, причем Сашка при этом отчаянно смутился и покраснел. Мы поздоровались.
     - Здравствуйте, детки, - ласково ответила нам Светкина гостья, и вокруг ее глаз залучились добрые морщинки. – Как зовут-то вас? Мне ведь Светланка и сказать не успела, скорей нас познакомить хотела. А сама-то какая ободранная, побитая! Может, упала откуда?
     - Ира. Саша, - коротко представились мы, деликатно обходя вопрос о происхождении Светкиных царапин.
     - Ну, а меня баба Лиза зовут, вы уже слыхали, как эта егоза кричала. Ладно, пойдем мы, вы нас извините: давно с внученькой не виделись, соскучились сильно. А завтра к обеду в гости приходите, я ватрушек вкусных напеку с деревенским творогом. Придете?
     Мы с Сашкой кивнули. Баба Лиза и Светка попрощались с нами, подхватили каждая по сумке и пошли домой. Они уже скрылись в подъезде, когда я почувствовала, что рядом кто-то стоит. И тут же, не успев понять, кто это, ощутила удар кулаком в плечо. Отшатнувшись, увидела ощеренные мелкие зубы подлеца Щуки. Правда, Ленька сразу же полетел вперед – похоже, от крепкого пинка в зад. Так и есть, это Сашка ему поддал! Потом загородил меня собой и быстро сказал сквозь зубы:
     - Иди, Костина, отсюда! Быстрее, а то…
Он не успел договорить, потому что на него вихрем налетел взбесившийся Щука, и они, сцепившись, кубарем покатились по земле. Сначала в мелькании их рук и ног ничего нельзя было понять, и я не знала, как мне помочь Сашке. Правда, скоро стало ясно, что Щука одолевает: все-таки он гораздо крупнее и сильнее нашего друга. Сашка оказался внизу, прижатым к траве, но сдаваться не собирался: вертелся, пихался, один раз треснул своим лбом Леньке в подбородок – тот даже завыл, но, понятно, Иноземцева не выпустил, а стал заламывать ему руку. Тут я спохватилась: чего стою-то?! – схватила валявшуюся рядом большую тополиную ветку и ударила ею Леньку сверху, по его здоровенной спине. Он от неожиданности сильно дернулся, увидел меня и зашипел от злости, забыв на секунду про Сашку. Тот сразу этим воспользовался, рванулся и сбросил с себя врага, крикнув мне:
     - Спасибо! Уходи теперь!
     Как бы не так! Я друзей в беде не бросаю – и потому я снова изо всех сил хлестнула Щуку вицей. Тот изловчился, дернул ее к себе и вырвал из моей руки, ободрав ее в кровь. Потом вскочил на ноги и кинулся ко мне, выставив кулаки. Но Сашка ловко подставил ему ногу, и Щука снова грохнулся плашмя на землю. Я в это время успела опять поднять свою ветку и изготовиться к бою. Сашка встал рядом. Мы молча ждали, пока наш враг опомнится и… Но тут за нашими спинами раздался спокойный мужской голос:
     - Подъем, Леонид. И побыстрее.
     Мы резко обернулись и попятились: это был Ленькин отец, Щукин-старший. Он стоял, тяжело опираясь на палку, и его гневно сдвинутые брови не предвещали ничего хорошего. «Ну, сейчас он нам задаст за своего сыночка!» - сразу подумала я и невольно схватилась за Сашкину руку: вдвоем не так страшно. Вечно этому рыжему гаду везет – вот и папаша вовремя на подмогу явился! Но, правда, на лице разом подскочившего Щуки я что-то радости не заметила. На нем, скорее, был страх, а глаза беспокойно бегали. Но, конечно, своей обычной наглости он не утерял и сразу заявил с благородным негодованием:
     - Лезут тут всякие, на драку нарываются!
     - Я видел, - перебил его отец.
     - Что… ты видел? – растерялся Ленька.
     - Все, - бесцветным голосом сказал Щукин-старший. – Как ты подошел к этим ребятам и ударил девочку. Как мальчик пнул тебя за это – и правильно сделал. Как ты кинулся на него и стал бить, а девочка – молодец! – не испугалась и стала лупить тебя палкой. И как ты сейчас пытался мне в глаза врать, что не ты виноват, а эти ребята, я тоже видел. И выходит, Леонид, из этого, что ты негодяй, трус и лгун. Так или нет?
    Поникший Щука густо покраснел и не знал, куда девать руки. Ему очень хотелось сбежать, но он не смел, а только бесполезно зыркал глазами по сторонам.
     - Так или нет?! – внезапно гаркнул его отец, выйдя из терпения.
     - Д-да, так… - испуганно выдавил из себя Ленька.
     - А потому – шагом марш домой! Я только об одном жалею: что у меня болит нога и я не смог быстро дойти до вас, - сурово сказал Щукин-старший. – А пока доковылял от подъезда, ты уже успел здесь таких дров наломать, что… Иди. Разговор с тобой и с твоей матерью еще впереди!
     Видно было, что отец Щуки с трудом сдерживает себя, чтобы не дать воли гневу прямо здесь, на улице. Ленька сорвался с места и что есть духу побежал домой – подальше от позора. Щукин-старший кивнул нам и, все так же тяжело опираясь на палку, пошел за ним. Мы с Сашкой проводили их глазами, и я удовлетворенно заметила:
     - Наконец-то этой рыбе попадет. Хоть один раз за все его дела!
     - Надо же! – протянул Иноземцев, - он такой хитрый, всегда втихушку действовал. А тут попался – да еще кому? Своему же отцу!
    Сашка ухмыльнулся и покрутил головой. Вот уж точно, не повезло сегодня Щ)уке – просто как никогда. К тому же отец его оказался человеком справедливым, как ни странно. А я думала: раз большой начальник, значит, у него всегда будут другие виноваты, но не его сын. Значит, я ошибалась в нем, и эта ошибка оказалась неожиданно приятной… Сашка вдруг захохотал и взял у меня из рук ветку – я все еще машинально держала ее, выставив вперед, как копье.
     - Молодец ты, Ирка, - сказал Иноземцев уже серьезнее. – Здорово  его вдоль спины огрела, и вовремя! А то бы и папаша его подбежать не успел, а мне бы уже кирдык пришел.
     - Ну, уж не кирдык, - смущенно пробормотала я, - но в другой раз знай, как меня прогонять. А то: «Иди, Костина!», «Быстрей, Костина!». А так вдвоем-то с тобой мы его сделали, хоть он и здоровый, как лось. Слушай, а где же…
     Я внимательно осмотрелась по сторонам, заглянула под скамейку, обошла кругом два куста и вопросительно уставилась на Иноземцева.
     - Мышка, что ли? – снисходительно поинтересовался он. – Эх ты, сыщик! Да она же сразу за нами побежала, когда мы со Светкиной бабушкой знакомиться пошли.
     - И что? – удивилась я.
     - И сразу к ней в сумку прыгнула, и там спряталась, довольная такая, только глаза засветились. Я видел, но вам не сказал – зачем ее выдавать?
     - Да при чем тут «выдавать»? – возмутилась я. – Она же дома выскочит и Светкину бабушку напугает до смерти! И вообще, что она забыла в этой сумке?!
     - Не напугает, - уверенно сказал Сашка. – Бабушка ее даже не увидит. А в сумке у нее, может, что-нибудь вкусненькое есть, - вот Пика и залезла подхарчиться.
     - Что-то я до сих пор ни разу не видела, чтобы она харчилась, - с сомнением сказала я. – Хоть бы когда кусочек сахара сгрызла или там сухарик в руках держала – ничего такого!
     - А ты ей предлагала? – ехидно спросил Иноземцев.
     - Н-нет, - призналась я. – Как-то даже в голову не приходило.
     - Ну, так вот она сама себе еду и добывает, - припечатал Сашка. – К бабе Маше она теперь не вернется, а кушать ей, наверное, что-нибудь надо.
     - Может быть, - согласилась я. – Однако все-таки…
     - Да ладно тебе, Костина, не суетись зря, - мудро заметил Иноземцев. – Наша Пика – не дурочка, ты же знаешь. И если она залезла в сумку, значит, ей надо было. Завтра все у Ковалевой узнаем, нам-то уж она расскажет.
Я кивнула в ответ и устало сказала:
     - Хорошо, Санек. Завтра так завтра. И правда, пожар вроде не горит, так чего переживать? Пойду-ка я домой. А то прибежит сейчас Севочка на смену Щуке, а драться мне сегодня что-то больше неохота. Хорошо хоть, Светка успела со своей бабушкой уйти, а то бы мы  тут втроем с Ленькой бились-бились, пока бы сами не разбились. А у Светки и так синяков полно!
     - И мне пора, - вздохнул Сашка. – Мать там, наверное, уже наревелась теперь и успокоилась. Надо помочь ей со стола убрать и посуду помыть…
     - И поесть! – брякнула я неожиданно для самой себя и испугалась: вдруг мальчишка обидится?
Но он не обиделся, а только засмеялся:
     - Это само собой! Там еще много чего хорошего осталось, так что уж я сейчас начавкаюсь, будь спокойна!
     Мы попрощались и отправились по домам. Я шла и думала о том, что денек выдался нескучным – как, впрочем, и предыдущие. Но при этом еще какой удачный, если только не считать утренней Светкиной драки со Щукой! Старуху мы раскусили, Пика теперь наш друг (правда, кажется, воришка при этом!), толстому Севочке нас побить не удалось, а сами мы Леньке все же накостыляли, как ни странно. Да еще сейчас отец ему дома бо-ольшой фитиль вставляет! Да, следует признать: неплохо, очень неплохо прошел день, всегда бы так…
     Дома меня ждали гордый Митька и возмущенная мама. Не успела я перешагнуть порог, как сразу же услышала:
     - Ирочка, что это значит? Митя весь день сидит дома, я не могу выгнать его гулять. Говорит, что обещал тебе  не находиться с тобой рядом! Это правда?
     Ах, да! Я совсем забыла про его шалости за обедом и про то, что заставила его пообещать. Конечно, это хорошо получилось: он нам не мешался, не пищал под ухом. Да и вообще, как бы он повел себя, скажем, во время драки с Ленькой? Жутко представить, что могло быть! Но бедный мой братик так долго торчал дома, да еще под маминым нажимом… А мама между тем продолжала:
     - Знаешь, доченька, твои тайны меня уже не удивляют, я к ним привыкла. Но почему Митя должен полдня не сметь выйти на улицу, я не понимаю? И еще наотрез отказался объяснять, в чем дело и почему он дал тебе такое странное обещание! Надулся и молчит. Может быть, я от тебя что-нибудь услышу по этому поводу?
     - Да, мама, ты не ошиблась: это наша тайна, - сказала я, украдкой весело подмигнув братишке. – Поэтому ничего я тебе объяснить не могу, ты же понимаешь. А ты, Митя, просто молоток! Сказал – и сделал, не то что какой-нибудь нюня! Я хочу сказать: настоящий парень.
От моей похвалы мальчишка расплылся в такой блаженной улыбке, что даже сердитая мама рассмеялась и направилась от нас в сторону кухни.
     - Пошла пирог печь, с яблоками, - сообщил мне счастливый брат. – Она его уже сделала, но пока в духовку не ставила. Меня на улицу гнала, а я не шел…
     Митька мужественно нахмурил свои светлые бровки, и я не выдержала – притянула к себе его вихрастую головенку и нежно поцеловала брата в щеку. Он растроганно потянулся ко мне и обнял за шею, прижался всем телом. Потом, постояв немного, тихо спросил:
     - А теперь?
     - Что - теперь? – удивилась я.
     - Ну, теперь мне можно на улицу? Ты туда больше не пойдешь?
     - Нет, ни за что! Какая улица! – замахала я в ответ руками. – Иди, Митя, гуляй себе на здоровье. Я лучше сейчас телик посмотрю и пирога поем.
     - И меня позовешь, когда испечется, ладно? С балкона крикнешь!
     С этими словами «настоящий парень» вихрем вылетел из квартиры – только дверь хлопнула, как пушечный выстрел. Остаток дня я провела спокойно и мирно: за телевизором, чаем с чудным маминым пирогом и долготерпеливым «Следопытом» Ф. Купера. И все, надо сказать, мне удалось в этот вечер завершить: и просмотр серии «Улицы разбитых фонарей», и третий кусок маминого произведения, и, наконец, книгу. Наши со Светкой приключения хорошо заканчивались или, как сказал бы папа, закруглялись.  «Правда, неизвестно, что потеряла Пика в сумке Светкиной бабушки, - думала я, засыпая под щебет нагулявшегося Митьки. -  Но ничего, завтра узнаю»…

16. Опять новости.

     И узнала! На следующее утро, едва я успела допить в одиночестве свой кофе (дома опять никого не было, потому что наступил понедельник), вдруг резко зазвонил колокольчик на «телефоне». Я сразу помчалась из кухни в детскую и, как обычно прижав одной рукой звонок, другой несколько раз дернула за веревку, давая Светке знать, что вызов услышан. На балконе, куда я сразу же потом выскочила, к веревке другого «телефона» была привязана подружкина записка:

                Ира, я сейчас к тебе приду.
                Есть такие новости, просто
                обалдеть.
                Света.

     В груди у меня захолонуло от неистового любопытства. Что там она еще узнала?! Ковалева – человек серьезный, врать не станет. Если пишет, что новости интересные, то так оно и есть. Почему она не идет, непонятно! Казалось бы, что тут такого: сбежать с пятого этажа на третий?
   Наконец-то! В прихожей раздался звонок, я быстро отворила дверь и впустила взволнованную Светку. Она сразу затараторила:
    - Слушай, ты давно встала? Я бы раньше пришла, но не хотела тебя будить, а то еще не поймешь ничего спросонок.
    - Ну да! – удивилась я. – Что я, по-твоему, сплю, как слон? Ты как-то странно рассуждаешь, Света, даже обидно.
    - Да не обижайся, Иришка! – воскликнула счастливая подруга. – Я сама не знаю, что болтаю. От радости, понимаешь?
    - А чего радуешься-то? – нетерпеливо спросила я.
    - Да потому что мне тоже кое-что удалось открыть про нашу «бабку из двадцатой», а не только тебе. Хотя все получилось благодаря бабе Лизе, но ведь она моя бабушка! Так что это ничего не меняет, правда?
    - Нет, конечно, не меняет, - успокоила я ее. – Наверное, Пика там у нее в сумке порылась? И бабушкины гостинцы своей хозяйке утащила?
    - Ну, вот! – огорчилась Светка. – Опять ты угадала, даже то, что она в сумку забралась…
    - И больше ничего, - заверила я подругу. – Что там дальше было, когда вы домой пришли?
    - Да сначала, сама знаешь: мама уже дома была, с экзамена приехала, встречи там, ахи, охи, и почему не сообщила, и мы бы встретили. Я нарочно перед дверью замешкалась, чтобы мама сначала на бабушку отвлеклась, а меня не заметила. А то бы она сразу мои царапины увидела и расстроилась бы, и расспрашивать начала, что и как. А я за бабушкину спину спряталась, чтобы время выиграть. И баба Лиза в ответ: «Ни к чему это, я и сама с вокзала могу доехать», и так далее. Тут я из-за бабушки на свет вышла, и мама все-таки испугалась – но, наверное, не так сильно, чем если бы я одна пришла. Ну, и начала, конечно, допытываться: что со мной случилось, да где я так ободралась, да почему в таком виде по улице гуляю? Я кое-как отболталась – что бежала и сильно упала. Потом бабушка с дороги умылась и мы пошли на кухню чай пить. Сумки в коридоре оставили. А когда уже за стол сели, мне бабушка и говорит: «Иди, Светланка, возьми там в серой сумке банку со сливками, с чаем их попьем. Деревенских вам привезла, настоящих». Ну, я побежала в прихожую, начала искать. А у нее обе сумки серые – не знаю, в какую лезть. Одну вроде всю обшарила – никаких там сливок нет. Беру другую, заглядываю, а на меня оттуда Пика смотрит с веселой улыбочкой! Я ей шепчу: «Ты что здесь делаешь?» А она оскалилась, на пол спрыгнула и опять давай хвостом радостно махать. Тут, слышу, бабуля маме говорит:
    - Что-то там моя внучка застряла. Никак, наверное, банку не найдет. Пойду помогу.
     Я сначала думаю: «Как быть? Сейчас мышь ее напугает!», но потом вспомнила, что ведь Пика невидима для всех, кроме нас. И стою себе, жду спокойно. А баба Лиза выходит и – представляешь! – сразу на мышь смотрит, а сама так тихонько шепчет ей:
    - Привет, зубастая.
Я просто обалдела, особенно когда увидела: бабушка к Пике наклонилась и ее гладит, а та ушами шевелит и чуть не мурлычет, как кошка. Ну, баба Лиза потом выпрямилась и говорит мне:
    - А мышка-то уж больно знакомая! Она на свете одна такая, других нет. Значит, и хозяйка ее где-то рядом.
    - Да, - отвечаю, - рядом, в нашем подъезде.
    А сама глазами хлопаю, то на Пику, то на бабушку смотрю. А они обе такие довольные, что встретились – чуть не светятся от счастья. Баба Лиза на меня поглядела и как засмеется:
    - А она ведь, Светланка, не зря тут крутится, рядом с тобой. Это Марея опять за старое принялась, свои порядки наводит. За тобой же мышка следит, верно?
     Я не сразу поняла, кто такая Марея, а это наша «бабка из двадцатой» оказалась. Здесь она Марья Степановна, а по-деревенски они ее Мареей всю жизнь звали. И председателем колхоза она была не где-нибудь, а в той деревне, в которой мои бабушка с дедушкой живут и где мой папа родился и вырос. Поэтому баба Лиза и нашу старуху знает – они с ней, представляешь, в одном классе учились! – и Пику тоже.  Она мне только успела это в двух словах сказать, как мама в кухне одна соскучилась и тоже к нам вышла. Мышку, понятно, не заметила, а нам с бабушкой говорит:
    - Чего это вы без меня шепчетесь и почему вообще здесь стоите? Чай уже остыл.
    Ну, тут баба Лиза спохватилась, свои сливки быстро достала, и мы опять в кухню вернулись. Пика тоже за нами увязалась. Стали чай пить, я смотрю, а бабушка раз – и печенье тихонько под стол бросила, Пике. А та как им захрустит! Мне даже страшно стало, что мама все-таки услышит. А она – нет, ничего. Ноль внимания! Сидит себе, варенье ест и над нами смеется:
    - Вы сегодня – просто заговорщицы какие-то! Что это у вас за лица?
    - А в чем дело? – баба Лиза спрашивает, а сама улыбается.
    - Да в том, что будто вы клад нашли и сейчас его выкапывать пойдете. Так вам и не терпится!
     Мы с бабулей переглянулись, и я думаю: «Ну, мне-то точно не терпится, но только не клад копать, а поскорее все узнать». Но пришлось чай пить да разговоры слушать: и почему дедушка не приехал (а он не смог, его соседи попросили печку им поправить, и он не решился отказать, потому что единственный в деревне печник – его еще прадедушка научил), и про здоровье там, и про бабушкину корову, и про их соседей – как один из них недавно напился и по деревне с ружьем бегал… Я еле высидела до конца, а мама еще на меня так удивленно посматривала – почему я в кухне торчу и никуда не убегаю? Ну, зато как мы с бабушкой потом ко мне в комнату зашли, тут я и говорю:
    - Рассказывай поскорее! Не могу я больше ждать!
А баба Лиза строго посмотрела и мне в ответ:
    - Ладно, внученька, скажу, ничего не скрою. Но сначала ты  мне расскажи, за что Марея на тебя взъелась и  свою мышь к тебе приставила.
    И пришлось все ей рассказать. Она, знаешь, то смеялась, то хмурилась, а больше головой качала. Сам рассказ долго длился – мы  с тобой давно со старухой воюем, а надо же было с самого начала, как мы Сашку водой облили. Баба Лиза дослушала меня и говорит:
    -Знаешь что, Светланка? Ты уже на меня не сердись, но я тебе сегодня ничего пока не скажу. Ты потерпи немного, до завтрашнего обеда, когда твои друзья к нам в гости придут. Ты помнишь, я их завтра на ватрушки пригласила? Ведь и подружка твоя, Ира, и мальчонка этот вместе с тобой были, и они тоже про Марею от меня узнать захотят. И несправедливо будет, если я тебе сегодня расскажу, а им нет. Согласна ты с этим?
    Пришлось согласиться – что было делать-то? Действительно, вы тоже имеете право знать…
    Светка нетерпеливо вздохнула и стала наматывать локон на палец.  «Да, - подумала я, - молодец она все-таки, настоящая подруга. Я бы, может быть, и не выдержала, еще вчера у бабушки тайну выпытала».
    - А тесто баба Лиза еще с вечера поставила, - продолжала Ковалева, - это у нее называется «замесить квашонку». Сегодня с утра она еще муки, масла, сахара добавила и теперь часа через три печь начнет. Я, как встала, пыталась у нее еще хоть чуть-чуть выспросить, но… «Я, - говорит, - что тебе вчера пообещала, то ты сегодня за обедом и узнаешь». Ну, я и не стала мельтешить, к тебе побежала, чтобы сказать. А теперь мне назад надо, баба Лиза обещала меня научить, как правильно начинку для ватрушек делать. Надо же ей помочь! В общем, ждем вас с Сашкой в два часа, не опаздывайте.
    Говоря это, Светка уже держалась за ручку входной двери: очень торопилась домой помогать бабушке. Подмигнув мне на прощанье, подружка выскользнула в подъезд и полетела по лестнице к себе наверх. Я, проводив ее, побрела на кухню, чтобы там убрать после завтрака. «Подумать только, - удивлялась я, полоща под краном свой стакан, - как долго мы со Светкой мучились, боялись Пики и пытались хоть что-нибудь понять в этой старухе, а ничего не получалось! А теперь, когда уже разобрались и с мышью подружились, опять удача. Наверное, баба Лиза расскажет нам сегодня про то, почему Марья Степановна такая…странная. Ведь она и правда на других старушек совсем не похожа – тем бы только на лавочках сидеть и сплетничать. А баба Маша, она… мир изменить хочет, - а это вам не шуточки!»
    Прибрав посуду, я пошла в гостиную и включила пылесос, решив почистить ковер. Меня, как и Светку, мучило любопытство, и я старалась хоть чем-то заняться, чтобы не думать про «бабку из двадцатой». Ковер скоро засверкал, но мне это не помогло. Может быть, потому, что, чистя под креслом, я опять увидела на толстом ворсе царапину, оставленную Пикой. Она была на месте – глубокая и длинная… Вздохнув, я выключила пылесос и закатила его в кладовку. Вот что я сделаю – посмотрю телевизор! Может, идет какой-нибудь интересный фильм – вот я и протяну время до обеда. На мое счастье, только что начались «Приключения Электроника», а такое кино я люблю. Когда серия закончилась, я взяла почитать «Всадника без головы» Майн Рида и тут почувствовала запах свежеиспеченной сдобы, наплывавший на меня из подъезда. «Ну, когда же к Светке? – сердито подумала я. – Так можно и с ума сойти от нетерпения!»
     Я посмотрела на электронные часы: они показывали пока только 13. 00. Еще целый час ждать! В отчаянье я отложила книгу и пошла на балкон: может быть, во дворе происходит что-нибудь занятное? Нет, ничего подобного: те же малыши в песочнице и две собаки, греющиеся на солнцепеке. Стоп! А вот это уже интереснее: из-за угла вывернули Щука и Сева и прогулочным шагом двинулись по дорожке вдоль дома, опять-таки оживленно друг с другом беседуя. Ну, точно – Шоша с Ерошей: собрались вместе два балбеса, нашли, так сказать, себе компанию! Одно только жаль: не слышно, о чем разговаривают. Сева сегодня не красный и не так машет руками, как вчера: проспался, наверное, и успокоился. А Щуке, наверное, здорово влетело от отца: понурый он какой-то, даже издали видно, и голову почти не поднимает, в землю смотрит. А все-таки: что у них может быть общего? Какие проблемы они обсуждают? Может быть, и то, как нам получше насолить – с них станется! Вон как вчера толстяк в Светку пальцем тыкал, когда она к бабушке подбежала! Но…нет, вряд ли. Мы для них слишком скромные персоны. Да и что могут еще придумать два таких дурака, кроме как посильнее отколотить нас? А они это уже давно могли согласовать – еще вчера, наверное, когда оба от злости лопались (вот Ленька же не выдержал, полез в драку!). Нет, здесь что-то другое. Ага, даже в глубь двора отошли, на нашу лавочку сели, ослы несчастные!
     Тут я увидела, что наши враги резко повернули головы налево и, кажется, даже замолчали. Ну, понятно!  Из своего подъезда вышел Сашка – такой принаряженный, в новой футболке, просто приятно посмотреть. Он мельком глянул на мальчишек – Щука при этом даже приподнялся, но Сева удержал его и заставил сесть на место. Иноземцев презрительно сплюнул, заложил руки в карманы и неторопливо пошел к нашему подъезду. «Это он уже в гости! – догадалась я. – Баба Лиза-то вчера точное время не назвала, а сказала: к обеду. Ну и ладно, он же сначала ко мне зайдет, а потом мы в два часа вместе к Светке поднимемся».
     Внимательно проводив глазами Сашку, Ленька и Сева встали со скамейки и стали прощаться, пожимать друг другу руки и что-то горячо говорить. «Вот дурни! – удивилась я. - Будто навек расстаются. Сейчас, пожалуй, обниматься будут, как в кино про разведчиков в тылу врага. Смехота!» Но до объятий не дошло. Сева махнул рукой и побрел со двора, еле переставляя свои толстые ноги. Щука смотрел ему вслед, явно ожидая (я это почувствовала!), пока его дружок  не скроется из виду. Потом, как будто что-то вспомнив, быстро пошел в сторону дома – но при этом явно не к своему подъезду. Странно! Куда это он?
     Ленька приблизился к окошечку подвала (которое, я помнила, было разбито), наклонился и заглянул в него…
     Тут в прихожей раздался звонок: явился Сашка. «Что-то он долго на третий этаж поднимался», - мельком подумала я, идя открывать. У шагнувшего в наш коридор Иноземцева был веселый, праздничный вид. Он улыбнулся и сказал:
     - Здорово, Костина. А ватрушками у вас пахнет на весь подъезд.
     - Привет, - ответила я. – Проходи. Светка уже с утра прибегала, нас с тобой ждут в два часа. Еще немного рано, давай посидим, а потом двинемся.
     - Давай, - согласился Сашка. – А ты знаешь, я тоже сегодня пек.
     - Да?! – удивилась я. – А что, пироги?
     - Ну, не пироги, куда мне, - отмахнулся мальчишка. – Блинчики.
     - И как, вкусные получились? – заинтересовалась я.
     - Нет, вообще не получились, - вздохнул Сашка. – Зря только муку перевел, да и молоко тоже. Они какие-то толстые вышли и не пропеклись толком.
     -    И куда ты их дел? – поинтересовалась я.
     - Съел, конечно, - удивленно ответил Иноземцев. – Не выбрасывать же!
     - Ну-ну, - кивнула я. – А живот потом не болел?
     - Ха! – ухмыльнулся мальчишка – Это мой-то живот? Со свежих-то блинчиков? – Что я тебе, принцесса на горошине?
     Я растерялась. Сашка явно гордился необыкновенной крепостью своего желудка. Н-да… Все же непропеченные блинчики – и так запросто съесть! Да, он прав: это вполне законный предмет для гордости.
     - Вообще-то есть такая поговорка, - кивнула я, - что горячее сырым не бывает. Но ты, однако…осторожнее, Санек. Как соберешься что-нибудь готовить, скажи сначала мне, а я маму расспрошу. Сам же сказал, что зря продукты перевел. Жалко все-таки.
     Сашка обрадовался моему предложению, хотя и не желал этого показать.
     - Ладно, Костина, - солидно произнес он. – Узнай, пожалуйста, у своей мамы для начала, как правильно блины печь. Бабушка делала – такие вкусные были!
Он вдруг загрустил и уставился в окно. «Опять свою бабушку вспомнил, - сочувственно подумала я, - надо скорее к Светке идти, пока он совсем не расстроился».
     - Уже почти два часа, - сказала я. -  Нас ждут. Двигаем наверх!

               

17. Баба Лиза рассказывает.

    И мы двинули. Дверь нам открыла улыбающаяся Светка, у которой все лицо было перепачкано мукой – но так было даже лучше: синяки и царапины стали, припудренные, не очень заметны. Баба Лиза тоже вышла и сказала:
     - Ну, здравствуйте, гости дорогие. Проходите, садитесь за стол.
     Мы гуськом прошествовали в комнату. Да, это был стол! На крахмальной скатерти стояло огромное блюдо с дымящимися ватрушками, рядом – нарезанный пирог с ягодами. Еще там была крупная садовая земляника, залитая сливками и посыпанная сахаром, какой-то темно-красный компот в сверкающем графине и – аккуратная горка румяных, маслянисто отсвечивающих блинчиков. Я, садясь, глазами незаметно показала на них Сашке, и он довольно улыбнулся.
     - Ты иди, Светланка, умойся, - ласково сказала баба Лиза, - а то вся, как есть, в муке, помощница моя милая.
     Подружка умчалась и тут же явилась снова, сияя своими свежеотмытыми ссадинами. Ее бабушка чуть заметно вздохнула, но ничего не сказала, а только подала ей ложку для накладывания земляники, и Светка не заставила себя долго просить…
     Изумительно вкусное угощение приготовила баба Лиза! Совсем не так она стряпала, как мама, но тоже здорово. Радушно подкладывая Сашке на тарелку очередной лакомый кусочек, старушка приговаривала:
     - Ешьте, ешьте, ребятки. Наша деревенская стряпня простая, да здоровая. Все на пользу пойдет: вы летом растете, тянетесь, как цветики, к солнышку. Вот и кушайте досыта, не стесняйтесь.
     Мы и не стеснялись. Иноземцев, уминая ватрушку, ласково поглядывал на блинчики. Баба Лиза, заметив это, сразу свернула несколько штук треугольниками и положила их ему, подвинув вазочку с вареньем:
     - Давай-ка, Сашенька, убери их с черничным-то. Оно нежное, духовитое, в самый раз к блинам.
Мальчишка блаженно передохнул, решительно выпрямился и начал убирать…
     В общем, скоро мы почувствовали, что уже не в силах съесть ни кусочка – хотя на столе еще столько вкуснятины. Баба Лиза огорчилась:
     - Что так мало покушали, ребятки? Аппетит у вас, городских, слабенький. Просто как воробушки – чуть- чуть поклевали.
     - Бабушка, - напомнила Светка, - ты что-то обещала!
     - Вот торопыга! – нахмурилась старушка. – Разве так можно? Сразу-то, не выходя из-за стола? А вдруг кто-нибудь еще хочет покушать?
     - Нет, мы уже страшно наелись, бабуля, - решительно заявила моя подружка. – Да, Сань?
     Иноземцев, ничего не понимая, вертел головой. Светка выразительно подмигнула ему, и он на всякий случай кивнул. Из-под стола послышался веселый писк, и баба Лиза, приподняв скатерть, сказала:
     - Ты уже здесь, зубастая? Ну, на и тебе, поешь.
Она аккуратно отломила кусок ватрушки и, наклонившись, положила под стол. Оттуда сразу донесся шорох и мягкий хруст: Пика обедала. Сашка при этом так уморительно вытаращил глаза на Светкину бабушку, что мы с подружкой не выдержали и захохотали.
     - И нечего над парнем смеяться! – строго сказала старушка, отправляя под стол ломтик сладкого пирога. Ты-то, Светланка, я чувствую, уже с утра все, что могла, Ире разболтала. А мальчик-то даже и не знает, что мышка здесь.
     - Это я знаю, - опомнился Иноземцев. – Видел вчера, как она в вашу сумку залезла. Но думал, вы ее и не заметите…
     - Как же можно не заметить, - улыбнулась баба Лиза. – Мы с ней давно знакомы, с разбойницей! Еще с тех пор, когда вас, детки, на свете не было.
     Тут Сашка просто до ужаса забавно открыл рот, и я весело хлопнула его по плечу, крикнув:
     - Захлопни! Ворона залетит, потом не выгонишь!
Иноземцев покраснел и нахмурился, а старушка распорядилась:
     - Вот что, ребятки. Не буду я вас больше томить, а особенно Сашу в недоумении держать. Давайте отсюда перейдем в Светланкину комнату, а здесь пусть пока остается как есть. Потом можно убрать, не к спеху, тем более и рано это делать… А там я вам все расскажу, что знаю. И не скоро это будет: Марея-то наша – особенная женщина, со своим перцем, такую не каждый день встретишь, а скорее всего, она и одна такая на свете.
Подружка нетерпеливо вскочила со своего места и побежала в свою комнату, мы – за ней. Я еще успела шепнуть Иноземцеву по дороге:
     - Марея – это твоя баба Маша, понял?
Он взволнованно кивнул и тревожно посмотрел на меня. «Ясненько, - поняла я. – Бедный Сашечка еще не знает, что он про свою дрессировщицу услышит, вот и переживает».
     Светка уже сидела в своей комнате, забравшись с ногами на кровать, и бурчала:
     - Ну, чего вы так долго? Идут- идут, как ползут…
     Я быстро примостилась с ней рядом, бабушка опустилась в кресло в углу, а Сашка оседлал стул возле письменного стола.
     - Так вот, ребятки, - тихим голосом сказала старушка. – Светланка с Ирочкой уже кое-что знают, но Сашенька-то нет, поэтому опять начну сначала. Марея-то уже лет пять как в город переехала, но не знала я, что она в вашем подъезде живет. И к вам, Светланка, приезжала, так ни разу с ней не встретилась. И Игорь, сынок мой, даже не намекнул почему-то, а уж он-то с Мареей с самого детства знаком. Ну, да ладно, не об этом речь. Просто, если бы я хоть догадаться могла, что наша бывшая председательша здесь живет, с вами ничего бы не случилось. Не бегала бы за вами зубастая, не кусала бы. Уж я знаю, о чем Марее напомнить надо, чтобы она мышь не выпускала и порядков своих не наводила. А Игорь-то, Светланкин отец, он что? Для него она просто тетя Маша, председательница нашего колхоза, а самое-то главное ему неизвестно. Да и не поверил бы он ничему. Мужики наши деревенские и тогда не верили, двадцать с лишним лет назад. Женщины им говорили, а они только отмахивались да смеялись: «Вечно эти бабы что-нибудь придумают!» А нам-то не до смеху было, как вспомнишь…
     Так вот, мы с Марей с самых младенческих лет вместе играли, по улице бегали, а потом в одном классе учились. Хоть мы обе и после войны родились, настоящего-то горя не видели, но все же в колхозе и тогда небогато жили. Так что у нас с Мареей детство не больно сытое было, хлеба и то вволю не ели. А уж про одежу-то с обувкой и говорить нечего. Было, может, по одному платьишку, да на осень- весну какие-нибудь ботиночки, да зимой валенки подшитые – вот, считай, и все. Мы же обе с ней – из многодетных семей: у них было шесть ребят, а у нас – пять. Где было родителям денег взять, чтоб хорошо нас кормить и одевать? И то еще – мы в семьях младшие были, войну по рассказам только знали, а нам братья-сестры говорили: «Не нойте! Хорошо живем – не то, что раньше».
     Ну, мы и не ныли, правда. Детство-то – всегда радость, даже и полуголодное. Весело жили! В лапту играли, по лесам грибы-ягоды собирали, на озеро купаться бегали. А Марея-то уже и тогда уже во всем первая была. За что бы ни взялась: наперегонки ли плавать, или песни петь, или взрослым на сенокосе – так лучше ее никто не мог. В школе тоже всегда впереди – первая ученица. И пионерами командовала, и потом секретарем комсомольской организации стала. А уж если начнет сказки рассказывать или истории какие – мы  просто  уши развесим и сидим, не шелохнемся, до того интересно. А я в детстве тихая была, боялась да стеснялась чего-то, не видно меня вечно и не слышно.
     А учиться нам после школы-то не пришлось. Мы ведь обе всего по восемь классов закончили, больше невозможно было: семьи большие, денег мало, жить трудно. Но мне не так, конечно, обидно было, как Марее: я и училась средне, боялась от робости слово на уроке вымолвить, да и обмороки тогда уже со мной происходить стали. Бывало, сидишь в школе, над задачкой корпишь и – не заметишь, как сомлела. Очнешься, все вокруг стоят: учительница перепуганная, ребята любопытные, врачиха школьная с нашатырным спиртом – так в нос и разит. Поэтому я  знала: не учиться мне, хоть бы «восьмилетку» закончить, а там уж и работать. Да не на ферме, не в поле – там условия трудные, не по моему здоровью. А кому надо со мной возиться, из обмороков выводить? Людям норму выполнять нужно. Вот и пошла я в нашу деревенскую больницу нянечкой служить, да так там и осталась до пенсии. А Марея – другое дело! Легко ли – из первых отличниц да сразу в поле, свеклу дергать? Если б у нее как раз в ту пору отец не умер – сердце у него отказало – Марея бы обязательно училась, ни за что не бросила. А тут уж деваться некуда. У ее-то матери после нее за эти годы еще двое детей народилось, их поднимать надо, кормить, одевать. У матери ее, тетки Аксиньи, руки сильно болеть стали, и не смогла она больше на ферме работать. А старшие-то братья-сестры как-то разом  поразъехались – кто на целину, кто на Север. Вот и остались на руках у Мареи больная мать и двое маленьких братишек. Не поучишься тут! Она, правду сказать, сильно плакала, когда в школе на собрании аттестат свой получала – ни единой ведь в нем четверочки не просвечивало, сплошь – «пять», а что толку? В девятый-то класс все равно ей ходу не было.
     Ну, в своей полеводческой бригаде она сразу опять первой стала. Как иначе? И ответственная, и честная, и работящая. Сделали ее бригадиром, так и другие женщины под ее началом  подтянулись, работать стали, а не болтать. Скоро она в партию вступила, стала нашим колхозным партсекретарем. И везде на хорошем счету была, потому и предложили ей через несколько лет председателем стать. Она долго отнекивалась – не смогу, мол, да и ребенок маленький (она уж тогда замужем была за своим Иваном, и сынок у них народился – Гришенька). Однако уговорили все же, и приняла она колхоз. Не женская это работа, прямо сказать. Но на это тогда внимания не обращали: раз партийная, выполняй, и точка.
     Стала Марея за большое хозяйство отвечать, а дело это трудное. Спустили ей сверху, из области, план: столько дать пшеницы, столько-то – овса, столько-то – мяса. И крутись, как хочешь. А мужчин в колхозе было мало, многих на войне поубивало. Кому работать? Известно: бабам, да девкам, да юнцам зеленым. И план выполнять надо, хоть разбейся…
    И вот тогда начала наша Марея сильно меняться. Она и раньше строгая была, серьезная – но это на работе, потому что всегда за свое дело душой болела, старалась. А на отдыхе, дома, в клубе – и пела, и плясала, и шутила, и смеялась. Так и искрилась, как огонек! А уж на сцене в спектаклях играла – тут вообще держись! Весь зал плакал, и мужчины даже, и старики старые, когда она Катерину представляла в «Грозе» - это из старых времен есть такая драма, вы еще ее не знаете. Выходит она, встает перед народом, в грехе своем жалобно кается, а потом тихо говорит:
     - Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу – все равно.
      И идет в Волге топиться, и потом ее мертвую на берег выносят. А народ у нас в клубе слезами умывается, особенно женщины. А уж хлопали ей… ну, будто народной артистке – и заслуженно, нечего сказать.
     Только вот  как она председательшей стала, забыла сразу и клуб, и пляски, и драмкружок. Несолидно, ей казалось, теперь веселиться.  Надо, мол, серьезность сохранять, а то и уважения от людей не будет. Она и ходить-то иначе стала. Раньше, бывало, все бегом – да с шуткой, да с улыбкой. А тут важно стала вышагивать, как гусыня, и лишний-то раз не кивнет, не засмеется – наверное, начальству своему подражала, к которому в район да в область на совещания ездила. И народ оробел, перестал с ней, как раньше, по-простому разговаривать. Наоборот, стороной ее обходить старались. Она поначалу-то вроде бы и удивилась, и расстроилась, и даже несколько раз ее с заплаканными глазами видели. А потом – ничего, обвыклась, только совсем уж угрюмой стала, нелюдимой, и разговаривать начала, как по газете читать. Например, встретила один раз на улице Нюшу, мою соседку, и завелась:
     - Свинарка Петрова! Вы почему позволяете себе третий день не выходить на работу? Вы срываете колхозу план по увеличению привесов у поросят! Это саботаж, вы понимаете?! Посмейте только завтра не выйти и не сделать то, что не сделали за эти три дня!
     И бедная Нюша бросила свою Настенку одну дома (а она у нее корью так тяжело болела!) и вышла на другой день на работу. «Больно страшная у нас председательша, - говорит она мне, - так и заест совсем. Ты уж, Лиза, у нас не в колхозе работаешь, над тобой она не стоит. Забеги днем из больницы-то к моей Насте, попроведай ее. Ну, как она в таком жару будет одна лежать? Вся душа ведь у меня изорвется за день возле этих треклятых поросят, будь они неладны!» Я, понятное дело, утром Настеньку к себе в больницу забрала, в служебное помещение, да и не отходила от нее, считай, до самого вечера, пока мать ее с фермы не прибежала. Хорошо, больных у меня тяжелых  тогда не было. И на другой день так же, и на третий, пока Настенька не выздоровела – а ей всего-то пять лет было, малышка еще.
     Но, правду сказать, колхоз при Марее быстро в гору пошел. И план выполняли, и себе кое-что зарабатывать стали. Очень уважали нашу председательшу в деревне, хотя и боялись: сурова была слишком. И начальство высокое к ней всегда с почтением, приедут – за руку здороваются, за успехи хвалят. Она у нас даже два раза в Москву ездила, на партийные съезды. А уж в области сколько раз выступала – не сосчитать. Мы по телевизору смотрели, гордились Марей своей и нашим передовым колхозом.
     Я уж в это время тоже давно замуж вышла за твоего, Светланка. деда. Он к нам в колхоз приехал своим опытом делиться, передовой тракторист был. Ну, и меня встретил, и женился, и остался в хозяйстве - трактористы тогда очень нужны были. Марея обрадовалась, сразу дом на житье нам выделила. Скоро и Игоречек родился – твой, Света, отец. Вроде бы и жизнь наладилось, люди помаленьку богатеть стали, есть досыта, лучше одеваться. Колхоз наш в те годы уже первым по району числился, а это Мареина заслуга. Себя она не жалела, чтоб хозяйство в передовые вывести, ну и, так получилось, что и людей совсем жалеть перестала.
     И постоянно она нам на собраниях втолковывала: «Мы с вами, - говорит, - в сущности, никто, а вот колхоз – все. Он в общественной жизни – самое главное, ему надо наши силы отдавать без остатка. А вот личные дела – семьи там, дети, огороды да коровы – это колхозному делу только помеха». Мы, бывало, сидим, слушаем и, хотя не соглашаемся, помалкиваем. Чего председательшу, думаем, сердить? Она молодец, вон как хозяйство наладила, одна за нас думает – генерал!
     И домолчались мы. У Мареи-то голова совсем закружилась. Ей уже мало было, что колхоз наш – первый в районе, а захотелось, чтоб стал и первый в области. Ну, она и давай опять на собрании выступать. Опять же больше про то, что из-за наших личных дел страдают, мол, общественные. А особенно на тех, кто болел, нападала: как, мол, вы смеете из-за ваших насморков дома отлеживаться, когда работать надо? И свадьбы, говорит, нечего по три дня праздновать. Пусть молодые в воскресенье, в свой законный выходной, распишутся в сельсовете, посидят скромно за столом, а на другой день – на работу! А у нас уж, детки, давным-давно заведено, что свадьбы – это общий праздник, деревенский. И гуляют на них по три дня, никак не меньше. Вот тут народ поднялся! Как все собрание загудело! Да как стали колхозники возмущаться и с председательшей спорить! Дед Нефед, помню, встал со своего места и говорит:
     - Ты, Марейка, уж совсем неизвестно, что городишь! Мы ведь люди, а не машины: захотел -  завел, захотел -  выключил!
А председательша наша вся красными пятнами пошла и кричит:
     - Ну, посмотрим еще, кто из нас – машина, а кто - шофер! И по-чьему будет: по-моему или по-вашему!
     Повернулась этак гордо и вышла из зала. Народ погалдел немного, поудивлялся: что, мол, она нам сделать может, если по закону мы правы? Да и разве это мыслимо: не болеть никогда? Ерунда полная! Ну, какой из больного человека работник? Повозмущались и разбрелись по домам, так ничего и не поняв.
     А потом началось! Поползли по деревне слухи о каких-то мышах, Мареиных прислужницах. Никто сначала не верил таким сказкам, а мужики и потом не верили. Почему? Да потому, что Марея-то хитрее нас оказалась: она своих мышек только к бабам подсылала. А мужики-то их, понятно, не видели, потому и смеялись, горлопаны. А их-то женам не до смеху было! Чуть только у них дети заболеют, или они сами, или мужья, Марея их тотчас к себе в правление вызывает. Зайдет такая бедолага к ней в кабинет, а председательша уж и ждет ее – сама туча-тучей – и говорит, например:
     - Что, доярка Иванова? Вы еще с моими помощницами не знакомы? Но ведь, наверное, слыхали?
Та от страха трясется, зуб на зуб не попадает, лепечет, что будет она завтра на работе, кровь из носа, только пусть мыши не приходят!
    А Марея усмехнется довольно, глаза прищурит и ей в ответ:
    - Давно известно, что ударный труд – лучше лечение. Сразу все хвори проходят. Идите и будьте спокойны: мышей сегодня не будет, раз вы завтра обещаете на работу выйти. Но – смотрите!
Та уж и рада до смерти, что от напасти избавилась, еще и благодарит, чуть ли не кланяется. А когда из правления выбежит, опять плачет. Как на работу-то выходить, если больна? Да ладно еще сама – как-нибудь переможется, а если дети? А уж коли муж – совсем беда. Приходит она домой и давай к нему приставать: иди, мол, завтра на работу, а то председательша на нас мышей натравит! Муж сердится, кричит: опять эти мыши, что за байки? Зачем, мол, вы, бабы, врете? Мыши – не собаки, чтобы их на людей напускать! Да и не видел их никто, только болтают, - значит, и нет их! А она, бедная, плачет горькими слезами и уговаривает: иди на работу, как хочешь, но иди, а то эти твари наших детей перекусают! Ну, муж плюнет, рукой махнет и скажет: «Вконец вы, бабы, спятили вместе со своей Мареей! Она  вам головы набок своротила, вот и врете что попало. Ладно, пойду я завтра на работу, только не реви». И тащится утром больной в поле: что делать-то? Семейное спокойствие дороже.
     Надо сказать, и раньше наши бабы подозревали, что с председательшей не все чисто. То есть, наоборот, слишком уж чисто у нее дома было – кругом всегда ни пылинки, пол блестит, как зеркало. Сын ее, Гришутка, вечно на улицу с пирожками да булочками выбегал играть, ребят угощал, и они говорили: свежая была сдоба, горячая, будто только что из печки. А самой-то Мареи дома никогда не было – в поле да на фермах пропадала.  Муж ее, Иван, тоже с утра до вечера на тракторе работал. Так кто же тогда булки пек? И так чисто убирал? И стирал-гладил? Гришутка-то никогда в грязной одежонке по улице не бегал, как другие дети. Матери-то их за день наломаются в колхозе, не всегда и силы у них достанет постирать. Водопровода в деревне нет, и воды горячей, как у вас, тоже. А Гришутка – ты скажи! – всегда как картинка, будто и не деревенский мальчонка, а барчук какой. Вот бабы и шептались: ну, как такое может быть? Когда Марея с делами управляется? Ночью у них окна темные – значит, спят люди, а не по дому работают. Были, правда, знаки. Да им, конечно, не поверил никто. Один раз пастух наш, дед Егор, рано утром, на рассвете, видел, подойдя к колодцу: два ведра, полнехоньких воды, тихонько со сруба на землю опустились, а потом к Мареиным воротам по воздуху поплыли. Ворота  сами распахнулись, ведра эти пропустили и снова наглухо захлопнулись. Дед клялся, что это правда, но  люди смеялись над ним и говорили: он, мол, еще не проснулся, когда на улицу вышел, вот и пригрезилось ему.
     В другой раз Галька Кривая – один глаз у нее вечно подбит был, пила она страшно и с мужем каждый день дралась – говорила, что однажды, идя по улице, вдруг увидала: у Мареи шторки на одном окне раздвинуты, тогда как обычно плотно закрыты бывают. И взяло ее любопытство, захотелось посмотреть, как председательша живет. И когда заглянула она в комнату, чуть, сказала, ума не лишилась: веник сам пол метет и в ведро с водой макается. А из печки кастрюля выплывает и на стол становится. Потом у нее крышка поднялась, пар повалил, взялась откуда-то поварешка и давай в тарелку суп наливать. Нож хлеб нарезал, и куски в блюдечко сложились. А Гришутка в это время в углу за письменным столом сидел, уроки делал. Но тут оглянулся, увидел, что обед подан, подошел, сел и начал спокойно суп хлебать – видно, не в первый раз это ему было. Когда Галька Кривая такое увидала, то подумала, что ей совсем конец пришел, мерещится неизвестно что. Отскочила от окна и кинулась бежать по улице. И потом, сказала, три дня не пила – к смерти готовилась. Но на четвертый, раз не померла, решила, что это чудо и вправду было, и начала по деревне рассказывать. Ей, конечно, тоже не поверили: пьяница – она пьяница и есть.
     Но вот когда мыши стали по Мареиному приказу наших баб одолевать, то сразу те самые россказни люди вспомнили. А ведь вы, детки, уже знаете: к кому хотя бы раз эти мыши явятся, тот потом видит их уже всегда, даже если они и не к нему приходят, а совсем к другому. И вот однажды Лина с Катей – птичницы – договорились днем подсмотреть, кто все же за Марею домашнюю работу делает. А к ним обеим мыши уже приходили и кусали изрядно – за то, что они у себя на птичьем дворе вышли за ворота машину с куриным кормом встречать, а коршуны в это время цыплят потаскали – что-то около десяти. И вот подобрались они к Мареиному дому не с улицы, а со стороны огорода, чтобы их никто не увидел. И только сунулись бабы к ней во двор, как и обомлели: одна здоровенная мышь метлой метет – у крыльца убирает, в черном переднике, фуражке, все как положено. Другая, косынку повязала и в светлом фартуке, в корыте что-то стирает – только мыльные пузыри в разные стороны летят. На баб и не смотрят, делом заняты, куда там! А те и рады – сразу попятились да как ударились через огород бежать! А там третья мышь стоит, в панамке и сарафане, оскалилась на них. В руках у нее – лейка, огурцы, значит, поливала. Тут Лина с Катей в разные стороны как прыснули, да так и летели по деревне, пока не опомнились. Но долго потом боялись нам рассказать, просто трясло их, когда про тех мышей вспоминали. Их-то кусали маленькие, и то как больно было! А если эти ухватят? Пожалуй, и совсем сожрут, не подавятся!
    После, правда, не выдержали: одной шепнули, другой – и через день все узнали. Вот тогда женщины приуныли, сказали: колдунья наша Марея, сживет она нас со свету, скормит своим прислужницам зубастым, если хоть что-нибудь не по ее будет. Так и вышло. Стала председательша править нами железной рукой. Но, правду сказать, зря она своих мышей ни к кому не подсылала, а только когда считала, что человек забывает колхозные заботы ради своих собственных.
     И как ее женщины боялись! Просто дрожь их била, если опять узнавалось: вчера мыши там-то побывали, такую-то покусали. Боялись и свадьбы играть, и в отпуск уходить (Марея не давала, говорила: «Нечего отдыхать, у вас выходные есть!»), а уж про то, чтобы заболеть и дома остаться, никто и не поминал.  И еще ее мыши сразу являлись, если кто-нибудь не выдерживал и начинал Марею ругать – тогда они в несчастную бабу впивались без предупреждения. И если муж чей-нибудь принимался с председательшей спорить, не соглашаться, то его жене доставалось от зубастых. Укусов никому не видно было, кроме женщин, но потом и мужики, хотя и с оглядкой, но тоже стали верить и перестали с ней связываться, свою правоту доказывать. И замерла деревня, и замолчала…
     Зато колхоз наш таким знаменитым стал, так развился, что по всей стране гремел. Везде про нас рассказывали – и в газетах, и по радио, и по телевизору. То и дело к нам ездили корреспонденты всякие, а также специалисты из других хозяйств. Опыт перенимать. Колхозники богато жить стали – куда там до прежнего! Но никто не радовался этому, люди только вздыхали да хмурились. Даже в клуб ходить перестали: какое там веселье, какие пляски, если живешь с оглядкой, каждую минуту мышей опасаясь! Да еще женщины наши очень за своих детей боялись: а ну как и на них эти твари нападать станут да кусать нещадно? Дураками ведь на всю жизнь сделают. К чему тогда и жить родителям, для чего и работать, и Мареины выходки терпеть, если дети несчастными вырастут?
     Ну, правда, ни разу я не слыхала, чтобы кого из детей покусали. И если кто вырос несчастным, так это сын Мареин, Гришутка…
     - А почему, бабушка? – удивленно воскликнула Светка. – Его же мать самая главная у вас была! Неужели его обижали?
     - Нет, не обижали, - вздохнула баба Лиза. – Да и кто бы посмел? Наоборот, стороной обходили, как зачумленного. Выскочит мальчонка на улицу поиграть, а детвора от него сразу отбегает. А ну вдруг нечаянно заденешь председательшина сынка или мячом попадешь – в игре-то всякое бывает. А потом мамка вечером плакать будет и причитать: «Наказывала я тебе, держись от Гриши подальше! Разве других ребятишек мало? Беги от него без оглядки!»
     А Гришутка-то хороший, добрый мальчишка был, не понимал никак, почему с ним никто играть не хочет. Матери своим детям про мышей-то и словечка не говорили, так между собой порешили, чтоб их не пугать. Потому и председательшин сын ни от кого узнать не мог, за что его ребятня стороной обходит, как заразного. Уж и плакал он, бедный, и даже подрался один раз, чтоб его в футбол играть приняли. А мальчишки мяч свой подхватили – и деру от него. Тут он заревел  в голос и домой побежал. Но и дома, я думаю, легче ему не стало: родителей нет, на работе оба, а с мышами-то не поиграешь. Да и не видел он их, скорее всего. Просто с детства привык, что дела вокруг него сами собой делались, и думал, может, что так и должно быть, и ничего в этом удивительного нет.
     Поэтому Гришутка с самых младых ногтей всегда один да один был. По улице не слонялся – не с кем было. Потому и дома сидел, уроки учил да книжки читал. Он по уму-то в Марею удался: в школе одни «пятерки» получал, тоже лучший ученик был. А как на уроке, бывало, отвечать начнет, сразу все рты и разинут. Так-то складно он, интересно говорил, и много больше, чем учительница на дом задавала. Марея тоже, конечно, старалась по-своему, книги ему из города коробками возила. Хотела, значит, чтоб сынок ее выучился. А особенно, говорили, Гриша на уроках литературы выделялся. Другие-то детишки читать ленились, на занятиях этих ушами хлопали – им бы лучше по улице бегать да на санках кататься. А он все превзошел, все знал – и Пушкина, и Лермонтова, и остальных поэтов и писателей. Стихи читал хорошо, а сочинения писал такие, что их куда-то в город посылали, на конкурсы разные. В школе учителя очень его любили, гордились им, называли «наш поэт». Он и вправду сам стихи писал. Часто их на уроках читал, а то и в клубе, на концертах. Хоть веселья на деревне уже давно не было, концерты проводились – за этим Марея сама следила, говорила: «Надо самодеятельность развивать, без нее нам в передовых не удержаться». На концертах наших песни пели все такие серьезные, про войну и революцию, или уж очень веселые – про жизнь колхозную, какая она хорошая да счастливая. И стихи тоже читали – но больше ребятишки-школьники. Им, правда, учителя стишки-то раздавали и проверяли, как кто выучил. А Гришутка свои читал – да так душевно, что люди сразу мать его начинали вспоминать, когда она молодая была и здесь же, в клубе, со сцены выступала. Женщины в зале плакали и шептались: загубила, мол, себя Марея, а ведь какая артистка была – загляденье! Жалели ее потихоньку – у нас ведь народ добрый.
     Да еще знали все, что хотя она, как председательшей стала, серьезность сверху напустила и перестала душу свою веселить и ум возвышать, переломить себя до конца не смогла. Не понимала Марея: грех это – запрятать талант, что Бог тебе дал, что себе и людям на радость и утеху. Колхоз-то колхозом, дела делами, да зачем же было искру-то божью давить? Если уродилась умной да душевной, то так и жить надо! А наша председательша только и знала, бедная: план, корма, севооборот, показатели. Зато, бабы говорили, как на сенокосе начнут после ужина что-нибудь интересное рассказывать, так Марея тихонько из темноты подойдет, встанет где-нибудь за дерево и слушает, не шелохнется. Думает, не видно ее, а значит, никто и не узнает, что строгая председательша таким глупым делом занималась – враки у костра слушала. А там ведь чего только не наплетут – и про домового, и про ведьм, и про водяниц в озере, да так страшно, так завлекательно! Сидишь у костра, кругом темнота, искры из огня летят, в траве что-то шуршит, в лесу рядом совы ухают, озеро блестит под луной, рябь по нему пробегает под ветром – кажется, русалки выныривают и в волнах играют… Так чудесно, что дух захватывает, а под сердцем льдинка звенит.
     И такое диво не замечать? И стараться интереса не показывать? Глупость, и больше ничего! А может, и чувствовала это Марея, но даже себе признаться не хотела – опасалась, что за подобную легкомысленность ее в колхозе уважать перестанут.  Так вот и жили: мы ее боялись, она – нас. Сохла женщина на корню и сама того не ведала, не понимала…
     - А как же сын ее, Гриша? С ним что было дальше? – спросила Светка.
     - Да ничего хорошего, - грустно сказала баба Лиза. – Как себя Марея загубила, так и его.
     - Почему загубила? – нахмурилась Светка. – Он что, умер?
     - Нет, не умер, - строго ответила старушка. - Но талант свой задавил, мать его заставила, а это хуже смерти. Потому и спился, бедный, и не вышло из него ничего, кроме горя для родителей. Они, родители-то, всегда своим детям добра хотят, на верную дорогу стараются направить. Но на такую дорогу, которая им самим наилучшей кажется. А детям их обычно другого хочется, они сами чувствуют, для чего на свет родились и что на нем делать должны. Родители-то их не слушают, ругают, говорят: молодой ты, глупый, ничего не понимаешь, туда иди, куда я велю.
     Вот и Марея… Захотелось ей, видишь ли, чтобы сын ее инженером стал, а потом каким-нибудь в городе начальником. Так тогда часто бывало: закончит человек институт, сначала на заводе или фабрике работает, потом в партию вступит, и начнут его выдвигать в городские начальники – он ведь и грамотный, и партийный, и на работе своей хорошо трудится. А что Гришутка стараться будет, работать отлично, мать его не сомневалась. Да и кто бы сомневался? Парнишка-то с золотой медалью школу закончил, а в деревне это редкость большая! В городах вас лучше учат. Почему, не знаю, но так уж повелось.
     И вот, значит, Марея-то возмечтала. А Гришутка не хотел в инженеры идти, это я от самой его матери узнала. Помню, только он школу тогда окончил, председательша на улице меня встретила и хмуро так спрашивает:
     - Ваш-то Игорь куда после десятилетки поступать собирается?
     - Да не знаю, - говорю, - куда захочет. Он у нас все больше математику, физику уважает. В политехнический, говорит, пойдет. Да ему еще два года учиться, чего загадывать?
А она как услыхала про политехнический, так сразу и вскинулась, и  жалуется мне:
     - Вот и я своего туда гоню, на инженера поступать. А он, дурачок, упирается, говорит: неинтересно ему. А подумал бы: что это за профессия такая – поэт? Ни денег, ни почета, пшик один!
     Махнула рукой с досады, кивнула мне и пошла по улице. И, конечно, на своем поставила, как всегда: поступил Григорий, куда мать велела, учиться начал. Но… зимой в тот же год приехал на каникулы – худой, черный какой-то и мрачнее тучи. И пошли у них дома крики-споры. Мать кричит: «Будешь там учиться!», а он; «Не буду, не надо мне это!». Потом укатил опять в город, еще помаялся немного, а потом запил и институт свой бросил. Марея, понятно, от деревенских это скрывала, украдкой к нему ездила, уговаривала опять на учебу вернуться. Уговорила: снова его туда приняли. А на другой год он опять из института ушел, окончательно, и начал скитаться. Домой-то ехать не хотел, а из общежития его выставили, раз не учился. Тут уж Марея света не взвидела, поседела сразу, Оно и понятно: и колхоз на плечах, и сын неизвестно где. Тянула она кое-как свою работу, но уже не сравнить с прежним. О сыне убивалась, в городе его разыскивала, кое-как там пристраивала, а он опять запивал. Про мышей кусачих уже и помина не было: все шло в хозяйстве само собой, без председательшина догляда. А начальство ее уже не так жаловало: и план колхоз не самый большой давал, и сын – бродяга, пьяница, а у партийных с этим строго, нельзя им подобные дела в семье дозволять. Тут бы самое время Марее-то напомнить: что теперь важнее для нее – дела колхозные или сын ее непутевый? Но никто не решился, хотя у многих языки чесались, да и мышей ее злющих еще не забыли. Жалели председательшу: горе-то какое! Умный парень был, а стал – алкоголик. Она от позора почти на людях бывать перестала и важность свою оставила – так, бочком-бочком, да и в контору, а чуть дела наладит – сразу в город, к сыну. А он с тех пор в родительском доме ни разу не появился, забыл туда дорогу. Так это и тянулось несколько лет, пока у них в семье еще одно горе не приключилось. Муж Мареин, Иван, уже тогда не трактористом работал, а в шоферы перешел. И вот однажды, в ноябре это случилось, ехал на своем грузовике на элеватор. А гололед был такой, что и ходить-то невозможно, не то что по дороге на скорости ездить. Ну, и скатилась его машина под откос, удержать он ее не мог. Привезли Ивана к нам в больницу всего искалеченного, с развороченной головой, но в сознании. Доктор сказал: «Не спасти его. Безнадежен», - и только велел уколы ему делать обезболивающие, чтоб легче бедному умирать было. Послали за Мареей. Прибежала она, как безумная, упала перед койкой и кричит:
     - Иван, что ж ты наделал-то?! На кого меня одну оставляешь?
     Я их разговор слыхала, потому что в этой же палате тяжелобольного после операции выхаживала. А Иван ей и отвечает:
     - Не убивайся так. Видно, отжил свое, умирать пора. Ладно мы с тобой, Марья, жизнь прожили, все у нас хорошо было, спасибо тебе. Одного простить не могу: Гришку нашего. Это ведь ты виновата, больше никто. Из-за тебя он пьянчугой стал, родителей забыл, жизнь свою погубил.
     Марея-то как забьется, как заплачет:
     - Прости меня, Иван! Хоть перед смертью прости, и так ведь покидаешь меня!
Смотрю я на это, а сама слезами обливаюсь. Жалко мне Ивана – хороший был мужик, непьющий, работящий. Помолчал он немного и уж из последних сил говорит:
     - Ладно, прощаю. Но дай мне слово, что ты нашего Григория одного не оставишь, пропадать не бросишь. Пусть хоть какой он будет – пьяный, негодный, даже в тюрьму попадет, а чтоб ты от Гриши не отказалась и, пока жива, о нем бы больше заботилась, а не о колхозе своем, гори он огнем.
А сам смотрит на нее строго, ответа ждет, хотя уж и сил у него не осталось, синеет весь. Она затряслась, кричит:
    - Даю, даю слово! Не сомневайся, не оставлю нашего сына, разве можно?!
     Тогда он кивнул, сразу обмяк и сознание потерял. Так и умер в беспамятстве, больше не очнулся. Марея-то до конца его за руку держала, продолжала надеяться на что-то. А как отошел, глаза ему закрыла и побрела, шатаясь. Я потихоньку за ней: еще, думаю, сделает что-нибудь женщина над собой с горя, так, может, остановить ее надо будет! А она сразу в колхозный гараж пошла и, слышу, говорит Федору Петухову, Иванову напарнику:
     - Ты уж, милый, поезжай скорей в город да найди там нашего Гришу. Скажи, отец его погиб, пусть хоть на похороны приедет. Сама-то я не могу его искать, мне скоро мужа в последний путь провожать, а это не просто делается.
     Ну, я и отошла незаметно от двери, поняла: не нужна Марее моя помощь, сама она со своим горем справится. Скоро, смотрю, Федор выехал и в город покатил. Только не нашел он тогда Гришу-то, не было того на похоронах, одна мать его за гробом шла. А через несколько дней подала она начальству заявление, что не будет больше председательшей. Приезжали к ней всякие на машинах, руку жали, сочувствовали, уговаривали остаться. А она – ни в какую. Так и отступились. И Марея из председателей-то в ночные сторожа подалась – вот как! Чтобы, значит, ночью добро колхозное сторожить, а днем к сыну ездить. Ей иначе нельзя было: она Иванов наказ выполняла. А только на пенсию вышла, сразу дом продала, в городе квартиру купила и туда переехала, поближе к Грише, уж лет пять назад. Но что именно здесь она живет, рядом с вами, я никак не думала. И что мышей своих опять на людей напускать станет, в это мне даже поверить невозможно. Ведь ученая же вроде, а снова за свое! Ну, ничего, доберусь я сегодня до нее…
     - Но, бабушка! – настойчиво сказала Светка. Откуда же все-таки взялись ее мыши? И почему не кошки, не собаки?
     - Чудес на свете много, ребятки, -  спокойно ответила баба Лиза. – Чего-чего только человек не может, просто диву даешься. Есть, например, такие люди, которые посмотрят на какую-нибудь вещь, и она распадается на две половинки. Есть и такие, что руки наложат на больного, и он излечивается. А недавно одну женщину по телевизору показывали, так она за собой на веревочке самолет везла – этакую махину, как, ты скажи, ребенок машинку игрушечную! Разве не чудо? Это им от Бога таланты даны. А спроси их: как они это делают? – они объяснить-то не могут. Умею, мол, и все, а как – не расскажу, само собой получается, хоть и усилия нужны, конечно. А узнать-то про такое диво всякому хочется, думает: научусь вот, да и сам так сумею! Но нет, невозможно это. Настоящий талант не объяснишь, другому не передашь, он тебе одному дан. Вот и у Мареи свой талант есть – мысли и желания в мышей превращать и заставлять их делать то, что хозяйке нужно. Сильная она, наша бывшая председательша, и смелая, и настойчивая – никогда от своего не отступится и если что задумала, сделает, хоть ты ее режь. Оттого и мыши эти – верные ее слуги – появились. А  вы подумайте: ведь всякой женщине таких зубастеньких иметь лестно. Хоть и не людей кусать, а просто в хозяйстве помогать. Работа-то по дому – она же бесконечная, надоедливая, никогда ее не переделаешь. А тут – все само собой совершается! Но если даже и захочет Марея научить кого-нибудь, как этих мышей вызывать, ничего у нее не выйдет, хоть она расстарайся. Да и не надо: дал тебе Бог дар, береги его, по сторонам не разбрасывай. Но вот людям вредить не смей, это точно. Ишь ты чего придумала, Марея, - на внучку мою мышь напускать! Погоди же!
     И Светкина бабушка, бодро встав с кресла, направилась вон из комнаты, прямо к входной двери. Дверь быстро открылась и захлопнулась.
     - К «бабке из двадцатой» пошла, - округлив глаза, прошептала Светка. – Побежали, Ир, послушаем, что она ей скажет!
     - Ай-я-яй! – засмеялся Сашка. – А подслушивать чужие разговоры нехорошо…
     - Да, - смутилась моя подружка. – Но иногда очень надо!
И она побежала следом за бабушкой. Я тоже не смогла утерпеть и помчалась  за ней. Мы тихонько, не щелкнув замком, открыли дверь и выскочили в подъезд. Баба Лиза еще не успела далеко уйти – спустилась всего лишь этажом ниже. Мы бесшумно стали красться за ней, стараясь не отстать.
     - А она знает, что наша бабка на втором этаже живет? – одними губами спросила я.
     - Да, - тихо кивнула Светка. – Она у меня еще вчера номер ее квартиры спросила, и я ей сказала. Чего скрывать-то?
     Я с ней согласилась, и мы продолжали свой тайный спуск по лестнице. Наконец, баба Лиза оказалась на втором этаже, перед квартирой № 20, а мы, соответственно, на третьем, возле моей двери. Слышно было, как старушка позвонила и голос Марьи Степановны спросил:
    - Кто там?
    - Это я, Марея, - строго ответила баба Лиза, - из деревни приехала, с тобой хочу поговорить.
    Пауза. Из-за двери зловредной старухи – ни звука. Видно, притаилась, соображает, что ей делать. Светка сердито тряхнула локонами, прошептала:
    - Ага, боится. дрессировщица!
Бабу Лизу, правда, старухино молчание нисколько не смутило. Она еще раз длинно позвонила в дверь и настойчиво сказала:
    - Открывай, Марея. Чего прячешься-то? Мышка твоя у меня в гостях сидит, ватрушку ест. А помнишь, как ты ее на меня натравила за то, что Николай, муж мой, отказался на старом, негодном тракторе в поле выезжать? Зубы-то ее я до сих пор помню, до смерти не забуду. Дай мне войти, Марея. Стыдно своих не привечать, в дом их не пускать, а еще председательшей была!
    Замок щелкнул, дверь, скрипя, отворилась, и голос «бабки из двадцатой» уже вполне ясно произнес:
    - Ну, здравствуй, Лизавета. Заходи.      
    - Я зайду, Марея, - с достоинством ответила Светкина бабушка, - но сначала ответь мне на один вопрос.
    - На какой? – смущенно спросила Марья Степановна.      
    - А на такой! – грозно возвысила голос баба Лиза. – Тебе что, мало твоего Гришутки?! Мало того, что ему жизнь сломала, теперь еще за чужих детей принялась? Опять за старое взялась?!
    - Ну, что ты, Лизавета, - забормотала старуха. - Какое еще старое?
    - Не ври! Ты же всегда справедливая была, так чего юлишь? Отвечай, как есть. Не ответишь – шагу к тебе не сделаю и знать никогда не захочу, забуду, что ты на свете есть. Ну?
    - Был грех, Лиза, - вдруг всхлипнула Марья Степановна. – Но больно уж меня девчонки эти допекли – Светка твоя и подружка ее, Ирка.
    - Ладно, Марея, - уже мягче сказала баба Лиза. - Раз ты призналась, зайду к тебе. Поговорим.
    Дверь с шумом захлопнулась, и мы со Светкой двинулись назад. Подружка просто раздувалась от гордости за свою бабушку:
    - Слыхала, как моя бабуля ей пистон вставила? А та сразу струсила, даже заплакала. Все ее боятся, весь подъезд, а баба Лиза сразу укротила!
    - И сидят они теперь вместе, - засмеялась я, - дрессировщица с укротительницей, и выясняют отношения, как в цирке после представления.
    - Эх, жалко, больше не подслушаешь, что они там говорят, - вздохнула Светка. – А интересно как!
    Сашка, поджидавший нас по-прежнему в подружкиной комнате, восторженный Светкин рассказ выслушал хмуро и даже, по-моему, расстроился. Во всяком случае, пробормотал что-то вроде:
     - А вы и рады, свиристелки!
     - А что, лучше, чтобы Пика и дальше кого-нибудь кусала? – удивилась я. – Ты думай, что говоришь!
     - Знаете что, - внезапно сказал Иноземцев и от волнения облизал губы, - а я ведь этого бабы Машиного Гришу видел.
    - Где? – не поверила Светка. – Ты что, с ним знаком?            
    - Нет, не знаком, - признался Сашка. – Но встречал, по-моему. Да и вы, наверное, видели. Он иногда у вашего подъезда бывает, обтрепанный такой, небритый!
    Мы со Светкой понимающе переглянулись: точно, и мы теперь вспомнили! Вечно полупьяный, взлохмаченный, с дрожащими руками тип действительно временами торчал у нашего подъезда, а зимой – так и  самом подъезде. Мы всегда боялись проходить мимо него: вдруг скажет какую-нибудь грубость или схватит за рукав? От таких личностей хоть чего ожидать можно. Неужели это старухин сын?!
    -Точно, он, - вдруг встрепенулась Светка. – Я вспомнила. Один раз залетаю в подъезд, слышу – вроде бы на втором этаже мой папа с кем-то разговаривает, что-то вроде:
    - Сколько можно здесь стоять? Зайди!
А ему в ответ:               
    - Ну, нет! И не уговаривай!
И папа, слышу, домой наверх пошел. Я на второй этаж поднялась, а там этот, пьяный, стоит, и больше никого. Я быстро мимо него бегом! А сама подумала, что ошиблась и это не папа был: зачем ему с таким разговаривать? А теперь понятно: папа. Они же с этим Григорием давно знакомы, с детства…
     - И никто из ваших соседей не знает, что у бабы Маши сын есть, - задумчиво сказал Сашка. – Думают, одинокая.
     - Конечно, - ядовито заметила Светка, - разве она признается, что у нее такой  сын? Она же у нас правильная, всех воспитывает, замечания делает. А тут получается: родного сына воспитать не сумела. Вот она и не пускает его, в подъезде держит, чтоб не опозориться перед соседями.      
     - Ну, это еще неизвестно, - сказала я. – Может, он сам идти не хочет, из гордости? Все еще на нее обижается, что поэтом ему стать не дала?
     Подружка уже хотела со мной заспорить, но, внезапно вспомнив что-то, круто повернулась к Иноземцеву и смущенно сказала ему:
     - Слушай, Санек, можно задать тебе один вопрос? Только он… ну, в общем, личный.
     - Задавай, - кивнул Сашка.
     - Но ты не обижайся, ладно? – затараторила Ковалева. – Теперь, после бабы Лизиного рассказа, вроде бы все стало ясно – что происходило в последнее время. Но вот одно я пока не могу понять… Ты, если не хочешь, не отвечай.
     - Да спрашивай! – грубовато подбодрил ее Иноземцев и нетерпеливо нахмурился.
     - Мы с Ирой, - протянула Светка, - знаем: ты в тот день, когда ходил к толстому в карты играть, а потом от него убегал, ну…у Марьи Степановны в гостях был. Видели мы тебя  в ее окне.
     - И что? – удивился Сашка.
     - А нам потом ты сказал, будто в карты пошел играть потому, что сильно кушать хотел. Так ведь?
     - Так, - недоуменно поднял брови Иноземцев.
    - Но ведь когда ты бываешь у старушки в гостях, она тебя, как я поняла, постоянно угощает? Плюшками там всякими? Тогда почему…
   -  Почему я в тот день голодным был? – прямо спросил Сашка. – Да я тогда у бабы Маши долго гостить не остался. Только розетку исправил и ушел – она меня еще раньше об этом попросила, потому что ее мыши электропроводку ремонтировать не умеют. Я во двор торопился.  Надо было у качелей  встретиться с одним парнем, Игорем, который обещал меня к толстому провести – он там свой человек, постоянно играет. Вот я и боялся опоздать. Игорь сказал, что уже договорился в одной квартире и что меня ждут там примерно через час или чуть позже. А в карты сыграть я давно решил, еще за три дня до этого, но никак не получалось. Мать в то утро спозаранку вместе с Аделаидой куда-то ушла, а поесть мне, как обычно, забыла оставить. Я, когда от бабы Маши вышел, сразу вас на лавочке увидел. Восседаете себе, довольные, что меня недавно в подъезде облили, и  улыбаетесь ехидно – особенно ты, Ковалева. Я, конечно, мимо вас спокойно не прошел бы, а уж подвесил хорошенько за ту воду. Но рядом, смотрю, мать сидит с Аделаидой – уже вернулись. Еще, думаю, привяжутся, начнут какие-нибудь вопросы задавать – а меня уже Игорь, смотрю, ждет, у качелей стоит. Ну, я и прошел стороной поскорее. А мать меня не заметила – от своей подруги оторваться не могла. Теперь поняла?
     - Поняла, - засмеялась Светка. – Значит, мы с Ирой только случайно от тебя по ушам не получили, да?
     - Да ладно, - смутился Иноземцев. - Давно уже проехали, кажется…
     В прихожей раздался звонок, и подружка побежала открывать: вернулась баба Лиза. Скрипнула дверь, и мы услышали изумленный Светкин голос:
     - Здравствуйте…
Значит, ее бабушка пришла не одна! Неужели… Да. Ей ответила Марья Степановна:
     - Здравствуй, Светлана.
Саша потрясенно взглянул на меня и даже головой замотал, не зная, верить ли своим ушам. А в Светкину комнату уже входили обе старушки и за ними – моя притихшая подружка.
     - Здравствуйте, - дружно буркнули мы с Иноземцевым.
Марья Степановна кивнула нам и о чем-то задумалась.
     - Садись-ка, Марея, вот сюда, в это кресло, - пригласила ее баба Лиза, сама располагаясь в соседнем. – Пора нам уже вместе ваши дела обговорить и безобразия прекратить. А то чего придумали! Соседи на соседей ополчились и воюют. Ты, Марея, вроде чего-то сказать хотела.               
     - Простите меня, девки, - просто и спокойно сказала Марья Степановна. – Виновата я перед вами, грех меня попутал. Хулиганили вы, надо мной, старухой смеялись, озорничали как хотели, а признаваться и не думали. Вот и решила я вас попугать немного, чтоб остепенились. Рассердилась я сильно тогда, а теперь понимаю: не по вине вашей наказание было. Дети вы еще, вот и бузите. И сама я признаюсь, что виновата, так что вы на меня зла не держите. Тем, кто покаялся, прощать, говорят, надо.
     - А почему же вы сами тогда сына своего не прощаете и домой не пускаете? – вдруг выпалила Светка. – Почему он в подъезде стоит и к вам зайти не смеет?
Баба Лиза в ужасе ахнула и замахала на свою внучку руками, чтобы та замолчала. А из глаз Марьи Степановны вдруг хлынули такие потоки слез, что мы онемели. Она, порывисто поднявшись из кресла, прошептала:
     - Я не пускаю?! Да я бы его, моего касатика, на руках бы внесла, если б он захотел! А он не идет, сыночек мой единственный. Думает, я его ругать буду, за пьянство упрекать. А я жду его, миленького, каждый день жду, что придет…
     И она громко зарыдала, закрыв лицо руками.  Баба Лиза сердито погрозила пальцем Светке, которая даже рот раскрыла на это удивительное зрелище: гроза нашего подъезда плакала, как самая обыкновенная женщина. Сашка встал со стула, подошел к Марье Степановне и сказал:
     - Не плачьте, баба Маша. Я знаю, вы добрая. И сын ваш обязательно к вам вернется, и вы вместе будете.
     Светкина бабушка в ответ обрадовано закивала, а Марья Степановна, прерывисто вздохнув, вытерла слезы и сказала:
     - Хороший ты мальчонка, Сашенька. Вот ведь ты знаешь, что нехорошо я с девчонками обошлась, а жалеешь меня, старуху непутевую. Спасибо тебе, милый!
Иноземцев густо покраснел, а баба Лиза подхватила Марью Степановну под руку и ласково сказала:
     - Пойдем, Марея, со мной. Чайку с тобою попьем, старое вспомянем, поговорим. Не чужие мы с тобой. Считай, что почти всю жизнь рядом прожили. Да и сейчас не зря встретились, суждено нам было.
И они пошли в гостиную, прикрыв за собой дверь. Скоро оттуда послышался звон чашек и оживленные голоса старушек.
     - Ладно, я пойду, пожалуй, - сказал Сашка. – Только вот бабе Лизе «спасибо» скажу. Здорово она у тебя, Ковалева, печет, ничего не скажешь. Учись!
Он пошел благодарить Светкину бабулю и прощаться. Мы с подружкой ждали его в коридоре, чтобы проводить.
     - Сидят старушки, едят ватрушки, - весело сообщил Иноземцев, подходя к нам. – И Пика с ними за компанию, кусок пирога зубами точит. Они ей даже чаю в блюдце налили и на пол поставили.
Он помолчал немного, потом тихо сказал, покосившись на Светку:
     - А бабу Машу жалко.
     - Жалко, конечно, - сразу отозвалась она. – Горе у нее. Ничего себе! Сын родной прийти не хочет.
     - Ну, бывайте, девчонки, - и Сашка тепло пожал нам руки. – Надо еще узнать, что там у меня дома. Пока!
И он ушел. Мы со Светкой немного поболтали, обсуждая последние события.
     - Знаешь, просто поверить не могу, - удивлялась подружка. – Неужели приключения и правда закончились? И разгадывать больше нечего? И делать можно опять что захотим, даже бабку ругать? - и она опасливо покосилась на дверь соседней комнаты, откуда неслись радостные крики Пики и смех старушек.
     - Да, теперь все в порядке, - я постаралась придать своему голосу бодрость, но, кажется, безуспешно. – Только вот…
     - Скучно, - уныло закончила подружка. – Даже и беситься не тянет, после такого. А раньше хотелось, помнишь, побыстрее разобраться и мышь эту шугануть, чтоб отвязалась. Вот и разобрались!
     - Ладно, Свет, - устало зевнула я, - пойду-ка я тоже домой. Никаких сил у меня нет. Скоро уже папа с мамой с работы придут.
     - А мой-то папа хорош! – сердито сказала подружка. – Он же давно знает Марью Степановну, а мне даже ни слова не сказал. Вот придет сейчас домой, я его спрошу, почему он так сделал!
     - Спроси, - опять зевнула я. – Но какая теперь разница? Пока, Светик!
     - Пока, - грустно протянула подружка и захлопнула за мной дверь.
     Я тихо доплелась до своей квартиры и, войдя, сразу залезла с ногами в кресло в гостиной. Светка, в общем, была права: жить стало неинтересно. Просто, надо сказать, тоска зеленая. «Бабка из двадцатой» больше нам не страшна, а Пика вообще стала теперь другом человека… Чем теперь заниматься-то? Даже читать мне не хотелось – дожилась Ира Костина до веселой жизни. «Пойду на балкон, - решила я. – Может быть, во дворе что-нибудь происходит?» Окрыленная надеждой, я сразу вскочила с кресла и отодвинула шпингалет на балконной двери.
     Хорошо было на воле! Солнце уже не так пекло, день клонился к вечеру. Воздух пах сладко, по-летнему, и тихо обвевал меня теплыми волнами. Двое воробьев смешно дрались на толстой ветке тополя, росшего напротив. Сверху мне видно было, как один из них схватил другого клювом за макушку и выщипнул из нее пучок перышек. Тот в ответ возмущенно растопырил крылья и столкнул врага с насиженного места. Драчун свалился вниз и далеко не сразу опомнился, прежде чем догадался полететь в сторону – а то упал бы на землю. Тот же, что оставался на ветке, победно чирикнул и пустился за ним в погоню. «Нормальные воробьи, - весело подумала я, - орут себе, возятся, не то что те, из сна»…Интересно, а что сказала бы Марья Степановна, если бы я рассказала ей свой сон? Наверное, он очень бы ей понравился – это же ее сбывшаяся хрустальная мечта. Тихо так, прилизанно, дисциплинированно, ничего не происходит без команды. Бр-р-р, ужас!
     Нет, жизнь все-таки прекрасна. Не посадила нас Марья Степановна за стеклянные стены, хотя это было возможно: вон как упоенно мы со Светкой ей рапортовали! А Сашка – тот вообще был почти готов. Еще бы немного, и… Но нет, он бы и потом, и даже через сто лет не согласился, чтобы Пика его мать пугала.
     А «бабка из двадцатой», которой мы боялись недавно чуть ли не до обморока, оказалась всего лишь одинокой несчастной старухой. Лучшее у нее было в прошлом: и председательство, и почет, и семья, и надежды. Вот и захотелось ей, бедной, тряхнуть стариной и доказать самой себе, что и сейчас она что-то может. Например, силу к нам применить. А сцена в ТЮЗе только теперь стала мне до конца понятной. Оказывается, любит старушка искусство и театр – даже сама на сцене хорошо играла, а потом тайком рассказы у костра слушала. Вот и оказалась Пика на спектакле, благо стены и расстояния ей не помеха. Подумать только: живая мысль! И помечтать бабулька любит: по морю покататься в белом платье, как героиня романа, увидеть, как ветер пальмы колышет… Только вот и сама она, конечно, не знает: сочетается ли это с прямыми дорожками, всеобщим суровым порядком и воробьями, взлетающими по команде?
     Так, интересно. Я увидела: из-под шиферной крыши подвала вышел Щука и оглянулся по сторонам. На пальце он вертел ключ – видимо, от висячего замка, запирающего подвальную дверь. Не заметив ничего подозрительного, Ленька сунул ключ в карман и зашагал к своему подъезду. Мне даже показалось сверху, что он довольно ухмылялся. В горле сразу стало холодно от любопытства: что он там делал? И ведь утром тоже в подвальное окошко смотрел. Зачем? Что в подвале для него такого интересного может быть? Темно там, и пыльно, и пахнет горячими трубами водяного отопления. Знаю, была несколько раз с папой. В начале зимы мы, например, туда ходили лыжи доставать, чтобы в воскресенье покататься. Дело в том, что в нашем подвале каждая семья имеет свою так называемую «сарайку» – маленькую дощатую комнатку, где хранится разная домашняя утварь, которая не помещается в квартире. Вот ее и сносят туда, чтобы доставать, когда понадобится. Про такие вещи мама говорит: «И выбросить жалко, и держать негде». Правда, бывает, что как раз эти не самые нужные вещи из «сараек» очень даже просто воруют, хотя и неизвестно кто – вроде все наши соседи люди хорошие, порядочные. Сами помещения тоже запираются, однако в прошлом году у нас оттуда исчезли два мешка картошки и старая электрическая плитка. Мама расстроилась, потому что плитка была не сломанная, а вполне нормальная, да и картошку ей, конечно, было жалко.
     - Вот крохоборы! – возмущалась она. – И не стыдно ведь!
А папа засмеялся и сказал:
     - Брось, Ленусик. Отнесись к этому, как к стихийному бедствию. Воришкам тоже ведь что-то есть надо.
     - Ну да, конечно! – развела руками мама. – Именно нашу картошку, и сваренную на нашей же плите!
     В общем, ничего интересного в этом подвале нет – так себе, зимний приют для бродячих кошек. Они туда попадают через то самое разбитое окошко и живут, греясь возле теплых труб. Мы со Светкой их иногда подкармливаем: бросаем вниз зимой всякие остатки от обеда и слушаем, как они там сразу к ним бросаются и едят, довольно урча.
     Но что сейчас-то Щука там забыл? Даже и кошки давно оттуда ушли – они на воле летом бродят. Может, ему дома поручили что-нибудь в их «сарайку» положить или, наоборот, забрать? Но зачем он тогда оглядывался, выйдя наружу? И почему у него был такой довольный вид? – вот уж точно, будто клад нашел.
     А вдруг?! У меня захватило дух. Может, и правда клад? Такой практичный человек, как Ленька, ничего и никогда не будет делать зря, ради игры или какой-нибудь мечты. Так в чем же дело? Мне уже мерещилась груда разрытой земли в углу подвала, а в яме – тускло отсвечивающий старинный кованый сундук. Если его открыть, в глаза сразу брызнет блеск золота и драгоценных камней…
      Я больше не могла оставаться на балконе. Правда, ключа от того огромного замка у меня не было, но можно было попробовать заглянуть через окошко – хоть что-нибудь, а увижу! Через минуту я уже была во дворе. Как удачно, что никого рядом нет! А то бы удивлялись: чего это я до половины в подвал сунулась, одни шорты наружу торчат? Еще и сами бы захотели посмотреть, а мне это ни к чему, знаете ли.
     Так, пора! Я протиснулась плечами в окно и стала обозревать темное, душное помещение. Ничего похожего на кучу взрыхленной земли я не заметила. Сундуков с сокровищами тоже не наблюдалось. Только в самом дальнем углу виднелось что-то светлое, нежно-голубое, какой-то ворох ткани, лент и кружев. Все это было небрежно смято и спутано, и разглядеть получше странный цветной комок мне не удалось. И вообще… Любопытно, конечно, но при чем тут Щука? Он-то уж точно брошенными тряпками не интересуется – зачем они ему? Разочарованная, я вылезла из окна назад на улицу и сразу же услышала над собой холодный, насмешливый голос:
     - Ну, и что ты там делала?
     Я ошеломленно подняла глаза вверх. Надо мной стоял какой-то высокий худой мужчина в старом залоснившемся пиджаке и заплатанных брюках. В голове тревожно стукнуло: «Может, это Григорий, Марьи Степановны сын?» Я вгляделась и вздохнула с облегчением: нет, не он. Того я хорошо помнила: он гораздо моложе, симпатичнее, и волосы у него не седые, а черные и кудрявые. А этого нависшего надо мной типа я видела в первый раз. «И отвечать ему совсем не обязательно», - подумала я, вставая на  ноги и отряхиваясь. Мужчина угрожающе придвинулся ближе и резко спросил:
     - Чего молчишь-то? Язык проглотила?
     - А мама не разрешает мне разговаривать на улице с незнакомыми людьми, - дерзко ответила я. – И что вам за дело? Ваш, что ли, подвал?
Я повернулась и направилась к себе домой, услышав за спиной:
     - Ноги тебе надо повыдергивать, чтобы не лезла, куда не просят.
     Я не удостоила этого грубого субъекта ответом и спокойно поднялась к себе на крыльцо, но внутри что-то противно екнуло от страха. Кто вообще знает, на что подобный тип способен. Поскорее бы домой! Обливаясь холодным потом, я как птица взлетела на третий этаж, дрожащими руками кое-как открыла дверь и, лишь захлопнув ее за собой, смогла передохнуть. Сердце мое сильно стучало, и я подумала: «Надо выпить воды, тогда успокоюсь».
     О, вот она, холодненькая, шипящей струйкой полилась из крана! Пожалуй, еще лучше будет, если я сначала умоюсь. Так, хорошо… Теперь наполню стакан и попью. Просто блаженство! И руки перестали дрожать, ура!
     «И все-таки, - думала я, присев на табуретку и с удовольствием прихлебывая водичку, - чего этот дядька ко мне привязался? Подумаешь, в подвал заглянула. Преступление какое! Бывают же такие вредные люди, к детям цепляются! Тоже мне, Марья Степановна номер два!»
     Интересно, ушел он или нет? Я прокралась на балкон и осторожно выглянула. Унесло, кажется! У подвального окошка никого не было, и я радостно выпрямилась. Да, он сильно меня испугал, этот совершенно незнакомый мне человек. Как хорошо, что он убрался…
     Но тут я взглянула на нашу любимую скамейку под тополем, и у меня упало сердце. Никуда заплатанный мужчина не ушел. Он восседал посреди скамейки, а по бокам его поместились…Сева и Щука! Ну, что ж, отличная компания. Просто один к одному – все такие добрые, милые, порядочные люди… И, конечно, что-то обсуждают – судя по жестам и напряженным позам, очень важное. И надо мне было опять вляпаться в спор с этим злющим дядькой, мало было двух старых врагов! Теперь еще и третий появился – и, наверное, похуже глупых мальчишек. И они трое, оказывается, имеют какие-то общие дела.
     Стоп! А какие?! Щука ходил сегодня в подвал. Плохо одетого типа я тоже встретила у подвального окошка, и он не хотел, чтобы я в него лазила, даже угрожал.
     Глупо, конечно, но получается, что они оба как-то связаны с этим унылым помещением. Чепуха какая-то, честное слово. И Сева с ними, головой трясет, что-то взволнованно доказывает – тоже про подвал? Ну, и тема для разговора!
     Я сразу соскучилась, зевнула и ушла с балкона в комнату. В замке заскрежетал ключ, и я услышала, что в прихожую зашли мама и Митя. Братишка тут же спросил:
     - Ира, ты дома?
     - Дома, - весело отозвалась я.
     - Смотри, какой я сегодня в садике рисунок нарисовал! – закричал мальчишка, бросаясь ко мне и даже позабыв снять сандалики. – Во, самолет в небе! Красиво, да?
     - Красиво! – искренне похвалила я, разглядывая Митькины «каляки-маляки». – Ты у нас художник.
     И неважно, что у братишкиного самолета одно крыло было короче другого и получились они разных цветов – красного и черного. Вернулся домой мой милый брат! И скоро соберется вся семья! И жизнь продолжается – без мышей и вредоносных старух! А эти трое внизу на скамейке – они были каким-то глупым недоразумением. Дунь – и улетят в свой любимый подвал, и в нем останутся.

18. Странные грезы.

     Ночью мне приснился удивительный сон – знаете, они иногда бывают такими, до краев наполненными и красками, и звуками, и иногда даже запахами. Подобный сон воспринимается как явь, настолько он реален. Когда очнешься от него, первое время не можешь поверить: неужели это случилось с тобой не в жизни, а  только в собственном сознании, а пережитое – греза, дымка, туман? Вот и старухин «рай» тоже приснился, а сразу стало понятно: это не просто моя фантазия, а сокровенная мечта Марьи Степановны, тайно прилетевшая ко мне в ту ночь на мягких, темных крыльях. И все увиденное мной потом объяснилось – до мельчайших черточек. Я не понимаю как, но сон и явь несомненно связаны друг с другом. Или, скорее, смыкаются в каких-то общих точках…
     А теперь мне снился знакомый подвал. Я шла по нему в темноте, спотыкаясь о какие-то обломки – они со стуком перекатывались под моими ногами. Где-то звонко и редко капала вода из труб. Мне очень нужно было что-то найти в этой тьме – и немедленно. Я быстро шла вперед, лихорадочно шепча:
    - Ну, где же, где?
    - Здесь! – гулко ответил мне голос Щуки, и в подвале загремело эхо, отскакивая от стен.
    - Вон отсюда! – рявкнул издали Неизвестный. – Шляешься тут!
    - Нет! – изо всех сил крикнула я. - Не уйду! – и замерла от собственной смелости.
     Угол подвала рядом со мной внезапно осветился ярко-белой вспышкой, и и лежащий в нем беспорядочный ворох голубого шелка, перепутанного с лентами и кружевами, тихо зашевелился. Тоненький голосок жалобно протянул:
    - Не хочу здесь больше, надоело-о-о! Я вам не тряпка старая, чтобы здесь валяться-а-а.
    Я быстро шагнула вперед, пытаясь разглядеть, кто там пищит, но это мне не удалось. Угол заслонила смутная фигура со светлыми развевающимися волосами. Облик ее показался мне очень знакомым. Я спросила:
    - Кто ты?
Видение – теперь я поняла, что это молодая девушка – усмехнулось, но ничего не ответило. В воздухе вдруг разлился аромат каких-то цветов, и я жадно, невольно закрыв глаза, вдохнула его…Тут все закружилось в сильном вихре, загудело на разные голоса, и я проснулась в своей кровати под оглушительно громкий, нервный стук будильника.
    Уже рассветало, и в сером сумраке комнаты можно было различить контуры мебели, брошенные с вечера на полу игрушки и закутанный в одеяло силуэт спящего брата. Митя спокойно сопел своим курносым носом и если видел сны, то самые обычные, безмятежные. А вот мне что такое приснилось?! И не кошмар вроде, потому что я не испытала никакого страха, но и, конечно, не какие-нибудь там розочки в вазочке. Правда, думать пока об этом не хотелось, а хотелось спать. «Расскажу завтра Светке», - подумала я и закрыла глаза.

19. Мы идем на разведку.

    И что, вы думаете, разбудило меня утром? Звон колокольчика, разумеется. Он, как бешеный, дергался на веревке «телефона», неистово гремел и поднял бы даже мертвого. Я вскочила, привычно сжала его пальцами и подергала в ответ за бечевку: мол, слышу. Быстро накинула халатик и, выйдя на балкон, задрала голову вверх. Светка, конечно, уже ждала меня там. Ее растрепанные кудри уныло свешивались вниз, а лицо выражало глубокое отчаяние.
    - Привет! – сказала я еще хриплым, «непроснувшимся» голосом. – Что случилось?
    - Скучно, - горько сообщила Светка. – Мамы с папой нет. Бабушка еще рано утром уехала – ей нельзя долго гостить, у нее корова, а ее доить надо. Она там дедушке наказала, чтоб доил, но говорит, что он по-настоящему не умеет. И делать нечего совсем!
    - А Пика где? – спросила я.
    - Да она еще вчера, после ватрушек, с хозяйкой своей помирилась, и они вместе ушли. Марья Степановна ей говорит: «Пойдем, милая, домой. Я уж тебя больше не обижу, за девчонками бегать не заставлю». Ну, мышь ей на руку вспрыгнула и давай опять хвостом своим крутить – от радости. А сама в лапке кусок блина держит, про запас захватила. А уж как долго Марья Степановна с бабушкой в коридоре прощалась, даже всплакнули опять обе! Так мне что-то их жалко стало, чуть сама не заревела. Говорю дрессировщице: «До свидания, Марья Степановна». А она мне: «До свидания, озорница. Не сердись на меня. Приходите ко мне в гости – и с Иринкой, и с Сашенькой. Не забывайте старуху. Так грустно бывает одной-то!» Ну, я обещала, конечно. А ты что делаешь?
    - Да ничего, - засмеялась я. – Только встать успела. Пойдем лучше ко мне кофе пить!
    - Сейчас приду, - обрадовалась Светка. – А то тоска такая, ой!
    Она тут же явилась, и мы сели завтракать (я даже умыться забыла, а такое со мной бывает очень редко, если не сказать, что не случается никогда). Со вкусом прихлебывая кофе, я весело смотрела на хмурую Светку. «Сейчас тебе не будет скучно! – думала я. - Вот бутерброд только доем и такое расскажу, что ты всю тоску свою забудешь».
    - Чего это ты улыбаешься? – недоверчиво спросила подружка. -  Ком золота, что ли, нашла? – так моя баба Лиза говорит.
    - Нет еще, - ответила я, вставая и убирая в раковину пустые стаканы. – Но надеюсь найти.
    - А где? – насторожилась Ковалева.
Я не торопясь поставила чистую посуду на мойку, вытерла стол и сказала:
    - Слушай, Светка.
    Смешно было наблюдать, как быстро, с первых же моих слов, преображалась лучшая шахматистка нашего класса. Рассказ был коротким: он охватывал лишь вчерашние события, неизвестные подружке, и сон, приснившийся мне этой ночью, - но, как говорится, убойным. По крайней мере, Светкину хандру он убил с первого же выстрела (а именно – факта заглядывания Щуки в подвальное окошко). Когда же она услышала про бледный девичий призрак, заслонивший от меня оживший ком шелка…Я даже испугалась, что подружка сейчас упадет от волнения и радости.
    - Ну, ты молодец, - восхищенно выдохнула Светка, сверкая глазами. – И что мы теперь делать будем? Это точно они там клад ищут, все втроем! А то зачем бы твой Неизвестный с мальчишками связался и тебя от окна отгонял?
    - Может быть, - кивнула я. – Но тогда при чем тут голубые тряпки в углу и… голосок в моем сне?
    - Да, - задумалась подружка, - твои сны – это, конечно… Ты их зря не видишь. Значит, Ира, надо быстро попасть в подвал и посмотреть, что там в углу валяется.
    - Еще бы не надо, - вздохнула я. – Но вдруг придет кто-нибудь из  троих дураков? Неизвестный, ты помнишь, что сказал? Что ноги мне выдернет.
     Но Светкина голова уже заработала в полную силу. Подружка, ничуть не мешкая, предложила:
     - Так. Одна из нас пойдет туда, а другая на улице посторожит. Если кто-нибудь из троицы появится, она сразу знак подаст.
     - Какой еще знак?
     - Да любой! Песню, например, можно запеть погромче, чтобы внизу слышно было. Значит, быстро оттуда бежать надо, пока те не зашли. И…знаешь что, Ира? Я что хочешь отдала бы, только бы мне туда идти, а тебе – на улице караулить. Уж я бы весь подвал прошерстила, ты меня знаешь. Но лучше будет, если ты пойдешь, а я останусь. Если придут Сева или Щука, то это все равно – они и к тебе, ко мне привяжутся. А если Неизвестный, то он хотя бы меня не знает и цепляться не будет, и я успею запеть, чтоб ты вовремя из подвала выскочила.
     - Ты права, - кивнула я. – Он из троих самый опасный, лучше подстраховаться. Но погоди, а как я туда войду-то? У меня ключа нет!
     - У моего папы есть, и я знаю, где он лежит. И дома пусто, никто не помешает взять, - небрежно сообщила Светка. – Сейчас, погоди, принесу.
     Подружка побежала за ключом, а я невольно засмеялась. Ведь только каких-нибудь полчаса назад Светка чуть не рыдала оттого, что дома никого нет! А теперь говорит об этом так, будто это ее личная заслуга, а то бы, мол, ничего у нас с разведкой не вышло. Вот что значат переменившиеся обстоятельства!
     Я быстро переоделась в футболку и шорты. Подумала и сунула в карман коробку спичек: вдруг там сейчас темно? Как я тогда смогу  разглядеть ворох тряпок в углу? Утро за окном стояло серенькое, пасмурное – видно, собирался дождь. Я помнила: в подземелье всего только одно то разбитое окошко и есть. А много ли света проникнет  через него, если солнца нет? Да еще подружка рядом с ним маячить будет, совсем проем закроет. В общем, как говорит моя мама, отправляя летом папу за мешком сахара, запас карман не тянет. Оно и понятно: у нее – варенье там, заготовки всякие, у меня – важная разведка.
     В прихожей раздался звонок, и я, открыв дверь, впустила довольную Светку. Ключ она надела на палец, а в другой руке держала… электрический фонарь.
     - Это тебе, - заботливо сказала подруга. – Хорошо, что я позавчера попросила папу новое стекло вставить – после той жуткой ночки. Там, наверное, темно, он тебе пригодится… А чего ты смеешься?
Подружка обиженно нахмурилась, надула губы, и пришлось срочно выпутываться из положения.
     - Просто вспомнила кое-что, - поспешно объяснила я.
     - Что это? – заинтересовалась Светка.
     - Да как позапрошлой зимой мои мама и папа ушли вечером в театр. И мама мне велела накормить Митю манной кашей. Тут ты пришла, мы кашу сварили…
     - А твой брат ее есть не хотел, - вспомнив, засмеялась подружка, - и орал: «Хочу тортика! Сами ешьте свою кашу противную! Давайте мне быстрее «Наполеон», а то умру сейчас с голоду, и мама с папой вас наругают!»
     - И ты пошла домой, и потихоньку принесла этот фонарь, - хохотала я, - и в другой комнате спрятала. А сама зашла к нам на кухню и говоришь испуганно: «Надо спасаться! Там из космоса инопланетяне прилетели, забирают детей, которые кашу не ели! Ты Мите еще не всю скормила?» А я уж поняла, что ты задумала, и говорю: «Нет, он вообще к ней не прикасался. Давай сами ее съедим, а его пускай на Луну увозят!» А каши много получилось, я ее сразу начала на две тарелки раскладывать – типа тебе и мне. А Митя глазенки вылупил и шепчет: «А зачем на Луну?» Понятно было, что не испугался, поросенок, а, наоборот, обрадовался. Ну, ты и не знала, что ответить, и начала рот кашей набивать. А я тоже тарелку к себе подвинула и говорю: «Это те самые, которые детей червяками кормят? А тех, кто не хочет, акулам отдают на съедение?» Ты кашу проглотила и кричишь: «Да, это они! Я уже пять ложек съела, меня не заберут! А ты давай скорее, не жди. Они сейчас уже в детской будут, я попробую их задержать, чтобы ты хоть немножко счавкать успела».
     - Я – быстро в детскую, спряталась там за штору, а уже темно было совсем, часов семь, наверное. И давай фонарем мигать! – с удовольствием вспоминала Светка. – Ты заглянула вместе с Митькой, а он увидел вспышки  и сразу как заорет: «Прилетели уже!» - и в кухню! И всю остальную кашу прямо из кастрюли убрал, не дал тебе в тарелку положить. А я же за шторой сижу, не знаю, что там у вас, продолжаю фонарь включать и выключать. Тут твой братец прибегает, хватает подушку да как треснет меня через портьеру по башке! И орет: «Сами ешьте своих червяков!» У меня сразу даже в шее что-то щелкнуло, и я нечаянно фонарь погасила. А он из комнаты бегом к тебе и снова кричит; «Ира, не бойся, я их выгнал! А Свету уже забрали, ее там нет!»
     - Я думаю; «Что делать-то? Как теперь тебя из комнаты вывести?» - подхватила я. – Смотрю, а ты оттуда по-пластунски ползешь и стонешь. Спрашиваю тебя: «Что, отпустили?» - а сама не могу уже, чувствую, хохотать сейчас начну. Ты поняла, страшные глаза мне сделала и шепчешь тихо так, будто умираешь: «Спасибо Мите, а то бы я уже на Луне была. Инопланетяне мне уже червяков совали – а они белые такие, противные, шевелятся, фу! Я в обморок упала и только успела, Митя, твой голос услышать. А что дальше было?» Карапуз нос задрал и говорит: «А я троих подушкой убил! Остальные испугались, Свету оставили, червяков своих забрали и улетели. За это мне шоколадку давайте!» И пришлось нам с тобой в мороз до киоска бежать. А твой папа потом удивлялся, фонарик искал, не знал, что он у меня в столе остался лежать…
     Мы еще немного посмеялись, увлеченные воспоминаниями. Потом я на всякий случай выглянула с балкона: нет ли где поблизости наших врагов? Все было в порядке, возле подвальной крыши никто не ошивался.
     - Ты вот что, Ир, - предупредила меня подруга. – Особо долго там не торчи, а то я волноваться буду. Посмотри, что там в углу, и быстрей назад, ладно?
     Я молча кивнула, соглашаясь. Действительно, задерживаться в подвале вроде бы незачем: это довольно мрачное местечко.
     - Я постоянно у окна буду, - продолжала меня инструктировать подруга. – Если что-нибудь страшное, сразу кричи. А я уж тогда так буду орать, что всех соседей подыму.
     Скоро мы были уже у шиферной крыши, возле спуска к подвальной двери. Мы живо сбежали вниз по сыроватым ступеням, и Светка, заметно волнуясь, сунула ключ в огромный ржавый замок. Он открылся неожиданно легко, и подружка, чуть дыша, вынула дужку из петель. Дверь, скрипнув, сама отворилась, и нас обдало влажным холодком.
     - Иди, - шепнула мне Ковалева и подождала, пока я сделаю несколько шагов в темноту.
     Потом я услышала, как она побежала по ступенькам наверх, на свой пост у окна. Собравшись с духом, я продолжала путь вдоль смутно белеющих слева «сараек». Наверное, тут был где-то выключатель – помнится, мы с папой приходили сюда зимой и открывали свою дверь при электрическом свете. Но искать его у меня не хватило смелости. А вот фонарь включу, пожалуй! Так веселей будет. Я нажала на кнопку и одновременно наткнулась на обломок кирпича. По спине пробежали мурашки: сон начинал сбываться. Но фонарь уже бросал впереди меня яркий луч, освещая дорогу. Пол был действительно усыпан битыми кирпичами. Странно, зимой их точно не было. Кому понадобилось тащить их сюда? Непонятно… Ну, и ладно, главное, я их теперь вижу и уж больше не споткнусь!
     Так, я уже дошла до окна. Оно было справа наверху, и из него лился голубоватый дневной свет. На фоне этого маленького квадрата я увидела Светкины ноги. Подружка бдительно охраняла меня, и я  почувствовала  глубокое спокойствие. Будь что будет! У меня такие друзья, что можно ничего не бояться – не выдадут, в беде не оставят.
     А вот в углу лежит и тот таинственный предмет, ради которого я пришла сюда. Я приблизилась к нему и увидела, что из-под  края  шелковой оборки, украшенной кружевом, блестят два каких-то гладких округлых предмета. В упор светя  фонарем, я наклонилась и потрогала их. Это были, без сомнения,…крохотные туфельки, надетые на чьи-то фарфоровые ножки. Я отдернула руку и направила луч дальше, к стене, за гору спутанных тряпок. Блеснуло запрокинутое лицо с изящным подбородком, рассыпавшиеся кудри, беспомощно откинутые руки. Да, это была кукла. Но лежала она в странной, неестественной позе, вся вывернутая, как будто делала «мостик». Потому малютка и казалась просто голубым комком, что только ее длинное, до пят, роскошное платье и было видно: ноги были спрятаны под подолом, а руки и верхняя половина туловища оказались выгнуты к стене.
     Я положила фонарь на пол и протянула руки к красивой игрушке. Осторожно взяв ее, я распрямила миниатюрную фигурку, придала рукам правильное положение и привела  в порядок спутанное платье. Вот теперь можно рассмотреть куклу получше.
     И даю вам слово, там было на что любоваться. Несмотря на скудость освещения (фонарь еще лежал на полу), мне сразу стало ясно, что кукла великолепна. Я и не подозревала, что где-то еще делают эти игрушки из фарфора. Кажется, именно такой была знаменитая Мальвина, о которой знают все. Но эта! Эта, мне кажется, без труда затмила бы ее. У нее было нежное-нежное, чуть улыбающееся лицо с легким румянцем, широко распахнутые голубые глаза (один почему-то чуть-чуть косой), точеный задорный носик. Золотистые кудри были, видно, раньше собраны в высокую прическу – еще и теперь в них кое-где торчали шпильки. Затылок красавицы до сих пор венчал необычной формы гребень с блестящими камешками. Но теперь прическа почти рассыпалась, локоны спутались, и это придавало кукле веселый и даже, пожалуй, залихватский вид. «Была принцесса, - подумала я, - а стала Маленькая разбойница».
     Мимоходом открою вам один секрет: я до сих пор еще иногда играю в куклы. Только не говорите об этом моим одноклассникам, а то засмеют. Считается, что шестиклассники – уже вполне взрослые люди, и им стыдно заниматься такими глупостями. Правда, я точно знаю, что Светка тоже играет – это наша общая тайна, и вы ее не выдавайте.
     Поэтому вас не удивит то, что я люблю кукол и знаю в них толк. Их у меня много было – ведь я уже двенадцать лет живу на свете – и до сих пор остались четыре, самые любимые. Но… то маленькое чудо, которое я держала в руках в недавнее памятное утро, не было просто куклой. С ней, казалось, и невозможно было бы играть – купать, садить за стол с игрушечной посудой, укладывать спать. Дело в том, что при нежной своей фарфоровой красоте она была – как живая. С ней, скорее, можно было беседовать или просто на нее любоваться – но не более, а то, чего доброго, еще обидится…
     Я стояла, глубоко задумавшись, с куклой в руках, когда услышала в окне тихий голос Светки:
     - Ир, ну что там? Ты зашла и не выходишь! С тобой все в порядке?
     - Да, -  сказала я, - нормально. Ты знаешь, Свет, здесь…
     Я хотела сказать подружке, что нашла куклу, и показать ей ее в окно. Но вдруг, замерев, услышала приближающиеся издали шаги. Кто-то неторопливо шел сюда – зачем? И почему не со стороны входа, а откуда-то из глубины дома?! Только теперь я увидела там, за прямоугольным выступом стены, узкий темный лаз. А вдруг это идет Неизвестный?! Я быстро шагнула в угол и посадила куклу на прежнее место, а потом с трепещущим от ужаса сердцем бросилась вперед, в какое-то тесное помещение, где едва поблескивали в темноте огромные трубы с медными краниками и явственно журчала вода.
     - Ты где, Ира? Что случилось? – послышался опять шепот Светки.
     Мне нельзя было отвечать! Вместо этого я, выскочив наружу и схватив фонарь (надо же, чуть про него не забыла – а ведь он выдал бы меня!), несколько раз поспешно нажала и отпустила кнопку. Подвал озарился вспышками света.
     - Ясно, - проворчала в окне подружка, - инопланетяне! Надо пока смыться с глаз.
     Я едва успела втиснуться подальше за горячую трубу в моем новом убежище и перевести дух, как шаги застучали уже вплотную, и я увидела напротив, недалеко от дверного проема, силуэт… Щуки.
     Он стоял, хорошо видный в тусклом  свете, падавшем из окна, и настороженно оглядывался по сторонам. «Наверное, слышал что-нибудь, - без всякого страха подумала я, - или заметил луч фонаря». Я с удивлением почувствовала, что впервые в жизни рада видеть своего недруга – потому что пришел он, а не Неизвестный. Ленька-то в конце концов все равно только глупый мальчишка, двоечник несчастный. Вот и сейчас он не догадался заглянуть сюда, за трубы: уже успокоился и стал отряхивать одежду. Интересно, что он будет делать?
     Щука тем временем исчез из поля видимости, а шевелиться и выглядывать из своей каморки мне не было никакого резона: к чему этому кладоискателю знать, что я здесь? Как же быть?
     И тут у меня душа ушла в пятки, потому что Ленька внезапно сказал:
     - Все сидишь?
     «Он меня увидел, - гулко стукнуло в моей голове, - и сейчас исколотит. А отсюда и убежать-то некуда. Разве Щука выпустит? И Светка далеко. Прибежать не успеет, как он мне таких фонарей наставит, что родная мама не узнает. Эх, почему я не умею проходить сквозь стены?!» Я сжала кулаки, приготовившись защищаться, как говорится, до последней капли крови. Пусть лезет, не так-то просто меня будет достать из-за этих труб! Спрячусь за ними и буду его оттуда ногами пинать – что он тогда запоет?
     Но в тот самый момент, когда я хотела крикнуть Леньке, чтоб он не стеснялся заходить и хорошенько получить по шее, тонюсенький голосок произнес:
     - Сижу. А что мне еще делать-то?
Меня обдало холодом, и я чуть не закричала, но успела зажать себе ладонями рот. Этот голос я узнала, он был из моего сна! Только теперь я поняла, что он исходит не просто от комка тряпок. Заговорила кукла…
     - А я тебе говорил, что делать. Еще вчера, между прочим, - наставительно сказал Щука.
     - Не пойду я к ней, - грустно ответила кукла, и в ее голосе послышались слезы. – Она меня обидела.
     - Но ты же хочешь вернуться? – вкрадчиво спросил Ленька.
     - Хочу-у, - заплакала кукла и, кажется, встала со своего места: зашелестел шелк, и по полу затопали маленькие ножки.
     - Тогда слушайся  меня, - настаивал Щука, - Я тебя второй день уговариваю, а ты все топыришься.
    Кукла остановилась как раз там, где недавно появился Щука – напротив меня, у дверного проема. Фарфоровые ручки ее были горестно сжаты, а по щекам катились слезы.
     - Ну, вот, - презрительно сказал Ленька, - разревелась!
В ответ бедняжка подхватила длинный подол своего платья и заплакала так тонко и безутешно, что я с трудом удержалась от неумного поступка: немедленно выскочить, подхватить ее и утешить, а Щуке сказать, что он полный придурок. Как он посмел так говорить с ней?! Тем более, ее уже кто-то обидел – еще раньше!
     Но пришлось мне остаться за своей трубой: ведь все еще ничего нельзя было понять. Чего хотел Ленька от удивительной куклы? И почему она оказалась здесь? Может быть, она знала, где зарыт клад? Тогда отчего она отказывалась к кому-то идти – это тут при чем?
     - А почему ты, Косушка, нормально сидела, когда я сейчас пришел? – подозрительно спросил Щука. – Я же сам тебя вчера на «мостик» поставил и помнишь, что сказал?
     - Помню, - сердито ответила кукла, вытирая слезы.
     - Я сказал тебе, что ты так и будешь гимнастикой заниматься, пока не согласишься. Как же ты посмела сесть, я ведь сказал: если только шевельнешься, голову тебе разобью!
     «Ну, вот, - подумалось мне, - теперь она этому дураку скажет, что это я ей помогла. И пусть! Не могу больше видеть, как он над беззащитной куклой издевается! Да еще Косушкой обзывает, такую красавицу! Сейчас вот выйду и…»
     - Не разобьешь, - вдруг сказала кукла совсем другим, насмешливым голосом, встала с пола и гордо выпрямилась.
     Вот так плакса! Щука, видно, тоже такого не ожидал, потому что не сразу нашелся, что ответить. Но, однако, спохватился и деланно рассмеялся:
     - Почему это? Смотри-ка, рева расхрабрилась!
     - А потому что никто тебе тогда защелки не откроет, и никуда ты не пролезешь, - холодно ответила кукла. – А я все слышала.
     - Что ты слышала?! – зарычал Ленька, подскочив к ней и занеся кулак.
Я чуть опять не выпрыгнула из каморки на помощь кукле: до того невыносимо было видеть, как он навис над ней – маленькой и хрупкой, с золотистой головкой чуть выше его колена.
    - А ты с кем-то разговаривал там, на улице, - храбро продолжала малышка, - и сказал: «Окно я беру на себя. Оно будет открыто, а как –  мое дело». А открывать-то ты заставляешь меня! И раз ты это пообещал, то ничего мне не сделаешь. Кто тогда тебе поможет?
    Оторопевший Щука громко запыхтел и разжал кулаки.
     - Ну, ты шустрая, Косушка, - протянул он, мне показалось, даже с некоторым уважением. – Ладно, живи. Но смотри, долго-то не думай. Все равно же сделаешь, что я говорю. А я сегодня к тебе еще зайду вечерком, не забуду про тебя, не надейся. Времени-то уже почти не остается, мне ждать некогда.
     Ленька еще постоял как бы в раздумье. «Хоть бы только Светка сейчас в окно не сунулась! – подумала я. – Уходи быстрее, Щука, без тебя лучше будет!» Будто услышав мои мысленные воззвания, Ленька мотнул рыжей головой, повернулся на каблуках и двинулся к своему потайному ходу. «Хорошо еще, что туда, - запоздало обрадовалась я. А то бы вышел где положено, а там Светка дежурит, и опять бы какая-нибудь потасовка получилась».
     Из осторожности я подождала, пока Ленькины шаги окончательно не затихнут где-то вдалеке, и лишь потом вылезла.
     Кукла, казалось, обрадовалась. Она всплеснула своими белыми ручками и сказала, улыбнувшись:
     - Ты здесь была? А я все думаю, куда ты убежала!
     - Ты кто? – спросила я затаив дыхание. – Как ты сюда попала?
     - Я – Косушка, - насупилась кукла. – И я сама сюда пришла.
     - А меня зовут Ира, - представилась я.
     В окошко просунулась растрепанная голова Светки, потерявшей, как видно, всякое терпение:
     - Ира! Ты тут живая? Я уже жду, жду… Сейчас спущусь.
Подружка исчезла из вида, и почти сразу скрипнула вдали подвальная дверь. «Быстро же она с лестницы скатилась», - усмехнулась я и сказала Косушке:
     - Это моя подруга Света. Сейчас я вас познакомлю.
     Кукла кивнула и стала прихорашиваться: поправила волосы, разгладила воланы на платье, чем немало меня позабавила. Я уже хотела сказать ей какой-нибудь комплимент, но повернулась на шум торопливых шагов и встретилась взглядом с совершенно круглыми от изумления глазами Светки. Она даже попятилась, когда Косушка повернулась к ней и, сделав книксен, сказала:
     -   Здравствуй, Света. А я – Косушка.
     - Эт-то кто? – трясущимися губами спросила меня Светка,  ошарашенно разглядывая куклу.
     - Да что ты удивляешься, - успокоила ее я. – Вспомни сон, и  поймешь.
     - Точно, сон, - облегченно вздохнула подружка. – Но там вроде бы не так было!
     - А ты сама говорила, что сны надо еще и разгадывать, - напомнила я. – Значит, не точно сбывается, что приснится. Марья Степановна вот не живет же в стеклянных стенах, хотя и очень хочет.
     - А моя хозяйка давно говорит, что лучше ей совсем не спать, - тоненько проговорила Косушка.
     - Почему? – удивилась я.
     - Чтобы ничего не снилось, - печально пояснила кукла, - а то в жизни и так много горя.
     - Какого горя? Кто твоя хозяйка? И что это у тебя за имя? –  засыпала ее вопросами Светка.
Но Косушка в ответ строго нахмурилась, отошла в свой уголок и села там, поджав ноги.
     - Что здесь было, говори! – потребовала Светка, повернувшись ко мне.
     Выслушала она мой рассказ с огромным интересом, только возмущенно ахала, когда я передавала ей, как грубо Щука обращался с куклой. Когда же подружка узнала про «мостик», на котором Косушка должна была стоять по Ленькиному приказу со вчерашнего дня, то, сразу вскипев, сказала:
     - Пошли! – и хотела идти к выходу.
     - Куда это?
     - К Сашке, - нетерпеливо пояснила Светка. – Пусть он ему шею хорошенько намылит!
     - Не надо, - тихо попросила Косушка из своего угла.
     - Почему это?! – воинственно заявила Светка. – Щука – гад, неужели непонятно?
     - Понятно, - опять прозвенело из угла. – Но не надо, чтобы он узнал…
     - То, что мы здесь были? – сообразила я. – Ты его боишься, да?
     - Да, -  призналась Косушка. -  И еще он сказал, что мне поможет.
     - В чем? – нахмурилась подружка. – Да этот пенек, наверное, за всю свою жизнь еще никому не помогал. Врет он, ежу понятно!
     Но кукла опять сжала свои беленькие ручки, опустила голову и больше уже не хотела нам отвечать. Сколько мы со Светкой ни теребили ее, как ни убеждали рассказать нам свою историю, она упрямо молчала.
    - Зря ты так -  сказала я ей. -  Нашла кому поверить – Щуке! Хоть сама-то не скажешь ему, что мы здесь сегодня были?
    - Нет, не скажу, - подняла голову кукла и доверчиво улыбнулась нам. – Вы хорошие, я вас не выдам.
    - И то ладно, - проворчала Светка. – Мы и сами все узнаем и тебе поможем, только уж ты не мешай!
    - Не буду, - пообещала Косушка. – А вы куда? Не уходите, он еще долго не придет!
От волнения она вскочила и подбежала к нам. Ее поднятое вверх личико выражало такой страх, что я первая не выдержала:
     - Нет, мы не уйдем. Нам надо дождаться Щуку – может, еще что-нибудь узнаем. Спрячемся здесь, за трубами, да, Свет? А обедать будем по очереди, чтобы ничего не пропустить..
     Косушка сразу счастливо заулыбалась и перестала держать нас за футболки. Она спокойно направилась в свой угол, опять села там и сказала, лукаво сверкнув глазами:
     - Вообще-то меня не Косушкой зовут. Это имя мне мальчик придумал, которого вы Щукой называете. Я и правда косая стала, когда из окна вылетела, вот он и…
     - Из какого окна? – напряглась Светка.
Но кукла опять испуганно замолчала и даже закрыла себе для верности рот ладошками.
     - Какая ты глупенькая, - с нежностью сказала подружка. – Мы же тебе помочь хотим.
     Кукла в ответ заплакала, уткнувшись головой в колени, но больше не захотела сказать ни слова, несмотря на наши уговоры.
     - Ладно, -  махнула рукой Светка. – Раз ты обещала Щуке молчать, то мы не будем больше спрашивать, успокойся. Смотри только, сама ему не проболтайся, когда придет, что мы здесь, рядом сидим. Хорошо?
     Косушка отняла руки от лица и кивнула. Мы с подружкой стали совещаться, как быть. Подслушать то, что здесь будет делать Ленька, было необходимо…
     - Но вдруг, - подняла палец вверх моя подружка, - они сейчас с Севой или с этим Неизвестным где-нибудь по двору бродят? Хорошо бы тоже подобраться незаметно и еще что-нибудь узнать!
     - Тогда ты иди, - вздохнула я.
До чего мне надоело уже тогда сидеть одной в подвале, передать вам не могу, но дело прежде всего!
     - Почему я? – вскинулась Светка. – Иди лучше ты, проветрись хоть немного. А, ну точно – меня же Неизвестный не знает! Ладно, пойду посмотрю там.
     С этими словами подружка пошла к выходу, и скоро ее шаги простучали по лестнице наверх, на улицу.
     Я легонько помахала Косушке рукой и направилась в свое убежище: следовало опасаться неожиданного вторжения Щуки – а вдруг он скоро появится? К тому же надо было обдумать то, что я здесь видела и слышала. Протиснувшись на прежнее место за трубой, я устроилась как можно удобнее – ведь неизвестно, сколько времени мне здесь придется провести – может, и до самой ночи.
     Так, попробуем разобраться. Ясно, что Косушка здесь недавно и  Леньке от нее чего-то очень надо – кажется, открыть защелки… Значит, Щука стремится попасть в какое-то помещение, куда свободно пройти не может. А вдруг там и находится клад?! Тогда понятно, зачем он пугает куклу и велит ей молчать: хочет вырыть сокровища один, ни с кем не делиться.
     Стоп. А о чем тогда он совещается с Севой и Неизвестным? Не об искусстве же они говорят! Нет, тут есть какой-то их общий интерес – скорее всего, тот же клад. Просто, наверное, Щукины дружки ничего не знают про Косушку… Да, да! Как там кукла передавала Ленькин разговор с кем-то (вероятнее всего, с Неизвестным), который она слышала через подвальное окно? Ага, вспомнила. Щука сказал, что окно он берет на себя, а как он его откроет, никого не касается. Ну, понятно! Его на самом деле откроет не он, а Косушка, а негодяй просто пролезет и возьмет что надо – а может, и дружков своих впустит. Щука не хочет говорить остальным о том, что ему будет помогать эта удивительная кукла. Конечно, такая помощница – сама по себе клад! Кто может догадаться, что она ходит, разговаривает и даже открывает защелки? Значит, вся слава достанется Щуке – какой он ловкий и хитрый. Так, с этим понятно – хотя и не до конца, конечно.
     Теперь, кто такая Косушка и откуда она взялась в подвале? Кукла говорила что-то о своей хозяйке и о том, что та совсем не хотела бы спать из-за страшных сновидений и что в жизни (а это значит, у нее!) много горя. Значит, с ее хозяйкой случилась беда – причем не сейчас, а некоторое время назад (ведь о том, что лучше ей вовсе не спать, та говорит уже «давно»). Но почему кукла «сама сюда пришла»? И потом, она сказала Щуке: «Не пойду к ней, она меня обидела». Куда он ее еще посылал, к какой обидчице?
     Вопросы были без ответов. Я понимала, что пока не смогу их найти. Может быть, что-то прояснится, когда опять придет Ленька? Уж я ни слова не пропущу! Хорошо бы и Светке хоть что-нибудь удалось узнать.
     Душный воздух подвала уже начал раздражать меня: голова заметно кружилась. По-прежнему громко, с переливами, журчала вода в трубах. В бледном потоке света, падавшем из окна, танцевали пылинки. Мне хотелось отвлечься от мыслей о несчастной Косушке и Щукиной компании и думать о чем-нибудь более простом, приятном и понятном – ну, например, о том, что в июле родители обещали нам с Митей поездку к морю, в Геленджик. Я уже представила себе, как вхожу с полоски песка в прозрачную соленую воду, а недалеко, в двух шагах, виден бледно-фиолетовый купол медузы. Но мечты убегали от меня! Я вдруг подумала: «Нет, концы с концами не сходятся. Если Щука ничего не говорил своим приятелям о Косушке, то почему Неизвестный не хотел пускать меня в подвал? Что ему в нем?» Опять вопросы без ответов. Я даже заворочалась у стены от досады, забыв о своем решении сидеть тихо. «А Косушка, бедненькая, там даже не шелохнется ни разу! – с жалостью вздохнула я. – Может, поговорить с ней?» И я позвала:
     - Эй, ты где там?
     - Я здесь! – радостно прозвенел куклин голосок, и маленький силуэт возник в проеме моей каморки. – Тебе скучно, да?
     - Скучно, - подтвердила я. – И еще я хотела тебе сказать, чтобы ты не боялась Щуки. Мы со Светкой не дадим тебя разбить!
     - Я не за себя боюсь, - загадочно произнесла Косушка. – А меня разбить нельзя, это невозможно.
     - Почему? – недоверчиво спросила я. - Ты же фарфоровая!
     - Ты думаешь, это обычный фарфор? – усмехнулась кукла. – Он только выглядит так, а на самом деле очень-очень крепкий. Понимаешь, я сделана под старинную игрушку, но из современных материалов!
     И Косушка гордо задрала свой тоненький носик. «Действительно, - пораженно подумала я, - и как я раньше не догадалась? Она же проговорилась, что вылетела из какого-то окна – и не разбилась, только косой стала. Да и сюда она не могла иначе, как через окно попасть.  Значит, прыгала из него прямо на пол – а здесь довольно высоко. Точно, не за себя она боится. Но за кого тогда?!»
     С наружной лестницы, ведущей в подвал, донеслись чьи-то возбужденные голоса, и Косушка, испуганно вздрогнув, сразу понеслась в свой угол. Несколько секунд пошелестела шелком, устраиваясь, и затихла.
     А ко мне уже бежали Светка и Сашка, крича:
     - Ира, ты где? Выходи быстрее!
     - Привет! Ты откуда взялся? – спросила я Иноземцева, поспешно вылезая  из своего укрытия.
     - Я позвала, - нетерпеливо сказала подружка, - сразу, как только от тебя ушла. Я подумала, что, во-первых, пора уже ему наши новости рассказать, а во-вторых, вдвоем подслушивать лучше – и веселее, и безопаснее.
     - Привет! – отозвался Сашка и засмеялся. – Опять вы, девчонки, влипли. С вами точно не заскучаешь.
     И он завертел головой, вглядываясь в окружающий полумрак. «Косушку ищет», - поняла я. Но та уже сама встала со своего места, быстрыми шажками подошла к нам и представилась:
     - Здравствуйте. Меня зовут Косушка. А вас?
Иноземцев в ответ слегка потряс головой, потом закрыл и опять открыл глаза – видимо, для проверки, не снится ли ему это. Хотя Светка и рассказала ему суть дела, он, конечно, до самого последнего момента сомневался, не выдумки ли это – да и кто на его месте считал бы иначе? Кукла смотрела на Сашку и терпеливо ждала ответа.
     - Александр Иноземцев, - серьезно сказал мальчишка, смотря сверху вниз на ее нежное, доверчиво поднятое личико, и протянул руку.
Косушка стеснительно подала свою – такую крохотную, что мне даже стало смешно.
     - Ох! – спохватилась Светка. – Ты нас извини, Косушечка, нам сейчас спрятаться надо. Скоро сюда вся Щукина компания придет, мы с Саньком подслушали.
Кукла пугливо отступила назад, и с ее щечек сразу сбежал румянец.
     - Да не бойся, - торопясь, подбадривала ее моя подружка. – О тебе из них знает только сам Щука, а те двое и внимания не обратят: игрушка и игрушка. А Ленька им ничего не скажет, будь уверена, и даже вида не подаст.
     «Значит, мои выводы верны, - удовлетворенно подумала я, - раз и Светка так думает. А может, и услышала что-нибудь».
     - Ну, пошли прятаться, - сказала я и сделала движение в сторону каморки.
     - Да не туда, - покачал головой Сашка и, вынув из кармана ключ, показал его мне. – Лучше в нашу «сарайку», я ее сейчас открою.
     - Знаешь, Ир, - принялась объяснять подружка, - там, в этой комнатушке, нам троим не спрятаться – места мало и двери нет. Вдруг они нас увидят? Свет-то туда  все равно падает. Мы как с Саньком услышала, что те трое хотят сюда идти, последили сначала еще немного, а потом и сами тоже собрались к тебе бежать, опередить их.  И Саша предложил получше спрятаться, в их «сарайку», - она в ряду крайняя, и мы все услышим и через щели увидим, а нас – нет. Дверь изнутри закроем, и никто не догадается, что мы там сидим и слушаем. Вот и пошли сразу к нему за ключом, а потом – к тебе.
     Я кивнула: план был хорош. Молодец Сашка, отлично придумал – это было гораздо лучшее укрытие по сравнению с моим. Иноземцев отпер замок, снял его с петель и выжидающе смотрел на нас.
     - Давайте сейчас туда зайдем и закроемся, - настойчиво предложил он. – А то хоть Неизвестный сказал, что через час, но вдруг они раньше здесь будут?
     - Да, - подтвердила Светка. – Нам еще и рассказать тебе надо, что мы узнали. Ты, Косушка, тоже слушай из угла – поймешь, какой Щука дурак, и не будешь на его помощь надеяться. Только смотри, не двигайся и молчи как рыба. Давайте заходить!
Мы гуськом двинулись в «сарайку». Сашка зашел последним, тщательно все затворил за собой и, найдя в темноте какой-то ящик, подпер им дверь, а сверху сел сам.
     - Теперь нормально, - сказал он, слегка запыхавшись.   
     Интересно то, что полной темноты не было даже здесь – сквозь щели сочился слабый свет, и лица моих друзей были вполне различимы. В «сарайке» Иноземцевых оказался не один такой ящик, на который уселся Сашка. Мы с подружкой тоже быстро нашарили что-то подобное и устроились довольно сносно.  Снаружи не доносилось ни звука – Косушка послушно замерла в своем уголке, и даже вода в трубах почему-то перестала литься.
     - Ну, слушай, Ир, пока их нет, - таинственно начала моя бедовая подружка. - Я уже тебе сказала, что прямо из подвала побежала к Саньку. А он, представь себе… - и Светка фыркнула.
     - Ты мне что-то обещала, - ворчливо буркнул Сашка. – А сама?
     - Ну, ладно, ладно, ничего не скажу, - засмеялась Ковалева. – Короче, я ему быстренько рассказала о последних событиях, и только мы к двери подъезда с лестницы спустились – хорошо, что не успели выйти! – а они идут трое мимо. Ну, мы дождались, пока они подальше окажутся и, за кустами прячась, потихонечку за ними. Страшно было, что увидят, но они по сторонам даже и не смотрели. И так мы за ними спокойно до гаражей дошли. Тут они на траву сели, и этот Неизвестный как давай оглядываться! Еле мы успели за сирень упасть – знаешь, там есть два больших куста. Место хорошее было, и мы все услышали…
     Дальше я сама передам вам рассказ Светки, чтобы вышло покороче. Первый вопрос, который Неизвестный задал Щуке, был:
     - Ну, достал вчера, что я велел?
Ленька  сразу заметно струхнул и пробормотал еле слышно:
     - Нет, не получилось.
     - Как не получилось? – насмешливо спросил  Неизвестный. – Я даже сказал, где взять, и номер указал, и инструмент дал.
     - Ну… я не смог открыть, - пробубнил Ленька.
     - Так, с этим ясно, - резко сказал Неизвестный. – Теперь ты, Всеволод. Что у тебя новенького? Был там?
     - Был, - гордо доложил толстяк.
     - Дверь она тебе сразу отворила? – допытывался Неизвестный.
     - Н-нет, - признался Сева. – Не хотела сначала. Но я ее уговорил. Навестить, говорю, пришел, то да се. И она открыла, впустила меня.
     - Молодец! – проскрипел Неизвестный. – Не то что этот, помощничек.
     Щука, Светка видела из-за куста, сразу сжался и опустил голову, как будто ожидая удара. Моя подружка даже пожалела его, чего раньше никогда и представить себе не могла. А толстый Сева так и засиял, когда его похвалили. Но Неизвестный опять спросил:
     - Ну, и что там? Все, как я говорил?
     - Да, - подтвердил «вежливый мальчик». – Компьютер, музыкальный центр, телевизор с широким экраном. И вообще шикарно.
     - А золотишко есть? – жадно впился в него глазами Неизвестный. – На ней ты хоть что-нибудь видел? Серьги там, колечко было?
     - Н-не помню, - сник Сева. – Кажется, не было.
     - Ну, и дурак ты тогда! – рявкнул главарь шайки (это Светка и Сашка уже вполне поняли: перед ними компания грабителей, обсуждающая свои преступные планы). – Золотишко надо сразу просекать! Весит оно мало, а стоит дорого. А как ты еще тот телевизор вынесешь или ковер – бабушка надвое сказала. Понял, дундук?
Сева жалко и торопливо закивал, что понял.
     - Ну, и народ! – зло сказал Неизвестный. – Ничего доверить нельзя. И зачем я с вами, сосунками, связался? Наверное, один все сделаю, без вас. Как вы думаете, а?
    С издевкой так спросил и засмеялся. Сева в ответ сразу покраснел как рак и растерянно уставился на него. А Ленька вскинул голову и усмехнулся – вроде бы даже ехидно. Неизвестный сразу это почувствовал и, резко к нему повернувшись, спросил ласково:
     - А теперь давай, колись, Ленчик, как ты окно-то без шума откроешь. Я так понял, что стекло ты резать не будешь, а через форточку тебе не пролезть – плечи широки. Ну, так что?
     Щука в ответ молчал, жевал травинку и делал вид, что это его не касается. Неизвестный несколько секунд остро вглядывался в него, потом усмехнулся и сказал:
     - Ладно. Не хочешь – как хочешь. Только знай: с подельниками так не поступают, им все говорят. Не закон это и не порядок – от своих скрываться.
«С ума сойти! – изумилась Светка. – И эти тоже про закон и порядок, как Марья Степановна! Только та людей за стекло, как в аквариум, засунуть хочет, а эти кого-то грабить собираются.   И все о порядке заботятся, подумать только».
     Щука, правда, на последнее замечание Неизвестного тоже никак не прореагировал, будто и не слышал. «Главный мафиози» заметно разозлился и сказал уже прежним – нагло-насмешливым тоном:
     - Шабаш, пацаны. Магазин закрывается. Через час идем в подвал, и я вам покажу, как надо брать себе то, что надо, и тогда, когда надо. Я ведь вам говорил, что редко себе даже мелочь любую за деньги покупаю. Я только за то согласен платить, без чего каждый день не обойтись. Это три вещи: выпивка, еда и сигареты. А остальное всегда беру. И нет такой двери, которую бы я не открыл! Понятно тебе, Ленчик?
     Щука в ответ опять упрямо промолчал и только небрежно выплюнул травинку. Но Неизвестный на это уже не обратил особого внимания – или сделал вид, что не обратил. Троица встала, и он сквозь зубы бросил:
     - Расходимся. Через час чтоб были где надо. Ход вы знаете. Смотрите, чтоб никто не видел, как вы туда лезете. Встречаемся у «сараек».
     Каждый из троих пошел в свою сторону – как бы веером, но, к счастью, совсем в противоположном направлении от кустов, за которыми сидели мои друзья. Увидев, что шайка удаляется, они тоже не остались на своем месте и, таясь как только можно, пошли за Неизвестным. «Ты права, - объяснила мне Светка. – Он очень опасный человек. Он мальчишек и подбил, это точно». – «И подставит в случае чего, - добавил Сашка. – Они еще за него в тюрьму пойдут, увидите».
     Неизвестный шел спокойно, не подозревая, что за ним следят. Но зато Сашку и Светку увидел…Григорий, сын Марьи Степановны. Он, выйдя откуда-то со стороны, удивленно наблюдал, как они короткими перебежками крадутся за «главным мафиози». Увидев, что их действия открыты, мои друзья остановились и не знали, что делать дальше. Григорий перевел глаза на уходящего Неизвестного и вздрогнул.
     - По-моему, он его узнал! – задыхаясь от возбуждения, шептала Светка. – И сразу – понимаешь, сразу же! – сам пошел за ним, и оба скрылись.
     Продолжать слежку, уже за двоими, мои друзья не решились – тем более, что были  обнаружены.
     - И если они заодно, - горячилась Светка, - то, значит, Григорий все равно того догонит и ему про нас расскажет, а если…
     - Сама ты заодно! – рассердился Сашка. – Чтобы сын бабы Маши был вместе с таким! Это, знаешь, моя бабушка называла «белиберда, сапоги всмятку».
     - А если они случайно встретились, - невозмутимо продолжала моя подружка, - и Григорий за ним все-таки пошел, значит, он его за что-то не любит и сам решил выследить. И тогда Неизвестный под контролем, а это хорошо.
     После этих событий мои друзья быстро посовещались, Иноземцев сбегал домой за «сараечным» ключом, и они сразу помчались сюда, чтобы и меня предупредить, и успеть всем спрятаться до прихода шайки-лейки.
     - А самое главное, - солидно закончила Светка, - успеть тебе рассказать, что мы узнали. Ну, а как ты тут?
     Я срочно – чтобы не успели прервать – поведала друзьям и о выводах, к которым пришла, и о своих сомнениях.
     С тем, что именно Косушка должна, по мысли Щуки, «открыть защелки» - а точнее сказать, отодвинуть шпингалеты на каком-то окне, они оба согласились сразу.
     - А Ленька ее только в форточку засунет, и все. Она-то пройдет, такая малышка, - мрачно подвел итог Иноземцев.
      К мысли о том, что Щуке почему-то выгодно скрыть от приятелей, как и кем будет открыто окно, мы с друзьями пришли одновременно, хотя и отдельно друг от друга. Нежелание Леньки «колоться» в этом перед Неизвестным лишь подтвердило такой вывод. Сведения, которые я сообщила о самой Косушке, очень заинтересовали Сашку и Светку – и то, что она тут недавно, и что раньше с ее хозяйкой случилось какое-то несчастье. Новость о том, что кукла сделана из очень крепкого фарфора, который не разбился даже при ее падении из окна, была особенно поразительной – это я заметила по заблестевшим в темноте глазам моих друзей. Еще, сказала я, надо непременно узнать, почему кукла от своей хозяйки «сама сюда пришла». И самое главное: кто Косушку обидел и за что? И почему Щука заставляет ее идти к этой обидчице, а она не хочет, хотя и хочет «вернуться» - к кому, как не к ней же?
     - Стоп, Ирка! – завопила подружка. – Тут как раз ясно, в чем дело, неужели ты не понимаешь?
     Я видела, как Сашка в темноте «сарайки» удовлетворенно кивнул. Вот черти полосатые! Опять они о чем-то догадались, а я, выходит, нет? Несколько секунд я, не желая сдаваться, напряженно думала, что же здесь «ясно»? Но, конечно, так и не сообразила. Светка же выпалила:
     - Да ведь Косушкину хозяйку они и собираются грабить! И она же куклу обидела, может, и из окна выбросила, а та упала и не разбилась, и сюда, в подвал, «сама пришла». А Щука теперь требует, чтобы Косушка тайно в свою форточку забралась и открыла грабителям окно – но наверняка не говорит, зачем. Врет, конечно, что-нибудь благородное – может, типа что это поможет ей с хозяйкой помириться. А кукла, обиженная, не хочет к ней идти, вот Ленька и бесится, и не «мостик» ее ставит. Да, Косушечка? – крикнула подруга.
     - Да, почти, - прозвенел издалека голос куклы. – Только он  мне наоборот все говорил…
     - Что – наоборот? – подбодрил ее Сашка.
     - А то… Если я не соглашусь, он подаст кому-то знак, и мою хозяйку сразу ограбят, а может, и убью-у-ут! – жалобно заплакала Косушка.
     - А если согласишься? – сочувственно спросила Светка.
     - Тогда, - еле слышно, сквозь всхлипывания долетело до нас, - он в окно залезет и моей хозяйке докажет, что она зря  меня так обидела, и заставит извиниться. А я, понимаете, очень на нее рассердилась. И смогу к ней вернуться, только если она у меня попросит прощения.   
     - Какая ты глупая, Косушка, - с досадой сказала я. – Щуке поверила! Вот он и играл на тебе, как на рояле, врун паршивый.
     - Тише, сюда идут! – прозвенела кукла. – Я слышу шаги из темного хода!
     Мы замолчали, и я вцепилась для храбрости в Светкину руку. Сашка завозился на своем ящике, плотнее на нем усаживаясь. Послышались голоса, которые звучали все явственнее, и мы поняли, что это идут Щука с Севой.
    - А почему ты не хочешь сказать? – громко вопрошал толстяк. – Тайна, что ли?
    - Может, и тайна! – угрюмо ответствовал Ленька. – Ты-то чего пристал? Тоже любопытно, да?
    Тут они оба ввалились в подвал, и мы приникли к щелям.
    - Да ничего не любопытно, - пожал плечами Сева. – А так… Это еще что?
Сева увидел Косушку и быстро подошел к ней. Разглядев, разочарованно протянул:
    - А-а, кукла! Я думал, что получше.
Ленька, как и следовало ожидать, глухо промолчал, сделав вид, что Косушка вообще не стоит никакого внимания – подумаешь, невидаль! Желая отвлечь внимание приятеля от куклы, он громко проговорил;
    - Иди сюда, к «сарайкам»! Сейчас твой шеф придет, а он сказал, чтобы мы здесь его ждали.
    - Почему это мой? – удивился Сева. – Он еще и твой, кажется.
    - Вот именно, кажется. – хмыкнул Щука. – Еще посмотрим…
    Толстяк в простодушном испуге воззрился на него, пытаясь, видимо, понять, шутит его дружок или говорит серьезно. Несколько минут прошло в томительном молчании, прежде чем Ленька, прислушавшись, сообщил:
    - Вон, идет. Жалко, оркестра нет, чтобы встретить.
Скоро из хода появился «шеф». Увидев мальчишек, пробурчал:
    - Пришли? А я опоздал немного, старого кореша встретил, поговорили.
    При этих словах Светка тихонько ткнула Сашку пальцем в бок и показала ему язык. Тот отмахнулся.
     - Ну, смотрите, сосунки, как работать надо, - важно сказал Неизвестный. – Давай, Ленчик, сюда инструмент.
Щука вынул из кармана какую-то тускло блеснувшую железку и подал «шефу». Тот не торопясь, с видимым удовольствием рассмотрел ее и нежно проворковал:
    - Голубушка моя, сколько раз ты меня выручала, жить помогала! Послужи-ка еще.
     Он направился в нашу сторону, мальчишки за ним. И вот они остановились прямо напротив нашей «сарайки»! Мы отпрянули от щелей. Страх ледяной рукой схватил меня, и я почувствовала, как сразу закоченела Светкина рука, которую я продолжала судорожно сжимать – все сильнее и сильнее. Сашка выставил ладони вперед и бесшумно упер их в дверь – что он еще мог сделать? «Конец» - думала я, и сердце бешено стучало: ко-нец, ко-нец, ко-нец.
     - Смотрите, парни, - и Неизвестный постучал пальцем по пустым петлям на нашей двери, - замка-то нет! Надо бы зайти, посмотреть, что тут имеется.
     Рука моей подруги бессильно обвисла, и я отпустила ее. Сашкина спина напряглась, он слегка приподнялся на своем ящике и упрямо нагнул голову, готовясь к бою.
     - Нет, шеф! – развязно сказал Щука. – Мы сюда не за этим пришли. Показывайте, что хотели!
     - Не терпится тебе? – осклабился Неизвестный. – Ладно, это и правда успеется. Можно потом дойти, я уж не забуду.
     И компания ушуршала далеко в сторону… Светка молча обняла меня. Сашка, еле заметно вздохнув, отнял руки от двери и отодвинулся к самой крайней щели, надеясь хоть что-то разглядеть – но, видимо, напрасно, потому что троица была уже где-то «сараек» за пять от нас. Послышался железный лязг, противный скрип отворяемой двери и довольный голос «шефа»:
     - Ну вот, Ленчик. Выбирай любую, какая больше нравится.
Тот, как видно, выбрал, потому что мы услышали, как дверь опять закрыли и снова залязгало железо.
     - Это все, что нам и надо было, - назидательно говорил Неизвестный, идя назад вдоль «сараек». – А по правде, так и без нее бы справилась с одной-то вертихвосткой. Но надо же было и вам боевое крещение получить, самим не «дело» сходить. А то бы и струсили еще в неподходящий момент! А, пацаны?
     Сева неуверенно захохотал. В этот момент они как раз проходили мимо нас, и Светка почти бесшумно, так что слышали только мы, прошептала:
     - Веревка! Целый моток!
Да, теперь и мы с Сашкой рассмотрели, что нес Щука, перекинув через плечо. Шайка удалялась, переговариваясь. Вот они один за другим исчезли в тайном ходе, и голоса стали заметно глуше, а потом совсем затихли.
     - Это они ее собираются веревкой связать! – мрачно сказала Светка. – Подонки!
Мы с Сашкой потерянно переглянулись и промолчали. Да и что было говорить?
     - Давайте выбираться отсюда, - предложил Иноземцев и, встав со своего сидения, отодвинул его в сторону. Дверь сразу сама отворилась, и мы, полуослепшие, вышли из «сарайки».
     - Закрывать-то будешь? – спросила Светка, кивнув не замок, который Сашка уже вынул из кармана.
     - А ты думаешь, этому шакалу оставлю, чтобы наши вещи унес? – усмехнулся мальчишка и, навесив замок на место, повернул в нем ключ.
     - Но тогда же он поймет, когда придет, что в «сарайке» были люди и подслушивали их разговор. А на ней ведь написан номер вашей квартиры, и…
     - Я ворья не боюсь, - отрезал Сашка. – И говорить об этом больше не хочу. К тому же не такой он умный, как ты думаешь – а то разве стал бы с пацанами связываться? Значит, взрослые воры с ним дел иметь не хотят – и не просто так: дурак, наверное, или трепло, или еще что-нибудь. Видела, как он перед Щукой и Севой выставлялся - и за гаражами, и здесь? Хоть перед ними, а крутой! Не бойся, ничего он не поймет. Если получится, собьет замок, заберет что ему надо, и все. Но сам я ему нашу «сарайку» открытой не оставлю.
     - Смотри, как хочешь, - пожала плечами Светка. – Я бы на твоем месте так не храбрилась.
     - Да ладно вам, - перебила я их спор, - надо что-то с Косушкой решать, а вы перепалку устроили.
     Я подошла к одиноко сидящей в углу кукле и сказала:
     - Теперь-то ты поняла, для чего Щука тебя к твоей хозяйке лезть заставляет? А веревку видела, какую они достали? Понятно, зачем?
     - Да, - подняла на меня глаза Косушка.
     - Скажи нам, кто твоя хозяйка, - настойчиво попросила я. – Иначе они ведь ее ограбят!
     - Не ограбят, - тихо, но твердо ответила кукла. 
     - Почему? – с любопытством спросила Светка.
     - Потому что я не полезу в форточку и не открою защелки, - заявила Косушка. – А иначе они к моей хозяйке не попадут. И дверь она им ночью не откроет.
     - Так это будет ночью? – напористо спросил Сашка. – И когда – сегодня или завтра?
     - Завтра, - прошептала кукла. – Так мне Щука говорил.
     - Но, Косушечка, - ласково сказала я, - ведь тогда тебе нельзя здесь оставаться. Ленька – это же такой негодяй! Он, как поймет, что ты отказываешься ему помогать, просто не знаю, что с тобой сделает.
     - Ничего, я крепкая, - ответила Косушка и упрямо сжала губы.
     - Ну, мы слышали, ты из современных материалов и все такое, - уважительно сказала Светка. – Но неужели ты совсем не боишься?!
Косушка в ответ опустила голову и закрыла лицо руками.
     - Умные ты вопросы задаешь! – сердито сказал моей подруге Сашка. – Боится, конечно, а ты еще ей душу травишь.
     - Но тогда пойдем со мной, милая, - Светка наклонилась к кукле и осторожно погладила ее по волосам. – Будешь у меня жить, и никто больше тебя не обидит.
     Меня кольнула ревность: я только что собиралась предложить Косушке то же самое. Это же была не кукла, а мечта! «Какая ты шустрая! – неприязненно подумала я о Светке. – А может, она ко мне пойти хочет?»
     - Нет, я не могу к тебе, - ответила эта маленькая упрямица, - и вообще ни к кому не могу.
     - Почему? – хором спросили мы с подругой.
Прежде чем ответить, Косушка встала с пола выпрямилась во весь свой небольшой рост.
     - Потому, - ответила она, сверкнув глазами, - что на коробке, в которую я была упакована, было написано не только мое имя. Ниже там еще стояло крупным шрифтом: «Будет хорошей подругой своей маленькой хозяйке. Очень полюбит ее и никогда не оставит».
     - Но она же тебя обидела! – крикнула я. – И в окно выкинула, и забыла о тебе, а ты тут  в подвале, беззащитная, сидишь!
     - Она просто не знает, что я здесь, - грустно ответила кукла, - а то бы давно за мной пришла. А сама я тоже к ней вернуться не могу, пока не извинится.
     - А извиниться она не может, потому что не знает, где тебя искать, - подхватила Светка. – Это, Косушечка, замкнутый круг получается. Так вы никогда не встретитесь!
     - Встретимся, - ответила кукла. – Она все равно меня найдет, я знаю.
     - Пусть будет так, - вмешался Сашка. – Но ты же можешь сказать нам, кто твоя хозяйка? Мы хотя бы предупредили ее, что к ней собираются прийти грабители. А о тебе, если ты не хочешь, мы ни слова не скажем: пусть она сама тебя разыскивает.
     Кукла отрицательно покачала головой и опять села в свой угол. Я уже заметила, что ее голубое платьице порядком испачкалось и еще больше измялось, в волосах застряли какие-то соринки, а тонкая фигурка горестно поникла.
     - Почему ты не хочешь сказать?! – поразилась моя подруга.
     - Вы же знаете, они к ней не придут, - печально сказала  Косушка, - потому что я не буду помогать Щуке, пусть хоть… - и ее голос задрожал от слез.
     - Я, кажется, понял, - уважительно произнес Сашка и,  присев на корточки, чтобы лучше видеть лицо куклы, протянул ей руку, которую та робко пожала.
     - Что ты понял? – нахмурилась Светка.
     - Она не хочет, чтобы мы думали плохо о ее хозяйке, - объяснил Сашка. – Ну, она грубо обошлась с Косушкой, на улицу ее выбросила. Вот Косушка и не выдает ее, чтобы мы не узнали, кто она такая и не осуждали бы потом. Правильно я говорю?
     Кукла кивнула и радостно улыбнулась: наконец-то ее поняли. Сашка поднялся на ноги и задумчиво, но с какой-то тайной симпатией посмотрел на Косушку.
     - Ну, это уж, - обескуражено пробормотала Светка. – Та ее выгнала, а она… Тоже мне, Дон Кихот!
     «Точно, Дон Кихот, - удивилась я меткости Светкиного замечания, - хотя и без коня, и без оружия, и без доспехов. Маленький рыцарь в кружевном платьице».
Мы переглянулись, не зная, что делать. И здесь куклу нельзя было  оставлять, и с нами она уйти не хотела. Разгадав наши мысли, Косушка сказала:
     - Ребята, идите, не бойтесь за меня. Щука может скоро вернуться и вас увидеть.  И так тут уже с утра сидите, особенно Ира, а вы же люди, вам обедать надо. Мне Ленька ничего не сделает, я ему нужна.
     - Тогда, Косушечка, - решительно заявила Светка, – обещай нам: ты не скажешь ему, что не будешь… открывать защелки. Даже покажи, что колеблешься и почти готова согласиться! До завтрашней ночи еще долго, а мы за это время что-нибудь придумаем.
     - Или хозяйка меня разыщет, - упрямо пропищала кукла.
     - Может быть, - уклончиво согласилась Светка, явно не веря в такую возможность.
     - Ладно, нам уже пора, - подвел итог Иноземцев. – Завтра утром снова сюда придем, а пока думать будем, как тебе, Косушка, помочь - и твоей хозяйке. Ты поесть, кстати, не хочешь? Мы могли бы принести.
     - Нет, мне это не нужно, - покачала головой кукла. - Я же игрушка, хотя и говорящая… иногда, - и она лукаво улыбнулась.
     - Как это иногда? – встрепенулась Светка. – Ты что, можешь замолчать?
     - Пока нет, - серебристо рассмеялась Косушка.
     - Хватит, пошли, - настойчиво сказал Сашка и потянул мою подружку за руку. – Ну, чего ты к ребенку прицепилась?
Светка сначала нахмурилась, но скоро передумала спорить и пошла к выходу, помахав кукле на прощанье рукой  со словами:
     - Пока, Косушечка! Ты такая хорошая!
     - И вы тоже, - ласково ответила кукла. – Приходите завтра, я вас буду ждать.
     С тяжелым сердцем мы двинулись к двери, вышли из подвала, закрыли ключом замок и скоро, щурясь от неожиданно проглянувшего солнца, уже стояли возле нашего подъезда. Косушке и ее хозяйке мы ничем пока помочь не могли, и это бессилие давило нас, как невидимый тяжелый груз.
    - А про обед-то мы совсем забыли, - сказала я, чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей.
    - Точно, надо пообедать, - почему-то засмеялась Светка, лукаво поглядывая на Иноземцева. – И я даже знаю где!
Тот сразу жарко покраснел и буркнул:
    - Знаешь, и молчи. Я без тебя сказал бы.
Забавно было видеть, как он несколько секунд собирается с духом, прежде чем признаться:
    - Знаешь, Ира, я сегодня сварил азу и приглашаю вас в гости…
    - А где ты взял рецепт? – поинтересовалась я. – У меня вроде бы не спрашивал.
    - В одной старой кулинарной книге, дома ее недавно нашел, - с гордостью ответил Иноземцев. – Все сделал, как там написано. Пошли?
    - Пошли, - согласилась я. – Есть-то и правда хочется.
    Сашкино азу оказалось, конечно, не таким вкусным, как у мамы (лук он, по-моему, пережарил и томата положил мало), но вполне съедобным. Мы со Светкой уплетали его за обе щеки и нахваливали, а мальчишка старался подложить нам побольше и просто цвел улыбками, довольный своим поваренным успехом.
    - Ну, Санек, ты молодец, - сказала подружка, отодвигая пустую тарелку. – Вырастешь, будешь иметь свой ресторан, а мы с Иришкой к тебе туда ходить будем. Ладно?
    - Ладно, - засмеялся Сашка, ставя на стол баночку с растворимым кофе и сахарницу.
Он, шустрик, успел уже  чайник вскипятить, а мы и не заметили когда!
    - Слушай, Саш, - осторожно поинтересовалась подружка, беря ложечку, чтобы положить себе в стакан кофе, - а как у вас сейчас с продуктами?
    - Пока нормально, - бодро ответил Иноземцев, ставя посреди стола вазочку с карамелью. – Мать столько набрала к дню рождения, что до сих пор едим. И в морозилке еще много.
    - А кто готовит? – невинно покосилась на него Светка.
    - А как ты думаешь? – ухмыльнулся мальчишка. – Мать особо не привыкла, а соседка что-то не идет, у нее своих дел много.
    - Моя баба Лиза сейчас бы сказала: «Крепкий мальчонка! Настоящий мужик будет!» - с энтузиазмом прокомментировала подружка.
Сашка польщено заулыбался и сказал:
   - Ешьте конфеты. Ничего такие, «Клубника со сливками».
   И мы дружно захрустели карамельками, прихлебывая кофе, в самом сытом и благодушном настроении. Но тут мне в голову пришла одна мысль – ответ на последний вопрос из тех, что мучили меня утром. Я решила взять реванш у своих друзей, которые проявили сегодня, сидя в Сашкиной «сарайке», просто неуместную сообразительность.
    - А вот скажите мне, - начала я вкрадчиво, - почему  Неизвестный не хотел пускать меня в подвал – он же ничего не знает о Косушке? Так в чем дело?
    - А правда, в чем? – осовело уставилась на меня подружка и задумалась.
    Сашка тоже очень хотел смекнуть – сопел и шевелил бровями, но  ничего не мог сказать. Оба мои друга озадаченно смотрели на меня и ждали объяснений.
    - А просто этот Неизвестный – старый «сараечный» вор. Он считает наш подвал своим собственным, потому и гнал меня от него. Это же ясно! – воскликнула я. – Вспомните, вы сами говорили, что он хвастался: ничего, мол, не покупаю, кроме еды и выпивки, все сам беру, когда захочу! А где он может сам взять, кроме как в этих клетушках, которые никто не охраняет? Только он врет, что еду себе покупает: небось, зимой у нас два мешка картошки унес и съел – без всякой платы. Теперь понятно, кто у нас «сарайки» обчищает.
    - Точно, - кивнула Светка, - не зря же он знал, в какой «сарайке» веревка лежит, и прямо туда мальчишек повел. И у гаражей он Щуку упрекал: я, говорит, тебе и номер назвал (это «сарайки», конечно), и инструмент дал.
    - Он тут уже давно промышляет, - сощурился Иноземцев, - и не только у нас. Здесь через дом на нашей улице мой знакомый пацан  живет. Рассказывал, что у них месяц назад все до последнего гвоздя из «сарайки» утащили, а лежали там стройматериалы – отец его дачу сам строит. Родители сильно расстроились – не на маленькие  деньги их нагрели. Теперь ясно, кто!
    - Странно, - удивленно сказала я.
    - Что странно? – обидчиво спросила Светка. – Что мы с Саньком такие тупые, не могли догадаться?
    - Да брось ты! – отмахнулась я. – Только и знаешь, что про свое. Тут – другое. Каким он мне раньше страшным казался, этот Неизвестный, просто ужас. Как я от него домой по лестнице летела, когда первый раз встретила! А теперь я его совсем не боюсь – знаю, что он мелкий «сараечный» воришка, что с мальчишками водится и еще хвастун. А сам по подвалам со своей железякой шарится, и больше ничего.
    - Ну, ты не очень-то, - предостерегающе поднял руку Иноземцев. – Совсем-то дурачком его считать не надо. И теперь он с пацанами не «сарайку» курочить собирается, а квартиру грабить, да еще ночью, да при хозяевах! Чувствуешь, чем это пахнет?
    - Убийством, - со страхом сказала Светка. – Они ведь не любят свидетелей после себя оставлять. Убьет хозяев, а на Щуку с Севой как-нибудь свалит. Они же, два балбеса, даже не знают, как его зовут – все «шеф» да «шеф». И кто он такой, где живет, тоже наверняка понятия не имеют. Вот он заберет награбленное да и скроется, а их, дураков, в тюрьму посадят.
    Тут я вспомнила про Косушку, оставленную нами в пыльном подвале, и сердито сказала:
    - Нашла тоже, о ком заботиться. Они знают, на что идут, не маленькие. А вот как нам куклу спасти и ее хозяйку?
При этом вопросе мои друзья сразу приуныли. Сашка нахмурился, встал и начал собирать со стола посуду. Мы с подружкой обменялись грустными взглядами: дело представлялось безнадежным.
    - Знаете что? – сказала Светка и даже пристукнула ладонью по столу. – Как хотите, а надо узнать, кто Косушкина хозяйка.
    - До чего ты умная, - проворчал Иноземцев, гремя в раковине посудой. – Это мы и без тебя понимаем. Дальше-то что?
    - А то, что если сама Косушка нам о ней говорить не хочет, надо ее вычислить.
    - Надо, - согласилась я. – Но как ты это сделаешь? Мы ведь даже не знаем, из нашего ли дома эта кукла. Она могла хоть откуда «сама прийти». И нам ничего, ничего не известно про ее хозяйку, кроме того, что Косушка ее очень любит и что она  дурочка ненормальная – выбросила такую прелесть!
    - Да, - мечтательно сказала Светка, - мне бы такую куколку! Уж у меня бы ей хорошо было…
    - Но не будет, - сурово оборвал ее Сашка. – У нее есть хозяйка, и ей другую не надо, ты сама слышала.
    - Ну, и что? – заупрямилась подружка. – А если я ее уговорю ко мне жить пойти?
«Подумать только! – мысленно возмутилась я. – Самоуверенная какая! Да может, я быстрее уговорю».
    Иноземцев внимательно поглядел на нас и заметил:
    - Мы вроде не о том говорили. Надо узнать, кто ее настоящая хозяйка, а не…
    - А я, значит, не могу быть настоящей? – разобиделась Светка. – Да я еще получше буду, чем та дурочка! Мои куклы по подвалам не сидят, и в форточки лазить их тоже никто не заставляет…
    - Да погоди, не тарахти, - попытался прервать ее Сашка. – Разговор-то не о том.
    - Нет, о том! А еще друг называется! – крикнула Светка и прибавила: - Ну, и думайте сами! Может, что и придумаете?
    И она пулей вылетела в прихожую. Сашка усмехался, но был бледен. Я молчала, потому что очень рассердилась на Светку: я ведь первая нашла Косушку, а не она! И даже приснилась она мне, потому мы и пошли ее искать! А она, смотрите-ка, уже присвоила себе такое чудо! Вот, уже и убежала, хлопнув дверью.
    - Ладно, я тоже пошла, - сердито буркнула я Сашке. – Спасибо за обед. Будем по отдельности думать, раз Светка такая. Пока!
    Не обращая внимания на окончательно расстроившегося Сашку, я тоже выскочила из квартиры. Быстро пробежала  через подъезд и оказалась на улице. Домой идти не хотелось, и я побрела в одно из наших любимых с подружкой мест – оно по правую сторону гаражей, где насыпана куча песка. Мне уже представлялось, что Косушка согласилась жить у Светки, а не у меня, и я мысленно  спорила с подружкой: «Неточки, Светочка! Ишь ты какая! Еще посмотрим, чья кукла будет». И так хотелось, чтобы она стала моей, что к горлу подступили слезы, и я уже собралась заплакать, как услышала невдалеке голоса. «Ну, вот, несет кого-то! - недовольно подумала я. Не дадут одной побыть».
    Голоса приближались: громко разговаривали двое мужчин. И почти в последний момент я поняла, что один из них – Неизвестный! Что было делать, куда скрыться? Я подскочила, как мяч, опрометью кинулась за соседний гараж и пролезла в щель между ним и тем, что стоял рядом – к счастью, она оказалась широкой. И вовремя, потому что собеседники были уже близко – возле песочной кучи! И это было еще не все. Осторожно выглянув, я увидела рядом с Неизвестным Григория, сына Марьи Степановны! «Значит, они заодно, Светка была права», - пронеслось у меня в голове. Я стала прислушиваться.
    - Я ведь, Старый, еще вчера сказал: делать тебе здесь нечего! – холодно заявил Григорий. – Что ты тут забыл?
    - А не твое дело, - прошипел «шеф». – Чего привязался-то? Я тоже тебе еще вчера сказал: живу я здесь. Что мне теперь, и на улицу не выйти?
    - Живешь, значит? – насмешливо спросил Григорий. – Квартиру, может, купил?
    - Я не дурак - такие тысячи выкидывать, - огрызнулся Неизвестный, то бишь Старый.
    - А они у тебя есть, что ли? – продолжал насмехаться долгожданный сын Марьи Степановны. – Знаем, где ты обычно живешь: от шестой помойки налево в земляном углу.
    - А ты-то где?! – зарычал Старый. – Тоже вроде бы не в шикарной гостинице!
    - Может быть, - зло проговорил Григорий. – Но я такими делами, как ты, не занимаюсь!  Малолеток под суд не подвожу! А ведь тюрьма-то по тебе плачет -  не по ним.
    - А я не такой дурак, чтобы там сидеть! – отрезал Старый. – И не знаю, что ты такое говоришь, про каких малолеток.
     «Я знаю, про каких!» – хотелось мне крикнуть. Теперь у меня не было сомнений в том, что Григорий не имеет ничего общего со Старым (между прочим, меткое прозвище – оборванец весь седой, даже  до  синевы). Более того, он гонит «шефа» от нашего дома и даже, кажется, ненавидит. Значит, есть за что. Если бы только они сейчас разошлись в разные стороны,  я сразу догнала бы Григория и рассказала ему все – такое он вызвал во мне доверие. И он бы, конечно, что-нибудь посоветовал – хотя бы как бороться с этой шайкой.
    Григорий же в это время угрожающе говорил:
    - Я с тобой, Старый, не шутки тут шучу. Ты не зря в этом дворе трешься, опять задумал пакость. Так знай: я не дам тебе сделать то, что ты хочешь.
    - Заложишь? – прохрипел Старый. – В «ментовку» побежишь?
    - Нет, не побегу, - презрительно сказал Григорий. – Я тебя сам на чистую воду выведу, а потом уж и сдам куда надо.
    - Гляди, сам не залети! – заорал взбешенный «шеф». – А то и на тебя управа есть!
    - Завтра. Я. Опять. Приду. Сюда, - раздельно выговорил его враг. – И только попадись мне!
     Они замолчали, и я замерла в своей щели. Как потом оказалось, зря – они в это время успели разойтись в разные стороны и скрыться. Я поздно поняла свою оплошность и, сколько потом ни бегала, так и не увидела Григория и не смогла его догнать.
    Обескураженная, я поплелась домой и застала там уже всех: папу, маму и братишку.
    - Ирочка, где ты была? – озабоченно спросила мама, выходя в прихожую, где я никак не могла расстегнуть ремешок на босоножке. – Почему не обедала? Борщ так и стоит целый в холодильнике.
    - Я обедала, мам, - сказала я, стянув, наконец, босоножку и выпрямляясь. – У Сашки. Он азу сварил.
    - Да? – удивилась мама. -  И как, вкусно у него получилось?
    - Ничего, - кивнула я, чуть не сбитая с ног выбежавшим из комнаты Митей.
    - Ира, идем! – закричал он. – Там мультик начинается, про Каспера, доброе привидение!
    Ну, что ж, мне было все равно: мультик так мультик. Хоть попытаюсь отвлечься от мыслей о несчастной Косушке и ее непутевой хозяйке – и то ладно. Я дала брату затащить себя в гостиную, к телевизору, и успела заметить, как мама, глядя мне вслед, покачала головой. Неужели она о чем-нибудь догадалась? Нет, вряд ли. «И вообще, - подумала я, устраиваясь с Митькой на диване и рассеянно глядя, как на экране порхает писклявый Каспер, - почему нас со Светкой (а теперь и с Сашкой) постоянно заносит в такие истории, что нельзя и  с родителями поделиться? То была мышь, проникающая сквозь стены, а теперь, извольте радоваться, живая кукла, которая умеет лазить в форточки и открывать «защелки», а потому может произойти ограбление – да еще неизвестно где! «Не сочиняй», - скажут мама и папа, если я им это расскажу и попрошу совета.
    Митя, открыв рот, восторженно наблюдал, как весело проказит «доброе привидение» - и ничего странного, сам такой же сорванец. Но я все же никак не могла сосредоточиться на  сказочных приключениях Каспера. В моей жизни теперь тоже была сказка – и еще какая! Она, красивая и добрая, сидела сейчас одиноко  в темном подвале, сложив свои беленькие ручки на перепачканном платьице. О, как хотелось мне – сейчас, немедленно! – увести ее оттуда, спасти, утешить… Нет, не игрушкой была для меня эта кукла. Она  вдруг стала моей главной радостью, сбывшейся мечтой - да всем, если хотите! А у меня собирались ее отнять – и кто? Светка, которую я считала своей подругой. «Как она смеет звать к себе Косушку? – злилась я. – Ясно же, что кукла моя! Сашка, конечно, тоже это понимает – ведь я ее нашла! А самое главное то, что если бы Косушка сейчас пришла ко мне жить, то Щука остался бы с носом и никакого ограбления не могло  быть. Никто из тех троих не сможет пролезть в форточку».
    Скоро мама позвала нас ужинать, и я что-то ела – но совсем не чувствовала, что, и не слышала обращенных ко мне вопросов. Мне хотелось, чтобы у меня была Косушка – сию минуту! Ни о чем другом я не могла думать и была как в лихорадке – даже зубы постукивали. Папа после нескольких попыток заговорить со мной махнул рукой и удивленно пожал плечами.
    - Ира, что с тобой происходит? – настойчиво спросила, наконец, мама, когда мы с ней одни остались в кухне. – У тебя больной вид. Расскажи мне, деточка, в чем дело, что тебя так мучает?
    Мама погладила меня, как маленькую, по голове, и я чуть не расплакалась.  О, если бы она знала, как я люблю Косушку и как хочу, чтобы она всегда была со мной! Но нет, мама ничего не поймет – да и разве она  поверит, что на свете может быть такая кукла? Еще, пожалуй, испугается и станет измерять мне температуру – решит, что у меня жар.
    - Нет, мамочка, все в порядке, - пробормотала я. – Просто я устала очень, пойду лягу.
    И я поплелась из кухни к себе, сопровождаемая сочувственными вздохами мамы. В детской Митя играл  «в Каспера». Он уморительно махал руками, привставал на цыпочки и подпрыгивал, изображая свободный полет в ночном небе.
    - Ира, давай играть! – весело предложил он мне и добавил с сожалением: - И почему я – не привидение? Как бы здорово было: хочешь – пугай, хочешь – летай. А ты бы стала Каспером, если бы можно было?
    - Ну, уж нет, - отказалась я, валясь на кровать. – Лучше я пока с вами поживу, в своем родном семействе.
    - Да? – поразился братишка и даже замер от испуга. – Я забыл! Привидения – это же те, кто умерли… Ира, не умирай, я пошутил!
И Митька громко заплакал. Я встала, подошла к брату и стала его утешать, целуя в пушистую макушку:
    - Не бойся, маленький, не умру. С тобой буду, не плачь.
    Но мальчишка не успокоился и даже почему-то зарыдал еще громче. В комнату вошла мама и тревожно спросила:
    - Дети, что у вас тут?
Митька сразу кинулся к ней и обхватил ее руками.
    - Мамочка! – закричал он. – Ира не умрет? И ты, и папа?
    Мама укоризненно посмотрела на меня, взяла братишку за руку и увела из детской.
    «Ну, вот, - горько подумала я. – Даже мама сегодня против меня, как будто я виновата, что он начал этот разговор».
    А действительно, что это – смерть? Как так: только что ты была, и вдруг – нет тебя? И можешь ли ты чувствовать и думать потом? Наверное, да – ведь привидения, как известно, очень обидчивы и настойчиво ищут что-то, потерянное при жизни, или мстят своим обидчикам. Бр-р-р, какие мысли лезут в голову, просто кошмар!
    Я решила опять лечь и не думать ни о чем страшном. Но, как назло, не получалось – думалось, да и только. «Но вообще-то, - размышляла я, глядя в потолок, - не все привидения такие ужасные. Вот Каспер, например. Или то, которое мне недавно приснилось – очень симпатичное было, белокурое». И я вдруг очень ясно, как наяву, вспомнила, чей призрак видела во сне прошлой ночью. Представив теперь каждую черточку его лица, я поняла, кто это был, кто заслонил от меня не узнанную тогда Косушку! Вскочив в волнении с кровати, я с колотящимся от восторга сердцем замерла посреди детской. Теперь я точно знала, кто хозяйка Косушки, и хотела по привычке бежать к Светке, чтобы рассказать ей о своем открытии. «Нет, - холодно и как бы натужно решила я после недолгого колебания. – Ничего я ей не скажу, раз она хочет забрать себе мою Косушку. И завтра успею. Пусть тоже подумает и помучается, умница наша!»
    И я снова легла. На душе опять стало тяжело, а в голове заклубились унылые мысли: «Неужели я теперь раздружусь со Светкой? И из-за кого? Из-за куклы, которая все равно не моя и не ее. И я теперь точно знаю, кто ее настоящая хозяйка».
    Скоро пришел Митя и робко окликнул меня:
    - Ира, ты спишь?
Не получив ответа, начал стучать и брякать своими игрушками, доставая их из корзины. «Счастливый мой брат, - думала я, засыпая. – Маленький он и доволен тем, что у него есть. А если вдруг расстроится, мама сразу успокоит. У меня вот так уже не получается почему-то».

20. Неожиданное подкрепление.

    Наутро я проснулась в самом мрачном настроении, какое только можно себе представить. Ни вставать, ни вообще что-либо делать совершенно не хотелось, и понятно почему – ведь вчера я первый раз – ну, не знаю даже, за какое время – до того рассердилась на Светку, что даже не захотела ее увидеть и сообщить важную вещь, о которой вечером случайно догадалась. Такого еще не было! И, самое главное, меня совершенно не волновала важность моей догадки – мне даже не хотелось о ней думать. А ведь речь шла о готовящемся преступлении!
    - Очень странно, - бормотала я, разглядывая потолок, - но мне это совсем не интересно.
    Гораздо приятнее и увлекательнее было думать о Косушке: где она будет у меня жить, как я буду ее наряжать и причесывать и о чем мы с ней будем разговаривать. От этих мечтаний голова моя сладко закружилась и настроение улучшилось.
    Я бодро вскочила с кровати и побежала в ванную. «Ну, ладно, - думала я, пустив из крана воду веселой бурлящей струей, - Светка хочет себе присвоить мою Косушку. А я зато догадалась, кто ее хозяйка – и пусть Ковалева умоется!»
    Какая-то мысль забилась в моем мозгу – из тех, в которых не хочется признаваться самой себе, что-то стыдное, нехорошее. «Не буду додумывать, - испуганно решила я. – Надо быстрее завтракать и все-таки к Светке бежать. А остальное успеется, в общем».
    Я живо вскипятила чайник и соорудила себе два бутерброда с ветчиной. Расположилась за столом и только начала со вкусом есть, как в голове непрошено бухнуло: «Ты потому своей догадке не радуешься и думать о ней не хочешь, что тебе это невыгодно. Ведь теперь, если хозяйка Косушки известна, надо по сути дела идти к ней и рассказать, в каком положении оказалась ее кукла, где она находится. А еще надо убедить ее извиниться. Но тогда… Косушка вернется к ней, а ты останешься с носом».
    Открытие было очень неприятным, и завтракать расхотелось. Получалось так, что желание завладеть Косушкой заслонило от меня все…  Ведь куклиной хозяйке грозила серьезная опасность, и о ней надо было ее срочно предупредить! А я знала, кто она, еще вечером – и промолчала, потому что в глубине души понимала: найдена хозяйка – прощай, Косушка. Какая же я, однако, эгоистка! Впрочем, не хуже Светки - она вообще хороша, вон как куколку к себе зазывала, просто вспомнить противно.
    От закипевшей во мне досады на подружку аппетит опять вернулся, и я быстро закончила свой завтрак. Все-таки надо было срочно вызвонить Светку по «телефону». Но мои дерганья за веревочку ничего не дали: Ковалева не отзывалась. А может, она услышала, но забыла ответить и сейчас ждет меня на балконе? Надо посмотреть!
     Выскочив наружу, я задрала голову вверх. Но нет – Светкина фигура на пятом этаже не просматривалась.
    - Ира! – услышала я и глянула вниз, во двор.
    Там, возле тополя, стояли Сашка и Светка и махали мне руками, приглашая спуститься к ним. Ну, что ж, если они вдвоем, это еще лучше.
     Предвкушая, как удивятся мои друзья, когда я назову им  Косушкину хозяйку, я быстренько оделась и слетела вниз. Сашка и Светка стояли на прежнем месте и, казалось, о чем-то спорили. Подойдя ближе, я услышала, как моя подружка запальчиво сказала:
    - Как это ей назад отдать?! Она же – плохая хозяйка! Ей не куклу иметь, а ядра на стадионе метать – гораздо лучше бы получилось!
    - Ты не понимаешь, - настойчиво говорил Иноземцев. – Дело не в ней…
     - Привет, - поздоровалась я. – Опять спорите?
Светка буркнула: «Привет!» и недовольно повела плечами. Я буквально терпеть не могла ее в этот момент: ясно было, что Ковалева только что ругала во все корки Косушкину хозяйку, доказывая свое право на куклу. Ха, как будто оно у нее было! Поймав мой возмущенный взгляд, брошенный на подругу, Иноземцев решительно сказал:
    - Ну, вот что, девчонки. Пока вы не передрались, давайте сядем сюда и поговорим.
Он указал на скамейку, и мы чинно уселись на нее, боясь посмотреть друг на друга.
    - Никогда не думал, что вы такие дуры! – грубо сказал Иноземцев. – А вы обе с катушек съехали из-за куклы. Я это еще вчера понял, когда Ковалева начала ее к себе звать, а Костина на нее за это волком смотрела. Ну, думаю, с ума посходили…
    - А ты что, тоже хочешь Косушку к себе забрать? – ревниво спросила у меня Светка.
    - Да, представь себе, - ехидно ответила я. – А почему она твоей должна стать?!
    - Тихо! – прикрикнул на нас Сашка. - Что вы о себе-то разгунделись? А о ней вы думали? Она же вам ясно вчера сказала: никуда не уйдет от своей старой хозяйки и только к ней вернется.
    - А она дура, ее хозяйка! – крикнула Светка. – Нельзя ей таких кукол доверять! Косушке у нее плохо будет, а она этого не понимает.
    - А ты понимаешь, да? – тихо спросил Сашка. – И если Косушка добровольно не захочет к тебе пойти, ты ее силой потащишь? А она – не игрушка, она сама знает, что ей в жизни нужно. Потому-то вы обе в нее и вцепились, и хотите друг у друга вырвать. Конечно, интересно: вроде бы и игрушка, и – человек. Понимаете, человек! А вы собираетесь забрать ее к себе и в колясочке возить, кашей с ложечки кормить, одеялком укрывать – или что там еще девчонки со своими куклами делают? И потому все это, что вы просто трясетесь от радости – как же, она и живая, и с ней играть можно. Что, не так?
    Я почувствовала, что краснею. И как он угадал, что именно о таком, подобном, я мечтала сегодня утром? Светка рядом со мной низко опустила голову и в замешательстве накручивала на палец локон – тоже, значит, об этом думала, Сашка в точку попал.
    - Ты тут нам недавно, Костина, про инквизицию рассказывала, - безжалостно продолжал Иноземцев. – А сами-то вы чем лучше?
    - Ну, знаешь! – возмутилась я. – Те людей живьем жгли, а мы Косушку любим…
    - И добра ей желаем, - насмешливо закончил этот непостижимый мальчишка. – Твой Великий Инквизитор тоже человечество любил, помнишь? И тоже, как и вы, лучше знал, что ему для счастья надо. А кто не соглашался, тех насильно заставляли, на костры загоняли. Для них люди игрушками были, как и для вас – Косушка. Так или нет? Да еще и сами перессоритесь, и  - учтите – сейчас, когда нам действовать надо!
    Мы со Светкой обескуражено молчали. Кто бы мог подумать, что этот двоечник сумеет такой итог подвести! И возразить-то было нечего: действительно, мы вели себя по отношению к кукле, как настоящие инквизиторы – и даже не понимали этого. А Сашка, однако, еще тот жук – до чего ловко воспользовался информацией, которую от меня же и услышал! А мы вот не додумались, две дурочки из переулочка!
   - Ладно, Санек, - примирительно сказала Светка, - мы уже поняли: ничья Косушка. А ты молодец, здорово нас отчистил, прямо как наша завуч!
    Мы рассмеялись, вспомнив завуча Аллу Михайловну, которая обожает такие «чистки». У двери ее кабинета вечно переминаются с ноги на ногу разного рода нарушители – от шустрого первоклассника, «вышедшего из своего блока» (а это строго воспрещается), до верзилы-выпускника, «курившего в помещении школы». Ее не шутя все боятся – такие она устраивает допросы с вызовом свидетелей, только держись! «В ней погиб прокурор», - говорят в школе. Но и надо отдать ей должное: только в очень редких случаях информация о рассмотренных ею «делах» просачивается за стены ее кабинета. Так случилось, например, этой зимой, когда из гардероба пропала дорогая шуба какой-то одиннадцатиклассницы. Алла Михайловна, как положено, провела расследование, а потом вызвала милицию – и преступник был изобличен. Им оказался школьный плотник, который сразу  признался в воровстве и вернул шубу. Эта история принесла нашей завучихе громкую славу, ее сразу же прозвали Пуаро. Я пока не знаю, кто это, и звучит это имя немножко смешно – почти как Пьеро. Но обязательно узнаю, конечно…
   Я потому так подробно об этом рассказала, чтобы вы поняли, почему Сашка ничуть не обиделся на сравнение его с Аллой Михайловной, а даже, наоборот, широко улыбнулся – видно, Светкино мнение ему польстило.
    Но тут я вспомнила, наконец, о том, с чем шла к своим друзьям!
    - А вы знаете, кто хозяйка Косушки? – небрежно спросила я, с удовольствием ожидая их дружного восклицания: «Кто?!»
Но, представьте себе, его не последовало.
    - Знаем, - обыденно сказала Светка. – Это Яна, десятиклассница из четвертого подъезда. Мы с Саньком, пока здесь тебя ждали, хорошо подумали, и получилось, что это -  она, и никто другой.
    - Почему же именно она? – сердито поинтересовалась я (ажиотажа не получилось!), - С чего вы взяли?
Надо же, без меня догадались, жалость-то какая… Но интересно, как?
    - Во-первых, - заговорил Сашка, - мы просто с самого начала не просекли, что эти жулики все время говорили об одной какой-то девчонке – помнишь, когда они веревку из чужой «сарайки» вытаскивали. А одна в нашем доме только Яна живет.
     - Да почему же? – задорно спросила я. – Может, это какая-нибудь другая, а они рассчитывали застать ее одну, когда ее родители на работе?
     - Это ночью-то? – поднял брови Сашка.
     - Ну да, правильно. Косушка говорила, что ночью – наверное, чтобы меньше свидетелей оказалось, все же спят, - вынужденно согласилась я. – И родителей, действительно, у Яны нет, - иначе бы эти дураки побоялись к ней ночью идти, когда семья дома.
     - Во-вторых, - раз ее Сева навещал, чтобы узнать, что в квартире есть, значит, он ее хороший знакомый.  И они, наверное, одного возраста. А Янка эта десять классов закончила, и, выходит, ей лет шестнадцать.
     - Они с Севой, может, даже одноклассники, - предположила Светка. – Яна же не в нашей школе учится – может быть, и толстый там же.
Сашка пожал плечами:
     - Возможно. Но еще есть, Костина, самое главное, и это мы тоже сначала из вида упустили. Если Щука собирается подсадить Косушку в форточку, чтобы она открыла окно, а потом в него влезет остальная шайка, то это окно должно быть на первом этаже, так ведь? А Яна как раз живет на первом, в четвертом подъезде. И еще кое-что есть, хотя и помельче. Все знают, что отец ее был каким-то знаменитым профессором, за границу ездил лекции читать. Мать тоже ученой была, его сопровождала. И в доме у них чего только нет, они богато жили, на «Тойоте» ездили, пока не разбились. И Сева, помнишь, перечислял: телевизор большой, музыкальный центр…Теперь ты согласна, что это Яна?
     - Согласна, - проворчала я. – Тем более, я это и без вас знала, еще вчера.
     - Откуда? – с любопытством спросила Светка.
     - Сон свой вспомнила, - неохотно призналась я, - и тот призрак узнала, который от меня Косушку в углу закрывал.
     - И это была Яна?! – восхищенно ахнула Светка.
Я кивнула, и моя подружка с довольным видом подытожила:
     - Ну, вот. Все, все сходится. Даже Яна в твоем сне появилась – это чтобы нас предупредить. Наверное, чувствовала, что рядом с ней неладно.
     - Нет, - заявил Сашка, - она другое чувствовала: что вы у нее любимую куклу захотите отнять. Вот и закрыла ее собой, от вас спасти.
     - Не заводи опять шарманку, - отмахнулась от него Светка, - а лучше скажи, что нам теперь делать. Может, к Яне идти, предупредить?
     - А она нас впустит? – с сомнением спросила я. – Она же после тех событий из дома-то почти не выходит. Я слышала, что она еле-еле учебный год закончила, в школу посещать не хотела. Ее собирались на второй год оставить, но пожалели, конечно.
     - На ее месте хоть кто бы в школу не ходил, - сочувственно сказала Светка, и мы задумались.
     Сейчас я расскажу вам, кто такая эта Яна и почему все жалели ее – и мы, и взрослые в нашем дворе, и учителя. Она была единственной и любимой дочерью двух веселых и немного чудаковатых ученых – кажется, микробиологов. Их семья обожала туризм и вообще всякое движение. Вечно их видели в спортивных костюмах, с рюкзаками, когда на велосипедах, а когда  на машине - то подруливающих к крыльцу своего подъезда, то отъезжающих от него. Зимой они катались на лыжах, летом «сплавлялись» на байдарках по рекам и даже весной и осенью умудрялись выбираться в какие-то походы по выходным. «Самим на месте не сидится, так хоть бы ребенка пожалели, - судачили женщины во дворе, - застудят ведь!» Но Яна не спешила «застужаться», чувствовала себя прекрасно, успешно училась в музыкальной школе, да и в обычной была отличницей. Родителей звала по именам – Толя и Рита, а они ее – Синичка. Причем прилюдно, совершенно не заботясь о чужом мнении, что мне особенно нравилось. В общем, люди они были интересные, необычные и действительно обеспеченные – у них и в доме имелось «все, кроме птичьего молока» (так, закатывая глаза, выражались их соседки), и вне дома – две машины («Жигули» и «Тойота») в дорогом охраняемом гараже.
    Но в этом году, в апреле, случилась ужасная трагедия. Родители Яны, ехавшие на своей «Тойоте» с какого-то симпозиума, недалеко от города на полной скорости врезались в «Камаз», который вел пьяный шофер. Как передавали шепотом во дворе, он «не справился с управлением». Оба погибли на месте. Это несчастье потрясло тогда наш дом, и женщины во дворе горестно спрашивали друг у друга: «Куда теперь Яночку-то? Неужели в детдом?» И, говорят, какие-то тетки из РОНО действительно явились и хотели ее туда определить. Но родственники, приехавшие хоронить Яниных родителей, заступились за нее и сказали, что она уже «почти взрослая», скоро школу окончит, и что нельзя еще больше ломать девочке судьбу: пусть остается жить в квартире родителей, а они  будут помогать ей деньгами. Одна из ее тетушек – не помню, как ее звали – даже приняла опекунство и прожила у племянницы почти месяц. Но потом ей все-таки пришлось срочно уехать (не знаю, по какой причине), и Яна осталась одна. Но это была совсем другая Яна – не та, которую мы знали. Она редко выходила из дома – только за продуктами, потому что школу забросила. Она больше никогда не улыбалась. Изменилась Яна и внешне: очень похудела и даже как-то высохла, глаза ввалились, походка стала неуверенной – того гляди, упадет. Соседи качали головами, наблюдая, как она с каменным лицом, как статуя, ни с кем не здороваясь, проходила мимо них и медленно, как бы с трудом, поднималась к себе в квартиру. Потом оглушительно хлопала дверь, и девушка опять не показывалась – до следующего утра. Первое время соседи звонили к ней и стучали, но она не подходили к двери; пытались заговаривать с ней на улице – она не отвечала. Постепенно ее оставили в покое – понятно было, что Яна не хочет никого знать – и только вздыхали: «Совсем одна девчонка-то! Долго ли до беды? Куда же тетка ее, опекунша, пропала? Хоть бы написать ей, да адреса никто не знает».
     И вот теперь мы сидели втроем и думали, что соседи были правы: вот она, беда, вплотную подступила к Яне. А она совершенно одна, и защитить ее некому. Вы скажете: надо было сразу сообщить в милицию. А кто бы нам там поверил? Сказали бы: «Идите отсюда, выдумщики, не мешайте работать». А еще мы боялись, что сама Яна  нас тоже и слушать не будет и в квартиру не впустит, как других соседей.
     Мы не видели выхода из положения и уже отчаялись, когда слева на нас упала какая-то тень.
     - Здравствуйте, ребятки, - прозвучал знакомый голос Марьи Степановны. – Совсем вы, я вижу, расстроились.
Да, это она стояла рядом со своей клетчатой сумкой, из которой торчали пакет молока и пачка вермишели, и в том самом сером платье с синими цветочками, в которое она – грозная мышь -  была одета в Сашкином видении.
     - Идемте лучше ко мне, - продолжала она, - я сегодня с утра плюшек напекла.
Мы рассеянно поздоровались и поневоле облизнулись, но…
     - Мы бы с удовольствием, баба Маша, - уныло сказала Светка. – Но некогда нам, понимаете?
     - А ничего не некогда, - лукаво сказала старушка, и лицо ее помолодело от улыбки. – Я ведь знаю, почему вы тут сидите и о чем думаете.
Мы изумленно уставились на нее, и я шепотом спросила:
     - Откуда?
     - А оттуда, - рассмеялась баба Маша. – Сорока на хвосте принесла.
     - Вернее, мышь, - ядовито уточнила я и возмутилась: - Как же так? Вы же сами извинялись и обещали больше за нами не следить и шпионку вашу не посылать!
     - Да я не посылаю, - серьезно сказала бывшая «председательша», - она теперь у меня – птица вольная, сама где хочет, там и носится. Ну, а что узнает, то прибежит и мне расскажет, а я послушаю. Любопытно мне, старухе, что вокруг-то происходит. Или нельзя?
     - Понятно, - смягчилась я, - тогда другое дело. А мы думали, вы опять…
     - И вот рассказала мне моя мышка, что три злодея одну девицу-красавицу обидеть задумали. А вы, касатики, про это узнали и остановить их хотите, да не знаете как. Верно?
     - Верно, - встал со скамейки Сашка. – А вы знаете?
     - Знаю, - подтвердила баба Маша. – И вам помогу.
     - Так пойдемте скорее к вам! – заторопилась Светка. – Времени мало осталось, а мы еще ничего не придумали.
     Она уже шла к нашему подъезду, и мы бросились ее догонять. Сашка взял у бабы Маши сумку, и она зашагала быстрее.
     Скоро мы уже были в ее квартире, где все оказалось точно так, как рассказывал Иноземцев – и обувь наша уползла под шкаф, и самовар сиял на столе, и три огромные мыши в униформе занимались хозяйственными работами. Правда, я еле удержалась, чтобы не фыркнуть, а Светка – та хихикнула: уж очень уморительно выглядели эти бабы Машины помощницы  в своих наколках и фартуках! И если бы вы видели, с каким серьезным, даже торжественным выражением на острых мордах они носили из кухни плюшки, сахар и варенье и расставляли чашки!
     Руки, правда, мы помыли в ванной – вода в кранах была – так что не удалось на этот раз увидеть мышей с тазом и полотенцем. Наконец, мы уселись за столом, и старушка сделала своим помощницам знак, что они свободны. Захватив каждая по булочке, мыши чинно удалились в кухню.
     А плюшки с маком оказались восхитительными! Все съесть было невозможно, но их гора значительно приуменьшилась, когда мы, отдуваясь, признались старушке, что сыты.
     - Ну, тогда садитесь на диван, гости дорогие, - пригласила баба Маша. – Теперь о деле поговорим.   
     - Самое обидное, - пожаловалась Светка, - что нам верите только вы, а другим рассказывать бесполезно. Взрослые скажут: «Фантазеры вы. Идите себе, гуляйте». И ничем нам не помогут.
     - А я что, по-вашему, не взрослая? – горделиво спросила старушка.
     - Н-ну да, конечно, - подтвердила я. – Но вы же все-таки не мужчина, и мы даже вчетвером не сумеем, наверное, справиться с этими жуликами.
     - С ними мало справиться, - заметила баба Маша, - надо еще,  чтобы их милиция забрала и чтобы они за свои дела ответили. А если их только прогнать, они ведь своего не оставят и снова придут, и злодейство свое до конца доведут.
     - А для вызова сюда милиции, - рассудил Иноземцев, - нужно, чтобы они в Янину квартиру зашли и начали вещи выносить.
     -  Правильно, - одобрила старушка. – Пусть так и будет. А уж мы с вами их во дворе встретим!
     Казалось, баба Маша помолодела лет на двадцать. Куда и делись ее обычно строго сдвинутые брови, поджатые губы и уксусно-подозрительное выражение лица! Теперь она так и дышала энергией, весельем и уверенностью.
     - Баба Маша, - осторожно сказала Светка, искоса поглядывая на раздухарившуюся старушку, - мы-то их, конечно, встретим…
     - И милиции передадим, - закончила Марья Степановна. – И пускай они туда едут!
     У меня ужасно чесался язык сказать: «А как мы это сделаем? Нам же с ними не сладить!» Судя по озадаченному виду моих друзей, они думали о том же. Но…так и не решились задать щекотливый вопрос бодрой бабульке, которая поглядывала на нас с улыбкой. Она уже  рассчитала наперед наши действия и была уверена в успехе!
     - Но неизвестно, во сколько они  ночью полезут к Яне, - заметила я. - А если с вечера ждать их во дворе, они могут нас увидеть и передумают сегодня грабить. А тогда…
     - Они придут к окошку в два часа ночи, - со знанием дела сообщила баба Маша. – Моя-то помощница вчера целый день незамеченная за ними бегала, их планы узнала и мне сказала. Вот в это время мы ко мне на балкон потихоньку и выйдем. Как только увидим: они в окно влезли – я сразу милицию вызову.
     - А если она приехать не успеет? – выпалила Светка. – И как же там Яна? Они ведь с ней неизвестно что сделают!
     - Ну, приехать-то она обязательно успеет, - загадочно сказала старушка. – А Яночку-то мы тем злодеям не оставим, к себе позовем.
     - Она не пойдет и даже дверь нам не откроет, - возразил Сашка. – Яна у себя дома от людей прячется и никого знать не хочет.
     - Ну, мне-то она откроет, - уверенно сообщила баба Маша. – Но сначала надо куколку предупредить. Вот не думала я, что она так Яночку защищать будет. Посмотришь на нее – просто неженка и больше ничего.
     - А вы что, баба Маша, и Косушку тоже знаете? - с загоревшимися глазами спросила Светка.
     - Знаю, хотя и не Косушку,  - непонятно подтвердила старушка. – А теперь нам в подвал пора. Погодите только, ключ возьму.
    И Марья Степановна стремительно вышла из комнаты – даже как будто легкий ветерок пролетел.
     - Вот так бабулька! – прошептала Светка. – Вы хоть понимаете, что она задумала? И почему она с Косушкой знакома?  В подвал с нами вроде не ходила…
     Я и Сашка удивленно покачали головами: действительно, не старушка, а летучий порох – как в «Гарри Потере»! Все она давно знает, все продумала и решила, а самое главное – готова немедленно действовать по составленному плану – хорошо хоть, что вместе с нами! Вполне возможно, что она и одна бы отлично справилась с этим делом
     - Берет нас с собой – и за то спасибо, - закончила Светка вслух мою мысль и яростно стала накручивать локон на палец.
     - Как там, интересно, Косушка себя чувствует? – нахмурился Сашка. – Мы ей обещали с утра прийти, а сами тут плюшками балуемся.
     - Идемте! – энергично позвала нас Марья Степановна, стоя в дверном проеме и показывая нам большой ключ. – Еле нашла. Давно его с места не трогала, вот он и завалился.
     - Значит, в подвале она точно не была, - прошептала Светка мне в спину, пока мы гуськом выходили в прихожую. – Откуда тогда…
     Смешные черные мышата с глазами-бисеринками уже дружно выталкивали из-под шкафа нашу обувь. Причем каждую пару они вывезли отдельно и аккуратно поставили перед владельцем.
     - Какие вы умницы! – сказала я им, застегивая босоножку. – Спасибо.
    Мышата в ответ выстроились в одну линию, церемонно поклонились и ровной шеренгой отправились под шкаф.
     - Вот оно, - тихо шепнула Светка, - как в твоем сне!
Я испугалась, что Марья Степановна услышит и обидится, но она только снисходительно улыбнулась и скомандовала:
     - Быстро выходим. Куколка, бедная, там уж заждалась. Может, думает, что бросили вы ее.
     Мы со Светкой покраснели и переглянулись: подумать только, мы в последние полчаса ни разу даже не подумали про Косушку! А уж Щука-то про нее уж точно не забывает – еще вчера, наверное, опять на «мостик» поставил за несговорчивость. И сегодня успел, конечно, побывать, а может, и сейчас там.
     - Баба Маша… - начала я.
     - Знаю, знаю, о чем расстраиваешься, - сразу откликнулась старушка. – Нет его в подвале, иначе помощница давно бы мне сказала. Совсем одна девчоночка сидит, уже все глазки проплакала.
     Я не помню, как скатилась по подвальной лестнице к двери. Замок тихо щелкнул в руках Марьи Степановны, и мы чуть не бегом устремились вдоль «сараек». На последней в ряду, Сашкиной, замок был уже сбит, дверь открыта настежь, а за ней – ничего, совершенно пустое помещение. Иноземцев на ходу заглянул в него и со злостью стукнул по гулко отозвавшимся доскам.
     - Что, побывал уже тот крохобор? – отозвалась баба Маша. – Ну, ничего, сегодня ночью-то мы ему хвост прижмем. Все тебе вернет или расскажет, где спрятал.
     Мы только переглянулись: вот так уверенность! Интересно, как она заставит этого типа признаться да еще выложить, куда он укрыл то, что вынес из «сарайки»? Наверное, эта удивительная старушка – не только бывший председатель колхоза, а еще и следователь.
     Навстречу нам уже спешила сияющая Косушка, На ее чумазом личике ясно виднелись две светлые дорожки – следы недавних слез, и сердце мое сжалось от боли и любви. Я кинулась навстречу кукле и подхватила ее на руки.
     - Как ты здесь? – взволнованно спросила я, проглотив подступивший к горлу комок. – Щука приходил?
     -    Да, - сказала Косушка и нахмурилась.
Я осторожно поставила ее на пол, и она вежливо сказала всем:
     - Здравствуйте, Ира, Света, Александр и бабушка Машечка!
Мы со Светкой даже вздрогнули: ага, значит, еще и «бабушка Машечка»? Сашка засмеялся, глядя на наши удивленные лица, а кукла пояснила:
     - Мы давно знакомы. Когда-то давно моя хозяйка сильно болела, мама ее была в отъезде, а папа должен был делать доклад на научном конгрессе, и отменить выступление было нельзя.
     - И тогда он пришел ко мне, царство ему небесное, - грустно произнесла Марья Степановна, - и попросил поухаживать за Яночкой. Я сразу пришла и потом была с ней две недели, пока мать ее не приехала, царство  небесное и ей. И так мы с Яной подружились, так я ее полюбила, что до сих пор и она ко мне забегала, и я к ним ходила. Хорошая семья была, культурная, все друг друга уважали. Никогда, бывало, даже грубого слова не проскальзывало – только тихо, вежливо, с пониманием разговаривали. И вот надо же, какое горе!
    Голос старушки сорвался, и плечи бессильно затряслись. Она старалась сдержаться, но не могла.
     - Не плачьте, баба Маша, - подошел к ней Иноземцев. – Жалко их очень, но ведь не вернуть уже.
     - А «бабушкой Машечкой» вас Яна звала? – тихо спросила Светка.
     - И звала, и зовет,- всхлипнула Марья Степановна, вытирая слезы.  – Да и родители ее потом стали так величать, следом за ней…
     Голос ее уже звучал тверже, и она, сделав над собой последнее усилие, обратилась к нам опять бодро, по-деловому:
     - Ладно, ребятки, плакать не время. Надо Яночку из беды выручать.
     - А как? – сгорая от любопытства, спросила Светка. - Вы же нам не сказали!
     - Нечего пока и говорить, сами скоро увидите, - пообещала баба Маша. – А ты, куколка, как? Допек тебя мальчишка-то или нет, чтобы ты им окно открыла?
     - Нет, - звенящим голоском ответила Косушка. – И не соглашусь.
     - Молодец, - одобрительно кивнула старушка. -  Не выдаешь свою хозяйку! Но ты, милая, больше с Леней-то не спорь, скажи: «Да, буду вам помогать».
     - Как это? – возмутилась кукла. - Зачем я лгать буду?!
     - А затем, -  ласково отозвалась Марья Степановна, - чтобы они и вошли, и грабить начали; и потом за это их милиция заберет. А значит, больше они Яночке угрожать не будут, поняла?
     - Поняла, - радостно кивнула Косушка и вся расцвела улыбкой. – Он скоро обещал опять прийти и… и платье на мне поджечь, если я…
Мы со Светкой в ужасе ахнули, а Сашка сразу сжал кулаки и шагнул вперед, словно собираясь драться.
     - Негодный какой мальчишка, - осуждающе покачала головой баба Маша. – Бывают же такие – совсем еще ребятишки, а уже изверги! Но теперь уж не подожжет, раз ты больше ему перечить не будешь. И скажи шалопаю этому, чтобы больше сегодня не приходил, не надоедал тебе, а то, мол, передумаю – он и отстанет от тебя до ночи. А там уж, как явится тебя на грабеж звать, иди и делай то, что он скажет, и ничего не бойся. Остальное – наше дело.
     - Не буду бояться, - пообещала кукла. – Да теперь уже и нечего, правда?
     - Конечно, нечего! – авторитетно заявила Светка. – Потерпи здесь еще немножко, Косушечка, милая, и все будет хорошо.
     - Потерплю, - ответила кукла и напомнила нам: - Идите! Щука скоро будет здесь.
     - Да, надо торопиться, - согласилась Марья Степановна. – Ни к чему, чтобы он нас здесь застал.
     И мы по очереди – первый Сашка – быстро пожали Косушке ее маленькую ручку; при этом каждый тихо прошептал ей что-нибудь ободряющее. Так не хотелось ее покидать одну – на поживу подлецу Леньке! – Но тут Светка указала пальцем в сторону потайного хода и тихо сказала:
     - Слышно шаги! Быстрее отсюда!
     Мы чуть не бегом – баба Маша замыкающей – поспешили к выходу из подвала, выскочили из него и быстро поднялись по лестнице на улицу. Замок не закрыли: некогда было.
     - Ну, и пусть, - махнула рукой Светка. – Щука все равно ничего не обнаружит – опять через свой ход уйдет.
Мы с этим согласились: действительно, опасности нет.
     - Я потом сюда вернусь и дверь замкну, - сказала Марья Степановна. – А теперь…
     - Что? – нетерпеливо спросили хором я и Светка.
     - Идемте к Яночке. Пора ей рассказать, что сегодня ночью готовится, и на свет божий вытащить. Хватит девице сидеть одной, как в темнице, - и старушка решительно засеменила к подъезду, где живет Яна. Мы за ней.
     - Глядите-ка, - показала нам на открытую форточку первого этажа Марья Степановна, когда мы  уже всходили на крыльцо, - видно, она у нее и днем, и ночью распахнута, жарко же сейчас. А худые люди-то – тут как тут; посчитали, что если девчонка одна живет, то и защитить ее некому. Но забыли злодеи, что и добрые люди рядом есть, никуда они не делись. Так-то!
     Скоро мы стояли перед дверью Яниной квартиры. Баба Маша ободряюще подмигнула нам и нажала на кнопку звонка. Ответа не было. Она позвонила опять – долго и настойчиво. Из-за двери послышались шаркающие шаги, и девичий голос недовольно спросил:
     - Кто там?
     - Это мы , Яночка,  - ласково ответила Марья Степановна.
Замок сразу, щелкнув, открылся, и Яна, на ходу запахивая полы старого халатика, бросилась на шею старушке:
     - Бабушка Машечка пришла!
     - И гостей привела, - ответила та, обнимая девушку.
Яна отстранилась, удивленно посмотрела на нас и спросила:
     - А зачем?
Но сразу спохватилась, покраснела и пробормотала:
     - Ох, извините. Это я нечаянно. Просто в последнее время дикая стала. Здравствуйте. Заходите.
И она знаком пригласила нас в дом. Баба Маша вошла первая, тихо приговаривая:
     - Да и немудрено: все одна и одна. Так и вообще можно забыть, что на свете люди есть.
     Пока мы разувались в прихожей, Яна успела переодеться и вышла к нам в светлых брюках и нежно-розовой кофточке, которая очень шла к ее белокурым волосам. Я же, выпрямившись и увидев ее, замерла: передо мной стоял оживший призрак из недавнего сна! «Вот оно! – пронеслось в моей голове. – Но почему мне так страшно? Я ведь уже давно знаю: это Яна заслоняла тогда Косушку в моем видении. А, понятно: просто резко бросилось в глаза сходство между ней и той, прозрачной. Может, Яна была во сне в этой же одежде?» Я старалась вспомнить, но не могла. «Вот и не верь снам, - растерянно думала я, - если они так быстро сбываются! И еще: если она сейчас и правда одета так же, как мне приснилось, то почему? Неужели Яна и в самом деле догадалась еще позавчера ночью, что я скоро найду Косушку и мы со Светкой захотим забрать ее себе? И явилась в мой сон, чтобы защитить от нас куклу? А сейчас дает нам это понять? Эх, знать бы еще точно, где именно сны совпадают с жизнью, а где – нет». Яна заметила мой взгляд и, смутившись, спросила:
     - Во мне что-нибудь не так? Ты только прости, я не помню, как тебя зовут, - и покраснела.
     - Меня зовут Ира, - облегченно вздохнув (ура, ничего она про нас не знает!), представилась я. - А это мои друзья Саша и Света, если ты их тоже не помнишь. И все в тебе так. Наоборот, ты очень симпатичная.
     - Спасибо, - сказала Яна и мило улыбнулась. – Заходите, пожалуйста, а то мы до сих пор почему-то в коридоре стоим.
     Действительно, в квартире у Яны было на что посмотреть: много всякой хитрой техники, огромный телевизор, изящная мебель, пышные светлые ковры. Но чувствовалось, что никто здесь себя особо не утруждает уборкой: везде были разбросаны вещи, а на столе и шкафах лежал заметный слой пыли. Хозяйка небрежно кивнула на диван в углу и предложила нам:
     - Садитесь. Слушаю вас.
     - Ты на меня, Яночка, не обижайся, - сказала Марья Степановна, оглядываясь, - но дом-то ты подзапустила. А Нина, домработница, к тебе что, больше не ходит?
     - Нет, - нахмурилась Яна, - и хорошо!
     - Почему это? – мягко поинтересовалась баба Маша.
     - Потому что как ни придет, сразу ныть начинает: «Сироточка! Бедная! Как ты жить-то будешь?» А я вот ничего, не умерла пока! – отрезала Яна.
     - Ну, конечно, - успокоительно проговорила Марья Степановна, - ты жива-здорова. Чего ж сердиться-то? А почему я куколки твоей не вижу – той, красивой, которую отец тебе из Франции привез, царство ему небесное? Она всегда тут, на шкафчике у тебя сидела, а теперь ее нет.
Яна недоумевающе оглядела комнату и пожала плечами:
     - Странно, почему-то и правда нет. Надо у меня в комнате посмотреть, - и вышла.
     Мы со Светкой уже хотели громко возмутиться таким «незнанием», но Марья Степановна сначала предостерегающе подняла палец вверх, а потом приложила его к губам: тихо! Подружка надула губы и стала демонстративно смотреть в окно. Сашка настороженно ждал, когда вернется Яна. Она и вернулась через пару минут, совершенно расстроенная.
     - Я не знаю, куда она делась, - убитым голосом сообщила девушка. – Как будто испарилась! А почему вы на меня так смотрите? – удивилась она, заметив наши со Светкой рассерженные взгляды. – Я что, вру, по-вашему?
Мы обе дружно кивнули, Сашка иронически ухмыльнулся. Яна, вспыхнув от негодования, закричала:
     - Да что вы себе позволяете?! Зачем мне вас обманывать?
     - А скажи, Яночка, что это у тебя такое под столом стоит? – спокойно вмешалась Марья Степановна. – Вон там, у ножки?
    Лицо девушки из бледного стало багровым, почти фиолетовым: «вон там» поблескивала наполовину пустая бутылка водки. Яна сдавила ладонями виски и пробормотала:
     - Чего вы все ко мне пристали? То будто я вру, то пью…
     - А то нет? – строго спросила старушка. – Кто полбутылки-то выпил? Может, я или вон они? А после пьянки иной раз и не захочешь, а соврешь, потому что ничего не помнишь. Так ведь?
Девушка опустила голову и закрыла лицо руками.
     - Вот как, значит, - выговаривала ей баба Маша, - с людьми ты не знаешься, плохие они у тебя. Домработница, такая-сякая, жалеть тебя посмела – в шею ее! Соседи стучат, потому что о судьбе твоей волнуются, помочь хотят – ты им дверь не открываешь! А ее, заразу, - и она указала на водку, - ты и в дом пустила, и утешать себя позволила! А что бы мать да отец твои покойные сказали, на это глядя, знаешь?
     - Вы…вы ничего не понимаете! – с обидой сказала Яна.
     - Нет, понимаю, - неожиданно мягко ответила старушка. – Ты думаешь, девонька, я горя не знала? Знала, а может, и теперь еще от него не избавилась. Но нельзя так себя распускать, а то и совсем пропасть недолго. Давно пьешь-то?
     - С позавчерашнего дня, - призналась девушка. – Вернее, ночи. И вчера тоже.
     - А сегодня? – поинтересовалась Марья Степановна.
     - Нет, - страдальчески сморщилась Яна.
     - Почему?
Девушка вздохнула:
     - Голова сильно болит, а ничего не забывается. Все равно помню, что мамы с папой больше нет. И никогда не будет.
     Мы растерянно молчали. Действительно, такую беду ничем поправить нельзя – но уж совсем глупо пытаться сделать это при помощи водки. Странная она какая, а еще отличницей была!
     - Хорошо, что ты это поняла, - тихо кивнула баба Маша. – Ну, и ладно. Будем считать, все уже прошло. Только вот…
     -  Что? – рассеянно спросила Яна.
     - Куклы ты своей лишилась, когда эту дрянь пила и себя не помнила! – сурово отчеканила старушка.
     - Как л-лишилась? – заикаясь, спросила девушка. – Она-то тут при чем?
     - А при том, - сердито сверкнула глазами Светка, - что ты ее позавчера ночью из форточки выбросила.
     - Я?! Этого не может быть! – вскрикнула Яна. – Мне ее папа подарил, еще давно, и я не могла…
     - Могла, - веско подтвердил до сих пор молчавший Сашка. – Сама же убедилась: ее у тебя нет. А еще споришь.
    Девушка, вконец потерявшись, дрожащими руками оправила на себе кофточку и тяжело опустилась на стул. В комнате повисла тягостная тишина. Мы ждали, что скажет Яна. Наконец, она, не поднимая головы, угрюмо спросила:
     - А с чего вы взяли, что именно в форточку? Под окном, что ли, стояли?
     - Нет, - объяснила я. – Она нам сама рассказала, только мы не сразу догадались, что ты – ее хозяйка. Она имя твое называть не хотела.
     - Она – вам – рассказала? – изумилась Яна. – Вы что, с ума сошли? Это же кукла!
     - Да, и зовут ее Косушкой, - подтвердила Светка. – И она живая: ходит, и плачет, и улыбается, и разговаривает.
     - Бабушка Машечка! – жалобно закричала Яна. – Что они такое говорят? Может, я с ума сошла? Косушка какая-то!
     - Да, она стала косить после того, как вылетела из окна, - авторитетно заявила я, - и называет себя Косушкой.
     - Но мою куклу зовут не так, - пожала плечами девушка. – Похоже, но не так.
     - А как? – жадно спросила Светка.
     - И я, и папа с мамой звали ее Катюшкой, потому что на коробке было написано по-французски: «Принцесса Катарина…»
     - Будет хорошей подругой своей маленькой хозяйке. Очень полюбит ее и никогда не оставит, - выпалила моя подружка.
     - Откуда ты знаешь? – побледнев, тихо спросила Яна. – Этого тебе никто не мог сказать!
     - Кроме твоей куклы, - ядовито возразила Светка. – Ну что, ты и теперь не веришь, что она разговаривает?
     - Кажется, верю, - прошептала Яна. – Но это же какой-то фильм ужасов – только там куклы живые.
     - Нет, это еще не ужас, - резонно заметил Иноземцев. – А вот сегодня ночью…
     - Погоди, Сашенька, - перебила его старушка. – Не надо так сразу девицу пугать. Я ей сейчас сама все объясню, потихонечку.
     - Не надо потихонечку, - резко отозвалась Яна, - лучше сразу. Что там будет сегодня ночью? Говорите!
Марья Степановна одобрительно посмотрела на нее, неторопливо сложила руки на коленях и промолвила:
     - Не там, а здесь, девонька. Придут сюда злодеи, дом твой грабить. Потому тебе тут ночью оставаться нельзя, опасно это.
     - Вы шутите, бабушка Машечка? – широко открыв глаза, потрясенно спросила девушка.
     - Нет, Яночка, не шучу я, - покачала головой баба Маша. – Досиделась ты одна, вот что я тебе скажу. От хороших людей спряталась, чтобы тебе горевать не мешали. А плохие-то не дожидаются, пока ты их позовешь, сами идут, без спроса. Да один-то из них тебе знаком, недавно приходил, вспомни-ка.
Яна задумалась. Потом  удивленно подняла глаза на нас:
     - Это вы про Севу Понятовского?! Кажется, никто не заходил, кроме него. Но я же его сто лет знаю, мы в одном классе учимся!
    Мы в ответ выразительно молчали, и девушка, вдруг заплакав, выскочила из комнаты. Марья Степановна опять крепко приложила палец к губам, и мы не произнесли ни слова, пока громкие рыдания рядом за стеной не затихли и из ванной не донесся шум воды.
     - Вот и ладно, - серьезно сказала старушка. – Показалось мне сначала, тверда она духом и не сомлеет, если ей сразу все в лицо сказать… Но ничего, выплачется сейчас и крепче будет. Это горе в ней бьется, выхода ищет.
     Через минуту Яна, с опухшим лицом и красными глазами, вошла в комнату и резко сказала:
     - Но ведь если меня грабить собираются, то надо в милицию сообщить!
     - Сообщим, - кивнула в ответ Марья Степановна. – Но главное, девонька, то, чтобы тебя в это время – в два часа ночи – дома не было. Они-то ничего не заподозрят, а только обрадуются: как же, можно без помех тут орудовать. Ну, а я спокойна буду, если ты хотя бы часов с одиннадцати у меня погостишь. А то ведь всякое бывает: вдруг они надумают раньше к тебе явиться? Что тогда?
     - Я приду к вам в одиннадцать, бабушка Машечка, - пообещала Яна. – Мне уже сейчас отсюда сбежать хочется, потому что страшно. Но я не уйду раньше времени – не хочу особо трусить перед Севой.
     - Молодец! – улыбнулась старушка. – И не трусь! До одиннадцати дома сиди спокойно – вряд ли они раньше сунутся. Им же надо, чтоб возле дома безлюдно было.
     - А сейчас, в июне, почти до двенадцати светло и многие долго гуляют, - заметила Светка. – Так что мы к бабе Маше тоже в это время придем. Не знаю только, что маме сказать.
     - А вы и скажите дома: мол, к Марье Степановне идем, - лукаво предложила старушка и засмеялась. – Родители-то ваши хотя и удивятся, но отпустят. Знают они, что  ничему плохому я вас не научу. 
     - Представляешь, Ир, какие глаза будут у наших мам? – фыркнула Светка. –  Мы же им вечно на вас, баба Маша, бочку катили. Ой, извините, пожалуйста.
     - Да чего уж там, - молодо улыбнулась бывшая «бабка из двадцатой». – Кто старое помянет… Давайте вот до вечера с Яночкой прощаться. У меня еще дел много.
     Мы встали и пошли в прихожую обуваться. Яна огорченно последовала за нами – ей очень не хотелось нас отпускать. «Конечно, - думала я, надевая босоножки, - сидела себе девочка спокойно дома, людей почти не видела. И до того у нее было  тихо, что она с тоски себе уже и водочки купила, а от нее буянить начала, любимую куклу в форточку вышвырнула – и сама об этом не помнит. И вдруг – бабах! – кто-то ее сегодня грабить идет. Расстроишься тут, пожалуй».
     - Какое счастье, что вы ко мне пришли сегодня, - сказала Яна, когда мы стали прощаться. – Я так вам благодарна.
     - Счастье, что ты нам дверь открыла, - наставительно ответила баба Маша.  – Это тебе понятно, девонька?
     Яна кивнула и улыбнулась. Мы вышли на лестничную площадку, и Сашка буркнул девушке на прощанье:
     - Смотри, не опоздай к бабе Маше.
     - Мы будем о тебе волноваться, - подхватила я. – Помни, что в одиннадцать, и не позже.
     - Хорошо, - еще раз пообещала Яна. – Буду обязательно, - и захлопнула дверь.
Мы быстро спустились вниз, и уже перед выходом Марья Степановна сказала:
     - Вы погодите две минутки, побудьте пока здесь. Я лучше сейчас одна по двору пройду, чтобы злодеи, если они где-то рядом, вместе нас не видели. Жду вас вечером, сами-то не опоздайте.
     И Марья Степановна легким шагом вышла на улицу. Мы подождали на всякий случай подольше двух минут и тоже покинули подъезд не все сразу: сначала Сашка, а через некоторое время мы с подружкой Во дворе, к счастью, не оказалось никого из шайки – мы незаметно, но внимательно обшарили глазами окружающие кусты и скамейки.
     Облегченно вздохнув, я сказала Светке:
     - Давай хоть посидим, что ли, на нашем месте. А то я уже и забыла, когда мы с тобой в последний раз спокойно болтали.
     - Точно, - засмеялась подружка. – Только и знаем бегаем, мышей гоняем, со Щукой деремся.
     - И кукол делим, - тихо добавила я.
     - Да, - кивнула подружка. – Здорово мы с тобой в Косушку вцепились и тянули в разные стороны.
     - Но Саня навел порядок, - прокомментировала я, садясь на уютно нагревшуюся от солнца нашу любимую лавочку, - объяснил нам, дурочкам несчастным, что к чему, чтобы зря не мечтали. Да еще и не Косушка она оказалась, а Катюшка.
     - Это неважно, - грустно вздохнула Светка. – Зато какая куколка… Ой, смотри, кто сюда идет!
    Я взглянула из-за густых веток сирени в ту сторону, куда показывала подружка. И что же? Прямо к нам неторопливо шествовал через двор Ленька Щукин в сопровождении своих родителей. Все трое, казалось, были чем-то глубоко взволнованы: Зоя Егоровна громко щебетала и взмахивала своими пухлыми руками; отец семейства шел, сильно припадая на больную ногу – видно, что с большим трудом, между тем как палка-костыль была у него в руке (он, похоже, про нее совершенно забыл); Щука растерянно щерился, слушая свою разговорчивую мамашу.
     - Сыночек, я так рада! – услышали мы ее тонкий голос. – Кто бы мог подумать?! Я знаю, у тебя обязательно получится, милый.
     - Ну, Зоя, не увлекайся, - пытался урезонить ее Щукин отец. – Не забывай: надо еще, чтобы он сам этого захотел. И нужен упорный труд! Слышишь, Леонид? Упорный, без отдыха. Ты ведь уже не маленький и староват для того, чтобы туда поступать.
     - Что ты говоришь, Николай?! – возопила Зоя Егоровна. – Его, наоборот, подбодрить надо, а ты…
     В этот момент семейство поравнялось с нашей лавочкой, и мы со Светкой дружно гаркнули из-за куста:
     - Здравствуйте!
Зоя Егоровна вздрогнула от неожиданности, потом высокомерно подняла тонкие брови и снисходительно проговорила:
     - Ну что ж, здравствуйте.
Щукин отец улыбнулся и сказал:
     - Здравствуйте, амазонки!
Ленька же, увидев нас, сразу выпятил подбородок от злости и хотел пройти мимо, но отец остановил его, хлопнув по плечу, и спросил:
     - В чем дело, Леонид? Как надо ответить на пожелание здоровья?
И незадачливому Щуке не оставалось ничего другого, как пробормотать, краснея и бледнея:
     - Здравствуйте…
    Сказав это, он до того сам себе удивился, что, уставившись на нас, не мог двинуться с места. Мы со Светкой с трудом удержались, чтобы не расхохотаться: так смешно было смотреть на нашего злейшего врага, одуревшего от собственной вежливости! Его отец, похоже, с удовольствием наблюдал эту сцену, крутя в руке свою палку. Зато его мать быстро выхватила у мужа клюку, поставила ее на землю и сказала:
     - Возьми ее правильно. И идемте домой!
     Щука сразу опомнился и кинулся бежать. Родители направились за ним, причем отец подмигнул нам на прощанье и весело сказал:
     - До свидания, марфы-посадницы!
Его жена скользнула по нам подозрительным взглядом, но ничего, конечно, не поняла (да и где ей знать, кто такая была Марфа-посадница, если она писать – и то не умеет!). Она только возмущенно тряхнула головой и поджала губы, устремившись вслед за своим сыночком.
     - Интересно, - сказала я, - что такое у Щуки получится? Мамаша-то просто прыгала от радости.
     - И куда, лучше скажи, нашему Ленечке поздно поступать? – фыркнула Светка. – Староват он, видите ли!
     - Наверное, в ясельки! - захохотала я. – Он там все горшки от злости распинает, а манной кашкой голову воспитательнице вымажет! Вот его туда и не берут!
     - Но если он будет упорно трудиться, причем без отдыха, - серьезно сказала моя подружка, - его туда, может, и примут. Выделят бутылку с соской и кроватку с сеточкой. Расти, Щука, воспитывайся!
     И тут, представив себе необыкновенную картину: Ленька – счастливый питомец яслей – мы просто повалились друг на друга от смеха.
     - Ох, не могу! – простонала Светка, утирая слезы. – Ну, ты подумай, такой придурок еще и смеет Косушке угрожать, а сегодня будет квартиру грабить.
       И наше веселье, конечно, сразу пропало. Мы вспомнили, что до ночи осталось не слишком много времени. А значит, скоро произойдет то, о чем страшно и подумать. И еще неизвестно, закончится ли наше приключение так благополучно, как обнадежила нас Марья Степановна…
     - Давай, Свет, зайдем в подвал, - предложила я, - Косушку еще раз навестим. А то сидит она там, бедная, одна, и плачет, наверное. Страшно же ей!
     - Пошли, - сразу соскочила со скамейки Светка. - Тем более, что это сейчас безопасно: Щуку родители домой увели, а Неизвестный тоже не придет. Что ему там сейчас делать? – он Сашкину «сарайку» уже обчистил.
Мы быстро спустились по лестнице к подвальной двери, но увы! – она оказалась заперта.
     - Ладно, - решила подружка, - давай так: одна из нас через окошко с Косушкой говорить будет, а другая посторожит, чтобы никто не увидел. Потом – наоборот.
     Мы так и сделали. Если б вы знали, как обрадовалась бедная кукла моему появлению в окне! Она подбежала к проему и стала с восторгом смотреть на меня из темноты, смутно белея внизу перепачканным личиком.
     - Косушечка, милая, - крикнула я, чуть не плача, - скоро ты отсюда выйдешь! И больше уже никогда не будешь сидеть в этом подвале! Потерпи еще чуть-чуть, ладно?
     - Ладно, - прозвенела в ответ кукла. – А вы мою хозяйку видели?
     - Видели! – торопливо прокричала ей Светка, забыв о своей роли сторожа и бесцеремонно отодвинув меня от окошка. - Она будет рада, когда ты найдешься! Яна так расстроилась, что ты пропала!
     В этот момент я, невольно оказавшись в положении часового, услышала, что кто-то открывает изнутри дверь нашего подъезда, и дернула подружку за футболку.
     - Пока, Косушечка! Не грусти, ночью встретимся, - успела еще прошептать кукле Светка, пока я старалась оттащить ее в сторону.
Мы быстро, как ни в чем не бывало, отошли к тротуару, и мимо нас тут же пробежал маленький Вовка Савин – дошколенок, живущий на пятом этаже, рядом со Светкой.
     - Ну, вот! – с досадой сказала подружка. – Было бы кого пугаться! Выскочил, не дал с куколкой договорить.
     - Да ладно, - успокоила я ее. – Главное, мы ее навестили. Вон как она обрадовалась, что хозяйка по ней скучает – даже засмеялась. Пошли скорей домой, до вечера недолго осталось. Давай у нас пообедаем, мама вчера такой плов сварила – пальчики оближешь.
     И мы, почувствовав, как жутко проголодались, помчались ко мне домой.
     Больше в этот день (до самой ночи) не случилось ничего, достойного упоминания на страницах этой книги. Разве только то, как удивилась мама (папа в тот день задержался на работе), когда я объявила ей вечером, что сегодня в одиннадцать часов приглашена в гости к Марье Степановне.
     - Ты – к Марье Степановне?! – мама от изумления чуть не выронила ложку, которой перемешивала салат. – И что, Света тоже?
     - Тоже, - небрежно подтвердила я, - а еще Сашка Иноземцев.
Мама некоторое время молча поливала майонезом свое очередное кулинарное достижение, а потом сказала:
     - Ну ладно, иди. Марья Степановна, хотя и много ругается, в сущности, очень достойная женщина. И непохоже, чтобы ты такое просто придумала, поэтому я тебе верю. А во сколько вернешься?
     - Не знаю, - честно призналась я. – Как получится.
Мама в ответ улыбнулась (но как-то грустно) и вздохнула:
     - Ладно, Ирочка. Я давно вижу, что в последнее время ты очень измучилась – уж не знаю только, чем. Ты мне не говоришь. Но очень заметно: ты изменилась в лучшую сторону, даже повзрослела, кажется – раз к Марье Степановне в гости идешь. А ведь ты ее всегда терпеть не могла! Но мне хотелось бы услышать от тебя, в чем, собственно, дело.
     - Услышишь, мамочка, - пообещала я. – Скоро я все тебе расскажу. Но только не сегодня, хорошо?
     - Хорошо, - устало согласилась она. – Иди, зови Митю, ужинать будем. Расскажешь, когда захочешь. Я тебя не тороплю.

Глава 21.  Последнее сражение.

     Конечно, все в этот вечер валилось у меня из рук. Голова горела, как в огне, занятая одной мыслью: что произойдет сегодня ночью? Неужели это правда, и нам удалось узнать о самом настоящем готовящемся преступлении?! И самое главное: кто нам поможет его предотвратить? Бывшая вредоносная «бабка из двадцатой», от которой нам раньше житья не было!
     Еще я, конечно, боялась, что ничего у нас не выйдет: Яну все-таки ограбят, а мы не сумеем помешать нахальной шайке совершить свое злое дело. Но… у бабы Маши был сегодня такой уверенный вид! Очевидно, она знала, как следует поступить.
     Митя, конечно, не упустил возможности сунуть мне в руки книжку, и я читала ему много сказок подряд, пока не охрипла. Но странное дело: теперь я не могу вспомнить, какие это были сказки. Наверное, я вообще тогда не понимала, что читаю: думала о своем.
     В половине одиннадцатого, когда братишка уже давно спал, а мама разбирала в секретере какие-то бумаги, в дверь позвонила Светка. Войдя, она взволнованно прошептала:
     - Ты отпросилась у родителей? Я так – еле-еле.
     - Да, - успокоила я подружку, - мама меня отпустила, а папы дома нет.
     - А мой дома, - пожаловалась Светка. – И говорит мне, представляешь: «Это вы не в гости к Марье Степановне идете, а какую-то каверзу старушке готовите», - а сам смеется. Ну, тут я его решила прямо спросить. «Почему это, - говорю, - ты мне раньше не рассказывал, что давно с ней знаком?» А он мне: «А зачем? Хорошо, если такие озорные девчонки, как ты, хоть кого-то еще слушаются и побаиваются, когда родителей дома нет». 
     Тут в коридор вышла мама и попросила нас разговаривать потише, чтобы не разбудить Митю. Подружка прошептала:
     - Тогда знаешь что? Пошли сейчас! Все равно старушка нас уже ждет, так чего тянуть-то?
     - Давай, - согласилась я. – Мне тоже дома не сидится.
Мама улыбнулась, покачала головой и сказала:
     - В добрый час вы с Марьей Степановной подружились. Она такая одинокая.
     - Ну, да! – засмеялась Светка. – Еще скажите, слабая и беззащитная.
Мама непонимающе подняла брови и уже хотела спросить, что моя подружка имеет в виду. Но спохватившаяся Светка выпалила:
     - Извините, тетя Лена. Вы потом все узнаете. А сейчас нам с Ирой пора идти!
     - Ну, идите, - вздохнула мама. – Что с вами сделаешь?
      Она осторожно захлопнула за нами дверь, а мы спустились на второй этаж  и постучали в квартиру бабы Маши. Открыл нам Сашка.
     - Ты уже здесь? – засмеялась я.
     - А чего дома-то делать? – почему-то с очень довольным видом спросил мальчишка. – Мать как ушла днем, так и до сих пор ее нет. Заходите.
     - Мы-то заходим, - прищурилась Светка. – А вот ты почему так цветешь, будто рад, что матери твоей опять нет?
     Сашка таинственно промолчал в ответ. Черные мышата снова выскочили из-под шкафа, чтобы принять наши босоножки. Но в этот раз мы с подружкой были в домашних тапочках, потому что для передвижения по нашему чистому (стараниями Марьи Степановны) подъезду уличной обуви не требуется. Мышата озабоченно покрутились возле наших ног, щекотно потерли тапки малюсенькими светлыми щеточками, потом снова построились в ровную шеренгу, поклонились и промаршировали на свое обычное место.
     Баба Маша встала с дивана при нашем появлении. На ней было новое нарядное платье, волосы собраны в какую-то необыкновенную (совсем не старушечью!) прическу. Даже, по-моему, губы она слегка подкрасила.
     - Какая вы красивая, Марья Степановна! – искренне сказала я.
     - Да, - улыбаясь, подтвердила Светка. – И помолодели сразу… не знаю на сколько лет.
     - А что вы думали? – задорно блеснула глазами бабулька. – И мы не лыком шиты! Садитесь, ребятки, чай пить. У меня уже опять и самовар готов.
Она показала на уставленный сладостями стол, и мы, конечно, не заставили себя упрашивать.
     - Баба Маша, - спросила я, жуя зефир. – А где же ваши мыши? Что-то их не видно.
     - Увидишь еще, не торопись, - серьезно пообещала старушка. – А ты вот, Сашенька, лучше скажи им, какая у тебя нынче радость. Я же вижу: они еще ничего не знают. А с друзьями-то прежде всего делиться надо – и счастьем, и горем.
Иноземцев сразу отодвинул от себя чашку и достал из кармана брюк длинный мятый конверт.
     - Вот, - сказал он, сияя. – Письмо от отца получил!
Мы со Светкой непонимающе уставились на него: подумаешь, письмо!
     - А что, - осторожно спросила я, - он раньше вам совсем не писал?
     - Да не в этом дело, - нетерпеливо сказал счастливый Сашка. – Он домой едет! Навсегда!
     - Как – навсегда? – уточнила Светка.
     - А так! – в голосе мальчишки слышалось неудержимое ликование. – Он пишет, что теперь заработал достаточно, чтобы заплатить банку последний долг за нашу квартиру. Приедет, рассчитается и больше на Север не вернется! Здесь, в городе, работу найдет и постоянно теперь с нами  будет.
     - Это же здорово! – обрадовалась я. – Значит, теперь жизнь в вашей семье наладится.
     - Да, - кивнул Сашка. – Самое главное, мать дома будет, перестанет бродить неизвестно где. И знакомые ее – вы их видели, какие они бараны! – перестанут к нам таскаться. Я знаю, отец их не потерпит. А эту Аделаиду Казимировну с сыночком на порог не пустит.
     - Слушай, Саш, - спросила я, - а все же почему твоя мама дружит с этой Аделаидой? Они ведь, кажется, такие разные…
     - Ладно, - отчаянно махнул рукой Иноземцев. – Скажу вам, хотя раньше не хотел. Но теперь скоро этому конец, так что… Думаете, почему этот жирный Сева у себя дома парней собирает, чтобы в карты играть?
     - Почему? – хором спросили мы со Светкой.
     - Да потому, что у него дома – игорный притон, нелегальный, конечно. Его мамаша, Аделаида эта, по вечерам своих клиентов собирает, и они там дуются в карты до утра. Но мать Севочки не знает, что днем ее сынок других дураков приводит, помоложе, и их там тоже обчищают беспощадно. Аделаида три раза в неделю до пяти часов где-то работает – кажется, администратором, поэтому ни о чем не подозревает. А толстяк на простачках наживается. Да вы знаете, я вам рассказывал, как там побывал.
     - И ты считаешь, - задумчиво спросила Светка, - что твоя мама в этот притон ходит и в карты играет?
     - Не считаю, а знаю, - сокрушенно вздохнул Сашка. – А куда иначе деньги у нас деваются? Отец-то матери достаточно на питание оставляет. Но их – раз, и нет. Проигрывает она много, это точно.
     - Дитя и есть дитя, - нахмурилась баба Маша. – ею еще руководить надо, а она, почитай, одна живет, да еще опять с ребенком. Где тут голову не потерять: что хочу, как говорится, то и делаю! А когда, Сашенька, отец-то твой приехать обещает?
     - Через два дня. Скорее бы! Надо мать остановить, а то я боюсь… - и Сашка зябко поежился.
     - Ты? Боишься?! – опешила Светка.
Я тоже впервые в жизни слышала такое от Иноземцева. Подумать только, - и это наш бесстрашный, отчаянный хулиган и двоечник!
     - А что тут странного? – буркнул Сашка. – Я не знаю, вдруг мать уже в долг играет? Скоро отец приедет, и Аделаида ему заявит: «Плати. Твоя жена мне кучу денег должна». Что тогда у нас дома начнется, представляете?
     - Этого не опасайся, - уверенно сказала Марья Степановна. – Картежнице-то главной скоро не до расчетов будет, я тебе точно говорю.
     - Да и отец твой, Санек, - резонно заметила Светка, -  никаких карточных долгов не признает. Глупый он, что ли? Поэтому и не расстраивайся зря. Тем более, что  долга-то, может, и нет никакого.
     Иноземцев в ответ рассеянно кивнул, по-видимому, не очень успокоенный словами бабы Маши и Светки. «Вот  опять, - подумала я, - его мама где-то воздух рассекает и даже не знает, что скоро ее муж приедет. А сын места себе не находит, думает, как избежать семейных неприятностей».
     - Спасибо, Марья Степановна, - сказала Светка, вставая из-за стола. – Было очень вкусно.
     Мы с Сашкой тоже поблагодарили старушку и встали. В это время из прихожей  прозвенел звонок, и Марья Степановна обрадовалась:
     - Яночка пришла. Что-то, правда, с опозданием, - и засеменила к двери.
     Через минуту она ввела в комнату запыхавшуюся девушку.
     - Добрый вечер, - сказала Яна, стараясь унять дрожь в голосе. – Извините, что опоздала. Страшно было из дома выходить. Думала, вдруг они сейчас во дворе и я их встречу?
     - Ну, во дворе-то они бы ничего тебе не сделали, - уверила ее Марья Степановна. – Наоборот, если бы они видели, как ты из дома ушла, наверняка бы обрадовались и осмелели.
      - И что? – упавшим голосом спросила девушка.
      - А может, не стали бы тогда ждать и залезли бы в квартиру, пока тебя дома нет. И быстрее бы все кончилось.
Яна еще сильнее побледнела и прошептала:
     - А вдруг они передумают? Вот бы  хорошо было! Я как представлю, что они будут по нашему дому ходить, в маминых и папиных вещах копаться, так до того противно становится! А который час, кстати?
     - Уже полдвенадцатого, - сказал Сашка, посмотрев на будильник, тикающий на тумбочке возле дивана.
     Да, мы и не заметили, что время приблизилось к полночи. Темнота за окном окончательно сгустилась, стала чернильно-синей, хотя и  прозрачной, как это всегда бывает в июне. Из двора через открытую балконную дверь не доносилось ни звука. Тихо было и в подъезде, и за стенами соседних квартир. Казалось, весь мир уснул, прожив свой очередной трудный день – и только мы пятеро настороженно прислушивались к звукам с улицы, ожидая… кто знает чего? «А может, и правда мы зря всполошились? – засомневалась я. – Они  могли передумать или просто отложить ограбление – мало ли, по какой причине?»
     - Пи-ик! – знакомо и резко донеслось из-за раздувшейся от ветра балконной портьеры. Потом послышался тот же, когда-то сводящий нас с подружкой с ума, длинный шорох, и наша распрекрасная Пика,  вертя хвостом, выползла на середину комнаты. Баба Маша подставила ладонь, мышь легко вспрыгнула на нее и начала тихонько попискивать, преданно глядя в глаза своей хозяйке.
     - Новости принесла, - прошептала Светка мне в ухо. – Наверное, постоянно за шайкой следила, теперь отчитывается.
Я повернула голову, чтобы ей ответить и увидела широко открытые глаза Яны. Она изумленно смотрела на Марью Степановну с вытянутой вперед рукой. «Ну, да! – вспомнила я и чуть не засмеялась. – Яна-то ведь бабулькину мысль не видит и не слышит. Вот и не может понять, что происходит». Между тем Пика уже, видно, все рассказала старушке, потому что замолчала, умильно сложив вместе свои лапки-ручки.
     - Иди и делай свое дело, - тихо приказала ей Марья Степановна. – И тех из виду не упускай.
     Мышь ловко соскочила на пол и, стуча коготками, побежала к шторе, за которой и исчезла. Сзади я услышала негромкое: «Ой!» и оглянулась. Сашка поддерживал и пытался усадить на диван сползающую вниз Яну. Девушка дрожала и смотрела на нас остановившимися глазами.
     - Испугалась, девонька? – ласково обратилась к ней баба Маша. – Успокойся, это пройдет. Помни, что ничего худого с тобой здесь не будет. Но мы с ребятами тоже все сразу тебе открыть не можем. И у нас свои секреты есть. Главное, не бойся и ничему не удивляйся – еще не то увидишь. Поняла, Яночка?
     Та в ответ кивнула и даже попыталась улыбнуться. Из двора послышался шум мотора.
     - Кажется, кто-то подъехал, - значительно произнесла Марья Степановна. – Я так и думала, что злодеи раньше сюда явятся: им еще друг друга перехитрить хочется, в дураках оставить. Ну, нас-то с вами предупредили, мы к началу действия не опоздаем. Слушайте и делайте, что я скажу. Сейчас я выключу свет в комнате, и мы выйдем на балкон. Оттуда хорошо и видно, и слышно будет. Но смотрите, осторожно! Не шумите и не разговаривайте.
     Она повернула выключатель, и мы гуськом, еле дыша от волнения, тихо выбрались на воздух. Последней, запинаясь, вышла Яна и сразу покрепче ухватилась обеими руками за перила. Внизу под нами открылось пустое и темное пространство двора. В нем было спокойно: никакого движения, ни одной живой души. Только далеко справа, там, где находится въезд с улицы, ярко горели фары и виднелась черная неясная масса только что подъехавшей крытой машины. Впрочем, фары тут же, мигнув, погасли, и темнота стала полной.
     - Смотрите! – прошептала Светка и показала рукой в другую сторону.
     Невдалеке послышались шаги, и скоро из-за шиферной крыши подвала юрко выпрыгнул Щука.  Рядом с ним смутно светлело в темноте что-то маленькое, привязанное за веревку, конец которой он держал в руке. Ленька еще постоял, оглядываясь и прислушиваясь. Справа мелькнула большая тень и притаилась за кустом: кто-то оттуда внимательно и жадно наблюдал за Ленькой – и явно очень не хотел, чтобы Щука его заметил. «Что же будет? – со страхом подумала я. – А вдруг он хочет напасть на этого несчастного дурака?»
     Но тут мальчишка, видно, вполне успокоенный, дернул за конец веревки и грубо сказал:
     - Ну, идем! Чего встала-то?
     Светлое пятнышко возле его ноги зашевелилось – это была, конечно, Косушка. Кукла покорно пошла за нашим недругом, когда он на веревке потащил ее вперед. Краем глаза я увидела, что Яна, поняв, наконец, кто вприпрыжку бежит за Ленькой, путаясь в длинном платье, в ужасе поднесла руку ко рту и сейчас закричит! Этого нельзя было допустить, и я чувствительно ткнула ее локтем в бок, шепнув:
     - Тихо, а то все испортишь.
     Девушка опомнилась и крепко схватила меня за руку – наверное, для спокойствия. Ленька вместе с куклой быстро шел вдоль дома и, миновав по пути подъезд, остановился вплотную под окнами Яниной квартиры. Тень, следившая за ними из-за куста, медленно выползла на тротуар, и человек, уже не таясь, распрямился во весь рот. Это был Старый собственной персоной, и он поспешно кинулся вслед за Щукой. Тот, ничего не замечая, возился с куклой – наверное, отвязывал веревку. Главарь шайки был уже почти рядом с ним, когда Ленька резко выпрямился и вытянул вверх руку, которой он держал за ноги Косушку. Мы увидели, как кукла схватилась за раму и быстро исчезла – влезла в форточку. Неизвестный подошел сзади к Щуке и хлопнул его по плечу. Тот судорожно дернулся и повернулся к Старому лицом. Кажется, они заговорили – но очень тихо: до нас не долетало ни звука. Янино окно перед ними, очевидно, распахнулось, потому что Неизвестный показал на него Леньке. Тот, оглянувшись, вдруг попятился, и между сообщниками завязалась короткая борьба. Победил, разумеется, Старый, который  страшным пинком бросил мальчишку точно под окно и остановился вплотную перед ним. Протекли несколько томительных секунд, и главарь шайки, тряхнув Щуку за плечи, заставил его повернуться лицом к открывшемуся ходу в Янину квартиру. Потом одним рывком он забросил мальчишку наверх. Ленька исчез в окне. Старый оглянулся по сторонам, отошел к подъезду и несколько раз взмахнул рукой.
     Мы услышали, как хлопнула дверца машины.
     - Сева идет, - прошептала Светка.
     Да, это был он – его толстая несуразная фигура отделилась от фургона и двинулась влево, где  ждал Неизвестный. Впрочем, нельзя сказать, что Сева шел быстро – а вернее, он еле переставлял ноги и по дороге несколько раз останавливался.
     - Боится, придурок, - пренебрежительно заметил Сашка.
Баба Маша строго погрозила Иноземцеву пальцем, чтобы замолчал (толстяк был уже под нашим балконом и мог услышать). Ноги мои ослабели, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. «Этого еще не хватало, - испуганно подумала я. – Так можно и с балкона свалиться толстяку  на голову!» Я крепче сжала Янину руку, а она, мельком взглянув мне в лицо, ободряюще прошептала: «Держись!» - и улыбнулась. Светка обняла меня, и мои ноги перестали дрожать – я успокоилась.
     Сева тем временем уже подходил к Неизвестному. В десятке шагов от «шефа» он опять остановился в нерешительности и затоптался на месте. Тогда Старый сам устремился к нему и, подойдя вплотную, схватил под руку. Энергично толкая Севу перед собой, Неизвестный увлек его в подъезд, и оба скрылись. Мы перевели дух.
     - Бабушка Машечка, - быстро сказала Яна, - пора милицию вызывать: они уже в квартире.
     В  ответ Марья Степановна прижала палец к губам и показала на крыльцо – с него торопливо спускался Неизвестный.
     - Хитрец, - еле слышно прошептала старушка. – Мальчишек воровать оставил, а сам…
«Сам», выйдя на на улицу, остановился и снова огляделся. Убедившись, что вокруг по-прежнему безлюдно, он неторопливой походкой направился к машине. Скоро опять заурчал мотор, включились фары. Темный фургон, развернувшись, подъехал и встал недалеко от Яниного подъезда. Теперь его почти не видно было среди высоких кустов.
     - А главный злодей-то не выходит, в машине сидит, – тихо прокомментировала Марья Степановна. – Любит, подлец, чужими руками жар загребать.
     В это время дверь подъезда открылась, и из нее, согнувшись под тяжестью большой ноши, вышли Щука и Сева. Они еле-еле волокли какой-то большой ящик – может быть, телевизор. Сева покрутил головой, озираясь, и кивнул Леньке в сторону машины. Грабители мелкой крысиной походкой засеменили туда. У задней стенки фургона началась возня – мальчишки заталкивали туда ворованное. Их главарь так и остался за рулем, даже не подумав выйти и помочь им. Только слышно было, как он тихим голосом отдавал приказания.
     Наконец, дело было сделано. Мальчишки снова побежали к подъезду и исчезли в нем.
     - Теперь пора, баба Маша, - твердо сказал Сашка, проводив их глазами. – Вызывайте милицию, а то они все вынесут и уедут.
Марья Степановна кивнула и пошла в комнату. Скоро мы услышали ее приглушенный голос:
     - Милиция? Приезжайте скорее к нам. Квартиру грабят в нашем доме, на первом этаже… Как это приснилось? Я еще пока, сынок, в своем уме! Тебе сто очков вперед дам! Известно, как грабят. Машину вон к подъезду подогнали и вещи выносят. Адрес? Слушайте…
     - Боюсь, не успеют они приехать, - нервно сказала Яна. - Смотрите, эти-то уже музыкальный центр вытаскивают!
     Действительно, внизу юные грабители торопливо волокли к машине аппаратуру. Потом Щука забрался внутрь фургона, а Сева стал подавать ему с земли один предмет за другим. Вот они снова устремились к подъезду, но тут на балкон вышла Марья Степановна и громко заявила:
     - Ну, хватит! Нечего этим дурачкам зря надсаживаться. Все равно скоро вещи назад возвращать придется.
     И старушка, резко выпрямившись, высоко подняла руки. Раздался оглушительный треск. Горячий воздух тугой волной окатил нас с головы до ног, так что наши волосы стали дыбом, а глаза невольно зажмурились.    
     А когда мы через несколько секунд открыли их… Я до сих пор не могу вспоминать об этом без содрогания. Три гигантские безобразные мыши – настоящие великаны! – стояли в метре от нашего балкона.  Их головы были выше уровня окон второго этажа – как раз там, где подрагивали кончики пальцев вскинутых рук Марьи Степановны. Огромные уши мышей чуть заметно шевелились, налившиеся кровью глаза ворочались из стороны в сторону.  Толстые, как канаты, усы угрожающе топорщились, а оскаленные зубы шириной с хорошую доску выбивали звонкую дробь… Верные слуги бабы Маши, выросшие ее волей до колоссальных размеров, преданно смотрели на свою хозяйку и ждали  распоряжений. Старушка опустила руки, решительно вздернула  подбородок и сказала негромко, но властно:
     - Возьмите этих воров – всех троих. И держите до тех пор, пока я не велю опустить их на землю.
     В ту же секунду жуткие грызуны наклонились вниз, а потом один за другим выпрямились – причем третий, самый последний, провозился дольше остальных, потому что открывал дверцу машины и вытаскивал из нее Старого. Теперь каждый из них держал в лапе (или руке?) одного из горе-грабителей. Щука молча извивался, как червяк на крючке. Толстый Сева хрипло орал и молотил кулаками по воздуху. Их одуревший патрон крутил головой, не понимая, что происходит, и страшно ругался сквозь зубы.
     Как только я увидела, что незадачливые преступники болтаются рядом с нами в воздухе, как шарики на ниточках,  мой страх перед гигантскими мышами сразу прошел. Светка, видно, тоже приободрилась – она громко хихикнула и сказала, обращаясь к Щуке:
     - Какой ты сейчас красивый, Ленечка, я не могу! Так ты быстро ножками дрыгаешь, да еще в разные стороны крутишься! Тебе в балет надо поступать, а ты по чужим квартирам лазишь.
     Щука очумело уставился на нас, потом посмотрел вниз. До него, похоже, только сейчас дошло, куда он взлетел. Сева и Неизвестный тоже, открыв рты, вытаращенными глазами разглядывали нашу группу на балконе. Толстяк заметил, наконец, между всеми бледную, едва держащуюся на ногах Яну. Она ведь тоже, как воровская троица, не могла видеть мышей и с ужасом смотрела не парящих в воздухе злоумышленников. Заикаясь, Сева спросил ее:
     - Это ты устроила? Отомстить решила, да? Отпусти меня, будь человеком, мы же одноклассники!
Девушка молча покачала головой и отвернулась.
     - А когда ты к ней в дом лез, помнил, что вы  одноклассники? – сурово спросила толстяка Марья Степановна. – Сейчас бы, небось, поросенок, уже награбленное пересчитывал да радовался, а туда же – отпусти.
     - А-а-а, так, значит, это ты сделала, старая калоша! – заорал Неизвестный. - Ты нас тут подвесила, змея подколодная! Жалко, раньше я до тебя не добрался, хотя сто раз видел, как ты по двору шныряешь, чужие дела вынюхиваешь. Надо было сразу дать камнем по башке и дух вышибить, а я вот, дурак, не догадался!
     - Ну, что ты дурак, давно известно, - раздался под балконом спокойный мужской баритон. – А хамить не смей, себе дороже будет!
Мы свесили головы: внизу стоял Григорий и с интересом наблюдал необычную сцену.
     - Как ты думаешь, - прошептала я Светке в ухо, - он видит мышей или нет?
     Марья Степановна, услышав мои слова, вздрогнула. Она, наклонившись с балкона, пристально смотрела на своего сына. Григорий прохаживался возле мышиных лап и, задрав голову, разглядывал беспомощно висящие ноги грабителей. Потом засмеялся и сказал Марье Степановне:
     - Слушай, мать! Неужели это ты их так?
     - Я, сынок, - гордо ответила старушка, выпрямляясь. – Нечего злодеям добрых людей обижать. Вот сейчас милиция приедет, и тогда…
     - Какая милиция! – тонко завизжал Щука. -  Быстро, бабка, отпусти меня! Ты не знаешь, что тогда со мной отец сделает!
     В доме стали открываться окна. Люди выходили на балконы и встревожено спрашивали  друг у друга:
     - Что случилось?
     - Почему кричат?
Некоторые возмущались:
     - Ты посмотри, ночь на дворе, а они орут!
     - Что им, бездельникам!
     - Им на работу завтра не вставать!
Грабители отчаянно забились в руках невидимых мышей, стараясь во что бы то ни стало освободиться и убежать: ведь на них смотрел уже без малого весь дом. Но никто пока ничего не понимал…
     - А как они туда залезли? – недоумевающе спросил женский голос.
Мужской уточнил:   
     - Главное – не как, а зачем?
И тут кто-то ахнул:
     - Смотрите! А слева-то – Леня Щукин. Надо бежать скорее, его матери сказать! Упадет еще, озорник, горя родителям наделает.
Щука опять несколько раз сильно дернулся и завыл от бессилия.
     - Сынок, - негромко сказала Марья Степановна, вглядываясь в стоящего на тротуаре Григория, - может, зайдешь домой-то?
     Я увидела, что она дрожит от волнения крупной дрожью и тихо ломает себе пальцы.
     - А что, примешь? – отозвался ее сын. – Такого, как есть?
Старушка не могла говорить от переполнявших ее чувств и только часто кивала в ответ головой.
     - Тогда иду, мама, - весело сказал Григорий. – Встречай!
     И он быстро пошел к подъезду. Баба Маша, едва не запнувшись о балконный порог, бросилась в прихожую.
    Во дворе послышались истеричные женские крики и ругань. Какой-то знакомый сиплый голос вопил:
     - Чего несешься, как бешеная, людей сшибаешь?! Смотри-ка, опоздает она на ночь глядя!
Сева, дрогнув, обвис, как тряпка, и закрыл лицо руками. «Это его мать пришла, - поняла я. -  Ох, что сейчас будет!»
     Голос другой женщины, задыхаясь, отвечал:
     - Да отстаньте! Дайте пройти! У меня там сын, а вы ко мне привязались.
     И тучная фигура в светлом платье стремительно подбежала к балкону. Это была Зоя Егоровна, мать Леньки. Чуть поодаль, сильно припадая на больную ногу, ковылял его отец.
     - Сынок! – закричала Зоя Егоровна. – Слезай сейчас же! – Как ты туда попал? Ты же мне сегодня обещал, что возьмешься за ум. Профессор сказал, что у тебя абсолютный слух и ты можешь стать музыкантом. А ты опять хулиганишь?
Светка ткнула меня в бок и прошептала:
     - Поняла, куда они сегодня ходили? К профессору музыки!
     - Леонид, ты слышишь, что тебе говорят? – строго спросил подоспевший Щукин-старший. – Как ты вообще посмел без спроса уйти из дома ночью?
     - А так и посмел! – злорадно ответил ему с высоты Старый. – Квартиру он обчистить хотел, понял, папаша? Да вот сейчас милиция приедет, еще не то запоешь.
     - Какая милиция? Какая квартира? – задушенно вскрикнула Зоя Егоровна и стала валиться набок.
Щукин-отец, забыв обо всем, кинулся к ней.
     - Сева, что случилось?! Почему ты там торчишь? – резко спросила внизу Аделаида Казимировна.
     Она вместе с матерью Сашки стояла рядом с мышью, держащей ее сына, но, конечно, не видела ее. «Лорочка», запрокинув голову, тоже изумленно рассматривала теплую компанию, никто из которой уже не пытался сопротивляться силе, поднявшей ее на воздух.
     - Сева, я с тобой разговариваю! - продолжала надрываться Аделаида. – И что такое я тут слышала про милицию, отвечай!
     Но толстяк упорно молчал, свесив набок белобрысую голову. Зато Старый с радостным ехидством прокричал ей:
     - А чего вы здесь разорались, дамочка? Видите, сынок ваш в прострации? А милицию вы сейчас увидите, ее вон та старая жаба вызвала.
      И он мстительно показал пальцем на наш балкон, на котором, кстати, уже давно не было Марьи Степановны (она разговаривала в комнате с сыном: до нас доносились их взволнованные голоса). Но зато рядом с нами стоял Сашка, которого сразу заметили и Севина мать, и «Лорочка». Аделаида поспешно спросила:
     - Александр, может, ты объяснишь, что происходит?
     - Объясню, - небрежно отозвался Иноземцев. – Вот они, - он показал на унылую шайку, - залезли в чужую квартиру. Сейчас их всех заберут.
     - Севочка! – завопила мать толстяка. – Прыгай вниз! Спасайся!
     - Саша, - сердито перебила ее «Лорочка», - ты почему не дома?
     - А ты? – дерзко поинтересовался Иноземцев.
     На балкон вернулась баба Маша. За ней вышел Григорий и весело сказал Старому:
     - Что, пролетел на этот раз? Не получилось вместо себя малолеток подставить?
     - Еще посмотрим! – огрызнулся Неизвестный. – Я в квартиру не входил, вещи из нее не вытаскивал. А почему они их в эту машину покидали, не знаю. Наверное, угнать хотели, чтобы краденое увезти.
     - Ну, ты гад! – в бешенстве заревел Щука и опять начал извиваться в мышиных лапах, стараясь освободиться.
     - И чего я с вами, сосунками, связался? – патетически воскликнул «шеф». – Но вот лилипутку твою, Ленчик, я обязательно найду, как только меня выпустят. До чего же она ловко в форточки лазит!
     - Я тебе найду! – грозно сказала с балкона Марья Степановна. – Ты сегодня убедился, что со мной шутки плохи? Появись-ка хоть раз поблизости – костей не соберешь!
     Взрослые внизу – очнувшаяся от обморока мать Щуки, его отец, Аделаида Казимировна и «Лорочка» - растерянно слушали эту перебранку.
     - А откуда Вы узнали, что сегодня ночью будет ограбление? –  тихо спросил Григория Сашка. – Вы ведь из-за этого пришли?
     - Да слышал кое-что, - подтвердил тот, - хотел их остановить, но  опоздал. А теперь вот не только этот подонок, - он кивнул на Старого и возмущенно возвысил голос, - но и пацаны в тюрьму пойдут.
     Услышав его слова, Зоя Егоровна и Аделаида Казимировна громко зарыдали внизу, окруженные толпой вышедших во двор соседей.
     - В тюрьму, может, и не пойдут, - сурово ответила своему сыну Марья Степановна, - потому как дети еще. Но острастку получат. И правильно: они знали, на что решаются. Значит, по заслугам.
     - Моя мама, - тихонько, чтобы не услышали во дворе, шепнул Григорий, - как всегда, справедлива. Но я все-таки не могу понять, почему эти дурни висят напротив нас и не падают.
Баба Маша остро, испытующе глянула сбоку на своего сына и сказала:
     - Ну, смотри, если хочешь.
     Она провела рукой по воздуху, и Григорий отшатнулся от перил вглубь балкона. «Он увидел страшилищ, - поняла я. – А Яна, интересно, видит?» Нет - девушка с любопытством оглянулась на прислонившегося к стене рослого и крепкого мужчину, который, застыв, в упор рассматривал  что-то перед собой и бормотал:
     - О, вот они какие у тебя!  Мне старухи еще в деревне про твоих красавцев нашептывали, а я не верил. Сильна ты, мама, ничего не скажешь.
     Яна, повернув голову в том же направлении, силилась понять, что так поразило Григория. Но, увидев лишь струящийся ночной воздух, разочарованно пожала плечами и отвернулась.
     Из двора донеслось гудение мотора, и темнота осветилась голубыми лучами милицейской «мигалки».
     - Приехали наконец-то! – язвительно бросила Светка. – За это время можно было еще три квартиры обворовать.
     Машина остановилась, и из нее стали не спеша выходить милиционеры. Правда, при виде заволновавшейся толпы они задвигались гораздо проворнее и тут же рассыпались внизу цепью.
     - Проходите, граждане! Не задерживайтесь! Не мешайте работе милиции! – обратились они к людям, и те отступили дальше. Но никто не ушел.
     Дальнейшее произошло очень быстро. Сначала милицейские убедились, что в названной им квартире распахнуто окно и открыта дверь. Потом двое из них подошли к фургону, заглянули в кузов и крикнули:
     - Да, здесь лежат вещи!
Один - видимо, старший по званию – громко спросил у собравшихся:
     - Кто здесь Орлова Марья Степановна?
     - Это я, - ответила ему с балкона баба Маша. – А вот и злодеи, про которых я вам говорила, а вы верить не хотели.
Она кивнула мышам и тихо сказала:
     - Опускайте!
     Гиганты, щелкнув своими страшными зубами, наклонились, поставили грабителей перед милиционерами и сразу стали растворяться в воздухе. Самое интересное, что те даже не удивились, когда трое преступников свалились сверху чуть ли не им на головы – наверное, и не такое видали. Старого, Севу и Щуку окружили, завернули им руки за спины и втолкнули в машину. Один милиционер опять зашел в подъезд. Скоро мы услышали, как щелкнули, зазвенев, рамы Яниного окна – его закрыли.
     - Еще и двери опечатают, - авторитетно сказал мужской голос в толпе.
     Наверное, так и случилось, потому что милиционер вышел только через несколько минут и сразу же, приставив руку к козырьку, о чем-то доложил старшему. Оба сели в машину.
     - Ну, теперь порядок, - удовлетворенно произнес тот же голос.
    Двое милицейских подошли к фургону и один за другим забрались в кабину. Резко зашумели моторы, и оба автомобиля, сигналя, выехали со двора. Люди внизу стали молча расходиться. Зоя Егоровна и Аделаида Казимировна опять отчаянно зарыдали.
     - Ну, вот и все, - задумчиво сказал Григорий. – Мальчишки балбесы, конечно. Но матерей-то их жалко.
     - Ничего, переживут, - отрезала Марья Степановна. – Не надо было баловать да по ночам из дома выпускать.
     - Вот именно, - строго ответил с третьего этажа голос мамы. – Добрый вечер, Марья Степановна. А вам не пора ли домой, Ира и Света?
     - Добрый вечер, соседушки, - степенно ответила баба Маша.
Мы с подружкой подняли глаза вверх: с нашего балкона смотрели, наклонившись над перилами, моя мама и тетя Таня.
     - Девочки, прощайтесь и немедленно поднимайтесь, - приказала Светкина мама. – По-моему, на сегодня хватит событий.
     - Идем! - откликнулись мы и заторопились по домам.
     Сашка собрался уходить вместе с нами, а Яне Марья Степановна сказала:
     - Тебе, девонька, возвращаться некуда: квартиру твою опечатали. Оставайся у меня. Завтра с утра с тобой в милицию пойдем. Чего тянуть-то? Все равно вызовут. Мы с Гришуткой в большой комнате уснем, а тебе я в спаленке постелю – вот ночь-то и скоротаем.
     Пожелав всем оставшимся спокойной ночи, мы вышли в подъезд, махнули рукой Сашке и, еле волоча ноги от усталости, побрели наверх. Даже разговаривать сил у нас не было. «Ну, - думала я, постучав в свою дверь, - сейчас только дойду до кровати, да как упаду, как усну!» Мама и тетя Таня, отворив дверь, ни о чем не стали  спрашивать и молча пропустили меня мимо себя в квартиру. Я же – сама не знаю почему! – вместо того, чтобы сразу пойти в детскую и свалиться в постель, выскочила на балкон. Глубоко вдохнув прохладный ночной воздух, огляделась вокруг.
     Тишина и покой опустились на мир. Темный двор внизу неподвижно застыл, не оживляемый ни единым движением. Даже мои любимые тополя не шелестели под ветерком – он, видно, тоже устал и где-то прилег отдохнуть. Мне показалось, что само время остановилось и тоже уснуло.
     - Неужели ничего, ничего больше не произойдет? – горестно прошептала я. – Все закончилось? Навсегда?
     Вдруг длинный серебряный луч протянулся к моим глазам и задрожал, как струна: из-за крыши соседнего дома величаво выплыла полная луна. Темнота вокруг слабо замерцала тысячами белых искр, и тут я увидела…
     К моему балкону, резко выделяясь чернотой в лунном свете, быстро и бесшумно приближались две огромные тени.  Они летели рядом, не соприкасаясь, но и не отдаляясь одна от другой. Первая была монахом в развевающихся длинных одеждах, в остроконечной шапке, с простертыми вперед руками. Его худое, острое лицо с туманными пятнами очков на переносице зловещим профилем проносилось мимо. Казалось, монах зорко и безжалостно всматривается во что-то впереди, и нет преград его воле, и никому не удастся скрыться от его глаз, убежать, исчезнуть…
     Вторая тень была высоким рыцарем на необыкновенно костлявом коне. Грива и хвост его, развеваясь, летели по воздуху. Всадник поторапливал боевого друга шпорами и бодро натягивал удила. Доспехи рыцаря тяжелой горой возвышались над тощим конским крупом. Копье воинственно торчало вверх. Этот человек в железном шлеме тоже, как и монах, спешил вперед и тоже зорко и пристально смотрел вдаль, но… на лице его светилась улыбка, и профиль был не гордым, а добрым. Вот и он тоже миновал мой балкон и растаял вслед за монахом между домами.
     - Великий Инквизитор и Дон Кихот, - торжественно сказала я луне, - они всегда рядом, и они живут вечно.
     Мне в лицо внезапно дунул холодный ветер, встревожено зашумели внизу кроны тополей, а луна погасла под набежавшим облаком.
     - Вот теперь все, - сказала я, поежившись.
Потом повернулась и пошла в детскую. В ней было темно и тихо, под потолком плавали сны. «Я уже большой!» - сказал сонный Митя и засопел. «Дурачок, - нежно подумала я. – Разве быть большим так хорошо и просто?» Луна, вырвавшись из-за облаков, заглянула к нам через прозрачную штору и осветила циферблат будильника. Было уже очень, очень поздно, когда закончилась эта история.

                Глава 22. Эпилог.

     Мне осталось дорассказать вам совсем немного.
     На следующий день после описанного в предыдущей главе наш дом гудел, как потревоженный улей. Только и говорили о том, что случилось минувшей ночью. Жалели родителей Щуки и мать Севы (хотя ее толком никто не знал), дружно сочувствовали Яне и таинственным шепотом выясняли, какую роль в этом деле сыграли Марья Степановна, я, Светка и Сашка (ведь многие видели нас стоящими вместе с Яной  на балконе). Никто не мог понять, как нам удалось задержать преступников до приезда милиции. Некоторые соседи, сладко проспавшие ночные события, не хотели верить тому, что видели другие. «Что за чушь? – то и дело раздавались возмущенные реплики во дворе и в подъездах. – Как это они висели в воздухе?! Что вы меня, за дурака, что ли, принимаете?» Их собеседники в ответ молчали: действительно, разве такое могла быть?
     Баба Маша с Яной, как и собирались, в этот день побывали в милиции. Они встретили там мать Севы и Щукиных родителей – их вызывали к следователю. Потом и к нам домой, и к Светке, и к Сашке тоже приходили из милиции и расспрашивали о том, что мы знаем. Нам было не жалко сообщить все, кроме того, что касалось Косушки. О ее роли в проникновении в квартиру воров мы сразу договорились молчать. И молчали, несмотря на то, что Старый, как оказалось, на допросах особенно настаивал: была какая-то «лилипутка», которая и открыла им окно. Ясное дело, он не понял, что это была кукла – да и кто бы из взрослых на его месте понял? Ему, конечно, и самому очень хотелось узнать о Косушке побольше.
     - Ну, еще бы! – качала головой Марья Степановна. – Для него-то, вора, это была бы большая находка. Потому он и за Ленькой ночью следил, и на грабеж раньше приехал, а Севу в машине оставил, чтобы только самому увидеть, как мальчишка сумеет окошко отворить. И если б дело удалось, он бы сразу куколку-то себе присвоил. А Леньке, если б тот не согласился, пригрозил бы, что в милицию заявит да на них с Севой все и сопрет. Он не зря из машины не вышел и к вещам не прикасался. Хитрый, злодей! Да мы хитрее его оказались.
      Таким образом, Старому не удалось выйти сухим из воды: слишком много было свидетелей против него. К ним прибавился еще и Григорий, который тоже слышал, как эта шайка обсуждала в окрестностях двора свои планы. За Неизвестным открылись и кое-какие прежние дела. Например, стало известно, что тайный ход, через который он и его сообщники попадали к нам в подвал, не просто ведет наружу, а еще и соединяется  с вырытой в земле ямой. В ней милиция нашла много интересного – в том числе  вещи, украденные недавно из Сашкиной «сарайки», и, представьте себе, нашу электрическую плитку, пропавшую зимой! Вор не успел ее сбыть – наверное, очень старая оказалась. Потом я узнала, что и другие жители нашего дома узнали свое давно исчезнувшее имущество среди предметов, сваленных в этом тайнике. И теперь все говорят, что главарю шайки тюрьмы не избежать.
     Щука на допросе показал, что в это дело его вовлек Сева, которому он проиграл большую сумму денег. Толстяк и познакомил его с Неизвестным, а долг предложил списать в случае удачного ограбления Яниной квартиры. На вопрос о том, зачем он играл в карты на деньги, Ленька ответил: «Они мне были нужны, чтобы сбежать из дома. Предки достали своим воспитанием». Щукин-старший, узнав об этом заявлении сына, сразу попал в больницу с нервным потрясением. «От позора» - шептались во дворе. А Зоя Егоровна, хотя и тоже много плакала и жаловалась на неблагодарность сына, все же не потеряла прежней энергии и каждый день осаждала милицию просьбами выпустить Леньку под залог. И добилась своего, когда ей удалось добыть у профессора музыки записку о том, что Щука имеет абсолютный слух и вообще необыкновенно талантлив. «Он великим скрипачом может стать, - кричала она во дворе, размахивая профессорской бумагой, - а они его в тюрьме держат, будущее ему губят!»
     Таким образом, через несколько дней Леньку и Севу отпустили домой до суда. Говорят, что им, как несовершеннолетним, дадут срок условно. Теперь мы каждый день видим, как Щука вместе с матерью ходит по утрам в больницу к своему отцу. Он очень похудел, и осунулся, а голову держит всегда опущенной к земле.
     - Значит, стыд еще не совсем потерял, - говорит Марья Степановна. - Может, и человеком станет.
     Правда, Аделаиде Казимировне стало не намного легче после того, как Севу выпустили. В милиции узнали про игорный притон, который она устроила у себя дома. Ее тоже стали часто вызывать туда «на беседы». Теперь ей, по слухам, грозят большие неприятности, и она совсем перестала ходить к Сашкиной матери – не до того ей, ясное дело.
     Григорий живет у бабы Маши, и она ходит счастливая – просто не узнать! Во дворе, правда, качают головами и говорят: «Ведь он непутевый! А вдруг запьет? Тогда несчастная старуха не обрадуется». Но нет, вроде бы пьяным его пока никто не видел, а с той ночи прошло уже почти две недели.
     Когда мы позавчера вместе с Яной навещали бабу Машу, Григория дома не было. Старушка, довольно улыбаясь, сообщила, что сын пообещал ее больше никогда не оставлять и недавно устроился на работу. «А может, еще и женится, и внуков дождусь», - мечтательно вздохнула Марья Степановна. И мы ей горячо пожелали, чтобы так все и было.
     Да, вы еще не знаете, что случилось тогда с Косушкой (теперь Катюшкой)! В ночной суматохе было не до нее, к тому же мы не сомневались, что она, открыв окно по приказанию Щуки, осталась в доме у своей любимой хозяйки – ну, может, только спряталась где-нибудь от глаз грабителей. Но на другой день, когда пришли из милиции и открыли запечатанную квартиру, куклы в ней не оказалось. Яна, как только ушел милиционер со списком вынесенных ночью вещей, кинулась искать куклу по всем комнатам. Девушка перерыла квартиру  несколько раз снизу доверху, но тщетно… Она со слезами прибежала ко мне, я позвала Светку, и мы прежде всего спустились в подвал, надеясь найти Косушку там. Я показала Яне место, где первый раз увидела необыкновенную куклу. Но нигде поблизости ее не было, и Яна опять разразилась слезами. Обескураженные неудачей, мы обошли двор и его окрестности, обшарили кусты и заглянули под скамейки. Нет! Косушка как в воду канула.
     - Погодите! – вдруг сказала Светка, резко остановившись. – Зачем мы ее здесь ищем?
     - А где надо искать? – с надеждой спросила Яна.
     - Да не могла Косушка ночью ни выйти во двор, ни в подвал пробраться, - заявила моя подружка. – Вы помните, сколько народу толпилось перед подъездом? Ее бы обязательно увидели, поэтому Косушка и не стала спускаться вниз, на улицу. И пошла…
     - Наверх! – воскликнула я. – А значит, на чердак. Скорее туда!
     Мы опрометью бросились по лестнице в чердачное помещение. Там было тихо, полутемно, ворковали голуби. А недалеко от люка сидела на полу наша Косушка и лукаво улыбалась. Яна сразу подхватила ее на руки и прижала к себе, приговаривая:
     - Вот ты куда забралась, Катюшка! И почему ты такая чумазая, скажи, пожалуйста?
Но кукла в ответ молчала и не двигалась. Только, нам показалось, у нее чуть-чуть дрогнули, опускаясь, ресницы…
     - Миленькая ты моя! – радостно продолжала причитать Яна. – Ты прости меня за то, что я сделала, ладно? Я же так тебя люблю, пойдем быстрей домой!
     Бережно поддерживая одной рукой свою Катюшку, девушка подошла к открытому лазу и стала выбираться через него в подъезд. Голова куклы оказалась над ее плечом, а фарфоровое личико смотрело на нас со Светкой. И …кукла в последний раз ожила: она несколько раз, еще шире улыбаясь, кивнула нам с подружкой, прежде чем исчезнуть в отверстии люка.
     - Помнит про нас, - удовлетворенно прошептала Светка. – Хозяйке своей не показывает, а все равно нас любит, да?
     - Ладно, идем, - вздохнула я. – Она, наверное, больше не оживет. Зачем ей теперь? Все хорошо закончилось, Яна ее нашла, за грубость извинилась, теперь домой несет. К тому же она Косушку и так обожает – пусть и не ходящую, и не говорящую.
     Теперь Катюшка сидит у Яны на своем прежнем почетном месте.  Хозяйка хорошенько отмыла ее после страшных приключений, привела в порядок замурзанную одежду, сделала кукле красивую прическу.  Григорий по особой просьбе Марьи Степановны исправил косивший Катюшкин глаз, и она еще похорошела. Мы со Светкой часто бываем у Яны и все ждем: не заговорит ли кукла вновь? Но она, как видно, совершенно счастлива, так чего ей суетиться?
     Сашкин отец скоро приехал, как и обещал в письме. «Лорочка» больше совсем не появляется на улице: она ходит только в магазин и обратно. Аделаида, как я вам уже говорила, уже не отвлекает ее от семейной жизни. Иноземцев выглядит очень довольным, слегка потолстел и не расстается, по его словам, с книгой «О вкусной и здоровой пище».
     - А пельмени, - важно сообщил он нам со Светкой позавчера, - получаются у меня лучше, чем у матери.
Потом подумал и добавил:
     - Но это ерунда! Научиться готовить – плевое дело. Отец говорит, что не это сейчас самое важное.
     - А что самое? – с любопытством спросила я.
     - Отец решил: мать в сентябре учиться пойдет, в техникум, и он лично будет за этим следить. А еще обещал и за меня взяться, чтобы я больше двоечником не был и нормальное образование получал, - с непонятной гордостью закончил Сашка.
     Вот и все, что я хотела вам рассказать о событиях этого удивительного июня. Он, кстати, подходит к концу… Завтра у Мити в детском саду – выпускной утренник, и братишка просто сияет от счастья и предчувствия скорой свободы. Пора нам со Светкой подумать о мерах безопасности! Хотя можно с этим пока не спешить: через неделю мы всей семьей едем отдыхать на море, в Геленджик, и мама уже собирает чемоданы.