01-О том, что бывает, когда попадёшь под машину

     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЩЕЛЬ

     ГЛАВА 1
     О ТОМ, ЧТО БЫВАЕТ, КОГДА ПОПАДЁШЬ ПОД МАШИНУ
    
     Я и раньше догадывался, что когда тебя сбивает машина, то это должно быть очень больно, но, по наивности, даже не представлял себе - насколько.
     Одновременно с пронзительным гудом автомобильного сигнала, визжащим скрипом тормозов и ахающим вскриком какой-то женщины, я почувствовал сильнейшую боль в правом бедре, и это было больнее всего того, что мне довелось испытать в своей довольно короткой жизни – больнее придавленных дверью пальцев, выдёргивания гнилого зуба, падения с велосипеда и удара в лоб раскачивающимися качелями. Потом я испытал недолгое и почти приятное чувство невесомости, которое закончилось страшным ударом головой об асфальт, после чего мне на некоторое время стало тепло и уютно. Наверное, это потому, что я умер.
     Умирать было совсем не страшно, но немного грустно: всё-таки не смотря ни на что я любил этот мир, любил своих родителей и друзей, любил даже свою сестру, хотя мне и приходилось делить с ней комнату, и я любил всех тех девчонок, ни с одной из которых мне так и не довелось переспать.
     После этой мысли вдруг снова стало неуютно и холодно, резко заныло раздробленное (я был в этом абсолютно уверен) бедро, гулко запульсировало в расколотой (это было совершенно очевидно) голове.
     Но постепенно боль отпускала – не уйдя совсем, она отступила куда-то на периферию сознания, уступив место чувству, будто я лежу на твёрдом мокром асфальте холодной северной весной. Тем более, что так скорее всего и было.
     Я осторожно пошевелил пальцами рук, подёргал щекой и потрогал языком внутреннюю поверхность зубов, прежде чем набрался смелости открыть один глаз. И увидел то, что и ожидал: пористый мокрый асфальт ещё не до конца вылупившийся из под тонкой корки грязного слежавшегося снега.
     Странно, что я не слышал никаких, положенных в такой ситуации, звуков: шелеста автомобильных шин, завывания сирены «скорой помощи», взволнованного гомона любопытной, сочувствующей толпы. Я вообще ничего не слышал и догадался, что скорее всего оглох, что было и понятно: после такого-то удара головой. Но когда я попробовал издать горлом звук, то с удивлением понял, что слышу его.
     Может всё не так уж и плохо? – подумалось мне. - Ведь человеческое тело намного крепче, чем мы думаем. Но почему же, до сих пор никто не пришёл ко мне на помощь?
     И я продолжал лежать, уставясь в грязный асфальт, боясь пошевелиться, боясь приступа новой боли, боясь увидеть свои мозги на ноздреватом снегу по соседству с замёрзшими собачьими какашками.
     Но время продолжало идти, а никто не собирался подходить ко мне, укладывать на узкие носилки, колоть обезболивающее и профессионально интересоваться, как я себя чувствую. Вокруг было тихо, как в первые предрассветные часы: лишь в проулках слабо завывал ветер, над головой осторожно поскрипывали провода, где-то поблизости тихонько дребезжала жестянка дорожного знака, да в отдалении хрипло каркала одинокая ворона.
     Неужели меня так и оставили умирать: постояли, посмотрели и разошлись по своим делам, даже не позаботившись о том, чтобы вызвать милицию и «скорую помощь», сообщить моим родителям, да, наконец, просто убрать моё тело с проезжей части. Видимо я и в самом деле полный «лузер».
     Это показалось настолько обидным и унизительным, что я заплакал. Сперва беззвучно, роняя на асфальт тяжёлые слёзы, потом с тихими всхлипами и, наконец, навзрыд, сотрясаясь всем телом, задыхаясь от безграничной жалости к себе.
     Как ни странно, но после этого мне немного полегчало.
     Ну и ладно! Ну и катитесь! Без вас как-нибудь обойдусь! Не нужны вы мне! Никто мне не нужен! Теперь я сам по себе!
     Я осторожно приподнял голову и огляделся: разбросанных мозгов нигде поблизости не наблюдалось, как, впрочем, и собачьих какашек. Ещё не стемнело, но тротуары были пусты, а на дороге не было видно ни одного автомобиля. Всё страньше и страньше, подумала Алиса.
     Усевшись прямо на асфальт, я стянул с головы вязанную шапочку и принялся бережно ощупывать висок, но ни костяного крошева, ни рваной раны, ни просто крови, я там не обнаружил. Всё чудесатее и чудесатее. Уж кровь-то должна была пойти непременно.
     Однажды, в пятом классе, мой одноклассник Серёга Егозин, сбегая вниз по лестнице, оттолкнул меня и я слегка приложился головой о стену. Этот удар был скорее унизительным, чем сильным, но, потирая ушибленное место, я почувствовал, что моим пальцам мокро и, поднеся их к глазам, с удивлением обнаружил на них кровь. Учительница отправила меня в медпункт и, хотя ранка была пустяшная и затянулась ещё до того, как я успел туда дойти, медсестра выстригла в моих волосах непропорционально большую плешь и густо намазала её зелёнкой. Две последующие недели я ходил по школе как чучело и становился предметом язвительных насмешек ещё чаще, чем обычно. Вдобавок ко всему, несколько капель крови успели безнадёжно испортить мой любимый белый турецкий джемпер.
     Я был прекрасно осведомлён о том, что кровь из меня начинает течь легко и охотно при любой, даже самой ерундовой, ссадине или порезе. И тем более невероятным было то, что сейчас мои руки, поднесённые к самым глазам, оказались совершенно чистыми, не считая влажных разводов от асфальта, вдавленных в кожу песчинок и половинки мокрого автобусного билетика, прилипшего к ладони.
     На ноге тоже не оказалось ни синяков, ни крови, несмотря на то, что штанина лопнула по шву до самого ремня и толстая безволосая ляжка была видна во всей своей непривлекательности. Да и на коленях, выглядывавших из огромных неряшливых дыр с лохматыми краями, я не обнаружил ни единой ссадины.
     Но почему, однако, так пусто на улице? Может быть началась ядерная война и люди скрылись в бомбоубежищах? Или прилетели инопланетяне и всех похитили? Это было больше похоже на правду, тем более, что ни о каких бомбоубежищах в своём родном Пионерске я никогда слыхом не слыхивал.
     Между прочим, машины на проезжей части всё же были, но они стояли не двигаясь, а все светофоры на ближайшем перекрёстке мигали жёлтым светом. Я подошёл к ближайшей машине: она была повёрнута под углом к центральной полосе дорожной разметки, на капоте виднелась приличная вмятина, а лобовое стекло было покрыто сетью расходящихся трещин. За машиной виднелся короткий вихляющий тормозной след. Видимо, она была той самой, под которую я попал.
     Я заглянул в боковое окно: на водительском сиденье, конечно же никого не было, а вот ремень безопасности зачем-то был перекинут через сиденье и пристёгнут. Конечно, так иногда делают, чтобы, при приближении гаишников, можно было быстро набросить ремень, перетащив его через голову, но мне почему-то показалось, что это не спроста…
     Водитель просто исчез. Вот просто так взял и испарился. Растаял в воздухе. Мгновение назад он был здесь, с матом давя на тормоза и пытаясь объехать выскочившего на дорогу патлатого тинэйджера, а в следующее мгновение его уже не было, и только ремень безопасности, перестав обхватывать грузное тело, с тихим шелестом втягивался в паз, возвращаясь на своё привычное место.
     И вот тут-то мне стало по настоящему страшно. Я вдруг вспомнил прочитанную где-то легенду о Великом Спящем, что он-де спит, а весь наш мир ему снится. И вот когда он наконец проснётся – тут-то и настанет кобздец всему. А что, если я и был этим самым Спящим и теперь проснулся? Точнее, меня разбудили. Грубо. Раньше времени…
     Я медленно пошёл по улице, прямо посередине проезжей полосы, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к своим ощущениям. Город остался точно таким же, каким и был, но из-за отсутствия людей, он казался мне неприветливым и пугающим. Вместе с людьми исчезли и наполнявшие его звуки, с которыми я давно сроднился и перестал обращать на них внимание. Но теперь, когда они перестали звучать, их место заняли другие – вкрадчивые, заунывные и жуткие. Небо было сплошь затянуто низкими серыми облаками, хотя я отлично помнил, что весь день было ясно и вовсю светило солнце.
     Я осторожно вошёл в маленький магазинчик «Пингвин», расположенный на пересечении улиц Мира и Солнечной. Над дверью тихо звякнули колокольчики. Это было так неожиданно, что я едва не закричал, хотя слышал этот звук сотни раз, входя сюда раньше. Но теперь всё было по-другому.
     В тесном помещении магазинчика, всегда ярко освещённом люминесцентными лампами, было тускло как в подворотне: лампы горели вполнакала, одна из них часто-часто мигала. В полной тишине отчётливо слышалось их электрическое стрекотание, в нишах по сторонам от двери сонно гудели холодильные установки. Между прилавками гуляли сквозняки, шевеля углы плохо приклеенных плакатов, рекламирующих сигареты и пиво. Дверь в подсобку была распахнута настежь, и темнота, сочившаяся из неё казалась густой и липкой, будто всё пространство между косяками от пола до потолка было залито жидким гудроном. Я схватил из холодильника первую попавшуюся мне банку газировки и поспешно выскочил на улицу.
     Идти по тротуару, под пристальными взглядами тёмных окон домов, было неуютно. Я прошлёпал, по покрытой корочкой льда, грязи будущего газона, перемахнул через декоративный заборчик, снова выбрался на середину дороги и пошёл по направлению к городскому центру.
     Газировка оказалась «Фантой», которую я не особо люблю, но сейчас с жадностью выпил и запустил банку в одну из, стоящих вдоль обочины машин.
     От звука пронзительно взвывшей сигнализации, я чуть не обгадился, ноги у меня подкосились, и, отойдя к краю дороги, я уселся на гранитный бордюр с колотящимся, как у зайца, сердцем. Не даром «заяц» по-белорусски будет - «трус». Только у законченного труса может быть такое отчаянное сердцебиение.
     Вой сигнализации начал стихать, вскоре оборвавшись на середине особенно тоскливой рулады. Я подошёл в машине и, мстя за свой испуг, от души пнул её по колесу. Сигнализация на этот раз промолчала и я пошёл дальше.
     На площади, куда, по случаю выходного дня, должна была выползти как минимум четверть города, чтобы погреться на первом весеннем солнышке, было непривычно пусто и тихо. Слева нелепым уродливым кубом нависал дом культуры «Пионер», показывая расположенному напротив универсаму «Октябрьский» деревянной язык эстрады, увешанной по периметру аляповатыми афишами и похожей вблизи на средневековый эшафот.
     Символ города – бронзовый мальчик в коротких шортах, пилотке и развевающемся пионерском галстуке, в иное время окружённый ребятишками, их мамашами и приезжими с фотоаппаратами, сейчас пребывал в абсолютном одиночестве, поднеся к губам бронзовый горн, отполированный до зеркального блеска тысячами прикосновений. Рядом с ним, склонив набок рогатую голову, стоял брошенный каким-то малышом трёхколёсный велосипед.
     Я пересёк площадь по диагонали, обогнул приземистую коробку универсама «Октябрьский» и, не придумав ничего лучше, зашагал по направлению к дому.
     Все дороги к дому ведут, - гласит народная мудрость. Мой дом – моя крепость. Дома и стены помогают. Хорошо тому, кто в своём дому.
     Я никогда особенно не любил свою квартиру, где у меня не было даже своего собственного угла. По-настоящему своего. Но сейчас это было единственное место во всём мире, где мне действительно хотелось бы находиться. Всё слишком резко поменялось и нужно было о многом подумать - там, где все знакомо и привычно. А где ещё я мог найти более знакомое и привычное место, как не дома.
     Я проскользнул в обшарпанную скрипучую дверь подъезда, пулей влетел на лестничную площадку первого этажа и, уже доставая из кармана болоньевой куртки колечко с ключами, вдруг услыхал какие-то звуки, доносившиеся из-за обитой дешёвым дерматином двери моей квартиры…

     Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2017/02/04/1426