Морковь

Летом.
День был странный: природа в первой декаде июня строила из себя раннюю весну, понедельник косил под пятницу… Хотя для Ирины Григорьевны это, ровным счетом, ничего не значило. Потому что ее годы отслужили работу давным-давно уж. Когда-то она вставала еще до того, как солнце покажется за горизонтом, прибиралась неспешно в доме и шла в город на работу. Она получала небольшие деньги, но их хватало на жизнь. Муж ее тоже зарабатывал сторожем местного кладбища.
Она была невысокого роста, почти всегда в красном пиджачке и в длинной юбке, с длинными, до лопаток, седенькими волосами. У нее были тяжелые карие глаза и красивая улыбка только верхними зубами. Признаться, когда она улыбалась, то ее лицо приобретало сияющее простодушие, открытость ко всем живым существам и любовь. Да, именно любовь. И с ней хотелось говорить, о чем угодно: о мудростях (а она была очень мудрым человеком) и глупостях – неважно, главное – это ее улыбка, ее вечно приветливый и греющий взгляд. Всегда она встречала своих знакомых с таким волнением, как будто они долгие годы не виделись. Хотя это были старые приятели, живущие неподалеку от нее. Так же она встречала и сторожа. Своего любимого сторожа. Всегда она оставалась вежливым человеком. Даже когда ее муж приходил домой пьяным, она ласково ему говорила:
- Андрюш, ну что ты опять, а? Ложись спать, я тебе водички принесу, отдыхай.
После таких слов Андрей Викторович чуть ли не трезвел и послушно ложился спать. Он редко выпивал, но если и приходилось это делать, то вел себя культурно. Когда он приходил подвыпивший, то садился рядом с ней, опускал голову ей на плечо и говорил всего лишь одно слово: «Мам…». А после начинал плакать и не мог успокоиться, пока Ирина Григорьевна не укладывала его, как маленького мальчишку, подравшегося со старшими, спать.
Андрей Викторович вырос в детском доме. Его туда отдала его мать, когда ему было восемь лет. Жили они бедно, поэтому других выходов было не избежать. По крайней мере, она ему так сказала, когда спустя какое-то время они поговорили.

Июньское солнце поднималось. Ирина Григорьевна шла в огород. Предстояла нелегкая работка: нужно было очистить грядку от сорняков, взрыхлить почву, сделать лунки, посеять морковь… Надев перчатки, Ирина Григорьевна стала выдирать сорняки, выкапывать камни, червей. К природе она относилась так же мудро, как и ко всему остальному. Живность она не убивала, но если ей мешали черви, то она просто выкидывала их за оградку.
- Ох, этот совсем не дается, - сказала она, пытаясь вырвать большой куст. - Да, ладно, пойду дальше. Андрюша вернется, попрошу его.
Солнце палило уже за полдень, когда Ирина Григорьевна управилась с сорняками. Тех, которые ей вовсе не дались, на грядке осталось только четыре.
- С каждым годом все больше и больше их… Эх, - улыбаясь, сказала Ирина Григорьевна.
Она взяла тяпку и стала рыхлить землю, делая в ней ровные рядки для семян моркови. Еще два часа труднейшей работы. Жар усиливался. Пот катился с нее градом, но она даже не передохнула ни разу. Почему-то работа не сказывалась на ней плохо, наоборот, она придавала ей сил для жизни. Кажется, даже ее здоровье крепло.  Что-то было в этой земле живительного... Продлевающего. Движения ее были равномерными и точными. Когда лунки стали готовы, он начала через ровные расстояния (ладонь – семечко – ладонь…) сыпать в них под одной морковной семечке.
- Ты будешь жить здесь. Ты в этой ямочке. А ты в другой, - приговаривала она всегда, как будто читала молитву и, улыбаясь, шагала дальше. Когда морковные семечки были уже распределены, она стала их забрасывать землей. Одну за другой.
- Ох, а тут две? Да… Раньше бы я не ошиблась. А сейчас годы не те. Сейчас – это уже постоянство, - посмеялась Ирина Григорьевна и вытащила одну из семечек.
Через некоторое время все было готово. Осталось только набрать воды в колодце и полить грядку. Так она и сделала. Уже вечерело и было не жарко, Ирина Григорьевна с упоением поливала грядку, глядя на ровные строчки посеянного так, словно на своих маленьких деток.
Наконец, грядка приобрела черный сочный цвет. Пахло сырой землей. И был вкусен этот запах. Она любила его. Простой, но так хорошо ей знакомый запах. Запах ее детства. Ее далекого детства.
- О, здравствуй, Андрюш, вернулся? – сказала она, увидав его за маленькой калиткой.
- Да, привет, привет. Да, как видишь. Жарковато сегодня-то было, а? О, ты уже так быстро управилась?
- Да, как видишь, а что еще делать-то?
- Да… Действительно.
- Андрюш, ты помоги мне оборвать эти кустики, а то они мне никак не даются, вросли глубоко, а у меня сил уже не хватает, - смеясь, сказала Ирина Григорьевна.
- Ух, конечно, сейчас, - сказал Андрей и пошел между лунками, аккуратно ступая по земле. Он добрался до первого и с легкостью вырвал его с корнем. Так он поступил со всеми остальными.
- Ну спасибо тебе, Андрюш, а то я никак не могла вытянуть. Тянула, тянула репку, да не вытянула, - почему-то покраснев, с легкой улыбкой и смехом, еще раз поблагодарила его она.
- Да ладно тебе, ладно, - он собрал все сорняки в свои большие мужицкие руки и сильным взмахом выбросил их за ограду, - праху к праху…
- Пойду, надо калитку подбить, а то она накренилась сильно.
- Ну, ступай. Спасибо тебе, Андрюш, - сказала Ирина Григорьевна.
- Ладно… - послышалось уже где-то внутри дома.

Ирина Григорьевна сидела вечером на лавочке и смотрела в потемках то на огородик, то на звезды. Она пила чай, а рядом с ней стояла керосиновая лампа. В воздухе пахло фиалками. Слышались сверчки, где-то лаяли собаки. Но сквозь все эти шумы еще громче слышалась промежуточная тишина. И было так спокойно, так хорошо. В принципе, как было уже давно и долго. Вокруг Ирины Григорьевны летали светлячки. Их было так много, что они заменяли какие-либо уличные фонари, или даже ее собственный светильник. Они садились на деревья, и все в округе приобретало сказочный вид. Даже на ее голове сидел один и сверкал. Но она этого не заметила. Улыбаясь, она продолжала сидеть там и дышать свежестью.

Осеню.
Наступила осень. Сырой ветер наклонял вишни. Веточки дрожали и потрескивали. Было ни холодно, ни жарко. Что остается на просторе после того, как его покидают люди? Один только ветер. Так вот на улице был тот самый ветер и больше ничего. Зелень краснела. Солнце с трудом пробивалось в окна домов… Люди топили печи.  Было ощущение ничего. И сырого ветра было достаточно. Все, что оставалось от природы – это ветер. Тонкой нитью он связывает все времена года и вдохновляет нас на то, чтобы помнить прекрасное: весну, лето, осень и зиму… И прекрасное еще никто не отменял.
- Здравствуй, ветер. Здравствуй, - сказала Ирина Григорьевна, выйдя из дому.
Она была одета по-прежнему в юбку и красный пиджак, но на ней была еще легкая куртка коричневого цвета. Она ее надевала в те дни, когда становилось немного прохладно.
Ирина Григорьевна подошла к старой раскидистой вишне и прислонилась к ней. В руках у нее была палочка, которую она нашла в лесу, когда ходила за грибами. Сложив ладони на палке, она любовалась пушистыми хвостиками моркови. Как всегда, лицо ее было чистым и светлым. Волосы, по обыкновению, она зачесывала за уши. Она улыбалась. Просто улыбалась.
Вишня, которая сыпала красными листьями вокруг Ирины Григорьевны, была посажена когда-то ее сыну. Так сложилось, что в семье Ирины Григорьевны сажают дерево для человека и оно считается его талисманом. Вишня была крепким и сильным деревом, как и ее сын, работающий директором крупной промышленной компании. Сын предлагал перебраться маме и папе в город, но они оба отказались, так как эта деревня – все, что осталось у них от прошлого. Все-таки они очень дорожат этим хрупким, бревенчатым домиком, с протекающей крышей, где пол слегка провален в землю и все больше и больше уходит туда с каждым годом.
- Да вы же однажды под землей проснетесь! – кричал ее сын ей в последний раз, когда они сильно поругались на счет очередного предложения о переезде.
- Ну что ты злишься, Саш. Когда это будет? – с состраданием ответила она ему.
Саша сел в машину и уехал. С тех пор они даже не разговаривали. Ирина Григорьевна набирала его по телефону, но почему-то он был не в доступе. «Занят», - думала она.
Ирина Григорьевна принесла из дому небольшой таз и пошла собирать урожай. Палочку она оставила возле дерева. Выдергивая морковь, она складывала ее в тазик, иногда передвигая его вперед. Отряхивала она каждый корешок аккурат над тем местом, откуда вырывала. Морковь выросла крупной и сочной. И словно маслянистой. Грязь легко стряхивалась с нее.
С каждым выдернутым хвостиком, улыбка на лице Ирины Григорьевна расплывалась все больше и больше.
- Вот ведь, счастлива простой морковке…
Рядом с ней на краешек тазика приземлился маленький, с розоватой грудкой воробей. Он ей чирикнул пару раз и стал разглядывать хвост моркови, который осматривала и Ирина Григорьевна. Заметив воробья, Ирина Григорьевна предложила ему хвостик. Он стал щипать зелень. Женщина просидела так около пятнадцати минут, держа морковку перед птахой. Не хотела пугать.
- Ешь, ничего страшного. Я подожду, - улыбаясь, шептала она ему.
Когда воробей, чирикнув, улетел, она продолжила вырывать морковь. Дело было сделано. Она подняла таз, но тут же его опустила из-за тяжести. Андрей бы помог, но он сегодня сторожил.
Она волоком дотащила таз до порога дома и остановилась передохнуть, помыла в кадушке у порога один корешок. Он поиграл в лучах оранжевыми, почти красными боками, и угас. Ирина Григорьевна посмотрела на небо и увидела густеющий воздух. Черные тучи выплывали из-за серых. Собиралась гроза.
- Непогода, - хриплым голосом, но почему-то, улыбаясь, сказала Ирина Григорьевна.
Странно, что она улыбалась, видя хмурую, далеко не веселую картину. Закрапал дождь. Ветер еще сильнее наклонял вишню. Листья спутывались в вихревом осеннем потоке и разлетались взрывом в разные стороны… Стало так темно, будто наступил вечер.
Ирина Григорьевна загляделась на облетающую вишню… Тяжело набрала ртом воздух… И спокойно его выдохнула. Ее бережные руки крутили одну морковку.
Вишня рвалась на ветру, и рука женщины от какой-то мысли нечаянно дрогнула, выпустив морковь. Ирина Григорьевна подняла ее и бросила в таз.
Вишня скрипела своим старыми ветками, качаясь из одной стороны в другую. «Как же там, Андрюша? Промокнет…», - подумала она.
Вдруг перед ней появился снова этот воробей. Он стал прыгать с тазика на землю и снова на него. Он прыгал так быстро и неуклюже, что рассмешил Ирину Григорьевну. Она смеялась громко и открыто, так, что ее смех можно было услышать на соседней улице тихой, богом забытой деревушки. Через мгновение воробей улетел, и Ирина Григорьевна с крепким усилием воли подняла тяжелый таз и втащила его в прихожую.
«Дождь пройдет, буду мыть», - думала она.
Она прошла в комнату, затворила окно и села на кровать. Долго она любила сидеть и молча слушать стук капель по крыше. Звук, который происходил, убаюкивал ее, и она сладко засыпала под эту песню. Засыпала с улыбкой на лице. Так и сейчас в сумрачной комнатке она легла на кровать лицом к стене и уснула. А затем умерла.

Погода рвалась, как рвет уличная стая собак бездомную одиночку… Небо гремело и все сильнее стучали капли по крыше. Вдруг, молния ударила в вишню. И она, стоявшая непоколебимо десятилетиями, треснула до самых корней и разделилась напополам… Некоторые ветки осколками разлетелись по сторонам… Бешеным огнем горело дерево, и дождь не мог погасить это вспыхнувшее пламя… Лишь только палочка, которую оставила хозяйка, не была охвачена огнем. Черный дым поднимался над домом Ирины Григорьевны… Сильный ветер сорвал калитку с петель. И ее поволокло по тропинке в сторону кладбища.  Новый удар молнии попался на крышу дома. Стрелой он пронзил его до проваленного пола, и на Ирину Григорьевну стали падать холодные капли дождя.

Андрей сидел в своей сторожке и пил водку. Он, изредка, поглядывал в окно и цокал от ненастной погоды. «Успела Ира собрать морковь?», - думал он. Его тяжелые несчастные карие глаза, седые, ухоженные волосы, и вечно задумчивый взгляд – все говорило о том, что прошлое не стало для него все-таки прошлым… Когда он пил – он плакал. И всегда, затевая это дело, он скорее хотел погубить себя, чтобы никого не мучить и не мешать жить.
Выпил он уже второй стакан и собирался наливать третий, как вдруг в его маленькую метровую кладбищенскую сторожку кто-то постучал. Одернув стакан от губ, немного шатаясь, он подошел к двери и открыл ее. На пороге никого не было. Он собрался выйти за порог, чтобы посмотреть, быть может, кто-то стоит с другой стороны, но споткнулся обо что-то, упал на землю. Обернувшись, он увидел калитку от своего дома, зацепившуюся за штырь круглой ручкой. Ветер бил ею о сторожку. За мгновение, проведенное под дождем, старик насквозь промок. Он поднялся на ноги, взял в руки калитку и посмотрел на сорванные петли. Странное беспокойство охватило его. «Ира», - пронеслось в голове.
Бросив калитку, Андрей Викторович побежал по тропинке в сторону дома. Когда он увидел горевшую вишню, пробитую крышу, настежь открытую дверь в дом, внутри него словно что-то затаилось и в мгновение вспыхнуло.
- Мам! – крикнул он, забегая во двор.
Спотыкаясь и падая, и снова поднимаясь он плакал… Вода затапливала дом и уже была по щиколотку... Плавали банки, обувь… Андрей зашел в комнату. Он прошел к Ирине Григорьевне и стал звать ее снова, толкая в плечо.
- Мам, ты чего? Мам! Мам!  - говорил он, все больше надрываясь от слез и удушья.
Вдруг он перестал ее будить, понимая, что она не проснется. Лицо ее было спокойным, как будто бы она действительно просто спала. Андрей зачерпнул воды из-под ног и умылся, стуча себя ладонями по лицу. Он еще раз тронул ее за плечо…
- Мам.